Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Мне часто снится один и тот же сон... Хрустящий под ногами покров тундры вдоль убегающей к горизонту Реки. Колеблющаяся в мареве восходящих потоков теплого воздуха фигурка четвероногого животного, почти летящего, ускользающего. Его необходимо обязательно догнать: иначе он растает, пропадёт. Пот заливает глаза, ноги отказываются двигаться быстрей, становятся свинцово-тяжелыми. Мой крик вязнет в горле, превращаясь в еле слышное хрипение. Я просыпаюсь...
Чукотка. Начало июля. Нас трое, отработавших тяжелую ночную смену на электростанции, утром спешно собравшихся и рванувших на мотоциклах на рыбалку. Объятия прохладного ветерка погожего дня прогоняют остатки усталости и сна. Душа ликует, радуясь предстоящему занятию и долгожданному соединению с необъятным миром, влекущим и поражающим. Быстро установлена палатка. Из котелка пахнет свежезаваренным чаем с Золотым корнем. На расстеленном куске брезента блестит облатка шоколада, оскалились острыми краями вскрытые банки с тушёнкой и сгущённым молоком. Крупно нарезан хлеб. Покормлены печеньем у своих норок евражки - полярные суслики. Смайлики солнца дробятся и брызгами разлетаются на кустарники, в струи щебечущей речки и на наши счастливые лица. Красками Гжели синеет снег на вершинах и в распадках сопок, с двух сторон сжимающих бирюзовобелую долину. Торопливо перебирая лапками, суетятся на прибрежном песке изящные кулички. Где-то призывно гогочут дикие гуси.
Затушен костер. Сытую разморенность и благость отрезает ножницами вдохновения и древнего инстинкта, алчущего добычи, разбавленного предвкушением удовольствия. Собираемся наскоро. В моем рюкзаке термос с крепким чаем с коньяком, нехитрый запас продуктов на день, набор рыболовных снастей и сменка: тельняшка и шерстяные носки. К брючному ремню приторочен брезентовый подсумок для рыбы и большой охотничий нож. Видавшая виды, еще пахнувшая старыми кострами штормовка. Резиновые ботфорты с обшлагами, подвернутыми до колен. Призывно блестит лаком и натянутой леской спиннинговое удилище.
Расходимся. Ребята идут на речные ямы вниз по течению, я - вверх, в малознакомые пространства истоков Реки, которые недоисследовал ранее, потому обращаюсь к говорливой субстанции на "Вы". Душа и мысли летят впереди меня. Высоко в небе, захлебываясь перезрелым восторгом, кричит похожая на турухтана птица и выдает мелодию человеческого удивления: "Нифига-а, нифигаа-а!" Пусть мне это только слышится, но готовность поверить - однозначна. Облака выстраиваются в легковесные ватные колонны, как бы стараясь построить Вавилонские башни. Но разрезались они еле заметными промельками быстрокрылых ласточек и неслышным парением неразлучной пары орланов-белохвостов. Бог - создатель мира - конечно же был поэтом. Если мы не подобие его, разве могли бы воспринимать всё вокруг по-иному? Губкой восприятия впитываю я безбрежность мироздания и трепетно-хрупкую ранимость его.
Спотыкаюсь, падаю, неловко уткнувшись лицом в мокрую кочку с прошлогодней волглой брусникой. Не воспаря, не упадёшь! Смешно и сыро. Локти и колени мокрые. Встаю и в поклоне собираю кровяные капельки брусники. И с ладони - прямо в рот. Вкус детства, ожидание чуда и образ постаревшей мамы, колдующей на кухне над пирожками с ароматной ягодой. Как мало надо человеку для счастья...
Впереди перекат и участки с обратным течением живого естества Реки. Забрасываю спиннинг со снастью, изготовленной из крючка с намотанной на него прядью шерсти росомахи. "Замануха" очень хорошо держится на плаву и почти не тонет. Подергиваю краем удилища, имитируя движения упавшего в воду насекомого. Мгновенный шлепок по воде хвостом, мушка ушла под воду и - рывок. Так "работает" хариус. Подсечка, недолгая борьба с вываживанием - и первый красавец с радужным спинным оперением бьется на кобальтово-зеленой листве карликовых березок невысокого берега. Замирает, обессиленно уткнувшись мордой в крепкий гриб. Эти грибы северяне называют "надберёзовиками" - ростом они опережают стелющуюся над землей карликовую берёзу Мидденодорфа. Почин есть! После вываживания второго собрата, продолжаю путь: шум пугает оставшееся сообщество на определенное время. Облавливаю еще несколько ям и плёсов, постоянно передвигаясь. Тяжелеет подсумок от серебряного изобилия сильных, стремительных рыбин, пахнущих молодостью.
Замечаю тень на воде и, услыхав вертолетное гудение, ощущаю резкие многочисленные уколы в лицо и руки. Стих ветер, и комарихи, избрав меня единственным в тундре объектом, набросились армадами эскадрилий в безжалостном налете. Сбрасываю рюкзак, достаю флакон антикомарина. Поднимаю голову и цепенею от восторга. Говорю себе: "Коля, ну почему ты один? С кем разделить радость от увиденного?" В небе бесновалась кисть Рериха с нетерпением Ван Гога, выписывая "войну миров". Облака и тучи смешивали краски на палитре бездонья. Белые и черные ангелы, сплетаясь в клубки беспощадной битвы, роняли пот, кровь и слёзы на благословенную Богом землю и воду. Хлюпали глуховато от ударов небесных струй кочки, бугрилось тело воды с мускулисто сплетающимися линиями перекатов. Загремело ржавым железом ещё далеко в долине, но очень предупреждающе. Мгновенно надеваю капюшон штормовки, поддергиваю до предела голенища рыбацких бродней. Бросаю мокрое удилище спиннинга, присаживаюсь, заземляясь, ни на минуту не забывая о памятниках сгоревшим от удара молнии рыбакам. А вот и они - молнии, почему-то розовые на Чукотке. Изломанные жилы кровоточащего неба, яростно падающие из темноты, вонзаясь в землю, пахнут озоном. Всполохи посекундно освещают окружающие кусты низкорослой ивы, пенистую взъерошенную Реку. Больно застучало по капюшону штормовки. Вытянул руку - и сразу резкие удары мелких градин - ага, попал!..
Сжимаюсь в комочек позы эмбриона. "Отче наш."
Время подвижно. Оно не смотрит на нас. Оно безразлично убивает или созидает. Оно проходит мимо или останавливается. Оно мирит и разъединяет. Оно не подвластно разуму. Формулы Энштейна дробно стучат по моей незатейливой крыше. "Отче наш!.."
Я останавливаю бег разума и становлюсь конформистом. Всегда не хватает близкой души. Одному всегда одиноко. Вспоминаю своего любимого Чехова, у которого был в Крыму на Белой даче пару лет назад. Сидел за его зеленым столом тайно от экскурсовода, а потом воровал листья бамбука, им посаженного. Думаю о "Даме с собачкой", "Вишнёвом саде", "Дяде Ване". Теплее! Вспомнил о термосе. Достал из рюкзака, налил, выпил - совсем хорошо! Барабанная дробь стихает, отпадают с шорохом мысли о безвременье. Встаю согретый, собранный, с легким ощущением стыда за проявленное малодушие. Сбрасываю насквозь промокшую штормовку, надеваю плотную зимнюю тельняшку из "НЗ" рюкзака. Дождь закончился. Жизнь продолжается - с ветерком, летящим над умиротворённой Рекой, лишившейся седины. Разорвалась ткань грязного ситца облаков. Из прорех синью вытекло мерцание первозданной чистоты. Солнце иглистым золотистым апельсином освободилось из объятий, растапливая озябшее пространство, ликуя, радуя и согревая.
"Хор-р-р, хор-р-р" - звук раздался из-за спины, неожиданный и робкий. Призывное откровение, полукрик. Рука упала на рукоять ножа у пояса. Медленно, всем телом, поворачиваюсь. В звенящем воздухе растопыренно, сторожко, стояло четырехногое создание серо-буро-коричневого окраса с бело-серебристыми просверками. Доверчивый взгляд антрацитово-блестящих глаз в окруженье коричневых теней, белая вытянутая морда с нежно-розовыми ноздрями, чуткие шевелящиеся уши и рога. Даже не рога, а рожки. Два тоненьких полукарандаша с шариками наростов, на концах опушенные матовым плюшем. Лунатик! Я замер, боясь спугнуть видение. Этому олененку вряд ли исполнилось три месяца отроду. Малыш, потерявший маму и отбившийся от стада, пришел к человеку, преодолевая страх. Пауза затягивалась. Стараясь не делать резких движений, подражая голосом привычному "хор-р-р", снимаю рюкзак, достаю хлеб, ломаю и густо посыпаю солью. Руки трясутся от волнения. Бросаю Лунатику. Олененок делает резкий бросок в сторону и останавливается, развернувшись полубоком. Его ноздри судорожно двигаются, в глазах полощется страх, мелко и нервно переступают ноги.
Шаг, второй, третий. Пауза. Затем диалог. Он:
"Хор-р-р."
И я:
"Хор-р-р."
Поговорили. Медленно, с опаской Лунатик приближается к брошенному куску хлеба. Молнией пробило: чукчи привлекают оленей из стада собственной мочой, зная влечение диких карибу к соли. Исполняю задуманное на очередной ломоть хлеба. Бросаю в сторону малыша, доедающего первую порцию, опять опасливый прыжок, но уже кошачий, игривый. Дело пошло. Малыш неспешно съел мой дневной рацион хлеба, но погладить себя не дал, держа дистанцию полуметра. Кто бы видел со стороны, как теплели наши глаза и души, руша противостояние: охотник - зверь, хищник - добыча.
Я долго разговаривал с маленьким пришельцем о том, что не мог рассказать самому близкому другу.
Сердечный выброс человека, которого понесло. Попутчики летящего поезда жизни...
Догорающее солнце прогоняло серебрящиеся облака, звало на запад, к временному, но пристанищу, к людям. Правда, летом на Севере в наших широтах, солнце, догорая у заката, чиркает своим небесным телом о шероховатости каменных сопок, как спичка вновь разгорается, не заходя за горизонт, летит, прижимаясь в своем неудержимом движении. Магия, поражающая своей странностью и волшебством.
Резкий крик пролетающих над головой чаек-поморников возвращает к действительности. Четыре птицы. Мистически соединяю: я, Валера, Сергей и. Лунатик. Сошлось!
Не команда, а просьба к Лунатику:
- Идем со мной, не обижу.
Надеваю рюкзак, собираю спиннинг, специально резко двигаю конечностями. Олененок спокойно наблюдает за действиями странного двуногого существа, одарившего его вкусными основами продолжения непредсказуемой жизни. Иду, оглядываясь. Пятьдесят метров, сто. Стоит ребенок: брошенный, одинокий, волнуясь телом, нетерпеливо топчется и трясет головой. Я не знал раньше, где у меня находится сердце, что оно может убийственно болеть. Но знал одну старую язву-ежиху в желудке. Она, проснувшись, заворочалась недовольно и огненно. Она живет и за каждый неблаговидный поступок плодит маленьких колючих ежат, ранящих мою плоть. Я благодарен этому семейству, останавливающему меня перед изменой, неправдой и подлостью. Останавливаю время и пытаюсь излечить тело таблеткой обезболивающего. Совесть успокаиваю надеждой.
Молча разворачиваюсь. Мысленно зову Лунатика, не обещая ему ничего, кроме защиты. Надолго ли? Шикает тундра, брызжа впитанной дождевой сывороткой, но не дает глубоко проваливаться ступням. Вечная мерзлота держит покров материковой части планеты за Полярным кругом. Сколько мне нужно оборвать ветвей со ствола своей жизни, чтобы выстелить путь понимания жизни, разговоров птиц, шепота ветра, говора ручьев и неслышимого крика рядом находящегося человека. Господи, дай мне сил! Открой мне чудо сопричастия, разрывающее аорту, пронзающее сердце, спасающее от равнодушия!
Топ-топ, хрусть-хрусть под копытами: идет со мной, соизмеряя скорость передвижения, Лунатик. Иногда останавливается, поедая грибы и тут же догоняет. Блестят, переливаясь бриллиантовыми брызгами, листья и бутоны краснокнижной ветренницы, скромно провисают мокрые головки разноцветных северных незабудок и чарующе дурманит запах разнотравья медоносной тундры. Тяжелым гулом бомбардировщиков гудят толстобокие шмели, реют в поднебесье вилохвостые мышеловы, от которых бисерно рассыпаются между камней перепуганные семейства леммингов. Ходко и боязливо оборачиваясь, винтовой походкой стелется лисица-огневка. Птицы расцвечивают воздух многоголосием, стараясь перепеть соседей по перу и нотам. Какофония непрекращающегося дня плывет, качается и летит, рассыпаясь.
Передвигаемся неспешно. Вдвоем. Я даже пару раз ладонью потрогал спинку Лунатика. Наконецто, на взгорке показался рудимент эпохи романтиков - наша старая брезентовая палатка.
Две мужские фигуры, приложив ладони козырьком над глазами, каменными истуканами острова Пасхи, безмолвно наблюдали картину, сюжет которой по-разному трактовался художниками многих стран. Можно перечислять бесконечно эти полотна: "Возвращение блудного сына", "Исход Моисея", "Не ждали" и т.д. Мы подошли и остановились в пятидесяти метрах от палатки с истуканами.
Открыть рот мне не дали. Валера стал снимать с плеча ружье. Старенькая одностволка ИЖ-18 с раздолбанной казенной частью, двенадцатого калибра. Нелепо растопырив руки, пытаясь закрыть любопытного Лунатика, я кричал надрывно и деревянно, не выбирая слов. Выстрел разбудил уснувших в разгоряченной плоти ежей. Лунатик не знал выстрелов, это его и спасло. Я, знающий боль проникновения, стал зверем. Метры преодоления разделяющего пространства уставшим человеком, отмахавшим двадцать километров, казались миллиметрами. Взлетев на пригорок, вырвав дробовик из рук Валерки, ударив друга прикладом, осел, захваченный замком крепких рук Сергея. "Охолонь, Коля, у тебя глаза белые!"
Полились слезы. Я давно не плакал, стыдное зрелище. Успокоившись, разрулили ситуацию. Ребята, оказывается, давно наблюдали в бинокль наше с Лунатиком шествие и изобретали приколы на тему: "Где тебя, любвеобильного, по тундре носило? От кого сей незаконнорожденный отпрыск?"
Душевный взрыв потух и остыл уходящей грозой. Горел, переливаясь змеистыми языками пламени, духмяный костерок, варилась уха. Снова расстелена брезентовая скатерть и миротворно разложена пестрая снедь, призывно маня нехитрым естеством.
Оленьего ребенка мы накормили из Валеркиной большой миски двумя банками сгущенного молока, разбавленного водой. Он просил еще, но это был последний запас. Докормили хлебом с солью и галетами. Малыш не терпел панибратства и мы оставили его в покое. Лунатик, как корова на выпасе, бродил вокруг палатки и мотоциклов, поглощая грибы, которых было как камней у Реки.
Мы, уставшие от бессонья и длительных переходов, присев у костра, разомлели. Выпив коньячку, ребята признались, что были несказанно рады, увидев, что я веду к костру оленя и предвкушали шашлык. Агрессивность охотников растаяла без следа, склонились окаянные головы. Съедена уха, остатки пищи сложены у норок евражек, давно стоящих столбиками в ожидании подношения.
Погасив костер, забрались в палатку. Я - левый крайний от входа. Внутреннее беспокойство и усталость обволакивали мысли, выдавливая сон. Старался не ворочаться, чтобы не мешать спать уставшим собратьям. Вдруг толчок в бок и чье-то прикосновение через брезентовую кожу палатки. Ощупал рукой гладкую округлость незнакомого существа и ощутил тепло. Лунатик! Медленно вылез из палатки. Олененок вскочил перепугано и смешно взбрыкивая ногами отбежал метров на десять. Замер. "Хор-р-р" на него не подействовало. Выкурив сигарету, успокоившись, я ужом вползаю в лежбище с двумя похрапывающими особями. Не прошло и пятнадцати минут, как опять толчок и живое прикосновение. "Кем он воспринимает меня? Мамой? Пастуха он вряд ли запомнил. Ну ладно, буду мамой". Через какое-то время я уснул. Вот тогда мне и приснился первый сон, беспокоящий до сих пор.
А потом было утро, солнечно умытое, тревожно-беспокойное. Время, определяемое только по часам, из-за недоверия к состоянию полярного дня, опять остановилось. Пробкой выскочив из палатки, лихорадочно рыскаю глазами, ищу свое незаконнорожденное дитя. Стелющийся молочный разлив туманной мороси впитывался многотерпеливой тундрой. И ни души. Ушел.
Разъедающая объективность назойливо вещает, что нет надежды Лунатику найти свое стадо, свою маму. Только в мультфильме: "ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети." Мир беспощаден и жесток клыками волчьей стаи, коварностью росомахи, пулей браконьера. Я молюсь за тебя, Лунатик! И знаю, что обрел ещё двоих неравнодушных: это Валерий и Сергей - твоя заслуга, Лунатик!
Мне часто снится один и тот же сон.
Николай Вьюнов. Новеллы глубинной жизни (Два рассказа)
Николай Вьюнов. Шкварки. Капли последнего дождя (два рассказа)
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 30 Jul 2023