Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Ну, вот я и лейтенант! В начале 60-х годов, после окончания Высшего военного командного училища на Дальнем Востоке, я был направлен для прохождения дальнейшей службы в Сибирский военный округ, где и раньше служил в звании сержанта.
Явившись для представления в штаб округа, в коридоре повстречал знакомого мне фронтовика-полковника Трахинина, который знал меня ранее по службе в соседнем полку. Он от души поздравил меня с "производством", а затем попросил подождать его и скрылся в одном из многочисленных кабинетов. Я же доложил адъютанту начальника отдела кадров о своём прибытии. Когда меня принял помощник командующего по кадрам, то он только улыбнулся и сказал:
- Ну, что ты тут поделаешь?! Не успеет появиться молодой офицер в штабе, как его тут же перехватывает фронтовик. Вы направляетесь служить в непростую часть. Отныне Вы - командир взвода 40-го отдельного дисциплинарного батальона. Вас рекомендует и выходит с ходатайством об этом командир части: он показывает на улыбающегося полковника Трахинина. Я ответил: "Есть!" - и обрадовался, что не попал в чужую часть, а дисбат этот мне был знаком давно.
Как я уже обмолвился, этот дисбат был мне знаком давно. Проходя срочную службу в соседней части, по долгу деятельности мне приходилось бывать в штабе батальона, т.к. я был секретарём комитета комсомола, и замполит дисбата часто просил меня помочь им по комсомольской работе.
Теперь же я шёл по территории части не как новичок, а ветеран этого батальона. Всё было на своих местах, только казармы приведены в надлежащий вид, бордюры побелены, плац разлинован, деревья подросли и прибавились в количестве. Вот впереди показалась курилка под свежевыкрашенным навесом, кругом лавочки, а в центре, как и полагается, урна. Там сидели 5-7 солдат, курили, а один играл на старенькой, видавшей виды гитаре, (если осуждённые имели срок не более 2-х лет, то этот инструмент, наверное "отпахал" не одну двухлетку). Солдат не только играл и пел, но ещё импровизировал, перефразировав модную в то время песню: "Прости меня, но я не виновата, что так люблю солдата из дисбата..." Солдаты смеялись, и, ещё не видя меня, отпускали шуточки по поводу смысла этой песни. Я стоял в стороне и с удивлением наблюдал за всем происходящим. Особенно мне бросился в глаза исполнитель-бард. Это был, как я узнал позднее, осуждённый за пьяную драку в городском увольнении сроком на 1,5 года, рядовой Старцев, а по приклеенной "кликухе" - Старик. Да он и выглядел в свои 20 лет намного старше своего возраста: на лице было множество морщинок, взгляд исподлобья, а если улыбался, то обязательно с сарказмом. Быстро войдя в роль "своего" человека, он в батальоне играл роль лидера (теперь бы сказали: пахана). Имея вокруг себя определённое количество приближённых, таких же сослуживцев, он иногда отдавал неуставные распоряжения: что и кому, и как делать в определённом "мероприятии", и все его слушались. Даже старшина роты Пинчук, прибывший с Западной Украины, разговаривал с ним не по уставу, а скорее всего по соглашательской системе.
Но вот я подошёл к курилке ближе, заметившие меня солдаты встали, застёгивая воротнички, отдали честь. Я ответил на приветствие, добавив: "Продолжайте, товарищи солдаты", - присел с ними на лавочку. Старцев играть и петь перестал и пронизывающе смотрел на меня.
- Ну, как вам служится? - спросил я. За всех ответил Старцев:
- Служить бы рад... А Вы у нас новенький?
- Нет, не новенький. Когда ещё тебя здесь не было, я уже служил в батальоне. А пока съездил учиться - тебя сюда и прислали.
- Не прислали, а с этапом привезли. Да было бы за что, товарищ лейтенант? Одному хаму в увольнении в харю дал, а тут патруль. Хотели, правда, отпустить, да от меня немного спиртным несло. Ну, вот и парюсь теперь. Эх!
- В какой роте?
- Да в 3-й, у старшины Пинчука, во 2-м взводе. А Вы, товарищ лейтенант, ведь командир 3-го взвода. Я уже видел Вас на построении. Хоть Вы у нас недавно, но друганы о Вас отзываются хорошо: "Клёвый, говорят, лейтенант".
- Спасибо за доверие.
После нескольких пустых вопросов-ответов, я оставил эту тёплую компанию. Отойдя от курилки, вновь услышал аккорды гитары и соло Старика: "Не выйдет из тебя толкового солдата, коль ты, друг, не бывал в объятиях дисбата..."
А теперь, дорогой читатель, вернусь немного назад и всё-таки попробую показать, что же из себя представляет особая воинская часть - дисциплинарный батальон. Так вот, эта воинская часть почти ничем не отличалась от других, если не считать, что по периметру была обнесена в два ряда колючей проволокой (предзонник), с пятью-шестью прожекторами и постовыми вышками, на которых нёс службу караул, назначавшийся из солдат роты охраны, казарма которой стояла вне зоны и имела свой отдельный вход, столовую, плац и т.п.
В зону же поступали военнослужащие, осуждённые военным трибуналом и приговорённые к сроку отбывания наказания лишь до двух лет. Жизнь в зоне шла строго по воинским уставам: строевая подготовка, политзанятия и физический труд. Форма одежды та же, но только бушлаты, а не шинели. Пища готовилась по всеобщим нормам солдатского пайка. Выходные и праздничные дни, как обычно, в клубе, с концертами. Были два оркестра: духовой и инструментальный, библиотека и два раза в неделю кино. Свидания с родными не ограничивались, если со стороны осуждённого не было серьёзных нарушений внутреннего распорядка, и, насколько я помню, командование батальона ещё никого этим не наказывало. А нарушения, конечно, были, но командиры знали лично всех "заводил" и отправляли их на гауптвахту (губу) до 10 суток, которую обслуживали тоже из роты охраны.
Будничная работа состояла из выездов на гражданские объекты, чем осуждённые были весьма довольны: ведь там какая-то воля, и гражданские часто одаривали солдат и куревом, и сладостями, бывало, и спиртным. К каждой группе назначался сержант с автоматом и десятью патронами в обойме. Правда, обойма не пристёгивалась к автомату, и он висел за плечами служивого как некая обуза. А так как это происходило ежедневно, то и осуждённые привыкали к сержанту, и наоборот. Всё это происходило, я теперь полагаю, по чисто психологическому признаку: вот, мол, видите - это осуждённые и их необходимо охранять. И при наличии достоинства, совести, последние испытывали чувство унижения. И многим этого хватало на всю последующую жизнь. А кто этого не понимал, то ему было всё равно, и часто в дальнейшем он имел отсидки в более серьёзных тюремных учреждениях.
В основном народ был правильный, вёл себя как полагается и всегда доверчиво спрашивал:
- Товарищ лейтенант, а правда, что после срока моя судимость не будет записана? Ведь я сижу почти ни за что? Подумаешь, стащил банку консервов.
- Правда, рядовой (Смирнов, Сидоров...), - отвечал я. - Тем более, что ты учёл этот урок. А домой пока не пиши об этом. Скажи, что перевели в другую часть.
...Стащил банку консервов - вроде бы пустяк, но тогдашние порядки были строги. (Это сейчас за 10 миллионов украденных рублей получают лишь один год условно).
Были, конечно, и случаи побега, но очень мало. Ведь если в одной группе случится подобное, то вся бригада из зоны не выйдет долгое время. И ей там найдут унизительную работу. Побеги случались по весне и летом. Но побегом это было назвать смешно. Судите сами: бригады часто работали среди гражданских коллективов, где была и молодежь, между молодыми людьми разных полов завязывались знакомства и даже серьёзные. Ведь молодость берёт своё. Вот один пример побега. После окончания работы на мукомольном комбинате сержант не досчитывается одного осуждённого. Поискали, покричали - нет его! Вернувшись в часть, было доложено: побег! Проходят сутки, вторые - надо докладывать "выше". А под вечер третьего дня на КПП появляется сам беглец, чистый, выбритый, сияющий. По его рассказу, он никуда и не убегал из комбината, а спокойно находился в отдельной служебной комнате, куда и приходила его пассия, т.е. он наслаждался жизнью! Но чётко знал, что после трёхсуточного его исчезновения он уже будет считаться настоящим беглецом. А значит - иди в тюрьму. Вот он и вернулся. Тут всего-то 10 суток "губы" - и концы в воду. Зато получил полный глоток воли, жизненного счастья и светлой надежды на будущее. Были случаи, что после отсидки и срочной службы эти солдаты оставались здесь, женились на своих пассиях и даже продолжали свою трудовую деятельность на молкомбинатах, мебельных, стройках, т.е. где они прежде работали под конвоем.
А контингент осуждённых к нам поступал весьма разнообразный. К примеру, водители. Вот этот сидит 2 года за то что на грузовике тёмным вечером, сдавая назад, не заметил старушку, сбил её, и она от ушиба умерла. А эта пара - спортсмены, игроки из хоккейной команды "СКА" округа: Агафонов и Шмелёв. Они у стадиона "Сибирь" затеяли потасовку с гражданскими фанатами противника, а так как были военнослужащими, то и получили от трибунала по 8 месяцев дисбата. В основном честные, хорошие парни. Старшина часто над ними подшучивал, давая им по швабре для мытья полов в казарме, добавлял: "Вот вам клюшки, и чтобы за первый период всё было чисто!" Из спортивной когорты были: футболисты, легкоатлеты и другие, и тоже за мелкое хулиганство. Я так думаю, что те из служивых, кто был предоставлен сам себе, чаще имел нарушения, а кто стоял под ружьём в строю, тому было не до озорства.
Но особое место в моей повести из осуждённой интеллигенции занимают артисты. Один из них оказался грамотным, интеллигентным молодым человеком. Я предложил поставить его в библиотеку: всё равно он постоянно находился в клубе, мог играть на нескольких музыкальных инструментах. Затем он взялся организовать концерт, где был и певцом, и чтецом, и конферансье, Взял на себя всю режиссуру. В концерт, который предварительно просматривало командование с "особистом", были включены советские, народные и военные песни, басни, критикующие милитаристов. Все были довольны.
И вот накануне какого-то праздника к нам приехал председатель колхоза-миллионера, где мы часто участвовали в уборке урожая, и стал просить приехать в колхоз и в клубе показать наш концерт. Что делать? Не пошлёшь же артистов под конвоем. Нехорошо. Стали думать. На другой день я попросился к командиру на рапорт. А перед этим я собрал всех артистов и музыкантов и так доверительно говорю:
- Как вы думаете, если я поручусь за вас, что вы не только не допустите побега, но и худого поведения в клубе? Тогда мы сможем выступить там. А если произойдёт неладное, то сколько будет существовать дисбат, никого никогда уж больше без конвоя не отпустят никуда.
После недолгого молчания выступил Старик и заверил меня, что всё будет в порядке, мол, он ручается за всех. Вот об этом я и рассказал комбату. Он помолчал, походил по кабинету, и, видимо, решившись, согласился: "Всё тебе больше всех надо. Ну, что ж, бери на себя весь риск".
И вот мы в клубе колхоза. Мои ребята выбриты, наглажены, пуговицы горят огнём, как, впрочем, и их глаза. Предстали перед публикой во всём блеске. По программе были веселые, любовные песни, зажигательные танцы. Публика ликовала. Девчата визжали от восторга. Когда концерт подходил к концу, зрители просили его продолжения. И тут на сцене вновь появился наш конферансье и объявляет, что прочтёт стихи о маме, о тех родителях, что сейчас здесь сидят и чьи сыновья где-то проходят военную службу. Я знал наизусть программу, но когда он начал читать Есенина, в то время не сильно одобренного властями, я стушевался. В зале стояла тишина. А после знаменитых слов: "Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет. Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет", - в зале, мне казалось, перестали дышать. Дальше артист вошёл в свою роль так, что со словами: "Ничего, родная! Успокойся. Это только тягостная бредь. Не такой уж горький я пропойца, чтоб тебя не видя, умереть", - у него из глаз по щекам текли настоящие слёзы, и это видели все. Я раньше видел в кино, как в ходе монолога артисты плачут, но мало верил, что можно себя заставить рыдать. А тут наяву настоящие слёзы. Ведь артист вложил в суть стиха и свою участь, и огромную любовь к своей матери, да ещё и передал это чувство зрителям старшего поколения. В завершении стихотворения, когда звучали слова: "Я вернусь, когда раскинет ветки по-весеннему наш белый сад. Только ты меня уж на рассвете не буди, как восемь лет назад", - одна пожилая колхозница, прижав к глазам конец кашемировой шали, горько плакала.
Но вот голос конферансье смолк, однако аплодисментов не последовало. Стояла необыкновенная тишина, каждый не мог смотреть друг другу в глаза. И вдруг зал взорвался овацией, да так, что я думал, вот-вот рухнет потолок старенького колхозного клуба. Когда начались танцы под наш духовой оркестр, моему артисту не давали прохода. Пожилые, молодые, женщины и старики - каждый старался обнять его, поцеловать, что-то запихивали ему в карманы. В общем - ореол славы! А как же? Знай наших!
Тут на сцену выбежал председатель колхоза и торжественно вручил грамоту на имя комбата.
Всё было бы хорошо, если бы не одно "Но". Ну, не может обойтись в дисбате ни одно мероприятие, чтоб не было озорства, юмора и долгого об этом воспоминания. Так случилось и у нас.
Прибыв в часть к 23-30, я перед КПП построил всех артистов и оркестр. Дежурный офицер, тщательно пересчитав моих подопечных, ещё раз прошёлся вдоль строя, принюхиваясь к каждому. Но все были трезвы! Он подозрительно посмотрел на всех ещё раз, и, по-моему, выразил своё внутреннее сожаление. Ведь все думали, что если не побег, то пьяные-то будут. Я расписался в журнале, и дежурная машина отвезла меня домой.
Однако, на утро другого дня моему удивлению не было предела. Дежурный по части, встретив меня на КПП, шипяще произнёс: "А ведь они были пьяные. Через час после прибытия, я зашёл в казарму, а они все пьяны!"
- Да ведь я тебе вчера всех передал трезвыми, и если они напились уже на территории части, то ты как дежурный плохо нёс службу. Доложишь комбату - тебе же и попадёт. Уж помалкивай!
Конечно, по горячим следам я тоже ничего не узнал. И только через месяц всё тот же Старик мне и выложил истину. А было так: во время концерта и танцев никто действительно не выпивал. Но подвыпившие деревенские парни стали совать артистам бутылки с вином и водкой. Тут уж застрельщиком явился Старик. Он аккуратно принял 2 бутылки вина и 2 бутылки водки в подарок и всё это также аккуратно положил в раструб медного контрабаса (туба). А так как этот инструмент носят на ремне через плечо раструбом вверх, то и бутылки там лежали спокойно. Конечно, дежурный офицер и не догадался об этом трюке (так же, как и я). Ансамбль спокойно прошествовал в спящую казарму к своим койкам и потихоньку откупорили всю стеклянную тару. Когда же через час дежурный заглянул в казарму, то он, естественно, и обнаружил довольных своей жизнью солдат. Что делать? Правда, он послушался моего совета и не доложил начальству. А кто видел из солдат в казарме распитие, ни под какой присягой этого не скажет никому и никогда.
...А вот вам ещё один трагикомический случай. Я обратил внимание на одного солдата, который почти постоянно стоял у тумбочки дневальным. Службу он нёс исправно, форма одежды в порядке, улыбался и все команды отдавал чётко и бодро. Даже проявлял иногда находчивость и острил на замечания старших в рамках дозволенного. Была какая-то проверка, и инспекторы посетили казарму. Дневальный подал команду: "Смирно!" Старшие офицеры одобрительно посмотрели на солдата. Тут подполковник, видимо, из штабистов, с каким-то пренебрежением и говорит: "Чем это у вас в казарме так воняет?" Не успел старшина открыть рот для ответа, как тот же дневальный бодро-радостно выпалил: "А до вас, товарищ подполковник, ничем не воняло..." Пришлось замять этот инцидент. После я поинтересовался у старшины, почему он постоянно ставит дневальным этого солдата?
- Да ведь это "Оружейник", товарищ лейтенант. Мне лучших дневальных и не надо. А попал он сюда, смешно сказать - ну, как есть ни за что. В его прежней части заканчивались учения. Рота, уставшая на полигоне, стремилась скорее сдать оружие, умыться, принять пищу и отдохнуть. А этот голубчик как раз стоял дневальным. Тут забегает старшина в казарму, но его окликает ротный, а он уже готовился сдать оружие в пирамиду, но до неё надо бежать через всю казарму. Держа в руках кобуру с пистолетом, старшина выругавшись, сунул оружие в тумбочку и опрометью побежал на зов ротного. Проходит час, другой, третий. Рота занимается приведением себя в порядок, старшина бегает, как угорелый, а пистолет-то не спрашивает. И тут мысль обжигает нашего Оружейника: "Как же старшина может нам напоминать ежедневно о сохранности и любви к своему оружию, если свой пистолет бросил?" Ну и прячет его под матрас своей койки. А когда сменился, то переложил пистолет в другое место: мол, пусть старшина поищет потерю. А старшина мечется, ищет своё оружие, спрашивает дневального: "Где пистолет? Ведь я его оставил в тумбочке".
- Не могу знать, за пистолет я не отвечаю, - козырнул солдат.
На другой день весь полк искал оружие. Старшиной занялся "особист". Беда! А наш-то Оружейник только наслаждается мытарствами старшины. Лишь к концу 3-х суток принёс оружие дневальный и сдал его в штаб полка, рассказав всё, как было. Но командир полка был неумолим - суд! Вот он и получил 8 месяцев за попытку хищения оружия. А тут его и окрестили - Оружейник.
Теперь, вспоминая и говоря о людях промелькнувших перед глазами тогда, я, конечно, мог чтото упустить: разные индивидуумы, разных характеров, профессий и взглядов. Но с уверенностью можно сказать, что большинство осуждённых были всё-таки хорошими ребятами.
В ходе службы время летит быстро. У одних заканчивался срок, и они возвращались в свои части дослуживать по Конституции. Другие прибывали к нам под конвоем с печальным взглядом и тощим вещмешком за плечами. В моём взводе жизнь протекала по уставу. Больших происшествий не случалось, личный состав привык ко мне, и я им доверял. Проштудировав личные дела солдат своего взвода, я знал их семейное положение и часто, бывало, говорил то одному, то другому:
- А ты, голубок, почему домой не пишешь?
Он удивлённо смотрел на меня, а через 2-3 недели, глядишь, и показывал письмо из дома. Так и шло всё своим чередом.
Но тут замполит вызывает к себе офицеров на совещание и сообщает:
- Товарищи офицеры! Скоро будет смотр, инспекция из штаба округа. Надо показать себя и представить личный состав подобающим образом. А главное - каждый взвод при прохождении торжественным маршем должен исполнить свою песню, т.е. не одну и ту же всем батальоном, а не повторяющуюся.
На построении своего взвода я и изложил личному составу требования штаба. Думали, думали, и Старик предложил, чтоб мы все выучили слова песни на стихи Лебедева-Кумача "Широка страна моя родная". Я согласился - песня патриотическая, душевная. Пусть будет так!
И вот настал торжественный момент смотра. Когда же оркестр заиграл нашу мелодию, мой взвод с лихим задором, поравнявшись с трибуной, во все 23 глотки взревел: "Я такой другой страны не знаю, где так вольно дышит человек", (это находясь в зоне под конвоем, за колючей-то проволокой). Однако, всё прошло на "ура". Взвод получил отличную оценку. Но как-то раз "особист" возле курилки остановил меня и доверительно спросил: "А что, другой песни у вас не нашлось?"
- Да чем же она вам не понравилась? Ведь там поётся о нашей великой Родине. Её и Сталин любил, да и народ в застолье поёт.
- Да, да, конечно! - скороговоркой произнёс он и поспешно отошёл к другой группе офицеров.
Но случались и курьёзы, в которых застрельщиком всегда, как вы догадались, выступал Старик.
В моих воспоминаниях остались наиболее яркие. В Сибири весна наступает не так рано, а в этот год в апреле уже расцветала сирень, природа оживала на глазах. Солнце долго не хотело уходить за горизонт и нехотя прощалось с угасающим днём. Всё это действовало на людей воодушевлением, истомой и светлыми надеждами. Даже часовой Отанбаев, стоя на вышке, перевирая слова, мурлыкал песню, естественно, вопреки уставу: "Усидишь ли дома в 18 лет..." В один из таких дней после утреннего развода по рабочим местам, ко мне подошёл старшина Пинчук:
- Товарищ лейтенант! Не дадите ли мне двух солдатиков на пару часов. Я ведь за забором отвел себе участок в три сотки и хочу посадить картошку.
- Ну, что же, - ответил я, - бери двух со Стариком, и с Богом!
Вечером того же дня, увидев около курилки Старика, что-то весело рассказывающего своим друганам, я его спросил:
- Старцев! Вы помогли старшине посадить картошку?
- Так точно, - бодро ответил тот.
- А что это ты такой сегодня весёлый?
-Так ведь старшине помогали, не кому-нибудь.
Однако я всё же заподозрил неладное. Так оно и оказалось. Через месяц старшина и говорит мне: "Интересная штука, товарищ лейтенант. Я жду всходов картошки, даже тяпку навострил, но она почему-то всходит только в одном месте, в центре. Наверное, там я набросал больше навозу".
Но к июлю мы наблюдали необычное открытие, как в ботанике, так и в огородном деле: посередине огорода у старшины расцвела прекрасная клумба из соцветий картофельной ботвы, ну прямо огромный куст картофельного разносортья. А остальная площадь заросла сорняком.
Долго разгадывать эту загадку не пришлось. Оказывается, бригада со Стариком все четыре ведра семян всыпала в тут же выкопанную яму да и завалила их землёй, а потом заборонили весь участок.
А старшина нам сколько подлянок делал! - потом уж рассказывал мне Старик всё начистоту, - вот мы ему и посадили картошку.
Ну, что тут скажешь? Пять суток губы!
...Надо сказать, любая отдельная воинская часть имела своё подсобное хозяйство, как то: небольшой автопарк, столярную мастерскую, подвалы для хранения овощей в зимнее время, засолы капусты и других продуктов, холодильники с мясом для солдатской столовой. Это выделенное место называлось хоздвором. За ним присматривали расконвоированные осуждённые. Проще сказать - интендантство, которым и командовал зам. по тылу, майор Репин, человек простой и до крайней степени наивный. Всем он верил, а его старались в чём-нибудь да обмануть. Так вот на этом хоздворе у Репина имелась лошадь. На ней подвозили воду к столовой и казармам (водопровода-то не было) да обменное бельё, т.е. чистое в зону, а грязное - в прачечную. Кобыла Фроська была любимицей всех, а уж майор в ней души не чаял. И вот, как сейчас помню, подходили майские праздники. Естественно, в зоне оставались и чередовались дежурные офицеры и стоял на страже караул. Остальные офицеры и сверхсрочники были отпущены по домам, к семьям. На 4-й день мая, когда собрались все к месту службы перед разводом на работы у КПП мы услыхали непонятные звуки: то ли крик, то ли восклицания. Глядь - вдоль зоны со стороны хоздвора бежал майор Репин и, размахивая руками, что-то выкрикивал. Подбежав к нам, он запальчиво, но бестолково стал произносить кое-какие обрывки речи. Мы могли разобрать только: "Подлецы... Все зубы... А Фроська ржёт!"
- Да что случилось? - спрашиваем мы. Он указал на бредущую лошадь, которую вёл под уздцы коновод. А когда они приблизились и остановились, майор взял руками за морду Фросьу, раздвинул её губы, и мы увидели невероятное: все зубы у лошади были в "фиксах", как золотые, так и горели на свету. Мы были поражены. Тут Фроська, увидев около себя столько знакомых ей людей, вдруг, оскалившись, заржала, и ослепительная "улыбка" заиграла на её морде, как бы говоря: "Ну, как я выгляжу?" И тут все грохнули гомерическим хохотом. Воробьи вспорхнули с деревьев, а часовые на вышках, ослабив на время свою бдительность, с нескрываемым любопытством смотрели на нас. Когда же затихло наше "ржание", кто-то спросил: "Да кто же это вставил "фиксы" Фроське?"
- А вот мы сейчас и спросим у командира 3-го взвода, - сказал майор, указывая на меня, - ведь у него Старик проходит службу. Даю голову на отсечение, что он и только он, т.е. Старик, это сотворил. Он околачивался на хоздворе позавчера, мне дневальные докладывали.
Ну, что тут сказать. Три дня я бился со Стариком, стараясь выведать правду. Сначала он отнекивался: "Как чуть что - Старик виноват". Но потом рассказал всё как было.
Прелюдией ортопедии лошади явилось то, что в дисбате давно осуждённые вставляли себе латунные "фиксы" - это считалось шиком. Металл приносили с работы, т.е. с воли, а мастера в зоне были свои. Вот от нечего делать за выходные дни и вздумал Старик сыграть шутку над Репиным - вставил "фиксы" лошади.
- Да как же она далась вам, - спросил я, - ведь она близко бы вас не подпустила?
- Все верно, товарищ лейтенант, но только и мы не дураки: кобылу-то завели на листовое железо, которого на хоздворе много, и чуть-чуть её подковы прихватили эл.сваркой. Вот она и стояла смирно. Да вы, товарищ лейтенант, не переживайте. Я сниму все "фиксы", всё возьму на себя, а Вы мне 10 суток губы (не впервой), и концы в воду. Только ведь заметьте, сколько веселья я доставил всей зоне на много дней и бедолаги хоть чему-то порадовались.
Так и поступили
...Может быть, дорогой читатель, я забыл сказать, что наш дисбат дислоцировался на окраине Новосибирска, где начинались дачи горожан, а дальше, как я уже говорил, стоял колхоз-миллионер, наш подшефный. Но интересно другое: то ли по иронии судьбы, то ли согласно географическому расположению, рядом с батальоном находилось одно из городских кладбищ. Весь личный состав настолько привык к такому соседству что любовался кладбищем, как парком, Даже тропинка к городскому магазину пролегала через кладбище, и солдаты роты охраны часто бегали туда за куревом, пряниками, иногда и за водкой, В субботу и в воскресенье увольняемые возвращались поздно. А зимой было очень темно, но пейзаж, освещенный луной, и поблескивающие кресты не только не пугали солдат, а придавали радостное ощущение того, что вот и тёплая казарма, а там и отдых. Летом же пейзаж преображался. Иные любопытные солдаты выходили из расположения роты (это не запрещалось) и тихонько прохаживались по аллеям вдоль могил, читая эпитафии. Как-то раз, опять же у курилки, я услышал, как один солдат другому сказал:
- Пойдём к Аннушке сходим что ли, давно не посещали.
Потом мне рассказывал Старик, что совсем недалеко находится одинокая могилка некой усопшей молодой девушки по имени Анна, В оградке есть скамья и столик а на гранитной плите помещено фото молодой 18-летней девушки, там же выбиты даты рождения и смерти. Тут было удобно посидеть, поговорить.
И верите, ведь солдаты постоянно убирали могилку полевыми цветами. Но были случаи, когда мои воины и выпивали там. А когда я спрашивал: "Ну, и где же вы, братцы, употребили спиртное?"
- ответ был один:
- Дак, товарищ лейтенант, у Аннушки и выпили. Помянули. А как же...
Ну что ты будешь делать? Командованию я не докладывал, как другие офицеры роты охраны: самому дороже.
Тогда, в то время религиозные праздники мало кто отмечал. Да мы и не знали их дат. Однако Родительский День, кто-кто, а уж рота охраны дисбата знала точно. А почему? Да потому, что в этот день кладбище было наводнено родственниками умерших. Со всего города люди прибывали на автобусах, такси, мотоциклах, велосипедах, и ритуал поминок продолжался с самого утра до поздней ночи.
Вот тут-то мы, офицеры, и должны были глядеть в оба глаза - ведь солдатики шныряли по кладбищу, а люди уже подвыпившие, видя "бедного" солдатика, наперебой угощали его: кто белой булочкой, кто пышной лепёшкой, иногда рублём, и, конечно, подносили выпить. Накануне ко мне подошёл Старик и доверительно говорит мне: "Товарищ лейтенант, я знаю, кого в патруль назначить, чтобы другие на кладбище не напились".
А патруль мы действительно для этого и наряжали. Ну, и что вы думаете? Первая смена патруля прибыла к 12 часам дня с полными карманами яств и, естественно, выпивши. Старший патруля докладывал неслушающимся языком:
- Мы на кладбище никого из военнослужащих пьяными не нашли...
Мы снова меняли наряды патрулей, но всё повторялось снова. Я отозвал в сторону Старика и с иронией спросил:
- Ну, кого ты ещё хочешь послать в патруль?
А он, оставаясь весь день трезвым, ответил: "Ну, что с них взять? Не устояли".
Со временем я стал замечать, что Старик относится ко мне как-то особенно дружелюбно, старается поговорить "по душам". Естественно, и я шёл навстречу. Как-то раз в зоне, опять же в летней курилке, сидела группа солдат, а среди них с гитарой находился и Старик. Когда я зашёл к ним, он мне и говорит:
- Товарищ лейтенант, какую вам спеть песню: душевную, весёлую или блатную?
- Спой для нас всех, Старцев, ту песню, которая тебе запомнилась с детства.
- Хорошо, - отвечает он, - спою. Эту песню пели мои родные. Ведь я родился в Магадане. Уж как туда попала моя родня, я до тонкости не знаю. Вот эта песня и осталась в моей памяти.
Отыскав нужную тональность, он с хрипотцой запел:
"Вот тебе и на! - подумал я, - перед всеми он отсидник, хулиган, Старик в свои 20 лет, а в душуто его никто и не заглядывал, так как он ушёл в свой мирок. И друзья его подбирались таковские, что с одобрением смотрели лишь на его блатные выходки. А на деле получается - это человек с нормальным сознанием, с ностальгической болью, очень чувствительный".
...А жизнь в зоне шла своим чередом. Срок Старика подходил к концу. Однажды наш почтальон приносит мне телеграмму на имя Старцева, в которой сообщается о скоропостижной смерти его матери. Что делать? Телеграмму мы обязаны передать адресату. Но ведь это страшный душевный надлом. Я вновь пошёл на рапорт к командиру части и стал просить его отпустить Старцева на 3-е суток домой.
- Да ты что! - возразил полковник Трахинин. - Ведь он же осуждённый. Что будет, если он не вернётся?
- Товарищ полковник, я беру всё на себя. Я выдам ему три увольнительных записки на каждые сутки в отдельности, и он будет менять их через каждые 24 часа. Он не подведёт - ручаюсь...
Ничего не сказал Трахинин, лишь отвернулся к окну, тяжело вздохнул. Я понял, что аудиенция окончена, и мне предоставляется решать всё самому. Приняв твёрдое решение, я отпустил Старцева на трое суток домой на похороны его матери. А в дорогу дал ему немного денег и добавил, что я рискую многим, даже понижением в звании.
Как проходили эти трое суток, вы, дорогой читатель, уже догадываетесь. Но я верил в этого солдата. И вот на исходе третьего дня дневальный, войдя в канцелярию, докладывает мне о прибытии рядового Старцева. Я вышел в казарму. Старцев подошёл ко мне и отрапортовал, что прибыл. Он постарел ещё больше. В глазах невыносимая печаль и тоска, но и рассуждения его стали совсем другими: разумные и толковые. Для него, видимо, уже навсегда закончилось юношество.
В заключение этой главы мне приятно сообщить, что со Старцевым у меня произошла ещё встреча. Но об этом в следующем разделе.
...А вспоминая прошедшие годы службы в дисбате, теперь с уверенностью могу сказать, что там я получил прекрасную педагогическую, психологическую и крепкую моральную подготовку. Я научился находить подход к людям с различным мировоззрением, образованием и нравственным состоянием. Когда проходя службу в мотострелковом полку на территории ГДР, я за один сезон вывел свой взвод, занимавший до этого последнее место, в передовые с вручением вымпела, то многие офицеры, старше меня по званию, спрашивали:
- Как тебе это удалось? Кто тебя научил?
- Дисбат! - гордо отвечал я, - там преподают и психологию, и педагогику так, как надо понимать в справедливом течении времени реального человеческого бытия.
Итак, мой читатель! С тех описываемых мною событий прошло 8 или 9 лет. На дворе стоял 1974 год. Я, отслужив в Группе Советских войск в Германии (ГДР), получил назначение в Северокавказский военный округ с местом назначения службы в Пятигорск. Места, доселе мне незнакомые, произвели на меня громадное впечатление. А виды Машука, Бештау, Железной, Кольцо-горы в Кисловодске навеяли воспоминания о повести М.Ю.Лермонтова "Княжна Мэри" и о поэме "Аул Бастунджи". Многовековой исполин-красавец Эльбрус, который виден из любого города Кавминвод, возвышался, как узаконенный символ этих редчайших мест. А как мне не сделать такие выводы - ведь Сибирь и Кавказ - это громадные контрасты, хотя специфические и географические особенности имеются у них у каждого свои, свои исторические ценности, предназначения, прошлое и будущее.
Мой батальон, где я был уже в должности замполита, стоял в Пятигорске, однако по своим служебным обязанностям мне приходилось выезжать в другие города Кавминвод. В одно прекрасное летнее утро я находился на перроне вокзала среди массы пассажиров (в основном курортники) и ожидал прибытия нужной мне электрички, когда же двери вагонов распахнулись и выпустили пассажиров на перрон, то новая волна ездоков, в которой находился и я, хлынула внутрь, толкаясь друг с другом, стараясь занять сидячие места. Будучи в форме, я не имел права вести себя нетактично и поэтому вошёл в вагон почти последний. Места были все заняты, и мы четверо остались в тамбуре. Поезд тронулся. Каждый смотрел на меняющиеся виды через стеклянную дверь тамбура. Не знаю как, но я интуитивно почувствовал чей-то взгляд, обшаривавший меня с головы до ног. Повернувшись от двери, я увидел молодого мужчину, пристально смотревшего на меня. Я на него - тоже. "Где я мог встречать этого человека - не знаю, - подумал я, но черты его лица явно были мне знакомы".
А он не только не отвел от меня своего взгляда, а стал чуть-чуть улыбаться.
- Товарищ майор! Извините, не Вы ли будете (тут он назвал мою фамилию)?
- Да, это я.
- А Вы меня не узнаёте? Я же Старик из Новосибирского дисбата. Помните? А Вы были лейтенантом, командиром нашего взвода, где хозяйствовал старшина Пинчук...
Тут я вспомнил всё! В голове мгновенно пронеслись прошлые годы. А Старик-то, а! Вот это мужчина! Чистый, опрятный, при галстуке и летней соломенной шляпе. На глазах у любопытных мы крепко обнялись. Я и раньше знал, что этот человек был большой силы воли, никогда не хныкал. А тут глаза его повлажнели, и в первое время он только и говорил: "Товарищ лейтенант, а помните... а где сейчас старшина Пинчук", - и так далее.
Когда электричка прибыла в Кисловодск, мы, выйдя из вагона направились в привокзальное кафе "Космос". Я стал делать заказ у официанта: по рюмке коньяку с лимоном, но Старик запротестовал:
- Товарищ официант, это мой крестный отец, и я делаю заказ, слышите - Я!
Да, передо мной был снова тот самый Старик: и разговор, и поведение, и настойчивость остались в его характере при себе.
В ходе беседы он поведал мне о себе следующее:
- Ведь я, товарищ майор, после отсидки в дисбате, отслужил положенный мне срок в своей части, а демобилизовавшись, отправился на свою родину - Дальний Восток. Там и завербовался на сейнер рыбаком. Через два года я уже возглавлял бригаду. Получил в Петропавловске квартиру, женился, имею сына, да они с женой сейчас меня ждут в санатории. Жена тоже работает. А меня премировали семейной путевкой на курорт в санатории: не хотите ли проехать в санаторий, я познакомлю вас со своей семьёй.
Я извинился, ссылаясь на служебную занятость (так оно, правда, и было), отказался. А выйдя из кафе, при расставании, я снял с руки свои часы и подавая ему, назвал его впервые за долгие годы знакомства, по имени:
- Николай! Ты очень хороший человек. Я рад за тебя. Возьми на память эти часы, пусть они напоминают тебе наше с тобой знакомство и о том, как ты смог преодолеть все невзгоды и выйти в достойные люди. Знай, Коля, что хороших людей на земле всегда больше.
Тут Старик прямо-таки сорвал часы со своей руки и подал уже мне.
- Возьмите и Вы мои на память. Это импортные часы. В одном иностранном порту я их приобрел на заработанные мной деньги. Эх, товарищ майор, как я всё это сейчас расскажу своей жене - не поверит.
Он встал вполоборота, глядел куда-то вдаль. И тут я снова увидел его влажные глаза. Мы тепло расстались. У меня на душе творилось непонятное. От волнения я присел на лавочку. Мне необходимо было время как-то прийти в себя от нахлынувших на меня ностальгических чувств. На привокзальной башне часы стали отбивать полдень, мелодия плавно разносилась по площади, а я улавливал аккомпанемент старенькой гитары, мне виделась курилка и слышался хрипловатый голос Старика: "Ведь я люблю солдата из дисбата..."
Кисловодск, 9-12 января 2012 года
Геннадий Гузенко. Встреча времен (о службе в Германии в 60-е годы и о концертах Виктории Доброжанской в 2013г.)
Геннадий Гузенко. Судьба играет человеком (повесть)
Геннадий Гузенко. Ночное ограбление (рассказ)
Геннадий Гузенко. Драма Константина-казака (Поэма об атамане Кисловодской станицы Константине Козменко)
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 29 Sep 2023