Сайт журнала
"Тёмный лес"

Главная страница

Номера "Тёмного леса"

Страницы авторов "Тёмного леса"

Страницы наших друзей

Кисловодск и окрестности

Страница "Литературного Кисловодска"

Страницы авторов "ЛК"

Тематический каталог сайта

Новости сайта

Карта сайта

Из нашей почты

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

 

на сайте "Тёмного леса":
стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Рассказы из "ЛК"

Елена Довжикова. Рассказы
Юлия Каунова. Жажда
Геральд Никулин. Кисловодск, картинки памяти
Сергей Шиповской. Айдате
Лидия Анурова. Памяти детства
Лидия Анурова. Я и Гагарин. Вечер на рейде. Сеанс Кашпировского
Лидия Анурова. Мои старики
Геннадий Гузенко. Встреча времен
Геннадий Гузенко. Батальон за колючей проволокой
Геннадий Гузенко. Судьба играет человеком
Геннадий Гузенко. Ночное ограбление
Митрофан Курочкин. Послевоенное детство
Митрофан Курочкин. Закоулки памяти
Антонина Рыжова. Горький сахар
Антонина Рыжова. Сороковые роковые...
Капиталина Тюменцева. Спрятала... русская печь
Анатолий Крищенко. Подорваное детство
Феофан Панько. Дыхание той войны
Феофан Панько. Охотничьи байки
Любовь Петрова. Детские проказы
Иван Наумов. Перышко
Георгий Бухаров. Дурнее тетерева
Владислав Сятко. Вкус хлеба
Андрей Канев. Трое в лодке
Андрей Канев. Кина не будет, пацаны!
Олег Куликов. Шаг к прозрению
Нина Селиванова. Маршал Жуков на Кавказских минеральных водах
Нина Селиванова. Медвежья услуга
Михаил Байрак. Славно поохотились
Ирина Иоффе. Как я побывала в ГУЛаге
Ирина Масляева. Светлая душа
Инна Мещерская. Дороги судьбы
Анатолий Плякин. Фото на память
Анатолий Плякин. И так бывает
Анатолий Плякин. В пути - с "живанши"
Софья Барер. Вспоминаю
Вера Сытник. Тёмушка
Пётр Цыбулькин. Они как мы!
Пётр Цыбулькин. Жертва статистики
Надежда Яньшина. Я не Трильби!
Елена Крылова. Мое театральное детство
Александра Зиновьева. Дети войны
Лариса Корсуненко. Мы дети тех, кто победил...
Лариса Корсуненко. Ненужные вещи
Сергей Долгушев. Билет на Колыму
Сергей Сущанский. Зимние Страдания
"Литературный Кисловодск", N78-79 (2022г.)

Сергей Долгушев

Новочеркасск

БИЛЕТ НА КОЛЫМУ

Когда приторно вежливый капитан объявил мне, что срок моей ссылки благополучно закончился, что я теперь свободен, и он очень надеется, что больше ни он, ни кто-либо из его коллег меня не побеспокоят, я не ощутил ни радости, ни даже облегчения. Пружина, живущая во мне весь последний год, разжиматься не хотела, будто заржавела и заклинила где-то между душой и телом. Капитан выглядел радостнее меня, словно это ему счастье привалило. Он вышагивал между столом и дерматиновой дверью, нервно потирал руки и объяснял мне, в какую пропасть я чуть было не свалился из-за собственной глупости и едва не сломал свою жизнь. Это обязательно бы случилось, не окажись рядом со мной бдительные граждане и доблестные сотрудники, вовремя заметившие и протянувшие дружескую руку тонущему в антисоветской трясине советскому человеку. Я его не слышал. За время бесконечных допросов и нравоучительных бесед мой инстинкт самосохранения проснулся и научил меня абстрагироваться от происходящего. Я сидел на стуле, смотрел перед собой, не видя и не слыша ничего. Однако, мозг скрупулезно записывал все происходящее, раскладывал по полочкам и по первому требованию выдавал нужную информацию.

Капитан, наконец, выдохся, протянул мне на прощание влажную руку и:

- Да, кстати, куда вы теперь?

- На Колыму.

- ?

- Вы же все равно в покое не оставите.

- А вы шутник!

Насчет Колымы мне ненавязчиво, но неоднократно намекал еще в Москве, где я проходил срочную воинскую службу, доблестный сотрудник особого отдела дивизии в чине майора, с которым вовсю общались бдительные граждане, жившие в одном социуме со мной. Он говорил, что по путевке их конторы мне даже на билет до Магадана тратиться не придется. Всё за счет заведения.

А началось с того что этот майор очень на меня обиделся, когда я вежливо, но твердо попросил его выйти из моего кабинета в штабе полка, где я работал над секретной документацией - проектом канализации военного городка: "Ну и что, что вы работаете в особом отделе?"

Целый год ждал майор своего часа и дождался. В те времена, как и в более ранние, не было большой проблемой обвинить в антисоветчине любого гражданина нашей державы, было бы желание и повод. Желание у майора появилось, а повод он довольно быстро нашел с помощью тех самых бдительных граждан, которые "бдительными" становились по его же настоятельной просьбе, прекрасно понимая, что "лучше стучать, чем перестукиваться".

Анекдоты, анекдоты... Любимая народная забава, единственная в те времена отдушина. Василий Иванович, Брежнев и даже Ленин - главные персонажи веселого советского эпоса. Анекдоты рассказывали все, слушали все, смеялись тоже все. Что ещё нужно бдительному чекисту! - Хватай кого хочешь. Всех-то не схватишь, страна опустеет. А тот кто нужен - вон он сидит, гыгычет. Ату его! Так и настала моя очередь. С изумлением я, двадцатилетний недоумок, улавливал в доносах на меня, которые майор называл показаниями, прямую речь моих приятелей-сослуживцев, таких же балбесов и любителей анекдотов, как и я. Вначале я не воспринял происходящее всерьез: погавкает, постращает и разойдемся, но вдруг - одиночная камера и допросы, допросы, допросы. И вот кульминация: "Явки, пароли, кто еще состоит в вашей организации? А с какой целью вы написали вот это гнусное стихотворение? А эту пошлую частушку про замполита?" Потом, как в сказке - чем дальше, тем страшнее: "В нашей стране только сумасшедшие могут. Вот и выбирай - тюрьма или дурдом?" А мне больше всего хотелось домой, к маме. Майор это, конечно же, понимал и потому с особым смаком цитировал мне УК РСФСР: статья 70, статья 72, лет столько-то, по совокупности столько-то, да ещё в сговоре с группой лиц. А это отягчающее обстоятельство! Только много позже я понял, какую чушь нёс этот чекист. Любой адвокат в два счета закрыл бы дело. Но откуда мне тогда было знать всякие юридические тонкости, тем более что посеянный ещё в тридцатых годах страх перед органами цветет буйным цветом и передается с генами даже новорожденным поколениям. Да и в судейскую справедливость в те времена мало кто верил. Как, впрочем, и теперь...

Почему люди падают в обморок, кто от вида крови или трупа, кто от дурного известия, кто от страха? Это нервная система, оберегая себя и своего носителя, отключается, как реле от перегрева.

Когда я понял, что вариантов майор мне не оставляет, я тоже стал отключаться, о чем уже говорил выше. Происходило это помимо моей воли: унылый кабинет с казенной мебелью куда-то растворялся, и чаще всего, почему-то, я видел пыльную дорогу, ползущую через зеленые поля к далекому лесу. Голос майора бубнил где-то в стороне от дороги. Это было забавно, и я, наверное, улыбался, потому что чекист выходил из себя и орал уже совсем рядом, из придорожной канавы.

Со временем я успокоился: одиночка меня не угнетала. Страх если и не ушел совсем, то затаился где-то в моей глубине. Потом я сходил на год назад, вспомнил всё, понял всё, и мне стало противно. Майор не замечал отвращения в моих глазах, как петух прыгал он вокруг стола и строчил свои протоколы жутким почерком, которому позавидовал бы любой аптекарь. Я нарочно долго вычитывал эти протоколы, чем приводил своего мучителя в бешенство и систематически стрелял у него сигареты "Столичные". И все время мне хотелось задать ему вопрос Василия Алибабаевича: "У тебя папа-мама был?" Не было у него папы-мамы. Сирота он. Зачали его в грехе, родили в грязи и подбросили на лубянское крыльцо, где вовсю работал приют для ублюдков. Там он и вырос, там и научился всему тому, отчего всем кто не оттуда - тошно.

А за решеткой моей одиночки благоухало удивительно теплое, безоблачное лето. Видеть его я не мог, окно камеры было, как водится, под потолком, и кусок синего неба с зеленой верхушкой тополя, перечеркнутые железными прутьями, казались мне картиной, прибитой к бурой стене. Целыми днями сидел я на табуретке и, прислонившись к деревянному ограждению, дремал, закрывшись старой газетой "Красная звезда".

Раз в день в камеру выводной приводил какого-нибудь подследственного с ведром воды и ковшом хлорки, которая демонстративно высыпалась в воду, размешивалась и этой адской смесью зэк мыл пол моей камеры. Следующие два часа были часами пытки. Смешиваясь с застойной духотой камеры, хлорка разъедала глаза, оседала на губах, в носу, в мозгу. Или традиция была такая в этом заведении, или изощренное изобретение выводного, здоровенного, вечно мрачного татарина - не знаю. Разговаривать членораздельно татарин не умел, умел только сопеть и хрипло рычать. Наверное, тоже был сиротой.

Однажды дверь камеры открылась, но повели меня совсем другим маршрутом, и вскоре оказался я в кабинете начальника политотдела дивизии. Под дверью кабинета маялся посиневший от страха парторг моей части, маленький, белобрысый майор. Это он проворонил ярого антисоветчика в самом сердце особого оперативного полка. - Что теперь будет, что со мной будет? - кричали его глаза, видя и ненавидя меня.

Толстый, абсолютно лысый полковник сидел, уставившись в зеленое сукно стола.

"Поднимите мне веки", - подумал я и сразу отключился. Монолог полковника длился минут двадцать, я почти успел дойти до леса, но тут сработало реле. Полковник встал и торжественно объявил, что я не достоин служить в столь славной дивизии, что мне не место в рядах не менее славного комсомола и вообще мне нечего делать в столице нашей родины. Я был счастлив: меня не посадят, а все остальное не имеет никакого значения.

Проводы были недолгими: в течение двух часов меня исключили из комсомола, разжаловали, лишили права ношения оружия и в сопровождении унылого прапорщика посадили в поезд Москва - Горький.

Уже через пару недель после прощания с капитаном я работал на двухсотметровой глубине уральской шахты, откуда меня вытащили два года назад для выполнения гражданского долга. Судя по всему, долг я выполнил хреновато, точнее, совсем не выполнил. Но удручало меня не это: я никак не мог адаптироваться к свободной жизни, не мог расслабиться, вернуться к себе прежнему. Мне исполнилось двадцать два года, я был здоров, вокруг меня была знакомая обстановка, знакомые люди, привычная работа с приличным по тем временам окладом, а я всё время озирался вокруг, ждал какого-то продолжения. Я ни на секунду не поверил капитану, уверявшему меня в том, что органы убедились в моей лояльности и претензий ко мне больше не имеют. Моя интуиция утверждала: так не бывает. Спасением была работа, которую я исполнял истово, вспоминая подзабытое и пополняясь новыми знаниями.

Через полгода начальник нашего участка, молодой энергичный мужик, написал приказ о моем назначении своим заместителем по производству. Все, кроме меня, восприняли эту новость как должное, даже начальник рудника. Правда, увидев меня в расклешенных джинсах, с цепью на шее, пробурчал что-то вроде: "Таких замов у нас ещё не было". А меня не покидала мысль, что всё это неспроста. Ясность наступила в ближайший выходной день, когда я, как полагается, решил обмыть новую должность с руководством участка. День выпал солнечный, теплый, и мы обосновались на уютной, зеленой полянке на окраине города. После нескольких подходов к импровизированному столу, получив все причитающиеся поздравления, я попросил начальника объяснить мне причины его, столь странного, на мой взгляд, поступка. Тут я узнал, что я молодой, грамотный, трудолюбивый, что мне надо расти, и это первый шаг в моей будущей карьере. А чуть позже, после очередного подхода к столу, я узнал, что в отдел кадров рудника приходил опер местного особого отдела, изучал мои документы и потом имел беседу с ним, начальником участка. И снова к далекому лесу поползла ухабистая дорога. И снова сжалась ржавая пружина, ещё не успевшая разжаться до конца.

Удивительные для тех времен вещи творились в нашем государстве. В день высылки меня из Москвы, прощаться со мной пришел чуть ли не весь батальон, в том числе и офицеры. Конвойный полк, куда я был определен в Горьком, встретил меня доброжелательно, а командир части, полковник, фронтовик, жуткий матершинник, после беседы со мной сказал: "Не ссы, сынок, всё образуется". Мои новые сослуживцы не задавали никаких вопросов, молчанием провожали меня на еженедельный визит в особый отдел и улыбками приветствовали мое возвращение. А здесь начальник участка, член партии, специалист с хорошей перспективой роста, понимающий все возможные последствия своего решения, машет рукой и: "Да пошли они все!.." Все это происходит в то время, когда в психушке мается генерал Григоренко, когда идет травля академика Сахарова, а ретивые чекисты ищут повод для ареста Солженицына. Воистину - "умом Россию не понять".

После недолгих раздумий я подал заявление на увольнение, которое никто не хотел подписывать. Тем не менее, через две недели мне выдали расчет и трудовую книжку. Без всякой цели и желаний почти месяц мотался я по стране, и однажды в аэропорту Кольцово прочел на табло надпись - "Магадан". Сбылась мечта гражданина майора!

Смеясь над собой, обзывая себя последними словами, покупал я билет на самолет, прощался с плачущей мамой и усаживался в кресло ИЛ - 18. Вот и взлет.

Плотные сентябрьские облака, клубящиеся за стеклом иллюминатора, закрыли пыльную дорогу, ведущую к лесу. Больше я не видел её никогда.

 

Сергей Долгушев. Пылемут (рассказ о жизни на Колыме)

 

Страница "Литературного Кисловодска"

Страницы авторов "Литературного Кисловодска"

 

Последнее изменение страницы 30 Jul 2023 

 

ПОДЕЛИТЬСЯ: