Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Когда приторно вежливый капитан объявил мне, что срок моей ссылки благополучно закончился, что я теперь свободен, и он очень надеется, что больше ни он, ни кто-либо из его коллег меня не побеспокоят, я не ощутил ни радости, ни даже облегчения. Пружина, живущая во мне весь последний год, разжиматься не хотела, будто заржавела и заклинила где-то между душой и телом. Капитан выглядел радостнее меня, словно это ему счастье привалило. Он вышагивал между столом и дерматиновой дверью, нервно потирал руки и объяснял мне, в какую пропасть я чуть было не свалился из-за собственной глупости и едва не сломал свою жизнь. Это обязательно бы случилось, не окажись рядом со мной бдительные граждане и доблестные сотрудники, вовремя заметившие и протянувшие дружескую руку тонущему в антисоветской трясине советскому человеку. Я его не слышал. За время бесконечных допросов и нравоучительных бесед мой инстинкт самосохранения проснулся и научил меня абстрагироваться от происходящего. Я сидел на стуле, смотрел перед собой, не видя и не слыша ничего. Однако, мозг скрупулезно записывал все происходящее, раскладывал по полочкам и по первому требованию выдавал нужную информацию.
Капитан, наконец, выдохся, протянул мне на прощание влажную руку и:
- Да, кстати, куда вы теперь?
- На Колыму.
- ?
- Вы же все равно в покое не оставите.
- А вы шутник!
Насчет Колымы мне ненавязчиво, но неоднократно намекал еще в Москве, где я проходил срочную воинскую службу, доблестный сотрудник особого отдела дивизии в чине майора, с которым вовсю общались бдительные граждане, жившие в одном социуме со мной. Он говорил, что по путевке их конторы мне даже на билет до Магадана тратиться не придется. Всё за счет заведения.
А началось с того что этот майор очень на меня обиделся, когда я вежливо, но твердо попросил его выйти из моего кабинета в штабе полка, где я работал над секретной документацией - проектом канализации военного городка: "Ну и что, что вы работаете в особом отделе?"
Целый год ждал майор своего часа и дождался. В те времена, как и в более ранние, не было большой проблемой обвинить в антисоветчине любого гражданина нашей державы, было бы желание и повод. Желание у майора появилось, а повод он довольно быстро нашел с помощью тех самых бдительных граждан, которые "бдительными" становились по его же настоятельной просьбе, прекрасно понимая, что "лучше стучать, чем перестукиваться".
Анекдоты, анекдоты... Любимая народная забава, единственная в те времена отдушина. Василий Иванович, Брежнев и даже Ленин - главные персонажи веселого советского эпоса. Анекдоты рассказывали все, слушали все, смеялись тоже все. Что ещё нужно бдительному чекисту! - Хватай кого хочешь. Всех-то не схватишь, страна опустеет. А тот кто нужен - вон он сидит, гыгычет. Ату его! Так и настала моя очередь. С изумлением я, двадцатилетний недоумок, улавливал в доносах на меня, которые майор называл показаниями, прямую речь моих приятелей-сослуживцев, таких же балбесов и любителей анекдотов, как и я. Вначале я не воспринял происходящее всерьез: погавкает, постращает и разойдемся, но вдруг - одиночная камера и допросы, допросы, допросы. И вот кульминация: "Явки, пароли, кто еще состоит в вашей организации? А с какой целью вы написали вот это гнусное стихотворение? А эту пошлую частушку про замполита?" Потом, как в сказке - чем дальше, тем страшнее: "В нашей стране только сумасшедшие могут. Вот и выбирай - тюрьма или дурдом?" А мне больше всего хотелось домой, к маме. Майор это, конечно же, понимал и потому с особым смаком цитировал мне УК РСФСР: статья 70, статья 72, лет столько-то, по совокупности столько-то, да ещё в сговоре с группой лиц. А это отягчающее обстоятельство! Только много позже я понял, какую чушь нёс этот чекист. Любой адвокат в два счета закрыл бы дело. Но откуда мне тогда было знать всякие юридические тонкости, тем более что посеянный ещё в тридцатых годах страх перед органами цветет буйным цветом и передается с генами даже новорожденным поколениям. Да и в судейскую справедливость в те времена мало кто верил. Как, впрочем, и теперь...
Почему люди падают в обморок, кто от вида крови или трупа, кто от дурного известия, кто от страха? Это нервная система, оберегая себя и своего носителя, отключается, как реле от перегрева.
Когда я понял, что вариантов майор мне не оставляет, я тоже стал отключаться, о чем уже говорил выше. Происходило это помимо моей воли: унылый кабинет с казенной мебелью куда-то растворялся, и чаще всего, почему-то, я видел пыльную дорогу, ползущую через зеленые поля к далекому лесу. Голос майора бубнил где-то в стороне от дороги. Это было забавно, и я, наверное, улыбался, потому что чекист выходил из себя и орал уже совсем рядом, из придорожной канавы.
Со временем я успокоился: одиночка меня не угнетала. Страх если и не ушел совсем, то затаился где-то в моей глубине. Потом я сходил на год назад, вспомнил всё, понял всё, и мне стало противно. Майор не замечал отвращения в моих глазах, как петух прыгал он вокруг стола и строчил свои протоколы жутким почерком, которому позавидовал бы любой аптекарь. Я нарочно долго вычитывал эти протоколы, чем приводил своего мучителя в бешенство и систематически стрелял у него сигареты "Столичные". И все время мне хотелось задать ему вопрос Василия Алибабаевича: "У тебя папа-мама был?" Не было у него папы-мамы. Сирота он. Зачали его в грехе, родили в грязи и подбросили на лубянское крыльцо, где вовсю работал приют для ублюдков. Там он и вырос, там и научился всему тому, отчего всем кто не оттуда - тошно.
А за решеткой моей одиночки благоухало удивительно теплое, безоблачное лето. Видеть его я не мог, окно камеры было, как водится, под потолком, и кусок синего неба с зеленой верхушкой тополя, перечеркнутые железными прутьями, казались мне картиной, прибитой к бурой стене. Целыми днями сидел я на табуретке и, прислонившись к деревянному ограждению, дремал, закрывшись старой газетой "Красная звезда".
Раз в день в камеру выводной приводил какого-нибудь подследственного с ведром воды и ковшом хлорки, которая демонстративно высыпалась в воду, размешивалась и этой адской смесью зэк мыл пол моей камеры. Следующие два часа были часами пытки. Смешиваясь с застойной духотой камеры, хлорка разъедала глаза, оседала на губах, в носу, в мозгу. Или традиция была такая в этом заведении, или изощренное изобретение выводного, здоровенного, вечно мрачного татарина - не знаю. Разговаривать членораздельно татарин не умел, умел только сопеть и хрипло рычать. Наверное, тоже был сиротой.
Однажды дверь камеры открылась, но повели меня совсем другим маршрутом, и вскоре оказался я в кабинете начальника политотдела дивизии. Под дверью кабинета маялся посиневший от страха парторг моей части, маленький, белобрысый майор. Это он проворонил ярого антисоветчика в самом сердце особого оперативного полка. - Что теперь будет, что со мной будет? - кричали его глаза, видя и ненавидя меня.
Толстый, абсолютно лысый полковник сидел, уставившись в зеленое сукно стола.
"Поднимите мне веки", - подумал я и сразу отключился. Монолог полковника длился минут двадцать, я почти успел дойти до леса, но тут сработало реле. Полковник встал и торжественно объявил, что я не достоин служить в столь славной дивизии, что мне не место в рядах не менее славного комсомола и вообще мне нечего делать в столице нашей родины. Я был счастлив: меня не посадят, а все остальное не имеет никакого значения.
Проводы были недолгими: в течение двух часов меня исключили из комсомола, разжаловали, лишили права ношения оружия и в сопровождении унылого прапорщика посадили в поезд Москва - Горький.
Уже через пару недель после прощания с капитаном я работал на двухсотметровой глубине уральской шахты, откуда меня вытащили два года назад для выполнения гражданского долга. Судя по всему, долг я выполнил хреновато, точнее, совсем не выполнил. Но удручало меня не это: я никак не мог адаптироваться к свободной жизни, не мог расслабиться, вернуться к себе прежнему. Мне исполнилось двадцать два года, я был здоров, вокруг меня была знакомая обстановка, знакомые люди, привычная работа с приличным по тем временам окладом, а я всё время озирался вокруг, ждал какого-то продолжения. Я ни на секунду не поверил капитану, уверявшему меня в том, что органы убедились в моей лояльности и претензий ко мне больше не имеют. Моя интуиция утверждала: так не бывает. Спасением была работа, которую я исполнял истово, вспоминая подзабытое и пополняясь новыми знаниями.
Через полгода начальник нашего участка, молодой энергичный мужик, написал приказ о моем назначении своим заместителем по производству. Все, кроме меня, восприняли эту новость как должное, даже начальник рудника. Правда, увидев меня в расклешенных джинсах, с цепью на шее, пробурчал что-то вроде: "Таких замов у нас ещё не было". А меня не покидала мысль, что всё это неспроста. Ясность наступила в ближайший выходной день, когда я, как полагается, решил обмыть новую должность с руководством участка. День выпал солнечный, теплый, и мы обосновались на уютной, зеленой полянке на окраине города. После нескольких подходов к импровизированному столу, получив все причитающиеся поздравления, я попросил начальника объяснить мне причины его, столь странного, на мой взгляд, поступка. Тут я узнал, что я молодой, грамотный, трудолюбивый, что мне надо расти, и это первый шаг в моей будущей карьере. А чуть позже, после очередного подхода к столу, я узнал, что в отдел кадров рудника приходил опер местного особого отдела, изучал мои документы и потом имел беседу с ним, начальником участка. И снова к далекому лесу поползла ухабистая дорога. И снова сжалась ржавая пружина, ещё не успевшая разжаться до конца.
Удивительные для тех времен вещи творились в нашем государстве. В день высылки меня из Москвы, прощаться со мной пришел чуть ли не весь батальон, в том числе и офицеры. Конвойный полк, куда я был определен в Горьком, встретил меня доброжелательно, а командир части, полковник, фронтовик, жуткий матершинник, после беседы со мной сказал: "Не ссы, сынок, всё образуется". Мои новые сослуживцы не задавали никаких вопросов, молчанием провожали меня на еженедельный визит в особый отдел и улыбками приветствовали мое возвращение. А здесь начальник участка, член партии, специалист с хорошей перспективой роста, понимающий все возможные последствия своего решения, машет рукой и: "Да пошли они все!.." Все это происходит в то время, когда в психушке мается генерал Григоренко, когда идет травля академика Сахарова, а ретивые чекисты ищут повод для ареста Солженицына. Воистину - "умом Россию не понять".
После недолгих раздумий я подал заявление на увольнение, которое никто не хотел подписывать. Тем не менее, через две недели мне выдали расчет и трудовую книжку. Без всякой цели и желаний почти месяц мотался я по стране, и однажды в аэропорту Кольцово прочел на табло надпись - "Магадан". Сбылась мечта гражданина майора!
Смеясь над собой, обзывая себя последними словами, покупал я билет на самолет, прощался с плачущей мамой и усаживался в кресло ИЛ - 18. Вот и взлет.
Плотные сентябрьские облака, клубящиеся за стеклом иллюминатора, закрыли пыльную дорогу, ведущую к лесу. Больше я не видел её никогда.
Сергей Долгушев. Пылемут (рассказ о жизни на Колыме)
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 30 Jul 2023