Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Я все думаю о большой археологии и забываю, что история совсем рядом со мной. Наш Высоцкий монастырь стоит того, чтобы думать не только о Трое. Но довели его руки человеческие до состояния вековой разрухи и опустошения. О былой мощи и величии его говорят лишь стены и купола, а декор весь растащили. Хоть иконы некоторые оказались в музее - и то хорошо. Когда иду мимо полуразрушенных стен, смотрю и не смотрю на них. Лучше не задумываться: сердце болит при мысли о безвозвратности.
И вдруг начало совершаться чудо! Вокруг стен стали расти строительные леса. Неужели, будут реставрировать? Трудно в это поверить!
Точно. И камень тесаный завезли. Может случиться, и при моей жизни монастырь увидим. Чудеса!
Зима. Иду по разъезженной в снегу колее. Смотрю на стены и все ещё удивляюсь. На моем пути неказистый маленький старичок в телогрейке и ушанке. Улыбается ласково и мне, и монастырю.
- Что, одумались?
Завязался разговор. К моему удивлению, старичок оказался со светлой головой, даст мне фору. А я очень люблю со старыми людьми разговаривать. Они оказываются часто неожиданными.
Получила приглашение в гости. Завтра пойду продолжать разговор.
Пришла. Домик крошечка - в три окошечка. Со снежной улицы вхожу в комнату и... ничего не понимаю!.. Все стены от пола до потолка покрыты карандашными рисунками: Рафаэль, Микельанджело, Ботичелли... Да что ж этотакое? Откуда это?
Дядя Ваня видит мое удивление, но ничего не говорит. И я молчу.
Садимся за стол рядом с теплой печкой и за чаёк. Наливаем чашки, потихоньку приглядываемся.
Говор у дяди Вани старинный, неспешный, внятный. Слово он уважает.
Дар живописный у него с детства. Родился в семье священника, глубоко верующий. Пришлось поступиться талантом, не пошел в художественное училище, чтобы не изучать безбожную марксистскую науку. Так вот и рисует всю жизнь для себя.
В прошлой жизни был счетоводом в банке. Всю жизнь считал чужие деньги. Вот такая метаморфоза... Сам деньги хоть и не великие получал, а использовал их для красоты. Антикварных книг много, в основном с редкими иллюстрациями. Вот и на днях купил... И выносит из соседней комнаты "Сказки Пушкина"... Да... Сказки волшебные, да и оформление тоже волшебное. Где-то начало века. Теперь вспоминаю и думаю, может были это билибинские иллюстрации. Тогда я еще многого не знала, а впечатление осталось.
Дальше идет разговор.
Рядом не с кем поделиться мыслями, но есть единомышленник в Москве, один из братьев Кориных. Вот с ним и общается на бумаге.
Да, подумалось мне, кем же надо быть, чтобы протянуть ниточку из этого ветхого крошечного домика из провинции к самим Кориным? Что в этом маленьком старичке, что его энергия и там нужна?
Столько лет прошло, но и меня он питает. Давно его нет, несчастливо сложились его последние дни.
Но это другой рассказ.
Её голова морковного цвета вызывала ощущение беззаботности и веселья. И это при том, что родилась она еще в позапрошлом веке.
"Гостиная" Александры Евгеньевны при первом впечатлении не могла не вызвать улыбки. Старинное кресло, достойное какой-нибудь графини, покоило стопы газет "Правда", "Комсомольская правда", "Известия"... На полу связки того же. По-моему, она выписывала все издававшиеся тогда газеты и журналы, а телевизор работал от зари до зари. Ей все было интересно. Она всегда встречала так:
- А ты слышала?
- А ты читала?
Это всё для собственного потребления.
А для гостей на круглом столе перед креслом стояла большая тарелка с горелым тортом из печки "Чудо" и пузырь коньяка.
- Милости просим, присаживайтесь в кресло!
В ее доме жил дух старины и, как ни странно, оперетты. А она - примадонна. До сих пор. О себе рассказывает с удовольствием. Родом она из нашего города. Дом этот родовой, достался ей после смерти сестры. А сама она после замужества жила в центре Москвы, в шикарной коммуналке. Две просторные комнаты, да еще на аристократической Кропоткинской!
Муж тоже не абы кто, работал в банке.
А она, любимая им, очаровательная и задорная, жила интересно. Летом, в основном, в Сочи, с любовником. Александра Евгеньевна хитро улыбается. Ох, чего только не было! И Маяковского видела, и Айседору!..
А муж? Он работал. Он и она верили, что все идет гладко.
Обычным летом - легкая размолвка с поклонником. Надо наказать его. Домой, домой! Неожиданно даже для себя.
Вот и утренняя Москва, вот и дом. Тихонько открывает дверь... На столе остатки ужина, вино. На двоих. На вешалке - чужое легкое пальто. А в спальне - они.
Сама разделась. И те вышли.
- Давайте выпьем за знакомство!
Быстро обновили стол. Милые улыбки.
- Ну, что ж, - обращаясь к незнакомой даме, - рада была с Вами познакомиться! Надеюсь, я вас здесь больше не увижу!
Судьба не оставляла Александру Евгеньевну. Муж умер, а сама она не работала ни одного дня, даже вообразить не могла себе такое. Пенсия минимальная. Сдавала одну комнату.
Соседка любимая, старорежимная меховщица, перед смертью отдала ей утаенные драгоценности, да такие, что оценить трудно. И она стала деловой женщиной. Купила сыну квартиру, машину и, спасаясь от алчных требований, сбежала сюда.
Когда я познакомилась с Александрой Евгеньевной, жила она неплохо, даже по-своему светски.
Сын приезжал для того, чтобы вовсе не потерять связи с матерью, а теща - "на природу". "Природа" у Александры Евгеньевны была в виде двух высоченных лип на участке в полсотки, зажатом двумя высокими домами, и беседки. Беседка, по-видимому, ровесница хозяйки, не могла стерпеть такой нагрузки. Ее сгнивший почти дотла пол хрустел и разваливался при каждом шаге. Дамы старались как можно меньше двигаться, зато больше времени проводили за столом и съедали всё, привезенное из Москвы, до крошки. А вечером, умиляясь дневным отдыхом, отбывали домой. Хозяйка от души веселилась, изображая всех в лицах.
Я с Александрой Евгеньевной познакомилась случайно. Мы искали небольшой домик, который можно было бы купить. Однажды увидели на стене накарябанное от руки объявление. Оказалось, Александра Евгеньевна так развлекалась. Её забавляло, что люди воспринимали это всерьёз. Мы тоже ходили по комнатам и по саду. Не знаю, кто кого больше морочил. Но потенциал Александры Евгеньевны мы оценили. Хотя она совсем не скучает. В доме у неё что-то вроде светского салона. Здесь встречаются директор нашего театра, зав. поликлиникой, зав. диспансером. Они тоже бывшие, т.е. пенсионеры. Им есть о чем поговорить. Наше знакомство, учитывая её возраст, было недолгим. В последние дни она всё уговаривала нас:
- Ну, купите меня вместе с моим домом!
Меня же она всегда наставляла, стуча кулачком в грудь:
- Вот, учись жить у меня!
С первого взгляда на неё было понятно, что в молодости она была красавицей. До сих пор сохранились яркие голубые глаза и высокий стройный стан.
Меня, тогда ещё начинающего цветовода, объединила с ней тема цветов. Для меня это было новое дело, которое очень увлекало. Не имея опыта, я надеялась узнать от нее что-то полезное. Но всё оказалось совсем не просто. Она не спешила чем-либо делиться. А я была слишком молода, и мне приходилось "подкрадываться" к ней.
Скромный домик на шумной улице, высокий забор. А за ним ровный участок без единого кустика и деревца. Украшением перед домом была чудесная деревянная беседка, обсаженная персидской сиренью. Потом я увидела, что в этом доме крайности во всем.
Бывая у нее, я не проходила дальше залы, тесно уставленной хельгами, битком набитыми хрустальными вазами, салатницами, рюмками. Даже сверху на шкафах стояли эти стекляшки. И я, садясь вместе с ней за стол, думала с ужасом: "Не дай бог, эта крюшонница свалится мне на голову!"
Удивляли и ковры, которых не было только на потолке. Не комната - такая вот мягкая шкатулка.
Сядем за стол и начинаются поучения:
- Сама выпилишь все деревья, помяни мое слово!
- Нанимай, не ломай себя!
- Не сентиментальничай! Это не просто цветочки.
Ну, прямо новая Васса Железнова.
Я слушала, наблюдала, улыбалась про себя, но удивлялась её воле и организованности. Возможно, она хотела утвердить себя.
Сын умер молодым, внезапно.
Подозреваю, что не всегда была она верной женой, поэтому муж обделил ее, оставив лишь дом и завещав деньги немалые племяннику. Так что свое благосостояние она строила почти с нуля. Увлеклась. Деньгами. Теперь они - цель.
Она не склонна к откровенности, Подруг, друзей - нет. Но иногда нет-нет, да и приоткроется.
Всё есть, но теперь всё не для неё.
Вот шубы. Открывает шкафы: не одна, не две и даже не пять. Вот туфли - 20 пар. В шубах не к кому ходить, туфли уже не для её ног.
Вот ковры (деньги вложены), нераспечатанные, за шкафом. Стоят.
В тумбочке под телевизором - пудовый серебряный чайный самовар с подносом. Антикварный. Все на деньги переводит:
- Как думаешь, сколько стоит, если в лом сдать?
Вот так и течет жизнь уже давно. Осенью - посадка, летом - уборка. Луковицы тюльпанов для выгонки продаются мешками, как картошка.
Уверенно управляет работниками, как и бабками с близлежащих улиц. Те, как собачки, исполняют все её капризы, льстят, подлизываются: вдруг что-то из наследства оставит. Она наблюдает, посмеивается.
Однажды звоню, телефон не отвечает. Неделю молчит.
Вдруг ответили. Она.
Лежала в больнице. Печень.
Я утешаю: обойдется.
- Нет, - говорит, - ухожу.
Через неделю снова звоню. Молчание. Ушла.
И все пошло прахом.
Теперь в её доме "Шиномонтаж".
Опять деньги.
С ранних своих лет она кому-нибудь и чему-нибудь служила. Сначала - революции, потом - партии.
Я видела ее фото в юности. Славная девушка с большими светлыми задумчивыми глазами и толстой косой. И еще, в 30-е годы, прическа - стрижка в кружок, серьезное лицо. Она и теперь была похожа на ту, серьезную, только прическа изменила цвет, седина ее как будто молодила.
Отец - врач, служил революции. В доме хранилась запрещенная литература. А она разносила её по кружкам. Было опасно, но повезло, ни разу не попалась. Многие из кружковцев попали в тюрьму. И она стала "невестой". Ходила на свидания к заключенным (невесте можно было), сообщала нужные сведения, передавала записочки. За эти годы "женихов" было много. Она их не знала, только имена. В 30-е годы один из них, который был ей особенно симпатичен, попал в застенок. Она писала Сталину, но ответа не получила.
Всю жизнь проработала секретарем одного видного партийного чиновника. Жила одиноко в большой комнате на Арбате в доме старых коммунистов. Днем - работа, еда - в столовой, а по вечерам и в выходной - бутерброды и чай. Готовить, кроме чая, ничего не умела.
Она была теткой одной нашей знакомой. В её доме я с ней и познакомилась. И почему-то мы подружились, она - старушка и я - почти подросток.
Приезжая в Москву, я на ночь-две останавливалась у неё. Напоив меня чаем, она усаживалась к огромному письменному столу, заваленному конвертами. Она все время кому-то помогала, что-то устраивала.
Уже тогда она плохо видела и вскоре оказалась в интернате старых коммунистов в Переделкино. Живя там, она не забывала меня. На праздники я получала от нее замечательные открытки с поздравлениями. В постскриптуме всегда стояло: "У меня все хорошо". Я не сомневалась в этом.
Однажды на 8-е Марта пришел конверт. Адрес был написан крупными кривыми печатными буквами: Серпухов Московской губернии и т.д. Вот, я думаю, потешались на почте!
Когда она узнала о маем увлечении лепкой, заинтересовалась и решила мне помочь по-своему. Не размениваясь по мелочам - сразу к Коненкову! Он в это время серьезно болел. Не знаю, что она там наговорила, но она очень возмущалась, что жена его чуть не спустила ее с лестницы.
- Ну, что Вы наделали, - говорю ей, - разве я такой талант, чтобы беспокоить его?
- Вот такого художника и надо слышать!
Ольгу Михайловну, нашу знакомую, заботливо наставляла в письмах:
- Ты, Оленька, не мерзни, купи себе шубку беличью. Она теплая и легкая!
Всегда далека была от жизни!
Но память о ней светлая.
- Дом ты найдешь легко, - сказал он мне по телефону.
Дом стоял, ощетинившись вершинами высоких пирамидальных тополей. За дверью меня встретил крепкий старичок с крупным лицом, тоненьким голоском и прищуром выцветших глаз. Для меня он опытный цветовод, а цветоводы, как правило, люди с легким характером. Я и ожидала встретить такого человека. Меня интересовал сад и пион "Марьин корень", который я до сих пор видела лишь на аптечной коробке.
Вот оказалась я в доме.
Дом пятистенка, огромный. В одной половине - жильцы, а в другой - обиталище хозяина. Когда мы вошли в залу, мне показалось, что я уже видела что-то похожее. Ах, да! У Александры Евгеньевны. Кругом, на столе, стульях, на полу - газеты, журналы, папки. Я немного опешила: сесть негде. Вот так любитель чтения!
- Пишу, - говорит.
- Писатель?
- Нет, жалуюсь.
- На что?
- А что, жаловаться не на что?
- Да нет.
- Вот, вот, - говорит, - и вовремя не отвечают, я снова жалуюсь.
- Да этому конца не будет!
- А я не спешу. - И Константин Иванович утвердительно пристукивает по столу пресспапье.
Ну, наконец двинулись к саду. Задерживаемся у подоконника. Лавровый куст, зеленый, пахучий. Я мну листочек пальцами. Знакомый вкусный запах, пахнет супом.
- Вот и лаврушка для супа, и покупать не надо. Экономия.
- ?
- Да-да, свое.
- По копееечке! - не выдерживаю я.
Проходим через дом, выходим на террасу.
Огромные стеклянные окна, свет, солнце... А запах! Я едва не вскрикиваю. У входной двери стоят два белых эмалированных ведра с красной смородиной, покрытые белой зловонной пеной и жужжащие огромными зелеными мухами.
- Ужас! Лучше бы Вы отдали кому-нибудь!
- Ну да, руки еще не дошли. Вот займусь.
- Да это закопать побыстрее!
- Угу! - он осуждающе посмотрел на меня.
Дверь закрывается, кислый запах остается позади.
Мы выходим в сад. Ух, дышать можно!
И пион - прелесть, и флоксы, и гладиолусы! Цветы есть цветы.
Я выхожу за дверь на улицу, оглядываюсь и вижу на доме табличку: "Солнечный пер., 2".
- Верунь! Ты все работаешь! - пропел над моей головой чистый голосок. Мне виден край белой плиссированной юбки.
Приподнимаюсь от грядки. Прическа у меня набок, руки в земле. А рядом со мной светлое видение под выцветшим стареньким зонтиком.
- А я к тебе с просьбой! Ты должна мне помочь.
Присаживаемся: она - на стул, я - на ящик.
- Мне надо написать письмо Артему Тарасову в Лондон.
- А что случилось?
- По телевизору говорили, что он оказывает благотворительность.
- Что, он так и предлагал писать всем?
- Нет, но разве ему трудно прислать мне 100 фунтов?
- И адрес его в Лондоне ты знаешь?
- Нет, но он живет на Пикадилли.
- Очень точный адрес! А ты представляешь, что Пикадилли - это приблизительно наша улица Центральная, там сотни номеров. Что ж, мы будем писать: Артему Тарасову, Пикадилли, Лондон?
- Да-а... А я думала...
Ну, вроде бы остыла.
Живет она одна, вернее, сама с собой уже очень давно, и кажется, что так и осталась в детстве: ей так удобнее. Да вам и в голову не придет, сколько ей лет!
Она храбро берется за взрослые дела, результат которых как у ребенка. Вот обменяла прекрасную квартиру на тесную однокомнатную, но зато ближе к концертному залу. А деньги - дотацию - родственники выманили. Теперь она храбро борется с соседкой-самогонщицей, пишет в разные инстанции, в милицию. Проклятая баба всячески измывается над ней, беззащитной, а управы ни на неё, ни на её клиентов нет.
Живет пушистый одуванчик, гуляет под зонтиком, мечтает, поет...
Мама - бывшая ткачиха, герой труда, депутат. От нее и квартира в "сталинке".
Дочка работала фотографом на предприятии, подрабатывала в местной партийной газете. Теперь возмущенно повторяет: "У, коммуняки проклятые!"
Окружающий мир лишь косвенно соприкасается с ее жизнью. Она, как правило, выбирает ту его точку, где можно "подстелить соломинку".
Все кругом изменилось. Сверстники, родичи ушли из жизни, а молодым она не интересна. Помощи ждать не откуда, а без нее она не жилец.
Когда я задумываюсь над этим, тут же возникает сомнение: может, я преувеличиваю. Ведь вот сейчас она, как обычно, встанет в сценическую позу, прижав руки к груди и спросит меня:
- Верунь? Хочешь я спою? - и запоет чистым голоском "Аве Мария". А потом пойдет гулять под зонтиком в парк.
Мне кажется, что я была бы счастлива жить в этом доме: старинные двустворчатые двери, терраса с высокими окнами в мелких стеклышках, тяжелые резные наличники. Дом старинный, прочный, вечный.
Вместе с людьми в нем жили книги, очень много книг. Им было удобно на светлых полках по стенам. Каждую книгу можно было легко взять в руки, полистать, они были рядом.
Над софой на стене синий с оранжевым узором ковер. Оранжевые физалисы в высокой напольной вазе глядят в широкое окно, выходящее на террасу.
Письменный стол, старинный, резной, хранил стопки тетрадей, положенные в идеальном порядке. Когда она проверяла их, я не видела.
Изящная блондинка с тонкими чертами лица и нежными серо-голубыми глазами - из купцов. Что ждало её, белоручку (хозяйство вели две тетки, старые девы), в суровой действительности?
Муж появился легко: помог нежной девушке поднять чемодан в трамвай, а потом вынес его... Вот и муж!
Появились девочки-погодки. И вдруг беда, рушится всё: муж - военный, в 38-м его арестовали, больше о нем ничего не известно. А она однас бедой.
Хватило сил подняться. Окончила пединститут. Ласковая и нежная прежде, она стала организованной, жесткой, требовательной.
Я знала что учительница она очень грамотная, предмет любит. Но вот любили ли ее дети - не знаю. Ведь они часто любят и помнят не то что нужно, а то что легче. Помнится, у нас в школе была некоторое время очень красивая учительница литературы. Нам очень нравилась ее красная помада на губах и блестящие сережки из чешского стекла. Как мы учились, не помню. А вот сережки... да!
Анна Матвеевна всегда подтянута, я ни разу не видела ее непричесанной, неприбранной. И дочери ей под стать. Однажды я пребывала с одной из них в доме отдыха. Наденька спать не ляжет, пока не намажется кремом до пояса и не посидит так полчаса: мама приучила.
В доме царят женщины, все преподают литературу. А вечером в доме - светская жизнь. Местное офицерство из военного училища по вечерам раскладывает карты, лакомится домашней яблочной наливкой. Часто, бывая у Анны Матвеевны, я заставала её за пасьянсом. Белые ручки задумчиво скользили над столом, светлые глаза, отрываясь от мозаики, быстро взглядывали на меня поверх очков. Не оторвется, пока не закончит. Трудно было поверить, что время изменит её, она была как красивая пружина.
И вот я снова у нее. Она стала меньше ростом, как будто еще аккуратнее. А так все по-прежнему.
Последние годы, непростые для всех нас, им достались по-видимому совсем нелегко. Вот телевизор, еще ламповый, дурит. Кресло продавилось. Пенсия крошечная.
- Ты прости, что не приглашаю к обеду: у нас щи вчерашние, да картошка. Чувствую запах подгоревшей картошки, он оседает на золоченые корешки книг.
Сажусь в кресло, а она пристраивается вплотную у меня под ногами. Я наклоняюсь: она плохо слышит.
Тонкие губы чуть тронуты розовой помадой, аккуратные волосы соломенного цвета, белая блузка... Она, как всегда, верна себе.
На зеленых металлических воротах грозная белая табличка: "Посторонним вход воспрещен". Ну, я-то не посторонняя, меня пригласили. Поэтому я открываю дверцу в воротах и уверенно вхожу. Иду по зеленой улице. Справа и слева аккуратные домики, узкие дорожки, теплицы, деревья. Ни один участок не похож на другой: этот - лентяй, этот - аккуратист, этот - бережливый, а этот забыл, когда хозяева на нем были. Маленький садовый посёлок в черте города, среди улиц, автомобилей, шума. Здесь своя жизнь, здесь меня ждет дядя Миша.
Вот табличка "N49". Синий домик с красной крышей, перед ним ряд кустов душистого махрового шиповника.
Хозяин - невысокого роста, худенький, очень немолодой. Приветливый голосок звучит, не останавливаясь.
Его любимицы - теплички. В одной висящие на веревочках огурчики. В другой помидорчики, как он любовно их называет. Одни - на земле, другие - под крышей, привязанные за хохолок. Все такое ухоженное, нарядное, праздничное.
Дорожка в саду петляет между участками с овощами, кустами, цветами. Под яблонями правильные квадраты с земляникой, усеянной красными огоньками. Ни единого сорняка! Уж я-то знаю, чего это стоит!
Наконец я отрываю глаза от земли и застываю от удивления. Передо мной стоит яблоня с разноцветными яблоками: желтыми, полосатыми, с красным боком... А дядя Миша, словно, ждет моего удивления.
У него всего четыре яблони, а сортов - двенадцать. На каждой яблоне привито еще по две. Да, такого я еще не видела! Я с восхищением смотрю на дядю Мишу и вдруг только теперь вижу, что у него нет одной руки.
- Вы один это делаете!?..
- Нет, копать сын помогает, а дальше уж я сам.
- Ведь это не возможно одному!
- Невозможно! А я с отдыхом. Вот сейчас пойду домой, тут десять минут ходьбы. Жена уже ждет. Пообедаю, отдохну и опять сюда. Летом я только так и живу.
Мне дядя Миша подарил замечательно красивый почти синий тюльпан, который долго украшал мой сад. И сейчас я нет-нет да и вспомню о нем.
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 30 Jul 2021