"Литературный Кисловодск", N85 (2024г.)

Василий Помещиков

МАМА

Моя мама Пелагея Ильинична родилась в 1906 году в семье крестьянина Ильи Выровского, в которой уже росли две дочери и сын.

Среди сестёр Пелагея выделялась красотою и статью. Многие женихи проявляли к ней интерес и были бы не прочь ввести её в свой дом. Но девушка предпочла вдовца Ивана. Ей говорили и родные, и подруги: "Ты что делаешь! У него ведь двое уже взросленьких детей. Трудно будет с ними ладить-то..." Но Поля отвечала, что очень любит светловолосого голубоглазого Ванечку, что ради него готова на всё. И когда Иван пришёл в их дом со свахами, невеста не колеблясь дала согласие.

И действительно, войдя в дом мужа, она внесла в него столько доброты, тепла, любви, что дети - Коля и Валя - скоро стали называть её мамой. Благодаря покладистому характеру Поли; взаимоотношения между членами новой семьи строились на взаимодоверии, любви, взаимопонимании. Потом, когда Коле исполнилось десять лет, в 1933 году родился я, Вася, а когда исполнилось 10 лет Вале, в 1936 году родилась сестрёнка Зоя. Нас стало четверо.

Мы росли. В семье ощущались лад, благополучие. Мама была безграмотной, не умела ни писать, ни читать. Правда, местные учительницы с ней провели несколько занятий по программе ликбеза (ликвидация безграмотности), и она выучила алфавит, научилась складывать буквы в слова. Я помню немногие мамины письма, написанные печатными буквами, без знаков препинания, даже без промежутков между словами. Читались они трудно, но когда разберёшься в этой мешанине, расставишь всё на свои места, то диву даёшься, как мудро, образно она мыслила. В каждой строке ощущалась пружина чувства.

С высоты уже прожитых лет, памятью возвращаясь в те далёкие годы, начинаю понимать, какие разные люди были мои отец и мать. Отец, окончив четыре класса церковно-приходской школы, считался грамотным, много читал, был весёлого нрава - пел, плясал. А мама читать не умела, была замкнутой, всё больше молчала. Но, наверное, взаимно дополняя друг друга, они и достигли какой-то гармонии в семейных отношениях - за счёт, как раз, маминого покладистого, уступчивого характера.

Именно её характер, я полагаю, позволил в 1940 году принять на семейном совете очень непростое решение - пустить в дом новых жильцов: маму и отчима покойной жены отца, бабушку и дедушку Коли и Вали.

Маме, с одной стороны, вроде бы и легче: Прасковья Андреевна (бабушка) была такой мобильно-активной особой, проявляла свои способности и в стряпне, и в умении чего-то сшить, перекроить для нас, ребятишек. Она привезла с собой швейную машинку. С другой стороны, бабаня (так мы её называли) своей активностью как бы затмевала, оттесняла хозяйские позиции мамы. Но у мамы хватало и терпения, и какого-то природного такта сохранять в семье добрые взаимоотношения.

О многом говорит и тот факт, что мама уважительно называла бабаню мамашей.

А когда грянула война и отца с Колей призвали воевать, а Валю - строить противотанковые оборонительные рубежи, мы остались впятером: мама, я с сестрёнкой и бабаня с дедой. Скоро ощутили и голод, и холод военного лихолетья. И бабушка с дедушкой очень помогли маме пережить трудные годы.

Мама, изнурённая непосильным трудом, заботами о нас, переживаниями за отца, за Колю, за Валю, еле держалась на ногах. Но у неё ещё хватало силы в молитвах обратиться к Богу, чтобы он отвёл пулю от мужа и сына, беду от Вали и от нас. И не знаю, дошли ли её молитвы до неба, но наша семья встретила Победу с наименьшими потерями: отец, хоть раненый, контуженный, но вернулся живой. Валя, пройдя через все перипетии трудового фронта, тоже осталась жива и здорова. И мы, одолевшие неимоверные трудности дома, целы и невредимы. Только Коля не вернулся с войны: он погиб в 1943 году.

Началась мирная жизнь. Через год у нас появился маленький братик Витя. Но надежды на лучшую послевоенную жизнь что-то не торопились оправдываться. По-прежнему еле сводили концы с концами. За годы войны строения подворья заметно обветшали. Соломенные крыши скормили корове, а слеги разобрали на дрова. Да и тесовая крыша дома подалась вперёд и, как солдатская пилотка над бровями, нависла над окнами. Надо бы поправить, но всё не хватало средств. А тут здоровье отца стало ухудшаться, и он в 55 лет умер.

На мамины плечи тяжким бременем легла забота о ремонте дома и всего хозяйства. Жить в нём дальше становилось просто опасно: крыша в любой момент могла упасть. И мама приняла решение: ждать больше нельзя, надо действовать! Денег сколько-то скопила она, сколько-то бабаня. Я к этому времени, отслужив свой срок в армии, начал работать в Барышской районной газете.

Помню: все готовились к встрече нового, 1957-го года. А мама беспокоилась о том, что остались не вывезенными из леса брёвна, выписанные на ремонт дома. Дело в том, что их надо вывезти обязательно до 1 января, иначе в новом году выписанный билет уже будет не действителен. А времени остаётся только новогодняя ночь. Колхоз выделил трактор с санями. Надо было найти тракториста, собрать бригаду грузчиков и уговорить, чтобы они пожертвовали новогодним праздником. Всю эту организаторскую работу провёл я. И никто не отказался. Каждый говорил: "Только из-за уважения к тете Поле!" И я осознал тогда: маму в деревне уважают. "За что?" - думал я. Да, наверное, за то что она никогда ни на кого не повысила голоса, никогда не участвовала в разных бабьих разборках, никогда ни перед кем не заискивала. Но работала всегда с полной отдачей. Все знали, что на тётю Полю можно положиться: не подведёт...

Привезли мы брёвна к дому уже в новом году. Разгрузили. Мама накрыла на стол, налили по стакану водки. Выпили и за успешно проведённую "операцию", и за Новый год. При этом каждый пожелал маме, чтобы в новом году жить ей в обновлённом доме.

Мама очень радовалась тому что дом был отремонтирован. Но шли годы. Я переехал с семьёй в Самарскую область. Зоя, окончив институт, стала работать зоотехником в одном из хозяйств соседнего района. Витя, окончив среднюю школу, приехал ко мне в Новокуйбышевск, поступил работать на завод и на вечернее отделение политехнического института... Мама в своём доме осталась одна. Я каждый отпуск хотя бы недельку старался пожить у неё. И всякий раз что-то подправлял, подлатывал в строениях хозяйства. Ведь время шло, и снова всё ветшало, особенно крыши, заборы...

Мама, простая деревенская жительница, привыкшая к нелёгкому крестьянскому труду (могла и жать серпом, и снопы вязать, и молотить цепами, и косить, и ткать, и вязать, и стряпать...) радовалась, когда в дом пришло электричество, радио, появилась водоразборная колонка возле дома. Радовалась и тому, что все её дети получили высшее образование, обзавелись семьями, нашли своё место в жизни. Не сетовала, что осталась одна. Никогда ничего не просила от нас. Наоборот, старалась что-то сделать для нас (например, насыпать мешок картошки). Соседка рассказывала, что когда в долгие зимние вечера они, старушки-подружки, собирались у кого-нибудь на посиделки, каждая приходила с каким-нибудь рукоделием. Разговаривали больше о детях, о внуках, об их успехах, радостях: "Моя-то получила новую квартиру". "А моя внучка вышла замуж". "А моя уже второго родила..." "Тётя Поля, - продолжала соседка, - всё больше молчала, никогда не хвасталась "подвигами" своих детей. "Пелагея, - спросили мы, - ты что-то ничего не скажешь ни о детях, ни о внуках". "А зачем? - отвечает. - Если вы постоянно говорите, что "какие у Поли хорошие дети!" Я не возражаю..." В этом было её материнское счастье, что у нас всё хорошо, что все мы достигли в жизни каких-то высот. И мы, может быть, не часто, но стремились навестить родной дом, погостить в родных стенах.

Приехал как-то. Как всегда, мама обрадовалась, засуетилась. Накрыла на стол, накормила, напоила. Чувствую, что ей что-то хочется сказать, но никак не решится.

- Мама, что случилось? - спрашиваю с тревогой.

- Да ничего... - отвечает.

- Но я ведь вижу, что тебе хочется высказаться. Так, давай, говори...

И тогда она напряглась, сосредоточилась и тихо произнесла:

- Я ведь. Вася, чуть не сгорела...

- Ка-а-к?

- А вот так. Лампадочка у икон упала. Загорелась занавесочка. По ней огонь добрался до потолка, загорелась потолочина. Комната наполнилась дымом. Я проснулась. Увидела - горит потолочина, и меня охватил ужас. Но как-то быстро опомнилась. Бросилась на кухню, схватила ведро с водой и ковшом стала плескать на потолок. Ведро выплескала, схватила второе... Наконец пламя удалось сбить...

Я представил себе, как мама стоит на табуретке и ковшом плещет на потолок. Как она, когда пламя погасло, пододвинула стол, поставила на него табуретку и, взобравшись на такую высоту, стала косырём зачищать обуглившуюся потолочину и наконец закрасила её голубой краской (весь потолок был покрыт таким колером). Я не мог поверить, что всё это совершила старушка, которой уже за семьдесят.

- Мама, - говорю, - ведь ты могла упасть. Дождалась бы до утра, позвала бы кого-нибудь на помощь...

- Я как раз и старалась успеть всё сделать до утра, чтобы никто не узнал о моей оплошности. Знать, лампадку плохо установила. Сама виновата. Но видно Бог не позволил быстро разгореться огню-то. Занавески-то сгорели, а иконы на божнице остались целы. Ты уж, Вася, пожалуйста, никому не рассказывай про это. Я два дня молилась, благодарила Бога за то что спас от большой беды, и за то что дал мне силы уничтожить следы возгорания.

Я вскинул глаза к потолку - и только внимательный взгляд отличил более яркий островок в окраске потолочины. Я встал, подошёл к маме и, прижав её к себе, долго молча держал в объятиях. Тем самым давая понять старушке, что я восхищаюсь её присутствием духа. И как бы заверял в том что эта тайна останется между нами.

Понимая, что маме трудно одной вести обветшалое хозяйство, трудно решать проблему заготовки дров на зиму, уговаривали хотя бы в зимнее время жить у кого-то из нас (её детей). Всегда наши предложения встречались упрямым несогласием. Но однажды, после долгих и настойчивых убеждений, что так будет лучше и ей, и нам, согласилась. Видимо, этому поспособствовало и ухудшение состояния здоровья. Сначала жила у Вали в Самаре, потом то у меня, то у Виктора - в Новокуйбышевске. Наконец перебралась в Еделёво к дочери Зое: мол, от неё ближе к дому.

"И вот уже в марте, - вспоминает Зоя, - у мамы появился нестерпимый "зуд" желания вернуться домой. Она места себе не находила, и всё время твердила: "Хочу домой. Подступают сроки весенних работ на огороде - надо к ним готовиться..." Я её уговаривала: мол, всё успеется. Подожди, снег сойдёт, дороги подсохнут... Но она слушать не хотела и твердила одно: "Хочу домой..." Вижу - её не удержать. Поехали в Кузоватово, посадила её на электричку, а на душе тревога. Ведь электричка идёт только до Степановского поворота, а дальше четыре километра надо идти пешком. Как потом стало известно, не напрасной была моя тревога. Дорога, ещё не просохшая от снега, была слякотно-вязкой, каждый шаг давался с трудом. "Резиновые сапоги словно приклеивались, - как рассказывала потом мама, - и сил не хватало, чтобы оторвать их для следующего шага. Я всё более ощущала полную беспомощность. В какой-то момент, не сумев вырвать сапоги из грязи, я выдернула из них ноги и шла дальше в одних носках.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы её не догнала попутная подвода...

Мама долго никому не рассказывала о своих приключениях, а потом как-то поведала о них Зое и попросила прощения за своё упрямство...

Умерла мама в 1986 году.

Страница "Литературного Кисловодска"

Страницы авторов "Литературного Кисловодска"

Последнее изменение страницы 20 Mar 2024 

ПОДЕЛИТЬСЯ: