Станислав Подольский

СЛУГА

(Театральный рассказ)

Я играл Слугу в пьесе итальянского драматурга Карло Гольдони "Слуга двух господ".

Это были шестидесятые годы XX столетия в СССР, самый разгар "социализма с человеческим лицом", хрущёвская "оттепель". Трагедии брежневской "реставрации" были ещё впереди...

Ставили пьесу на подмостках провинциального театра имени, скажем, Максима Горького - в старинном и когда-то очень значительном, а потом отошедшем на третьи роли городе.

Собственно, поначалу я был только дублёром основного претендента на выигрышную роль Труффальдино - записного комика Миши Шапиро. Он переиграл все комедийные роли в нашем театре - от неудачника и клоуна Жульена в пьесе французского драматурга Жана Буффона до деда Щукаря в инсценировке "Поднятой целины" Шолохова. Кроме того, он хорошо подрабатывал в роли Деда Мороза на всех новогодних ёлках города и бессменно руководил командой КВН местного политеха, когда сражения "весёлых и находчивых" вошли в моду.

Мне же обычно доставались крошечные роли влюблённых увальней (как в пьесе "Маленькая студентка" Николая Погодина) или премудрых стариков (как в драме Кронина "Юпитер смеётся"), не говоря уже о бесчисленных довольно унылых "патриотических" спектаклях, которые навязывались театру очень партийным городским реперткомом "в нагрузку" к действительно живым постановкам наподобие "Мольера" или "Зойкиной квартиры" Михаила Булгакова.

Надо признать, Миша Шапиро действительно был прирождённый комик и вообще талантливый человек. Любил блистать в обществе и покорять публику, особенно дам. К примеру, в фойе театра висела комсомольская стенгазета "Маска", которую выпускала записная красотка Людочка Плюшкина, монопольно владевшая амплуа "первой любовницы". А в трёх метрах от стенгазеты размещался передвижной киоск на колесиках, где ещё одна девица по кличке Мурочка торговала пирожками с картошкой, ливером и повидлом, которые тут же и жарила в глубокой чугунной сковороде с кипящим маслом (скорее всего постным, но злые языки утверждали, что - машинным).

Так вот, наш Миша умудрился одним двустишием подлизаться сразу к обеим кошечкам. Он так и сочинил:

Всех подвигов Миши не описать. Маленький ростом, но с большой лохматой головой, томный, остроумный, он таял в присутствие женщин любого калибра. Мелкими шажочками подкрадывается он, бывало, к самой рослой даме и свирепо пытается взять её "на ручки". Визг дамы и хохот окружающих! Или ласково положит свою буйную голову на бюст какой-нибудь пышной особы - и воркует с видом деточки о неземном блаженстве. - Клоун да и только! Женщины его жалели и привечали.

Так вот, Миша Шапиро автоматически получил роль Труффальдино. Никто и не помышлял оспорить это распределение. Однако, повторяю, Шапиро был человек востребованный в представлениях города, непрестанно участвовал во всех презентациях, капустниках, утренниках и вечерниках, квартирниках и междусобойчиках. Так что ему некогда было торчать на репетициях "Слуги". Считалось, что он просто явится на генеральную репетицию - и всё блестяще сыграет. Поэтому на репетициях необходим был дублёр, который подавал бы нужные реплики в положенных мизансценах. Для этого скрепя сердце назначили меня. Тем более, что я в тот период вообще больше нигде не был занят.

Надо признать, репетиции действительно были скучноватые. Никто, кроме режиссера, разумеется, не знал, как надо играть экзотического итальянца. Все привыкли к серьёзным, часто суровым, даже трагическим советским драмам: "Оптимистическая трагедия", "Бронепоезд 14-19", даже и гениальная "Белая гвардия" Михаила Булгакова, то есть, конечно, "Дни Турбинных".

Впрочем, ишь губы-то раскатали! Добиться разрешения поставить в нашем театре Булгакова было почти невозможно. В крайнем случае, при условии постановки ряда истинно патриотических, идейно выдержанных пьес какого-нибудь Киршона: "Рельсы гудят", "Суд"...

Примечание. Конечно, сейчас, когда пишутся эти сумбурные строки, составление репертуара театра происходит куда проще. Основа работы - классика: "Горе от ума", Грибоедова, бессмертный, вечно актуальный "Ревизор", Гоголя, всевозможный Островский с его национальным купечеством, ну и, конечно, Михаил Булгаков - "Турбины", как сказано выше, "Мастер и Маргарита" - вещи беспроигрышные, кассовые. - И не надо платить авторам за использование их блистательных трудов. А если что-то новенькое всё ещё живого автора потребуется, то вполне возможен "откат" - это когда автор возвращает руководителю театра часть гонорара, так сказать, "на личные нужды". - Просто и прелестно! В советское время всё было куда сложней...

Стоит, конечно, оговориться, что есть ещё театры, заинтересованные в свежем талантливом репертуаре - по честному. Но это там, на вершинах столичного Олимпа театрального, где водятся щедрые госдотации и нет отбоя от интеллигентной публики...

Между прочим, именно с составлением репертуара вышел у нас некогда настоящий конфуз.

Самоотверженный, беззаветно преданный театру главный режиссер Георгий Сумбатович Авторханов (назовём его так), заслуженный артист Башкирской ССР добился-таки в реперткоме разрешения поставить инсценировку "Мастера и Маргариты", только что опубликованной тогда в журнале "Москва", кажется. Разумеется, при условии постановки трёх пьес Киршона, Шторма, Шрама, что ли... Ей богу, не упомнить их псевдонимов!

Инсценировка репетировалась. А вот к пьесам Шрама ещё не приступали, отчитываясь в горкоме КПСС, что все почти готово к премьере. И вот горком партии в порыве государственного энтузиазма вызвал Шрама, автора, на генеральный прогон его пьес.

Шрам приехал - великолепная развалина некогда модного драматурга, полная чувства собственного достоинства и жажды гонорара.

Караул! Надо было срочно что-то предпринимать.

Изобретательный, даже гениальный в минуты смертельной опасности, Георгий Сумбатович бросился за спасением к нашей царице всех водевилей Нонне Кудрявцевой: "Нонночка, выручай!"

На летучем фуршете по поводу явления живого Драматурга Нонночка одним мягким движением слегка приоткрытого бюста берёт старого ловеласа в плен. Они тут же договариваются о совместной Ночи Восторгов в люксе местной гостиницы. Разумеется, тут уж не до "генеральных прогонов"... Что там у них с Драматургом происходило в люксе, никому не известно. Однако в театральном коллективе шила в мешке не утаишь.

Оказалось, что любвеобильный драматург, вроде бы вполне удовлетворённый свиданием, не смог совладать с собственной неукротимой жадностью: не заплатил оговоренный приз самоотверженной актрисульке.

Возмущённая низким поступком гения советской драматургии, Нонна тут же заявила городским правоохранителям о циничном изнасиловании её столичной знаменитостью.

Последовал арест, скорый и праведный суд. Шрама приговорили к пяти годам тюремного заключения - мягкий приговор, учитывая тяжесть проступка и опороченную нравственность.

Драматург - в тюрьме. Театр освободился от необходимости ставить и оплачивать пьесы "подонка". Горком партии и репертком промолчали.

В качестве эпилога к этой воистину драматической истории, в которой не обошлось, уверен, без участия всё того же Воланда и его уголовной шайки (недаром речь шла - напоминаю - о постановке свежей инсценировки "Мастера и Маргариты"!). Сообщу при этом: ужасную участь престарелого Шрама удалось-таки смягчить...

Наш Георгий Сумбатович не мог допустить, чтобы интрига, им в какой-то мере инициированная, закончилась столь плачевно - пусть корыстный борзописец и заслужил "расплату". Он добился свидания с заключённым драматургом. Я был привлечён в качестве носильщика продуктовой передачки (жареная курочка, огурчики, яблоки). Вдвоём, в сопровождении офицера охраны, мы вошли в тяжкие ворота местной тюрьмы, похожей на средневековую крепость.

Сознаюсь, скрежет замков, хлопанье стальных дверей, сырая вонь казармы произвели на нас с Сумбатовичем гнетущее впечатление. Ещё страшней оказалось зрелище заключённых людей: справа по ходу коридора мы увидели рад зарешёченных клеток - как в зоопарке, в которых бродили, сидели, лежали серые люди.

Увидев нас, старик драматург бросился к решётке, вцепился изуродованными артритом пальцами в прутья клетки: "Умоляю! Сообщите там, на воле, кому-нибудь! Заключён несправедливо! У меня страшная аденома! Я давно полный импотент! Я никак не мог её изнасиловать, даже если бы она захотела!" (Ее изнасиловать не мог, а вот целый театр изнасиловать, навязывая свою партийную бездарщину, - запросто...)

Так что опытный юрист (по просьбе благородного Сумбатовича!) за очень хорошую плату смог превратить заслуженный приговор "пять лет тюремного заключения" - в условный. Старик вышел на свободу и моментально умчался из нашего тихого-мирного городка в Столицу, не помышляя ни о каких постановках своих "оптимистических трагедий''. Рассказывают, что когда он забывался тяжёлым мигающим сном в люксовом купе экспресса "Кисловодск-Москва", слышался ему в размеренном стуке колёс чей-то низкий, мягкий, но очень убедительный голос: "Не жадничай! Не насильничай! Не стучи..."

Однако этот случайный, промежуточный эпизод из жизни провинциального театра в приснопамятные советские времена не должен отвлекать нас от главной темы повествования: "Слуга двух господ" Карло Гольдони.

Итак, никто, кроме нашего восторженного, смертельно влюблённого в театр режиссёра Георгия Сумбатовича, не знал, как играть "комедию дель арте". Никаких внятных указаний Сумбатович нам не давал, надеясь, вероятно, на нашу интуицию и врождённый дар Миши Шапиро.

Поскольку роль Слуги меня заинтересовала, я решил предпринять самостоятельные розыски. Во-первых, забежал в центральную городскую, кажется, очень приличную библиотеку.

Оказывается, фонды библиотеки имени Александра Николаевича Островского (Не путать с Николаем Островским!) копились ещё с дореволюционных времён и чудом не были растерзаны пролетарскими чистками, даже ни разу не сгорали в огне революции. На полках мерцали позолоченные обрезы словаря "Брокгауза и Эфрона", загадочно и волшебно пахли собрания сочинений классиков русской и зарубежной литературы. Всё это покоилось в полном порядке, отражённое в продуманном систематическом каталоге. И при этом - пустынные залы - читальный и абонементский. Как-то нет читателей - и всё тут. И какие-то тоскливые глаза милых и внимательных библиотекарш, готовых броситься, помочь, отыскать нужную книгу, информацию. Какая-то незаслуженная благодарность к тебе - читателю, за то что пришёл, поинтересовался, засел за словари и справочники, зачитался, наконец.

Вскоре я выяснил всё что можно было отыскать о комедии "дель арте" в Италии XVIII века; о соперничестве великих актёров - в исполнении образа Труффальдино; о развитии жанра комедии в последующие века. В этом смысле заинтересовал меня наш, отечественный актёр комедийного жанра Игорь Ильинский, действительно великий комический - до трагедийности - актёр, крайне самостоятельный и неутомимый в поиске своего пути в искусстве театра. Он изучил, усвоил систему Станиславского, но вышел далеко за её пределы: сумел соединить школу переживания со школой представления. Вот он - горьковатый босяк и мудрец Счастливцев в пьесе "Лес" А.Н. Островского. И он же - Лев Толстой в совсем не комедийной пьесе Иона Друце "Возвращение на круги своя". Как-то особенно понравились его театральные трюки. Вот Игорь Ильинский хочет показать, как долго идёт он по городам и весям России. Но длительно кружить по сцене всё же скучно и для актёра и для публики. Ильинский-Счастливцев размеренным шагом с котомкой за спиной пересекает сцену от правой до левой кулисы. За сценой он мчится сломя голову опять в правую кулису, неожиданно для публики появляется там же, где был уже, и неспешным шагом топает в левую кулису, чем вызывает смешки и оживление в зале. Затем он снова мчится за сценой в правую кулису. Рабочие сцены вздёргивают его на подвеске к потолку - и он снова пересекает сцену неспешным шагом в подвешенном состоянии - так что публике видны одни идущие по воздуху ноги. - В зале хохот. Трюк мне запомнился.

Следует заметить, до Слуги я был порядочный увалень. Нервная дрожь овладевала мной при мысли, что вот я выйду на сцену перед полным залом и поплетусь куда-то, спотыкаясь о собственные ноги. А ведь вполне возможно, что великий Миша Шапиро заболеет, например, и мне придётся его заменить в спектакле!

Итак, позарез необходима свобода действий на сцене, владение собой, своим телом, ловкость какая-никакая!

Репетиции планировались на три месяца - июнь, июль, август: так что время ещё было. И я бросился в секцию акробатики, которая действовала при местном политехническом институте. Желающих заниматься в секции было немного, и меня приняли туда запросто. Каждый раз после шести вечера я шёл на секцию, с трудом разминал непослушные ноги-руки-спину и бесчисленное число раз разбегался, отталкивался от дорожки или трамплина, прыгал, рискуя свернуть себе шею, и овладел-таки простейшей акробатической триадой: рондат-фляк-сальто прогнувшись.

Мимоходом как-то меня заинтересовал народный театр оперы и балета, возникший в том же политехе, которым руководил примечательный человечек Иван Князев. Тощий до нельзя, всегда с багровым от выпивки лицом, с неизменной "балетной" походкой (пятки вместе - носки врозь), он был довольно загадочной личностью. Оказывается всю свою молодость он участвовал в труппе, сопровождавшей великого Шаляпина, в качестве танцовщика. Когда Шаляпин умер, Князев, как и многие другие актёры, через Китай репатриировался на родину. После долгих мытарств он нашёл работу и приют в здешнем политехе: ему дали скромное жильё и должность руководителя Народного театра оперы и балета. На удивление, из ничего, фактически, он сумел собрать вполне приличную компанию оперных самородных талантов, которой посильны оказались постановки и "Травиаты" и "Евгения Онегина". Да и балетная труппа была на высоте.

Меня Князев привлёк на роль Вергилия в балетной постановке "Франческо да Римини". "Вас даже гримировать не надо: вылитый Вергилий, особенно в профиль", - сообщил он мне.

Понятно, роль не ахти: ходи себе в чёрном плаще, где скажут, и жестами привлекай Данте, указывая путь в аду.

Главное, здесь был настоящий балетный тренинг среди зеркальных стен: прямая спина, батманы, собранность, точные движения - бесценный опыт для "дикого" актёра.

Постепенно я перестал бояться открытой сцены, не сутулился, не спотыкался на ровном месте, почувствовал некое единство с ансамблем. Эти три месяца пригодились мне на всю жизнь, скажу без преувеличения.

Были в "народном театре" и ещё случайные, но драгоценные впечатления. Тапёром на балетных уроках был у нас удивительный человек - Михаил Васильевич Узлов. Днём Михаил Васильевич преподавал в политехе сложную науку - "Сопротивление Материалов". Лекции читал артистически, не заглядывая в записи. Прозрачно объяснял мутноватую дисциплину чуть ли не на пальцах. На его лекции сбегались студяги со всех факультетов: всё казалось лёгким и простым. Но за порогом аудитории всё снова оказывалось непонятным.

Вечерами Узлов импровизировал на пианино мелодично и четко, сопровождая, а точнее, руководя движениями тренинга.

Увы, следует заметить, Михаил Васильевич, как и организатор театра Иван Князев, всегда был слегка "подшофе". А часто - и не слегка. Однако если пьянство Князева казалось трагическим: мировые гастроли, блеск крупнейших театров мира от "Ла Скала" до "Метрополитен Опера" - и мертвенное прозябание в советской провинции... То пьянство Узлова было именно артистическим, неким принципиальным образом жизни. Он начисто отметал мелочное неустройство быта. Существовал как бы в свободном полёте-танце (пусть это была свобода падения!). Даже умер не от старости в доме престарелых или хосписе, а в постели у любовницы - от разрыва сердца. И несколько ярких женщин (включая законную жену) оспаривали друг у друга право оплакать и похоронить его...

Я загодя, как мог, позаботился о реквизите для Труффальдино. Раздобыл на складе театра кудрявый цыганский парик - и Слуга стал жгучим брюнетом. Знакомый токарь выточил мне громадную сверкающую медную серьгу, которая крепилась к мочке уха клипсой (её подарила мне Грета Аванесова, игравшая Смеральдину). Приготовил здоровенную палку, которой будет колотить слугу господин за всяческие провинности: палка была распилена по оси - треска много, а удары щадящие,

Но вернёмся поскорее в театр!

Приближалась сдача спектакля "Слуга двух господ" Карло Гольдони.

На генеральной репетиции присутствовали представители горкома партии, весь репертком, пресса, интеллигенция города.

Перед самым прогоном выяснилось неожиданно, что "гениальный комик" Миша Шапиро оказался полностью не готов к роли Слуги: он наотрез не знал текста роли, сложившихся мизансцен. Обычная наглость и импровизация здесь не могли помочь. Шапиро мелко струсил, напился, сбежал невесть куда. Перед исчезновением пробормотал по телефону режиссёру Сумбатовичу, что смертельно болен, и пропал бесследно.

Великая роль Слуги внезапно свалилась всей своей мощью на меня.

Режиссёр скрылся за кулисами, чтобы не видеть позорного провала спектакля - на глазах высокой комиссии. Ген.репетиция прошла комом, кое-как. (И может быть, хорошо, что так, ибо никто не понял, что он видит перед собой, и не было повода для критики и злобных идеологических придирок). Предстояла ПРЕМЬЕРА.

Примечание. Кстати, приведенное выше определение "великая роль" не случайно: в этой роли блистали знаменитые актёры всего мира: итальянец Сантониони, английский гениальный актёр Кин, русский виртуоз Костя Райкин (ну, последний играл уже в наши дни). На этом парчовом фоне я мнился себе бесцветным грустным Пьеро. В висках долбило: провал, провал!

Примерно за день до премьеры я вдруг сообразил, что начисто не умею кланяться. Что за слуга без поклонов! Или того хуже - нелепо шаркающий пред господами. А если трактирщик? А вдруг - дама? Советская действительность как-то не давала возможности попрактиковаться в поклонах. А вдруг среди публики окажутся старинные интеллигенты или вообще, не дай бог, недобитые дворяне? Да они моего Слугу на смех поднимут. И это будет не тот смех, что возвышает и веселит...

Короче говоря, я бросился искать Сумбатовича для консультации по поклонам.

В театре режиссёра не оказалось. Через отдел кадров выяснил его домашний адрес и попёрся прямо к нему домой. На мой звонок дверь отворила рослая блондинка нейтрального возраста, которая оказалась супругой нашего тщедушного Сумбатовича. Уяснив, в чем дело, она удалилась в глубину квартиры.

За время её отсутствия я перебрал все отрывочные сведения о нашем режиссёре. Рассказывали, что ещё до революции (переворота) он подвизался где-то в кафешантанах в качестве конферансье-куплетиста. Сразу после переворота он понял, что для сценической деятельности (а в новом мире кафешантаны закрылись и накрылись...) потребуется серьёзное образование (и удостоверение!). Он поступил в театральный институт (или как-то ещё называлось тогда это учебное заведение: в ту пору как грибы возникали всевозможные ВУЗы - ВХУТЕМАС, ИФЛИ, театральные мастерские. Правда, вскоре их благополучно разогнали за излишнее вольнодумство).

Получив диплом государственного образца Георгий Сумбатович участвовал в труппах знаменитых драм.театров. Переиграл десятки классических ролей. Со временем стал режиссёром-постановщиком, одновременно выступал в качестве актёра. Кстати, одна из его любимых ролей в молодости была - этого самого Слуги. Понятны стали его ревность и беспокойство о судьбе спектакля...

Сумбатыч появился из сумерек внутренних помещений в роскошном шоколадного цвета халате, подпоясанном шёлковым шнуром с кистями. Приветливо улыбнувшись мне, он одобрил мой интерес к ритуалу поклонов и взаимных приветствий. Сообщил, что видов поклонов великое множество, что их ни в коем случае нельзя перепутывать.

Они с супругой (которая казалась лет на тридцать моложе и на голову выше Сумбатовича) разошлись метров на пять - и начался спектакль.

- Она господин, я слуга, - сообщил Сумбатович и низко склонился перед женой, а она милостиво кивнула ему.

- А теперь мы в равном статусе, дворяне, - продолжил Сумбатович и учтиво, но с достоинством поклонился. Дама ответила ему реверансом и приветливой улыбкой...

Минут сорок два заслуженных пожилых актёра раскланивались передо мной - зелёным участником театрального кордебалета. Десятки поклонов разного рисунка, расшаркиваний, приветствий, отражавшие сотни оттенков взаимоотношений высшего общества разворачивались передо мной. Примечательно, что ни в одном поклоне не чувствовалось низкопоклонства. Кланялись разнообразно - но с прямой спиной. Я был потрясён, смущён, восхищён!

И вот премьера!

Зал переполнен: местные театралы, пресса, студенты и преподаватели политеха, солдаты срочной службы (власти наградили их за вырытую для гор.водоканала траншею под водопровод), пенсионеры-льготники, дамы с детьми, в общем - Содом и Гоморра!

За кулисами - сосредоточенность, напряженка, лёгкая растерянность на грани паники, - всё как положено на премьере.

Помешкав, дали занавес. Первый акт, по моему, непродуманный: на сцене площадь перед гостиницей. Трактирщик толкует о чём-то с банкиром Ломбарди. Голоса их невнятны, позы нелепые, смысл беседы тёмен. - Зал задрёмывает. Кто-то покашливает. Кто-то со страшным скрипом усаживается поудобней. Семимильными шагами приближается катастрофа...

Сейчас мой выход. Нервная дрожь овладевает мной: легко сказать - выйти на сцену перед людоедской публикой в заглавной роли! Зачем? Почему? Как?

Трюк! Необходим трюк! Иначе я не смогу покинуть кулису: ноги двухпудовые!

Двух здоровенных рабочих сцены, которые с тоской глазели на провальный спектакль, я попросил: "Братцы, выкиньте меня - за руки, за ноги - повыше!" (Акробатика, выручай!)

"Братцы" не поняли, но охотно "выкинули". Я взмыл над сценой в самый жар прожекторов. Невольно сделал сальто-мортале и, приземлившись почти удачно на ноги, неожиданно для себя заорал: "А вот и я!" (Знаете, тут уж не до дрожи в коленях!)

У трактирщика и банкира от шока отвалились челюсти: на репетициях ничего подобного не было!

На секунду в зале воцарилась гробовая тишина: народ не знал, как реагировать на происшедшее.

В этот напряженный момент тоненький восхищённый детский голосок прозвучал в тишине: "Мама, а он летает!"

И зал взорвался хохотом...

Спектакль помчался в новом, неожиданном темпе. Все - по обе стороны рампы - проснулись, заиграли, бросились жить.

Почему-то я - Слуга - понял, что господа мои мне "до лампочки". Я с ними справлюсь "одной левой": обслужу, обману, обыграю.

А главное здесь - Смеральдина, хорошенькая служаночка с огромными сияющими глазами! Ведь именно её искал я все свои 25 лет службы и авантюр!

Надо заметить, жизнь и театр начали двоиться-троиться в этом пункте, вторгаясь друг в друга, действие приобретало объем - третье и даже четвёртое измерение.

Смеральдину у нас играла Грета Аванесова, юная сирийка (а возможно, даже ассирийка!), стройная миниатюрная брюнеточка с непроглядными - в пол-лица - глазами. Её бедой - как актрисы - было полное несоответствие внешности и ролей, о которых она мечтала. Роль служанки была для неё врождённая: изящная, быстрая, лукавая, простодушная, она ничего не наигрывала - просто существовала в полёте!

А мечтала она о роли Анны Карениной - со сложными душевными переплетениями и смертельными страстями. Мечтала, конечно, не на пустом месте. Все знали, что она "смертельно" влюблена в актёра Гамлета Тер-Григорьяна, имевшего амплуа "первого любовника", ну, просто по внешности. Он был, по-видимому, из очень зажиточной армянской семьи, невозмутимый восточный красавец с полупудовым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки - настоящий делец теневого бизнеса из "Тысяча и одной ночи".

Порой они играли в паре: она пожирала его глазами, обливала плаксивым потоком нежных признаний; он как-то механически произносил положенные реплики "о вечной любви", хотя зрителям было ясно, что хрупкая малютка Грета ему "до фени", что у него совсем другие приоритеты среди женщин. Назревала трагедия.

Однажды я случайно заглянул в гримёрную Греты. Кроме неё там никого не было. Она стояла совершенно обнажённая перед зеркалом. Тускло мерцало её золотистое тело, мазутные волосы водопадом стекали и клубились почти до попы, окутывая нежные мальчиковые плечи и спину, небольшие фарфоровые чаши грудей тихо светились, вызывающе торчали изюминки девичьих сосков. Тоненькая талия Греты переходила в неожиданно тяжеловатые бедра, которые в свою очередь перетекали в бегучие крепкие ножки. Юная древнеегипетская статуэтка замерла перед зеркалом во весь рост, вглядываясь в себя. Она не видела меня. Всматриваясь в зеркало, шептала как бы сама себе: "Неужели всё это не достанется любимому?"

Разумеется, я безмолвно исчез, удалился, не выдав своего присутствия. А в мозгу нечто нашёптывало: "Грета... Смеральдина... Эсмеральда... Так вот откуда взялась красавица-цыганка Собора Парижской Богоматери! Ничто не возникает на пустом месте..." И вот теперь мы - пара в искромётной комедии-буфф. Ах, не простая эта "комедия"...

После неожиданно удачного первого акта все действующие лица вынуждены были принять новый, стремительный темп игры - не глухари ведь!

Всё, наработанное за три месяца репетиций, вдруг стало на своё место, заработало, закрутилось. Спектакль полетел, как исправный, хорошо смазанный велосипед. Клариче падала в обморок, рыдала, хохотала. Федерико и Флориндо (переодетая мужчиной Беатриче) хватались за шпаги, ненавидели и расшаркивались потом вежливо друг перед другом. Трактирные слуги метались с подносами, уставленными бутафорскими блюдами. Беатриче (прилетевшая вероятно прямо из комедии Данте) постоянно двоилась: то притворялась крутым мужчиной, то рыдала на груди психопата Сильвио. При всём при этом сильно напоминала современных решительных и агрессивных юных дам. Но темп всему этому пёстрому балагану задавал, конечно же, неутомимый, неунывающий Труффальдино из Бергамо, через все препятствия рвущийся к своей искромётной очаровательной Смеральдине. (А вскользь искрила догадка: "Да не этот ли легкомысленный крепыш-слуга стал прадедушкой знаменитого блистательного Фигаро?!")

Надо сказать, по ходу спектакля там и тут возникали неожиданности. То не к месту включался неистовый прожектор (осветитель "перебрал" что ли?), и освещались сценки, которым следовало оставаться в тени. То странные догадки сыпались на мою кудрявую (буйный парик) голову: вспоминалось вдруг, что возлюбленный нашей прекрасной Беатриче ведь убил-таки её брата, что вовсе не помешало ей любить его до смерти. Где-то потом эта ситуация выныривала уже! Вот Фауст убивает братца любимой Гретхен. А вот и сам Гамлет прикончил брата возлюбленной Офелии. Так вот откуда ноги-то растут у шекспировских и гётевских персонажей! Ай да Слуга! Далеко пошёл, далече. А там промелькнул и фаустов прислужник Мефистофель - и, как водится, серой потянуло! Вот так Слуга! А там, за горизонтом сознания почти, промелькнул ещё один вовсе уж непонятный Слуга: "Не нарушить пришёл, а послужить..."

Все эти вспышки, догадки привидения роились на окраинах сознания Труффальдино, пока нёс меня основной поток бурлеска-действия, где я уж действительно был не я: полностью вошёл в роль, переселился в персонажа, переродился, можно сказать. Меня никто не узнавал. Давние знакомые смотрели на меня круглыми глазами: как? Кто это? Откуда всё взялось?..

Успех спектакля был полный, полновесный, заслуженный. Все на сцене поздравляли друг друга - за закрытым занавесом. Потом занавес распахивался, и весь ансамбль, взявшись за руки, выбегал к рампе на поклон публике.

Занавес закрылся в последний - шестой или седьмой раз - и открылся "фуршет". Чокались бокалами с шампанским, выделенным коллективу театра довольным предисполкома города. Георгий Сумбатович смущённо улыбался мне. Отводил глаза, говорил, что роль Слуги абсолютно выигрышная, и что он ещё не видел, чтобы кто-то провалился в этой роли... Ему явно было неловко, что он не верил в меня, хотя, видимо, всё равно сожалел, что роль Труффальдино не сыграл его фаворит, прирождённый клоун Шапиро. Даже Грета-Смеральдина, казалось, на миг забыла о свей трагической любви к величественному Тер-Григорьяну. Она осушала бокал за бокалом шампанское и хохотала, как сумасшедшая. Так что весь этот триумф, всё это неумеренное веселье что-то уж больно стало смахивать на истерику...

Поэтому я, помнится, несколько в стороне от всеобщего шума, скромно поглощал халявные бутерброды с красной икоркой, запивал их прохладным шампанским, наполненным кипящими пузырьками, и следил за мыслью, которая протекала будто бы сама по себе, что, наверно, роль Слуги возможна и в жизни. Похоже, Слуга здесь является кем-то очень важным, потому что он-то и заводит эту жизнь и придаёт ей темп своей души, своей природы, своей энергии и таланта... Только вот как-то странно и не совсем понятно, почему бездельники - хозяева жизни всегда обладают в достатке дублонами, пиастрами, фунтами стерлингов, а слуга уныло подсчитывает перепавшие ему пенсы, гривенники, копейки...

Эпилог. Читатели, возможно, пожелают узнать, чем кончилась эта, местами забавная, история нашего театра. Как он теперь? Что творится на его скрипучих подмостках?

Рассказываю "в двух словах", как говорится.

Благодаря самоотверженному служению главного режиссёра театра Георгия Сумбатовича Авторханова и довольно удачным постановкам спектаклей: "Слуга двух господ", "Дни Турбиных", "Зойкина квартира", "Мастер и Маргарита", а также счастливому избавлению от навязанных было театру "патриотических, идейно выдержанных" пьес Шторма (или Штурма - не помню!), ну и, конечно же, тощим дотациям из городского бюджета, театр успешно просуществовал несколько радужных лет. Но вот наступили (как рок!) убийственные девяностые годы...

Во-первых, моментально прекратились бюджетные вливания в кошелёк театра. Во-вторых, небольшой промышленный город не мог обеспечить постоянные аншлаги даже на яркие спектакли. Зрительный зал опустевал как-то. В первых рядах размещались благотворительные, бесплатные зрители: инвалиды-чернобыльцы, незрячие пенсионеры, трудновоспитуемые подростки и, конечно, солдаты срочной службы. На "камчатке" обитали случайные парочки, забежавшие сюда согреться, укрыться от непогоды, наобниматься и нацеловаться без свидетелей (молодость всегда бездомна!).

Короче говоря, театр разорился.

Играть бесплатно, да ещё перед пустым зрительным залом не хотелось. Спектакли разваливались на глазах.

Правда, Сумбатыч отчаянно сопротивлялся лени и разложению труппы.

Вспоминается такой эпизод.

Глубокая осень. Дождь. Холодно и скучно. Актёры еле "лыко вяжут". Слоняются по сцене, словно пьяные мухи...

Неожиданно посреди спектакля Сумбатыч велит дать занавес. Актёры столпились растерянно посреди сцены.

Из-за кулис вылетает разгневанный режиссёр. Лицо и лысина его кирпично-красные, очки молниеносно сверкают.

- Что вы творите, марионетки?! Вон там, за колонной, сидит мальчик. Сердце его колотится, лицо в слезах. Он верит вам. Он переживает. А вы предаёте эту чистую душу. Плетёте сонную ложь!..

Занавес раздвинулся. Актёры проснулись, заиграли как сумасшедшие - для мальчика за колонной!

Но и такой порыв не мог продолжаться бесконечно.

Вскоре "первый любовник" Гамлет Тер-Григорьян уволился, уехал в свою Армению. Богатые родственники приобрели для него в Ереване небольшой русскоязычный театрик, где он стал хозяином, директором и "первым любовником" на сцене и в жизни.

Царица водевилей Нонночка Кудрявцева пристроилась "на содержание" к солидному мэру города, чиновнику средних лет, идущему, как она сообщала, "на самый верх". Нонночка "одной левой" легко справлялась с подобными солидными деятелями.

Пожилые актёры срочно ушли на пенсию. Их места моментально заняла "необстрелянная", но энергичная молодёжь.

Однажды невесть куда исчезла загадочная Грета Ованесова. Да-да, исчезла. А именно: однажды, после весьма успешного представления "Слуги" она удалилась в гримёрку. Не вышла на овации. За ней бросились посыльные (и я в их числе). Гримёрка была пуста. В помещении гулял ветер, окно было распахнуто. На столике перед зеркалом невозмутимо сидела крупная птица галка. Оперение её отливало синевой и мерцало в электрическом свете. Казалось, галка внимательно всматривалась в своё отражение в зеркале. Когда мы бросились ловить птицу, чтобы выпустить её на свободу, она сама вспорхнула и безошибочно вылетела в раскрытое окно. Посыльные выскочили из гримуборной в поисках Греты, а я остался и внимательно следил за полётом черной птицы. Видел, как она стремительно поднималась к облакам, направляясь, казалось, целеустремлённо на юг. Почему-то я был убеждён в тот момент, что летит она именно в Сирию, или даже в Ассирию...

Грету тогда так и не отыскали ни в театре, ни в городе... А сам театр, похоже, проваливался куда-то в тартарары...

Георгий Сумбатович Авторханов, главный режиссёр театра имени Максима Горького не представлял себе жизни вне сцены. А потому действовал энергично и нетривиально.

По его настоянию, коллектив театра на общем собрании решил приватизировать театр (благо по всей стране тогда прокатилась волна приватизации квартир, заводов, колхозов и пашен).

Немедленно по приватизации здание театра было продано сетевой торговой фирме под супермаркет. На вырученные деньги приобрели почти новый цирковой шатёр, пару подержанных пятитонок и автобус "Икарус" для перевозки реквизита и труппы. Так возник передвижной театр-шапито "Ваш покорный Слуга!" (с намёком на наш удачный спектакль всех времён и народов), и мы отправились в гастроли по стране.

Не стану описывать чреду трудностей и удач странствующего театра: об этом особое повествование.

Сам-то я к тому времени увлёкся литературными опытами: рассказы, новеллы, притчи, даже и скетчи анекдотические, говорят, удавались мне. Во всяком случае их охотно публиковали провинциальные газеты.

Со временем я вступил в союз писателей и одновременно вышел на пенсию. Поселился в любимом городе детства, в родительском доме, который удачно разместился на окраине города, так что небольшой сад граничил с дикими окрестностями, что меня полностью устраивало.

Увы, родителей уже не было в живых. И я втайне переживал, что мне не удалось в должной мере согреть их старость, послужить им утешением под занавес непростого их жизненного пути...

Нынче, мне представляется, живу я вполне благополучно. Скромная пенсия позволяет мне не особенно нуждаться. Ну, а если денег уж вовсе не хватает для оплаты дорогушей "коммуналки", я подрабатываю в здешнем довольно уютном ресторанчике "Театральный" в качестве официанта (то есть опять-таки Слуги!). Знаете, мне даже нравится исполнять эту работу артистически.

Облачённый в строгий чёрный сюртук с белоснежным платочком в жилетном кармане и цветной "бабочкой" на шее, я внимательно принимаю заказ у небольшой компании гуляк (оживлённые мужчины и благоухающие женщины). После виртуозно скольжу между столиками с подносом, уставленным закусками и винами, на вытянутых пальцах жонглируя им над головой. Правильно и точно расставляю яства перед участниками вечеринки. Откупориваю запотевшие бутылки "Столичной", разливаю напитки в хрустальные бокалы... Начинается праздник общения!..

По-разному протекает это "общение" - от дружеского веселья до потасовки иной раз. Но крепкие спортивного вида парни не позволяют никому выходить за пределы безопасности...

Подручные расторопные юноши быстро убирают лишнюю посуду.

С удовольствием подаю счёт тамаде, рассчитываюсь с точностью до копейки. Величественно, с лёгким поклоном принимаю чаевые, независимо от их размера...

Завсегдатаи "Театрального" предпочитают обслуживаться у меня.

Правда, позволяю себе продолжить любимую роль Слуги не часто: возраст знаете ли. Да и литературное творчество поглощает львиную долю времени и сил.

Над рукописями работаю в уютной комнатке, обращенной на юго-восток. Большое окно дарит обычно поток радостного света, стена мастерской напротив окна оклеена давними афишами спектаклей, в которых мне довелось участвовать, и главная из афиш - "Слуга двух господ", где в нижнем правом углу разборчиво напечатано: "Главный режиссёр - Георгий Авторханов; Смеральдина - Грета Ованесова; Труффальдино - Борис Шрайбер (это, разумеется, я и есть)... Остальные роли и имена я тщательно заклеил полосками чёрной бумаги забвения...

  Кисловодск, февраль 2019 г.

 
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"

Последнее изменение страницы 31 Jan 2020 

ПОДЕЛИТЬСЯ: