Станислав Подольский
ЖГУЧИЙ ТРАНЗИТ
Избранные стихотворения
Северокавказское издательство МИЛ
Кисловодск
2015
Тираж 100 экз.
Издание осуществлено при поддержке Союза российских писателей за счет гранта Министерства культуры Российской Федерации.
Оглавление
Алфавитный указатель
Меж двумя аэропортами
"Икарус" - экспресс
мчится, хватая воздух в дизель-кулак,
под огромным сводом проливных небес
напролет - сквозь город,
напролом - сквозь мрак.
Ах, движенье жесткое едва ль пойму,
меж двумя небытиями глотая вдох,
сквозь березки тощие, сквозь войну,
надрывая сердце, худой ездок.
Но одно угадано в ясный миг:
промежуток важен-де и нужно б в срок.
Спят мои сограждане. Грозен мир.
Меж двумя просторами рву мотор.
в книге "Жгучий транзит" представлены работы С. Подольского с 1960 по 2014 год. авторскому почерку присуще разнообразие поэтических форм - от верлибра до кристаллического верметра.
Автор является приверженцем Южной школы лирической поэзии.
ПРОЛОГ
Облезла фальши позолота.
Открылась страшная страна:
попсы безудержная рвота,
и степь безмолвная видна
да гомерические горы:
огни, печали и снега -
вот мир мой нынешний,
в котором
одна дорога дорога
да человеческое братство:
душа с душой, рука в руке...
Но, если честно разобраться, -
торчу один на сквозняке.
Памяти Марии Петровых
Снегопада летучая вата.
Облаками повитое небо.
Не печалься, не надо, не надо -
облетает безликое время.
Снеговея могучие хлопья
залепляют глаза и пространство.
Не печалься, не бейся о стёкла
слюдяного бездушного царства.
Жизнь как жизнь,
пока музыка греет.
И отчаиваться не надо,
что кружится железное время
ледяного навек снегопада.
Дымный воздух, горький воздух
под ночными небесами -
воздух времени нервозный,
воздух осени сусальный.
Тяжко дышится, тревожно
в этом воздухе стоячем,
в этой темени беззвездной,
в этой участи незрячей.
Может, вызвездит к рассвету?
Может, сквозняком прохватит?
Отдышаться бы! За это
всё отдать, всю жизнь потратить!
Лишь бы в хмурости природной
всем достался свежий, талый
дух правдивый, вздох свободный,
воздух родины кристальный...
1990 г.
...слышно, как в лесу растет трава...
А. Ахматова, "Творчество".
Слышу, как прорастают сорные первотравы.
Чую движенье вещее сока корней тугих.
Степь, перепахана гневно,
высит свои отавы,
дарит свои отравы вешним и золотым.
Их молодые лица - сказочней, непокорней,
яростней и правдивей дикие зрят глаза,
конницею монгольской
кровь напирает в жилах,
княжеским алым войском
щеки палит азарт...
Ржут по полям машины. Сиро и бесприютно
к высоковольтным тучам
тянется вой турбин.
Буйное разнотравье вышек и лес дремучий
тысячесильных кранов по городам седым...
Тихо бреду по лугу. Бодро щебечет речка.
тысячелетье длится, кончиться не спеша.
Тускло стрекочет время.
Бухает глухо сердце.
Слышу, вздохнув, шагнула
с грубым крестом Душа.
Молчанья ледок тонок.
Стою над покоем гор
и с гулким сердцем спросонок
рифмую звонкий топор.
А щепки в стороны брызжут,
как из-под беглых крыш
стаи то рыжих-рыжих,
то белых-белых синиц...
Ах, весёлые птахи -
утра талые те,
запахи и замахи
в солнечной высоте
/люди размах судили,
люди цедили: "Горд!" -
те что за гордость били,
те что за страсть "ценили",
те что за злость "учили"
вкровь -
"над покоем гор"/ -
всё что кануло в утро,
в сладкий дымок родной,
в эту чудную Рубку -
щепками надо мной!
Обломки скал и больше ничего,
и прыгает вода, дробясь о камни.
В долине рано расцвела сирень.
А здесь стеклянно расцветает снег
на сколах скал. И больше ничего.
И прыгает вода, дробясь о камни.
Просохли крыши.
Родились дожди.
А здесь не ждут от неба ничего.
А здесь молчат - и больше ничего.
И прыгает вода, дробясь о камни.
Серебряный комарик-самолёт
звенит себе о чем-то голубом.
А здесь клокочет черная вода,
здесь прыгает вода, дробясь о камни.
Сквозь мрак и жуть -
всей лавой ледяной
вершит свой путь подземная река.
волы шагают размеренно,
как будто знают дорогу.
А мимо - замерло Дерево
с лицом индусского бога.
А поле вертится медленно,
загадочно и очень просто.
И мне в Великое верится -
маленькому с наперсток.
1960 г.
Здесь все - равно и молчаливо.
Здесь нету права восклицать.
Здесь ветки красные и дымы
над крышей, розово-тугие,
равны и соосуществимы,
как дым и дом, как "быть" и "мать".
Эльбрус один здесь восклицает
от неизбежной высоты.
Здесь я - лишь я, и ты - лишь ты.
Здесь быт морозной красоты.
А если скудно теплоты -
ищи припек, не ожидая знака,
приткнись и грезь, и грейся, и грусти,
как розовая пыльная собака...
И отойди от пустоты.
1969 г., Зеленая гора
Национальная гармонь
и клики дикие - орайда!
У сердца - левая ладонь,
а правая - взорваться рада
дарящим жестом, зерна в плоть
земную сыплющим отвесно.
На цыпочки и - вдаль - орлом -
взглянул и - с места -
плавным бесом!..
Национальная гармонь,
дари созвучия печали!
Не зря у горцев испокон
молчали в скорби, но - рычала
гармонь в упругой тишине
чопорно-строгой вечеринки...
Лезгинка травит душу мне,
как детства призвук и перчинка...
Щемит гармошка в вышине,
кричит и дышит - возле рынка.
Сбежался круг - глазеть и млеть.
Ладоням впору онеметь! -
Плывет горянка - по старинке,
раскрыв объятья, взор свой синий
потупив, - в медленном огне
лезгинки...
Эй, позвольте мне!
Пустите!
Ах, играй, даргинка!
I.
Рассветный розовый
прохладный палец
коснулся чьих-то
пасмурных бровей -
и они оказались
так себе, наклеенными...
И облака сползали без задержки
с задумчивой улыбки неба
куда-то туда, на запад,
за сумрачную гору горизонта
/быть может, чтобы подождать
другого часа, поудобней/...
И трубы курились,
словно трубки дровосеков,
которые присели отдохнуть
под сенью поседевших за ночь крыш.
А так как где-то
спокойно лаяла собака
и город еще не сбросил
солнечные листья,
то он совсем казался лесом,
в который сонно забрели дома.
II.
Вот в городе
проснулись окна
понемногу,
начиная откуда-то
с вершинных этажей.
А там, внизу, коротыши-дома
потягивались и толпились,
расспрашивая, нет ли новостей?
И лысины тянули к солнцу:
- Согрей, пожалуйста!
Подкрась скорей!..
Постойте, что это
за страннность, в самом деле?..
И все увидели,
что крыши поседели
от каких-то своих
ночных, наверное,
глубоких и тайных
переживаний...
III.
А фабрики,
чумазые, как фабрики,
перекликались по порядку номеров,
выбрасывая вымпелы дымов.
А фабрики ровнялись, торопясь,
на рыжий флаг - над главною трубой.
Им было некогда переживать: они ведь
еще и не ложились спать.
Им было некогда: они ведь
твердо знали,
что делать им,
почем и для чего.
Они ведь верили: придет ещё
пора переживаний тонких
и вежливых сравнений срок,
а нынче время
потеть над наковальней грубой.
Они в металл вгрызались зло
и желтозубо
смеялись окнами
на огненный восток!
Болела голова. Стонал зюйд-вест.
Скворцы в кустах свистали, как матросы.
Баржа весны ломала лёд помех
чудовищным и чернозёмным носом.
Везли распутицу и снег слепой,
предчувствие войны
и чувство острой жизни,
удары бурь - в сердца - наперебой
и зов подспудной корневой отчизны...
Везли судеб изломы, синь - трубой,
утиных стай блистанье на рассвете,
чумную зелень, боль -
для нас с тобой,
и юго-западный громадный ветер...
МАЙСКАЯ БАЛЛАДА
В мае будет сильный ветер
и пойдут дожди.
Верба руки протянула
в небо, как костер.
Люди ходят, как колодцы
с пересохшим ртом.
Так когда же это будет,
чтобы май пришел?!
1960 г.
Опять зелёными туманами
окутаны земли слова.
Летят над северными странами
разбуженные дерева.
Они в снегах хлебнули лишенька,
но снова высят крон размах...
И чёрная в дождинках вишенка -
как колоколенка в колоколах.
Прокатился над этой горой
одуванчиков рой золотой,
прорычали, горбаты, двуроги,
фюзеляжные птицы тревоги...
Эта женщина, словно случайно,
эту гору открыла как тайну.
Как горят одуванчики мне
у горы этой тайны на дне!
1960 г.
Розовыми зябкими фламинго
свесились к заборам абрикосы...
Розово мне вспоминать /и память
розова, как ссадина на лбу/
женщину. Она прозрачно спит.
Ей синицей синей снится север,
залетевший в сонную весну
города, под выгоревшим небом,
у горы. Гора ко мне спешит,
как мышонок шустрый, вдоль дороги,
а дорога - к женщине, а та
к северу сбежала вслед за снами.
А за ней - былинный богатырь -
скачет мальчик
в дебрях трав некошеных.
А над ним бубнит бомбардировщиком
майский жук на крыльях золотых...
Как носильщик - душой -
карнайщик выталкивал в небо
громадное хриплое РА,
и грудь надрывал, и покой.
И дойра по кругу плыла,
призывно и глухо рыча,
пугая случайную публику...
Актёры, на выход? Пора!
Пора начинать представление
канатоходцев, и плясунов, и фокусников!
Пора! Веселитесь, дехкане!
Кумыс пусть прольётся рекой
в охрипшую глотку базара!
Пусть грозно рычит с высоты
тигриная дойра пустыни!
Пусть слепо плывут облака
сквозь гребень резных минаретов,
как длинные белые волосы
северного соседа,
остановившего нашествие...
Не плачьте! Оплачет акын.
Молчите! Карнай откричит
того, кто назад не вернулся...
Ну, что ж вы стоите, актёры?
На выход!
Пора начинать...
Девятое мая - день, в который умерла война.
Девятое мая - день,
в который я родился в мире.
Девятое мая - день, в который,
как странный транспарант,
расцвела сирень над братскими могилами
на святых холмах...
Девятое мая! Как в девятый май,
люди носят праздничные лица.
Девятого мая, помните, многие из нас...
мы могли бы вовсе не родиться.
Мы родились! День девятый, май,
день второго Сотворенья Мира!
Девятого мая я видел безногого солдата.
Он сказал:
"Граждане, не проходите мимо!"
Девятое мая - день, который,
как город - дважды герой,
дважды выжив, выстрадала мама.
Девятого мая я был ещё мальчик,
совсем небольшой.
Я пел: "В этом поезде радость и горе..."
Я пел в этом поезде,
а поезд ушёл...
Ах, как этот поезд ушёл хорошо
девятого мая...
С. Гудзенко
Чужие выжженные сны
в мой сон вломились зло и властно:
тугие черные лучи -
над снегом под Волоколамском,
над заметенным большаком,
над каменеющею пашней,
над детством беженским /пешком!/,
над лугом Бежиным вчерашним...
И в жутком небе гнев и стыд -
две черных каркающих ноты...
И чей-то сон во мне хрипит,
как "вмерзшая в снега пехота".
Золото южных предгорий
Дуги предвьюжных предгорий.
Мощь и текучие склоны
влажных предгорий Кавказа.
Детскости складок укромных.
Зыби степей.
Колыханье
нежной земли океаньей.
В проруби ясного света
в озими и закате
волны предзимних предгорий
душу мне надрывают
ласкою великаньей...
Здесь, в океанской зыбке
гор и землетрясений,
детство моё качалось,
выросло и умчалось,
выросло и прошло.
Помню последнюю ночь
В доме покойного детства...
К. Вагинов, "Юноша"
Детства не помню. Нет!
Полню просторный воздух,
острый серьезный свет,
ливень в черной листве.
Камни у входа
в мир
тешут пленные немцы.
Очереди
змея
хлеб сторожит у ларька.
Детства не помню.
Корь
помню.
Клопы. Реформа
/в пальцах чужих -
как кровь,
стайка червонцев снует/.
Помню в огне облака.
Но не флот
вижу в небесном море -
вижу, качаясь слегка,
старая скрипка плывет.
Детства не помню.
Парад
помню.
Кумачный ветер.
/Черный утерян пугач./
Школа-трехсменка. Ремонт.
Умер отец.
Душе
трудно на рыжем свете.
Вождь умирает -
и страх
грязной толпою ползёт.
Детства не помню. Нет.
Помню прощальное небо
в вихрях дождя.
Ни зги.
Мертвый перрон.
Отход.
Дикий тревожный мир
рвётся, как степь, навстречу.
Словно прощальный гудок,
юность мне сердце рвёт.
ТРИПТИХ СО СКРИПКОЙ
Скрипач, скрипач,
кудесник, вестник, грач,
сыграй мне голос
утреннего солнца!
Сыграй мне соло
что-нибудь простое!
Пой, скрипка!
Радуйся и плачь,
скрипач, скрипач,
офраченный, как грач!
Сыграй мне высоту
весенних гор!
Сыграй - как небо
в ливень голубеет!
Сыграй мне родину!
Неужто не сумеешь
сыграть мне говор
тающих снегов
и высоту весенних синих гор?..
Скрипач, скрипач,
сыграй мне вполплеча
как в море ветреном
рыбачит чайка,
как море рушит скалы
сгоряча,
как люди в мире
ищут чайку счастья,
скрипач, скрипач,
навей мне невзначай...
Волхвуй, скрипач!
Я буду долго слушать
задумчивое жжение струны...
И если лопнет "ми" -
возьми, возьми
чужим смычком измученную душу.
возьми, на гриф горячий натяни...
Играй, скрипач!
Я буду долго слушать...
Мои пальцы в шрамах и шрамиках
от весёлых этюдов Шрадека.
Что уж пальцы! Не боль погубит,
хоть порезал словами губы.
Губы что! - Зубами не скрипну.
Мир рокочет скаженной скрипкой!
Мир шарманщиками обшарен.
Что мне шрамы! Зачем мне шрамы!
Для чего мне шарады шрамов!
Мне б до боли - сплясать! Мне б рамы
да струны, до крови измучившей! -
Там, под красным, смеётся музыка...
Музыка, правь, родная,
миром любви да лада!
Мерой любви и чуда
ведай, творя сей миг!
Музыка - мощь и нежность -
единственный мой вожатый,
единственный, словно сердце,
жажду души уйми!..
в хвоистом гробу футляра
твоё золотое тело -
Царевны уснувшей -
дышит,
тая душистые сны,
храня голоса ветров
в сосновых лесных порталах
и гул городских кварталов,
почуявших вешний зов...
Пускай придёт Королевич
и облачный сон развеет
легчайшим прикосновеньем
перста или же смычка...
ты вся просияешь вдруг -
восторг, душа, наважденье!
И я не от бед померкну,
а лишь от любви умру.
Уплываю словно шаланда.
Улетаю будто Икар...
Каравеллами, Магелланами
мы уходим... И просто так.
Мы уходим в гранит, в гренады,
по свистулечкам соловья -
в соловки...
Может, так и надо,
чтоб бездомились сыновья
в самый май?
Чтоб в глазах дрожали
холода?
Чтоб на румбах руль
истирался?
Чтоб запах стали
жженой -
запахом честных рук
звался?
Чтобы озлясь, несчастно
выводила мать по дождю:
"Мой проклятый,
мой чёрт ледащий,
мой пропащий,
хоть слова жду!.. "
Жди!
А я ухожу сегодня
в дым, в густой подорожный зной,
в даль, где розовый беркут-солнце
над зелёной повис горой...
Хочу писать спокойные стихи
о душу исцеляющем покое.
И небо чтоб - не слишком голубое
над берегом, достаточно сухим.
И чтобы - непроезжая дорога
средь чабреца, далеко от конца:
идешь, идешь - ни боли и ни Бога
в задумчивости неба и лица...
И только где-то с краю промелькнет
распятием летучим самолет.
1960 г.
Вокзал - провалом.
Поезда-грязнули
рванулись с черт.
Чужие люди у чужих уснули
случайно на плече.
Вокзал пропал.
Привязчивые дали
мотаются у ног.
Чужие люди от чужих узнали,
что значит "мой родной".
Вокзал порвал
стальные полномочья
родимых мест.
Чужие люди - средь чумацкой ночи.
И крест оплечь -
дорожных встреч,
вокзальных расставаний...
И вдруг - как брешь -
чужие руки для чужих собрали:
- Родимый, ешь!
Бывает так, что чёрной ночи вспышка
согреет век, безветренный и мглистый.
Бывает так, что сотворенья год
над временами светочем встаёт...
Так в эту Ночь от сотворенья Мира
гремела мне - Судьба моя - не лира -
сквозь гон колёс и паровозный чад,
что Гром её творится по сей час!
1956 г.
Ветер грозно гулял всю ночь,
разрывая снежные маски.
Мир проснулся, грязный от слёз,
мокрый, взорванный
и настоящий...
А наутро вновь замело
и холмы крахмально одело.
И простёрлась земля светло,
как большое мёртвое тело.
Чистота разлилась вокруг,
снежнобела и белоложна.
И кричали лица подруг:
"Невозможное - невозможно!
Никогда не вернётся май.
Никогда не воротится милый.
Поломайте!.. Ломайте, лома,
эти мыльные линии мира!"
На закате розов мороз.
Темнота принесла ненастье.
Мир проснулся,
грязный до слёз,
мокрый,
взорванный,
настоящий!
1960 г.
Сентябрь, кричащий как базар
и как пожар искристый!..
Сентябрь, цветастый как кошмар
хмельного модерниста!..
Сквозь этот бунт, сквозь этот зной
забушевавших пятен
я - весь карминно-огневой
от головы до пяток -
иду по радуге аллей,
глазами солнце стиснув!
А листья капают с ветвей,
как краска с толстой кисти.
И изо всех вселенских сил
светло и монолитно
полмира кружит на оси -
горящею палитрой!
Схвачу её корявой
пятернёй красной!..
Дымит сентябрь
под заборам крашеным.
Рассветный холод за окном.
Сереет небо мышьей шкуркой.
По ржавым крышам босиком
чечётку треплет дождик юркий.
Дрожит ожжённой кроной клён,
метнулся, стал
и смотрит чутко
туда где шлют прощальный стон
в изгнанье машущие утки.
Полощет ветхое бельё
в прихожей хмурая хозяйка.
Несёт тоскливое звеньё
из радиолы балалайка.
Всё торопливей, всё светлей
на влажной тротуарной кромке.
С небес огромно и негромко
грядёт осенний будний день.
Стачанные грубовато
для очень больших шагов...
Такие носил когда-то
цветной голландец Ван Гог.
Две чёрные глыбы мрамора,
ношенные без срока,
вам бы повыше парня -
грузчика и пророка!
Вам бы осыпью каменной
в нимбе неба шагать!
Смешно - по укатанному
в таких башмаках.
Глупо - горницами трусить -
комнатной жирной псиной.
Вам, как орден, носить
гири червонной глины!
Как тот, распятый парижами,
с глазами жгуче-святыми,
вы - черные, я - рыжий,
мы в мир родились цветными
тружениками просторов
полотен, просторов песни.
С того-то и я вам впору.
С того-то и вы мне к месту...
А грузчик я неплохой.
А пророков я что-то не видывал.
А если куда не пришёл,
не вышел если - так выйду ведь!
Пробьюсь ведь, солнечный, грязный,
сквозь белые материки -
поставить со старыми рядом
стоптанные башмаки.
1960 г.
* Картина Ван Гога
Мы незваные гости, наверное,
на земле этой, сирой и серой.
Мы пришли - нам не приготовили
ни решений, ни крова, ни веры.
Есть запреты - нет разрешения.
Есть запоры - да нет простора.
Видно, надо самим оценивать.
Видно, снова кроить и строить...
Не успели скроить - отброшены.
Не успели: все стойки заняты...
А уж вновь - с глазами-вопросами
дорогие гости незваные.
Нерентабельный сад
вырубили под огород.
Деревья расцвели лёжа.
Срыли сад! -
рубили, рвали,
мяли, драли,
кор-че-вали -
выгладили ровно стол -
к стволу ствол,
к стволу ствол...
А сад поверженный
расцвёл.
Вне земли расцвёл.
Вне любви расцвёл.
Вопреки всех зол -
от весны расцвёл,
от души расцвёл,
из стволов расцвёл -
к стволу ствол,
к стволу ствол...
Здесь,
в садах убитых мая,
где пчела ещё витает,
где соцветья облетают,
моя песня расцветает -
к стволу стон,
к стону ствол...
В сутки -
десятки судорожных кадыков...
И пьеса Шостаковича - по радио.
И вежливость, и точность взмаха,
и халат стерильный,
и ласковая выдержка в глазах
/как удержаться, чтоб не взрезать
вот эту худенькую шею?!/...
Он брадобрей?
Или садовник?
Или пчеловод?
А может быть, убийца на покое?
Куда девались полицаи?
И полицаи от литературы?
И гибкие цирюльники режима,
специалисты по "бритью голов"?
И мелкие, и те что покрупнее,
уставшие застирывать халаты
от бурых пятен и последних взглядов
затравленного вежливо "клиента"?
Растят герань?
Балуют ребятишек?
И правят бритвы
на шуршащих ремнях,
и ждут "клиентов" так меланхолично,
и, наслаждаясь золотистым пеньем,
спокойно перевыполняют
заниженный - ну, просто смехотворно! -
такой привычный "план по кадыкам"?
Должны же ведь бежать они куда-то!..
А он молчит, такой невиноватый...
А он молчит совсем не виновато,
наш старый, наш усталый парикмахер...
1962 г.
Проклятая холодная страна,
где любят без огня, а бьют без злобы,
где в сердце человеческом сугробы,
а в улицах отчаянья стена,
где, как зеленый леденец, луна
наклеена на желтые афиши,
где, словно маски клоунские, лица,
где холод в улицы из глаз стучится
и только ветра свежий непокой
взъерошит мысли нервною рукой
и снова улицей пустынной мчится...
Рыжие дурни... Что же,
рыжим и крыш не крой -
небо для них - рогожей,
хлебы - чёрной икрой.
Им, рыжим,
/кому же кроме?/
сияют - ночь до зари -
бледные как белокровие
фабричные фонари...
Окоп тесен как грыжа,
окоп одинок как пуп.
Окопы - для рыжих,
для рыжих - песенки пуль.
Для рыжих-пыжих-бесстыжих
придуманы на земле:
Сибирь - сквозь костры
и выжженный
угольный мавзолей...
Раз дубарь - дубей от пота
средь ржавчины, как во ржи:
ведь их дюже любит работа!!!
А им просто хочется жить.
Им просто - сквозь корки и кольты.
Им просто к восьми далеко... -
цветному полку, пехоте
солнечных дураков.
Город с глазами угольщика,
наборщика, уборщика
навис над борщами...
Урбанщина
трещит по трущобам
счётчиками...
Глаза чужие сверкают.
Зубы чужие сверкают.
Раздвинув морды и моторы,
поют и пляшут
гастролёры...
А город - несытый,
и - тени в глазницах,
и - нет языка.
А город с улыбкой
убийцы, и трупа,
и угольщика...
Веселье лезет из подъездов,
прёт из подворотен.
Каждый - сам себе наездник,
сам себе курортник...
Город знает же своё,
город, чьи в саже щёки,
город-град,
город-пот.
город одиноких...
Пора. Поверь - январь везде,
январь, январь, январь...
Пора, подумай о зиме -
окончен календарь.
Пора. Поземка по земле,
как добрый пекарь,- впрок
раскатывает сдобный снег
под праздничный пирог.
Пора. Как злой подлиза-пёс,
мороз по лицам лижет.
Пора, пока в снега не врос,
переходить на лыжи.
Пора, чтоб лоб не расшибить,
скользить - за пядью пядь,
да-да, не топать, а скользить,
скользить, а не шагать...
Пора: остыли большаки,
а в небе столько сини,
как будто небо от земли
витрины заслонили.
И старый год - неоном шит,
заштопан и залатан, -
как будто новый...
Поле спит...
Пора...
Какой-то латник мчит
на чучеле крылатом!
Ни удержаться на скаку,
ни встретить тёплых губ...
Большак в снегу.
Душа в снегу.
И голова в снегу.
1962 г.
Трамваи пролетают мимо.
А на трамвайной остановке
теснится смутно и неловко
куда-то едущий народ.
И сумрак облепляет хмуро
большие темные фигуры,
перемешавши нечет с чёт.
И хрипло дышат за плечом.
И вечер с грохотом течет...
Здесь мало места, мало неба.
Гостиниц много - нет ночлега.
Нет друга, радости... Не тщусь
кричать: нет голоса для крика.
Всю жизнь, мой город полудикий,
всю жизнь - в толпе, густой, великой,
всю - в спешке и трамвайных кликах
фигурой темной и безликой
на остановках протопчусь...
1962-1975 гг.
I.
Я был в кино.
там шла кинокартина
о чьей-то
обыкновенной и спокойной жизни.
Там не было тебя.
Шел дождь,
и кто-то в комнате
никак не понимал
другого, такого же,
который тоже
никак не понимал...
II.
Сеанс окончился, я вышел.
Шёл спокойный снег.
Обыкновенная бесформенная ёлка
торчала, вся в огне,
на главном перекрёстке.
Транслировал обыденный мотив
у ёлки
хрипловатый репродуктор.
Обыкновенные толпились люди,
но не было тебя...
III.
Я, словно раму,
открыл оранжевую дверь
и в ресторан вошёл,
как вежливый портрет.
Там было дымно,
блуждали сквозняки,
салфетки теребя.
Там барабанщик,
розовый как тыква,
бил в барабан.
Там не было тебя.
Я ел и пил, и слушал,
как обычно,
смотрел, как дым клубится голубой,
как улыбались женщины
привычно,
Как кто-то веселился
сам с собой,
как не было тебя...
IV.
Я возвращался
полутёмным городом.
И "мировые вопросы" в тот вечер
пролетали мимо,
как над крышей душной
косой и неопасный град.
И что-то чистое,
спокойное и грустное
хотелось мне
на снеге начертать...
И не было тебя.
Случайный, как в дороге чайная,
меж дней и гарнизонных бань
ты возвышаешься печально,
пятиэтажный, словно брань.
От крыш до прачечных знакомый,
не свой и всё же не чужой...
Я каждый год вот в этом доме
взбирался выше этажом.
На первом, истово-старательный,
куда ни обращал я взор -
всё заслоняла "начертательная"
и чей-то собственный забор.
По сессиям и по ступеням,
по трудным датам
всем сердцем шел я постепенно
на пятый...
Пришёл - открылась синь высокая
и улиц узенький уют.
Да тонкие верхушки тополя
сюда совсем не достают.
С фаянса голубого круто
стекает в землю желтый зной...
Мне стало жалко почему-то
шептанья крон над головой.
И этот год пройдёт, как не был.
Шагну, куда ни прикажи...
Как жаль, что не уходят - в небо,
а лишь - в другие этажи.
A ты - меж дней и чьих-то чаяний,
среди садов, трудов и бед -
отстанешь тихо, мой нечаянный
сверхштатный университет.
1965 г.
Океан, осени высоту!
Океан, улыбнись глубине!
Океан, океань, на валах
разнося лепестки кораблей!
Океан, окунись в голубом!
Океан... Косяки облаков...
Океан, окажись колыбель,
убаюкай пустынную волю!
Океан, о неси, унеси
эту боль, эту соль и туман!
Океан, отзовись, океан!
Океан! Океан! Океан...
1962 г.
Возникло во сне.
Старый вид из окон невесёлых,
снова ты передо мной стоишь -
рвань дворов, обшарпанных и голых,
с латками раскрашенными крыш.
Сколько лет нелепых отзвонило!
Сколько здесь улыбок отцвело!
Сколько лиц, и ласковых, и милых,
вихрем маскарада пронеслось!
Здесь объятья одинокой койки
грудь сжимали обручем тоски.
А под гик студенческой попойки
ходуном ходили потолки.
А ночное сердце тонко билось
в это заалевшее стекло...
Сколько снов несбыточных разбилось,
звёздною метелью замело!
Знают только тёмные карнизы,
как глаза остыли и устали,
затуманили свой звонкий вызов,
замерцали серым блеском стали.
Двадцать две весны совсем немного,
и в словах, звучит шальная медь.
А от горькой пустоты, ей богу,
не смешно бы было поседеть...
Но в душе весёлых сил осталось -
сколько в ней печали не ложись!
Может, где-то в мире затерялась
гордая неведомая жизнь?
Мне б шагнуть на шумные дороги -
чтоб дышало небо горячо!
Мне б размаха синего под ноги
да мечты котомку за плечо!..
Отпылала юность, и не знаю,
сколько ещё силы унесёт...
Может, просто я в тебя играю,
бородатый дядя Дон Кихот?..
Посмотрю из окон невесёлых -
снова ты передо мной стоишь,
рвань дворов, обшарпанных и голых,
с латками раскрашенными крыш.
1965 г.
В высоте, за залпом залп взорвав,
взвились молний синие хлысты.
Толпы капель бросились стремглав
на асфальта выжженный пустырь.
Кровенея, расшибаясь в пыль,
рушилась гроза, в пылу, в слезах,
чтобы город окна растворил,
чтобы человек смежил глаза...
Запах скошенного луга
душу всю перевернул -
жаркий, терпкий, мощный, дружный -
словно в юность заглянул,
в травный мир, где мы блуждали
душно-памятной горой,
где, копёшки огибая,
зарывались с головой
в эту хрупкую державу,
в эти хрусткие стога...
И в глазах её дрожали
золотые берега
дня, небес, души -
границы
детства, нежности, весны -
хвойные её ресницы...
Сохло сено.
Шли косцы.
Грозы шли.
Судьба азартно
дыбилась - с шести сторон...
Пахнет горестно-невнятно
свежескошенный газон.
Противник рыж, могуч и скрытен.
Он бьётся с жиру и тоски,
над медной головой возвысив
магические кулаки.
Удар - и солнце с неба снято.
Удары душат, как угар.
Одни удары да канаты
удерживают на ногах.
"Я знаю, я дерусь на тройку,
на злость,
на выстоять, и встать,
и ждать,
и плохонькую стойку
нокдаунами поправлять.
Учитель, бей!
Я твой не первый,
приемлющий как дань, как дар
на сердце, челюсти
и нервы
твой поучительный удар!
Учитель, драй!
Дери державно!
Косматой не жалей руки!
Не ради публики - чтоб ржали
отставники да сопляки,
но ради боя...
Бей!
Печатай!.."
Сквозь кровь,
другой провидя бой,
он лупит липкою перчаткой
густую тень перед собой.
Он с ринга выволочен грубо,
освистан публикою всласть...
Но зрит упрямо, зрит угрюмо
с лиловой морды
красный глаз.
1965 г.
"Свеча горела на столе..."
Б.Пастернак, "Зимняя ночь"
А в мире сквозило
из всех углов,
от окон, дверей и стен...
И только огонь,
что в душе
ревел,
шептался и свиристел -
судьбы взамен
и любви взамен -
спасал от зимы,
от измен и стерв,
и терпкие губы
и сердце грел,
и в трубах высоких пел!
высокий тополь вышел в путь
тростинкой малой и белесой.
Он брёл и брёл с весны по осень,
сто грузных лет, сто грустных вёсен,
не помышляя отдохнуть.
вокруг витали провода
и бури ржавые свистали.
Он шёл и шёл, в пути крепчая, -
в листве и птицах, ввысь и вдаль.
Шёл, к солнцу запрокинув лик,
шёл, наливаясь светом в теле.
И струны корневые пели,
струясь во все концы земли.
И чем он дальше уходил
в своём заоблачном стремленье,
тем пуще зеленела жизнь,
тем больше билось средь жилищ,
пропахших известью и тленьем,
в колодце стылом, где он жил,
где жилы под асфальт вонзил, -
мельканий, полыханья крыл,
мерцанья, посвистов и пенья,
дыханья, возгласов, смятенья,
души, и смысла, и движенья...
1965 г.
Дорога бегущая вдаль...
Громоздкий земной барабан
наматывает на себя
асфальта тисненый текстиль.
Дорога бегущая вдаль -
стремительный серый кардан,
вращающий в синей пыли
планеты летящих колёс,
упругих колёс жернова...
Дорога нужна городам,
как черная пашни рука,
несущая хлеб, и тепло,
и песни улыбчатых слёз...
Дорога... Дорога взасос
качает горячую кровь
от хат до бетонных громад...
Дорога, зовущая - в рай?..
Дорога, ведущая - в ад?..
Дорога, бегущая в даль
большой чернорудной земли,
большой многотрудной страны,
простёртой в июль и февраль...
В ней что-то упорное есть -
от поступи молота в сталь.
В ней что-то дремучее есть -
от буйного рёва ракет.
В ней что-то влекущее есть -
сродни тяготенью планет -
сдружившее руки столиц
и улицы наших сердец...
Дорога бегущая вдаль -
в росинках мазута - от дел,
как грузчика плечи, крута...
И мне бы твоя широта!
И мне бы твоя чистота!
И мне бы твоя прямота,
и чёрных мозолей кора,
и вечный прицел в горизонт...
Я слышу твой утренний зов.
Мне тоже в дорогу пора,
дорога бегущая вдаль...
Знак поднятой руки -
как соглашенья знак
с ночным грузовиком
ударить по рукам.
Заряженный в снаряд -
картошкою пропах -
шофер, мой брат, мой брат
по крови - в кулаках,
из глинистых огней,
из каменистой тьмы
сформуем путь во мгле,
которым Маз умчит!
От Бреста до Курил
прощупаем костяк!
Пришёл, чтоб сотворить, -
ведь чую мощь в кистях
хрустящих.
Труд постиг.
Корявой глины ком,
буксуй - да будет стих!
Буксуй - да будет лик!
Буксуй, адамов дом!
Буксуй в моей горсти -
горящим колесом!
Буксуй - душой об лёд!
Нам скорость не простят.
Но если повезёт,
то это всё пустяк.
Не зря в дороге азъ,
ты гонишь Маз не зря:
нам на пути сиять -
куда летит Земля.
Нам фар не занимать
в ночи...
Лишь бы с собой
не привела судьба
свидаться - в лобовой...
Две скорости - противоположные.
Одна судьба - общая.
Кратчайший миг свидания
и...
сто метров шоссе -
в лунных лужицах стёкол.
Одна вонючая
багровая неразбериха,
и...
две розовые души,
благоухающие автолом,
ускользнули от
штрафов,
начальства,
и...
два чёрных комбинезона
насажены на шампуры
бывшего
рулевого управления...
Две опоздавших
скорых помощи.
Два третейских
инспектора
ковыряются в фарше
мышц и металла,
разыскивая истину,
необходимую для отчёта...
Необъяснимые слёзы
мимолётной пассажирки
о чём-то сугубо личном...
Чёрствые улыбки уцелевших
свидетелей -
до следующей встречи,
и...
один обезумевший
от горя
поэт -
как Бог -
виноватый во всём...
Но если пал не ты...
Но если повезло -
давай гони, крути,
лети - чтоб скаты жгло!
Мчи, вламываясь в дичь!
Мчи, обгоняя гром! -
то маятник стучит
в предсердии ночном...
А там где мой излёт...
А там где твой излом...
там женщина всплакнёт -
чужая -
о своём.
Новочеркасск. Февраль 1962 г.
Клин леса.
Брызги звёзд.
Да ровный рокот
сердца.
Да очерк промелькнувшего лица...
Сельцо...
Столица...
Колоннада...
Сенцы...
Вся жизнь,
вся вдоль -
дорога без конца.
Вся - сквозь!
Рывок,
ощеренный, недлинный.
Сквозь - синеву.
Сквозь - озими азов...
Гудрон дымит,
качается,
с трамплина
врезаясь в запылавший горизонт!..
1965 г.
Это утро, радость эта!
А. Фет
Степь лохматая, душистая, цветная,
простирается, туманится слегка,
а над нею, всей громадой налегая,
фиолетовые валят облака.
Мчит дорога, даль дождистую пронзая,
перегружена, ревуча, горяча,
этим далям, этой тучности родная,
в этой травности разлучностью горча.
Все живет здесь не смущаясь, не смиряя
вздоха мирного гигантский разворот.
Вот и женщина, с обочины махая,
знак застенчиво-свободный подает.
Это мирная и влажная свобода!
Этой облачной улыбки небосвод!
Эта трасса, эти веси, эти всходы!
Этот грезящий и мчащийся народ!
Широкий юный мир,
тайга пушная,
осыпанная лунным серебром...
Рука Создателя здесь рылась,
созидая,
но твердь оставлена
в черновиках, сырая,
как будто бы на завтра,
на потом.
Летишь навстречу солнцу
в край из края
сквозь ледяную синь
и бурый зной.
Дни вспыхивают
спичками в сарае
и тут же погасают
за спиной...
Здесь топь болот
и сушь,
леса и воды.
Здесь место есть
обжиться на века.
Отсюда начинаются
восходы,
пронзительные долгие восходы
рокочущего дня материка.
Я крупно задолжал на свете.
Перед любовью и работой,
перед пространством
я в просроченном долгу.
Пред чёрствой матерью,
перед отцом нестрогим,
пред серой бесконечною дорогой...
Мне отдан
в долг
широкотяжкий мир:
протяжное - для вдохновений - небо,
земля - для рук,
деревья - для души
и океан - для глаз и подражанья
дыханию
и тяге в глубину...
Лицо, ожжённое
свирепым одиноким солнцем
сквозь пахнущий бессмертием мороз.
Подарен мозг -
для вежества
и грез.
Судьба дана,
тугая как струна.
Дана душа -
как смутная зурна.
Дана заледенелая страна,
чтобы прийти и заплатить
теплом и мускулом,
твореньем и любовью...
И камень заработать
к изголовью.
1972 г.
Послушай, мама!
Ма,
не майся, не горюй,
собрав в морщины
лба
болящую кору...
Здесь мир широк и нов.
Здесь нехватает рук.
Ушёл не от тебя,
но разрывая круг
из снов и вечеров,
из "прежде" и "вчера"...
Здесь мир дремуч с основ.
Здесь мало - топора...
Я уходил вчера,
а нынче - сквозь зарю -
из завтрашнего дня
я говорю...
Брошено просторно
и завершено...
Светотень сугробов
прописала дно
неба.
В купоросную
грань речного льда
мрачная и плоская
ломится вода.
Чёрные деревья.
Масляная синь
неба и поднебья -
как Отец и Сын.
Тень ультрамариновую
через зиму вброд
тащит на буксире
белый самолет.
1972 г.
Краски растут из земли,
прут из-под снега.
Гневная глина зари
бросилась с неба.
Розовый стланник
и лиственницы нагие.
Брезжущий облик земли -
Север России.
Краски взошли от болот,
хлынули с неба.
Белый сквозит самолёт
в ржавчине хлебной.
Свежие блики снегов.
Сопки густые.
Сказочно высоко.
Север России.
Краски живут - посмотри -
злобно, красиво.
Славно на скулах горит
добрая сила.
В складе могучем
земли,
в невыносимой
ясности,
в сердце,
в крови -
Север России.
Следы в металлическом древнем снегу
пробиты, прорыты, протёрты.
Следы - как слова, что наутро не лгут
об адском ночном переходе.
Следы - как. воронки фугасных шагов,
взорвавших спокойствие наста.
Следы торопливых взрывных сапогов
сквозь выгребы, наледи, насыпи...
Он шёл спотыкаясь,
в сугробы, как вброд.
Он шёл неотступно, как вечность.
Весёлый охотник однажды пройдёт
по этим следам человечьим.
Где тот оступался, срывался, скользил,
там этот пройдёт без заминки.
Где тот опечатывал кровью следы,
там этот протопчет тропинку...
Здесь будут снежинки лицо холодить,
засвищут стальные полозья.
Здесь люди уверенно будут ходить,
как будто от века положено,
как будто никто в этот холод и дым
не шёл, прямодушен и груб,
роняя корявые, злые следы
в густом первобытном снегу.
Езда ночная по Колыме.
Шум и скандал - в голове,
натуральный скандал с начальством,
будто в конторе.
И - звери-горы, сугробящиеся
в течении лунного света.
Дребезг и лязг стройплощадки.
И - молчаливые "Татры",
приткнувшиеся
к трассовской столовке.
Просторы гор в снегах и лесе.
Лицо, и волосы, и лунное тело
одной женщины
/разговор с ней, горький и лунный,
трясет его, бьет и корчит/.
Ночь.
Мотора рев.
Человек
со скандалами в голове.
Что я знаю про этого шофера?
Не знаю, о чем он думает,
что знает, чего хочет,
чем мучается...
Только лицо его пучеглазое,
древнее, как идолище,
зареванное, деревянное,
светится над циферблатами
Лес рубили дружно.
Щепки в гать уложены,
там же где стволы.
Горы в гать уложены,
там же где тела.
Пролегла дорога -
не бетон, не гравий,
так, грунтовый тракт.
Отросли деревья,
стройные, душистые.
Да пеньки торчат,
черные да частые,
мощно-безучастные
батьки и прадедушки
прутиков густых...
Синева сквозь зелень.
Мчит дорога,
шаткая,
как случайный стих...
Звуки радио-балалайки.
Женское пение, похожее на
истошный зов и вой.
И лай собачий,
отчетливый, горячий.
И плач ребенка за стеной. -
Всё это сплавлено отныне,
сей быт,
оправленный в пустыню,
все это вплавлено -
и стынет -
в вечерний воздух голубой...
1973 г.
Забыл часы дома
открылась свежая ширь
со снегом и горами,
с ветром и перелесками,
с "вчера" и "сегодня",
с сиянием света
над горными склонами,
с любовным свиданием вдали
у заката, -
настоящая жизнь,
не дробленная
на песок секунд,
неразъятая как скала...
А ведь только-то -
забыл часы дома,
только-то и всего...
1973 г.
Встречная женщина
с глазами дымными
синей вечности
в вечном наряде бесполом -
брюки, и ватник, и шапка-ушанка -
вечно встречает меня
под утро, и вечером, и среди дня
на всех тропинках, углах и дорогах
в дождик, и вёдро, и снег -
от зимы до зимы -
вечная женщина,
вечное юное солнце
вечно-зеленой,
вечно-дюралевой,
вечно-морозовой,
вечно-березовой,
вечно-седой Колымы.
Глебу Семенову
За горой снега - гора света.
Весной в запущенной тесной глуши
разучился говорить, ослеп, отпето
живу, заслушавшись ветром души.
За горой - гора:
за белой светлая,
за светлой облако,
а за облаком призрак
самой дальней горы...
Сколько гор глаза мне ожгли!
Разучился говорить.
Сквозь ветр
отпето
живу, заслушавшись
словом души...
Лепесток последнего солнца -
на сопке заснеженной.
Воздух хрустящий в гортани.
Лики крахмальной пустыни
слетаются, сини.
Столбики дыма в долине,
дыма травины,
лиственницы дымов черно-разовые
немо встают над долиной...
Небо.
Простор.
Тишина.
Времени мерный полет.
Аэролед.
Колыма.
И лепесток уходящего солнца,
трепещущий
на сопке заснеженной
Сто лет старался,
старел, стирался,
намыл золота горсточку -
золота одиночества,
солнечных дней слитки,
плотные, редкие,
в ладонях черных -
ночей,
крупинки встреч,
крупинки разговоров,
увиденного крупицы тяжелые...
Что-то ноют глаза, обожженные
на отмелях жёлтых
тоски...
Выходит, был я рекой блуждающей.
Выходит, был я рекой, впадающей
то в мощный поток Индигирки,
то в стальной поток Колымы,
то в Ожидания Охотское море,
то в Великий океан Отчаяния,
то в Космический океан Молчания,
то в Ледовитый океан
Любви
Видел я Колыму золотой,
видел до глаз заснеженной,
видел в пух зелёный сквозной
лиственицы железной
погружённую...
Видел дым её ледяной,
между небом её и землёй
повисший...
Видел жерди -
посохи странника -
с указующей кисточкой стланника
дежурящие у дорог...
Видел запад её и восток.
Видел землю её и ток
её рек
и - в глазах болот -
пролетающий самолёт.
Видел свет
и сумрака гущу.
Угадал её лик
и сущность
в нежной изморози мерзлоты
под пылающей чашей зноя...
Видел небо её
золотое.
Видел волю её
и неволю -
вперемешку, не разберёшь.
Видел правду её
и ложь.
В глаза людей я заглядывал,
руки им жал.
По душам поговорить
не пришлось вот,
жаль...
1975 г.
Огни ночные, желтые и синие.
Огни ночные выстроились в ряд.
А дождь бредёт по улице,
и сильные
невидимые крылья шелестят.
Огни ночные распылались, милые.
А в мире март, распутица и мгла.
Огни ночные, души неостылые,
не оставляйте сердце горевать.
Огни ночные кружат
следом, рядом ли -
и боль отходит, отступает прочь.
И чудится, что следует,
что надо нам
печаль унять и горечь превозмочь.
2000 г.
Шумят все трубы водосточные.
Сверкают веточки древесные.
И торгаши с глазами грешными
открыли лавочки восточные.
И ты идешь походкой давешней
и воздух пьешь
с горчинкой явною.
От ничего как будто
радостно.
И в каждой капельке -
по радуге.
И хоть рыдать не обязательно,
рыдает дерево старательно.
И дождь оттаявшего инея
смывает копоть с душ застынувших.
7 января 2003 г.
В домике угловом карачаевском,
где жила юность каштановая,
где тайны кроются по углам,
как поцелуи тенистые, -
открыли лавашную.
Комнату, где детство
томилось в слезах проглоченных,
как елка в дождичке, -
в сортир переделали.
Веранда воздушно-сосново-солнечная
обложена кирпичом белесым -
замурованы припоминания.
Мир мой, душистый, пристальный,
перелицован под новые надобы
чужаками нахрапистыми...
Только в сердце присутствует,
только в памяти,
только в строчках обугленных...
13 января 2003 г.
/С древнекитайского/
Мир предвечерне-нежный -
божья акварель.
Воздух солнцем пронизан -
будто бы нет его.
Горы складками ткани
легли вокруг и молчат -
рыжий бурнус верблюжий
у мира на тяжких плечах.
Выплеск аквамарина -
небом прозрачным стал.
Снежок на вершинах синих
тихо тает во сне.
Свежий взгляд - словно кисти
взмах - обнимает мир.
И так легко, так невинно,
так беззаветно мне...
Свертываю картину -
свищет и блещет шелк.
Пора домой возвращаться:
солнце, как жизнь, зашло.
21 февраля 1996 г.
Нежным выгоревшим небом
принакрытая земля.
Синью терпкою воздеты
горы, взоры, тополя.
Меж землею и любовью,
между небом и тоской
тихой птицей время ловит
огоньки наперебой,
огоньки печальных взоров,
в синь запущенных, - острей
зябких крылышек моторных
пикировщиков-стрижей.
Стайкой легкой тянут птицы -
ослепителен их ряд! -
Стерхи, либо вереницей
истребители летят?..
Звякнет цепь. Пролает сука...
Словно жизнь - немой сеанс,
трепетно мерцает скука
гомерических пространств...
Поэзия - это когда
невозможно и некогда жить,
а мир навалился дыханьем,
сырым и весенним,
и нынче среда,
а не праздник и не воскресенье,
и хочется жить,
а приходится драться, и выть,
и мчаться куда-то,
хрен знает зачем и куда
/а сердце щемит
и коленка прибитая ноет/,
и гибнешь уже...
Но внезапно увидишь - звезда
в дождливых размывах
ныряет, сверкает и тонет...
Внезапно поймешь -
над землей разражается март,
и вязы глухие
ожившими машут руками,
и жизнь воскресает,
как древо, Спаситель и пламя,
живое, зеленое...
Стань и расти наугад!..
2 марта 1996 г.
...В такой же хмурый
и дождливый вечер,
когда огни едва-едва горят,
в конце веков или в начале века
со мной простятся два-три человека
/и несколько вовеки не простят/...
В конце-венце или начале года
меня оплачет милая природа
/а впрочем, просто дождь... а не меня/.
Здесь будет - без меня -
свежо и чисто,
вот так же целлофановые листья
кого-нибудь живого поманят.
Ах, лаковые крылышки природы,
тысячелетия сырой погоды
под ваше трепетанье пролетят...
Я был всегда - и никогда я не был,
незримо-близкий, как подводник Немо,
во мне дожди, листва и голос женский
прекрасно-неразгаданно поет...
Прощайте, милые!
Я вам, наверно, встречусь
и распахну объятия, как ветер, -
где свежесть, горечь и туманный вечер
извечный совершают перелет...
21 сентября 1996 г.
Сколько звезд! - Как пыли в небе
от автомобиля.
Или, просто, от телеги
/гром ее забыли?/.
Или от сапог солдатских,
рыжих да кирзовых.
Что за топот во Вселенной?
Не война ли снова?
Или светопреставленье?
Или буря света?
Или Божье помышленье -
звезды да планеты...
10 октября 1996 г.
Пролеты злых товарняков,
просвистанных ветрами,
пакгаузы, вокзалы, храмы,
забитые от сквозняков,
дорожная печаль, любовь,
колеса, бьющие по стали...
И - посреди степей - Бештау,
как мир возвышенно-простой...
12 ноября 1996 г.
Из серии "Виды Бештау"
детство всегда рядом
на дождевых улицах
заваленных тьмой и битыми
бликами света в стылом
дыхании ветра угрюмого
мнущего тополи отсверкивающие
серебром
в духе опасности тайны
глядящей из-за кустов
чернозеленых
волчьими
огоньками хлорофилловыми
неустроенности бездомья
ненадежности жутких
шагов над обрывом безвестья
псиный запах судьбы
18 сентября 1996 г.
Лед голубой солнцем пронизан.
Гор тишина - в травах пожухлых.
Это страна света и жизни,
острый простор ясно живущих.
Степь да сады грусти могучей,
яблочных солнц, желто горящих.
Здесь человек чище и лучше -
в чаще живет, садом пропахший.
Сирый мой мир - сосны и солнце,
синь да любовь - вмиг и навеки.
Все забери, век беспокойный, -
не умалить радости вешней.
Солнечный груз грустного счастья -
словно пчела, я переполнен.
Видно, не зря стыл и скитался,
верно, душа знает и помнит...
Может во тьме свет раствориться?
Разве замрет зов без ответа?
Счастлив, что есть, был и явил-ся,
что не прейдет таинство Света.
12 ноября 1996 г.
Миллионы грачей
пролетели прошедшею ночью:
видно, холод погнал
или призрак теплыни позвал.
Столько бедственных птиц,
столько беженцев черных воочью
я еще никогда
после прошлой войны не видал.
Все текли и текли
онемелою копотью горя,
затмевая и звезды
и лунный волнующий свет.
Птицы, птицы, как люди, -
такое же темное море
ожиданий, и слухов,
и муки, и бегства, и бед...
Миллионы грачей
протянулись прошедшею ночью.
Отчего, почему
и откуда такая их тьма?
И о чем они, беглые,
машут, молчат и пророчат?
И какая любимых
постигнет война и чума?
Что ж, летите, любезные!
Тянет дыханье земное
вас в дорогу небесную,
в стылые эти поля.
Я лечу среди вас -
то-то крылья остуженно ноют.
Я еще человек -
и безмерная манит земля...
19 декабря 1996 г.
Высокой тенью, нежной и поспешной,
скользнула предвечерьем снежным ты.
И хрупким настом хрустко и безвестно
поглощены летучие следы.
Два слова неуверенных, и имя
летящее и гулкое, и взлет
ресниц пушисто-изумленных в нимбе
светящемся - лица - остался, мнимый,
и звезд прощальных полуоборот
Весна приходит исподволь, незримо:
в пожухлом, хмуром,
выцветшем былье
вдруг проступает тоненькая грива
того что скачет глубоко в земле.
Еще морозец утренний хватает
прохожего за пальцы, щеки, нос,
а женщины, себя не понимая,
чему-то улыбаются до слез.
И пассажир голодной электрички,
ныряя взором в облачную даль,
решает: что-то в мире необычно,
то снег струился, а теперь - вода...
Поежится озябше-беспокойно,
хватая ускользающую нить,
прикидывая, что, пожалуй, стоит
не жизнь - так шапку бы переменить...
18 марта 1997 г.
Просквозило весну
буревое сырое пространство.
Спит Бештау в венце облаков.
Зеленца оживает и желание странствовать:
и решиться и сгинуть легко...
Вон шерстят огороды, сажают картошку:
ведь надеются выжить и в этом году.
Колосятся закаты, слезятся восходы,
и бродячая скрипка рыдает
в нищете и весеннем бреду.
Ах, полна электричка
гулевого простого народа:
работяг и студенток,
променявших на джинсы косу...
Побирается скрипка.
Воскресает природа.
И паучьи живучие свастики
голые стены несут.
Видно - будет косьба -
ляжет юность рядами
в завыванье скрипичном,
в сиянье аккордов весны...
Но как нежен покой
облаков и туманных преданий
над Бештау дремучим,
сединой подпирающим синь!..
9 апреля 1997 г.
Из цикла "Электрички" и "Виды Бештау"
От весны остается только
Этот воздух, стылый, сырой,
да деревья на старте,
готовые броситься жить,
набухать, распускаться, плясать,
волховать, сторожить
стылый воздух, бегущий по склонам
в обнимку с горой.
От весны остается только
с хмурым воздухом темная связь,
с буйным шумом древесным,
с горой, затмевающей высь,
да тупая на сердце боль,
да ветвей размахавшихся вязь,
да глухой нарастающий ропот
тревожной воздушной молвы.
Ах, ничто не известно,
сквозь шум ничего не слыхать.
Нет надежды дожить:
видно, нитка судьбы порвалась.
только воздух сырой не устал
над горой ворожить,
только Дух оживанья,
как Голос, восходит, светясь
14 марта 1998 г.
Устал, как вол, поднявший целину.
Бреду, мыча, в свое родное стойло,
не потому что там я отдохну,
а потому что там умру спокойно.
Напрасен труд - ведь не видать плодов.
Все бытие - потеря за потерей.
Я затесался в странный мир пудов
безмыслия, обид и лицемерья.
А вечер свеж. Душисто веет сад.
В слезах дождя, воскрешены деревья,
как бы мильон безумных лет назад
в раю, разрушенном слезами недоверья...
Как будто я под тем дождем продрог,
который проливал в рыданьях Бог.
Апрель 1998 г.
рыдают ли рыбы
смеются ли звери
задыхаются ли птицы
в свободном полете
велик ли маленький
человек
о ком плачет
весенний ливень
есть ли ответы
на безответные вопросы
почему есть всё
вот вопрос
30 апреля 1997 г.
Весь заново
мир выкрашен зеленцой.
Одуванчики брызжут солнышком
при дороге.
И теленок скачет радостный
босиком
в полыханье лугов радужных
Вани Гога
5 мая 1998 г.
Удачливым собратьям-поэтам
Вы стали знаменитостями
Европы и Мира,
вас славят на тысячах
блестящих языков...
Я жизнь проворонил
в коммунальных квартирах
и не знаю ничего,
кроме закатных облаков.
Ваши тома заполонили
прилавки и витрины,
ваше шепчут на память
девушки из библиотек...
Я славу, по-лисьи, как грозди, отринул.
Мой город безлюден,
безмолвен мой век.
Вы заживо сгинули в творческой требе,
поэмы воздвигли -
как мед и как медь...
А я сейчас вижу такое Небо,
что больше не страшно
жить и умереть
22 мая 1998 г.
В детстве, помнится, бывало
сядешь в поезде к окну -
и пойдут поля, увалы, -
все рифмуешь на ходу!
Тихо свищут километры,
даль унылая сквозит...
От "Деметры" до "бессмертья"
все века перешерстит
ручка - лучиком волшебным:
всё по делу, всё в строку -
вплоть до мига, что последним
расшибется на скаку...
Скачут буквы и колеса.
Поезд мчится - никуда.
Мама дремлет - в муфту носом,
молодая навсегда.
2000 г.
Дыхание ветра -
сплошная волна -
вздымает деревья,
и дали, и годы...
так детства шумела
лесная страна,
дыханием ветра и жизни полна...
Надежд - никаких,
да и радостей, вроде...
Но - ветер шумел,
обдавая свободой,
и - запах дождя,
словно счастья струя...
Не надо успехов!
Награды - фигня!
Пусть ветер сырой
обдает непогодой,
как детством,
как пеньем в душе у меня...
21 октября 2000 г.
ПАЛОМНИЧЕСТВО В КРЫМ
Полынь, душица, зверобой,
сурепки отсвет страстный.
Движенье, скорость - и покой
под пересвист пространства.
Сорвался с места, где глядел
в задумчивые дали,
состарился и поседел.
И мыслилось: едва ли
когда-нибудь куда-нибудь
отправлюсь ненароком...
А вот - скитаюсь и гляжу
в прощальный отблеск окон...
Какая щедрая земля,
могучая природа!
Чтобы понять, бросаюсь я
в скитальческие воды
и снова вижу: краше нет,
чем эти скалы, склоны,
где окунулся в синий свет
цвет родины зеленой.
Уезжаю, покидаю, подыхаю,
репетирую уход из бытия...
Эти веси, эти выси, эти дали,
где таилась жизнь убогая моя.
Расстаюсь с привычным, скудным
жгучим, страстным,
с бестолковым и болючим,
золотым.
Где ты, сила, свежесть,
радостность, опасность -
все, что прежде
сердцу чудилось родным?
Отпадаю, задыхаюсь, покидаю
дорогие незабвенные края,
где томилась то ли нежность,
то ли жалость
на границе забытья-небытия
Июнь. Жара. Дорога.
Простор полей сухих.
Колючая тревога
на станциях глухих.
И каждый миг - неведом.
И каждый - мир таит.
Всю жизнь куда-то еду
в вагоне пыльном, едком
среди жары и бреда...
"Платформа Танаис".
21 июня 2003 г.
Песок и соль
и плоская вода.
Степного Крыма
желтая звезда.
И плоскодонно
баржи-облака
сплавляют синь
неведомо куда.
Татарская
угластая мечеть
уперта в неба
каменную твердь,
где на скамейке,
вытертой, как медь,
с Оксаной русой
шепчется Ахмет...
Ах, все что было
не забыла степь,
чтобы сквозь вечер
петь и кровенеть
22 июня 2003 г.
Россия - Украина...
Поди-ко отличи...
Колючие косые
июньские лучи.
Поля, леса, пригорки,
картошка да жнивье...
Донбасс, трудом прогоркший,
ростовских лес копров...
Россия, Украина...
Как разобрать твоё -
в угрюмости и силе -
упертое бытье?..
Трясусь в вагоне общем,
ловлю случайный взгляд -
своих или залетных? -
доверчивых девчат:
зеленый, карий, синий,
неведомо-родной -
России? Украины?..
Единственной. Одной.
26 июня 2003 г.
Земля в дожде,
Дымятся дали.
И серебром расчерчен вид
ближайшей рощи.
Клен скандалит.
А луг неслыханно пестрит
простыми влажными цветами,
густою свежестью маня.
И родина с улыбкой талой
сквозь слезы смотрит на меня.
26 июня 2003 г.
Вновь снега оседают, звеня.
Вновь земля шевельнулась во сне.
Вновь подснежники спиртом огня
сеют синь по родной стороне.
Вновь живу как скворец -
в пересвист,
почернел, отощал и осип.
Вновь уставились на меня
буйволиные ветки весны.
Город заплаканный
очнулся вдруг
после зимы и дождя.
И вдруг оказалось,
не хватает рук
обнять тополя и тебя.
И вдруг оказалось,
можно дышать
во влажном зелёном дне.
И есть возможность
жизнь обожать.
И есть надежда
к тебе добежать.
И есть калитка в стене...
8 апреля 1989 г.
Какие облака!
Обвал и свалка света!
Шиповник, и сирень,
и сизости волна
угрюмая, без дна -
и нежная при этом...
И брюхо жёлтое -
и Дух полуодетый...
и воплощённый вихрь -
и тишина.
Клубятся и кружат -
и всё на прежнем месте,
как жизнь - моя и всех,
но ярче и мощней...
Везде - одна душа,
но, не подвластна лести,
тем радостнее там,
чем здесь больней, больней...
Заплакать? Заплясать
от высоты и рани?!
В душевной глубине
небесная строка
отражена - молчит...
А ты бубнишь в тумане:
"Какие облака! Какие облака!.. "
4 октября 1987 г.
/Пьяная песня/
Я пьян без вина.
Печаль мне душу кружит,
усталость жжёт глаза
и голову гнетёт к земле...
Я пьян без вина.
Блуждает ось земная
от дальней катастрофы -
валюсь с копыт,
считаю все углы...
Я пьян без вина.
Рванётся сердце где-то -
душа заноет, каюсь,
качаюсь, заплетаюсь
на кровном пути...
Как пьяный, тащусь.
Любовь - смертельный, верный
крутой алкоголь.
Увижу - займусь
сухим поленом, сеном,
осенним склоном травным,
опальной сосной...
Я пьян без вина.
Срываюсь, падаю,
встаю и снова
валюсь - шваль, кот -
в глухой коробке тряской
вселенной блядской...
Кто нас трясёт?!
Страсть, боль,
усталость, малость,
тоска и просто
прохожий взгляд -
несчастный и прекрасный:
пальтишко - настежь,
душа - враспашку, -
я с рельс схожу...
Я пьян без вина
от жизни пресно-водной,
неясной, уродной,
проклятой, родной,
от жизни - избитой,
разъятой, неприродной,
от жизни одной...
15 ноября 1987 г.
Сухие снежные просторы.
Деревьев чёрных смутный шорох.
Глухие тёмные дома.
И люди, вставшие до света,
бредут впотьмах, кой-как одеты,
на труд, на подвиг - кто куда...
Февраль 1987 г.
В доме ремонт капитальный:
дырявые стены, обломки,
обрезки, свалка
мусора известкового,
цементные слёзы, туман
меловой, подтёки
алебастровые на щеках
окон,
тюки, узлы, пирамиды
шмоток, тряпья, чемоданов,
книг и белья, продуктов
и грязной посуды.
Нет воды, отопление
отключили, растерянно
радио отделывается
хриплыми обещаниями,
телевизор врёт - пыльным
отредактированным глазом
телефон отмалчивается, ты
даже не пишешь, близкие
обходят стороной, бандероли
вскрываются неизвестными
доброхотами...
Мама вздыхает: "41 год".
Мама говорит: "Похоже на
эвакуацию... "
28 ноября 1987 г.
Бедняги, батраки
в суровой затрапезе,
в обносках пепельных
/а руки - сизари/,
в печальных валенках,
в бахилах разбитных,
в пальтушках
посквозистее берёзы,
в рубахах
из обрезков расписных,
о чём вы, милые?
Куда вы - до зари -
в угрюмом муторном
вечновечернем мире
проспектом пламенным
стремитесь, как чума?..
А мир, поделенный
на склады и квартиры,
глядит на вас
безумно как сова...
Иду по склону
горы февральской,
стараясь не крушить
снежок тропинки ясный,
хранящий свежие
тенистые следы
прошедших до меня
рассветом...
вон детские стежки,
вон крестики синичьи,
там поступь взрослого
/должно быть, старика/ -
у пяток стёртая
тяжёлая строка
усталости, раздумья и
величья...
Здесь женская крыластая ступня
оставила не след,
но тень полёта...
Там лисья
женственная стать
у поворота
затронула тропу
чуть-чуть, слегка...
тащусь по ржавому
пустующему склону,
стараясь запись не стереть
неповторимой жизни стыдной...
А сколько здесь
затоптано огня!
И сколько слов таится,
где не видно!
Неужто бутсой инвалидной
крушить их буду,
не сумнясь?..
Ах, полон мир
мерцающих теней!
Здесь столько нежного
прошло и скрылось,
раздавлено бездушьем
и могилой,
как бутсою бессовестной моей...
7 февраля 1988 г.
Дождь за окном,
лапчатых капель обвал.
Дикая ночь
дышит, бормочет, скребется.
Дождь за окном,
капли твои б целовал
в мордочки, в губы, в глаза
в холодок золотой -
как придётся...
Душу целит
тихая эта возня
влажных зверьков, щекотливых,
прозрачных, пугливых.
Дерево нервов
слухом растёт от дождя.
Ночью шумливой
деревьям не так сиротливо...
Дождь за окошком
мир неспеша обошёл,
сердце утешил
свежим шуршащим эфиром.
Я бы от боли
и так, без дождя, отошёл.
Как же теперь не уйти
в дождь за окном терпеливым?!..
Я проснулся, от ночи кудлатый.
Грохот улицы бесноватый
сотрясал нераскрывшийся слух,
полный тени и смутного пенья
отлетающих сновидений
дружб, свиданий, любовей, разлук...
Ожил я и на улицу прянул.
Проползали угрюмые краны.
тарахтела дробилка труда.
Завывали машины натужно,
кровь земную сжиравшие дружно
и дыхание дня - навсегда...
Долго брёл.
Миновался не скоро
дорогой задохнувшийся город,
не отвыкший от грозных невзгод.
Свалки мусора. Строек заторы.
Чад немыслимый. Склады. Конторы...
И - с откоса - пустырь луговой.
Обомлел:
за окраинной свалкой
стрекотала воздушная прялка
мошкары.
Вертолёты стрекоз
барражировали в океане
зеленей, процветающей рани,
где медовый творился извоз.
Огнецветные бабочки плыли
над запушенным злым изобильем
допотопной забытой страны.
И сплошной гениальностью личной
над речной желтизной стоязычной
реактивный пикировал стриж...
И явилась Душа надо мною,
обожжённая атомным зноем
у захламленных веком излук.
Говорящей речной тишиною,
свежим деятельным непокоем
изумлённый исполнился дух.
29 июля 1988 г.
Слова слетаются
друг друга слушать,
склоняются,
и шепчутся вотьмах,
и доверяются,
и поверяют душу,
и остаются
жить во временах
таинственной
неясной перекличкой,
душистой,
неразгаданно родной...
вот так и нам бы жить,
склоняя лица
к любимым
в нежной темени лесной...
Январь 1988 г.
Трирема чёрная дрозда,
литая лодочка природы!
текучие боков обводы
для дальних плаваний пригодны -
за солнцем, синью - навсегда.
Крутая выгнутая грудка,
сходящая на нет корма -
вот дрозд на веточке, с ума
сводящий мёртвых мореходов!
Бросается - и реет - с ходу -
в бледнолазурный океан
дождистой ветреной свободы,
в бездонный океан добра -
в весенний воздух судоходный...
возьми меня с собой, негодник!
Сорвись! Сведи меня с ума!
ты ж это можешь без труда,
трирема чёрная дрозда...
Я утонул во мгле подводной -
в пустых гремучих городах
и угрызениях подлёдных...
возьми меня с собой! Сегодня!
И поплывём под грозным сводом
по жгучим, по апрельским звёздам
бог весть откуда и куда,
трирема Чёрная Дрозда...
29 апреля 1988 г.
туманный день.
Сады цветут, как раны.
Пылает хлор
озимых под дождем.
все семь цветов -
ожогами - в тумане.
Кармин "Икаруса" взрывается
и прямо -
болидом яростным -
шурует напролом...
Семь красок солнца
вместо солнца странно
восходят в свежести,
омытые дождем...
Угрюмый уголь -
грудой мглы полночной -
грозит, и глушит свет,
и смерть пророчит,
и тени распускает по воде...
Но солнце в сердце -
Радостью нежданной -
пульсирует и жжет.
И жизнь желанна,
как непогожий свежий
божий день!
Разодранная степь
так величава,
таким огнем облит
лесок корявый,
простор таким
свечением одет,
кладбище так
клокочет зеленями,
природа заживает
так упрямо,
что догадался:
смерти нет нигде!
1989 г.
Прокалывают мрак далёкие огни -
зелёные, оранжевые, синие...
Плывём сквозь ночь, и, что ни говори,
нет тех огней
печальней и красивее.
так жжется город юности моей,
одним свеченьем
памятный до боли,
что хоровод сияющих огней
приманивает душу поневоле.
И я спешу, отчаяньем томим,
всей электричкой в поле завывая, -
рыжебородый пыльный пилигрим...
И звезды на щеке моей сверкают...
29 октября 1990 г.
Мать. Отец. Брат.
Возлюбленная /К? М? Г? В? Или та
незнакомка, промелькивающая
в наводненье людском?/,
Одна девушка /Н.М.?
Или та крановщица?/.
Город - детства: речки, ущелья,
луга непролазные, детсады,
позже - школы, спортзал, пустыри/.
События: драки, трофейные фильмы,
влюблённость в учительницу,
наводненье,
ангина - жар, и бред,
и кошмар жестяной простыни.
Одиночество, книги, влюблённость,
учёба, скитанья, стихи,
Одиночество,
ливни и море, и горы,
и люди...
Беседы с умирающим мудрецом.
Молчанье, любовь, электрички.
Мысли, старость, молчанье, закат
и готовность к убытию...
Ах, как много, как мало всего!..
11 июля 1987 г.
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
Снежный роящийся воздух.
Надежный басок мотора.
Песня магнитофонная.
Шершавый поток дороги.
Кружатся упорные горы.
Ни шатко, ни валко - сурово
струится тоска спокойная.
Ты дома - в дороге - снова.
Не важно, о чем фальшивит
мотивчик магнитофонный, -
простор молчаливый дышит,
и сердце стучит бессонно,
и вьется снежок незримый
над каменною землею...
Машину уносит в зиму.
Я снова живу - душою.
Простые вещи - главное в природе:
вода и воздух, ветер и гроза,
земля весенняя, и деревце на взгорье,
и молодая дерзкая трава...
Когда сквозь лес,
заснеженный и черный,
струится солнечный сердечный свет,
я забываю горестные годы, -
и нет тоски, и умиранья нет...
Брести простором,
озаренным, вещим.
Жить, восхищаясь небом и строкой.
Любить простые праведные вещи -
земли дыханье, моря непокой...
17 января 2001 г.
Шепчут листья...
Ропот тёмный
по деревьям пробегает.
В тишине ночной укромной
листья вести обсуждают...
Лай собак пустопорожний.
Рёв мотора-невидимки.
Ропот жизни осторожный -
проходящей - втайне - мимо...
Август 1987 г.
Что за очи, что за звёзды
смотрят ночью с небосвода
на мою печаль и радость,
на мое сверканье слёз?
Две звезды - одна крупнее,
а другая зеленее -
посреди угрюмой сажи
в полыханье чуждых звёзд.
Что за звёзды - сквозь морозный
черный воздух - жгутся розно?
Две звезды - одна добрее,
а другая зеленей.
В этой выси, стылой, грозной, -
немигающие звёзды
смотрят нежно и серьёзно
взором радости твоей.
Свищет сизая позёмка.
Некуда податься в мире:
вой голодных, плач бездомных,
ледяной колючий дым...
Господи, на Поезд Жизни
возвратил бы свой билетик,
если б сердцу не сияли
две горючие звезды.
23 января 2001 г.
Убывание света -
ускользание жизни.
Электричка струится
в спокойный закат
сквозь прозрачные рощи
предгорий капризных
под слезливый напев
хрипуна-блатняка.
Славит он эмигрантские
пьяные будни,
офицерское горе, дворянскую грусть...
Исполинским простором
мы кружим и кружим,
эту жизнь, словно море,
творя наизусть.
Что там было, что будет -
кто знает, кто помнит?
Лишь полет электрички,
да медный закат,
да латунные горы -
что грозные волны,
да безмолвная нежность
летит наугад...
Вечное время года.
Непроглядная неба синь
в облачках солнечных,
но холод струится по склонам желтым
и черным
предгорий томительных.
В обшарпанной электричке,
битком набитой народом
потертым-потрепанным,
бедняцким и сытым, всяким-разным -
живым,
Леди странствует птицей
заоблачной страны нездешней.
Явилась внезапно Леди прекрасная:
крыло волос каштановых
тяжко струится,
глаза в ресницах пушистых
непроглядно мерцают -
простая, изысканно-свежая,
таких не бывает на свете,
на этом, по крайней мере.
Откуда залетела она в вонючую
клетку вагона вихляющегося?
Что знает? Что думает? Куда улетит
прекрасно-изысканная,
как небо и земля,
Леди - нездешняя птица
из черного микрорайона,
Леди Весна
Ах, пасмурный свежий простор
прощальной февральской зимы!
Горит огоньков кругозор
в круженье снежинок и тьмы.
Летающий белый сквозит
в предгорьях молчанья и сна.
Подножный морозец скрипит:
проходит не жизнь, так зима.
"Пора уж, дружок, проходить", -
прозрачный намек озарит...
Но тысячи лет - погляди! -
с прохожим Звезда говорит.
Февраль 2001 г.
Прозрачная зелень, цветов белизна,
и розовость, и фиолет.
Прозрачные в голову лезут слова
душистых весенних примет.
так ясно и тихо, что внятен хлопок
раскрывшейся шишечки дальней.
И солнце ласкает пушистый висок
убитого на перевале.
Рассветные пассажиры
голубенькой электрички,
которая в стынь туманную
железные петли вьет...
Какие здесь лица светлые!
Какие глаза понятные!
Какая душа открытая
у здешних - наперечет!
Вот этот, небритый, заспанный,
наверно, простой рабочий.
Он цедит минуты дремы,
пока не явился труд.
А Эта - в сиянье утреннем -
задумчивая Мадонна...
О Сыне Ее раздумья,
Чей Дух обитает тут.
Доверчивость ли мужская,
приветливый женский облик,
негромкий летучий юмор,
раздумчивый разговор...
Пусть бесится где-то алчность,
бушует глухая злоба, -
я с утренним мчусь народом
в зеленом сиянье гор.
Майские дожди.
Туча на горе.
тысячи дробин
шпарят по траве.
Запах сквозняка,
юности, реки.
тянется рука
рвать сирени стынь.
Всклень - сирень и стынь,
грозди и капель,
и сырень, и синь
каждый божий день
24 мая 2001 г.
Счастье - это утренний свет
в перышках облаков.
Счастье - сила хлынула сверх
надобы и оков.
Счастье - синь-тишина вокруг
в птичьих попевках вскленъ,
словно тихо смеется Друг,
кроясь в живую тень.
Счастье - словно тебя уж нет.
Глухо цветет весна...
Счастье - это солнечный свет,
крылья и тишина
Гор лиловые обновы.
Тучи - свитки, светы, святцы...
Как-то странно с этим Словом,
с этим Светом расставаться.
А ведь сказано, придется
и, как водится, внезапно -
с ветром, дождичком и солнцем,
с тем, что личным показалось.
Странно, горестно, легко мне:
эти чащи и аллеи,
может быть, меня воспомнят,
и поймут, и пожалеют...
Июнь 2001 г.
Океанские зыби травы.
Горы-призраки в желтом закате.
Облака всенародной молвы
проплывают на север куда-то.
А дорога летит на закат -
в бесконечную точку у края...
Так бы мчаться, и мчаться, и мчать,
как дорога, в полях пропадая
Азия - тоже женщина,
тоже любит своих детей,
тоже поет им колыбельную,
мерцая темными глубинами
глаз материнских,
тоже улыбается нежно и застенчиво
навстречу любимому...
Увидь Азию такой -
и ты воистину возвысишь
свою русоволосую родину.
Узнай Азию такой -
и ты воистину поймешь:
нельзя бомбить матерей!
Октябрь 2001 г.
Услышав пение бурятской женщины в программе "Антропология"
Суставы крутит, ломит спину.
Ближайший миг судьбы неясен...
А мир - цветастый и единый.
А мир по-прежнему прекрасен.
Шумят народы. Гаснут люди.
Распад терзает государства.
А мир божественно пребудет -
и каждый лепесток атласный.
Так, может, незачем срываться
рыдать, томиться, суетиться?
Так, может, следует смеяться
и у подснежников учиться
мгновенному и молодому
сиянью, свету, фиолету -
и Мир обнимет, и запомнит,
и возродит, и даст ответы?..
Полощет серый вымпел
таинственный Никто.
А мир устал и выцвел,
как старое пальто.
Он был живой, зеленый,
и обещал, и цвел... -
Платформы, перегоны,
проблемы: стул и стол.
Подвыгорело время,
потерся переплет...
Пальто одеть и темя
подставить - снег идёт...
Снег идет, пушистый, свежий,
метит в губы и висок...
Это я ломлюсь - невежей,
снег живет - наискосок.
Все засыпал: боли, беды,
грязь и будущности соль.
Он сегодня - вьюжно-белый -
крутит мира колесо.
Он сегодня - светлый гений -
перебелит жизнь мою:
плакал - кровью, жил - растеньем,
пропадаю - и пою!
Ивану Аксенову
Белый клубящийся лаковый холод.
Блики огней среди тьмы.
Вихрем снежинок промыт и исколот
лик белоснежки-зимы.
Страшно красива, блестяще-жестока...
Путник в сугробах бредет...
Вот наша жизнь - хороша, одинока, -
снег набивается в рот.
Будет жара и цветочные дали,
ласковый свет среди мглы, -
сердцем в сугробах бредешь,
и сигналит
яростный посвист зимы.
Ах, хороша молодая подруга:
жемчуг улыбки дарят...
Сердцем прислушайся -
бесится вьюга,
очи сечет ледопад.
Не огорчайся, не вой в исступленье,
не голоси, не зови.
Шарф запахни -
и заслушайся пеньем
бледной подружки-зимы.
Я скажу тебе с последней прямотой...
О. Мандельштам
Запорошены деревья и дома...
Как рифмуется зима и Колыма!..
Пробегая промороженной землей,
вдруг почуешь, что запахло Колымой.
Это память вдруг напомнила сама,
как дымилась и светилась Колыма.
Черный ватник. Сиплый голос.
Алый снег. -
Неприглядно - а запомнилось навек.
Запорошена душа - а все жива.
Выпей горькую - другим не пожелай.
Ах, просторы неоглядные - стоймя!
Жаль, рифмуются тюрьма и Колыма.
Вспомним, братец,
тех заборов черноту.
Хоть, конечно, я - по эту, ты - по ту
сторону "колючки", горя и собак...
Обернешься - не разделишься никак.
Всей землею - оглашенная зима:
дотянулась до Кавказа Колыма...
Вечерняя электричка
здесь старые и молодые,
неясные и простые,
усталые, но - живые.
Здесь дремлют, молчат, смеются,
кроссвордами забавляются.
Здесь как-то душе уютно
в железных тисках дистанции.
Здесь нет богачей, наверное,
неярко струятся будни...
Но вам улыбнутся первыми
чужие родные люди.
И вместе с густым народом
страдает, живет, скитается
и выйдет, невидный вроде,
Христос - на конечной станции.
Усталость, как туба, гудит, гудит...
Светлана Цыбина.
Усталость рычит,
как струна контрабаса.
Мычит перетянутых нервов
гримаса.
Гудит перетрясенный мозг.
Но это нормально, известно,
привычно.
Рыдать под смычками судьбы
неприлично:
невроз.
Мы разные, видно,
друзья-инструменты:
тот - туба, тот - альт,
та - виола, та - лента
пилы...
Глядишь, заиграем -
оркестр многоликий.
Такая "симфония" слышится - дико!
Увы...
И только в полночной
пустой электричке
ты - соло - молчишь
или стонешь безлично:
спаси!
16 марта 2003 г.
Каждый отвечает за себя.
Жгут, воруют, бесятся, спиваются...
Что с того, что кто-то дурью мается!
Каждый отвечает за себя.
Убивают, мстят и голосят,
притесняют, за душу хватаются...
Пусть тебя их тленье не касается -
каждый отвечает за себя.
Предают, лгут, грабят, колесят,
кривдою торят свой путь неистово...
Ты ступай прямой
тропинкой искренней:
каждый отвечает за себя.
Отряхни их прах с души, сынок:
пред тобою - солнце, правда, Бог.
18 сентября 2002 г.
...мартовский снег
все сильнее, все гуще.
Снег оседает на плечи, на души
в черном осипшем саду.
Впрочем, возможно,
не снег оседает -
просто деревья и души взлетают,
под облаками идут...
Мартовский снег...
Чудеса да и только!
Слышал намедни:
как будто скворченка
трели звенели с утра.
Ну, а теперь небеса облетают:
кружатся льдинки и вовсе не тают -
грустная в мире игра...
Вот и душа: отойдет понемногу,
кажется, просится в небо, в дорогу,
вроде бы, трель задает...
Только дыханьем Борей навалился -
что-то угасло: распался, разбился -
ветер снежинки метет...
Впрочем, весенняя грусть
не навеки.
Пусть осыпает снежинками веки:
Март - все растает, пройдет.
Снегом умылся -
очнулся, взбодрился,
вспомнил, отчаялся,
взвился, забылся:
скворушка в сердце поет!..
17 марта 2003 г.
И снова утро, птичье, золотое.
Цветут каштаны, пламенеет сад.
На сердце - юность,
на душе - простое,
на свете - лето,
старость - на часах...
Лечу себе рабочей электричкой.
Прошла судьба - и нечего сказать.
Лишь это утро снова необычно,
где каждая травинка - благодать,
где каждый миг -
заоблачный подарок,
к которому ты вовсе не привык...
Река и речь укрыты легким паром,
и мир звучит,
как громовой язык!
Капля упала на железо ржавое...
Другая упала -
живительным ритмом...
Дождь на земле,
ледяной и неправой,
темной, заброшенной, неумытой.
Гулко капля в железо врезалась...
Другая, помедлив, расшиблась...
Чище ночи, глухой и неведомой,
нет на душе мысли.
Капля за каплей -
срываются годы мои
в черное - вспышками света...
Дождь моей жизни
в железо родины
стучит и стучит
без ответа
С 31 декабря 2004 г.
на 1 января 2005 г.
Ты надеялся, жил, тужил.
Ты мечтал о всемирном братстве.
Ты стремился, чтоб не по лжи
обрести для души богатство...
Не успел подрасти - война.
Не успел расцвести - тужи-ка...
"Что ты делаешь, сатана?!" -
потрясают Россию крики...
"Ничего, - прозвенят слова, -
исцелится душа, как рана!"
Православная синева -
над зеленой травой ислама
Август 2004 г.
Зима. Летят снежинки стаями -
воздушно-призрачный десант...
А в мире чувствуется таянье.
Какой-то птички свежий альт
нам обещает потепление,
грозы невиданный разряд,
огонь сирени, вербы тление,
удач и неувязок град,
поэзии солнцестояние,
любви воздушные стога,
рождение и умирание...
Ну а пока - снега, снега...
4 марта 2005 г.
осенняя головка
хвостик золотистый схваченный
простенькой резинкой
небесно-голубой
сережка бирюзовая
в розовой мочке
узенькие плечи в рубашке
подвыгоревшей чистенькой
дремлет прислонившись
к прохладному стеклу
в железно-дорожном полете
электрическом
предгорьями бушующими
меж дебрями и ливнем
в шесть часов утра
и солнце косматое издали
смотрит благожелательно
вздымаясь над пирамидой
египетской
древней горы сине-зеленой
весь мир удивляется
хрупкому очарованию
юной женщины
пока она дремлет
в полете стремительном
перед железной работой
15 августа 2005 г.
Разводы неба голубые,
растрепанные облака...
Я снова вижу и впервые,
как даль свежа и глубока.
Все, что подарено от Бога:
дыхание, улыбка, свет -
застенчиво, свежо и строго,
и откликается в ответ...
И мне бы тоже постараться
так затеряться среди всех,
не улыбаясь улыбаться -
как небо, облако и снег
20 апреля 2005 г.
Стою один
среди равнины голой.
С.Есенин
внезапно
на Земле
среди зеленых гор
под небом облачным
у речки звучной
я ощутил себя
пришельцем,
до сих пор
неведомым, -
на яростном,
на тучном
косматом юге...
Странствую -
незрим
ни другу, ни врагу,
ни женщине любимой...
Какой могучий мир!
Но встретить не могу
однопланетника:
всех мимо
проносишься,
бесследно,
не у дел, -
как бы чужак...
И срок твой прожит...
Но я любил его!
Я смело жить хотел,
боготворя подарок Божий...
И вот один
средь облачных равнин
крадусь пришельцем
или рысью
и мыслю так:
"Тенистый Господин,
спасибо, Друг,
что вдруг
открылся!"
Сыплют липы засохшим цветом.
Лепестков желтоватый снег
осыпает всю жизнь... При этом -
август пламенный на Земле
раскаляет людей, просторы...
Речки бросились вон мелеть...
Сохнут взоры. Наглеют воры.
И Россия опять во мгле...
Дремучие предгорья.
Могучая природа.
Стоянки человечьей
здесь затерялся след.
Лишь разговорец смутный
древесного народа -
сквозь неусыпный ветер
да негасимый свет
то утреннего неба,
то звездной переклички...
Молчи - и будет внятен
их потаенный смысл.
Молчи, лучись, скитайся
бездомной электричкой
иль скройся в темных дебрях,
где свежесть и ключи
12 августа 2005 г.
Фиолет и сиянье
сентябристских нагорных ромашек
да горчичные солнца
каких-то горючих цветов...
Это буйная осень
в облака свою вотчину прячет
от гостей никудышных -
городских и неясных послов.
Но ступай от окраин
за овраг и повыше, прохожий, -
вдруг откроются склоны
в неяркой и милой красе,
уходящая в осень
заросшая светом дорога,
уходящие в небо
цветные шаги по росе...
29 сентября 2005 г.
Ах, эти черно-белые деревья,
по пояс вросшие в снега...
Не надо им ни счастья, ни доверья.
Их не страшит пурга.
Их не сомнут удачи и невзгоды,
несчастий жгут.
Переживут тоску и половодье -
и зацветут!
Прозрачная осень.
Прощальных огней листопад.
Предельная синь
в запредельные манит черноты.
И если отвлечься от мысли,
что жизнь - это сад,
почти догадаешься,
где ты, куда ты и кто ты...
Ступай за пределы
разлуки, сомненья, молвы.
Следи, как сгорают
костра золотые искринки.
Не думай о горечи
ранней и звездной поры:
дорога ясна, и не сношены
плоть и ботинки.
Быть может, достигнешь
вершины - сквозь холод и зной.
Быть может, постигнешь
снежинок безмолвные свитки.
Быть может, надышишься
нежной ночной пустотой
и жизнь за собою закроешь,
как странник - калитку.
30 сентября 2005 г.
Сквозь туман
кремнистый путь блестит.
М.Лермонтов
Вымираю в яркости осенней:
что-то тяжко падает на душу.
Ни добра вокруг, ни преступлений.
Просто, рушит
время все преграды и препоны
между бытом и небытием...
Что мне ваша слава и гоненья!
Мы - вдвоем
с вышним Светом -
над безумной бездной.
Сквозь туман
кремнистый блещет путь...
Может быть, Душа и в этой бездне
скажет: "Будь!"
5 октября 2005 г.
Панорама облаков над городом.
Кроны подожженные парят.
Синева заоблачная молодо
дарит всем незамутненный взгляд...
Как прекрасен мир сей
перед холодом,
как тревожит душу иногда!
Как мечталось весь огонь и золото
сохранить, запечатлеть, отдать...
5 октября 2005 г.
Черно-белое утро.
Легчайший снежок.
Рык машин мимоезжих.
Раскат тишины.
И грачиный угрюмый
тяжелый полет,
И сияние - с неба,
из глаз, от души...
Рядовой неприметный
морозный денёк
разгорается бледно
и не напоказ -
как стихи, как любовь -
невзначай, в первый раз,
как снежок на губах,
как сиянье из глаз
С утра кружился дождь над миром,
а ввечеру блеснуло солнце,
согрело милых и немилых,
огнем плеснуло на перроны,
развеселило электрички,
переменило образ мыслей
у странников полубездомных
и, может быть, к тебе проникло
в глаза и душу - вестью свыше...
И стала снова жизнь бездонной!
Ясность, синь, простор, снежок
на отрогах гор.
Ключевой февральский день
выдался, дружок...
Помню ранний свежий мир,
встречи на бегу,
в мышеловках черствый сыр,
юную пургу,
достижимые призы,
гибельный азарт,
оборзение тоски,
свет - глаза в глаза...
Помню Тихий океан,
бурную тайгу,
рынка алчность, бред и гвалт,
лед и Колыму...
все ушло в небытиё,
схлынул шум-торжок.
С нами - ясный зимний день,
синь, простор, снежок...
Она бросается в волны прохладные,
пылая и дрожа,
уверенная, что одна:
то попка мелькнет розовая,
то груди серебряные,
то темное крыло
волос посверкивающих...
Он подглядывает
из-за скалы, пылая и дрожа,
стыдясь и восхищаясь...
Я вижу их обоих,
реку мерцающую
и горы вдали заснеженные,
вижу мир зеленеющий
с вершины своей каменистой,
вижу и восхищаюсь
свободой и одиночеством
переполненным...
И вдруг ощущаю
отчетливо
чей-то взор
надо мной:
Некто видит нас
всех,
Незримый!..
И я тихонько
смеюсь...
Время остановилось.
Облако не плывет.
Ветер, сложивши крылья,
свесился у ворот.
Люди задумчиво дремлют
в замерших поездах.
Стрелки, забывши время,
замерли на часах.
Замерла жизнь, не веря,
травы не теребя...
Все оттого, что в мире
вспомнил сейчас тебя!
14 марта 2007 г.
Прозрачность тишины,
и красные кусты...
Нагорной старины
серебряная стынь.
Идешь себе, молчишь
и дышишь, словно впрок,
и тишине даришь
поток прозрачных строк
о том, что жизнь прошла,
не наступив, едва...
Все, кроме тишины, -
слова, слова, слова...
И вновь океан
наступает на пресную сушу.
Поля с перелесками
тонут во мгле дождевой.
ты мчишься в автобусе,
скользком и диком, гремучем,
и снова становишься
диким и прежним - собой.
Ты вновь погружаешься слухом
в родную природу,
а взор запускаешь
в дождливую нежную даль,
и вдруг вспоминаешь себя -
бесконечным народом,
и ужас ухода
смываешь с души навсегда.
тогда растворяются
в вечном дожде "величины",
заката полоска сливается
с золотом ржи,
уходят печали, пороки, кручины -
в пучину,
ты рыбкой серебряной канул
в бездонную жизнь...
22 июня 2007 г.
Н.Е.
Из безмолвия во тьму
пролетая мимо тлена,
встретил нежную звезду...
Разминулись во Вселенной.
Через сто миллиардов лет
в небывалой жизни снова
улыбнешься мне в ответ -
восхищенно, незнакомо...
2 августа 2001 г.
Ползут туманы ледяные.
Порхает легонький снежок.
На берегу большой России
сжимаю тонкий посошок.
Простор безбрежен, как и прежде,
волнуется и стонет грудь...
Оставить тело, как одежду,
и к людям всей душой шагнуть!..
26 марта 2007 г.
Среди болота мира дольнего -
дороги сумрачный проспект.
Свежая скорость кружит голову
и разворачивает свет.
Летишь с утра, куда - незнаемо,
в рассвета розоватый лед.
Не важно - кто,
почто ты маешься.
Одно действительно - полёт.
Угрюмые вершины минули.
Простерлось небо в вихре туч.
Проносятся селенья мирные,
А мир неведом и колюч...
ты вновь -
как будто не измученный,
твои не отгорели дни,
душа расправила излучины,
и крылья голосу даны!
Высохли огороды.
Груши бьются о землю.
Сбрасывает природа
все, ненужное здесь.
Падаю с черной ветки
в непроглядную воду
вечности и забвенья -
выгоревший на треть.
Вижу по эту сторону
горя груды и годы,
вижу сады, уставшие
радовать и рожать...
Кто-то прошел незримо,
песню мурлыча в бороду,
и ничего не оставил,
годного вспоминать.
Странный быт вспоминая -
мелочный и безликий, -
вглядываюсь во встречных,
бурею вдаль влеком...
Славно, что оставался -
лишний, прямой и дикий.
Счастье, что убываю,
сетуя ни о ком.
Впрочем, светает где-то
нежный тревожный мальчик,
дикий, неосторожный,
злюка и егоза...
Я на него надеюсь:
всё состоится дальше.
вижу: из дальней дали
светят мои глаза...
Сентябрь 2007 г.
Декабрьский рыженький денёк.
На травке реденький снежок.
Иду один туда, где мать...
И разучился рифмовать.
Но рифмы сами по себе
гудят, как тяга - там, в трубе
перезабытых детских лет,
где печка, а на ней обед,
а за столом отец и мать,
где научился рифмовать...
Бештау, окутанный лесом...
Блуждаю повесой в глуши,
где сдвинулись кроны навесом
и сумрак лучами прошит,
и запах дубовый струится
в распадках, где хрипл бурелом,
где искрится посвист синицы
и дятел бубнит за углом...
Витают знакомые тени:
то юность к любимой спешит,
то стынет в тоске и смятенье
Орфей, неказистый на вид...
Здесь шепчутся тайно деревья,
как люди минувших веков,
там - духи, легенды, поверья...
Но сердцу свежо и легко.
Как будто бесцельно блуждаешь,
и ветер в пустой голове...
Но втайне - душой воскресаешь,
становишься здешним навек.
3 октября 2007 г.
Бреду, будто в яром меду,
в вечернем замедленном свете.
И яблоки в грустном саду
провисли навстречу планете.
А кто я, не ведаю сам.
Автобусы тяжкие мчатся,
и песня, и солнечный шар
душе одинаково снятся.
Но сон этот нежно-хорош,
в нем каждая жилка трепещет,
как детство, забредшее в рожь,
под ветром как волосы женщин.
И я доверяюсь тому,
что снится так радостно-просто...
Пред сном про погибель и тьму
подарками сыплется осень.
Гаснет день, такой цветной,
как с переводной картинки.
Горы сгрудились толпой
на вечернем фотоснимке.
И летит кораблик вдаль
между склонов чёрно-белых -
электрический корабль,
металлическое тело...
Невидимкою душа
в нём ютится, озираясь:
жизнь, любовь, зелёный шар...
Притаилась, чуть дыша,
большеглазая такая...
1 февраля 2008 г.
"В этой "маленькой" войне
в этой бедственной стране
я убит, зарыт, застужен,
брошен, никому не нужен...
Пожалейте обо мне!"
23 февраля 2008 г.
Прервались мирные
труды, горьки.
Мерцают в темени
вон - огоньки.
Пылают, треплются
да на ветру...
Пока не смеркнутся,
нет, не умру.
А коль и вымру я,
все ж там не та -
за дверью бешеная
темнота.
Пусть сделал в мире я
не всё, что смог:
есть в нежном пламени
мой огонек.
7 декабря 2007 г.
Как дышится в апрельском гаме,
где ветер юностью саднит,
где утро свежими дарами
и озаряет, и пьянит,
где не устанешь удивляться
простым извечным чудесам -
распевам пеночки невзрачной
и первоцветовым глазам...
16 апреля 2008 г.
Опять земля зазеленела!
Газоны поправляет
вездесущий "Зеленстрой".
Старинный город знает своё дело -
живёт тревожно под горой.
Заоблачно сияет солнце.
Цветут и абрикос, и алыча.
И перезвон синичий рвётся
сквозь веточек зелёный чад.
Привет, воскресшая природа!
Ты вновь сплетаешь жизни нить.
И я замешкался у входа:
сквозь солнце жальче уходить...
16 апреля 2008 г.
тишина вечерней земли.
Лай собачий. Вороний карк...
Ничего-то мы не смогли -
всё что есть получили за так:
тишину, всю в шептаньях крон
поднебесных, сухой озон
откровенья - во мгле,
ворон
предсказанья в глуши, во вне,
и сердечный гон
в тишине...
Июль 2008 г.
Роскошная весна,
вся в зелени и влаге,
сплавляет в синеву
большие облака...
Блистательным щеглом
бросаешься к бумаге
в стремленье удержать...
Но плавится строка.
Бредёшь сквозь дождь вокруг
и ледяные блёстки,
сквозь прошлого испуг,
печаль и круговерть
и замечаешь вдруг,
что жить легко и просто,
и, знаешь, нежный друг,
не страшно умереть
...Свищи, певец,
выделывай коленца!
твоя весна в разгаре,
мой дружок.
Вон синевой сияет неба клок,
и свесилось сирени полотенце...
Но солнце пригревает чересчур:
похоже, лето где-то на пороге,
а там - жара,
и грозы, и тревоги,
и осени пылающий недуг,
и сбор плодов,
подбитие итогов...
Любить и петь, как будто, недосуг...
А там - зимы сверкающей чертоги,
и в черно-белом Некто
смотрит строго,
и оторопь снежинок, и испуг
перед ледовым откровеньем рук
и сердца - вдруг - успокоеньем...
И кто весну воспомнит наконец?!..
Свищи и плачь! -
Она твоя, певец!
Земля в туманце газовом лежит.
Бештау сумрачный грозит засадой.
И солнце красноглазое висит
над миром - разным...
Ах, отправляться вдаль
нам не впервой:
поля, огни, пригорки, перелески -
вот этой утренней страною дорогой
в прощальном блеске.
Куда стремлюсь? Кого увидеть тщусь?
Какую стаю?..
Но знаю, верую -
сюда вернусь, вернусь...
Вернуть мечтаю
вот эту даль, туман и в синеву
полёт небесный -
всю эту ненаглядную страну
в кровавом блеске...
27 сентября 2008 г.
Какая красивая земля -
словно распаханный шоколад -
для пшеницы, рапса,
сахарной свёклы, ржи.
Будет пища для женщин, мужчин,
дошколят...
Всё будет о'кей! -
Это мы лежим.
Золото, смирну и ладан
по миру ветер разносит.
Молодость, мирную радость
под ноги ссыпала осень.
Тихо бреду по развалам
царских подарков истлевших.
Ах, ничего мне не жалко
в этот обугленный вечер.
Сколько живу - не умнею...
Светлая, дай наглядеться!
Чаю подарков скромнее -
воздуха, сини и детства...
6 октября 2008 г.
Неужели мир стареет с нами?
Как блистала по утрам роса!
Как свежо весной дышали травы!
Как шумел и волновался сад!
Осень навалилась дымным небом.
Мусором усыпаны пути.
Стонут перетянутые нервы -
не пройти.
Дети обернулись стариками.
Ёжится обиженный народ.
Неужели в зиму вместе с нами
жизнь уйдёт?
Неужели не найдётся почки,
чтоб весной, росинками звеня,
вспыхнули опалово листочки
накануне радостного дня?
Какая красота!
Весь мир лежит, заснежен,
укутан ласковой
прозрачной белизной.
Лишь рощи черные
штриховкой свежей
расчерчивают
горы за рекой.
Просторные снега...
Не так уж это часто -
безбытно вырваться
в безмолвье и покой,
в вагоне пригородном
безучастно мчаться
и строки выводить
дрожащею рукой
о том что всё ушло -
восторги и унынье,
любовной горечи
ожог и пьяный жар...
Остался лишь полёт
в сверкающей пустыне
и солнца дикого
закатный рыжий шар.
Пустынная весна...
Вдоль вьющихся просёлков
деревья тощие торчат.
Всклокоченные травы прошлогодние
свисают с горных склонов
шерстью ломкой
и пахнут дичью жёлтой,
и горчат...
А на пригреве, глядь,
уж зеленца пробилась.
И распустили женщины причёски.
И окна блещут как-то больно влажно.
В садах грачи разгуливают важно.
И синь густая веет надо всем...
Кой-где копают огороды.
С полей ползёт пожогов чад.
И комья чёрные земли моей кричат
о пробуждении народа...
Ещё вчера темнела даль,
а нынче зелень вновь смеётся,
и трель дрозда привольно льётся,
и солнце блещет, как медаль!..
Но кто-то помнит серый лёд -
сквозь строй деревьев бесприютных,
и дрожь бездомных и приблудных,
и снега режущий полёт...
Ах, пёстрый лет круговорот -
гвоздит, печалит, мчится, льётся...
Но вот опять весна смеётся -
и всё избытое не в счёт!
8 мая 2009 г.
В сторону Гёте
каждый вечер умираю
каждое утро воскресаю
как весь мир
как все существа
и вселенные
быть может
это и есть бессмертие
быть может
всё-таки стоит жить
быть может
не надо раболепия
страха алчности
злобы и лжи
быть может человек
всё-таки не машина
быть может достоинство и добро
выше власти
быть может люди
не мусор и не плесень мира
быть может всё
ещё может быть:
утро и свежесть
солнце и сосны
небо и птицы
юность
во мне и вовне
плачу и
улыбаюсь
сквозь слёзы
сверкающие
19 мая 2009 г.
Речки шумят.
Кроны мятутся.
Неба раскат,
озера блюдце -
связано всё
тайною нитью:
детства глоток
дышит и длится...
- Кто ты такой?
- Гость мимохожий.
Горькой строкой
радости множу.
Грустным шажком
мир обнимаю -
детством, лужком,
строчкой, стежком...
Участь такая.
Всё залито лиловым закатом -
лица, город
и горы вдали...
Электричка - громовым раскатом
мчится, в пламени вся, -
посмотри!
А вокруг суровеет окрестность:
что цвело, то теперь сожжено, -
словно ада глухое предместье
смотрит в душу,
в глаза и в окно...
Мчусь в грядущее иль убегаю
от всего, что томило и жгло,
к своему изначальному маю,
заломивши страницы крыло...
Воздух спиртовый
сжигает мне щёки,
в лёгкие льётся
ледовой струёй.
Слышно-неслышно.
Легко. Одиноко.
Осени вешней
великий покой.
Тлеют шаги
в облетевшем пространстве.
Радость и горесть
давно за Рекой.
только б шагать
предвечерьем глазастым,
воздух сырой
раздвигая рукой...
Бештау в тумане,
Машук в облаках.
Лес теменью манит.
Буянит река.
И синие птицы
парят над душой.
И день серебрится,
осенний, большой.
И совесть в молчанье
стоит у межи.
И голос молчанья
в гортани дрожит.
И стая снежинок
у сердца кружит.
И тают печали.
И теплится жизнь...
26 ноября 2009 г.
Сиреневый снег
да зелёное небо.
Рычащий полёт
"Мерседеса" в рассвет.
такой красоты
небывалой, нелепой
не видел, пожалуй,
я даже во сне!
Простерлись безмерно
седые предгорья,
которыми мчусь
сломя голову вдаль.
Согнулись деревья
под снегом покорно.
Зато распрямилась
бродяжка-душа...
27 января 2010 г.
весна шагнула ветрено в мой дом,
повымела бумажки, мусор, лом,
из подземелья вызвала траву,
отмылила густую синеву
небесную, в разводах облаков...
всё стало так распахнуто-легко.
Мир обернулся юностью для глаз -
прозрачный и цветной -
алмаз, топаз!
И снова захотелось петь и жить,
и Богу жизни ветреной служить,
и улыбаться простоте до слёз...
Мне радостно - я до весны дорос!
7 апреля 2010 г.
Бештау в дымке пепельной таится,
опасный, искренний,
высокий навсегда,
весь остриями устремлённый к выси,
туда где к вечеру
уж теплится и длится
зелёная-зелёная звезда...
Лес всё ещё сквозной,
а небо - темно-серое,
и птицы не летят
в родимые места.
Но что-то светится,
пока несмелое,
и обещанием свежеет высота...
Шагну в вагон
зудящей электрички,
приткнусь к окну,
залапанному вкровь.
Рванётся поезд,
задрожав нервически,
в сырую новь...
Вот так всю жизнь
в молчании несметном
среди других
за совесть и за страх
летишь себе -
ничей и кругосветный -
в орущих поездах,
куда - неведомо,
и знать не надо,
лишь бы отчаяньем
печали смыть, -
куда-нибудь
в неведомую радость -
среди весны
Вот и слива расцветает,
и каштан набычил почки...
Белым пламенем сияет
Мир студеный и непрочный.
Облетят и станут сором
лепестки судьбы неясной.
Но стоим и стонем хором:
"Как бессмертно! Как прекрасно!"
Жемчужный воздух.
Зелень обливная.
И туча грозная
клубится над душой.
Как хорошо -
я посредине мая!
все беды минули,
как дождь прошёл.
По-прежнему,
в бушующей природе
куда-то мчаться
в медленную даль...
Цветут сады.
И нежность снова в моде.
И - без надежды -
радость навсегда...
Прощай! Берег гулок и чист.
Я б мыслях, как в старой одежде...
А. Некроенко
Июльский вечер.
Выжженный закат.
Колеблется листва
деревьев молчаливых.
Прощально машет лапою сосна,
и месяц лодочкой плывёт несуетливой...
О берег бьётся мёртвая вода.
Но океан простора лиловатый
не спрашивает:
"Кто? Зачем? Куда?" -
здесь странствие
само собой крылато.
Ну что ж, отправимся:
нам не впервой
бросаться в обезумевшую Лету.
Не переплыть печали нам с тобой,
но это Плаванье
не требует билета.
Греби, дружище!
Ветер свеж и чист.
И мускулы звенят струной тугою.
Закат над головою так лучист!
так веет вечностью
сожжённо голубою...
Мчатся тучи, вьются тучи...
А.С. Пушкин, "Бесы".
Чёрный контур гор недальних.
трассы огненной змея.
Ровный рокот вспоминальный.
Дымной горечи струя.
Мчит машина в даль тугую,
вьются встречные огни...
Где они, кого люблю я,
кто мне дорог, кто мне мил?
Есть ли, нет ли?
Ждут далече
в это утро,
в дождь, туман
на земле печальной, вечной,
всей - в заплатах странных стран?
Мчимся, мчимся в чистом поле
/как сказалось до меня/.
только небо.
только воля
в ожерелье из огня...
Роскошная осень -
что ранняя старость людская:
полно украшений,
но всюду следы увяданья.
теплынь на припёке -
и сырость в тенистых местах.
Величие позы -
в душе одиночество, страх.
Но я не пеняю,
не сетую в этой поре:
высокие горы ведь
вечно парят в серебре.
Кто не был согрет
никогда на счастливой земле,
не станет рыдать
в сентябре, ноябре, декабре.
Подтянем подпруги,
огладим пустырь на челе
и вдаль зашагаем
по зимней, по светлой золе...
Подражаю Тао-Юань--Мину
в переводе на русский
Александра Гитовича
Я юность припомнил -
не так это было давно.
Был полон я сил и надежд,
по стране колесил...
тревожу я память -
как будто немое кино...
Вдруг ветер ворвётся,
о чём я совсем не просил.
И запах морской,
и душистое веянье рощ
нагорных, таинственных.
И поцелуев сандал...
Я счастлив, и в горе,
и греюсь в пылании звёзд...
А что бы я вспомнил,
когда б не рыдал, не блуждал?!
Обычное одиночество -
привычное состояние.
Когда всё пройдет и кончится,
нельзя угадать заранее.
Вот сердце гремит простужено,
и кровь по сосудам мечется.
В душе безнадёга уличная:
то снег, то сверкают лужицы.
Блуждаешь - один-единственный,
неведомый человечеству.
Дымится тоска и дыбится,
и взор по проулкам плещется,
и нет ничего знакомого
в ночном
бесприютном странствии...
Миллионы прошли бестолковые -
от Авеля и до Каина...
Возвратился,
пространством и временем полный.
О. Мандельштам,
"Золотистого мёда струя..."
Страна простёртых
сломленных полей,
лесополос, заросших
муторным бурьяном,
где вместо
розоватых снегирей -
огни кровавые -
сквозь снежные туманы.
Наш поезд мчится
мимо городов,
хибарки
ярой грудью раздвигая,
сквозь склады, кладбища,
угрюмую окалину веков,
сквозь октябри,
и феврали, и маи.
Куда вернёмся мы,
в какие тупики
воспоминаний
и надежд избытых?
По мне бы - в сад,
где домик у живой реки,
где речь струится
вечностью безбытной,
откуда вышел я,
безумный, озорной,
сознать стремясь
таинственные века веды,
куда вернусь,
разбитый и седой,
исполненный простором
всепобедным...
3 января 2013 г.
Набегают слова, как слёзы,
набегают, катятся, жгут,
как лавина дождей на берёзовую,
на весеннюю синюю жуть...
Зарастай, лиловей, страница!
Серебрись, моя голова!
Жил как не жил,
как дождь струится:
перегоны, платформы, лица,
грусть,
ресницы,
земля,
трава...
Эти старые сосны
помнят юность твою,
олений твой бег
неутолимый
по склонам и рощицам,
твои восходы и закаты,
восторги, обиды и
осознания,
горечь и озарения
слепительные,
головокружение первых
поцелуев
и жажду жизни
стремительно ускользающей...
Вкус воздуха.
Родника мелодия
незатейливо-нежная.
Ласки речки
ледово-жгучие.
Обещание счастья, которое
и было счастьем...
Эти старые сосны -
невидимки отечества
Юг черно-алый,
синего неба провал.
Здесь моё детство скрывалось,
здесь горевал...
Брат и старухи.
Мертвое время. Мечта.
Страхи и слухи.
Скуки ночной чернота.
Запах несчастья.
Эвакуации крест.
Нищий возврат из горластых,
из раскулаченных мест...
Где вы, сестрицы?
Брат накануне конца.
Эй, отзовитесь
зовом родного лица!..
Где это было?
Чёрным быльем поросло.
Там где могила
и воскресенье моё.
Зелёный, розовый
душистый дым!
Листков и лепестков
робеющее тленье...
В такую рань
нестыдно слыть седым
в студёной радуге
смятенья и сомненья,
как будто юность
наступила вновь,
как будто не было
пурги глухих веков
обид, и горестей,
и льдов тысячелетних...
Клубится зелень
воскрешённых веток,
и синий свет
летит сквозь облаков!..
Сердце надорвано.
Город гремит в голове.
Было бы здорово
путь завершить в полусне.
Близкого нет.
А далёкие сами в беде.
Скошенно, скомканно
поле безудержных лет.
Косноязычие.
Песни пределен полёт.
До неприличия
хор электронный орёт.
Было ли дельное?
Сотворено или нет?
Море поддельного.
Звёздный немыслимый свет.
Скоро закончится
сладостный жизни обман...
Как было солнечно!..
Как бушевал океан!..
В сторону Иосифа Бродского
В густосинем небе -
млечные облака,
Люди склонны к радости
более, чем к печали.
Встречаешь внезапно тех,
кого не видел века -
они улыбаются так,
будто намедни с тобой чаевали.
Весёлые школьницы намекают тебе,
что ты почтенный старик,
почти ископаемое,
и достоин всяческого уважения.
Свалка мусора у дороги
напоминает дневник
хулигана-двоечника,
не способного к обучению...
О как солнце хлещет
сквозь кроны легко!
Как весна бьёт в груди
студёными родниками!
Груди юных женщин
переполнены молоком!
Но повсюду таблички вопят:
"Не трогать руками!"
Может, выживу всё же
в этот яростный май?
Может, сотворю ещё
нечто радостное, родное?..
Где-то маются, воют...
Кто-то ласково вскрикнул - ай!
так любовь кричит,
сдаваясь без боя.
вот и я, пожалуй,
сдамся Маю-отцу:
в этом месяце, сказывают,
впервые я свет увидел.
Синева сквозит прямо в душу,
а по лицу
облака скользят,
как отстиранные обиды...
08.05.2013
От жары сводило губы.
От воды ломило зубы.
От тоски виски давило.
От любви щемило сердце...
Сколько б не пил - не напиться,
И любить - не налюбиться,
И смотреть - не насмотреться...
Когда расцветает
весь мир белорозовым,
когда зажигается дол зеленцой,
приветливо мчаться
дорогой берёзовой
и взор запускать
в оголтелый простор.
Зимою, и летом, и осенью светлою
скитаемся - ветром
заветов и снов:
"Привет, дорогая!
Прощай, безответная!.."
Но крылья взметаются только весной!
Селенья, посадки,
провалы, пригорочки
так призрачно вьются
на крёстном пути...
Но крылья распахнутые, упорные
одно напевают:
"Летучий, лети!"
Зелёным ливнем залиты поля
и темные безмолвные селенья.
тяжёлая апрельская земля
справляет влажной жизни новоселье.
Как распускает листики трава!
Как ввысь струятся древние деревья!
Глядишь, и сам сорвёшься со двора,
светясь необоснованным доверьем
к простору, людям,
миру и судьбе,
не делая на прошлое поправок,
как будто никогда не выл в борьбе,
прикладываясь мордою
об лавки...
Лети и пой!
Дыши в свою свирель,
заглядывая в голубые лица.
Рискуй, певец!
ведь на земле апрель,
освистанный побегами
и птицей...
Прозрачный небосвод,
что ласточкой расчерчен,
и месяц молодой -
кошачьим коготком,
и пением щегла
расцвечен тихий вечер...
Такую тишину
я не встречал ещё...
Спасибо, щедрый Друг,
за нежные подарки!
Вечерняя заря
не гаснет много лет.
Я в мире ухожу,
и долгий свет неяркий
прозрачной тишиной
мой заметает след
Бедняк беднякам
собирает посылку:
Немного орехов
и томик стихов.
Орехи, как видно,
накрал под сурдинку,
а том - рукописный:
сам стряпал, как мог.
Получит посылку
бедняга седая,
с сынишкой безумным
и грудой долгов, -
и писем взлетит
благодатная стая,
и грустное сердце
немного оттает,
и в пасмурном станет
свежо и светло...
там непогода,
а здесь - красота:
солнце и синь небосвода.
Жалко, что еду
отсюда - туда,
вдаль от родного восхода.
Здесь было детство
и речек испуг,
рощи - сквозь птичье сиянье.
там - что-то мрачное:
тучи и вдруг
трудности и испытанья...
Что ж, доберёмся, осмотримся -
там,
где непогода прольётся.
В тучах - прорехи, гладишь,
по местам...
Вот и душа улыбнётся.
Двадцатого столетья - он.
Я ж - мимо всякого столетья.
Марина Цветаева
тысячу раз ездил бы между
этих меловых гор!
Сто тысяч раз оглаживал бы взором
склоны в травах пожухлых!
Это родина, это
молчанье во весь опор.
Это суровое, нежное
небо миможивущих...
Есть я или нет меня -
это, нет, не прейдёт,
будет томить и радовать
души, глаза и чувства...
Будет рыдать кукушка,
будет пылать восход,
будет рождённый в пламени
мчаться в любви и грусти...
Как в сущности случайны строки,
подаренные небом нам.
Не впрок уменье, и уроки,
и опыт, взятый по годам.
Не впрок победы и печали.
Случаен откровений вид...
И только правда не случайна
и свет, что строки серебрит.
Какие искренние звёзды
над тёмным берегом стоят!
Как в воздухе погасшем грозно
приказы юности горят!
И вспоминается нелепо
пронзительность горючих слов,
несчастной молодости лето,
неутолённая любовь...
так подлинно, морозно, поздно...
Так свет заоблачный дрожит...
так искренне во тьме и звёздно
пылала жизнь!
Прекрасная великая страна,
распятая от края и до края,
твоих снегов я поцелуи знаю
и городов двуликих смрад и страх.
Я видел ярость, вероломство, крах
твоих властителей.
И нищету сограждан.
твоих торжеств угрюмую неправду
и ласковость еловую в глазах.
твои красавицы сдавались алкашам,
мне в сердце упираясь каблучками.
Но я не сетую: и эту тайну знаю -
отчаянья. Я сам почти кончал
от черной и чернобыльской печали.
От азиатско-европейских сих
до анашистской Азии в халате
всю жизнь бы оголтело колесил,
да жизни нет и сил едва ли хватит.
С того Твоей обочиной рулю,
с того колымским слогом негодую,
за то и проклинаю и люблю
ненастную, несчастную, родную...
| Пролог
|
| "Облезла фальши позолота..." | 5
|
| Снегопад | 6
|
| В дыму | 7
|
| Степь | 8
|
| Мартовский город
|
| Рубка | 10
|
| Подземная река | 11
|
| Предыстория | 12
|
| Высота | 12
|
| Лезгинка | 13
|
| Город спозаранку | 14
|
| В начале | 16
|
| Майская баллада
|
| "В мае будет сильный ветер..." | 17
|
| "Опять зелёными туманами..." | 17
|
| Гора детства | 18
|
| Май, мама, эвакуация, я | 19
|
| Цирк-шапито в Коканде в 1945 году | 20
|
| Баллада девятого мая | 21
|
| Чужие сны | 22
|
| Колыбель | 23
|
| Припоминания | 24
|
| Триптих со скрипкой
|
| Кампанелла | 26
|
| Смеется музыка | 27
|
| Скрипка Гварнери | 28
|
| На прощанье | 29
|
| Спокойные стихи | 30
|
| Дорога без конца
|
| Чужие люди | 32
|
| Гром небесный | 33
|
| Заморозки | 34
|
| Маляр | 35
|
| День первый | 36
|
| Старые башмаки | 37
|
| "Мы незваные гости, наверное..." | 38
|
| Убитый сад | 39
|
| Парикмахер | 40
|
| Ночь в ноябре | 41
|
| Рыжие | 42
|
| Город одиноких | 43
|
| Дон Кихот | 44
|
| Вечер | 45
|
| Вечерняя история | 46
|
| Дому студенческого общежития | 48
|
| Языческое | 49
|
| Пейзаж | 50
|
| Гроза | 51
|
| "Запах скошенного луга..." | 52
|
| Поединок | 53
|
| "А в мире сквозило..." | 54
|
| Высокий тополь | 55
|
| Дорога | 56
|
| Ночной маршрут | 58
|
| Рывок | 61
|
| Путь-дорога | 62
|
| Колымская тетрадь
|
| Восточный перелёт | 64
|
| Адам | 65
|
| Письмо | 66
|
| Самолетный набросок | 67
|
| Север России | 68
|
| Следы | 69
|
| Неурочная командировка | 70
|
| Тракт | 71
|
| Холода | 72
|
| Забытое время | 72
|
| Встречная | 73
|
| Сезон ветров | 74
|
| Пейзажик | 75
|
| Старатель | 76
|
| Оглянувшись | 77
|
| Длится тысячелетье
|
| Огни | 80
|
| Оттепель | 81
|
| "В домике угловом карачаевском... " | 82
|
| Свиток | 83
|
| Вечер в предгорьях | 84
|
| Поэзия | 85
|
| На прощанье | 86
|
| Млечный путь | 87
|
| Гора | 87
|
| Рядом с жизнью | 88
|
| Дома | 89
|
| Птицы | 90
|
| Незнакомка | 91
|
| Предчувствие | 92
|
| В пути | 93
|
| Ветер | 94
|
| Дождливый сонет | 95
|
| Вопрошающий в дожде | 96
|
| Майское - шутейное | 96
|
| Завистливое | 97
|
| Мамины командировки | 98
|
| "Дыхание ветра..." | 99
|
| Паломничество в Крым
|
| В пути | 100
|
| "Уезжаю, покидаю, подыхаю..." | 100
|
| Железная дорога | 101
|
| Крым | 102
|
| "Россия - Украина..." | 103
|
| Возвращение 2003-61 | 104
|
| Полдень
|
| Весна | 106
|
| После ливня | 106
|
| Облака | 107
|
| Кружало | 108
|
| Предутреннее | 109
|
| Капремонт | 110
|
| Утро пятидесятых | 111
|
| Прогулка 1988-3 | 112
|
| Ночной дождь | 114
|
| Пустырь | 115
|
| "Слова слетаются..." | 116
|
| Чёрный дрозд | 117
|
| Бросок в непогоду | 118
|
| Ночной электричкой | 119
|
| Стихотворение жизни | 120
|
| Железная дорога
|
| В дороге | 122
|
| Простые вещи | 123
|
| Подслушанное | 123
|
| Вокзал | 124
|
| Вечерней электричкой | 125
|
| Леди | 126
|
| Прохожий | 127
|
| Горная весна | 127
|
| Рабочая электричка | 128
|
| "Майские дожди..." | 129
|
| "Счастье - это утренний свет..." | 129
|
| "Гор лиловые обновы..." | 130
|
| Путь-дорога | 130
|
| "Азия - тоже женщина..." | 131
|
| "Суставы крутит, ломит спину..." | 132
|
| Иней
|
| Снегопад 2001 | 134
|
| Декабрь | 134
|
| Прохожий 2001 | 135
|
| Памяти О.М. и других | 136
|
| "Вечерняя электричка..." | 137
|
| На пределе | 138
|
| "Каждый отвечает за себя..." | 139
|
| Мартовский снегопад 2003 | 140
|
| "И снова утро, птичье, золотое..." | 141
|
| Непогода | 142
|
| Судьба? | 143
|
| Снежный март | 143
|
| Рыжик | 144
|
| Синева
|
| "Разводы неба голубые..." | 146
|
| "Внезапно на Земле..." | 146
|
| Август 2005 | 148
|
| "Дремучие предгорья..." | 148
|
| "Фиолет и сиянье..." | 149
|
| В лесу | 149
|
| "Прозрачная осень..." | 150
|
| "Вымираю в яркости осенней..." | 151
|
| "Панорама облаков над городом..." | 152
|
| На рассвете | 152
|
| "С утра кружился дождь над миром..." | 152
|
| Огни
|
| "Ясность, синь, простор, снежок..." | 154
|
| Улыбка | 155
|
| "Время остановилось..." | 156
|
| "Прозрачность тишины..." | 156
|
| Сквозь дождь | 157
|
| "Из безмолвия во тьму..." | 158
|
| "Ползут туманы ледяные..." | 158
|
| "Среди болота мира дольнего..." | 159
|
| Стансы сентябрьские | 160
|
| "Декабрьский рыженький денёк..." | 161
|
| Лесное | 162
|
| Октябрь 2007 | 163
|
| "Гаснет день, такой цветной..." | 164
|
| Обелиск | 164
|
| Огоньки | 165
|
| "Как дышится в апрельском гаме..." | 165
|
| "Опять земля зазеленела!.." | 166
|
| Живая тишина | 166
|
| "Роскошная весна..." | 167
|
| Певчий дрозд | 168
|
| В пути | 169
|
| "Какая красивая земля..." | 169
|
| Листопад 2008 | 170
|
| В конце ноября | 171
|
| Зимний путь | 172
|
| Старые сосны
|
| "Пустынная весна..." | 174
|
| "Ещё вчера темнела даль..." | 175
|
| Майская песня | 176
|
| Мгновенье | 177
|
| Ноябрьской электричкой | 178
|
| Осенний мотив | 179
|
| Предзимье | 180
|
| Первопуток | 181
|
| Апрельские бейты | 182
|
| "Бештау в дымке пепельной таится..." | 182
|
| Апрель 2011 | 183
|
| "Вот и слива расцветает..." | 184
|
| Май 2011 | 184
|
| Предвечерье | 185
|
| Поездка 2011 | 186
|
| Двустишия в сентябре | 187
|
| Памяти жизни | 188
|
| Ночной дозор | 189
|
| В пути | 190
|
| Песня | 191
|
| Старые сосны | 192
|
| Мемориал юности | 193
|
| Весна 2013 | 194
|
| Ночь 2013 | 195
|
| Май 2013 | 196
|
| "От жары сводило губы..." | 197
|
| "Когда расцветает весь мир..." | 198
|
| Поездка 2013 | 199
|
| Предвечерье 2013 | 200
|
| Посылка | 201
|
| Перед убытием | 202
|
| Странник | 203
|
| "Как в сущности случайны строки..." | 204
|
| "Какие искренние звёзды... " | 204
|
| Признание | 205
|
| А
|
| "А в мире сквозило..." | 54
|
| Август 2005 | 148
|
| Адам | 65
|
| "Азия - тоже женщина..." | 131
|
| Апрель 2011 | 183
|
| Апрельские бейты | 182
|
| Б
|
| Баллада девятого мая | 21
|
| "Бештау в дымке пепельной таится..." | 182
|
| Бросок в непогоду | 118
|
| В
|
| В дыму | 7
|
| Высота | 12
|
| В начале | 16
|
| "В мае будет сильный ветер..." | 17
|
| Вечер | 45
|
| Вечерняя история | 46
|
| Высокий тополь | 55
|
| Восточный перелёт | 64
|
| Встречная | 73
|
| "В домике угловом карачаевском... " | 82
|
| Вечер в предгорьях | 84
|
| В пути | 93
|
| Ветер | 94
|
| Вопрошающий в дожде | 96
|
| В пути | 100
|
| Возвращение 2003-61 | 104
|
| Весна | 106
|
| В дороге | 122
|
| Вокзал | 124
|
| Вечерней электричкой | 125
|
| "Вечерняя электричка..." | 137
|
| "Внезапно на Земле..." | 146
|
| В лесу | 149
|
| "Вымираю в яркости осенней..." | 151
|
| "Время остановилось..." | 156
|
| В пути | 169
|
| В конце ноября | 171
|
| "Вот и слива расцветает..." | 184
|
| Весна 2013 | 194
|
| В пути | 190
|
| Г
|
| "Гаснет день, такой цветной..." | 164
|
| "Гор лиловые обновы..." | 130
|
| Гора | 87
|
| Гора детства | 18
|
| Горная весна | 127
|
| Город одиноких | 43
|
| Город спозаранку | 14
|
| Гроза | 51
|
| Гром небесный | 33
|
| Д
|
| Двустишия в сентябре | 187
|
| Декабрь | 134
|
| "Декабрьский рыженький денёк..." | 161
|
| День первый | 36
|
| Дождливый сонет | 95
|
| Дома | 89
|
| Дому студенческого общежития | 48
|
| Дон Кихот | 44
|
| Дорога | 56
|
| "Дремучие предгорья..." | 148
|
| "Дыхание ветра..." | 99
|
| Е
|
| "Ещё вчера темнела даль..." | 175
|
| Ж
|
| Железная дорога | 101
|
| Живая тишина | 166
|
| З
|
| Забытое время | 72
|
| Завистливое | 97
|
| Заморозки | 34
|
| "Запах скошенного луга..." | 52
|
| Зимний путь | 172
|
| И
|
| "И снова утро, птичье, золотое..." | 141
|
| "Из безмолвия во тьму..." | 158
|
| К
|
| "Каждый отвечает за себя..." | 139
|
| "Как в сущности случайны строки..." | 204
|
| "Как дышится в апрельском гаме..." | 165
|
| "Какая красивая земля..." | 169
|
| "Какие искренние звёзды... " | 204
|
| Кампанелла | 26
|
| Капремонт | 110
|
| "Когда расцветает весь мир..." | 198
|
| Колыбель | 23
|
| Кружало | 108
|
| Крым | 102
|
| Л
|
| Леди | 126
|
| Лезгинка | 13
|
| Лесное | 162
|
| Листопад 2008 | 170
|
| М
|
| Май 2011 | 184
|
| Май 2013 | 196
|
| Май, мама, эвакуация, я | 19
|
| Майская песня | 176
|
| "Майские дожди..." | 129
|
| Майское - шутейное | 96
|
| Маляр | 35
|
| Мамины командировки | 98
|
| Мартовский снегопад 2003 | 140
|
| Мемориал юности | 193
|
| Мгновенье | 177
|
| Млечный путь | 87
|
| "Мы незваные гости, наверное..." | 38
|
| Н
|
| На пределе | 138
|
| На прощанье | 29
|
| На прощанье | 86
|
| На рассвете | 152
|
| Незнакомка | 91
|
| Непогода | 142
|
| Неурочная командировка | 70
|
| Ночной дождь | 114
|
| Ночной дозор | 189
|
| Ночной маршрут | 58
|
| Ночной электричкой | 119
|
| Ночь 2013 | 195
|
| Ночь в ноябре | 41
|
| Ноябрьской электричкой | 178
|
| О
|
| Облака | 107
|
| Обелиск | 164
|
| "Облезла фальши позолота..." | 5
|
| Оглянувшись | 77
|
| Огни | 80
|
| Огоньки | 165
|
| Октябрь 2007 | 163
|
| "Опять зелёными туманами..." | 17
|
| "Опять земля зазеленела!.." | 166
|
| Осенний мотив | 179
|
| "От жары сводило губы..." | 197
|
| Оттепель | 81
|
| П
|
| Памяти жизни | 188
|
| Памяти О.М. и других | 136
|
| "Панорама облаков над городом..." | 152
|
| Парикмахер | 40
|
| Певчий дрозд | 168
|
| Пейзаж | 50
|
| Пейзажик | 75
|
| Первопуток | 181
|
| Перед убытием | 202
|
| Песня | 191
|
| Подземная река | 11
|
| Поединок | 53
|
| После ливня | 106
|
| Предзимье | 180
|
| Предыстория | 12
|
| Письмо | 66
|
| Подслушанное | 123
|
| Поездка 2011 | 186
|
| Поездка 2013 | 199
|
| "Ползут туманы ледяные..." | 158
|
| Посылка | 201
|
| Поэзия | 85
|
| Предвечерье | 185
|
| Предвечерье 2013 | 200
|
| Предутреннее | 109
|
| Предчувствие | 92
|
| Прогулка 1988-3 | 112
|
| "Прозрачная осень..." | 150
|
| "Прозрачность тишины..." | 156
|
| Простые вещи | 123
|
| Прохожий | 127
|
| Прохожий 2001 | 135
|
| Признание | 205
|
| Припоминания | 24
|
| Птицы | 90
|
| "Пустынная весна..." | 174
|
| Пустырь | 115
|
| Путь-дорога | 62
|
| Путь-дорога | 130
|
| Р
|
| Рабочая электричка | 128
|
| "Разводы неба голубые..." | 146
|
| "Роскошная весна..." | 167
|
| "Россия - Украина..." | 103
|
| Рубка | 10
|
| Рывок | 61
|
| Рыжие | 42
|
| Рыжик | 144
|
| Рядом с жизнью | 88
|
| С
|
| Самолетный набросок | 67
|
| Свиток | 83
|
| Север России | 68
|
| Сезон ветров | 74
|
| Сквозь дождь | 157
|
| Скрипка Гварнери | 28
|
| Следы | 69
|
| "Слова слетаются..." | 116
|
| Смеется музыка | 27
|
| Снегопад | 6
|
| Снегопад 2001 | 134
|
| Снежный март | 143
|
| Спокойные стихи | 30
|
| "Среди болота мира дольнего..." | 159
|
| Стансы сентябрьские | 160
|
| Старатель | 76
|
| Старые башмаки | 37
|
| Старые сосны | 192
|
| Степь | 8
|
| Стихотворение жизни | 120
|
| Странник | 203
|
| Судьба? | 143
|
| "С утра кружился дождь над миром..." | 152
|
| "Суставы крутит, ломит спину..." | 132
|
| "Счастье - это утренний свет..." | 129
т
|
| Тракт | 71
|
| У
|
| Убитый сад | 39
|
| "Уезжаю, покидаю, подыхаю..." | 100
|
| Улыбка | 155
|
| Утро пятидесятых | 111
|
| Ф
|
| "Фиолет и сиянье..." | 149
|
| Х
|
| Холода | 72
|
| Ц
|
| Цирк-шапито в Коканде в 1945 году | 20
|
| Ч
|
| Чёрный дрозд | 117
|
| Чужие люди | 32
|
| Чужие сны | 22
|
| Я
|
| Языческое | 49
|
| "Ясность, синь, простор, снежок..." | 154
|
Иван Аксенов, Елена Резник, Митрофан Курочкин. Обсуждаем книгу стихотворений Станислава Подольского "Жгучий транзит"
Игорь Касько. В молчании несметном (о сборнике стихов С.Я.Подольского "Жгучий транзит")
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"
Последнее изменение страницы 14 Sep 2022
ПОДЕЛИТЬСЯ: