Сайт журнала
"Тёмный лес"

Главная страница

Номера "Тёмного леса"

Страницы авторов "Тёмного леса"

Страницы наших друзей

Кисловодск и окрестности

Страница "Литературного Кисловодска

Тематический каталог сайта

Новости сайта

Карта сайта

Из нашей почты

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

 

на сайте "Тёмного леса":
стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Станислав Подольский. Проза

Автобиографические заметки и список публикаций
Попытка автобиографии
Интервью
Облачный стрелок
Евангелие от Анны
Побережье
Новочеркасск - 1962
Последняя неделя октября
Черные очки
Борис Леонидович Пастернак
Упражнение на двух расстроенных струнах
Старый Кисловодск
Мама неукротимая
Глеб Сергеевич Семенов
Ирина Анатольевна Снегова
Памяти творянина (о А.Т.Губине)
Тигровые заросли (о А.Т.Губине)
Маэстро Рощин
Микроновеллы
Учитель и другие
Офеня
Заветы вождя
Председатель земшара
Конница - одним, другим - пехота...
"Враг народа" Мойше Рубинштейн
Снежный человек Алазян
Обелиск
Слуга
Ювелир
Мапа
Голос
Букетик
Гуливер
Околоточный Прунов
Технология лжи

Станислав Подольский. Стихи

След тигра
Стороны света
Жгучий транзит
Подземная река
Азъ есмь
Дождь
Старые сосны
Тексты
След тигра
12 стихотворений
Стихи, опубликованные в "ЛК"
Из стихов 1990 г.
Из стихов 2001-2002 гг.
Свободные стихи
Ледяная весна свободы
Стихи Я.Веткина

Станислав Подольский

МАМА НЕУКРОТИМАЯ

(ЭВАКУАЦИЯ)

Когда немцы во второй раз взяли Ростов, мама поняла, что медлить больше нельзя, потому что, возможно, через неделю-другую они будут в Минводах, и тогда уже никуда не уедешь.

Эвакуация не была объявлена, и людей ссаживали с поездов, если у них не было официальных разрешений на проезд. И тогда мама решилась на преступление. Она выправила себе "командировку" в Среднюю Азию, точнее во Фрунзе (тогдашнюю столицу Киргизии), где был прописан её подзащитный уголовник. Срок заключения его истёк, и он, освободившись, уехал. Но в "спецхране" осталось его имущество: несколько серебряных полтинников, офицерский ремень и ещё кой-какое барахло, так вот, маме якобы предписывалось вернуть отсидевшему своё зеку его вещи. Что и говорить - "филькина грамота". Но на бумажке стояла настоящая гербовая печать!..

Жили мы тогда в симпатичном собственном домике, утонувшем в глубине обширного сада. От ворот к дому вела мощёная тополевая аллея.

Мама моментально за сущий бесценок продала дом. Собрала необходимые вещички и продукты, и мы уехали: мама, папа (больной открытой формой туберкулёза), мой старший братишка, отъявленный хулиган десяти лет от роду, и я, древнерусский еврей кавказской национальности, в возрасте одного года и двух месяцев.

Ну, возможно, прицепилась к нам мамина сестра, тётя Шура, с двумя дочурками (а сын её Сюня в то время находился на фронте, где и погиб вскоре). Впрочем, наверное, они присоединились к нам уже во Фрунзе. Точно не помню. Но как бы они тогда выбрались с Кавминвод?

Короче, мама достала легальные билеты на поезд до Баку у знакомой билетёрши, которую она прежде защищала в суде от ложного обвинения в растрате государственных средств и даже выиграла тот процесс. Кстати, забыл сказать, что мама работала адвокатом, была довольно известна в городе. Правда, сотрудники из коллегии адвокатов всегда старались навязать ей уголовные дела, а гражданские приберегали для себя, потому что на уголовке невозможно было заработать приличный гонорар - не то что на денежных гражданских исках. Но мама умудрялась выигрывать казалось бы безнадёжные дела. Один её коллега, старый и очень принципиальный инвалид войны по фамилии Майзель (потом уже, после войны, когда я повзрослел и мог кое-что понять) объяснил мне, что в условиях беззакония и правового беспредела адвокаты-законники, знатоки Кодекса, частенько проигрывали дела. Мама же моя, крошечная и внешне беззащитная блондинка, обладала несокрушимым характером римского легионера. Она просто не признавала двух слов (понятий): "сдаюсь" и "отступление", была находчивой и неотступной, поэтому выигрывала, казалось бы, безнадёжные дела.

Позволю себе небольшое отступление от основной канвы повествования, чтобы ярче прорисовать характер моей мамы.

Однажды клиента мамы, главбуха строительной организации, за крупную растрату народный суд первой инстанции приговорил к "высшей мере" (расстрелу). В те годы "высшую меру" можно было схлопотать в два счёта. В краевом суде приговор утвердили. Мама подала кассационную жалобу в Верховный суд и сама поехала в Москву.

Знакомясь с материалами дела в Верховном суде, обнаружила вдруг в обвинительном заключении маленькую опечатку: вместо истинной суммы растраты, скажем, 100000 рублей там стояло 10000 рублей, то есть один ноль был утерян. На этой ошибке мама построила свою защитительную речь. С пафосом обвинила она местный суд в чрезмерной жестокости приговора, а краевой суд - в "механическом утверждении" решений суда первой инстанции. Она гремела о "безупречной служебной характеристике" подсудимого, который "единственный раз оступился", уступив требованиям руководства предприятия, истинным виновникам, которые, конечно же, остались "в тени".

Верховный суд согласился с доводами защиты и, основываясь на несоответствии тяжести преступления избранной мере наказания, отменил решение народного суда первой инстанции, заменив "высшую меру" на срок - пять лет заключения в лагере общего режима...

Конечно же, кроме маминой находчивости, в решении Верховного суда сработали и другие причины. Судья высшей инстанции, пожилой, насмерть перепуганный интеллигент, давно искал возможность приструнить провинциальных судей, которые вконец освирепели ещё в 37 году и повсюду чинили правовой беспредел, хотя на дворе стоял давно уже 1939 год. Но ему необходимы были твёрдые основания для смелого поступка. Мама своим выступлением дала ему возможность придержать "карающий меч правосудия". Ну, а местный и краевой суды не решились оспаривать удивительное решение верховного суда. Мама праздновала победу!..

Итак, когда немцы захватили Минводы, и никто уже не смог вырваться в эвакуацию, и 10000 наших соотечественников, собранных со всех Кавминвод, были расстреляны у стекольного завода - на окраине тех самых Минвод, наша семья с приключениями, но добралась до дагестанской Махачкалы.

В Махачкале нас всё-таки сняли с поезда и привели в железнодорожную милицию для разбирательства, так как "командировочное удостоверение" мамино выглядело весьма подозрительно. Разумеется, все напугались и приуныли: папа, братишка, тётя Шура и её хорошенькие дочки, - все, кроме мамы и меня (ну, я-то, конечно, просто ничего не соображал - по молодости).

Два-три милиционера с суровыми кавказскими лицами вели процессию подозрительных лиц, снятых с поезда, в помещение милиции. Кстати, почему-то железнодорожных милиционеров в ту пору называли в народе жандармами. Кто-то из арестованных рыдал, кто-то голосил. А вот мама решительно потребовала встречи с начальником милиции, предъявив конвоирам свое адвокатское удостоверение.

Рассерженный начальник жел.дор. милиции (а он как раз расположился в своём кабинете закусить под водочку) грозно вышел к строптивой "преступнице-пассажирке". Но когда мама подняла взгляд на него, готовая произнести пламенную тираду о бедствиях народных, она слегка опешила, но в следующее мгновение расцвела радостной улыбкой и с раскрытыми объятиями направилась к грозному стражу закона: "Магомед, дорогой! Какими судьбами?!"

Оказывается, Магомед Гаджи Магомедов года два тому назад служил в уголовном розыске Кисловодска и частенько общался с мамой по поводу её подзащитных грабителей, аферистов, воришек...

Стоит ли говорить, что через пару часов с помощью Магомеда вся наша беженская компания была водворена в ближайший поезд, следующий в Баку.

Поезд тащился страшно медленно. В вагоне было душно, несмотря на открытые окна: люди, как селёдки в бочке, стояли, сидели, дремали на третьих полках, часто поверх багажа.

Зато вскоре мы увидели море! Оно тянулось, как мираж, вдоль железной дороги, почему-то желтовато-серое, а не синее, как в сказках. И, так как поезд часто останавливался и часами стоял, смелые и шустрые мужчины и пацаны успевали добежать до моря, поплескаться, окунуться, освежиться.

На станциях по пути было пусто. Продуктов не было. Зато был иногда кипяток. Брат бегал с большим алюминиевым чайником за кипятком. И потом мы с удовольствием пили чай. Иногда чай заваривали придорожной травкой, другой раз калмыцким чаем. Прессованные чайные брикеты рубили столовым ножиком, бросали в кипяток, настаивали, добавляли какого-нибудь жира, подсаливали и хлебали ложками, как суп, закусывая сухарями: вкусно, сытно, питательно...

В Баку никто особенно не разбирался с беженцами. Нас поспешно погрузили на огромную пузатую баржу: пароходов наотрез не хватало. Барку тросом привязали к буксиру, и мы вышли в открытое море курсом на Красноводск, на ту сторону Каспия.

В море сильно штормило. Баржа была перегружена беженцами, двигалась переваливаясь с борта на борт. Вообще-то "движение вперёд" было почти незаметно и всё состояло из кренов, взлетаний и колебаний. Разумеется, никаких кают на барже не было, Люди расположились вповалку на палубе под жгучим солнцем. Жутко хотелось пить, а воды не хватало. Некоторых тошнило из-за сильной качки. Потом шторм на море усилился. С визгливым звуком разорвался трос, связывавший барку с буксиром. Снова закрепить трос не удавалось, и катер ушёл. Четверо суток барку швыряло по волнам, пока шторм утих, и снова появился буксир, к которому удалось прицепить барку.

После рассказывали двоюродные сестрички, что многие дети, да и взрослые, умирали то ли от жажды, то ли от инфекции: дизентерия, тиф...

Мне-то было удобно на руках у отца, который время от времени скромно кашлял кровью в большой клетчатый платок. Мама давала мне попить из армейской фляжки теплой неприятной воды. Так что плаванье я воспринимал как громадные бесконечные качели...

В Красноводске железнодорожная станция напоминала огромный цыганский табор. Люди сидели гнёздами - кто на каких-то тряпках, кто прямо на сухой пыльной земле. Пекло было ужасное. По-прежнему не хватало воды: её привозили к вечеру в бочках на конской или верблюжьей тяге, она была почти горячая и солоноватая на вкус.

Железнодорожных составов, конечно же, не хватало. Изредка уходили поезда, переполненные счастливчиками. Люди висели на подножках, гнездились на крышах вагонов. Нашей компании "дохляков" уехать явно не светило. Оставалось погибать на железнодорожных путях без воды, без пищи, без денег: сумма, полученная за родной дом, таяла на глазах...

Тогда мама кое-как поправила причёску, мазнула алой помадой по губам и решительно направилась на железнодорожную станцию. Там она разыскала кабинет железнодорожного прокурора и, невзирая на пронзительный протест секретарши, ворвалась в начальственный кабинет:

- Уважаемый товарищ прокурор. Мы с вами коллеги: я юрист, и не могу мириться с беспределом, который творится на станции. Воды, даже солёной и вонючей, не хватает. Пищи не достать. Буфет вечно закрыт. Уехать невозможно: мест нет, билетов нет, поездов не хватает. Люди болеют и мрут на глазах. Надо же что-то делать! Наводить советский порядок. Где ваша гражданская и партийная совесть?!..

Заявления мамины были простые, справедливые и очевидные. Но следует учесть яростный адвокатский пафос, интонацию твёрдой советской убеждённости в своей правоте и, самое главное, в арсенале мамы было острое "сверхоружие", которое применялось (возможно, интуитивно) в крайних, гибельных случаях, - совершенно невыносимый для слушателя тембр голоса, который, независимо от содержания речи, просто сводил окружающих с ума...

Через три минуты адвокатской речи несчастный чиновник с выпученными страдальчески глазами истерично вызвал начальника станции и дежурный наряд милиции:

- Пойдите немедленно с этой женщиной! Разберитесь! И отправьте её со всем её выводком первым же поездом! Любой ценой! Чтобы я её больше не видел! И не слышал!..

Таким образом, вскоре мы уезжали всем семейством из гостеприимного Красноводска на тормозной площадке товарняка. И горячий ветер полупустыни трепал наши давно не мытые волосы и обжигал наши счастливые лица! Перед нами открывалась безграничная загадочная Средняя Азия: Ашхабад - Бухара - Самарканд - Ташкент - Фрунзе... Удержаться в этом бесконечном бегстве-странствии не задавалось: не было ни жилья, ни работы, ни денег, ни какой-то разумной программы помощи беженцам: "спасение утопающих - дело рук самих утопающих"!..

Ненадолго задержались в Ташкенте.

Некий зажиточный милосердный узбек пустил нашу семью за умеренную плату отдышаться от бесконечного бегства в проходной комнатке (фактически в коридоре) своего глинобитного, но обширного дома.

К тому времени мы почти голодали: приходилось яростно экономить тающие в среднеазиатской жаре деньги.

Мама исхудала и казалась чуть ли не подростком со своей пышной гривой натуральной блондинки (наследство бабушки-польки). Двоюродные сестры напоминали тихие тени, не говоря об их матери, тёте Шуре; она и в мирное, относительно благополучное время была как скелетик - со своей вечно извиняющейся доброй улыбкой. Только папе азиатская жара пошла, вроде бы, на пользу: он стал меньше кашлять, и в мокроте у него стало меньше крови. Да и то сказать, он всячески сдерживался, чтобы не напугать осторожного хозяина: узнай тот о его туберкулёзе - мигом вышвырнул бы нас на улицу...

Вспоминается один довольно-таки забавный эпизод нашего ташкентского житья-бытья.

Бдительная мама наша приметила, что каждый вечер, возвращаясь с работы, наш хозяин (а работал он зав.складом продовольственных товаров в гор.прод.торге) обязательно приносил ящик-другой чего-то увесистого, предположительно - продуктов, и у мамы возник вполне криминальный замысел, который она тщательно разработала и осуществила.

Дело в том, что вышеупомянутые ящики аккуратно заносились в отдельную комнату без окон, грубо говоря, кладовку, дверь в которую была всегда под замком. Но замок-то был плёвый, обыкновенная "контролька".

И вот, как-то, в отсутствие хозяина (а домочадцы его как раз почивали в полдень во внутренних покоях: своего рода "сиеста"), мама обыкновенной шпилькой от волос отомкнула "контрольку" и проникла в "святая святых" нашего кладовщика. Включила свет - и обмерла: на прочных стеллажах вдоль стен до потолка громоздились настоящие сокровища нового Алла-эддина: штабеля изысканных консервов - икра черная и красная, шпроты, печень трески; головки и диски сыров; палки колбас - сыро- и горячекопченые, бревна светлых и смуглых балыков; полотняные торбы крепкого, чуть голубоватого рафинада, пакеты кофе в зернах, издающие африканский головокружительный аромат... От всего этого богатства можно было спятить, а от могучих запахов - просто-напросто потерять голодное сознание...

Надо ли говорить, что мама наша - отъявленная законница, идейно закалённая праведница, не мешкая наполнила предусмотрительно захваченную с собой наволочку изысканными гастрономическими драгоценностями - теми что полегче и подороже (кажется, опыт довоенного длительного общения с подзащитными уголовниками не прошёл даром!), аккуратно защёлкнула "контрольку" на дверях, предусмотрительно вложив целенькую бумажку в замок. Осторожно вынесла краденное из дому: робкая тётя Шура или кристально честный папа никогда не решились бы на такое!

Наволочку с кладом на улице уже перехватила тётя Шура: она как раз таки была более опытная в деле торговли. Она продала награбленное на баснословном ташкентском рынке (государство в государстве!) за хорошую цену и на вырученные деньги накупила уйму обыкновенных спасительных продуктов: муку, крупы, картофель, постное масло, даже немного фруктов, которые были здесь в начале урожайной осени довольно дёшевы... Короче, в результате этой дерзкой маминой операции мы прожили экономно, но безбедно целый месяц, отъелись, восстановили силы и были готовы к дальнейшим странствиям в безграничных просторах Средней Азии.

К слову сказать, честной кладовщик даже не заметил пропажи продуктов: слишком обширные были у него запасы "на чёрный день" - как пополнялись, так и уплывали время от времени частью на чёрный рынок, частью на неизбежные подарки начальству и разным "полезным" людям. Служба на таком хлебном месте тоже, скажу вам, не подарок, чревата опасностями и драматическими переживаниями. Опять-таки голодные и сытые воры так и вьются вокруг таинственных умопомрачительных складов... Но это его, добродетельного кладовщика, проблемы...

А наш маленький клан, с трудом раздобыв дефицитные билеты на почтовый поезд, уже мчался в столицу советской Киргизии, славный град Фрунзе, куда и была выписана не совсем убедительная мамина "командировка", не раз спасавшая нас от излишних злоключений, ибо сказано в великой канцелярской империи: "Без бумажки ты дурашка, а с бумажкой - человек!"

И вот мы во Фрунзе!

Столица братской республики встретила нас не слишком приветливо. С утра до ночи ходили мы по пыльным улицам, стучались в запертые двери, пытаясь снять комнатку для проживания и ночлега, - свободных не было. Город, как и вся Средняя Азия, был переполнен беженцами из оккупированных районов страны. Иногда возникала призрачная надежда, но плата за наём помещения была заоблачная, не по нашему тощему карману: к тому времени мы уже весь родной дом проели и прокатали. Так что мерещилась скорая гибель от голода и бесприюта.

Взрослые искали работу. Работа была, но только для имеющих прописку. Прописка была возможна только для имеющих работу. - Родной советский идиотизм. А возможно, в этих правилах был скрыт глубокий замысел: нечего дескать, праздному народу шастать по стране!..

Ночевали в сквере у вокзала. Много таких там было, поэтому милиция пугала, но не разгоняла народ. Питались впроголодь, чем придется. В этих условиях неожиданно добычливым оказался мой старший братишка - дерзкий, находчивый, агрессивный. Он как-то моментально спелся с местными пацанами. А они жили интересно и разнообразно. Например, если по дороге проезжала полуторка с картошкой или свеклой, мальчишки на ходу карабкались в кузов и старались выбросить на дорогу побольше овощей. Потом сообща собирали добычу и честно делились между собой.

Иногда подростки играли на деньги в "цок" или в "перевёртыши" (когда битой надо было ударять по монетке, чтобы она перевернулась; если удавалось - ты выиграл). Мой брат обычно выигрывал и "доходом" делился с семьёй. На хлеб и молоко хватало. Но эти копейки, конечно, не решали проблемы жизни и смерти. Спасла, как обычно, счастливая случайность...

Мама, усталая, огорчённая, брела как-то по пыльной "столичной" улице и вдруг заметила плачущего замурзанного малыша на обочине у арыка. Ребёнок вполне мог свалиться в воду. Мама присела к малышу, вытерла платочком ему сопли и слёзы, пересадила подальше от арыка.

В это время мимо прошествовали две прилично одетые дамы, не обратив внимания на плачущего ребёнка; они были заняты оживлённым разговором. Мама, как сказано, постаралась утешить малыша. Потом подняла свою светленькую головку и отчётливо бросила вслед уходящим дамам (причём с ещё одной своей особой интонацией, которая - я это сам видел потом, уже в мирное время, - заставляла публику в зале суда, где мама выступала в чью-то защиту, сморкаться и рыдать): "Бессердечные! Ребёнок потерялся, плачет. А им и дела нет!" И снова занялась малышом.

В это время одна из дам, видимо, расслышав упрёк, возвратилась, подошла к присевшей к ребёнку маме:

- Извините, конечно. Вы совершенно правы: мы были невнимательны. А вы, видимо, очень добрый человек. И я хотела бы с вами поговорить.

- Простите, но мне совершенно некогда. Мы беженцы. Моя семья не имеет крыши над головой. И я не знаю, где мы сегодня будем ночевать. К тому же работы нет. И средства на исходе...

- Вот об этом я и собираюсь с вами поговорить. Дело в том, что я жена крупного военачальника, и меня вызывает муж к себе. Он ранен, находится в госпитале. И я должна срочно к нему уехать. А мой сын учится здесь в институте. Ему осталось учиться месяц до госэкзаменов, и я не хочу срывать его с места. Может быть, вы, добрая и внимательная женщина, присмотрите за ним: оставлять ребёнка одного, хоть он и взрослый мальчик, мне не хочется. А я взамен постараюсь помочь вам с жильём и пропиской: у меня есть такая возможность...

В это время прибежала плачущая женщина, мать ребёнка. Она схватила малыша на руки и растерянно лепетала что-то по-киргизски. Потом перешла на ломаный русский:

- Простите дуру! Спасибо, что присмотрели за маленьким, не дали ему свалиться в арык. Я бы умерла, если бы он утонул! - был смысл её слов.

- Ничего-ничего, - успокоила её мама. - Будете впредь повнимательней.

Встала с корточек, отряхнула юбчонку. И пошла с озабоченной дамой к ней домой.

Жила дама в доме эвакуированных семей высшего ком/состава, дом выглядел очень прилично и даже охранялся постовым красноармейцем, чтобы случайные посетители не беспокоили жильцов. Для такого рода эвакуированных были предусмотрены льготы: жильё, работа, пайки. Кроме того мужья присылали им достаточно средств для безбедного существования.

И вот каким-то чудом мы оказались в таком доме, в светлой двухкомнатной квартире с балконом, кухней, с тёплым туалетом и даже ванной!

Дама сдержала обещание: маму прописали на её жилплощади. Вскоре она устроилась на работу в местную коллегию адвокатов, и жизнь наша резко улучшилась. Дел гражданских и уголовных было невпроворот. Гонорары были приличные. К тому же местные "баи", обращаясь за содействием к адвокату, непременно приносили с собой корзины снеди и фруктов. А там и папа нашёл работу бухгалтером на хлебозаводе и, возвращаясь после рабочего дня, приносил в портфеле незабываемые ароматные "французские булки", неповторимый вкус которых я помню по сей день. Я ходил в детский сад, мой братишка изредка посещал школу (предпочитал носиться с местными "хулиганами" по улицам и скверам).

К тому же мама, теперь уже влиятельная адвокатесса, помогла устроиться тёте Шуре с девчонками, а там вызвала к себе ещё двух родных своих сестёр и родственниц второго и третьего порядка. И, хотя бедные женщины со своими детишками пережили много горького и страшного, чудом избежали холокоста, теперь они собрались вместе, выжили, зажили не сладко, но по-человечески...

Может быть, потом когда-нибудь, при случае, я расскажу о нескольких судебных процессах, которые провела моя мама в столице советской Киргизии: она рассказала мне как-то на досуге. Весьма примечательные и яркие дела, в которых отразилось и время, и характеры участников, и личность адвоката, моей неукротимой мамы. Но это потом, когда-нибудь, если удастся...

А теперь скажу в заключение этого краткого повествования из времени эвакуации: как только стало известно, что наши освободили от немцев Северный Кавказ, мы всей семьёй срочно оставили гостеприимный Фрунзе и возвратились в родной Кисловодск, который, надо сказать, встретил нас не слишком приветливо.

С трудом нашлась комнатка в коммуналке. Помню, спали мы на полу, дожелта выскобленном и вымытом, так как никакой мебели у нас ещё не было. И когда мы с папой вставали утром с тощих матрасиков, то простынки были в каплях крови от раздавленных в полусне клопов...

Позже, со временем раздобыли всё же двухкомнатную квартиру в старом фонде, тесную, с печным отоплением, зато с просторной воздушной верандой...

Была возможность вернуть наш собственный дом с садом: вышло такое постановление, что если жильё в период эвакуации было продано за бесценок, то его можно вернуть за ту же цену. Но мама решительно сказала: "Ничего возвращать не будем: те гроши нам жизнь спасли"...

На этом, пожалуй, можно поставить точку, завершить этот кусок неожиданных для меня самого воспоминаний об эвакуации во главе с моей мамой неукротимой.

  25.04.2015, Кисловодск

 
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"

Последнее изменение страницы 14 Oct 2018 

 

ПОДЕЛИТЬСЯ: