Я. Веткин
Новочеркасск
"Литературный Кисловодск", N36
ЛЕДЯНАЯ ВЕСНА
ПРЕДВЕЧЕРЬЕ
Какие-то озябшие кусты - красные.
И первый снег - совсем не первый снег.
И наплевать на всё роскошно, по-царски,
очень хочется мне...
Мне б не видеть Вас
и осеннего сада.
Мне б не быть присутствующим -
как в кино.
Мне б уйти -
как сумерки
падают в осадок,
чтоб в стеклянном воздухе
отстоялась ночь.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ РОМАНС
Здесь южная ночь, как копирка,
мерцание звёзд переводит
на свиток вечернего неба.
Темнеет - как патока льётся...
И вот уже дьявол смеётся
сквозь звёзды, как будто сквозь слёзы...
Здесь много таинственных стен.
Здесь нет синеокой Кармен.
Напрасная музыка - соло -
сквозь храп раздаётся из окон.
Испания здесь без испанцев,
как танец для грустных танцоров...
И вот уже дьявол смеётся
сквозь звёзды, как будто сквозь слёзы...
Вот-вот зарыдает сквозь смех!
ГОСТИ?
Мы незваные гости, наверное,
на земле этой, сирой и серой.
Мы пришли - нам не приготовили
ни решений, ни крова, ни веры.
Есть запреты - нет разрешения.
Есть запоры - да нет простора.
Видно, надо самим оценивать.
Видно - снова кроить и строить...
Не успели скроить - отброшены.
Не успели: все стойки заняты...
А уж вновь - с глазами-вопросами
дорогие гости незваные...
ПРЕДРАССВЕТНОЕ
Опять в сумерек синюю тину
скользнул холодный рассвет...
Как медленно падает дней гильотина
на длинную шею лет...
А будни - как будки.
А будки - собачьи.
И душит такая тоска,
что, кажется, сердце
взорвётся, как мячик
под тушей грузовика...
Так пусть в эту синюю сумерек тину
сквозит холодный рассвет.
Пусть - песня!
Пока доскользит гильотина
на длинную шею лет...
"Литературный Кисловодск", N37
ОДНАЖДЫ В МАЕ
ОТТЕПЕЛЬ
Ветер гулко гулял всю ночь,
разрывая снежные маски.
Мир проснулся, грязный от слёз,
мокрый, взорванный, настоящий.
А наутро вновь замело
и холмы крахмально одело.
И простёрлась земля светло,
как большое мёртвое тело.
Чистота разлилась вокруг,
снежно-бела и бело-ложна.
И кричали лица подруг:
- Невозможное - невозможно.
Никогда не вернётся май.
Никогда не воротится милый.
Поломайте! Ломайте, лома,
эти мыльные линии мира!
На закате розов мороз.
Темнота принесла ненастье.
Мир проснулся, грязный до слёз,
мокрый, взорванный и настоящий.
ПЕЙЗАЖ
Старый вид из окон невесёлых,
снова ты передо мной стоишь -
рвань дворов, обшарпанных и голых,
с латками раскрашенными крыш.
Сколько лет нелепых отзвонило!
Сколько здесь улыбок отцвело!
Сколько лиц, и ласковых, и милых,
вихрем маскарада пронеслось!
Здесь объятья одинокой койки
грудь сжимали обручем тоски.
А под гик студенческой попойки
ходуном ходили потолки.
А ночное сердце тонко билось
в это заалевшее стекло...
Сколько снов несбыточных разбилось,
звёздною метелью замело!
Знают только тёмные карнизы,
как глаза остыли и устали,
затуманили свой звонкий вызов,
замерцали серым блеском стали.
Двадцать две весны - совсем немного,
и в словах звучит шальная медь.
Но от горькой пустоты, ей богу,
не смешно бы было поседеть...
Но в душе весёлых сил осталось -
сколько в ней печали не ложись!
Может где-то в мире затерялась
гордая неведомая жизнь?
Мне б шагнуть на шумные дороги -
чтоб дышало небо горячо!
Мне б размаха синего под ноги
да мечты котомку за плечо!..
Отпылала юность, и не знаю,
сколько ещё силы унесёт...
Может, просто я в тебя играю,
бородатый дядя Дон Кихот?..
Посмотрю из окон невесёлых -
снова ты передо мной стоишь,
рвань дворов, обшарпанных и голых,
с латками раскрашенными крыш.
1962г.
ДОМУ СТУДЕНЧЕСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ
Случайный, как в дороге чайная,
меж дней и гарнизонных бань
ты возвышаешься печально,
пятиэтажный, словно брань.
От крыш до прачечных знакомый,
не свой и всё же не чужой...
Я каждый год вот в этом доме
взбирался выше этажом.
На первом, истово-старательный,
куда ни обращал я взор -
всё заслоняла "начертательная"
и чей-то собственный забор.
По сессиям и по ступеням,
по трудным датам
всем сердцем шел я постепенно
на пятый...
Пришёл - открылась синь высокая
и улиц узенький уют.
Да тонкие верхушки тополя
сюда совсем не достают.
С фаянса голубого круто
стекает в землю жёлтый зной...
Мне стало жалко почему-то
шептанья крон над головой.
И этот год пройдёт, как не был.
Шагну, куда ни прикажи...
Как жаль, что не уходят в небо,
а лишь - в другие этажи.
А ты - меж дней и чьих-то чаяний,
среди садов, трудов и бед -
отстанешь тихо, мой нечаянный
сверхштатный университет.
1965г.
* * *
Люблю грозу в начале мая!
Ф.Тютчев
Люблю грозу в начале мая,
костры - в начале сентября...
Люблю февральские морозы,
которым кончится пора...
Люблю июньский горький полдень
и августовских яблок град...
Люблю, чтоб бился водопад
о грудь мою руном и рогом -
ревучий водяной баран,
кипящей лунною дорогой
или - судьбой о барабан...
Сквозь смуту глаз - указ и ярость
люблю казачки молодой,
которая к душе припала
всей степью смугло-золотой...
Люблю глядеть, как небо студит
по-девичьи тугие груди
Кавказа /глаз не отогреть!/...
Люблю я речек светлых речь.
Любил бы лошадей стеречь,
уча шмелиные жужжанья...
В прицеле солнечного жала
люблю лениться...
Но и ведь -
работать насмерть, жить и петь,
как степь в грозу
жила и ржала, -
чтоб песня сердце разрывала!..
Любил, люблю и буду впредь
любить!
Чтоб места не осталось,
когда уже ни смять, ни сметь,
да и припомнить не суметь, -
так недвижимо, так устало
о чем-то медленном, о малом,
о недолюбленном жалеть...
1962г.
"Литературный Кисловодск", N39
БАЛЛАДА О ХРАНИТЕЛЕ ОГНЯ
Погас огонь.
Он только что дрожал,
он только что дышал
светло и тонко,
и он погас!
А человек бежал
от родичей,
от предков,
от потомков,
от мести тех,
кто потерял опору,
от тихого укора
детских глаз,
от горьких мыслей
он бежал за горы,
от совести своей:
о-гонь по-гас...
Огонь погас.
Сгустилась ночь вопросов.
Огонь погас.
Он раздувал.
Он звал.
Осталась вонь, надсад и папиросы.
и пустота,
как новый гулкий зал...
Огонь погас.
Никто ещё не знал,
не клял, не звал,
не каркал, не пророчил.
Огонь погас,
как тыщу лет назад...
как блещет месяц
саблезубой ночи!
Она вползла
на мягких лапах тьмы,
она ждала, когда погаснут мысли.
Они погасли - в нём,
и вот над ним
двенадцать полумесяцев нависли.
И он бежал,
как тыщу лет назад
ущельем улиц,
узких и суровых,
пещерой дней,
тревожных, как вокзал...
О, как он жаждал
озаренья словом!
О, как он ждал...
А ночь дышала
где-то по соседству.
А ночь
по следу красному гналась.
И он вдруг встал
и в жадный жёлтый глаз
швырнул комочек
разрывного сердца...
Мужчина был устал.
Стелил постель.
Смеялся и курил.
Курил и плакал.
А ночь металась
среди красных стен,
как смоляной
горящий факел.
Он факел взял.
Глотая гарь -
седым
он к людям вышел
среди бела дня...
Вы видели его?
Смеялись вы над ним -
беспомощным хранителем огня?
1962г.
КАК ПОСТРОИЛИ АВТОСТРАДУ
Улица - уличкой
считалась сначала,
уличка, зеленая,
как заросль молочая.
Над уличкой кричали
веселые грачи.
Уличку качали
курчавые ручьи.
На уличку уставились
глазища каланчи.
По уличке хрустящие
возили калачи.
Вдоль улички битые
валялись кирпичи.
Уличка состарилась,
уличка устала,
уличка отчаянно
под бричками кричала...
Но дядьки меднолицые,
с лицом, как кирпичи,
решили нашу уличку
серьезно подлечить.
Лечили кирпичами,
ломами простучали,
бульдозер, как бульдог,
рычал на каланчу, -
И каланчи не стало.
И калачей не стало.
И красными домами
стали кирпичи.
А уличка сначала
лечиться не желала,
вертелась, урчала,
юлила, как могла...
А потом разгладилась
под бегемотными катками.
А потом - помчалась
и прямо легла -
как черная-черная
свистящая стрела!
"Литературный Кисловодск", N40
ЮНЫЕ СТРАДАНИЯ
ВЕСЕННЕЕ
Что случилось с моей судьбой?
Я не в силах в это поверить...
Даже газ на кухне - голубой!
Даже в кухне - голубые двери!
Никогда я не был любим.
Никогда... Всерьез говоря,
Я горю! Голубой дым
Улетает в фортку зазря.
О, Весна! Это твой закон!
Где такое могла ты взять?
Даже серый кухонный кот -
Голубые открыл глаза!
Ну, а мне как не быть теперь?
Я не сер, а, его не лучше,
Отворил голубую дверь
Прямо в охру утренней тучи!
Я - зеленая ветвь весны!
Что мне кухни и что мне чад!
Голубые ветра Весны
Прямо в сердце мое стучат!
РАЗМОЛВКА
Снова по крышам суровым
скользнул закат.
Опять от тебя ни слова,
ни звонка.
В окна чернил плеснули.
В башке галдеж.
Жду... А сердце тоскует:
когда придешь?!
Секунды хрупко и точно
стучат о стол,
четкие, как пощечины
ни за что.
Давно ночь лиловые
зажгла миры.
Подай одно слово мне!
Приди! Цари!
Видишь - нависла адская
нощи ширь.
Приди! Освети радостью
нощь души!..
Нейдешь... Снова мне хочется
в твое лицо
жестким, как одиночество,
швырнуть словцом!..
Восход льдину ночи
крушил сплеча.
Она молчала... А впрочем
и он молчал.
ФОТОКАРТОЧКА
Во мне, толкуют, мало современности.
Мол, взгляды на любовь не широки,
Что фото-девушке,
и маленькой, и древненькой,
Пишу, старея, нежные стихи...
Что не трясусь, как мученик на плахе,
Не брежу ночью атомной войной...
И, будто бы, чуть-чуть
не начинаю плакать,
когда с чужбины возвращусь домой...
Какая-то ошибка вкралась, верно.
Всю ночь меня тоска гнетет и страх,
Что фото - ложь.
А я такой же современный,
Как боль в висках или любовь в тисках.
СМЕРТЬ, И ДЕВУШКА, И ПОЭТ
Смерть тащится тротуарами.
с молодыми, злыми, старыми,
что топочут и лопочут,
в шляпах, в кепочках рабочих...
Ей навстречу - Юность стройная,
простодушно-непристойная,
рыжеватая, влюбленная,
в свитре, в шапочке с помпоном...
Замер я. А эта - рядом:
- Подержать чего во надо ль?..
- Подержи мое неверие.
Дай, возьму перо невечное,
да листок бумаги ветреной,
да мгновенье быстротечное -
одарить Её бессмертием...
Я люблю её, неверную,
быстроглазую, мгновенную!
В улетающую - верую! -
в озарившую, отвергшую,
подарившую бессмертие...
* * *
Надоело, смертно надоело
жить судьбой взведенного курка,
как несытое чужое тело
надоело б ласковым рукам.
Офальшивел. Опустел. Огрубел...
Боже мой, какой несчастный вздор -
то что часто повторяют губы
бормотанье дальних поездов.
Оттого что ветер зол,
как пристав
с поволокой синею в глазах,
оттого зовет куда-то пристань,
оттого измаялся вокзал.
Надо что-то начинать с начала,
с чистого, чтоб было по нутру.
Может быть с далекого причала,
где сойду однажды поутру...
Буду жить взволнованно и просто,
уставать, смеяться и тужить.
Буду выходить на перекресток
и кого-то долго сторожить,
долго ждать...
Дождусь ли?..
Звёзды колкие
заметают непонятный след.
Словно свет на козырьке казенном -
снег.
НОВОГОДЬЕ
Как из лопаты сыплет снег.
Как шуба на ватине небо.
Давно людей на свете нет -
Есть бабы снежные и деды.
А может, шляпы заломив,
Как донкихоты в светлых латах,
Скользят разведчики Зимы
В своих крахмальных маскхалатах!
Спешат остановить донос,
Что Дед Мороз, седой и древний,
хрустальный терем преподнёс
Какой-то снежной Королевне.
Хозяйке радостную весть
Они доставят через час,
Что Мальчик-с-пальчик где-то есть
В громадных вежливых очках.
Что он серьёзный, словно гриб,
Что странный очень вообще,
Что, будто, сердце подарил
Печальной снежной девочке...
Зима одарит малыша
Снегами нежно-голубыми
За то, что дочка невзначай
Красавца Леля полюбила...
А снег валит, угрюм и сед,
Смешавши землю с хмурым небом.
Давно людей на свете нет -
Есть бабы снежные и деды...
"Литературный Кисловодск", N41-42
ЗОВ!
ПЛАВКА ВЕСНЫ
I.
Детский кошачий плач.
Женский кошачий вой.
Это пахнуло весной!
Это весна занялась!
Это весны ледяной
неодолимая власть!
Это запахло весной!
Это весна зачалась!
II.
Выси - и стылая ясь!
Выси - и свет голубой!
Жизнь, ты опять началась -
только дохнуло весной!
Это стихий молодых
мир, и боренье, и связь -
ветра, огня и воды!
Это весна началась!
III.
Девий серебряный смех -
и зацвела коновязь!
Сердце! - Для бед и утех
снова Весна родилась!
Это Вселенной самой
женская поступь и страсть!
Это в угрюмый покой
снова Весна ворвалась!
IV.
Тополи впились в простор.
Город прозяб - и в огне!
Мир корневищ и основ
ожил и бредит во мне!
Вечно-сырое, как сад,
мечется, кровоточа!
Это мне в сердце сплеча
март ледяной постучал.
V.
Древний безудержный зов -
в ржанье кобыл молодых.
Горный поток жеребцов -
рыжих, каурых, гнедых.
Ах, что за бег! Что за мах! -
Гул тридевятых земель.
Весь в лепестках и зрачках
издали скачет апрель!
VI.
Солнце - и мрак, и мятель.
Ясно - и снова хоть плачь.
Это - пора новостей,
света и неудач!
Это к нам - вестник и сват
бедствий, работ и путей -
ветрен, несметно-крылат,
март, словно грач, прилетел!
Март 1980г.
ЛИЦО ЗЕМЛИ
Со всем: с угодьями, с сугробами,
с народами и половодьем, -
лицу с мазутными разводами
земля весенняя подобна.
От сини - на четыре стороны -
до бури, свищущей над пожнью,
я дорожу ее нестертыми
чертами, выраженьем, дрожью.
Признания не обязательны.
Важнее то в конце концов,
чтоб все честнее, все признательней
родное прозревать лицо
с его внимательными далями,
с его спокойствием - средь бед
и праздников - всей небывалостью
в весенней шири и судьбе.
ЗАУТРЕНЯ
Туман. И сохатые
ветки стучатся
в просторное утро
над крышами сирыми.
Деревья блуждают -
поджары, несмяты,
черны и рогаты -
в белесом и стылом.
Сорвутся снежинки.
А ветер - притихнет,
прислушиваясь,
сдерживая дыхание...
Не дрогнет пруток,
и ступенька не скрипнет.
Продрогла душа
в отсырелом и хриплом...
Лишь птица весну
наполняет сиянием
посвистывания...
СКАЧКА
Б.П.
Черный конь, озорная стать.
Что соперник ему, что ездок!
Рвется тень свою обогнать
Раздирающий-Пасть-Уздой!
Глаз разумный в слезах.
Рябит
близь - напруженна и тесна.
Тщится - сердце опередить
Конь, бушующий, как весна!
Нервно-женственный нрав коня -
растоптать, но не уступить!
О, какой непреклонный нрав -
связь с землёю не оборвав,
одиноко просторы крыть...
Силясь вечность опередить,
оголтелою синевой
над обугленною землей
мчится Конь - грозовая прыть,
дикий, словно полночный вой...
"Литературный Кисловодск", N43
ОТЕЦ
(Баллада о бухгалтере)
Ветер нервной рукою
треплет сухой ковыль.
Но здесь, на плитах покоя,
забвенья пыль.
Я камень отцов поправить
пришел - раз в год,
пришел растревожить память,
Понять его.
В мире будней и боен,
обыденной лжи
какою своей судьбою,
зачем он жил?
Был из людей-невидимок.
Не нелюдим,
но средь родных и любимых
сердцем один.
Ночью - отчетностей горка,
счетов щелчки,
тень над потертой конторкой,
с ниткой очки...
Длинной сутулясь худобой,
к нам подходил
доброй рукою потрогать
сонные лбы...
В семь уезжал на работу...
Но отчего
было лучинное что-то
в виде его?
Было кручинно и горько,
будто сгорал
он, но - лучился
и горя - не открывал...
А вечером снова - косточки
счетов щелкали,
и вились морщины жесткие
бритыми щеками...
"В жизни жука не обидел! -
хают и хвалят. -
Был неказист и обыден.
Не был нахален".
Ваш ведь умишко - приценишься -
грош от души,
в вас, обиравших процентищи
с этой Души!
Листьями банными влипнув -
к сердцу, под платье, -
боль человечьей улыбки
где угадать вам!
Баланс своей жизни трудный
подвел он сам,
себе оставляя - будни,
праздники - нам.
Но в будни и в праздник любой,
в бессонницу ночи ли
дарил он - без меры - любовь.
Ему - одиночество...
А память листает прошлое...
Прочтешь ли пот?
Пройдешь ли в прошлое, плоское,
как бухучет?..
Жизнь вложила жестоко
удар в удар.
Он нес безмолвно, до срока
мучений дар.
Мужественно-спокойный,
забытый - сам друг с судьбой,
он не был душою воин,
но вынес печаль и боль.
Осенью солнечно-четкой
он разорвал тиски
рыжей пасти - чахотки,
рыкающей - тоски.
Но в саже снежного мрака
ждало удушье рака...
Грузно болезнь и забота
сжимали круг...
Грустно застыла на счетах
ласковость рук...
А там где яма размазала
испуганный рот
мозгляк-коллега размазывал
про бухучет...
Кресты. Тленье. Тени
немей "Эм".
Сколько тем для поэмы -
грустных тем.
А он - знаю - сказал бы -
сух и тих:
"Мертвым не нужно жалости.
Ты живых
помнишь?.."
Помню!
Огромными
жаркими кулаками -
в сердце - маятник - крови!
Я - памятником
встал - от любви до горя -
сердце зажав руками!..
Холмик... Памятник... Холмик...
Поросль... Заросли... Камень...
Ветер нервной рукою
рвет с корневищ ковыль.
И нет у кладбищ покоя -
есть боль и пыль.
1962-1982
"Литературный Кисловодск", N44-45
БЛУДНЫЙ СЫН
/Возвращение/
Он возвращается домой,
где не бывал давным-давно,
где детство бросил на пороге,
где горы гибки и пологи, -
туда спешит.
Он трудно, неразумно жил.
И вот вернулся - к силам ржи,
вернулся - к словарю Весны,
большой, но - сын,
меньшой ведь сын.
Он так спешил!
Пусть под любимыми руками
обидные заноют шрамы.
Он больно будет повторять
за волей - здравствуй! -
долю - мать...
И не спешить...
Но вот вернется он домой,
где не бывал давным-давно,
и вдруг заметит, сам не свой:
здесь всё совсем не для него.
Куда спешил?
Здесь в каждом камешке любовь!
Но - для других, не для него.
И тополя шумят вокруг,
не для него роняя пух.
Куда спешил?
На этих улицах горбатых
чумазые, босые даты,
надежд прогорклые года
не угадать, не угадать, -
как ни спеши.
В чаду сиреней неуклюжих
он груб, и странен,
и не нужен,
Громов и горестей страна
другим - по горсти - раздана.
Пусть не спешит.
А дома - холодно и пусто,
повисла паутина грусти,
и мама, штопая носок,
беседует сама с собой.
Он к ней спешил!
Седая сеть сухих морщин
ему о многом промолчит.
Руки иссякшая державность
его пригладит - как ужалит.
Дождалась!..
Ушел в загадочные дали
мальчишка с чистыми глазами.
Дождалась. Вот он,
тесно рядом -
мужчина
с потрясенным взглядом.
"Не надо!" -
И замолчит.
Чем ей воздать?
Есть доля - Мать.
Есть боля - мать.
Она ждала.
А ей самой,
усталой,
надобен покой,
чтоб не спешить...
Он вдруг заметит, вспомнит вдруг,
как день за днем сходился круг
и к прошлому вернулся, вспять, -
чтоб брошенное потерять?
Затем спешил?..
Он, задохнувшись, по откосам
рванется - к травам, рухнет - в росы
разыскивать Исток Души...
Ему ответит Судный Мир:
"Что ж не спешил?.."
Но он еще спешит - домой,
где не бывал давным-давно,
где детство бросил на пороге,
где горы гибки и пологи...
"Литературный Кисловодск", N47
МУЗЫКА НОЧИ
ФРАГМЕНТ С ОТТЕПЕЛЬЮ
грязь золотится,
струится, линяет,
злится -
но чистого звона сверкает
нежная тварь
из водостока,
забитого ржавью...
Март разражается
слякотной явью
в самый январь!
Дрогнут деревья,
разуты, разъяты,
кляты, -
но столько несет бриллиантов
капельных
веток разлет,
инистых столько
кристаллов бесценных
плечи, и руки,
и шейку оденет -
вряд ли красотка снесет,
пьянок, прилавков
и спален хозяйка...
Бедная! Где ей
до бледной Незнайки,
ряженной в лепет и лед!..
Ветер небритый,
сырой, наркоманный,
воздух бензинный,
резинный, туманный
странно таит кислород...
мир не жилой,
ножевой -
но живет...
Так - круглый год
Янв.1987г.
ПРЕДУТРЕННЕЕ
Сухие снежные просторы.
деревьев черных смутный шорох.
глухие темные дома.
И люди, вставшие до света,
бредут впотьмах, кой-как одеты,
на труд, на подвиг - кто куда..
Февр.1987г.
ПОСЛЕ ОТТЕПЕЛИ
грязный вечер.
К звездам, в млечность
взмывы вьюжные
деревьев.
Льдистый месяц,
бледный, вешний,
битым зеркальцем
апреля.
Цвирки птицы
одинокой
растревоженно-
понятны.
месяц -
стиснутое око.
небо - в слезных
звездных пятнах.
А душа
бредет куда-то
меж деревьев
черно-белых,
где земля
светлее неба,
потому что
поседела,
потому что
одинока,
потому что
не у дела...
Месяц. Птица.
Снег глубокий.
Свет молчальный
без предела
Янв.87г.
ТРЕВОГА
Седеющий город...
немые разрыву кустов...
Звереющий город рычащий -
в погоне за счастьем,
за тающей жизнью, за хлебом,
за граммом участья...
Рыдающий город ночной
в содроганьях мостов,
в слезах огнецветных
зияющий черный простор...
где в небе моторы
незримо рокочут
и что-то там точат,
чего-то там ищут,
торчат и угрюмо рычат,
и снег, верно, там высыпают -
и бомбы витают,
холодные, белые, тесно
несутся во мраке отвесном -
белесый сплошной бомбопад...
А снег молчаливо слетает,
и пудрит, и тает - не тает,
и в теми кружит, и ложится
на шапки, на крыши, на лица,
на темное сердце валится,
на бедные чьи-то ресницы
ложится - и больше не тает...
И стылые взрывы кустов...
А кто-то не спит и плутает
в безмолвии снежной бомбежки...
А жизнь под шумок утекает...
Я к смерти еще не готов
29дек. 1987г.
"Литературный Кисловодск", N48-49
ОСЕННИЕ МЕДИТАЦИИ
ТОПОЛЬ СЕРЕБРИСТЫЙ
Тополь стоит серебристый,
упругие ветви раскинув.
Люди звенят серебром:
последняя пристань, плати.
Вмиг разлетелся вокруг
одуванчик бабьего лета.
Летит паутина.
Вдруг загремит ураган -
не смахнуть паутину ему
с материнской щеки.
Колокол солнца звенит,
медью сады заливая, -
звонко даже дышать!
Медью волос залита голова.
Тянутся мысли стаями.
Я весь - как осенний сад,
Тополь стоит серебристый,
один среди моря асфальта.
горько словам на губах:
"Скоро останусь один".
ПОГАСШИЙ МАЯК
Звонкими волнами где-то вдали
легли травяные холмы.
Я позабыл этот зов,
этот светло-зеленый мир.
Смолкли моторы. Шторм. Прости!
Я лодку по ветру пустил.
В синюю гавань, где ты грустишь,
я позабыл пути.
Плещет парус - крылом - вперед!
Тёмен его полет.
Маяк не зовет. Я крылья сложил.
О ночь разобьюсь, о лед!
но сумрак растает. Взойдет опять
дня золотого взгляд.
где я теперь? Впереди - на пять...
Или тысячи лет назад?
Парус - на луч, встающий из моря, -
видно, летел не зря!
Вновь заведу моторы я - слушай! -
когда зашумит заря.
Пловец с потопленного корабля
не зря в океан гребет.
Пускай он путь позабыл назад.
Ведь есть дорога - вперед!
СИНИЕ ПЕСНИ
Птица устала, сбилась с пути,
синяя, как бессонница.
Странная... Сидит... грустит...
не может птица без солнца!
Я слышал, моряк ушел с корабля,
закрылся от моря шторами.
А шторы - синие, как моря...
не может моряк без моря!
Умчалась птица к солнцу. Моряк
В морях потерял невесту.
А мне говорят: "не грустите. Зря
Поются синие песни".
О ЖИЗНИ
Если жизнь иногда
нам подарит надежду на счастье,
то тревог и забот
много больше в жизни у нас.
А дождавшись удач,
мы умеем страдать и от радости.
/Если радость не вечна -
зачем эта радость нужна!/
Только утро светает -
а мы уж устали, устали...
Солнце только в зените -
а мы уж не те, мы не те...
Мы себе сочиняем
холодную клетку из стали,
а потом горизонтами бредим
в её голубом решете.
А потом, словно лодки,
припавши плечами к причалам,
о неласковой жизни
мы шепчем сквозь щелочки губ,
о неласковом море,
чью ласковость - молы встречали
да обломки,
чужие на этом святом берегу.
О СМЕРТИ
Если смерть навсегда
отбирает надежду на счастье,
то печаль и нужду
тот же холод навеки сковал.
Отчего ж, уходя,
мы цепляемся так за остатки?
для того ль, чтоб своё
доболеть и дотосковать?..
Равнодушен палач.
С терапевтом и смертной икотой
я не стану спорить,
меня не надо учить!
Мне бы только дождаться
назначенного чего-то,
да кого-то оставить,
чтоб счастье мое получил.
Мне бы только собрать
золотые дукаты закатов,
изумруды озимых
да ливней серебряных ткань,
чтоб наследство отца,
и любимой, и друга, и брата
получил незнакомый
такой золотой мальчуган.
ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ
Ливень пришел,
как мальчишка, босой и вихрастый.
А я говорил, что счастье
приходит нечасто.
Летят лепестки.
Облетели созвездья жасмина.
А я говорил, что любовь
пролетает мимо.
Устало крыльями машет
в зенит журавлиная стая.
А я говорил, что крылья
мои устали.
А ливня синие стебли
качает восточный ветер.
Я ветру поверю!
Я выйду счастью навстречу!
Цветы отцвели -
расцвели облака голубые.
Цветам не поверю!
Пойду по следам любимой!
Косяк журавлей - как парус.
За ними мне бы!
Взмахнул руками!..
А крылья забыли небо.
ГРОЗА
В высоте,
за залпом залп взорвав,
взвились молний
синие хлысты!
Толпы капель
бросились стремглав
на асфальта
выжженный пустырь.
Кровенея,
расшибаясь в пыль,
рушилась гроза,
в пылу, в слезах,
чтобы город
окна отворил,
чтобы человек
смежил глаза...
"Литературный Кисловодск", N50
ИЗ РАННЕЙ ЛИРИКИ
СЛОВА
Вечность - словечко
Совсем небольшое.
Чтоб сказать его,
Секунда - время.
А литое оно:
В нем без дна и края
Тысячелетий бремя.
Люблю - слово
еще короче,
А сразу скажешь едва ли.
Что ж за ним? -
В свидетельстве росчерк:
Время выбрав /минутку/,
Зашли, расписались...
ДНЕМ И НОЧЬЮ
Зажегся день.
Умчалась ночь
Бессвязных горьких дум.
Ночные думы
Гонит прочь
Счастливый жизни шум.
Но вот блеснул
Последний луч,
В окно плеснула Тьма,
И вновь крадется
Грудой туч
Безумных дум чума.
ЗАМОЛЧИТЕ!
Дважды в день
умолкают все рации в мире...
Р. Рождественский
Замолчите, артисты!
Уймитесь, овации!
Там, за сценой,
невидимых слёз
шепоток...
Замолчите!
Молчат даже дикие рации,
чтоб услышать далёкое SOS...
Укротите сановников сахарной лжи,
виртуозов словесного зодчества! -
Человека пытает
острожная жизнь,
взгромоздив на дыбу
одиночества...
Открывают усталыми пальцами газ,
задыхаются сном без рассвета.
Люди гибнут,
быть может, глотая за вас
воронёный плевок пистолета.
Вы, довольно сопящие в ухо ночи,
вы, которым тонуть не пришлось,
замолчите!
Вы слышите -
сердце стучит
по ступенькам
осколками...
SOS!
1962г.
СТРЕМЛЕНИЕ
Подражание М.Ю.Лермонтову
Колючих скал пустынная земля.
Алмазами усыпанное небо.
Там проскользнет бесшумная змея,
Там тур промчится...
Я давно там не был...
Когда тоской средь ночи пробуждён,
От одиночества куда - не знаю -
скрыться,
Вдруг слышит сердце
родниковый звон,
И отдаленный
будто ветра стон,
И песню вольную,
и зов со всех сторон...
На Родину оно стремится.
ЭЛЕГИЯ
Подражание раннему Пушкину
От слова к слову,
За строкой - строка,
За мыслью - мысль,
За годом - годы льются...
Как будто надо мной они смеются,
уперши руки в медные бока...
Темно гремит расстроенная лира,
И за спиною кривотолки пляшут.
И вот уже становится мне страшен
Безумный танец чувственного пира...
Пегас мне не знаком.
Я - вечный пилигрим,
Шагающий сквозь рифмы звонкий дым
К подножью позднего творенья.
Мой посох стёрт.
Терзает ум сомненье.
Мерещится /проклятый рок!/,
Мой путь как был,
Так и теперь далек...
ТОВАРИЩИ ВЗРОСЛЫЕ!
Жил лягушонок однажды,
маленький лягушонок Квака,
в луже теплой и влажной
жил и тихонько квакал.
Пришли ребятишки как-то,
милые и добрые тоже,
поймали лягушонка Квака,
спустили с лягушонка кожу.
Логично и очень просто,
обычный в практике случай -
детьми не занялись взрослые,
дети не любят, чтоб скучно.
Душа - не лягушка. Однако
скажите, с неё за что же,
как с Квака, глупого Квака,
спустили тонкую кожу?
А впрочем, не два и не шесть -
много квакающих на белом свете.
Зачем кожа взрослой душе?
Будьте внимательны к детям!
О?
"Литературный Кисловодск", N51
НА ЗАРЕ
КАК ИХ НАЗВАТЬ
Все они,
предчувствуя слезы,
опасаются за цвет своих щёк.
А любовь для них -
лишний повод ужаснуться
судьбе постороннего.
Они, глядя на мертвого,
спрашивают,
отчего он так расстроен?
Тоска им -
странный дождь
за окном.
А поцелуй они расценивают
как рассадник заболеваний,
как обещание,
или как сберкнижку...
И только ненависть им
вполне понятна
как приемлемая форма
сосуществования.
1970г.
ТОЛСТЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Толстые женщины
Вы, хранительницы врождённого
юмора и оптимизма!
Вы, настолько толстые, что бесформенные,
настолько бесформенные,
что аполитичные!
о, вы, не признающие никаких форм,
кроме тех, в которых вам удобно!
Вы, уродливые, тонкоголосые
и ритмичные!
Вы, ловкие горы,
колдовки газовых очагов!
Вы, танцующие и потные
отрицания ритма!
Вы, кладовые доброты и мстительности,
мягкости и упорства!
Вы, истоки и кладбища
красоты и смысла!
Вы, неисчерпаемые аккумуляторы
бунтующей жизни!
Вас прославляю сегодня!
1969г.
ЧУЖАЯ ДУША
В чужой душе потемки.
Любит? Не любит? Кто его знает?
Горю смеется.
от радости плачет.
Прогоняя, целует.
И возвращает, чтобы сказать -
ненавижу!
Приходит и уходит.
Презирает слово "навсегда"
и слово "прощай".
И никогда не прощает.
И виноватую голову ласкает
у себя на коленях.
И кто его знает, что там еще...
Потемки
в тысячу черных свечей.
1965г.
КВАРТИРА
люцерна, лютики и васильки...
к чему кровать?
Хочу на стену!
Зарыться бы в обои
с головой,
спасаясь от консервов и ДДТ!
о, бледное солнце уюта!
за дверью спит женщина
с повадками печальной богини.
Токката Баха страшнее
проникающей радиации.
Тикает сердце
замедленного действия.
Электрическая лампочка -
тельце повешенного
огня.
Шуршат обои:
люцерна, лютики и васильки...
зарывшись с головою
в синяки,
вдыхаю будущее
небо...
1965г.
УЛЕТАЮЩИЙ МОТЫЛЁК
Алёне Алещенковой
Я в детстве, мотылька заметив,
бросался не раздумывая вслед:
поймать, потрогать, разглядеть,
присвоить
и, может быть, понять...
Теперь гляжу -
огромный мотылёк
тигровой масти!..
Пусть его летит...
Зачем стремиться,
ловить, крутиться,
хватать, глумиться?.. -
Пыльца на пальцах,
сломанные крылья,
размазанный узор
и сожаленья,
и угрызенья совести
за гибель
не для тебя летящей красоты...
1965 г.
ШУМ ОСЕНИ
Август, время мое...
И. Снегова
слышу всё! слышу бегства пернатые
продувных чердаков,
забродившие мысли
зерновых, овощных,
продуктовых и винных подвалов...
Слышу всё! Слышу Осень-хозяйка
громадно и мудро грядет
собирать, хоронить, боронить,
заготавливать в прок годовалый...
Слышу всё - шорох сот, ход хамсы,
шепоток облетевших лесов,
шип троллейбусных шин и свистулечки
глиняный голос...
Слышу соло и хор, мародеров мечты
и Ассоль,
продающую гордость за тряпки,
и Сольвейг - на паперти голой...
Слышу. Слушаю суть
у асфальтовой синей реки.
Я заслушался насмерть
живым налетающим громом!
В звон железа и в степь,
слухачи-трубачи-чудаки,
мы просторно идем,
как в светлицы отцовского дома...
Вот и ты - затерялась
в толпе дворовых королей,
продавщиц, металлистов, студентов
вралей, забулдыг, правдолюбцев,
облетающих листьев
и истин, по-зимнему голых, -
в этом шумном людском
сентябре, ноябре, декабре
отзовись, моя жизнь,
августовским законом глагола!
1965-78г.
"Литературный Кисловодск", N52
ВОЗВРАЩЕНИЕ
ОКТЯБРЬСКИЙ ЛЕС
Багровый мир
застыл со всех сторон.
И чёрный крик ворон
над ним кружит,
как чёрный кардинал:
- Как, как дела? Как встарь?
Как, как дела?
И падают шуршащие страницы,
в которых говорится
о многом, обо всём:
о сумерках, о чаще...
Эх, сколько тех страниц горящих!
Эх, сколько их, студёных огоньков,
в библиотеке леса золотой!..
О, чёрный кардинал,
библиотекарь строгий!
Сыщи, сыщи страничку
о лесной предутренней дороге!
Ту самую, где птичий свист, и снег,
и песенка о пепельной весне...
1962г.
ЛЕСНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ
Восход или закат?..
Заутреня в ветреющем лесу...
Сквозь скрипы чёрные
древлеющих стропил,
сквозь рокот ветра молодого
иди!..
Идешь, куда не зная,
где шашни ветра, ветвь ломая,
играют дубьей головой -
и дуб шумит почти седой...
Ступай раскованной стопой
к деревьям в сумрачные лапы!
Ступай, избитый тихой сапой,
той глухоманью ветровой!
Ступай, внемли! Над головой
лесистый утренний покой
твоею болью не заляпан...
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Идешь по кромке неумело,
похрустывая каблучком,
где свисты птахи то и дело
покалывают слух шилком.
И леса плещущая вялость
напомнит веще вдруг тогда:
"От боли блещущей осталась
лишь тёмноталая вода".
И вечный мир, из льда и бреда,
уж вам не страшен и знаком.
Идёшь, идёшь по белу свету,
поскрипывая сапожком.
СУМЕРЕЧНЫЙ ПРОСПЕКТ
Здесь вечер, словно деревце,
в чумной листве, в лучах.
Здесь фонари, как девочки
со свечками в руках.
В ночных рубашках девочки
в стальных лугах бредут,
где фонари, как ландыши,
на стеблях зацветут.
Где стебельки...
Где девочки...
Где деревце чумное...
Ах, город весь -
как ищут днём с огнем
потерянное что-то дорогое!
МОРВОКЗАЛ
Все живут
на берегу.
И нету дома,
тонкие стены которого
не дрогнули бы однажды
под ураганом
судьбы.
Вот и ты ожидаешь
прибытия,
как я -
отправления.
Все мы -
на берегу.
возвращения
Я возвращаюсь...
Нет, я возвращусь
на миг один
на мерный рокот лета,
на пепелище ласковое
чувств,
на факельное шествие
ответов
я возвращаюсь...
Нет, я возвращусь.
Я возвращаюсь...
Нет, я возвращусь
на ложь любви,
которой равных нету,
на неизбежность первого
сонета,
на первых гроз
тысячелетний шум
я возвращаюсь.
Нет, я возвращусь.
Я возвращаюсь.
Нет, я возвращусь.
на детство,
на весенний праздник
ветра.
Мой поезд в прошлом
пляшет, как вещун.
Ещё рывок,
ещё полсотни метров!..
Я возвращаюсь.
Нет, не возвращусь.
"Литературный Кисловодск", N53
КУКОЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
(Сказка)
В "Детском мире" на полках длинных...
В "Детском мире" на полках жил
с рыжебровой и злой Мальвиной
бледнолицый хромой Арлекин.
В "Детском мире" на полках...
"Если куклам знающим верить, -
по ночам стрекотала касса, -
их сработал шутник-подмастерье
Карабаса Барабаса".
Если куклам верить...
Но никто не знал, почему же
изо всей некукольной силы
колотила Мальвина мужа,
бледнолицего Арлекино.
Тсс... Никто.
И, наплоив седые букли,
выпирая ватой наружу,
первосортные добрые куклы
презирали Мальвину дружно.
Первосортные, добрые...
Но однажды, совсем случайно,
по каким-то своим причинам
в магазин забрел Папа Карло
с длинноносеньким Буратино.
Но однажды...
Буратино со смеха замер.
Буратино состроил носик -
и Мальвина вдруг рассмеялась
синеглазо и рыжекосо...
и её купили.
И, зарывшись в седые букли,
так, что краски с ресниц ползли,
отчего-то рыдали куклы...
А хромой Арлекин вспылил
почему-то...
И угрюмому Пугачу
Арлекин без конца рассказывал,
что девчонку любил... чуть-чуть...
удивительно синеглазую!
А потом показывал щель,
из которой однажды спас её,
и говорил, что у него на душе -
карабасо-пребарабасово!
А потом...
В "Детском мире" на полках длинных
тяжело и нескладно жил
с чернопатлой и злой Мальвиной
бледнолицый хромой Арлекин.
В "Детском мире", на полках...
"Литературный Кисловодск", N56
НОЧНОЙ МАРШРУТ
Знак поднятой руки -
как соглашенья знак
с ночным грузовиком
ударить по рукам.
Заряженный в снаряд -
картошкою пропах -
шофер, мой брат, мой брат
по крови - в кулаках,
из глинистых огней,
из каменистой тьмы
сформуем путь во мгле,
которым Маз умчит!
От Бреста до Курил
прощупаем костяк!
Пришёл, чтоб сотворить -
ведь чую мощь в кистях
хрустящих.
Труд постиг.
Корявой глины ком,
буксуй - да будет стих!
Буксуй - да будет лик!
Буксуй, адамов дом!
Буксуй в моей горсти -
горящим колесом!
Буксуй - душой об лёд!
Нам скорость не простят.
Но если повезёт,
то это всё пустяк.
Не зря в дороге азъ,
ты гонишь Маз не зря:
нам на пути сиять -
куда летит Земля.
Нам фар не занимать
в ночи...
Лишь бы с собой
не привела судьба
свидаться - в лобовой...
Две скорости - противоположные.
Одна судьба - общая.
Кратчайший миг свидания и...
сто метров шоссе -
в лунных лужицах стёкол.
Одна вонючая
багровая неразбериха, и...
две розовые души,
благоухающие автолом
ускользнули от
штрафов,
начальства, и...
два чёрных комбинезона
насажены на шампуры
бывшего рулевого управления...
Две опоздавших
скорых помощи.
Два третейских
инспектора
ковыряются в фарше
мышц и металла,
разыскивая истину,
необходимую для отчёта...
Необъяснимые слёзы
мимолётной пассажирки
о чём-то
сугубо личном...
Чёрствые улыбки уцелевших
свидетелей -
до следующей встречи, и...
один обезумевший
от горя
поэт -
как Бог -
виноватый во всём...
Но если тал не ты...
Но если повезло -
давай гони, крути,
лети - чтоб скаты жгло!
Мчи, вламываясь в дичь!
Мчи, обгоняя гром! -
То маятник стучит
в предсердии ночном...
А там где мой излёт...
А там где твой излом...
там женщина всплакнёт -
чужая -
о своём.
Новочеркасск. Февраль 1962г.
"Литературный Кисловодск", N57
ДОН КИХОТ
Пора. Поверь - январь везде,
январь, январь, январь...
Пора, подумай о зиме -
окончен календарь.
Пора. Поземка по земле,
как добрый пекарь, впрок
раскатывает сдобный снег
под праздничный пирог.
Пора. Как злой подлиза-пёс,
мороз по лицам лижет.
Пора, пока в снега не врос,
переходить на лыжи.
Пора, чтоб лоб не расшибить,
скользить - за пядью пядь,
да-да, не топать, а скользить,
скользить, а не шагать...
Пора: остыли большаки,
а в небе столько сини,
как будто небо от земли
витрины заслонили.
И старый год - неоном шит,
заштопан и залатан, -
как будто новый...
Поле спит...
Пора...
Какой-то латник мчит
на чучеле крылатом!
Но удержаться на скаку,
ни встретить тёплых губ...
Большак в снегу.
Душа в снегу.
И голова в снегу.
* * *
От жары сводило губы.
От воды ломило зубы.
От тоски виски давило.
От любви щемило сердце...
Сколько б не пил - не напиться,
И любить - не налюбиться,
И смотреть - не насмотреться...
"Литературный Кисловодск", N68
ПАЛИТРА
РАЗГОВОР НА ЛЕСТНИЦЕ
Алло, маляр, зеленый парень,
измаранный с земли до неба,
аристократ цветных испарин,
цветной чернорабочий нервов!
Алло, покурим-ка, поспорим,
зарю примерим к стенке серой,
ты - светлый подбирая колер,
я - намечтав с двенадцать серий.
Плевать, что тесно, братец, сверстник
по общежитиям, по датам.
Все лестницы на сером свете
мечтами светлыми богаты.
Как дым над ржавым чубом вертит!
Ты веришь в краски над собою!
Я зарифмую с "веришь" "ветер",
а ты распишешь в голубое.
МАЛЯР
Сентябрь, кричащий как базар
и как пожар искристый.
Сентябрь, цветастый как кошмар
хмельного модерниста...
Сквозь этот бунт, сквозь этот зной
забушевавших пятен
я, весь карминно-огневой
от головы до пяток,
иду по радуге аллей,
зрачками солнце стиснув.
А листья капают с ветвей,
как краска с толстой кисти.
и изо всех вселенских сил
светло и монолитно
полмира кружит на оси
горящею палитрой!
Схвачу её корявой
пятернёй красной...
дымит сентябрь
под забором крашеным...
1965г.
"Литературный Кисловодск", N69
СПОРТ, СПОРТ!..
ТРОЙНОЕ САЛЬТО
I
Ах, акробаты, акробаты,
как космонавты, некрылаты,
как барды - вдруг осенены -
летят, толкнувшись от земли,
как в космосе, как наубой, -
рисково, книзу головой...
Алле!.. Пронзительны мгновенья
без тяжести от притяженья.
Алле!.. врезаясь в пируэт,
парит прыгуша, как поэт.
Алле!.. С плеч друга
вдруг бросаться
в скаженное тройное сальто!
Алле!.. Как блекл -
сквозь бледный бинтик -
прыгун...
Перекрутил - разбился.
II
И друг, работавший внизу,
седеет, проклинает зуд
полетов, выкрутас и странствий,
и переходит на балансы,
и, стоя на одной руке,
другой считает в кошельке,
и пыль едучую глотает,
пока к вискам не приливает...
А там, оправившись,
с утра
сам переходит в тренера
и соплякам,
припав к земле,
кричит волшебное
Алле!
III
Алле!.. Мелькнут
босые пятки.
Он - нескладыш.
Он слева - пятый.
Алле! Тяжелой лапой
в высь
заброшен,
выброшен,
завис,
летит,
скрутивши пируэт.
/Не очутиться б на столе!/
И слышит - тренерское - вслед:
"Ты акробат
или поэт?!.."
/Так мне - тот Зубр,
презрев до пят:
"Поэт вы
или акробат?/
И падает,
пока на маты,
перекрутив:
на первый пятый...
Но тренер - тут:
"Скорей, скорей,
еще разок,
вперед!
Алле!.."
IV
Ах, акробаты, акробаты,
летательные аппараты
земли
прибитой и примятой,
поэты лёта,
космонавты -
среди усталостью прижатых,
летающие пацанята
/хоть не во снах,
и не в веках/...
Ах, акробаты, акробаты,
и мне бы ваш
полет распятый
в полумгновенье от расплаты
и точный риск -
наверняка -
вплоть до последнего прыжка.
ПОЕДИНОК
Противник рыж, могуч и скрытен.
Он бьётся с жиру и тоски,
над медной головой возвысив
магические кулаки.
Удар - и солнце с неба снято.
Удары душат, как угар.
Одни удары да канаты
удерживают на ногах.
"Я знаю, я дерусь на тройку,
на злость,
на выстоять, и встать,
и ждать,
и плохонькую стойку
нокдаунами поправлять.
Учитель, бей!
Я твой не первый,
приемлющий как дань, как дар
на сердце, челюсти
и нервы
твой поучительный удар!
Учитель, драй!
Дери державно!
Косматой не жалей руки!
Не ради публики - чтоб ржали
отставники да сопляки,
но ради боя...
Бей!
Печатай!.."
Сквозь кровь,
другой провидя бой,
он лупит липкою перчаткой
густую тень перед собой.
Он с ринга выволочен грубо,
освистан публикою всласть...
Но зрит упрямо, зрит угрюмо
с лиловой морды
красный глаз.
1965г.
ЖЕНСКИЙ БАСКЕТБОЛ
Женщины играют по-мужски:
резко, жестко, выдержанно, трезво.
Женственны моя любовь и нежность...
Женщины ж играют по-мужски.
Женщины штурмуют по-мужски:
до кольца, вбивая гол желанный.
Женственно бреду к тебе, незваный...
Женщины ж штурмуют по-мужски.
Женщины бросают по-мужски:
вырвавшись, безудержно, с размаху.
Женственно прощаюсь - как на плаху...
Женщины ж бросают по-мужски.
Женщины прощают по-мужски,
проиграв: с усмешкой, без оглядки.
Женственны тоски моей повадки...
Женщины ж уходят по-мужски.
вот и ты даруешь сердцу боль
по-мужски - как женский баскетбол.
ЗАПАХ ДЫМА
Запах дыма, запах дома,
запах солнца - запах детства...
Жгли костры. Болтались в речке.
Горы числили своими.
С небом жили по соседству.
Из-за каменных заборов -
валом радуги сирени.
И поют вовсю Сирены!
Ах, влекут Сирены детства -
то калитки, то колодцы,
то воздушные тревоги,
то тревога - безотчетно...
Запах дыма - тонко - мимо,
запах-пыли - после вальса.
Был Костер! Шептался, вился.
Только запах и остался?..
Были дни - пылалось, мчалось
в эти дали без предела,
в эти чувства без ответа.
А еще, учтите, Тело -
жило, радовалось, пело.
Да к тому ж, заметьте, Лето...
Осень, осень... Сколько дыма!
Сколько яблочного света!
Сколько ясностей поспело!
/Сколько прожито - немыми,
сколько в нас еще не спето... /
Запах дыма, пала, тлена.
Сколько меди! Сколько мела!
Сколько мыслей накопилось!
Сколько грусти накипело...
Сколько, наконец-то, дела
для души, для рук назрело!
Сколько красок, чистых, певчих,
распылалось яро, дерзко!
Ни унять, ни наглядеться...
Запах дыма, запах дыма -
запах жизни - возле сердца.
Сентябрь 1983г.
ПРЕССИНГ*
/Монолог защитника/
видно, тактика подкачала:
огибают, финтят и - жмут...
Начинаем играть с начала.
По всей площадке держу!
Что ж вы, баловень, вполнакала?
Снова фол** пробивать, герой?
А померимся не клыками-
кулаками - рывком, игрой!
А померимся - солью, новью,
хваткой разума, мощью рук!
А померяемся - любовью
к этой черной
планете мук!..
Бьемся, меримся - болью, кровью,
всей расхристанною душой.
/Непомерностью лишь - любови -
с кем помериться не нашел./
Полкоманды давно - вповалку.
Полпланеты - свистят и ржут.
Мяч над свалкой - землисто-алый
по всей площадке держу!
1980г.
* Прессинг - персональная опека игроков противника
** Фол - штрафной удар
"Литературный Кисловодск", N70
ВЕСНА СВЕТА
ТОККАТА ВЕСНЫ
Табачный перегар, пьянь и тоска,
чужие бесприюты и комфорты...
А за окном - весна на сквозняках.
И черная грачиная пехота
вдоль пахоты блуждает не спеша.
И жизнь сыра. И хочется дышать.
И в комнатах слоняться неохота,
когда во всех концах глухой земли
деревья встрепенулись и пошли
срываться с мест, настоянных веками, -
всем скопом, вместе с небом, облаками...
Прощайте, стынь, портянь, углы, тоска,
и боль в висках, и музычки прокат,
то ленточной, то паутинной - в дисках...
Чу! Вырвалось, звучит издалека
взыскующе-простуженное что-то.
сквозь грай грачей
сквозит, струится, рвется -
мокрота, бред, и кашель нараскат,
и мира очистительная рвота -
рычит, кружится, мучится и бьется,
сквозь ураганный ветер раздается
над пажитью, над фабрикой, с реки
скаженной вестью мартовской работы
возносится, кричит - из-под руки!
И лед реки трещит и лед души
от той Руки...
Другая же Рука
за городом у синего леска
лиловые формует облака
ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР
Десанты туманов. Восток.
Океанские улицы.
Край этого света,
да, видимо, край и того...
Весна целовалась со мной,
как ей взбредится, взлюбится.
Весна приникала юницей,
вконец обезумевшей,
которой пришло наважденье, робея,
зачать Божество.
Мы шлялись весь вечер, всю ночь,
всю весну - три столетия,
в дожде ничего, кроме глаз, не угадывая,
ничего, кроме губ, не встречая,
справляя туман и любовь...
Приходилось ли вам обниматься
с распущенной ивовой плетью?
Целоваться с листвой?
Подминая туманы и травы,
на ночных стадионах грешить
и в полночных трамваях?
У измученных молов
хлестаться и спутываться
с набежавшей лилово-стеклянной
от любви и озноба
проливной океанской волной?..
над какими просторами
мы с Весною свой гон продолжали,
над какой беспощадной таежной
любовной войной!
Я на запад умчался.
Она родила в Зурбагане.
Океанский сынок, засвистав,
стопудовой ушел тишиной...
Ах. как время кружит!
Вновь весна ворожит,
колдовской охмуряя водою.
Вновь сиренью слепит и блажит,
обнажая древесные бедра.
Ах, как время мозжит...
Восьмибалльный сынок гулевой,
освистав всю страну,
просвистев надо всею туманной
весенней страной,
безотцовщиной хлещет мне в душу,
и в сердце, и в морду.
Апрель 1976г.
ГОРОДОК
Городок, разнокрыший, террасовый
затаился в долине горной,
молчаливый, невидный, но - разовый,
неповторный.
Стынут стены в широком шелесте
тополиного великанства.
Утонуло в пыли, в пырее всё
дворовое его дворянство.
Речки крученые, замазученные
ребятне отмывают пятки...
Ах, босое детства могущество -
"обознатушки - перепрятушки"...
Знаю бреши его - за засовами,
все нехватки, которых - в избытке:
там зарплата - заплатой на совести,
там нажива - нашивкой на бытности.
Все торгуют: чувяками, грушами,
ярким дождичком, ярым солнышком,
мумием, кубик-рубиком, глушью,
грустью песенной... Живы! - Что еще.
Дядя Уча, аптекарь тщательный,
тётя Анжик, платков вязальщица,
как вы в нашей глуши не спятили,
настоящие - в небывальщине?!
Я такой же, наверно, сбившийся
с полпути - в эти дебри улочек,
затененный и не решившийся,
многоярусный, стертый, будничный.
По каким ни кружил столицам я,
по каким колымам ни носился.
Городок черепичный рыцарски
брел за мной - деревенским папашею.
И теперь, воротившись к пристани,
шумом мира налитый по уши,
тишиной, кропотливой, пристальной,
пробираюсь, в домах до пояса.
Пооброс людьми (пусть Смешливой нет).
Снятся дали, сырые, травные.
Обниму весну - свежий сон во сне -
с этим Городом без названия...
1986г.
"Литературный Кисловодск", N71
МОНОЛОГИ
ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕРВЫХ СТИХОТВОРЕНИЯХ
То ли снег,
то ли чьи-то холодные
белые слезы
кружатся рассеянно
от зари
до такой же бескровной зари,
кружатся потеряно, скупо,
кружатся грозно -
в безнадежное небо
от сухой и бесснежной
исступленно-железной земли...
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Рассветный холод за окном.
Сереет небо мышьей шкуркой.
По ржавым крышам босиком
чечётку треплет дождик юркий.
Дрожит ожжённой кроной клён,
метнулся, стал
и смотрит чутко
туда где шлют прощальный стон
в изгнанье машущие утки.
Полощет ветхое бельё
в прихожей хмурая хозяйка.
Несёт тоскливое звеньё
из радиолы балалайка.
всё торопливей, всё светлей
на влажной тротуарной кромке.
С небес огромно и негромко
грядёт осенний будний день.
МОНОЛОГ ОДИНОКОГО
Хочу упасть на каждой улице,
и руки спрятать в переулки,
и мостовою быть.
Ходите! Ездите! возите!
Раскатывайте, словно теста ком -
на пышки.
Давите шинами и каблуками,
и шпильками, как шилом,
прокалывайте дырочки во мне...
спешите по делам, по неотложным,
о сердце спотыкаясь, как о камень,
который не по месту, не по мерке,
не по стандарту тесаный торчит, -
его ни раскатать, ни раздавить.
вот разве что -
придут рабочие, и вывернут ломами,
и выбросят на свалку городскую.
А я останусь, синий, бессердечный,
приштопанный к булыжной мостовой
навеки, навсегда...
и бешено крутящиеся шины,
как кисти сумасшедших живописцев,
меня, как холодок ультрамарина,
по городу дневному разнесут.
МОНОЛОГ ОБМАНУТОГО
Как много на свете фальшивых богов!..
Поэты нахальны и едки.
Поэты. Газеты. объедки.
Поэты плетут. Но ударит, как гром:
"в атаку! вперед! Бегом!"
вперед! За ефрейторский блеск имён,
армия полутрупов!
вздымайся - рупором новых времен -
хрипящая мясорубка!
и, взгромоздясь на груду дерьма,
под визг летящего щебня
рядом с адским словом "война"
воздвигнут слово "священная".
Так было. Так будет.
Так быть не должно.
Нам "бог" так дьявольски лгал...
Люди, верьте людям! Но
не верьте, люди, "богам"!
МОНОЛОГ ИСКУСАННОГО
Люди, убивающие поэтов,
вы живы,
как клопы в коммунальной квартире.
меняются формации -
клопы остаются,
похожие как капли
крови:
"Где тут щель поудобней?
Работы по специальности - кусать!
Клопы багровей поэтов,
а значит, революционней!"
К чему венец из терниев?
страшнее собственная кровать.
Ползут прямо к сердцу:
Алый лакомый кусочек!
А кто-то взял и повесил -
светит в прихожей
электрический клоп
вместо лампочки...
Поговаривают о том, чтобы солнце...
мои мысли в крови.
мои строки в крови.
мое сердце в крови.
в моих искусанных глазах
пламенеют и жгутся
восходы и закаты.
Давлю клопов, поливая
простыни
собственной кровью
"Литературный Кисловодск", N72
ПО ГРИБЫ
Полно томить
захмуревшие лбы!
А не махнуть ли
с утра по грибы?!
Споро собравши
доспех немудреный,
взять электричку
с гиком и звоном,
и через часик-другой,
додремав,
свежим очнуться
средь листьев и трав!
Встречь же, неистов
в свисте небес,
густо-таинственный
высится лес,
В глушь! Словно зовы
тайной трубы.
ясно услышать:
дышат грибы!
Влажной листвы
разгребая охапки,
скользкие, терпкие,
крепкие шляпки
вдруг обнаружить!
Ничуть не таясь,
важный и белый
выступил князь.
Справа и слева,
к земле припадая,
рать его движется -
сила грибная...
Ты ж, как неверный
и хитрый вассал,
уж обнажил
вероломную сталь.
Миг - и калёный,
став на колено,
ножик вонзаешь
в холеное тело...
Некого слушать,
не след отступать.
гибнет державы
верная рать.
Стынет и стонет
лесная страна.
Схватка за схваткой -
и сумка полна.
Час перемирья
печально-высок.
Чисто мерцает
в глуши костерок.
Вьется дымок.
Котелок - на весу:
Из убиенных
варится суп.
Вкруг расплясались
хрупкие тени
мыслей людских -
меж высоких растений.
А над лесами,
а над планетой
хмуро течет
буреломное лето...
Тихо бредете
в потемках домой.
В тихих котомках
лежит выходной.
Ваши ж в лесной
густолиственной книге
души пропишут
лесные шишиги.
"Литературный Кисловодск", N73
ПРЕДЧУВСТВИЕ
ОТТЕПЕЛЬ
Что-то варится в ночи -
чую сердцем, поясницей!
в ледяной пока печи
что-то влажное творится.
Закипает чем-то мгла
непомерным, вязким, острым.
Что там? Жизнь? война? весна?
Чьи терзают отголоски
мне суставы, душу, мозг и
сна лишают, как ума?..
Тянет с гор корой, травой
терпко, празднично, миндально!
Сказочный, исповедальный
затворяется настой.
Запах цедится шальной -
этой бешеной похлёбки.
Город бредит: он больной.
город тянется неловко
выпить варева густого,
исцелиться от застоя,
стать просторнее, простее,
спать - деревнею хмельной.
Город бродит - как в парной...
Тополь вдруг очнулся - пробкой
бьёт шампанской, или щёткой
ведьминой, ракетой знобкой -
в космос зыбкий и живой!..
Что-то плещется в ночи.
руки смуглые шумовкой
тьму размешивают, соки
отворяют и пути
открывают - зели робкой...
Так возьми меня, чертовка,
подмастерьем-поварёнком -
зелье вешнее творить,
души брагою поить!..
25.01.1985
НАКАНУНЕ...
Владимиру Жилину
Как ни хмурилось сердце,
день вполне состоялся.
Запах неба и солнца
в сырой воздух вмешались.
По земле вдоль дороги
крахмальной голландской
ручьи новорождённые
стрекоча побежали -
не длиннее пробежек ребёнка,
только что научившегося ходить,
промочили скатёрки-пелёнки -
полпланеты журчит и сверчит...
А мальчишки-штанишки вдогонку
топочут, свистят, и кричат,
и весне от души помогают -
кромки льда каблуками ломают -
папкиными заботами,
мамкиными проклятьями
несерьёзными, -
проломили весь воздух
криками резкими, звёздными,
необузданными!
вот бегут за ручьём,
пронося невзначай
мудрость древних
и хищных своих хромосом,
юных предков печать -
и восторг, и печаль,
и печаль...
Ах, как мчатся, снуют,
топоча и крича, -
новый круг начинать,
новый век зачинать -
бед и радостей, и трудов,
и пудов сердечной невзгоды,
и тихой умудрённой погоды...
Что ж, и мне, золотому
и бегучему по природе...
Что ж, и мне - по ручьистой
лучистой погоде
предназначено, вроде,
в этот день, что лютует,
как подснежник, прожёгший
свой снежник,
в этот день ветродуйный,
по земле разлитую,
небывалую, вечную,
небывало сердечную,
вечномладую
золотую весну начинать!..
25.01.1985
УЧИТЕЛЬ
Глебу Семёнову
Мой старый учитель,
блуждая в лесу осторожно,
в смятенье кустарников
видел людские тревоги.
Там гады клубились,
втираясь под сердце - в доверье
к высоким и сильным,
прямым и несытым деревьям.
в болотных бочагах
кишели пиявки телесно
и тонущих жрали,
животные чтя интересы,
Сплетались, душили
зубами, когтями, корнями,
хлестали ветвями,
сосали и чавкали,
пнями -
и теми толкались
лесные сограждане в ходе
отбора жестокого
на выживанье в природе...
Мой хмурый учитель
лесами бродил осторожно:
он чаянья ведал
простого лесного народа,
тропу уступал
поспешавшей по делу букашке
и кланялся низко
грибу, и ромашке, и кашке.
Он славил озёра
в кувшинках и стаях утиных
и сладить не мог со слезами
пред жаром рябины...
Мой светлый учитель
бродил по лесам осторожно.
Он был диалектик
и верил в леса непреложно.
иду по следам его
тропкой незримой суровой
и вижу, и слышу, и радуюсь
духу лесному...
P.S.
Редеют леса. высыхают болота.
Озёра
становятся резервуарами
грязи и мёртвого сора...
Блуждаю - с людьми - коридорами
города - смрада и срама...
Но верю: стезёй Его - бором,
лесами, лесами...
17.01.1985
"Литературный Кисловодск", N74
ПРИМЕТЫ ОКТЯБРЯ
ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
Самолёт приземлился
в осенних садах -
двести срезанных яблонь,
сто ссадин на лбах...
Двести срезанных яблонь.
Вырванные "с мясом" элероны.
Первый пилот
в заклинившейся кабине -
словно задумчивая обезьяна
в стакане...
запах соков древесных.
Сада раненый лик.
Первобытная тишь
осенённой
голубыми крестами самолётов
земли...
1963г.
НОВОБРАНЕЦ
Совсем весна!..
Но бронзовые кроны
напоминают о другом...
А под разубранной дугой,
под радугой - дождей дугой
летят задымленные вёрсты,
жжёт колокольно-жёлтый зной...
Ты спишь.
играешь в быт,
в любовь,
в работу,
в бой...
А над тобой,
а мимо - с барабанным боем -
весной, и летом, и зимою -
твоей судьбы черновики -
грудь колесом и бровь дугою,
кровь с молоком и кровь - смолою,
грядут, призывны и легки,
готовы к счастью - не к убою,
совсем весеннего покроя
осенние призывники...
1962г.
В ЭТУ ОСЕНЬ
Осень!
Медная, малахитовая, купоросная
осень!
С выстрелами тополей посредине -
в сини немыслимой!
С взрывами верб -
будто веру избрали
неумолимо убийственную!
С напалмом полос виноградных.
С густой перестрелкой
кустарников.
/В Иордании
перебито 20 тысяч беженцев.
В Камбодже - 351 патриот
и дюжина-другая интервентов.
В Перу и Греции
хунты свирепствовали.
В России и США
десятки тысяч погибли
на дорогах... /
Острой солнечной дробью
осенних дождей
в дни сосновых озонных
наведенных жерл
на земле, источающей
кровь и напалм,
был один новобранец
воскрешён наповал
в эту осень...
1962г.
ОСЕННЯЯ ПЕСЕНКА
...А осень так прозрачна, в самом деле,
как будто все заборы облетели
и по дворам, сбивая каблуки,
задумчивые бродят сквозняки...
А осень так прошита синим светом,
как будто праздник надо всей планетой
и тоненькие черные курсанты
проносят голубые транспаранты
/а это в черных скверах каждый сук
поддерживает небо на весу!/...
А осень так похожа на весну -
как бы сирень прохожие несут,
как будто бы от осени на свете
один просторный леденящий ветер...
1965г.
ЗАКОН ЛЮДЕЙ
Надежде Прохоровой
Это добрый закон людей...
П. Элюар
Если вчера незрячим
стал великий художник -
разве не так прозрачен
ослепший весенний дождик?
Если самый отважный
завтра голову сложит -
разве не вспыхнет влажно
золото дней погожих?
Разве не так певуче
освистаны лес и степь -
если на крест навьючен
один - за всех?..
А этот - пишет - и слепнет.
А этот - правдив отважно.
А этот - дубьем измучен -
рванётся - один - на всех!..
И это - самый нелепый,
и, может быть, самый важный,
и, может, самый могучий
Закон Людей.
* * *
Пространство - плоский пирог:
поля - и облачный чад.
В созвездии "Козерог"
хочу простором дышать!
хочу безмерностью жить,
тужить, служить - невпопад!
"Ах, плоскость, освободи!" -
под прессом воет душа...
Рождённого на меже
пяти могучих стихий,
Психея, освободи!
Стрижа - виражом - встряхни!
Галактика - тоже диск.
Сияние - выси весть.
Взрывая плоскости - ввысь
неси меня, моя песнь!
17 июля 1987г.
"Литературный Кисловодск", N76
ПАМЯТИ ПОЭТЕССЫ
ТРИ ПИСЬМА ПАМЯТИ ИРИНЫ СНЕГОВОЙ
I.
Поэт к поэту музыку ревнует,
как одержимый милую к другому,
как сокол небо к реактивной сбруе,
как, может быть, руда к металлу домну,
поэт к поэту музыку ревнует.
Я ревности не чувствую давно,
я пью стихи, как светлое вино,
бессовестно, взволнованно и жадно,
как пьет пустыня, хриплая от жара...
Я ревности не чувствую давно.
Я ем стихи, как чёрный хлеб жуют,
изголодавшись на большой дороге.
Я вижу их, как на пороге -
любимых, провожая в путь.
Я ем стихи, как чёрствый хлеб жуют.
Как тепловоз грохочущий состав
ведёт по рельсам в медленную даль,
веду себя по гнущимся стихам,
как тепловозу, мне нужна их сталь.
Любовь и боль - мой бешеный состав.
вперед! вперед! - ору, как тепловоз...
Я в мир, как строчка, из стихов пророс,
в них корни спрятал я,
в них мой источник силы,
в них слаб я...
но во весь свой трудный рост
я в мир, как строчка дерзкая пророс...
Ты этому меня впервые научила.
II.
И у поэта есть свой адрес точный.
он с мирами мерно говорит,
а ему авансы шлют за строчки
в Ереван из пасмурной Москвы...
Женщина, что нежно и сурово
пела Айастана жар и стынь,
жарит гренки где-то на Садовой,
разрумяня щеки от плиты...
Засидевшись допоздна на почте,
напишу по адресу "Москва... "
на листке летящим, срочным почерком
злые торопливые слова.
напишу, что некуда мне деться
в мире, странном, как абстрактный холст,
что тоскует звонкий бубен сердца
под напором ласковых стихов.
отошлю... А письма не застанут
ту что, размечтавшись у скалы,
где-то возле синего Севана
песнями с любимым говорит.
III.
Бывает сердце будто бар -
для всех, кто платит, место там.
Твоё не бар, а - барабан!
Твоё - удар! Твоё - таран!
Сквозь известковый холод вен
то тонкий колокол поёт,
то рвётся жгучий суховей,
а то как взводный заорёт,
когда от жизни убежишь -
жить!!
1965г.
ПРОХОЖАЯ
Так здравствуй, посадка!
Встречайте скорей
не снег, не палатка,
а дом без дверей...
Марина Спиченкова.
Девочка из практичного племени
кошек и домохозяек!
Девочка, ты проходишь, задевая
холодным и крепким плечом.
Девочка, твоего языка я не знаю,
чтоб кричать тебе вслед -
на горящем своём -
ни о чем.
Девочка, так приманчивы звёзды разлуки:
пролетишь расстоянья,
а проснешься под той же звездой.
Девочка, так рифмуются руки и руки!
Мне б с тобой рифмовать их -
да заняты звуком:
весь - по душу - срифмован я
с этой звёздною,
с этой певучей трубой...
Девочка, проходи, задевая случайно.
Девочка, холод плеч своих
звездам другим подари.
Есть глаза холоднее.
Есть плечи теплей.
Есть Камчатка.
Дом без двери, где ветер
и угли горят до зари.
1969г.
"Литературный Кисловодск", N77
ОЧАРОВАННЫЕ ГУСЛИ
Памяти поэта,
учителя поэзии,
старшего друга
Глеба Сергеевича Семёнова
* * *
Нарубил по красной сосенке
с бору каждого свово -
стали колко, пахнут просекой -
Мандельштам, Уолт, Ли Бо...
Сколько их!
ступай в леса мои -
певчий лес - из края в край!
Вон с японской Фудзиямою
лысый высится Кёрай...
Вот Сапфо, танцорка платная,
милых вечностью дарит,
и прозрачная Ахматова
непроглядное гласит...
Дышит горечью полынною
да простор степей таит -
жглась, лилась, звалась Мариною,
буйством в осень норовит...
Рядом Хлебников берёзовый -
зов, светлеющий навзрыд...
Время - ласковый мороз его,
гелий в строчках моросит...
нарубил по красной сосенке,
ладить звонкое присел, -
вышли гуселки непростеньки,
неслыханные досель:
то ли лебеди накликали,
то ль рычали львы пустынь,
то ль венчали бурю крыльями
альбатросовы цветы...
Под рукою гуды плещутся
гомеричных
бычьих жил...
И какой-то общей песнею
Пушкин на сердце лежит...
САДКО
Самоцветы певучих слов
на ветку речи нанизывая,
трогая воздух гулкий,
весь в струнах вещих,
голосами зовучими веющих, -
звонкой ночью
и днём сизовато-пепельным,
глуховато-стонущим,
пою славу миру
громоздко-подробному,
нищей речи моей
низко вторящему...
Так пою в горах,
так, эхом играючи,
одного не знаю,
одного не пойму,
хотя остро чувствую:
кто-то мощной рукой
гусли нервов моих
настраивает,
кто-то властной рукой
души, зазвеневшей в лад,
угрюмо касается...
* * *
Обронились гусли
посередь степей:
струночки трепещут
сизых ковылей.
Голосят в зарницах
чёрные леса.
В криночку криницы
звонят небеса.
Серые дороги
дудками гудут.
Станешь на пороге -
в ноженьки падут
рельсы светоносные -
и пошла писать...
"Поиграй-ко, сыне,
в чёрные леса,
В ковыли, в Сибири
тяжкие хлеба,
в трубы заводские,
в перепевы баб...
Поиграй-ко, сыне,
"шорников унук",
сбруями косыми
ливней и разлук...
Если хватит силы,
если дух широк,
голоса россии
подними, сынок".
А гусли сей Земли
гудели издали
гудением земли.
А гусли сей Земли
звенели издали -
хлеба да ковыли.
А гусли сей Земли
гремели издали -
заводами в пыли.
А гусли сей Земли
звучали издали
речением земли:
мычанием коров,
рычаньем поездов,
урчаньем городов,
молчанием хребтов,
ворчанием громов,
отчаяньем багровых
вселенских холодов...
А гусли сей Земли
молчанье сберегли,
звучанье сберегли,
под ноженьки легли:
иди, мол, походи,
иди, мол, погуди...
Под рученьки легли:
иди, мол, потрудись,
на, мол, звени да пой
над певчею страной
в обнимочку с вьюгой!..
Я взял их да пошёл
людскою стороной,
сам - меньший,
сам - большой,
в обнимочку с душой...
Учусь сквозь холод петь,
чтоб руки обогреть,
да сердце не стереть,
да жилой бычьей
в медь
сосновую
греметь...
БАЯНЫ
он вырос из рыжего
крыжа земли,
из жижи долины -
для гор тетивы...
какая свобода -
над певчей страной
взойти ножевой
человечьей стрелой!
Свобода другая -
на гуслях страны
свеченьем Валдая
слепить издали...
и третья свобода -
стопою без кож
струны расстояний
испытывать дрожь...
Ах, эта свобода -
сквозь злато и медь
восходов-закатов
струиться и петь!
Вздел рубище неба -
сквозящий простор,
пусть рубликов нету, -
запел и пошёл...
тот прянул стрелою -
да врезался в щит...
тот стену прошиб -
да судьбою забыт...
тот в гусли гудел...
тот рас-шиб-ся
за ны* -
горящий звонарь
колокольной страны.
* За ны - за нас /древнерусское/
"Литературный Кисловодск", N78-79
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
ЭТА ЗИМА
Ледяное пространство...
Легли на пашню снега...
спят деревья в свежей
белесой пряже...
В высоте синева,
и плывут облака, облака...
Ах, весь мир - словно белый
хрустящий праздник!..
здравствуй, здравствуй, зима!
Я люблю твой крахмальный простор!
как прожить без твоих
чистоты, светлоты, обзора?!
словно всё позади -
свалки мусора, бедность, вздор.
Всё прошло-отошло -
только ясность и свет для взора...
Пробегу по полям -
в синеву, белизну лыжня!..
Надышусь чистотой,
новизной, морозом!..
здравствуй, юность души,
высота золотого дня!..
Только март впереди -
озарения, крылья, грозы!..
КАМО ГРЯДЕШИ?
Ты куда идёшь? куда летишь? зачем?
Убегаешь, точно знаешь,
что вернёшься...
А не лучше ль
вдаль умчаться насовсем?..
спишь в полёте,
спишь, приткнувшись, где придётся...
А за окнами мелькают города...
В них ты не был, в них ты не жил,
не пытал-ся
быть весёлым, быть несчастным...
Навсегда
в чьём-то сердце, в чьей-то памяти
остался?..
завывает потный злой электровоз.
завихряет душу снежное пространство...
"Ты куда спешишь?
Куда летишь-грядёшь?" -
вопрошает перестук
колёс цыганских...
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
Тусклый свет ночника,
и чихающий сонный вагон...
Мы куда-то все едем,
хоть каждый - в себе, о своём...
И колёса гремят,
и голодный стремительный гон
от печалей - за счастьем,
за радугой, прочь от долгов...
Может, просто дорога
зовёт, и сосёт, и велит
жить и странствовать в даль,
как судьба, как вода о гранит?..
спят иль плачут...
Дороги кочующий быт...
Кто-то болью пресыщен,
кто былью суконной избит...
Чад ночных городов -
и горящая в небе звезда...
Убываем, летим
от беды - в никуда - навсегда! -
вне бессмысленных слов -
просто голая суть и судьба...
Мимо мёртвых углов -
поезда, поезда, поезда...
ФЕВРАЛЬ
Вьются снежинки наискосок,
метят в дыханье или в висок.
зябнут деревья, ветви в снегу...
стыну в печали на берегу
речки туманной, смутной, сырой...
Дымно и странно... Над головой
гаснут снежинки, свежестью став.
Холод. И выси. И красота...
МИМОЛЁТНОЕ
В конце февраля
озимые звонки!
синеет гора,
как туча бездонная.
Плывут облака,
их солнце полощет,
как прачка, слегка,
в небесном колодце,
в подсиненной толще
воздушной реки...
Лечу на попутке -
озимый, беспутный,
живой - вопреки...
ПОГРАНИЧЬЕ
сердце стонет-падает,
в голове туман...
Как случилось, что добрался я
до вот этих мест?..
Я ж витал на крылышках
там где ночь без дна!
Видел солнце с краешка -
сквозь синь-океан...
Помавают деревья
сушь-листвой в огне.
синева бездонна небес -
а в ней облака...
Ещё раз взлететь бы
в бездонье мне,
где весь мир под крыльями -
как в руках!..
Мне б ещё раз вырваться
под конец!
мне б обнять просторное -
на века!
спеть на всю вселенную -
где отец!
И в безвестье кануть,
откуда взялся, где прятался,
не жил-пел пока...
НЕУЛОВИМОЕ
запах костерка
на склоне древней горы...
запах детства загадочного
всемогущего...
Веточки сосновые - лапы горючие,
пучок травы пороховой -
и пламя
/удар кремня о кремушек/,
почти безвидное,
тянет пальчики музыкальные,
ощупывая воздух спиртовый...
обещание счастья...
обещание пыльных дорог...
обещание океана, вздыхающего
безгранично
обещание бури,
любви полёта победительного...
запах костерка
жизни
неуловимой...
РАНЬ
Природа не устаёт
и не стареет.
Всё так же острые озимые
сияют.
Всё так же розово
теплеет белизна
Эльбруса снежного...
Всё так же строятся дома,
и множатся дороги,
и скорость жгучая растёт,
как в юности моей...
И кажется - я юный, не усталый,
а самый свежий средь людей...
Я не был здесь
сто лет с довеском.
И вот я снова здесь - живой!
опять сияют перелески
листвою свежей ножевой!..
ВЕЧЕР
До чего бездомный вид:
бездна снегом порошит,
как дырявая сума...
зябнут люди и дома...
Вмиг смеркается вокруг -
замыкает время круг...
Из-под потемневших век
сыплет-сыплет чёрный снег.
И бежит моё перо -
там где утро намело -
по страничкам - в небеса -
огненная полоса...
"Литературный Кисловодск", N80
ВОЙНА
ФАЛЬШЬ
Ich singe, wie die Vogel singt...
J.W.Goete
как много на свете фальшивых богов!..
Поэты нахальны и едки.
Поэты - как птицы на ветках.
Поэты поют...
но ударит, как гром:
"в атаку! вперёд! бегом!"
вперёд - за ефрейторский блеск имён,
армия полутрупов!
вздымайся - рупором новых времён -
хрипящая мясорубка!
и взгромоздясь на груду дерьма
под визг летящего щебня,
рядом с адским словом "война"
воздвигнут слово "Священная"!
Так было.
Так будет.
Так быть не должно.
нам "бог" так дьявольски лгал...
люди, верьте людям!
но не верьте, люди, "богам"!
ФЛАМИНГО
розовыми зябкими фламинго
свесились к заборам абрикосы...
розово мне вспоминать
/и память розова, как ссадина на лбу/
женщину. она прозрачно спит.
ей синицей синей снится север,
залетевший в сонную весну
города, под выгоревшим небом,
у горы. Гора ко мне спешит,
как мышонок шустрый, вдоль дороги,
а дорога - к женщине, а та
к северу сбежала вслед за снами.
а за ней - былинный богатырь -
скачет мальчик
в дебрях трав некошеных.
а над ним бубнит бомбардировщиком
майский жук на крыльях золотых...
ЗЕЛЕНАЯ ОСЕНЬ
Мальчишкам 1941 года
деревья стояли совсем зелёные.
деревья как будто спали.
зелёные тополи, зелёные клены
стояли и вдруг опали.
Парни были совсем зелёные.
У зелёного вала стояли парни,
в зелень влюбленные,
стояли и вдруг упали.
ранняя осень. рваные кроны. ранящие капели.
Листья опали совсем зелёные -опали и покраснели.
Страшная осень! Словно в апреле ржавый прошёл пал.
вал багровел. а глаз - зеленел и поздней травой прорастал.
КНИГИ О ВОЙНЕ
"мать, милая, молодая,
угасла, голодая..."
"отец неизвестен мне:
без вести - на войне..."
"детскость не была нам дана -
была война..."
"если душный июньский зной
дышит войной..."
"в сердце бьется тревога-струна:
- если война!!"
"- если жена, милая, молодая,
угаснет, голодая!"
"- если завтра тебе и мне -
без вести на войне!"
нет! Слушайте!
нет! встаньте стеной!
Чтобы душный июньский зной
не дышал войной!
Чтобы жизнь, милая, молодая,
не гасла, голодая!
Чтоб кресты не тянулись к луне:
без вести - на войне...
ЦИРК-ШАПИТО
В КОКАНДЕ В 1945 ГОДУ как носильщик - душой -
карнайщик выталкивал в небо громадное хриплое ра, и грудь надрывал, и покой.
и дойра по кругу плыла, призывно и глухо рыча, пугая случайную публику...
актёры, на выход! Пора!
Пора начинать представление канатоходцев, и плясунов, и фокусников! Пора! веселитесь, дехкане!
кумыс пусть прольётся рекой в охрипшую глотку базара!
Пусть грозно рычит с высоты тигриная дойра пустыни!
Пусть слепо плывут облака сквозь гребень резных минаретов,
как длинные белые волосы северного соседа, остановившего нашествие...
не плачьте! оплачет акын. молчите! карнай откричит того, кто домой не вернулся...
ну, что ж вы стоите, актёры? на выход!
Пора начинать...
ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ
я родился перед войной.
бедствиями крестился.
Стыла пыль. и клубился зной.
бились взрослые надо мной -над загадкою наливной:
"для чего? для судьбы какой?
для любви или на убой?
для чего-то перед войной человек родился..."
Снова пыль. и такой же зной -
ядерный - клубится.
народился сыночек мой. для чего? для судьбы какой?
для любви? или на убой?
неужели перед войной
мальчик мой родился?!
"Литературный Кисловодск", N81
СТРАНА ОСЕНИ
* * *
Там тучи в небе бродили курами -
в небе, где звёзд рассыпано просо.
А ветер одну за одной раскуривал,
нервничая, туманные папиросы,
как будто ждал телеграммы с севера...
А кто-то щедро и зря
в поля и аллеи асфальта рассеивал
крупные зёрна дождя...
До 1965г.
В КОНЦЕ НОЯБРЯ
В конце ноября
дух дыма плывет
и припах вина
из сада раздетого.
В конце ноября
тальянка поет,
как будто война
вернулась отпетая.
Вон шапка лежит,
бренчат медяки,
и дюжий мужик
сипит-завывает...
Я мимо гляжу,
проживший во лжи
неспетую жизнь,
вину забывая...
И вот, победив
в жутчайшей из войн,
распалась страна,
как груда соломы...
Гармонь - инвалид,
а нищий - герой:
"Подай на вино,
народ незнакомый!"
Я мимо иду,
не дую в дуду,
пустынных небес
дударь нелюдимый.
Мне нечего дать.
Мне не во что дуть.
Мне нечем воздать
народу и миру.
Я дым задарма
глотал у ворот.
Мне медь подает
заря золотая...
В конце ноября
тальянка поет,
как будто в конце
безумного мая...
ИЮНЬСКИЙ ФРАГМЕНТ
(Из цикла "Библейские мотивы")
Широкое шумное лето,
древесное, лиственное,
где смуглая зелень бушует
под небом сухим загорелым
и ветер напорный врывается
в легкие мира,
блуждает по кронам,
как Дух по вздыхающим водам...
Вздыхаю по дому тенистому,
саду глухому,
где листья нависли
высоким и облачным сводом,
по матери,
тихой задумчивоокой Марии,
по доброй жене,
виноградники мне подарившей,
по смуглой жене,
виноградины глаз опустившей,
по свежей и радостной,
по светозарной, как лето,
по смутному сыну,
по дочке-лозе, затаенной
от тех виноградников душных,
душистых, влюбленных...
но я заболтался, забрел,
заблудился... И лето
шумит надо мною безмерно,
безлюдно, бездетно...
ПРЕДЗИМЬЕ
Вздохи холода. Запах, струенье
стылой сырости - впору отжать!
ничего нет просторней движенья.
ничего безотчетней дождя.
Бродит осень в горчичном и жженом,
перепутывает пути.
Ветки голые хлещут наклонно,
размечают летучий мотив -
плеска, слякоти, туч и бездомья,
где шумит и рыдает вода...
Что за счастье продрогнуть до звона
перед тем как уйти навсегда!..
ПОПУТНОЙ ЭЛЕКТРИЧКОЙ
Пустынный перрон.
Морозная правда
(в который уж раз!) -
ежом - без конца
сдирает со щек,
что речка непрядва,
не кожу, так сон -
до чувства лица...
А чувство весны
опять за горами,
и чувство страны...
Меж зябнущих тел
стою и курю,
горюю, сгораю,
толкусь не у дел -
как сам захотел.
Вот-вот подлетит
дракон электрички,
гремящий, пустой,
куроченный вдрызг.
Вбегу: по пути!
Всей задницей к печке
прижмусь, областной,
безликий, как жизнь.
И мы поплывем
правдивым простором,
угрюмым, в огнях,
как звездная сыпь,
до ясных времен
в страну, у которой
лицо Соловья
и голос Весны...
Февраль 1992г.
"Литературный Кисловодск", N82
НАЧАЛО
МИР В НОЯБРЕ
а ведь мир в ноябре состоит
из сырой и тяжёлой земли,
из сырого тяжёлого ветра,
из тяжёлых и хмурых людей,
обезлюдевших будто навечно...
/не навечно, наверно,
но очень, наверно, надолго/,
из высокого дома,
как соты весёлого дома,
где укрыться спешат от воды,
от продрогшей земли,
от беды,
из сухого как соты
такого желанного дома,
из которого трудно,
из которого нужно,
для которого нужно
в тяжёлый ноябрь уходить...
1965г.
ЗЕЛЁНАЯ ТАНЦОРКА
А официантка играла лимоном
зе-лё-ным
в мяча!
Подбросит - и хлопнет в ладоши.
Подбросит - подпрыгнет и хлопнет.
Подбросит - и машет подолом
повыше коленок.
Поймает - и снова подбросит,
и машет подолом,
и детские плечи в зелёном
горят свитерке...
Подбросит - и ловит,
подбросит - и снова
подбросит и хлопнет в ладоши,
поймает, подбросит и машет подолом,
как пляшет с зелёным лимоном,
зелёная в свитре девчонка
в зелёном прибрежном кафе...
1965г.
В СТУДЕНЧЕСКОЙ МНОГОТИРАЖКЕ
Здесь знают всё - вплоть до рецепта щей.
Здесь заседает маленькое лит. о.
Редакция загадочна, как щель
в базальтовую толщу монолита.
Как идол, предназначенный на слом,
изруганный без меры и без такта,
здесь правит за обыденным столом
всегда чуть-чуть обиженный редактор.
А дни над ним сшибаются стеклянно...
Здесь мир, как муха, помещён в стакан.
Здесь по ночам вещают тараканы.
Здесь вечерами слышится вулкан.
Здесь был один... Потом еще одна...
Она была напориста не в меру,
желая, чтоб "ущербная луна
дверною ручкой сделала карьеру".
И не один изверившийся мальчик,
смолистый, словно сказка про зверей,
взлетел отсюда -
птицей над асфальтом,
не долетев до праздничных арен.
И "иней осыпался синеглазо
с затрепетавших елиных ресниц..."
Здесь каждый находил себя не сразу.
Не разом здесь разгадывались сны.
но вдруг, неудержимые как исповедь,
невидные средь солнечного дня,
здесь души разгорались,
словно искорки
единого духовного огня!
1965г.
Я. Веткин. Технология лжи
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"
Последнее изменение страницы 30 Jul 2023
ПОДЕЛИТЬСЯ: