Страницы авторов "Тёмного леса"
Литературный Кисловодск и окрестности
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Саша Мовчан устроился преподавать в 49-ю ж.д. школу в Люблино. Уже в начале сентября он позвонил мне:
"Я слышал, что ты еще без работы. В соседней школе, 50-й, нужен математик. Не раздумывай, школа девчачья, к нашим разбойникам я тебя и не звал бы".
Я воспользовалась Сашиным предложением и проработала в Люблино до самого рождения Ильи.
Обстановка была хорошая. С непосредственным моим начальством, завучем, мне очень повезло. Я наивно думала, что атмосфера зависит только от начальства, но через несколько лет поняла, как хорошо было для меня, что я попала именно в железнодорожную школу: они не подчинялись минпросу. В министерстве путей сообщения был свой отдел школ, гораздо менее порочный, чем министерство просвещения.
С 1950 года я работала в Люблино (почему-то название не склонялось, теперь стали склонять) в железнодорожной школе, а написала об этом пока мало.
Люблино - крупный ж.-д. узел (не Люблино-Дачное, а станция Депо), и родители наших учениц были в основном железнодорожники. В большинстве они работали не непосредственно на дороге, а на чугунолитейном заводе имени Кагановича, подчиненном министерству путей сообщения.
Люблино в то время имело статус города Московской области. Поэтому, например, на праздничные демонстрации в Москву жители и трудящиеся не ездили, а демонстрировали перед трибуной с местными люблинскими руководителями.
Вспоминаю об этом потому, что очень заметным украшением праздничных рядов были ученики 49-й ж.-д. школы, среди которых шла колонна мальчиков с авиамоделями в руках: это были участники кружка, которого не мог не создать Саша Мовчан. Вообще же, ученики мужских школ в этом рабочем городе были дикой вольницей.
Система ж.-д. школ была создана для детей путевых обходчиков и т.п., но разрослась, - школы возникли там, где в них и не было нужды.
Работали они по программам министерства просвещения, но не имели к нему отношения организационно. Поэтому бич средней школы - процентомания (три пишем, два в уме, - а позже, по достижении всюду почти полной успеваемости, "борьба за качество", то есть полный запрет на двойки и очень жесткий лимит на тройки) ж.-д. школы не затронул. Конечно, директора пытались "требовать", но умеренно.
Наша завуч Анна Алексеевна Мезенцева, была очень примечательной женщиной. Было в ней много старорежимного. Она считала, что учительницы не должны выходить замуж, и сама замужем не была. Правда, она воспитала своего племянника Алешу, очень его любила, постоянно о нем говорила, и это не мешало ее "трудовой деятельности". Звучали эти рассказы иногда комически - с филологической точки зрения: "А сын меня спрашивает: тетя, а почему папа перед тобой унижается?" (унижение заключалось в том, что Алешин отец поцеловал своей сестре руку). Этот рассказ относился к прошлому, в наше время Алеша был уже взрослым, но диссонанс между словами "тетя" и "сын" остался.
Анна Алексеевна была женщина волевая, абсолютно честная и даже добрая, хотя была строга и с детьми, и с нами. Вот ее рассуждения. "ДЕТЯМ я говорю: учитель не обязан с тобой заниматься дополнительно, ведь твой отец за сверхурочную работу получает зарплату? А учителю не платят ничего. А ВАМ я говорю: конечно, на самом деле вы ОБЯЗАНЫ заниматься с отстающими после уроков".
Кстати, отцы были далеко не у всех. Больше того, в нашей школе учились и несколько детдомовских девочек. Видимо, детдом был неплохой: все эти девочки держались независимо, хорошо знали свои права, одеты были, разумеется, никак не хуже девочек из семей. Мне с ними работать не пришлось, ограничусь этими наблюдениями.
Сама Анна Алексеевна преподавала математику в средних классах, причем учебную нагрузку имела небольшую, как и полагается завучу.
О директорах много рассказывать не стоит (сменилось за время моей работы две директрисы); парторг Алексей Корнеевич Левадный, учитель истории, играл куда большую роль внутри школы. Был очень дубоват.
Яркой личностью была учительница литературы в старших классах Лидия Аркадьевна Кистерская. Была она старше меня почти на 20 лет, но жива и сегодня (1999).
Мы подружились с ней и встречались еще долго после моего ухода из люблинской школы. Помню прогулку по ВДНХ с Лидией Аркадьевной, и Ильей-Игорем в возрасте 9-10 лет. Была я знакома и с ее мамой, которая подарила мне несколько польских книг, например, "KWIATY POLSKIE" - антологию польской поэзии.
В Люблино завязалась моя дружба на всю жизнь с Таней Кривошеиной. Таня не собиралась работать в школе, ее ждала карьера переводчика, но арест мужа, только что окончившего институт, перечеркнул планы.
У нее был уже сын Митя лет 4-5, им занимались Танины родители, а Таня занималась водным спортом (яхтами). Конечно, похожими друг на друга мы не были и никогда не могли стать.
Оба учителя математики - Н.Н.Михайлов (методист) и М.В.Белов - казались мне довольно заурядными людьми, хотя аккуратность Белова превосходила всякое воображение (притом, что в жизни он вовсе не был педантом).
Зато среди женщин-учительниц были и весьма нестандартные: географ Зинаида Адриановна (фамилию я забыла!), физик Лидия Константиновна Манторова, биолог Евдокия Михайловна Седова.
Первые дни мне пришлось нелегко, но под строгим и доброжелательным оком Анны Алексеевны я быстро почувствовала себя лучше.
Не могу не упомянуть. На методическом объединении (учителей математики всех ж.-д. школ города Люблино, этих школ было 4-5) в отсутствие Саши Мовчана стали не только осуждать его методы, но смеяться над ними. В частности, что он на контрольной работе дал 24 варианта заданий ("Они в университетах обучались!"). Я потом спросила Анну Алексеевну, чтО она думает об этом. Она сказала, что 24 варианта можно только приветствовать, что она сама Мовчану завидует и что смеются по глупости. Очень характерное для нее высказывание.
Мне дали 5-е классы и какой-то из старших; 5-е росли, я вместе с ними, "свой" я довела почти до выпуска, поскольку Илья родился как раз весной 1956, но и раньше выпускала и получала благодарности от институтов (точно помню Ин-т геодезии и картографии) за хорошую подготовку выпускников. Я старалась, квалификация позволяла, обстановка в школе была здоровая. В институт поступали все. Бывало, что на вступительных экзаменах получали отметку выше моей. (Кстати, буквально так же обстояло у моего папы, когда он преподавал в школах).
С помощью завхоза Габриэля Францевича Яворовского я создала целую коллекцию наглядных пособий по стереометрии: из ненужных Костиных негативов, которые в большом количестве хранились у нас в кухне, я склеивала кубы и призмы, Яворовский вырезал алмазом по моему шаблону многоугольники, которые изображали сечения, я цветной тушью их раскрашивала. Получалось очень хорошо.
Сразу, забегая вперед, скажу, что в 1954 году, когда отменили раздельное обучение для мальчиков и девочек, сделали странную вещь: вместо того, чтобы перевести часть наших девочек в определенную мужскую школу, а часть ее учеников к нам, - поступили, мне кажется, нелогично, перетасовали все школы города Люблино (город тогда еще не входил в состав Москвы).
Одновременно отменили ж.-д. подчиненность школ. В результате мы узнали, кто есть кто! Во всех трех железнодорожных школах оказались вполне нормально подготовленные ученики. В городских, особенно в 1-й городской, совершенно дремучие, даже те, у кого стояли по математике четверки.
Например, все они были убеждены, что прямоугольный треугольник имеет острые углы либо по 45 градусов, либо 30 и 60.
Когда я предъявляла другой треугольник, то убеждалась, что мы просто говорим на разных языках. Натуральный треугольник, на бумаге или на классной доске, вообще не имел отношения к делу и не воспринимался.
Я вспоминала Тургенева, т.е. его героя, женоненавистника Пигасова: ошибаются и мужчины, но мужчина скажет, что дважды два - пять или три с половиной, а женщина - что стеариновая свечка.
Вижу, что невольно изображаю работу в Люблино как победоносное шествие. В какой-то степени так и было, по контрасту с недавним еще Потаповским опытом, когда я было уверилась, что вообще не гожусь для работы в школе. Однако, просматривая письма родителям, которые я тогда писала, вспоминаю и о трудностях. Правда, в основном они были связаны с перегрузками.
Перегрузка началась почти сразу: моя однокурсница Леся Прихоженко (жена очаровательного, очень израненного на войне Бориса Дубовицкого) ушла в декретный отпуск.
Я еще не упомянула, что во время распределения они пережили тяжелый стресс: хотя в оккупации была отнюдь не только Леся, придрались по этому поводу только к ней. Комиссия не хотела оставлять ее в Москве, а Борис был рекомендован в аспирантуру. Когда после второго акта трагедии они вышли в коридор и все было позади, мы бросились к ним с поздравлениями, а Борис был недалек от слез. Лесе комиссия обещала помочь найти работу в Москве (но одновременно ее зачем-то заставили подписать согласие работать во Владимирской области!)
Начальству Леся сказала, что вернется через 4 месяца, но мне призналась, что возвращаться не собирается. Упомяну о парадоксе. Когда я взяла часть Лесиной нагрузки, зарплата у меня уменьшилась. Объясняется это тем, что до сих пор я зарабатывала меньше тысячи рублей и подоходный налог был невелик, а после увеличения нагрузки тысячный рубеж был перейден, и налог резко увеличился.
Тяжелая нехватка времени частично объяснялась и географией: в Люблино мы с Таней Кривошеиной ездили на электричках с Курского вокзала. У меня весь путь занимал больше часа. По теперешним временам это пустяк, но тогда казалось тяжелым, тем более, что я была избалована прежней жизнью: дорога от дома до университета занимала 20 минут на метро, а пешком - 25 минут.
Но основной причиной были неравномерное распределение нагрузки, двухсменность занятий, "окна", которые Анна Алексеевна создавала иногда, по ее же словам, намеренно: "Посидите на уроке в вашем классе, вам полезно". (Вероятно, на самом деле было бы полезно, но сводилось-то к тому, что я должна была посещать в эти окна уроки одного и того же учителя).
Вообще, она всячески подчеркивала, что работа требует полной отдачи и думать о своих удобствах просто неприлично. А мне хотелось ходить в университет на семинары, да и отдыхать. Впрочем, то и другое удавалось. Как приятно было еще в сентябре оказаться снова на мехмате (на семинар к себе меня пригласил В.Ф.Каган, позвонив лично!).
Однажды А.А. сказала: "Вы думаете, что расписание так легко составлять? Попробуйте". Я тогда написала в письме родителям: "Чему-то же меня научили в университете!" Нарезала бумажки с фамилиями учителей и, раскладывая их, составила расписание, которое учителя признали лучшим чем у Анны Алексеевны, - т.е. более удобным для учителей. Анна Алексеевна с этой оценкой вынуждена была согласиться, но в заслугу мне это не поставила: с ее точки зрения порочным было стремление исходить из интересов учителей (хотя я попросила ее указать, в чем пострадал хоть какой-нибудь класс - она не смогла).
Может получиться впечатление, что я находилась в состоянии глухой борьбы с начальством. Нет. С директором, Александрой Александровной Гариной, у меня в самом деле бывали принципиальные споры. Она вела математику в восьмом, потом в девятом классе, а я в параллельном. Естественно, я всегда при необходимости (то есть очень часто) ее заменяла и потому знала, что ее преподавание - сплошная халтура. В частности, я заменяла ее в те два месяца, когда она брала отпуск: обычно директора в летние каникулы находились на посту, а отдыхали свои два месяца осенью. Но отдаю ей справедливость: она всегда добродушно (равнодушно!) выслушивала мои нахальные упреки. Она была действительно добрая женщина.
Что же касается Анны Алексеевны, я ее попросту любила, и наши расхождения во взглядах сводились больше к формуле "отцы и дети".
Так мне жилось вне дома. Ходила я еще в консерваторию, а больше развлечений и не было.
Главная страница сайта
Последнее изменение страницы 11 Jul 2023