Страницы авторов "Тёмного леса"
Литературный Кисловодск и окрестности
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Сегодня, 23 июня 1995 года, минуло 54 года от вторжения немецких войск на территорию СССР - начала Великой Отечественной войны советского народа.
За все прошедшие годы о тех днях было написано очень много, но в то же время и очень мало, так как все писалось по единому штампу: вероломное нападение, героическая оборона и сопротивление... Все как правило сводилось к главному примеру - героической обороне Брестской крепости. А как было на самом деле? Это очень сложный вопрос, и наверно никто в своих воспоминаниях не сможет дать полную, обобщающую картину былого, охватить весь трагизм и пафос происходящего тогда. Слишком большие масштабы события во времени и пространстве.
К сожалению, обобщающего, истинного, ничего не скрывающего исторического анализа событий тех дней, даже после 55 истекших лет и поныне нет. И в этом наша трагедия и наше горе.
Отсутствие исторической правды губительно для подрастающих во лжи поколений. Отсутствие этой правды приводит сегодня, спустя 55 лет после начала страшной, трагической войны к возникновению в буквальном смысле на могилах павших в той войне фашиствующих организаций и разного другого отребья. Все это результат политики коммунистических правителей, выражавшейся в замалчивании истины, в приспосабливании истории к своим сиюминутным, политическим конъюнктурным требованиям. За эти годы история Великой Отечественной войны переписывалась несколько раз. Но это так, моя присказка, я не собираюсь анализировать всего того, что написано о начальных, самых первых днях войны, а хочу рассказать как эти дни были прожиты мной лично в городе Вильне (Vilnius).
Итак:
Мое повествование нужно начать на несколько дней раньше, примерно на неделю, а точнее вспомнить день 14 июня и последующие дни вплоть до 22 июня.
В ночь с 13 на 14 июня началась массовая депортация жителей города на восток. Ночью (после 22 часов) к домам подъезжало несколько грузовиков с солдатами НКВД, которые блокировали входы и выходы из дома, а офицеры вместе с дворником или управдомом ходили по квартирам со списком и объявляли, что такие-то и такие-то должны в течение 20 минут собраться, взяв с собой в руки одну поклажу на человека, не превышающую весом примерно 20 кг, и выходить к машинам. Больных и престарелых предлагалось также забрать с собой, там их мол отправят в больницу. Так говорили офицеры, не уточняя, где это "там".Если в такой квартире, из которой все жильцы подлежали депортации, находился кто-то посторонний, не проживающий там постоянно, то его участь тоже была предрешена, он отправлялся вместе со всеми. В такой ситуации оказалось несколько знакомых, которые ушли из своих квартир к родственникам, где (им казалось) будет безопасней, а получилось наоборот. Знаю также случай, что так забрали командира Красной Армии, который будучи в гражданской одежде находился у своей возлюбленной. Не знаю, выпустили ли его или нет. Самыми трагичными для людей были две первые ночи, когда никто из жителей города практически не был подготовлен к такой акции властей. В эти две ночи люди вывезены были практически без ничего. В такой ситуации, когда тебя ночью поднимают с постели и дают 10-15 минут на сборы, собраться с толком, взять то, что действительно будет необходимым, очень трудно. В первые две ночи люди брали с собой например вместо зимнего пальто кажущиеся им более ценными какие-то книги или картины и т.д. К третьей ночи люди стали уже как-то готовиться. Практически в каждой семье были собраны и упакованы в рюкзаки, заплечные самодельные мешки, просто в чемоданы или узлы все самые необходимые вещи, так что в последующие ночи люди отправлялись в неведомые края как-то собранными.
Днем вывозка практически не производилась.
Очень интересный факт. На всех машинах, которые были задействованы в этом мероприятии, на бортах грузовиков и на дверках легковых машин, используемых руководителями акции, была начертана белой краской в круге буква "С". Что означала эта буква, мне доподлинно неизвестно, тогда говорили по-разному, что это обозначает: а) "ссылка", б) "Сибирь", в) "смерть", г) "секретно" и т.п. Что скрывалось на самом деле за этой аббревиатурой, не знаю.
Моя Мама (покойная ныне, Царствие ей Небесное. Аминь.) уже днем 14 июня приготовила два мешка, сшитые из драпировок, с заплечными лямками, чтобы удобно было нести на спине, но и имеющих боковые лямки-ручки, чтобы можно было также нести в руках, как чемодан. Мама сшила их так, потому что прошел слух, что на спине носить не разрешают, можно только в руках. В такие два мешка были уложены какие-то зимние вещи, белье, по одной смене простыней, килограмма по 2-4 продуктов (в основном это было сало, сухари, немного колотого сахара, соль и немного крупы); спички, несколько свечей и набор лекарств. Кроме того в мешки была уложена самая элементарная посуда: по одной небольшой кастрюльке, по одной железной кружке, а вместо тарелок по жестяной формочке для куличиков, а также по комплекту - нож, ложка, вилка. В каждом мешке были мебольшие ножницы, набор иголок и ниток, моток веревок и запасная обувь. Мама полностью исключила любые бьющиеся предметы и всякие ценные, но бесполезные в этих условиях вещи, как-то: книги, ковры, фарфор и т.п. Зимние пальто и шапки, несмотря на лето, были приготовлены, чтобы надеть их на себя. Так подготовленные буквально в течение одного дня, мы ждали своей участи. А круги все приближались. Так, 20 июня начали вывозить и с нашей Архангельской (по литовскому наименованию Vitenio) улицы, мы жили в доме N5. В ночь с 20 на 21 июня вывезли почти всех из домов NN 1 и 9 (в большом угловом 5-этажном двухподъездном доме осталось всего несколько семей, а в двухэтажном доме N9 только одна семья). В ночь с 21 на 22 июня была вывезена почти половина жителей дома N3. Завершалась акция как правило к 4-5 часам утра, в основном к этому времени успевали очистить подлежащий выселению дом. Редко можно было увидеть в те дни после 6 часов утра грузовик с буквой "С", едущий с людьми по направлению к товарной станции или пригородной станции Новая Вилейка (по литовски Naujoji Vilnia), где стояли подготовленные к загрузке людьми и отправке товарные эшелоны. Днем было все благопристойно, а ночью плач, стон, и скрежет зубовный!
Все жили ожиданием ночи, днем старались немного уснуть, а ночью весь город притаившись бодрствовал. Правда, моя Мама говорила так: "...мы все приготовили, а дальше от нас ничто не зависит, на все воля Божия", - и ложилась спать в 22 часа, в обычное для нее время, а я сидел у задернутого занавеской окна и в щелку наблюдал за улицей, или, чтобы увеличить обзор, выползал на балкон, не поднимая головы выше ограждения, и оттуда в щели ограждения смотрел, что происходит на улице. Но я тоже дольше, чем до 1 часа ночи, не бодрствовал, так как до последнего дня, 21 июня, вокруг нас было спокойно, иногда только по улице по направлению к товарной станции проезжали машины с людьми в окружении красноармейцев. А в эту ночь я просидел у окна, пока не уехал последний грузовик, увозивший людей из соседних домов, примерно до половины 5-го.
В субботу 21 июня в городе появились большие плакаты-объявления, текст которых также несколько раз в день передавался по местному радиовещанию. В плакатах городской Совет, Осоавиахим и горком Комсомола оповещали жителей города о том, что в воскресение 22 июня над городом Осоавиахим будет проводить показательные полеты самолетов, прыжки с парашютами, а также будет проводиться имитация воздушной газовой атаки противника на город. На земле состоящие из комсомольцев и членов Осоавиахима отряды будут ликвидировать условно зараженные участки городской территории, оказывать помощь условным "раненым и загазованым" и т.д. Граждан просили отнестись к проводимым учениям спокойно, без паники, не устраивать скопления людей в местах тренировок и не мешать проводимым мероприятиям. Время для проведения учений отводилось с 6 до 10 часов утра.
Мама придя в субботу домой после выхода в город, где видела эти плакаты-объявления, была очень взволнована и сказала: "...все, будет война, такие объявления вывешивают неспроста...". Однако на улицах города ничего не предвещало надвигающейся беды. Как и много дней раньше, машины груженные всяким военным имуществом все шли на запад по шоссе, которое начиналось как раз от угла нашей улицы. Единственно, что было заметно, то больше праздно ходящих по улице группами командиров Красной Армии, одинокие встречались очень редко, и это как правило были офицеры НКВД. Одиноких красноармейцев и даже групп без командира вообще на улицах не было никогда, красноармейцы по городу передвигались только строем или плотной группой и обязательно с командиром.
И вот наступила ночь с 21 на 22 июня. Наш дом затих в предельном напряжении, никто не спит, все притаились, все ждут своей участи. Вот подъехало несколько машин, остановились у дома N3, я почти лежу на балконе и наблюдаю: вот вывели первых людей, грузят в машину - это семья бывшего литовского полицейского (его самого арестовали еще в 40-м году). Их четыре человека: пожилая женщина (мать полицейского), его жена и двое маленьких детей в возрасте 4-5 лет. Вот выводят двоих очень пожилых людей (порядка 80 лет), это бывшие владельцы дома. К 4-м часам утра загрузили три машины, причем одну не полностью, и уехали, а к нашему дому так и никто не подходил и не подъезжал. Когда уехала последняя машина, мы подумали, что ради воскресенья решили свою акцию закончить немного раньше. Я немного прилег не раздеваясь, так как уже в 6час.30мин. должен был быть в находящемся напротив нашего дома костеле, где в то время исполнял обязанности ризничного, и должен был подготовить все к утренней службе, которая начиналась в 7 часов утра.
Без нескольких минут 6 я вышел на балкон. Начинался очень хороший, теплый, ясный день. Утро было светлое и тихое. Меня несколько удивило только довольно большое количество офицеров НКВД, спешащих в свое учреждение, которое располагалось неподалеку. Следует сказать, что органы НКВД занимали наряду с многими другими домами в центре города также здание бывшего сельхозбанка, имеющего очень мощные подвалы-сейфы. Это здание было видно из окон нашего дома. Был также виден находящийся как бы на задворках банка красивый одноэтажный с мезонином особняк.
Находясь на балконе, я вдруг услышал довольно сильный звук как бы грома или взрыва, затем еще несколько подряд таких звуков, и это уже было похоже на то, как будто бы рвались бомбы (такое было в 39 году, когда немцы один раз бомбили наш город). По направлению от ж/д станции повалил густой дым, в этот же момент я увидел в том же направлении самолет, затем второй и еще один. Что за самолеты, разглядеть было трудно. Вдруг из одного самолета что-то отделилось, и показался парашютист.
В тот самый момент на соседний балкон вышел проживающий в соседней квартире старший офицер НКВД, он имел в петлицах два ромба, и к нему каждое утро подъезжала легковая машина (и в будни, и в выходные дни). В этот час машины еще не было. Видимо, увидев самолеты и парашютиста, но не обратив внимания на дым, он закричал вглубь квартиры жене (которая за несколько дней до этого дня приехала из России с маленьким, наверно годовалым ребенком): "Соня, Соня, иди скорей посмотри: учения начались, вот парашютист выпрыгнул!". В этот самый момент непосредственно над нами раздался сильный гул самолетов, переходящий в пронзительный вой, и я увидел несколько, сейчас не берусь сказать сколько, но не менее трех самолетов Юнкерсов с крестами на крыльях, и я закричал - "немецкие самолеты" - и тут они стали пикировать с воем на здание бывшего сельхозбанка и рядом расположенный особняк. Офицер на соседнем балконе закричал: "что это делается?!", я опять крикнул: "Это немцы! война!" - и в этот самый миг из самолетов посыпались бомбы, страшный грохот, свист, дым, какая-то стрельба военных людей на улице, я вбежал в комнату и крикнул Маме: "Бежим на улицу, нас бомбят, сейчас попадут в наш дом", схватил куртку, а Мама приготовленный свой мешок, и вместе с другими жильцами квартиры через черный вход выбежали во двор, где была еще в начале мая выкопана по приказу Горсовета щель для укрытия во время бомбежек. Бомбежка нашего квартала длилась еще каких-то 10-15 минут, еще несколько групп самолетов, по 3-5 штук в группе, сбрасывали бомбы в районе бывшего банка и военно-провиантских складов, где возникли пожары. Примерно в 6 часов 30 минут бомбежка нашего района полностью прекратилась, но самолеты продолжали через нас пролетать в основном по направлению вокзала или в места скопления отступающих солдат и военной техники. Бомбили город примерно до 8 часов утра, потом бомбардировки прекратились, хотя отдельные самолеты прилетали и обстреливали из пулеметов и пушек весь день до вечера. Еще раз 23 июня утром около 8 часов два самолета бомбили военно-провиантские склады, и 24 июня рано утром, раньше 6 часов слышно было взрывы бомб в районе ж/д станции.
Но вернемся к утру 22 июня. После того, как завершилась бомбежка нашего района, примерно в 6час.45мин., я побежал через улицу в дом, где жил настоятель нашего костела, чтобы узнать, будет ли месса и открывать ли костел (ключи от него были у меня). Войдя во двор дома священника, я увидел, что соседствующий со зданием банка особняк полностью разрушен. На его месте была большая груда камней и рядом наполовину разрушенное горящее здание банка. Настоятель (ксендз Станислав Навроцкий) сказал, что службы сегодня не будет, костел не открывать, а я чтобы шел домой, - когда понадоблюсь, он меня позовет. А сам он тем временем вместе с еще одним священником, взяв какие-то медикаменты, полотенца и простыни, несмотря на свой преклонный возраст бегом побежал в направлении разрушенных зданий, видимо, желая оказать помощь пострадавшим.
Спустя какое-то время, на мой вопрос, чем закончилось их желание оказать помощь возможным жертвам бомбежки, я не получил никакого ответа, а второй священник (ксендз Ян Венцковский) потом сказал мне, чтобы я больше никогда не спрашивал об этом эпизоде и никому не рассказывал.
Так для меня началась война между гитлеровской Германией и СССР.
Что происходило дальше, после первой бомбардировки?
Первое, что мне помнится: когда я возвращался домой от настоятеля, то у ворот нашего дома встретил пана Кокоцинского, который со своей семьей проживал в доме N3 (из которого в прошедшую ночь были вывезены почти все его жители). Правда, еще в мае он отправил свою жену и сына (мальчика лет 6-8) куда-то за пределы города, а сам примерно последние десять дней в доме не появлялся.
Как я узнал впоследствии, он уже в то время являлся одним из руководителей польского подпольного движения сопротивления немецкому нашествию и был полномочным представителем Польского Правительства в эмиграциии на город Вильно (Vilnius) и Виленский край. Я был с ним мало знаком, так как мои родители раньше, до начала нападения Германии на Польшу, не были близко знакомы с ним, - шапочное знакомство соседей. И вот встретив меня рано утром 22 июня, он очень подробно расспросил меня о последних днях и ночах, его интересовало буквально все. Мы разговаривали сперва на улице, а потом поднялись в его квартиру в доме N3 на третьем этаже. Дверь в квартиру была оклеена несколькими бумажками с печатями. Пан Кокоцинский не стал обращать на них внимания и начал открывать замки двери. Тут он заметил, что все замки сломаны, а дверь забита гвоздем. В этот момент появился дворник Бжозовский с причитаниями, что он отвечает перед властью за целостность печатей, на что пан Кокоцинский сказал ему примерно следующее: "...эта власть уже кончилась, а придет другая, возможно еще хуже, но она с вас за эти печати не спросит, а вот за помощь НКВД возможно и спросит, если кто донесет об этом, а вот если в квартире пропало что-либо из моих вещей, так за это я с вас спрошу..." После этих слов дворник ретировался (следует сказать, что после этого инцидента он меня возненавидел и как потом оказалось, способствовал моему аресту в 1944 году), а я и пан Кокоцинский с силой открыли дверь и вошли в его квартиру. В квартире был полный порядок, открыты были только ящики письменного стола. Увидев это, пан Кокоцинский сказал, что ценного там ничего не было, и он сейчас не будет проверять взяты ли какие-то бумаги. Дома он меня долго и очень подробно расспрашивал, и что-то из моих рассказов записывал на небольших листках бумаги. Потом он взял с меня честное слово скаута, что я никому не буду рассказывать о нашей встрече, и просил в будущем тоже информировать его об интересных событиях.Так я приобщился к движению польского сопротивления, в котором состоял вплоть до самого ареста в ноябре 1944 года. Но это уже другая тема и другой рассказ.
Тем временем события развивались стремительно. На улицах появилось много неорганизованно мечущихся красноармейцев с оружием и без, заметно было, что это солдаты не одной части, а какой-то сброд бегущих в панике людей. Через какое-то время появилось в районе нашей улицы несколько грузовиков и автобусов, некоторые из них были уже частично заполнены гражданскими лицами (в основном это были женщины и маленькие дети) и военными, как правило в форме НКВД. Из нашего и близлежащих домов (не только на нашей улице) выбежало несколько женщин с детьми и несколько военных с какими-то мешками и чемоданами. Они направились к остановившимся машинам, но в этот же момент группа бегущих красноармейцев, увидев стоящие грузовики с женщинами, подбежала к ним и начала женщин выгонять из кузовов машин и залезать в них самим. Видя это, несколько находящихся вблизи командиров открыли стрельбу из револьверов, солдаты ответили огнем из винтовок, кого-то ранили. Но подоспело еще несколько командиров НКВД, один не то с автоматом, не то с ручным пулеметом, теперь твердо сказать не могу, - и после нескольких его очередей солдаты ретировались. В тот же момент машины тронулись на большой скорости в сторону вокзала. Кто успел вскочить, тот уехал, а вот соседка наша - жена двухромбового командира НКВД - не успела впрыгнуть в машину, так и осталась с ребенком около дома. С ней вместе осталось еще две или три женщины с несколькими маленькими детьми - жены командиров НКВД и Красной Армии, живущих в нашем и соседнем доме N3. Больше в районе нашей улицы и ближайшей округи организованной эвакуации гражданских и военных лиц я не видел.
После обеда, ближе к вечеру на улицах стали появляться какие-то гражданские лица с национальными трехцветными литовскими повязками на рукавах, некоторые из них были вооружены винтовками (возможно, они все имели спрятанные в одежде пистолеты или револьверы, но их видно не было). Они пытались разоружать одиноко бегущих бойцов Красной Армии; иногда, но редко им это удавалось, но как правило красноармейцы тут же группировались и давали отпор, начиналась стрельба, были убитые с обеих сторон. Таких стычек я видел две или три, а трупы убитых лежали еще несколько дней. Позже вечером какие-то люди обстреливали с крыш домов проезжающий военный транспорт и пеших красноармейцев.Иногда завязывались перестрелки между обстреливающими с крыш домов и красноармейцами. Такая стрельба длилась всю ночь с 22 на 23 июня и первую половину дня 23 июня.
Но вернемся ко второй половине дня 22 июня.
Я все это время, за исключением каких-то кратких промежутков времени, находился на улице. Бомбежек нашего района больше не было. Около 8 часов слышалась бомбежка в районе ж.д. станции. Несколько раз прилетали истребители и обстреливали из пулеметов скопления солдат на улицах. От этих обстрелов доставалось также и гражданскому населению, были раненые и убитые. Особенно сильно обстреливались скопления автомашин, бронетехники, артиллерийских орудий. Сопротивления этим обстрелам практически не было, иногда были слышны одиночные пулеметные очереди или винтовочные выстрелы. Один раз я видел воздушный бой, который длился всего несколько минут. Против немецких самолетов вдруг, по направлению из района аэродрома, появился один советский самолет, маленький тупоносый, по-видимому, И-16. Завязался бой, у одного немецкого самолета появился дым, он вышел из карусели боя и направился, все время снижаясь, на запад, но минуты, отведенные советскому герою, были уже сочтены, его самолет тоже задымился и камнем пошел вниз. В этот же момент летчик выпрыгнул из падающего самолета и открыл парашют, думал видимо, что сумеет спланировать к своим, но буквально через несколько секунд его парашют был расстрелян вражескими самолетами. Летчик камнем полетел к земле.
Больше никакого сопротивления наступающим немцам в городе я не видел.
Ближе к вечеру ко мне пришел мой друг Рышард и сказал, что в расположенных в половине километра от моего дома военных складах, так называемых "провиантских", военные раздают жителям находящееся там имущество, которое отступающая армия не вывезла. Эти склады были построены еще до 1-ой Мировой войны, занимали они огромную территорию: больше километра в длину и не менее полкилометра в ширину. Сколько на этой территории было пакгаузов, сказать не могу, но было их очень много. Кроме пакгаузов там были также гаражи и казармы. И вот мы побежали к этим складам. То, что мы увидели, нас потрясло, это был какой-то огромный муравейник, только вместо муравьев были люди. В одну сторону сотни людей бежали налегке, а в другую цепочкой один за другим двигались уже груженые. Никаких военных мы не видели. Пакгаузы, мимо которых мы бежали, имели настежь раскрытые ворота, и люди вбегали в них, а вскоре выходили, нагруженные ящиками, коробками, мешками или тюками.Иные выбегали без ничего и направлялись к другим пакгаузам. Несколько пакгаузов горело, в одном из горящих все время что-то взрывалось, но это было в стороне от того места, где были мы. Мы также вбежали в один из пакгаузов и увидели штабеля ящиков. Несколько ящиков было разбитых, и из них вываливались какие-то консервные банки без этикеток. В царившем полумраке, в толпе толкающихся, выхватывающих ящики из-под рук людей, разобрать надписи на ящиках было невозможно, тем более при незнании (практически) русского языка, на котором они были сделаны.
Мы с Рышардом схватили по ящику, довольно тяжелому (как потом оказалось, они весили более 20 кг), и взвалив их на спины, уже не бегом пошли самым кратчайшим путем домой. Это было около 7 часов вечера. Принеся домой ящик, я его вскрыл. Оказалось, что он заполнен банками консервов горбуши в собственном соку. Я решил идти еще раз, ко мне присоединилось еще несколько знакомых из нашего и соседнего дома, и мы побежали к складам. Там количество людей значительно увеличилось, уже в открытые ворота складов пробиться было трудно, еще трудней было выбраться с ношей, преодолевая встречный поток толпы. Особенная давка была у тех складов, где вместо ворот были только калитки, там творилось что-то невообразимое. В этой обстановке тот склад, где я был первый раз, найти неудалось. Я видимо прошел с течением людей по какому-то другому проходу. Вся наша компания вошла в какой-то склад, к которому был более свободный доступ. Там тоже стояли штабеля ящиков и бумажных мешков. Из разорванных мешков вываливалась какая-то сушеная рыба, а из нескольких разбитых ящиков были вывалены на пол небольшие консервные баночки. Я взвалил на плечи один ящик, он оказался легче того, который я нес раньше, поэтому я сунул за пазуху рубашки две или три из лежащих на полу консервных банок и пошел домой. За мной потянулись и остальные знакомые, ходившие вместе со мной.
Дома меня ждало разочарование. В ящике вместо каких-либо консервов или чего-то другого съестного лежали упакованные в бумажные обертки стеариновые свечи по 6 штук в упаковке, всего в ящике было 30 упаковок. Потом, в 43 году, когда систематически отключалась электроэнергия, эти свечи стали настоящей валютой, но в тот момент я был очень расстроен, тем более, что такая поклажа оказалась только у меня, у остальных в ящиках были консервы или сушеная рыба. Так что я решил идти еще раз. На этот раз пошли вдвоем с одним из моих товарищей, живущих в нашем доме. Была уже глубокая ночь, наверное около двух часов ночи, а люди все шли по направлению к складам. Придя туда, мы увидели, что обстановка сильно изменилась. Появились какие-то люди - гражданские - с оружием, винтовками, револьверами и стали разгонять пришедших туда людей. Но так как людей было очень много (не менее нескольких тысяч), то крики и даже одиночные выстрелы не оказывали должного воздействия на жадную толпу. Мы, видя такую ситуацию, забрались в первый попавшийся склад, увидели упакованные в мешковину небольшие тюки, весом примерно по 8-10 кг, схватили по два каждый и бегом направились домой. В этот момент сзади, где была основная толпа, раздались пулеметные очереди, вокруг нас тоже свистели какие-то шальные пули, но мы как-то сумели оторваться и добраться со своей ношей домой.
В моих тюках оказались брюки, 6 штук в каждом тюке, изготовленные из какой-то очень грубой некрашеной ткани, похожей на мешковину, но значительно плотнее и крепче. Для кого они предназначались, сказать трудно, возможно для заключенных. А у моего товарища добыча была более разнообразной, в одном тюке лежали холщевые портянки, а в другом черные сатиновые мужские трусы. На этом наши походы в склады закончились. Говорили потом, что разгон устроили литовские "saulisy" (стрелки), и что погибло тогда, в основном от пулеметной стрельбы, несколько человек.
Остаток ночи я провел дома, на улице слышались одиночные выстрелы, какие-то крики, шум моторов, потом часам к 5 утра все стихло. Около 6 часов 23 июня появилось несколько немецких самолетов, сбросившие бомбы на склады, из которых ночью мы утаскивали, что кто мог. В результате бомбардировки начался пожар, который продолжался несколько дней.
Днем в городе было относительно спокойно. Слышались одиночные выстрелы, но сильной стрельбы или бомбардировок и артиллерийских обстрелов не было. Иногда пролетали немецкие самолеты, чаще всего по два, но не обстреливали (возможно, этим занимались за пределами моей видимости). Советских самолетов в небе не было. К середине дня появилось больше войск, организованно идущих на восток и северо-восток. Сперва эти колонны были достаточно насыщены танками и бронетехникой, включая артиллерию, но постепенно автомобилей и техники становилось все меньше, редко проезжали одиночные танки, бронемашины и артиллерийские орудия, последние в основном на конной тяге. Порядка в отступающих войсках было заметно больше, чем 22 июня, когда все неслось сломя голову в каком-то угаре страха и паники.
Поговаривали, что один из эшелонов, заполненный в ночь на 22 июня депортируемыми жителями города, попал утром под бомбежку, несколько вагонов якобы было разбито прямым попаданием, а из остальных оставшиеся в живых, несмотря на стрельбу охраны, разбежались. Но я никогда потом не встречал людей из такого эшелона, так что подтвердить этот слух не могу.
Часам к 5 вечера поток советских войск, организованно отступающих через город на восток, практически иссяк. Пробегали только небольшие группы красноармейцев, прижимаясь к стенам домов. Организованного движения, какое было утром, уже не было. И вдруг ближе к 6 часам вечера на нашем перекрестке, то есть у самого начала нашей улицы, у так называемых "Наполеоновских столбов" (я в этот момент как раз подходил к перекрестку, чтобы посмотреть, что делается за пределами нашей улицы) появились три мотоцикла: один с коляской и два без, на коляске установлен был пулемет, остальные солдаты были с автоматами. Всего было 7 немецких солдат, впервые появившихся на улице города. Солдаты остановили свои мотоциклы в центре перекрестка, выпустили несколько очередей из автоматов по трем направлениям просто вдоль улиц. В это же время вдоль заборов и домов пробегали группы по 3-5 человек красноармейцев. Немцы со смехом показывали на них пальцами, но не стреляли по ним, также никто из красноармейцев не открывал огонь из своего оружия по появившимся немцам. Несколько человек гражданских подошли к немцам, что-то им сказали (я был слишком далеко и не слышал), но немцы тут же разразились громким смехом. Постояв так на перекрестке не более 10 минут, они развернули свои мотоциклы и на большой скорости уехали в том направлении, откуда приехали. Это были первые немцы, которых мы видели в городе.
Вечер и ночь с 23 на 24 июня прошли относительно спокойно. Пожалуй, было больше стрельбы, чем в предыдущую ночь, особенно это было заметно под утро.
Утром на улицах появилось довольно много гражданских лиц с трехцветными литовскими повязками на рукавах, все они были вооружены. Они пытались наводить какой-то порядок, у гражданских требовали предъявления документов, удостоверяющих личность, военных старались задерживать, вооруженных разоружать, что не всегда удавалось, бывало доходило до стрельбы. Но военных становилось все меньше и меньше, и часам к 2 дня появление на улицах военных практически прекратилось. Город замер. В городе наступила непривычная тишина, никакого движения транспорта, гражданских прохожих тоже нет, раздающиеся иногда где-то в отдалении одиночные выстрелы воспринимались как гром, все вздрагивали, так как погода была прекрасная, ясное небо, тепло и никакого ветра. И вдруг около 4 часов пополудни с запада начал доноситься гул, сперва глухой и далекий, но все нарастающий по своей силе. И вот появились первые легковые автомобили, вездеходы и мотоциклы, за ними бронеавтомобили и бронетранспортеры с солдатами и наконец танки. В промежутках между танками ехали огромные грузовики с солдатами, некоторые из грузовиков тянули за собой пушки различных калибров. Движение этой моторизованной массы войск длилось до позднего вечера. По тротуарам шли пешие подразделения, которые растекались по всем улицам.
Очень симптоматичный факт: первые группы пеших немецких солдат, увидев вооруженных гражданских лиц с трехцветными повязками на рукавах, тут же окружали их и несмотря на протесты разоружали. При этом как правило отобранные винтовки сразу же ломали и отбрасывали на обочину или под гусеницы проходящих танков. Самих людей отпускали, во всяком случае я не видел, чтобы кого-то задержали. Так что через пару часов вооруженных литовцев на улицах не было видно.
Итак, 24 июня 1941 года во второй половине дня город Вильно (Vilnius) был занят немцами.
Ночь с 24 на 25 июня прошла спокойно, слышались иногда одиночные автоматные очереди и винтовочные выстрелы, но редко, и они не вызывали тревоги.
Утром на пересечениях основных магистралей везде стояли немецкие посты регулировщиков, по улицам ходили жандармские и солдатские патрули. Появились первые приказы и постановления новой власти, все они заканчивались угрозой расстрела за их невыполнение или нарушение. Тем не менее следует отметить, что в первые два-три дня жители города отнеслись к оккупации с чувством некоторого даже облегчения. Даже евреи не стеснялись и не боялись подходить к немецким солдатам и вступать в разговор, выполняя в основном роль переводчиков, так как среди жителей города было очень мало владеющих немецким языком. Мы, бывшие школьники и гимназисты, в большинстве своем знающие в какой-то степени язык, старались не навязывать своих услуг.Чувство облегчения у жителей было видимо вызвано в первую очередь избавлением от депортации, которая грозила в последние дни, но и очень приветливым, правда с высокомерным оттенком (все-таки местные жители это "унтерменши") отношением немецких солдат. В эти первые два дня свободно гуляющих немецких солдат или офицеров на улицах не было, а патрульные солдаты развлекались как могли: самым распространенным развлечением тех дней у патрулей было достать из кармана несколько штук сигарет или пару галет, бросить их на дорогу и наблюдать, как отдельные мальчишки и даже взрослые бросались за этой подачкой. Это вызывало у немцев гомерический смех. Иногда грузовик, проезжая мимо скопления людей, останавливался, и из него выбрасывали на мостовую маленькие буханочки хлеба, пачки галет, сигареты, иногда даже консервы. При этом находящиеся в кузове военные или чаще партийные функционеры в коричневой форме со свастикой на рукаве фотографировали происходящее зрелище. Никогда не видел, чтобы немцы подавали из рук в руки свои подачки, всегда их бросали, чтобы люди подбирали, сгибаясь или становясь на колени. При этом часто возникали столкновения и драки. Но это только вызывало восторг у немцев, они хохотали до упаду. А как только вокруг машины начинала собираться толпа, машина без предупреждения трогалась и набирая все большую скорость отъезжала. Рассказывали, что были случаи попадания людей под колеса этих машин, но это никак не волновало новых хозяев.
Первую партию пленных красноармейцев я увидел 26 июня. Их провели по нашей улице примерно человек 300 и разместили в здании бывшей еврейской гимназии. В этом здании лагерь военнопленных находился до самого 1944 года.
Вот так это было - начало страшной войны и занятие немцами города Вильно (Vilnius), виденное и пережитое мною на улицах этого города.
Что было дальше, а было много и очень страшного и трагичного, - это уже другая тема и другой рассказ.
Москва, 23 июня 1995 г. - 7 августа 1998 г.
Главная страница сайта
Последнее изменение страницы 15 Mar 2021