Сайт журнала
"Тёмный лес"

Главная страница

Номера "Тёмного леса"

Страницы Юрия Насимовича

Страницы авторов "Тёмного леса"

Страницы наших друзей

Литературный Кисловодск и окрестности

Из нашей почты

Тематический каталог сайта

Новости сайта

Карта сайта

Обзор сайта

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

 

на сайте "Тёмного леса":
стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Из архивов Гаров и Миклашевских

Из архива Гаров
Дневник Е.Л.Гара
Некролог Е.Л.Гара
Предисловие к рассказам А.И.Рейзман
А.И.Рейзман. Два донских казака и советская власть
А.И.Рейзман. Авария
А.И.Рейзман. Этого не может быть
Фотографии П.И.Смирнова-Светловского
Р.И.Миклашевский. Июнь 1941г. в Вильнюсе
Р.И.Миклашевский. Автобиография
Р.И.Миклашевский. О времени, предшествующему моему появлению
Е.И.Рубинштейн. Дневник Печорско-Обской экспедиции 1913г.
В.Шкода. Чёрное ожерелье Печоры
Н.Е.Миклашевская. Ефим Ильич Рубинштейн
Н.Е.Миклашевская. Абрам Ефимович Рубинштейн
Н.Е.Миклашевская. Вадим Васильевич Смушков
Н.Е.Миклашевская. Татьяна Вадимовна Смушкова
Н.Е.Миклашевская. Игорь Евгеньевич Тамм
Н.Е.Миклашевская. Прадеды и прабабки
Н.Е.Миклашевская. Детство на Остоженке
Н.Е.Миклашевская. Бродокалмак
Н.Е.Миклашевская. Университет
Н.Е.Миклашевская. Люблино
Н.Е.Миклашевская. Начало семейной жизни Н.Е.Миклашевская. Кондрово
Н.Е.Миклашевская. Рейд
Н.Е.Миклашевская. МАИ
Н.Е.Миклашевская. Ольга Владимировна Егорьева-Сваричовская
Дневник О.В.Егорьевой-Сваричовской (Часть 1)
Дневник О.В.Егорьевой-Сваричовской (Часть 2)
Дневник О.В.Егорьевой-Сваричовской (Часть 3)
Дневник О.В.Егорьевой-Сваричовской (Часть 4)
Илья Миклашевский. Мои предки
Илья Миклашевский. Н.Я.Долматов

Н.Е. Миклашевская

МАИ

Фрагмент книги "Наша история", посвященный работе в Московском авиационном институте в 60-е и 70-е годы

Для меня главными событиями 1960 года были два, связанные между собой: Игорь пошел в детский сад, а я стала работать в МАИ.

Уже начался учебный год, когда мне позвонила Рина Глаголева: в МАИ на кафедре высшей математики (так она тогда называлась) нужен ассистент.

Я приехала, меня взяли. Кафедра была тогда небольшая, человек 20.

Заведующий Павел Игнатьевич Романовский был человек пожилой и как бы интеллигентный, но не очень приятный, потому что производил впечатление не всегда искреннего, просто в обычном общении.

Здоровался с нами за руку так, что я его прозвала "пять холодных сосисок", - и это прозвище имело успех.

Заместитель его, Виктор Федорович Смирнов, огромный, толстый, шумный, бесцеремонный, математик был никакой (в противоположность Романовскому), да от него это и не требовалось. Очень был известен в кругах подмосковных садоводов. Человек был неприятный. По сравнению с ним Павел Игнатьевич был вполне неплох.

Кроме Романовского, профессоров не было. Доцентов тоже было немного. Самый выдающийся - Николай Ильич Алексеев. Уже пожилой, спокойный, выдержанный. Из крестьян, его брат был колхозником.

Помню разговор об этом брате. Николай Ильич рассказал, что брат заранее приготовил для себя гроб. Некоторые наши дамы почему-то расценили это как признак отсталости и даже дикости. Николай Ильич совершенно спокойно возразил, что это - как раз проявление глубокой культуры: брат позаботился облегчить хлопоты, которые предстояли окружающим.

Был он человек малоразговорчивый, и каждое его слово весило. Был справедлив и бесстрашен. Я тогда сформулировала так: ЧТО мы думаем, но боимся сказать, то Николай Ильич говорит. И со мной согласились.

Елизавета Борисовна (Приходченко, урожд. Ефимова) вспоминает, что ее мать, работавшая когда-то на этой кафедре, подверглась преследованиям за свою религиозность, и Алексеев ее спас. По словам Елизаветы Борисовны, он был тогда заведующим кафедрой. Думаю, что это не так. Может быть, замещал заместителя. Но уточнить не у кого, а услышать о факте заступничества я была очень рада.

(ПРИМЕЧАНИЕ. Позже, читая воспоминания матери Елизаветы Борисовны, я поняла, в чем было дело. Эта история произошла еще в студенческие годы Николая Ильича и матери Елизаветы Борисовны; они учились в одной группе, а он, вероятно, был старостой или комсоргом. Не исключаю и этой второй возможности. В мое время он был, конечно, беспартийным, но, как известно, членами партии становилась совсем небольшая доля бывших комсомольцев).

Моя скверная привычка выбрасывать старые записные книжки и всякие бумаги, казавшиеся мне ненужными, привела к тому, что забывшееся не у кого спросить и негде узнать. Вот доцент Ефимочкина. Очень хорошая пожилая женщина, читала на экономическом факультете, вела для нас - преподавателей - курс линейного программирования. Я много общалась с ней. Она жила во 2-м Обыденском переулке, в одной коммунальной квартире с родителями моего одноклассника, соседа по парте Олега Рудановского (сам он погиб на фронте, а вернее по дороге на фронт, как и другой наш одноклассник Женя Баканенко), помнила Олега. А я не могу вспомнить ее имени-отчества!

Елена Викторовна Шевлягина при мне работала недолго, ушла на пенсию, но воспоминания оставила самые светлые.

Таисья Ивановна Краснощекова работала на радиофакультете, точнее, была на кафедре ответственной за этот факультет, как Ефимочкина за экономический, а Алексеев за моторный. Она была среднего возраста, умная и открытая женщина. Потом умерла от рака.

Зоя Ивановна Прянишникова, немногим старше меня, была очень неплохой женщиной, но все же с оттенком женской взбалмошности. Она умерла еще раньше от какой-то не вполне понятной болезни, оставив мать и мужа.

Алла Венедиктовна Игнатьева, тоже доцент, тоже ответственная за факультет (третий), была похолоднее, но казалась вполне добропорядочной женщиной. Однако, через несколько лет пришел на кафедру совсем молодой Евгений Львович Ерусалимский. Он был собачником, и это как раз он помог мне через Мазовера устроить Бинома в Купавненскую школу. Как деятель собаководческого клуба, как эксперт, он и сейчас известен. И вот этот Ерусалимский, будучи на бюллетене по поводу гриппа, вышел во двор погулять со своей собакой - попросить было некого. Игнатьева, живущая рядом, засекла и организовала травлю, не помню, на заседании ли кафедры или на профсоюзном собрании ("производственном совещании").

Обвинялся Ерусалимский, конечно, в симуляции. Его защитили, сумели отстоять, а потом я его спросила, почему Алла Венедиктовна так уж страстно выступала. Ерусалимский ответил неохотно, но определенно: "Она преследует моего отца". - "Как преследует?" - "Ну КАК женщина преследует мужчину". Естественно, если бы не несправедливось к Жене Ерусалимскому, я бы об этом здесь не упоминала.

Пожалуй, доцентов больше тогда и не было, по крайней мере таких, которые бы работали в течение какого-то ощутимого периода.

Факультетов было всего 5, и их редко еще называли по номерам. Тем более корпуса на территории. Был главный корпус, где расположен ректорат и т.п., был "аудиторный", где помещался деканат 3-го факультета; 5-й, в котором располагалась наша кафедра, принадлежал экономическому факультету, вот его называли по номеру; еще был 2-й, моторный - и все, а остальные корпуса были маленькие.

Проработала я 20 лет, много народа сменилось на кафедре, потом кафедра разделилась пополам, потом раздробилась еще.

Были у МАИ филиалы. Мне пришлось работать (не в первый год, но в скором времени) на филиале при секретном заводе, назывался он официально "Химки". Порядки там были строгие: пропуск на руки не давали, а придя на проходную, мы называли номер и тогда только получали на руки пропуск. Находилось это место по Ленинградскому шоссе, остановка автобуса называлась Черная Грязь, по названию ближайшего населенного пункта. После окончания занятий всех нас, студентов и преподавателей, на спецавтобусе отвозили до метро Сокол. Начальником филиала был Матвей Ефимович Каценеленбоген. Понимаю происхождение фамилии ("кошачий локоть"), но не уверена в правильности написания. Бог знает, кем он был. Но умный и интересный человек. Помню, как-то я высказалась, что терпеть не могу, когда людей разделяют (в смысле их ментальности, способностей и т.п.) по половому признаку, и добавила, что это - дамское обыкновение. Матвей Ефимович возразил: "Разделил Бог, а он - мужского рода". Т.е. срезал меня.

Условия на филиалах были вообще лучше, чем на стационаре, где приходилось бегать из корпуса в корпус, не везде были комнаты отдыха для преподавателей (чем дальше, тем с этим было хуже), но в Черной Грязи было в этом смысле просто роскошно. Сама же работа в филиалах была еще более халтурная, чем в МАИ, где тоже кафедрам приходилось сражаться с деканатами за право чего-то со студентов требовать. Не все сражались, конечно. Зигель, например, превращал экзамен в фарс, совершенно сознательно.

Еще запомнилось мне, как перед первой моей сессией начальство обязало меня ходить на экзамены к опытным экзаменаторам - учиться. И рекомендовало самой задавать вопросы. Сижу у пожилого доцента Глеба Ивановича Корицкого. Девочка сдает аналитическую геометрию. Слыша, как девочка отвечает, и понимая, что она не знает вообще ничего, я (в ответ на приглашение Корицкого) спросила определение скалярного произведения. Девочка не знала совсем. Мне казалось, что этим обесценивается ее чтение вслух со шпаргалки более сложных вещей, опирающихся на понятие того же скалярного произведения. А Корицкий не хотел ставить двойку (это была переэкзаменовка). Извивался, как змей, но был вынужден. Он вскоре ушел на пенсию.

Вспомню здесь о Феликсе Юльевиче Зигеле. Он пришел на кафедру существенно позже. Обладал уже всесоюзной известностью как автор многих книг, статей, и сам читающий популярные лекции. С известным креном в сторону легковесности. Человек он был очень приятный в общении; есть хороший польский термин "колеженьски", от слова kolega, что не вполне, но все же соответствует нашему "коллега", а прилагательное придется перевести как "хороший товарищ", но разумеется очень приблизительно. Вот таков и был Зигель - kolezenski. С ним всегда было приятно общаться, и сидя вдвоем в аудитории, и в обществе. Был джентльменом в отношении женщин и вообще окружающих. Но на экзаменах я чувствовала себя попросту глупо: пока я спрашивала одного студента, он опрашивал всю группу. На его лекциях я не бывала, но студенческие записи смотрела внимательно: действительно, строгость страдала. При переизбрании Зигеля (на должность доцента, каковым он к нам и пришел) Романовский и сам страдал, на лице его было написано настоящее отвращение. Не переизбирать Зигеля он не хотел, но хоть как-нибудь отметить в протоколе, что Феликс Юльевич ненастоящий математик, что доверять ему можно только чтение первоначального курса - это желание выражалось и в высказываниях, и на лице.

Такое же страдание, смешанное с отвращением, я видела на лице Романовского еще раз: когда переизбирали Николая Витальевича Кудрявцева, работавшего вместе со мной на филиале в Химках. Здесь причина была другая: он сильно выпивал. А человек был интересный и умный.

ПРИМЕЧАНИЕ 2010 года. В только что вышедшей книге Лилианы Зиновьевны Лунгиной "Подстрочник" упоминается в качестве ее одноклассника Зигель, и говорится, что уже в то время он был очень религиозен. Разумеется, мы на кафедре об этом не имели понятия. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Доцент Борис Сергеевич Римский-Корсаков тоже пришел позже меня. Он был уже пожилой человек, седой, с манерами старого интеллигента и даже аристократа. Каким и был, конечно. Как-то сидя в аудитории, где мы должны были принимать экзамен, пока первые студенты готовились, Борис Сергеевич нарисовал мне свое родословное древо, начиная с XIV века! Был на древе и композитор Николай Андреевич, но родство было очень далекое, словами "троюродный" или "пятиюродный" не выразимое.

Был Борис Сергеевич не то вдовец, не то разведенный, жил в коммуналке и считал, что за заслуги предков Моссовет должен дать ему квартиру. В те времена мне убеждение это казалось немного смешным, теперь смотрю иначе. Вспоминаю его с добрым чувством.

Кажется, Александра Владимировича Софроницкого я уже застала на кафедре. Впрочем, его я знала еще по университету. Он был астроном, учился на два курса старше меня, т.е. в одной группе с Верой Руфовой. Он был сыном пианиста Софроницкого (а его жена работала в музее В.В.Софроницкого) и внуком Скрябина. Во время нашей учебы в университете на стенде, посвященном студентам- -фронтовикам, я видела фотографию Саши Софроницкого в буденновке: он был участником финской войны. Но представить его реально в военной форме никогда не могла. Был он человек тихий, погруженный в себя и как бы не от мира сего.

Последний раз я увидела его при случайной встрече в Переделкине, т.е. уже в конце 80-х годов.

Не могу не упомянуть двух неразлучных подруг: Наталья Валерьевна Кирпотина была дочерью очень известного литературоведа (который прожил, как вспоминаю, около 100 лет, но в то время был вполне действующим). Кажется, на протяжении нашей совместной работы замужем она не была; был у нее сын немного постарше моих, была она очень элегантна и очень высокомерна. Люда Михайлова, напротив, была довольно вульгарна, притом чрезвычайно живая и напористая женщина. Не то чтобы ее все звали Людой, просто не помню отчества. Михайлов, ее муж, был доцент кафедры сопромата, очень некрасивый мужчина. (Игорь - позже - хвалил лекции Михайлова, но это к делу не относится). Жена же, надо признать, была вполне квалифицированным математиком, хотя трудно понять, каким образом она этого достигла: она закончила институт мясомолочной промышленности. Это, конечно, свидетельствует о ее способностях. С мужем она в это время разошлась и обернулась Ардовой. Известный сатирик Виктор Ардов по возрасту годился ей в отцы. Она без всякого нажима, но постоянно говорила о нем, называя его Витей. Его сын, священник Михаил Ардов, безусловно литературно одаренный человек (но читать его всегда неприятно, хотя всегда интересно), в книге о родителях не то что умалчивает об этом браке, что было бы вполне естественно, - но пишет что-то вроде того, что пожилые мужчины часто попадают в лапы молодых хищниц, а вот отец его к счастью избежал этой участи. При этом, рассказывая о (смертельной) болезни отца, Михаил Ардов пишет, что он и его брат Борис дежурили в больнице непрерывно, а ОДИН РАЗ пришла их мать. То есть он дает понять, что с Ольшевской [матерью Михаила Ардова - И.М.] Ардов к тому времени разошелся. Надо сказать, что во время смерти Ардова я еще работала на кафедре, и не было заметно, что болезнь и смерть законного (несомненно) мужа затрагивали Люду. Вероятно, в это время она уже оставила его.

В последнее время я работала на разных кафедрах с этими дамами.

Интересной женщиной была Лия Николаевна Даврищева. Тоже из пришедших позже меня. Уже в возрасте, вскоре ушла на пенсию. Старая дева, при этом была влюблена в Павла Игнатьевича [Романовского]. Ничего странного бы в этом не было, но она считала, что он втайне отвечает ей взаимностью. Вот на это смотреть было тяжело. Умная женщина, со вкусом одевавшаяся, настоящий математик (она уважала только окончивших университеты, а таких у нас было мало, в основном были женщины из пединститутов и преподаватели обоего пола из технических вузов, особенно же выпускники МАИ), в разговорах о Романовском была совершенно неадекватна, хотя вполне сдержанна. В доказательство его чувств она приводила факт, что услышав о какой-то ее серьезной болезни, он огорчился. Приехала она, кажется, из Армении или из Грузии, там и училась.

Много вспоминается разных людей, иногда очень симпатичных (Альбина Степановна Якимова, молодая одинокая женщина, живущая в Химках, пушкинистка-любительница), иногда чем-то примечательных (Нина Ивановна Кабанова и ее муж Николай Алексеевич Архангельский опекали престарелую Ирину Федоровну Шаляпину), нередко глупых и вульгарных. А некоторых вижу, как живых, но имен в памяти нет.

Доцент Людмила Николаевна Богомолова - "умеющая жить", т.е. умеющая обращаться с людьми, умеющая себя поставить, но неглубокая.

Эльвина Константиновна Патрушева, очень энергичная, жизнерадостная. Младший сын у нее учился в балетном училище Большого театра, старший - психически больной, тоже тогда еще подросток. Несла свой крест достойно, ни в чем плохом не замечена, но общалась я с ней без особенного удовольствия, уж очень разной породы мы были.

Поповкина Римма Васильевна - лицо заметное, явно неплохой специалист, но несколько примитивная.

Валентина Сергеевна Крылова - участница войны. Однажды, когда по идиотскому нашему обыкновению 23 февраля поздравляли ВСЕХ мужчин, ее не поздравили. На мое возмущение Валентина Сергеевна ответила: да ведь я была вольнонаемная.

Ее сын, тоже Валя, взрослым уже получил травму и стал "колясочником". Впрочем, женился, завел ребенка. Когда кто-то вслух посочувствовал Крыловой, она ответила: "Это не самое страшное. А вот если бы Валя стал мерзавцем?"

Однажды наша преподавательница Сивцева, у которой в то время был тяжело болен муж, жаловалась на жизнь. Крылова сказала ей: "Измени точку зрения. Не себя жалей, а его". Сивцева не поняла ее, ответила запальчиво: "Чего мне себя жалеть, я и без него не пропаду".

Борис Викторович Вербицкий. Этот позже пришел. Буквально идеальный человек. Умен, тактичен, активен. И настоящий математик.

Геннадий Иванович Фурлетов - очаровательный молодой человек, сама доброта. Но психическое заболевание не дало ему долго работать преподавателем. Стал лаборантом, очень аккуратным и даже деловым.

Ксения Дмитриевна Лётова, с которой в паре мне пришлось однажды работать на приемных экзаменах, поразила меня и далее продолжала поражать крайним цинизмом по отношению к абитуриентам и студентам. Когда экзаменуемый просил ее объяснить, в чем его ошибка, как он должен был рассуждать, - Лётова величественно отказывалась говорить. Объяснялось это не только ее глубокой некомпетентностью, но и ленью. То есть, вообще ленива она не была, но не любила студентов, не любила математику, а жила в другой жизни. Муж ее был каким-то крупным специалистом.

О начальстве говорить больше не хочется. Парторга Торжкова еще упомяну ниже. Власов Валентин Федорович, который в последнее время моей работы был и.о. завкафедрой, доброго слова не стоит. Неискренний, а попросту лживый.

Кафедра росла, потом изменилось административное строение института: общеобразовательные кафедры были распределены по факультетам. К тому времени уже появился факультет вычислительной математики, и математические кафедры подчинили ему.

Расскажу о подлинном случае, происшедшем в 70-х годах, чтобы больше к институту не возвращаться. На кафедре в то время было около 50 преподавателей. Ближе знали друг друга работавшие на одном и том же факультете или те, кто по случайности (т.е. по воле бюро расписаний) встречались систематически в течение семестра в одном корпусе.

Поэтому бывало, что некоторых коллег по кафедре человек знал только в лицо. Так и мне никогда не приходилось разговаривать с довольно молодым старшим преподавателем Янковым. И вот нас собирают, - я опять не помню, было ли это сборище оформлено как заседание кафедры или "производственное совещание"? - но парторг кафедры Вера Михайловна Морозова, очень толстая, но элегантная женщина (долгое время в течение целого семестра регулярно ходившая ко мне на занятия, - училась вести практические занятия, а в описываемое время уже старший преподаватель) доложила нам, что партгруппа единогласно постановила просить ректора об увольнении Янкова - и просит коллектив кафедры поддержать эту просьбу. Говорить Морозова умела вполне хорошо, но в чем провинился Янков, понять было нельзя. (Впрочем, потому и непонятно, что умела говорить). Его поведение несовместимо со званием советского преподавателя, и все. Еще вроде аргумента: работа со студентами - это работа идеологическая... Кто-то сказал, что нельзя же голосовать, не имея понятия, в чем Янков виноват. Морозова больше ничего сказать не хотела. Подняли с места Янкова. Сидел он в конце аудитории. Встал. Молчал. Вид имел убитый. Стали голосовать. "За" проголосовали ровно 8 человек, то-есть целиком вся партгруппа и больше абсолютно никто. "Против" - поднялась одна рука. Это была Галина Васильевна Пивоварова, молодая и никаким диссидентством не отличавшаяся. (Позже, когда я уже вышла на пенсию, я спросила ее, опасаясь ошибки памяти, действительно ли это она голосовала против. Она подтвердила. То есть - ГОЛОСОВАЛА из чувства СПРАВЕДЛИВОСТИ).

Остальные, человек 30-40, проголосовали "как совесть подсказывала", т.е. воздержались. Я в том числе. И несколько минут гордилась этим! Мне кажется, что остальные тоже гордились. Но выступил парторг факультета, наш же математик Иван Николаевич Торжков. Он напоминал мне Кострова, красноярского инструктора крайкома, который был моим попутчиком в Сибири в 1953 году. Напоминал манерой обращения со своей паствой, только эта манера была приспособлена к уровню паствы. Он не стал нас упрекать за то, что мы воздержались. Наоборот, он благодарил нас "за доверие к мнению парторганизации", за поддержку. Оказалось, что воздержаться - значило поддержать. Мы чувствовали себя оплеванными. А оплевали-то себя сами. Янкова уволили. Был он отцом трех детей, жена в то время не работала. Никто так и не узнал его вины. Предполагали, что он подписал какое-то письмо в защиту Сахарова или Солженицына.


Примечания

Павел Игнатьевич Романовский (1900 - 1992) - математик, автор работ по теории функций действительного переменного и вузовских учебников, награжден орденом Трудового красного знамени, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Евгений Львович Ерусалимский (1944 - 2021) - кинолог, основатель и первый президент Российской кинологической федерации. Музыкант, кандидат биологических наук.

Феликс Юрьевич Зигель (1920 - 1988) - астроном, уфолог, автор множества научно-популярных книг и статей.

Вадим Анатольевич Янков (род. 1935) - математик-логик, диссидент, за что изгонялся из МГУ, где учился, из МФТИ (1968г.) и МАИ (1974г.), где преподавал, а в 1982-87г. сидел.

 

Главная страница сайта

Страницы наших друзей

 

Последнее изменение страницы 20 Dec 2021 

 

ПОДЕЛИТЬСЯ: