Дневник О.В.Егорьевой-Сваричовской (часть 1)

Ольга Владимировна давала по 17-м числам каждого месяца вечера, "журфиксы" для избранных. Она говорила, что число 17 имело для нее особое значение. В частности, сын ее Руслан погиб на фронте в возрасте 17 лет. Но только сейчас я прочитала, что с самого рождения Руслана О.В. и ее муж праздновали ежемесячно 17-ое как день рождения Руслана.

Меня привела к Ольге Владимировне в октябре 1983 года Вера Руфова*. А она познакомилась с О.В. в бассейне на Остоженке, то есть на Метростроевской. О.В. был тогда 91 год. Она говорила, что не может не плавать, потому что у нее больные ноги.

Жила О.В. в Трубниковском переулке в большой коммунальной квартире, на первом этаже. В соседней комнате жили ее сын Игорь Дмитриевич и его жена Маргарита Сергеевна.

Я помню, как живущая тоже в каком-то из арбатских переулков дама рассказывала: наслышанная уже об О.В. и ее журфиксах, она "вычислила", говоря по-нынешнему, Ольгу Владимировну и попросту подошла к ней в переулке и спросила, можно ли приходить к ней по семнадцатым числам. И регулярно приходила, вместе с сестрой.

Знакомство наше продолжалось до смерти О.В. летом 1986 года. Мне осталось после этого знакомство с Ольгой Николаевной Чистяковой*, Маргаритой Дмитриевной Савеловой*, Еленой Ивановной Суровой*, а многих других уж нет, например - Зинаиды Александровны Милютиной*. А особенно я любила художника Ивана Васильевича Дмитриева*.

О.В. очень заботилась о сохранности своих дневников, которые вела на протяжении всей богатой событиями жизни. Перепечатывала их машинистка, живущая в старом доме на Малой Никитской, с потолками четырехметровой высоты - я бывала у нее с поручениями от О.В. Перепечатывала, как обычно, в четырех экземплярах. На мой взгляд, не очень уж она квалифицированная. А переплетал по просьбе Ольги Владимировны Роман* (они общались только по телефону).

Случилось так, что часть дневников О.В. осталась у меня: сын ее Игорь Дмитриевич сказал, когда я возвращала дневники ему, что уничтожит их, не читая. На мои слова, что если они неинтересны ему, то будут интересны внукам-правнукам, он отвечал: "Никому это никогда не может быть интересно". Поэтому я сочла за благо остальные утаить: я не раз слышала от О.В., что она хотела бы даже опубликовать дневники, чтобы возможно большее число людей с ними познакомилось. Это же написано в ее предисловии, которое я привожу.

Правда, Игорь Дмитриевич вскоре ознакомился с дневниками и сказал мне, что сохранит их. Но ему я уже отдала полный комплект. У меня же полного комплекта нет. Сохранились мои совсем краткие (буквально как оглавление) конспекты некоторых из тех тетрадей, которые для меня потеряны.

Больше я с сыном О.В. никогда не встречалась, если не считать трех официальных встреч (9-й день, 40-й день, годовщина), на которые его жена Маргарита Сергеевна собирала родственников и друзей О.В. Кстати, у меня нет полной уверенности, что И.Д. на всех этих встречах присутствовал, но, может быть, я просто не запомнила этого. Ведь там бывали интересные люди, о многих из них я слышала от О.В. Причем в основном разные на трех встречах.

Елена Ивановна после смерти О.В. заходила в их квартиру в Трубниковском. Соседи сказали ей, что Сваричовские съехали. Живших в том же доме двоюродных сестер тоже уже там не было.

Может быть, уцелели еще какие-нибудь экземпляры дневников?

А могилу О.В., бывая на Донском кладбище, я раньше безошибочно находила, а теперь не могу. Елена Ивановна, как и Маргарита Дмитриевна, которые впервые меня туда привели, обе живы, но обеим такая поездка недоступна.

Я помню, там были кучно расположены могилы родственников: Наумовых и других двоюродных сестер. Мужа Яши там, кажется, нет, но табличка была. При жизни О.В. надпись была весьма пространна: строитель канала Москва-Волга, а кажется, что и упоминание о НКВД. После смерти О.В. она заменена краткой: Мамет Яков Павлович и даты.

О "журфиксах" и дальнейших встречах с О.В. я писала по горячим следам в своих записях. Сейчас перенесу сюда, пусть иногда сокращенно, ее собственные тексты. Надо сказать, что читать написанное О.В. чрезвычайно интересно, а "переносить" нелегко. Затрудняет и неординарный язык, объясняемый неординарным образом мыслей, и излюбленные ей инверсии, и своеобразная грамматика, особенно пунктуация (например, большее количество запятых, чем принято, наряду с отсутствием их), которая объясняется нестандартным "рваным" образованием О.В. и тем, что она ничего не читала в детстве и мало читала в юности, то есть у нее не образовался стереотип - как нужно писать.

Ее тексты очень эмоциональны, а из-за этого часто противоречивы.

Интересно наблюдать, как во многом изменились общепринятые взгляды за долгую жизнь О.В. Например, она пишет о своем детстве: "Я была очень толстая, но ВСЕ-ТАКИ часто болела". И в юности постоянно, когда бывала озабочена своим здоровьем, следила за весом не меньше, чем следят современные женщины, но в обратном смысле: нужно прибавить в весе. А иногда сетования: такую худую никто не полюбит.

По всему по этому по мере продвижения моей работы мне становилось и легче (я втягивалась, как бы привыкала к стилю, к манере изложения), но и труднее, потому что О.В. становилась взрослой, приобретала "жизненный опыт", и записи становились глубже. Конечно, не изменяла я ничего, только два-три раза опускала то, что писать никак не могла, и более-менее правильно расставляла знаки препинания.

Иногда позволяла себе короткие комментарии, но старалась пореже. Хотела по возможности сократить текст, да оказалось, что это почти не получается, разрушится ткань повествования.

Предисловие получилось очень непрозрачное, но лучше написать я пока не умею.

Ольга Егорьева

Копии с моего дневника до 17-й тетради

Сидоров предлагает назвать "КНИГА ЖИЗНИ". Я согласна, мне кажется, соответствует моему дневнику.

"ОЛЬГА"
или
"ЖИЗНЬ ПРОЖИТАЯ НАПРАСНО"

История в 6 частях

III. Открылись золотые двери. (Ошибка в нумерации - О.В.).

ТЕТРАДЬ N1

МОИ МЕЧТЫ И ЗАТЕИ

История одной девочки

Посвящаю русским девочкам

Эта тетрадь переписывается. Начата переписываться с дневника 1905 г.

1907 г. 10 октября

Предисловие

Тетрадь N 1 "Мои мечты и затеи" написана в 1907 году по материалам из 1) зеленой тетради и 2) написанным раньше разным отрывкам.

Начало дневника вообще относится к 1905 году, когда я училась в Смольном институте. В институте я пробыла всего один год, следующий 1906-7 г. считалась там, но жила дома (по болезни), и не очень интересуясь уроками (ко мне приходили учительницы), я отдавала все время приведению в порядок своих дневников и записок.

В это время и были написаны страницы о моем рождении и о Вовином рождении, о больной ноге сперва в зеленой общей тетради, потом переписаны в черную и расширены.

(В этом же году или в следующем были написаны страницы биографии на "больших белых листах".

Мысль об издании моих дневников так овладела мною, что узнав как надо подавать рукопись, я стала готовить к изданию свои дневники).

(Примечание. В тетрадь, как и в последующие, вклеены фотокопии собственных рисунков О.В., это бесценно. Причем на одном О.В. в одной рубашке перед зеркалом, на другом дает указания прислугам (двум строго одетым женщинам, а О.В. тоже в рубашке).

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ I

Гл.10. Последние светлые дни. (Ошибка в нумерации - самой О.В.)

ОТ АВТОРА

1905 г.

Еще с малых лет собиралась я писать свой дневник, но до сих пор мне это не удалось.

Наконец, только когда судьба закинула меня в институт, я собралась с силами и стала записывать свои впечатления и действия.

В будущем я собиралась напечатать свои записки и по возможности принести через них пользу человечеству. Не знаю, достигну ли я своей цели, но мне бы только этого и хотелось - а именно - послужить на пользу родине и не даром жить. Это была моя мечта. Я жила, берегла здоровье, училась, только для этой мечты, чтобы исполнить заветное желание - принести пользу, но как могла я исполнить желание? Пусть хоть своим дневником.

Точная копия дневника 1905 года. До Смольного - не копия, а подлинная запись. А после Смольного - подлинник.

ГЛАВА 1

Главу предваряют эпиграфы, их несколько. Я их опустила.
Н.М.

... Тяжело мне было в эту минуту. Я не плакала, наоборот, какое-то чувство равнодушия наполняло мою душу. Я даже не обернулась на маму и брата, провожавших меня глазами. Инспектриса велела мне разобрать мою шкатулку. С тяжелым чувством развертывала я вещи, заботливо завернутые мамой. Девушка (нянечка) повела меня в класс. Девочки окружили меня. Но я вяло отвечала, не понимая ничего в каком-то странном забытьи.

И вот прошел почти месяц, но я не привыкла. Два раза в неделю приезжали мама и брат, иногда папа, но я не радовалась.

Двенадцатого октября я проснулась от звонка, будившего воспитанниц. Входит дортуарная девушка Наташа, кричит: "Вставайте скорей!" Шепчет мне на ухо: "Олечка, вставайте, мадам придет".

В дортуаре холодно, сыро! Холодная вода льется по трубам в шесть кранов.

Только половина седьмого. До семи часов нужно успеть умыться и одеться, а то накажут.

Наступает тишина, все спешат стать в пары. Соням помогают одеваться. На них натягивают голубое кашемировое платье, пелеринку, приглаживают волосы, белье распихивают по карманам до перемены.

Входит мадам, воспитанницы низко приседают и идут по парам вниз в класс. После молитвы все расходятся по местам и принимаются за уроки. Классная дама садится в коридоре возле классной двери.

В классе еще холодней. Девочки потихоньку хихикают. Я думаю о доме. Ухожу за штору и даю волю слезам. Никто не замечает из подруг моего отсутствия, все заняты собой.

В 8 часов опять звонок, все собираются в зале на молитву, а потом идут в столовую пить остывший чай с сухой булкой. После чая, до 9 часов мадам делает классу диктовку. За каждую ошибку сбавляли по баллу. У меня была вечно единица, она прибавлялась к моим французским урокам, и мне уменьшалась отметка. На немецком уроке сидели пепиньерки и между ними Китя. Она была дочь инспектрисы, нашей знакомой. Я смотрю на Китю и погружаюсь в мечтания.

Давно мама поговаривала отдать меня в институт. Я страшно хотела сама. Но поступив в Смольный, я разочаровалась.

После 2-го класса гимназии мама уже окончательно решила отдать меня в институт, и осенью я держала экзамен. Это было первое лето, что мы не поехали в Курск, а жили на даче в Петергофе. Я не забуду это противное лето! Я должна была на другой день ехать в институт, но недаром сложилась пословица: "Человек предполагает, а Бог располагает".

О.В. описывает смерть своей бабушки по отцу, Елены Юрьевны Арнольд. О.В. ездила с родителями в Москву на ее похороны. Сначала мать почему-то хотела все скрыть от О.В., - а она очень ловко заставила мать проговориться, да так, что та и не поняла. Иначе ее и не взяли бы на похороны.

Папа по обыкновению ушел в 7 час. в юнкерское училище, где он читал лекции, но пойдет ли он после этого в штаб или уедет в Ораниенбаум опять на лекции, никто не знал. Мама получила телеграмму и послала с ней прислугу в главный штаб, а сама поспешно стала допивать чай. Я решила схитрить.

- Вот папа пожалел денег и не попрощался с ней, - будто нечаянно сказала я.

Мама забыла, что хотела скрыть от меня содержание телеграммы, и промолвила:

- Он не жалел денег, а ему тетя Лиля писала, что она проживет до Рождества.

Этих слов было достаточно.

19-II. "Телеграмму я получил, а мама-то где?" - спросил папа. Я остолбенела. Его голос был совершенно спокоен. Мама помогла папе собрать вещи, и он уехал в Москву. На другой день мы получили телеграмму, что похороны отложены, и мама поехала в Москву, взяв только меня.

(Описывает свои мысли о смерти и впечатления от похорон).

Папа подошел прощаться. Я ужаснулась, он похудел за один этот день. Он делал усилие, чтобы удержать слезы. Родные и знакомые попрощались с бабушкой, священник покадил, и гробовая крышка навеки закрыла от нас Елену Юрьевну Егорьеву.

(Сноска: Елена Юрьевна была дочь известного композитора и автора мемуаров 80-х годов - Юрия Карловича Арнольда).

Тихо плакал папа, тихо молились другие... Папа шел под руку со своим братом Николаем, еле передвигая ноги.

(Сноска: довольно известный художник среди московского купечества. Потом и другая сноска: Николай был от другой матери и жил в Москве. Он был художник, рисовал плафоны у Морозова).

И вот папа теперь сирота... у меня осталась только одна бабушка и один дедушка. Умрут и они. Умрет и папа, и я. Как ужасно.

Далее описываются София Михайловна и Китя, которая оплакивает пропажу собачки.

Какое мне дело до какой-то собачонки, когда впереди ехала катафалка, а за ней шел больной папа. Оказалось, что собачка спала под платком, и Китя бурно радовалась. Но я обратила ее внимание на папу, и она сконфуженно опустила глаза.

Понемногу разговорились обо мне и об институте. Дама была сестра Китиной мамы - Елены Михайловны Суворовой, инспектрисы музыки в Смольном. В молодости Ел.Мих. брала уроки музыки у бабушки. Китя была пепиньеркой в Смольном.

У Алексеевского монастыря тело бабушки подняли и понесли, но силы вдруг изменили папе. Дядя поддержал его. Сердце мое замерло. я побежала к папе и взяла его под руку. Вот и могила...

В семь часов вечера мы ехали на вокзал. Папа сказал:

- И из братьев никого не было, кроме Николая... да и мама вспомнила только меня.

Мне вспомнились слова Софии Михайловны: "Ваша бабушка исполнила свой долг и умерла". Это были чудные слова. Если бы мне сказали эти слова перед смертью, я умерла бы самым счастливейшим человеком.

София Михайловна еще говорила, что бабушка как-то позвала прислугу, стала целовать ей руки и благодарить за то, что за ней ухаживали. Бабушка с тетей Лилей снимали комнату у С.М., и прислуга рассказала ей это.

Поезд тронулся. Мы поехали в Курск на 4 дня.

Итак, моя счастливая минута будет, когда мне скажут, что я "исполнила свой долг", и тогда я спокойно могу умереть! --------------------------------------------------------------------

ГЛАВА 3
"Институтское обожание"

Я часто посещаю лазарет, кашель надоедал мне. Но прошло две недели, еще две, и я начинаю свыкаться с институтом.

В среду институтки встали в половине восьмого по случаю праздника Александра Невского. В церкви была парадная служба. у меня болела голова, но я не хотела сесть, потому что Китя стояла. Но верно она уморилась и села на стул. Тогда я попросилась у классной дамы сесть, и она позволила.

Я вообще старалась подражать Ките во всем, косясь на классную даму. Нам не позволяли становиться на колени и креститься поодиночке. За известными молитвами должны были стоять "все" институтки на коленях, если же какая-нибудь становилась не в указанное время, то ее классная дама выставляла вперед, к алтарю.

Начальницей в это время была светлейшая княжна Ливен. Когда она проходила, девочки всем классом постепенно приседали и по-французски поздравляли ее с престольным праздником. Обедня кончилась.

День прошел, как и все. Я услышала, как одна девочка говорила подруге, что ее сестра Катя завтра именинница.

- Одна Екатерина в году? - спросила я.

- Конечно, одна.

Как сумасшедшая начала я хохотать. Нина Ильина, которую я очень любила, подошла ко мне. Я начала ее целовать, щекотать. Вероятно, своими дикими жестами я хотела выразить чувство - любовь. Моя тринадцатилетняя душа не могла отдать себе отчета об этой первой любви - к Ките. Опомнившись немного, я стала выбирать открытку, подходящую для поздравления Кити, и написала:

"Дорогая Екатерина Николаевна! Поздравляю Вас с днем Вашего ангела и желаю Вам всего наилучшего. Любящая Вас О.Егорьева".

За ужином я отдала открытку в конверте пепиньерке для передачи завтра Ките. На другой день Ел.Мих. сказала мне по-французски, что вечером китя придет за мной. (Машинистка изображает иностранный текст совершенно чудовищным образом). С 5 до 6 часов был прием родителей, и мама принесла две бутоньерки для Кати Извольской и Кити. Катя училась во втором классе на круглых 12. Она была из Курска, ее родители были помещики и приезжали в Петербург только на Пасху, Рождество и весною. Мама по обыкновению бранила меня за неважные отметки, а я еле ходила от головной боли и усталости.

После приема девочки обступили меня:

- Леля, Оля, Китя приходила! - но я не совсем поверила им и стала переодеваться на ортопедическую гимнастику.

Наша французская дама была очень строгая и не отпустила меня к Ел.Мих. Русский и историю я выучила и ответила классной даме, но дурацкий немецкий (противное стихотворение...) не лез в голову, как нарочно. Наконец, классная дама (Соплявка) отпустила меня "на минуту". Китя пригласила меня пить шоколад, но я побоялась. (Описывает внешность Кити).

На другой день было немецкое дежурство. Наша классная дама "Юцка" или "Юцель" была не так строга, как мадам. Она отпустила меня к Е.М. (Описывает инспектрису: напоминала Екатерину Вторую). Я подошла и поцеловала инспектрису. Это было недопускаемо для других инспектрис, но Е.М. понимала, что эти несчастные девочки были тоже люди и им была нужна ласка. Китя угощала меня тортом и пирогом, что я охотно ела, так как нас плохо кормили.

Дни пролетали незаметно. Я свыклась с институтом. Подруги ласково относились ко мне. Только классные дамы были нам ненавистны. В особенности не любили мы инспектрису Варвару Дмитриевну. Это была наша ненависть. Она не допускала ничего, кроме институтского режима. Нельзя было плакать, смеяться, говорить не в назначенное время. Она подсылала горничных следить за воспитанницами.

Однажды Нина Ильина получила письмо, что ее дядя, которого она очень любила, умер. Горькие слезы полились из ее глаз. Мы потихоньку стали утешать Нину. Зоркие глаза мадам заметили нас. Она подошла к Нине, разорвала письмо, а нас прогнала на место. (Она уже знала содержание письма. Наши письма всегда прочитывались начальством).

- Не реви, готовь уроки, - крикнула она, уходя. Но видя, что девочка все больше плачет, она повела ее к Варваре Дмитриевне. Та наказала Нину на два дня не быть в классе. Ее посадили к девушкам в комнату. (Сноска. Отсылать к прислугам в комнату - это считалось страшным позором).

Понемногу девочки свыклись с режимом. Темной ночью выплакивали они горе, но и тут иногда попадались. Комната Юцель была рядом с нашим дортуаром, она обходила дортуар по ночам. "Варька" и инспектриса старшего коридора "Агашка" иногда за полночь посещали нас.

Но бывал праздник на нашей улице, когда начальство собиралось на совет перед выдачей четвертей. самое же счастье было в день, когда Юцель до поздней ночи совещалась с мадам перед советом. Только 4 вечера мы были свободны!

На приеме я получала только неприятности. Мама меня бранила. Папа приезжал редко и только в воскресенье. Мне было хорошо в классе, но я вечно трепетала за папу по случаю смут.

(Примечание. Здесь сноска, но пустая. Или О.В. не сформулировала и отложила это, или это штучки машинистки, теперь не узнаешь. - Н.М.).

Моя пылкая душа скоро изменила Ките. Я заобожала Катю Извольскую. Она же являлась моей покровительницей. Но и Катя недолго занимала первое место в моем сердце. Одна первоклассница, Марина Прасолова, привлекла меня. Все самые красавицы института казались мне теперь какими-то перетянутыми куклами.

Теперь, когда мне не 13 лет, я хорошо понимаю это институтское обожание. Дети, заброшенные в стены сурового института, поневоле привязываются к девушкам старшего класса, которые еще живо вспоминают юные годы. Вот что такое институтское обожание, которого не может понять свободный человек.

Училась я плохо, и только рисование у меня было 12. Мама попросила, чтобы мне назначили пепиньерку репетировать меня. (Это было можно. Нина Ильина тоже готовила уроки с пепиньеркой). Мне назначили Киру Прасолову, сестру Марины. Я ее не любила, потому что все ее ненавидели. Зина Антипина, еще до института занимавшаяся с Кирой, очень любила ее. Я удивлялась Зине, но познакомилась поближе с Кирой и сама полюбила ее. Она была очень добра ко мне и принесла мне много пользы, много помогла в занятиях.

Переписано точно. 1907 г. 7 февраля. (Многое надо дополнить. СПб).

ГЛАВА 4. МАРИНОЧКА

Наступила масленица. В воскресенье предполагалась маскированная вечеринка. В пятницу наш V класс устраивал спектакль и "литературное утро". Всем заведовала Мадам. Мы играли на французском языке "Les petites pedantes". Я, считавшаяся первой по рисованию, рисовала программы для почетных гостей: инспектрис, классных дам и т.д. Некоторые девочки просили меня нарисовать программы для их "обожанок", приглашенных с разрешения классных дам. Из других классов только некоторые девочки могли присутствовать (из-за тесноты).

Дрожа я вышла на сцену и начала говорить. Голос мой дрожал, щеки покрылись легким румянцем. (Взгляд со стороны! - Н.М.). Нас вызывали на бис. На подносах разносили угощение. Послышались звуки рояля, потом пели хором и читали стихи. Все сошло благополучно. Старшая Юца, сестра нашей, потрепала меня по щеке: "Danke, liebes Kind! Danke, sehr gut!" Я покраснела до ушей и убежала в класс. Старшую Юцу мы не любили, как и нашу. (Юца было прозвище, данное обеим сестрам). Юлия Генриховна, наша Юца, была очень милая барышня в младших классах, но постепенно она сделалась строга. Длинный подбородок, шамкающие губы (хотя она была молода) не привлекали к ней никого. Сестра ее была высокого роста и составляла противоположность во всем. Но ее не любили потому, что не любили нашу Юцу.

Каждый день в классах устраивали спектакли. Приглашались только выбранные воспитанницы. Мне удалось побывать на многих спектаклях. Только II и I классы привезли себе сцену (??) и играли два раза, чтобы датьвсем воспитанницам возможность посмотреть.

В воскресенье по коридору заходили маски в разных костюмах. Я была в маске и костюме рыбачки. Раздался звонок. девочки по парам спустились к дверям Белого зала.

Мелькнуло казенное камлотовое белое платье (форма I класса). Кто это не в костюме? Это была Мариночка... Меня не узнали, мне это понравилось, и я начала интриговать всех.

Раздались шаги светлейшей княжны. Воспитанницы построились и под звуки марша вошли в зал. Пестрое общество закружилось в вихре вальсов. Мужчин не было, но их вполне заменяли переодетые девочки в костюмы своих братьев. Я не любила танцевать. Мы с Ниной Ильиной стали задевать воспитанниц. А что если я стану обожать Мариночку? - подумала я, и недолго думая (!) я побежала за ней и крикнула ей "дуся". Нина захохотала, я тоже засмеялась.

- Нина, смотри, вот Мариночка, - громко сказала я и хотела убежать, но она схватила меня за руку.

- Подожди, не убегай. Я знаю тебя. Ты занималась с моей сестрой Кирой.

Я бежала с закрытыми глазами, вырываясь от Марины. А она бежала за мной, стараясь приподнять мою маску. Увидев мою одноклассницу, она спросила, как меня зовут, а узнав, поцеловала меня:

- Теперь иди. Мне нужно было узнать, как тебя зовут.

В 9 часов вечера раздался звонок к чаю. После чая старшие вернулись в зал, а мы пошли спать. В дортуаре на подносе лежали яблоки. Классная дама дала нам по яблоку и велела скорей раздеваться. Было позволено не мыться до пояса. Скоро замолкли детские голоса, и дортуар погрузился в сон.

Утром голова у меня болела ужасно, да и мои уроки не меньше.

Во что бы то ни стало надо было удрать в лазарет. После чая я подошла к Юцель и попросилась в лазарет. Она велела девушке отвести меня к Александре Ивановне, лазаретной даме. Лицо у нее было сизое, за что она и получила название Помидора. Меня положили в отдельную комнату. Набралось еще немного девочек, кто с настоящей болезнью, кто с "больными уроками". Думая, что опасность прошла, мы начали болтать, но Дмитриева отворила дверь и стала ругать нас:

- Вставайте! В класс! Вчера танцевали, а сегодня больны! Маленькие, я еще понимаю, а тебе, Пожарова, стыдно, до третьего (т.е. V) класса дошла первой ученицей, имела 12, получила 11 и не хочешь поправиться.

- У меня голова болит, я вчера натанцевалась и воды холодной выпила, верно просту...

- Глупости, глупости. Стыдно тебе. Вон, в класс, - и она отворила дверь.

Собрали мы пожитки и пошли в класс. Разлежавшись на постели, я еще больше стала похожа на больную. Щеки пылали, зубы стучали, от головной боли слезы навертывались на глаза. Увидев меня, Помидор выпросила у Дмитриевой положить меня спать. Я спокойно лежала в амбулаторной, и голова моя прошла. Но бедная Пожарова не была так счастлива. Дмитриева пожаловалась инспектрисе старших и учителю. Пожарову вызвали, спросили и поставили 12+. После обеда велели ей идти гулять с классом, а гуляли полтора часа. На другой день за вторым уроком Пожарова упала без чувств, а через 24 часа ее не стало. Тиф похитил эту молодую способную девушку. Отца у нее не было, только хромой брат, мать и сестренка. Помогал им один родственник. Вся надежда была на Лелю, когда она будет зарабатывать деньги. И вот, когда ей осталось два с половиной года до окончания, ее не стало. Некоторые девочки из других классов пошли в церковь на отпевание. Пообещав мадам, что я не буду плакать, я тоже пошла. Но как можно было удержаться от слез. Мать Пожаровой почти вынула ее из гроба, прижимая к себе. Венки и цветы посыпались на пол. Вся церковь рыдала. Покойную повезли на дрогах к вокзалу. Она хотела, чтобы ее похоронили в провинции, где она родилась. Поплакали институтки по Леле, поплакали и позабыли ее. Некогда им было думать о своих горестях, неравно увидит начальство и накажет.

Наступил великий пост. Старшие три класса говели, и у них не было уроков всю первую неделю. Дня за два до принятия Святых Таинств я написала Марине письмо, поздравляя ее. Но я не была в церкви, так как я закашляла и меня отослали в лазарет. Поздравление мое ей передали. Дней через 7 я вышла из лазарета. Марина спросила:

- Это ты написала мне поздравление? Отчего же ты не подписалась?

- Просто так.

- Нет, отчего? Так только вороны летают. Отчего? - приставала Марина. (Есть картинка: около столика с самоваром стоят две девочки разного роста, рядом другой стол с высокой стопкой тарелок, а в проеме двери видны сидящие в зале, там же и дамы). Я стояла вся красная. Восторгу моему не было конца. Нина была в лазарете. Я стала писать ей письмо, и чего-чего там не было. Ночью, не чувствуя на себе взгляды классух, я вылила избыток чувств в письме.

На четвертой неделе говели остальные классы. Каждый день утром и вечером мы ходили в церковь. Днем же готовили уроки или ходили в средний коридор к старшим классам просить прощения. И больше шалили, чем просили прощения. Это была неделя свободы.

Мариночка была в лазарете. Наконец, в последний день, в субботу я ее увидела. Она похудела и побледнела. Моя пара, Нина Пророкова, крикнула ей:

- Простите меня, Мариночка, исповедоваться иду.

Я, собрав силы, тоже крикнула:

- И меня, Маринусенька, простите.

- Бог простит, - ответила она.

В церкви мадам оставила нас на свободе. Мы могли молиться, прикладываться к иконам совершенно свободно. Никто не шалил, все тихо молились. Некоторые дали слово не говорить весь этот день. И мне удалось промолчать до причастия.

Как сон пролетели эти чудные дни, и снова только дисциплина. Дмитриева, испугавшись будто, что мы вырвались за эти дни из пределов дисциплины, придумывала новые наказания.

Разнесся слух, что нас отпустят в Страстную субботу домой, но Дмитриева сказала, что мы по заведенному обычаю поедем домой на первый день Пасхи. Мама и папа попытались взять меня раньше, но напрасно. Уезжали только те, которые были знакомы с Дмитриевой.

Это была первая Пасхальная Заутреня, проведенная мной вне дома. В Страстную субботу в 7 часов нас повели в дортуар спать. Кажется, никто не спал. Я прилегла и заснула, но меня скоро разбудила дортуарная девушка Наташа. Папа привез мне поздно вечером мое белье и яички, и Наташа передала. (Это строго воспрещалось, поэтому папа и приезжал потихоньку поздно вечером). Кроме того, в пакете были духи для Киры и открытки. Я приложила золотое яичко с эмалью к открытке, приготовленной для Марины.

Нам не дали чистого белья, и я недолго думая одела свое. Раздался звонок, и в дортуаре поднялась возня и крик. Я помогала одеваться Нине, которая преспокойно спала.

Явилась Юцель в голубом форменном платье. Смелые девочки делали замечания насчет платья. Юцель пришла в ярость, но ей поднесли розетку со свечкой. Она просияла. Послышались остроты.

- Смотрите, как красива наша Юцель с цветами.

- Синее платье и розы - это превосходно.

Юца не обращала внимания, она была польщена.

В церкви воспитанницы разместились по рядам. Те же форменные платья, ничто не напоминает великий праздник. В 11 часов служба началась. О Боже, как долго пришлось стоять в эту ночь. Даже "Христос воскресе" было пропето скучно, по-казенному.

Начальница начала целоваться с классными дамами, пепиньерки тоже целовались. Я толкнула подругу, стоявшую впереди меня, и сказала:

- Христос Воскресе.

Она повернулась, и мы обнялись. Некоторые девочки тоже собрались христосоваться. Вдруг появилась Юцель. Она громко стала бранить нас и трясти со всей силой.

- Гадкие неприличные девчонки, - кричала Юца по-немецки, - как вы могли целоваться в церкви, да еще в присутствии начальницы?! Чему вас учили ваши родители?! Вы должны обожать начальницу за то, Что она желает встречать этот праздник с вами, желает вас выучить, если ваши родители не понимают это.

Все смотрели на нас. Мы стояли с разинутыми ртами, и только наши головы кивали от тряски. Моя подруга, может быть, и не спустила бы такого обращения в другое время, но тут она решила молчать; она знала слишком хорошо, что одно ее слово могло заслужить наказание, отпуска позже (?).

Заутреня кончилась в 3 часа ночи, и все воспитанницы поднялись в столовую и заняли места у своих столов. Дожидались княжну-начальницу и батюшку. Юцель задержала нас в коридоре, чтобы еще раз прочитать нам нотацию. Проходя мимо стола первого класса, я подсунула свое письмо. Оно было отдано марине. С бьющимся сердцем смотрела я на Марину, но пришлось отвернуться, потому что Юцель сердилась опять.

Мариночка что-то сунула мне в руку:

- Возьми, это от меня, - и скрылась за колонной.

Это было куриное яйцо, наполненное шоколадом и перевязанное красной ленточкой.

Юца крикнула по-немецки:

- Положи его!

Но я видела только это яйцо, ведь оно было от Мариночки!

- Слышишь? - крикнула Юца в самое ухо и вырвала яйцо.

Я опомнилась. Юца положила яйцо у моего прибора и сказала, чтобы я оставила его для девушки.

Вошел Батюшка, благословил Пасху, и все сели за стол.

- Мне побольше, - шептала я Нине, раскладывающей пасху.

- Не будешь есть, - ответила мне подруга, уже знавшая прелесть институтских разговен. Мне передали полную тарелку пасхи, кулича, ветчины и колбасы. Я с жадностью набросилась на все, но стала есть только кулич: все остальноеуже начало портиться. Бедные голодные девочки уплели даже крошки от кулича. Я незаметно стащила Мариночкино яйцо в карман, Юцель не заметила. Скоро мы ушли в дортуар. Скоро дортуар погрузился в мирный беззаботный сон.

На другой день в 10 часов я открыто оделась в свое платье и пальто. Некоторые девочки со слезами на глазах дошивали неоконченные рубашки, а их родители ждали за дверями.

В зале раздавались рыдания, смех уезжающих воспитанниц, говор родителей, нотации классух. Все это сливалось в странный, не праздничный гул.

Зато как легко чувствуешь себя на улице, переступив порог страшного института. Солнышко топило зимние снега, колеса разбрасывали тысячи брызг. Я была счастлива, я уезжала домой на целую неделю. "Христос воскресе" гудели колокола. "Христос воскресе" повторял народ. Все ликовало. ---------------------------------------------------------------------

ГЛАВА 5. ПРОСТИ, О ИНСТИТУТ!

Мы доживали последние дни в институте. "На лето, на лето", - ликовали институтки. Уроки были, но баллов не ставили. Оставалась одна неделя! "Ждали дольше", - утешали мы друг друга. Но потому эта неделя и казалась бесконечной.

В классе было душно, в коридоре ходить не позволялось, но я не боялась ни классух, ни инспектрис, ВЕДЬ БАЛЛОВ НЕ СТАВЯТ, ЗНАЧИТ, МЕНЯ МАМА НЕ БУДЕТ БРАНИТЬ. Отчего бы не отпустить нас до Троицы? Наступил последний приемный день. Ко многим не приезжали, но ко мне приехала мама.

Я едва поднялась по лестнице, а придя к маме, начала плакать. Мне было скучно, страшно. "Еще целых три дня". Казалось, пятница настала навек. Но вот и суббота... и настало воскресенье. После обеда нас отпускают на лето.

- Оля Егорьева, к тебе мама приехала, - кричит мне кто-то. Я влетаю в залу и бросаюсь на шею маме. Потом, взяв белье и платье, я ухожу в соседнюю комнату и снимаю с себя грубую казенную одежду. О, если бы я знала, что больше никогда не надену ни этих прюнелевых ботинок, ни толстых белых чулок, ни старенького камлотового платья. Но мне жалко покидать институт. До 18-го августа не увижу я тебя, милая зала, свидетельница моих слез и радостей.

Но вот я и дома, на целое лето. Предполагаемая папой поездка за границу не радует меня, мне было бы приятней ехать к бабушке в Курск, но за границу ехать необходимо, а если бы и не было надобности, то меня бы не спросили. Все-таки решили заехать в Курск.

(Сноска. Это описано более развернуто на больших листах. О.Сваричовская).

Но я заболела сильным кашлем. Пригласили доктора. Он велел ехать в Швейцарию. Вот тебе и Курск!

Проснувшись однажды утром, я увидела брата Володю, одетого в праздничный костюм. Ему было уже 10 лет, но мама отпускала ему волосы чуть не до талии, перед праздником завивала на папильотках. Бедный Володя ходил по несколько дней нечесанный, хотя это он любил больше, чем когда его расчесывали и закручивали локоны. Мама тоже была одета в платье (что и с ней редко случалось, она обыкновенно ходила дома в капоте или полуодетая). Скоро они ушли. читать мне не хотелось. Я села на постели и стала истреблять мух. (Описание). Я улеглась поудобней и стала мечтать, как появился Володя.

- Вова, ты ли это?

Он был острижен. Фу, какой он стал гадкий, как девчонка.

- Что это за гадость с тобой сделали? Убирайся вон.

На другой день Вова ушел сниматься с мамой. Мне опять было скучно. Раздался звонок. Вошла Китя, поцеловала меня и стала говорить.

Оказывается, они обе с Еленой Михайловной скоро уезжают в Варшаву. Я только желала мысленно, чтобы скорее пришла мама. Но Китя не стала дожидаться маму и ушла.

(Сноска. Написать, как я ее встретила, очень важно).

Однажды, когда я печатала на пишущей машинке свои стихи, которых у меня было три тетрадки, я услышала звонок. Войдя в гостиную, я увидела Китю и Елену Мих., которые пришли прощаться. Когда они ушли, мне стало жалко, что я может быть не увижу их больше никогда. Мне было жалко, хотя я их мало знала.

Через несколько дней я встала с постели, а брат заболел.

10 июня мы выезжали из Петербурга.

Прощай, Питер! До августа. --------------------------------------------------------------------

ГЛАВА VI. МЫ В БЕРЛИНЕ

Быстро мчался поезд. Мелькали поля, засеянные маком или васильками. (!) Покажется в болоте аист, вытянет шею и, взмахнув крыльями, полетит в чащу леса.

И аисты, и маки приводили нас с Володей в восторг. Конечно, мы видели и маки и аиста, но в неволе, а тут дети бегали с аистом, плели венки из мака.

Вечером мы приехали в Варшаву. Гостиница, в которой мы предполагали остановиться, была очень далеко, нам пришлось ехать почти через весь город. Старинные замки были разбросаны по склонам гор, и дома-то были все необыкновенные. Как волшебная страна показалась мне Варшава, со своими тысячами огнями. (sic).

В 5 часов утра мы опять собирались в путь... Последняя русская станция Александрово осталась позади!

Прощай, Россия!

Ничто не отделяло германский пейзаж от нашего: те же люди, те же животные и растения. Немного больше обработанной земли.

Я печально смотрела в окно. Вдруг хорошенькая желтенькая козочка вышла из куста, подернула своим носиком и, будто испугавшись чего-то, скрылась в лесу.

- Газель, газель, Володя!

Папа, мама и Володя подбежали к окну.

- Неправда, не ври, - сказал Вова.

- Нет, правда, она была и убежала.

- Леля, не приучайся обманывать, - строго сказала мама.

Но папа заступился за меня.

- Отчего же, вполне возможно, что Леля видела газель. Их тут много.

Я и Вова остались у окна. Мне было больно и обидно, что мама не поверила мне. Через несколько времени мы увидели зайца. Он смирно сидел около полотна и смотрел на поезд.

- Папа, отчего же он не боится поезда? - спросила я.

- Они привыкли. Тут охота воспрещена, и они не боятся людей.

Больше до Берлина мы не встретили никакого зверя.

12 июня вечером мы приехали в Берлин. Наняв небольшую тележку, мы положили на нее вещи, а сами пошли в гостиницу пешком.

Гостиница находилась на углу главной улицы. Папа предложил остаться в Берлине дня на три и пойти в аквариум. Но маме захотелось посмотреть магазины. Аквариум оказался около гостиницы. Заплатив за вход по марке, мы вошли в небольшую комнату. В одной теплице мы увидели ящерицу Гекко. В другой - огромную змею объемом с аршин (?).

- Смотрите какая змеища! - закричала я.

Папа с путеводителем в руках объяснял нам названия пресмыкающихся. В конце комнаты была пещерка с тюленями, а в камнях гнездились попугаи, голубые цапли, аисты и другие птицы.

В другой комнате, уже совершенно похожей на пещеру, в стеклянных ящиках находились огромные черепахи, ящеры, японские саламандры. В половине пещеры за сеткой летали попугаи. Но меня они мало интересовали, я могла увидеть их на родине в зоологическом саду.

В другой пещере сидели в клетке обезьяны и две собаки. В углу черная шимпанзе грызла ногти. Она стала отнимать у сторожа тряпку, публика покатилась со смеху. Она вырвала тряпку, вскарабкалась на полку и улеглась. Собаки прыгали, лаяли, но отнять тряпку не могли. Это вышло "Лисица и виноград".

- Ну, совершенно человек, - обратилась я к папе.

- Представление кончилось, - сказал папа.

Мы пошли дальше. Рыбы в аквариумах стали мне уже надоедать, как вдруг я была поражена новым зрелищем. В воде виднелись медузы, губки, морские звезды.

- Вот, дети, этого вы нигде не увидите, - воскликнул папа. - Это все живое со дна моря!

В самом деле, все эти моллюски двигались, звезды переползали, раковины открывались, губки шевелили своими отростками. Таинственная темнота пещеры, ящики с пестрыми движущимися моллюсками, Яркие лучи, - все это действовало на возбужденную фантазию.

- Смотри, Леля, звезда ползет, упала, ворочается! Живая, живая! - захлебывался Володя.

- А тут роза морская, папочка, мамочка, роза шевелится, - перебивала я.

- Дети, довольно! Закроют, и мы не успеем осмотреть все, вон там дальше еще интереснее.

Но мы не хотели ничего слышать.

- Еще минуточку, вот пусть она доползет до камня!

Мы не могли оторваться. Уж очень было интересно! А дальше! Вот рак-отшельник выползает из раковины! Вот морской черт плавает, махая крыльями.

Папа и мама не могли оттащить нас от аквариумов, да и им было интересно! Наконец, мы вышли на улицу. Кто бы подумал, что в этом доме с окнами и дверьми находятся причудливые пещеры, медузы и моллюски.

Берлин был очень чистый город. По улицам носились автомобили, моторы, велосипеды. Экипажей с лошадьми было очень мало. Попадались русские вывески, но в изуродованном виде. Часто слышалась русская речь, иногда французская, английская, и я заключила, что Берлин полон иностранцами, а немцев очень мало.

На другой день мы отправились в зоологический сад. У входа папа и я должны были отдать свои фотографические аппараты. Мы не ожидали этого, но делать было нечего.

Если бы я никогда не видела зверей, то зверинец мог бы меня заинтересовать. Но я видела зверей: в Париже, в Петербурге, в Вене. Единственно, на что стоило обратить внимание - это зубры из Беловежской пущи.

Походив 4 часа по саду, мы направились к выходу. Так как мы оставили аппараты у входа, нам пришлось пройти через весь сад, и на пути нам попалась башня, которую мы раньше не заметили. Мама и я пожелали подняться на нее. Стены были исписаны именами. Карандаша у нас не было, но я придумала способ начертить свое имя, застежкой от кошелька выцарапала: "О.Е.1906 г."

На верхней площадке я пожалела, что со мной нет аппарата. У ног моих расстилались сады, между ними черепичные крыши и опять сады...

Я вспомнила, в париже сс Эйфелевой башни была другая картина: не было садов, только дома, но и там было красиво.

И я пожалела, что поздно взялась за дневник. Передо мной встали картины прошлого: Швейцария, Франция, горы, ледники. И только отрывки воспоминаний скучно бродят в голове, вызывая грусть.

- Леля, иди, папа будет сердиться, что долго ждет, - кричала мама.

Но мысли мои улетели далеко. Промелькнули милые лица детей, у родителей которых мы останавливались в Париже. Жак и Жермена улыбнулись мне в последний раз и расплылись в пространстве. У ног моих раскинулось море земное. Я побежала по лестнице догонять маму.

Дома мы немного отдохнули, папа и мама отправились за покупками, Вова принялся играть в солдаты, а я лежала и мечтала.

Я больше считала себя ребенком, чем 14-летней девочкой. Читала я мало, хотя любила слушать. Но самое мое любимое занятие было шить на кукол, а их у меня было без конца. С самого детства у меня было мало игрушек, но они до сих пор были заперты у мамы. Я могла пользоваться только куклами какие похуже или деревянными игрушками с ярмарки.

(Здесь совсем старческим почерком О.В. написала: Воспоминания. - Н.М.).

Когда мне было лет шесть, мама выписала для меня из Москвы куклу аршина полтора ростом. Я была больна корью. На первыйдень Рождества мне позволено было встать с кровати. Мама сама одела меня и пошла за ботинками. Я с восторгом их ожидала, чтобы побегать по комнате. Но увы, мама вернулась и сказала, что что-то покажет, даже подарит, если я послушаюсь ее. И принесла куклу, положила в коробке около меняна пол и велела сидеть еще день одетой, прежде чем сойти на пол. Но куклу трогать было строго запрещено, а только любоваться с дивана. Печально лежала я на диване, свесив голову к кукле, которую я назвала Лелей, но не Ольгой, а Еленой.

На другой день мне позволили встать, но куклы нигде не было. Меня уверяли, что я все видела во сне и что сегодня первый день Рождества. Я вспомнила, что вчера мне никто ничего не подарил, а Вове дарили. Но меня и в этом разуверили. Явились тети и дяди с подарками и стали поздравлять меня с "первым" днем Рождества. Мне было 6 лет, и обмануть меня было легко. Только спустя еще лет 5 у мамы в кладовой, где хранились с дюжины огромных сундуков с одеждой, я увидела знакомую коробку. Мама нашла, что мне можно отдать куклу. Сначала мне позволили смотреть, потом вынуть из коробки, даже привезти в Петербург, наконец - одеть в платье, сшитое мною. Но мне было 12 лет, и кукла Леля уже не занимала меня.

Мама собралась продавать нашу дачу в деревне Лукиной (под Курском) и вывезла оттуда мои игрушки. Мы не жили в Лукиной уже несколько лет. В шкапах с игрушками завелась моль, их попортила сырость, погрызли мыши. Так пропали хорошие дорогие вещи, не принеся удовольствия. Их тоже перевезли в Питер. Мама не была жадная и не бережливая (?), но у нее была привычка...

В Питере мне отвели в коридоре два шкапа, я устроила в них 10 комнат на полках, расставила мебель,посуду, посадила кукол, но играть в них уже не могла. Раздать - не позволяла мама. В последнюю поездку за границу я привезла Леле много белья и платья, и когда мне нечего было делать, я переодевала ее.

У меня была недавно подаренная кукла Лида в три четверти аршин росту, она жила с Лелей вместе, а остальные 15, от четверти до половины аршина, сидели в шкапу среди пышных комнат и передвигались только перед пасхальной и рождественской уборками. Теперь я хотела купить Леле обновку, но вспомнила, что не видела игрушечных магазинов.

После обеда папа сказал, что мама хочет купить Вове тирольский костюм и мне платье.

- Я не пойду, я устал, заявил Вова.

- Без глупостей, пойдешь, - отвечала мама. - Одного я тебя не пущу.

- Я с Лелей.

- Нет, Леле нужно идти покупать платье.

- Я пойду с Вовой, он правда устал, - сказал папа. Мама рассердилась: кто же будет покупать? (по-немецки папа говорил плохо, но все же лучше меня и Вовы).

Мы отправились по магазинам, но игрушечных не попадалось. Наконец, нашли отдел в большом магазине. Я купила Леле платье, пальто, шляпу и ботинки, а Вова оловянных солдат. У него было уже около 2000 и все Нюренбергской фабрики.

Папу беспокоил Вовин кашель. Доктор сказал, чтовредна перемена воздуха, нужно пожить в Берлине. Папа решил остаться на неделю. Время было много, мы осматривали музеи, дворцы, картинные галереи. Но поездка была неудачна. В магазинах нас надували, папа не мог найти ни в одном магазине нужную книгу.

Вове нельзя было много ходить, а дома один он оставался неохотно.

Осмотрев город,мы пошли во дворец. Лакеи впустили нас в большую комнату, и все надели огромные войлочные туфли.

Зимний дворец в Петербурге во сто раз лучше этого Берлинского. Залы почти пусты. В одной зале на мраморной колонне стоял медный самовар. Лакей объяснил, что "русская чайная машина" очень дорогая и вывезена каким-то герцогом из России.

- Хорошо же мы им пол натерли, - засмеялся папа.

В музее древностей я не нашла ничего интересного. Статуи побиты, все в пыли.

Дома Володя лежал на постели, с головой под подушкой.

- Мамочка, мне было страшно! Я боюсь!

Мама испугалась:

- Вовочка, ведь тебе 10 лет. Господь с тобой.

Вова так плакал, что папа с мамой решили: я больше не буду ходить с ними, а то Вовуся боится.

Мой осмотр Берлина прекратился. Мама и папа гуляли, веселились, а я должна была сидеть с братом, да еще не говорить с ним, это его раздражало.

Один раз мне удалось побывать с папой в цейхгаузе. На обратном пути мы снялись в моментальной фотографии. Я снялась на лошади. Она была сломана, но ее прислонили к стене. На другой день я писала письма в Россию: "Это я на живой лошади".

Вова кашлял все больше.

Однажды папа с мамой вернулись очень скоро, и мама упала в слезах на постель. Папа позвал нас с собой, мы пришли в увеселительный сад "Weisse See" (Белое озеро). Гремела музыка, кувыркались клоуны, я покаталась на каруселях. Папа забылся, начал смеяться., и я узнала, что выйдя из отеля, мама увидела, что сумочка ее открыта и из нее падают пфенниги. Сверху лежали 200 марок, но их не было. Это были большие деньги, около 100 рублей. Вот отчего плакала мама. На другой день мы покинули Берлин.

11-III-1909 г. СПБ. Поправлено, но мало и непоэтично. -------------------------------------------------------------------

ГЛАВА VII. ДРЕЗДЕН

Дрезден был небольшой городок, но очень красивый. Виды Эльбы не отличались чистотой, но это придавало ей более красивый вид (?). Вдали виднелись горы. Каменные берега, покрытые кудрявой зеленью, меж которой виднелись черепичные крыши домов, оживляли прелестную картину. На следующий день мы пошли смотреть Мадонну Рафаэля. Папа повел нас в самое неинтересное место галереи. Сюжеты больше были из святой жизни, были талантливые картины, в особенности голова Спасителя Гвидо Рени понравилась мне. Обойдя почти всю галерею, мы вошли в комнату, где Мадонна стояла одна. С первого взгляда я не нашла в ней ничего особенного и смело вошла в комнату. Но взглянув еще на картину, я невольно отшатнулась. Это не была картина, нет, предо мной на низком пьедестале стояла святая. Почти детское личико мадонны не было особенно красиво, но черные глаза смотрели, да, прямо смотрели на меня. Это были живые, чудной красоты глаза. Публика смирно сидела против картины, не решаясь подойти близко. Некоторые дамы и даже мужчины плакали. Когда мы стали продолжать осмотр, все картины показались нам детской мазней. Мы решили не досматривать и вышли на улицу.

- Вот такая икона может исцелить, - сказала мама.

"Прощай навсегда, - подумала я. - Может быть, когда я буду большая, когда у меня будут дети, может быть, удастся еще раз свидеться с тобой".

Мы зашли в ресторан на берегу Эльбы. У наших ног Эльба катила свои невзрачные свинцовые воды и с шумом плескалась о берег.

Володя кашлял, мама сердилась, папа был не в духе и увел Вову домой, а я и мама отправились на осмотр магазинов. Я собралась в одном из магазинов купить платье для куклы, но оно оказалось дорогим. Дождик шел все сильнее, а зонтик мы оставили Вове, чтобы он не простудился еще больше. Мы уже шагали по воде. Вернулись промокшие до нитки. На другой день было сухо, солнышко припекало, но Вова совсем расхворался. Он плакал, говорил, что ему страшно одному, хотел идти с нами, но в носочках и сандалиях.

Напрасно мама и папа увещевали его, что в сандалиях сыро. Вова не слушал, плакал, захлебывался и кашлял еще больше. Маме и папе хотелось в город, а я должна была сидеть с капризным братом. Весь день мы были одни. Вова успокоился и играл в оловянных солдат, а я села писать свои впечатления. Мне было очень обидно, что я не увижу Дрездена. Три дня пробыть и не видеть ничего было обидно.

В два часа папа повел нас в ресторан. На обратном пути мы заходили в магазины, желая купить снимок Мадонны Рафаэля, но ни открытки, ни картины в 1000 марок не могли передать выражения глаз Мадонны.

Потом папа и мама уехали за город, а мы остались в номере. На следующий день я хотела пойти с мамой в церковь, но Володя захныкал, что ему страшно, я стала бранить его, и мама мне сказала:

- Злые дети не должны ходить в церковь.

Мне было еще лучше. Папа с радостью отпустил меня прогуляться, чтобы не слышать ссор. Мне хотелось купить открыток на память. Было воскресенье, магазины закрыты. Я решила дойти до русской церкви и пошла наобум, наслаждаясь прелестью утра. Мой тихий шаг, пустые руки в такое раннее время обратили на меня внимание женщин, шедших на базар. Я пошла быстрее и сделала озабоченное лицо. Но скоро мой рот растягивался, и счастливая улыбка озаряла меня. В Петербурге и даже в Курске меня не пускали одну, а тут пустили в чужом городе.

(Конечно, О.В. заблудилась, но "смеялась во весь рот". Чудом оказалась она у своей гостиницы).

Там Володя кашлял, мама и папа поили его молоком с сахором.

- Как можно пить с сахором... - сказала я. Володя заорал, мама и папа стали бранить меня.

- Без тебя было тихо, - сказал папа.

- Дак я уйду опять, можно? - обрадовалась я.

- Уходи! До девяти часов можешь не приходить.

Я с радостью схватила шляпу и вышла. Мне захотелось взглянуть на Эльбу. Дороги я не знала, но направление было мне известно. Я шла по переулкам, не заботясь о времени. Вышла на берег Эльбы. Солнце пекло. Противоположный берег манил своей зеленью. Высокие мосты еще больше манили меня. Незаметно взошла я на мост, перешла на другую сторону. Звон колоколов заставил меня опомниться. Было 9 часов утра. Идти по этому мосту или дойти до другого? "Пойду по этой стороне под тенистыми деревьями. Расстояние одно", - решила я. Пустилась бегом по аллее. Но дорожка сворачивала вглубь сада. О, ужас! Высокий каменный берег обрывается. Куда идти? Назад или по неизвестной части города? Нет, назад только ползают раки, а я человек. Наконец, я попадаю на мост. Перейдя на другую сторону, я вхожу в первую попавшуюся улицу. Стараюсь идти прямо. Народ с Евангелиями проходят (sic) мимо, спеша в церковь. Бежать нельзя, примут за мошенницу, а время летит. Боюсь взглянуть на часы. Взглянула - уже без 15 десять. Поезд отходит в 11 часов.

Боже мой, где я, что с папой. Я не знала ни названия площади, ни ближайших улиц. Очень странное название вдруг припомнилось мне. Я слышалаего мельком в разговоре папы с мамой. (Название, к сожалению, машинистка не воспроизвела, оставила пустое место. - Н.Е.). Было ли это название улицы, площади, одно слово или несколько слов, я не знала. Может быть, это было что-то другое я и обратила внимание на это слово просто потому, что папа говорил по-русски и вдруг вставил немецкое слово. Собравшись с духом, я подошла к господину и сказала: (Машинистка опять оставила в неведении, чтО сказала)... Господин что-то заговорил по-немецки и показал на переулочек. Скоро я с радостью увидела гостиницу.

Папа и мама были заняты хныкающим Вовой, и мне не досталось. Пот с меня лил в три ручья.Вошел швейцар. Вещи наши погрузили на ручную тележку, а мы последовали за ними пешком. Мама мне ничего не сказала, а папа не раз между делом замечал мне, что на целый час я пришла позже. --------------------------------------------------------------------

ГЛАВА VIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ

Поезд мчался по берегу Эльбы. Слева виднелись ее бурные воды, справа - скалы, заросшие зеленью. Замки живописно раскинулись среди скал. Если бы я была художницей! Но я была только четырнадцатилетняя девчонка и даже не смела думать срисовать это величие природы.

Прага была еще красивее Дрездена, хотя из окон гостиницы было видно только небо, да черепичные крыши домов.

Чехи понимали русский язык, и мы почти все время говорили на нем. Папу очень интересовал замок Валленштейна. Это был обыкновенный дом, а не замок, и мне это очень не понравилось. Наследники сохранили замок почти в прежнем порядке. Обстановка, в которой жил сам Валленштейн, показалась мне завидною. Комнаты убраны роскошной мебелью, из дома шла крытая галерея в костел. (Здесь - увы - О.В. делает сноску: "Костел - по-чешски - православная церковь. Чехи православные"). Из кабинета вела дверь потайная в спальную, а из спальной в ванну, устроенную в виде грота. Краны с теплой и холодной водой были вделаны под камнями, вместо пола был огромный бассейн. В одной из комнат стояло чучело любимой лошади, сделанное еще при жизни своего господина.

Папа много расспрашивал слугу и все записывал. Он хотел писать в какую-то газету.

Солнце клонилось на вторую половину неба, когда мы двинулись осматривать дворец.

Что может быть лучше, опять, русского Зимнего дворца? Может быть, в Америке или еще где я не была и есть дворцы богаче и краше русских. Но ни один из виденных мною не стоил сотой доли наших.

Пражский дворец был слишком беден и плох, и я не обращала на него внимания. Папа повел нас на башню за городом на горе. Мы смотрели сквозь цветные стекла вниз. У ног расстилалась Прага. Да, она была красива.

Из Праги мы поехали в Вену. Как мрачен показался нам этот серый город, окутанный облаком копоти и гари. Небо казалось каким-то грязным. Все свободные минуты проводили мы за городом с папой, а мама до вечера бегала по магазинам. Вова все кашлял. Доктор объявил, что у него коклюш.

Мама пришла в отчаяние. У нас никто никогда не болел этой болезнью, даже дальние родственники, и мы не знали, как помочь. Доктор прописал какое-то согревание воздуха, и папа купил очень дорогой аппарат. Лекарство действовало медленно, а симпатических средств (?) мы не знали.

Едва поправился Вова, едва перестали зажигать ненавистную грелку, как заболела я. Думали, что и у меня коклюш, но доктор объявил - воспаление легких.

Институт был покинут, мне строго, под страхом смерти, было запрещено возвращаться туда. Образ Марины встал передо мной...

Наконец, я поправилась, но деньги, предназначенные папой для возвращения в Россию, ушли на лечение. Нужно было выписывать их из России.

Наконец, мы покинули Вену. Папа хотел проехать до Будапешта на пароходе по Дунаю. Приехав на пристань, папа обнаружил, что нет фотографического аппарата. Мы сдали вещи и поехали на извозчике в город. Хозяин, у которого мы останавливались, не видел никакого аппарата, а дочерей его не было дома. Только вечером аппарат нашелся, его спрятала дочь хозяина. Мы решили ночевать на пароходе, так как он отходил в 6 часов утра. Мы заняли небольшую каюту. Папа лег на диване, мама с Вовой внизу на койке, а я наверху. Мы проснулись на другой день далеко от Вены.

Берега Дуная были очень живописны, но я почти не любовалась ими. Я вспомнила жаркий солнечный день, когда я и папа шли к профессору Лоренцу. Сердце мое стучало, руки похолодели. Да, я вспомнила этот серый дом, эту лестницу. Пять лет назад я поднималась по ней в ожидании приговора судьбы. Доктор взялся лечить меня, и вот через год я приезжала в последний раз к нему. За четыре года почти ничего не изменилось, и горничную я сразу узнала. Только в приемной появился над диваном портрет профессора во весь рост.

Нас приняли не в очередь. Профессор сразу узнал меня.

- Ольга, - вырвалось у него восклицание.

Волосы его поседели, он казался моложе своих лет. На мне по-прежнему были короткое платьице, пестрые носочки, но и я изменилась.

- Ольга, Ольга, - и я почувствовала, как его руки прижали меня к груди...

Толчок парохода вернул меня к истине. Через несколько минут я вернулась к своим мечтам, к тому, "кто дал мне вторую жизнь". Сновамелькнуло передо мной лицо профессора, снова я увидела всю нашу семью вместе с ним. Это было прощание. На столе лежал букет белых роз, принесенный мною. Сколько искренних слез и слов благодарности высказали папа и мама. Сколькими чистыми поцелуями и объятиями покрывал профессор мою голову. Мы вышли от Лоренца. Хотя я твердо решила при первой возможности, когда вырасту большая, посетить моего благодетеля, но жизнь изменчива, и я не знаю, удастся ли мне еще раз свидеться с ним. И вдруг мне стало ясно, что он был для меня вторым Богом, он возвратил то, что Всевышний недодал мне. Я больше не была хромая. Слезы катились по моему лицу, но я их не замечала.

К Будапешту мы подъезжали поздно вечером и едва нашли свободный номер в гостинице.

Утром мы взглянули в окно и чуть не вскрикнули от восторга. Это было еще лучше Праги. Мы спустились вниз и велели подать шоколад, а после завтрака пошли осматривать город. Переходили огромный мост из Буды в Пешт и, что удивительно, даже мама мало ходила по магазинам.

- Это последняя наша остановка, - сказал папа. - Только во Львове на одну ночь. Денег осталось только доехать домой. Да, дети, теперь не скоро соберемся за границу. Леле больше не надо к Лоренцу, а без случая нету денег ехать.

Итак, мы распрощались с заграницей. Как нам ни было хорошо на чужбине с ее комфортом, а все же мы стремились домой, к нелепой, неаккуратной России.

Туда, где все говорят на родном нам языке, где все нас понимают... Домой, домой! --------------------------------------------------------------------

ГЛАВА IX. ДУСЯ И ЕЕ ГЛАЗКИ

Прошло недели полторы, и я уже была в своей милой даче в Щуклинке, с Верой и Люсей Румянцевыми. 25 июля были именины моей бабушки Олимпиады. День был дождливый (первый раз за бабушкину жизнь), но на мне были кисейное платье и носочки.

После завтрака к дому подъехал извозчик, из которого выпрыгнула дама, офицер, кадет и девочка. Увидев гостей, да еще незнакомых, я с Люсей и Верой испугались и побежали в лес. Затем мы мирно дошли до конца ограды, но столкнулись с тетей Диной, кадетом, Люсиной сестрой Надей и ее подругой Юличкой.

Люся познакомила меня со своей одноклассницей Варей Бубой, а Надя с кадетом Ефимом Глотовым. Весь день мы от него убегали. Под вечер Ефим позвал меня гулять.

Я переконфузилась и капризно отвечала, высоко подняв голову:

- Не хочу и не пойду и буду тут.

Ефим пошел дальше, а я побежала и сообщила девочкам только что случившееся со мной. Вечером пускали фейерверк, потом были танцы. Я не танцевала, и конечно никто из девочек тоже не танцевал (?).

Прошла неделя. Был жаркий августовский вторник.

- Лель, сегодня может быть приедет Ефим, - сказала Вера.

Я покраснела, но ответила, что мне хотелось бы, чтобы и Катя Извольская приехала - занимать его.

Перед обедом Вера, Люся, Вова, племянник тети Лениного мужа отправились с прислугой на мель и стали играть в песке. На мне была короткая юбочка и босые ноги. Подолы наших платьиц были мокрые. Прислуга давно звала нас домой, но мы не слушали ее.

- Вот погодите, кадет приехал, сейчас придет сюда, - подразнила она. Я покраснела. Из-за кустов показалась наша гувернантка Софи (так мы ее прозвали за большие глаза, напоминавшие глаза "совы" и "филина"). Она стала бранить нас. Мы прекратили шалости. Взойдя на гору, я увидела отъезжавшую коляску от дома. Я и Люся бросились к нашей маленькой даче, схватили платья, ленты и помчались в лес переодеваться. Вера, не интересовавшаяся ни кавалерами, ни нарядами, пошла в свою дачу, а Вова в большой дом.

Мне хотелось загладить свое поведение перед Ефимом и я сама звала его то гулять, то качаться, но верно это было нехорошо, так как он шел неохотно.

Я убежала от танцев и спряталась в цветнике. Меня искали, кричали, но никому не пришло в голову, что я близко и все вижу.

Далее О.В. слегка интригует Ефима, и "на прощание ФИМКА крепко пожал мне руку. Всю ночь я видела его во сне. Он был очень красив, с черными волосами и черными глазами".

Время каникул конччилось, и Софи уехала в Петербург.

В дальнейшем я (Н.М.) не могу разобраться и пишу по тексту.

К дому подъехала коляска, из которой выпрыгнула Варя, ее отец, Владимир Анастасьевич и Софочка. (?). Я испуганно поздоровалась с гостями и побежала сообщить маме о приехавших.

- Это твоя новая учительница София Георгиевна, нравится она тебе?

- Нет, - сказала я и побежала к Люсе и Вере, сообщить и им.

С ужасом ожидала я дня, когда я теряла свою независимость. Но вышло по-другому. (?). В субботу вечером мама поцеловала меня и сказала, что учительница приехала.

- Вот и не буду ее слушаться, - капризно отвечала я.

На другой день мы с новой учительницей вместе пошли в церковь.

Простое обращение этой девушки понравилось скоро мне, Вере с Люсей, и мы привязались к ней.

Софье Георгиевне было только 18 лет; ее большие серозеленые глаза с расширенными зрачками (я думаю, что это фантазия О.В.; встречаются такие зрачки в ее дневнике часто. - Н.М.) придавали ей что-то загадочное, и мы скоро стали между собой называть ее "Дусей".

Лето было плохое, и мы в начале сентября съехали с дачи, но я помню это лето. Слишком много горя было у меня. С семилетнего возраста я начала писать стихи и истории, которых у меня было уже три толстых тетради. Дневник и эти тетради составляли всю мою жизнь, это было мое сокровище. Показывала я их только Люсе с Верой, да иногда Вова смотрел дневник. Душа моя была очень сентиментальная и меланхоличная, но и скрытность не оставляла меня.

В день отъезда мне захотелось помечтать, и я ушла из дома, не обратив внимания, что Дуся будет беспокоиться обо мне. К Дусе приехала ее мама и сестра. Бабушка, тетя Дина и мои кузины-сиротки, воспитывающиеся у бабушки, Динуша и Зина, уехали еще утром, остальные тети и дяди давно были в городе, а мои родители все время в Петербурге. Люся и Вера давно съехали. Дусина мама скоро уехала с ней и с Вовой. Тетя Лена собрала последние вещи, замкнула дом, и мы с ее детьми, Люсей и Алей, поехали. Я даже не позаботилась о своих вещах. Я знала, горничная уберет и привезет их.

Дуся приходила к нам в городе каждый день, утром занималась со мной и Вовой, а остальное время мы проводили в беседе или играли во что-нибудь. Я была так счастлива, что забыла даже про дневник. Тетя Лена с детьми уехала в Крым, тетя Дина в Москву на курсы, тетя Муся тоже в Москву в консерваторию, и мы остались с бабушкой, Диной и Зикой. Меня поместили в пустую комнату тети Дины. Я расположила свои вещи по шкапам, но какой же был мой ужас, когда я не нашла своих тетрадок. Никто не знал, что я потеряла, но все видели, как я страдаю, и хотели утешить меня. Я не могла даже плакать, но не смеялась, не говорила ни с кем, можно было подумать, что я кукла.

Желая развеселить меня, Вера и Люся настояли устроить спектакль. Я написала пьеску в стихах и приняла живейшее участие. Спектакль удался на славу. Нас просили повторить его у Румянцевых, на именинах 17 сентября. Успех был полнейший, и я решила сочинить еще пьесу. Все удивлялись, но я относилась ко всему этому равнодушно.

Зачем жить, радоваться, когда цель моей жизни потеряна? Днем я не скучала, меня веселили,но ночью тоска охватывала меня. Заломив руки, я металась по постели. Никто не видел, как я страдала, я спала в комнате одна. Не раз Дуся подходила ко мне. Тогда мне хотелось обнять ее,рассказать ей все, но я не смела. Огонь, светившийся в темных расширенных глазах девушки, отталкивал меня. Все больше ощущала я потребность высказаться, но тетрадки моей не было, а человеку я не могла доверить своего горя. Я горячо молилась Богу, и в моем сердце загоралась надежда. Три слова поддерживали меня - Веруй, Надейся и Молись.

Прошло недели полторы, и с дачи пришла матушка. Я упросила бабушку дать ей ключи и попросить поискать покражу (!!). Но матушка не смогла открыть дачи. Я упросила бабушку позволить взять еще ключ. Прошла еще неделя.

- Леличка, Леличка, матушка принесла твой кукольный комод, - закричала Зина, вбегая ко мне.

Я бросилась в детскую, как была в нижней юбке и с одним чулком. В моем детском комодике я увидела свою тетрадку. На радостях я подарила комод Дине. Да и зачем он был мне нужен.

Моя мама не приезжала из Петербурга, и мне было у бабушки раздолье. Правда, первое место в ее сердце было занято теперь Зикой, но я не тужила. Она по-прежнему исполняла все мои капризы, и мне жилось хорошо. Люся и Вера часто приходили к нам. Однажды мы пошли гулять, стали сходить с лестницы, и я поскользнулась и свихнула ногу. Не желая лишиться прогулки, я никому не сказала из больших.

- Она представляется, чтобы не идти, - закричал Вова и хотел меня пихнуть, но Вера удержала его.

Вернувшись домой, я увидела, что нога в щиколотке распухла, но опять никому не сказала.

Вечером мы собрались в гостиной и стали играть в телефон. Я попросила не зажигать лампы, чтобы не было видно, как я хромаю. Девочки так постарались, что из слов "щи да каша - мать наша" вышло "Леля хочет поцеловать Софию Георгиевну". Я подскочила, но от боли чуть не упала.

- Что с вами, Леля. Лучше скажите, если у вас болит нога, - сказала Дуся.

- Нет, ничего, поскользнулась на паркете.

Наконец, телефон надоел нам, и мы начали играть в вопросы. Вера вслух сказала:

- Леля, София Георгиевна говорит, что ты славная девочка.

Я не привыкла даже от мамы слышать такие ласки, мне вдруг стало как-то хорошо. Я решила сделаться лучше, чтобы не огорчать эту славную девушку. Провожая Дусю домой, Вова от всех нас попросил ее позволить поцеловать себя. И мы крепко поцеловались.

Я все больше привязывалась к Софии Георгиевне, не смея выразить свою страсть. Иногда мне удавалось поговорить с ней по душе, но мне становилось еще грустнее. Дуся говорила ласково и тихо, но ни тени лишней ласки не выражали ее слова. Она все философствовала, а я знала, что она способна ласкать. Я видела эти ласки к ее сестре Алле, к матери, и мне хотелось получить хоть каплю этих ласк, но кроме сухих спокойных фраз я не слышала ничего.

Родные любили меня, конечно, но это не была любовь матери, которой я так страстно желала. Я хотела ее получить от Дуси, но ошиблась. Дуся умела любить только свою семью, до других ей не было дела, она даже не любила, чтобы ее кто-нибудь любил со стороны.

На неделе Румянцевы опять зашли к нам. Мы играли в зверей... Люся должна была по моему совету спросить Софию Георгиевну, можно ли ее называть Дуся хоть раз в неделю. Она ответила, что у нее есть свое христианское имя. Делать было нечего, пришлось помириться с этим. Я принялась писать в своей тетрадке, мне не с кем было поделиться впечатлениями. Я нарисовала в тетрадке всю нашу компанию и начала рассказывать и говорить с ними.

На другое утро я поставила свою картинку и начала читать перед картинкой свои стихи и рассказы вслух. Я даже объяснилась в любви нарисованной Дусе и вполне освободила душу от сомнений...

С этого дня мы становились каждый раз провожать Дусю, кто с чем. (Кто что подает из верхней одежды. - Н.М.).

ГЛАВА 10. ДЕДУШКА

Подошел ноябрь, а я еще не вернулась в институт. Дуся по-прежнему, кроме холодного спокойствия, не проявляла ничего. День мирно проходил за днем, не нарушая обычной регуляции. (?). Но приехала мама, и все перевернулось кверху дном. Вскоре приехала тетя Лена с детьми. Тетя расположилась в детской, мама к несчастью в тети Дининой комнате, со мной. Это было мне очень неприятно. Мама по обыкновению разбросала свои вещи, в комнате был хаос. В особенности я боялась, что мама найдет мои тетрадки. Пришлось зачеркнуть все свои секреты и списать их в маленькую тетрадочку.

Немного успокоившись, я стала писать опять.

Раз как-то получили письмо на Верочкино имя из Ялты. К завтраку пришла Надежда Васильевна Румянцева, тетя Надя. (Ужасно много Надежд! Чтобы не спутать, каждой дали свою "кличку". Бабушкину дочь все звали "тетя Дина", даже ее сестры. Дочь тети Нади просто "Надя". Дочь дяди Лени - Динушка). Тетя Надя сразу догадалась, что письмо от одного гимназиста, Тараса Мачтета, с которым Люся и Вера познакомились в Ялте. Тарас безумно влюбился в Веру, но она не обращала на него внимания. Секретов у нас тогда не было, Вера и Люся примчались сообщить мне содержание письма. Тарас был сын писателя, сам писал и свои сочинения посвящал Вере.

(Об отце. В Советском энциклопедическом словаре ему посвящено несколько строк. Писатель-народник, 1852-1901, автор слов песни "Замучен тяжелой неволей", популярной среди революционеров. Я с детства знала эту песню как "любимую песню Ильича". - Н.М.).

Мы написали письмо, но ответа не дождались. Что мы были за глупые девчонки!

Мне жаль покинуть милых подруг и Дусю, но я тороплю маму: ведь бедный папа один совершенно! Мне скучно! Скучно и гадко, потому что по приезде мамы я сделалась такая злая и лгунья. Прежде я каялась Дусе, теперь она расскажет маме, и я ей не говорю ничего.

Мама слишком не готова к роли матери. С каждым днем я злюсь больше, бью Вову и выхожу из себя. Это стыдно и гадко! Когда я сердита на него, я забываю все. Он хочет все знать. Если его просишь чего-нибудь не делать,он непременно поступит назло. Вот это сердит меня. Он хочет непременно вытащить наружу все то, что я свято храню в самом отдаленном уголке сердца. За что? Что я ему сделала? Я не люблю его, но в этом я не виновата, мама слишком возносит его и унижает меня. Я лучше его, о, несравненно лучше, но я привыкла считать себя худшей. Мне хочется встать на равную ступень с ним, меня сталкивают,и я начинаю завидовать. То место, которое принадлежало по праву мне, несправедливо отнято у меня и отдано другому. Неужели я никогда не получу того, что окружает Володю? За что я страдаю?

Вот и сегодня. Люся хотела сообщить мне какой-то секрет. Какой может быть у девочки секрет, это просто глупость, но и ей и мне этот секрет свят, пока мы не выросли, не поняли его наивности. Это наша тайна, которую мы не хотим говорить никому. Я заранее знала, что разговор будет о Дусе, но это была только наша тайна.

И вот Володя бежит за мной и колотит меня, чтобы я сообщила ему секрет. О, я никогда не скажу! Ведь я Дусю обожаю. Больше мне некого любить, это самое святое, что осталось в моей душе; сколько дурных поступков я не делаю, останавливаясь вовремя при воспоминании о Дусе, а Вова будет смеяться и осквернять эти чувства. Я бегу к бабушке в спальню: "Бабушка, милая, отгоните его, он бьет меня за то, что я не говорю ему секрет". Бабушка старается уговорить Вову, но он бьет. Защиты нету, и в моей душе встает злоба. Я отталкиваю Вову, сжимая записочку, переданную Люсей, и убегаю. С какою радостью спешила Люся ко мне, показать милые строчки, и вот скандал. Володя с налитыми кровью глазами бежит за мной, начинается схватка. Я только обороняюсь. О! Я не смею бить Вову! Но на крик прибегает мама, видит, что я держу руки брату, а он с надутыми жилами орет. Ей кажется, что я его убила, задушила. С криком кидается она к нему, и звонкие пощечины раздаются на моих щеках. Подоспевшая бабушка отводит маму и прижимает меня к груди. Мама подхватывает своего сыночка и уносит от злодейки, "моток змей", как называет она меня. Люся и бабушка уговаривают меня.

Милая бабушка! Сколько раз она спасала меня! (Вспоминает).

Как я была послушна тогда! теперь, если бы меня заставили лечь, чтобы высечь, я бы не легла. О, никогда! Нет, я должна стараться любить Вову

Лето О.В. обычно проводила у бабушки Олимпиады Васильевны в Щуклинке, начало осени - в Курске, и полюбила Курск на всю жизнь.

В это время, в 13-14 лет, она написала первый рассказ, который, конечно, можно назвать автобиографическим: о девочке, которую не понимает мать, а отец и мог бы, но она боится отнимать время у очень занятого отца: "если у него отнять его время, то он будет сидеть дольше вечером и больше устанет..."

Даже на десятом десятке жизни О.В. была чрезвычайно эмоциональна, что же говорить о 14-летней девочке. Наряду с обожанием, дневник того времени полон словами "гадкий", "ненавижу", "с ужасом думала", "я становилась еще несносней" или "я не хотела, чтобы вокруг меня были счастливые, когда я страдаю", "я боялась, что нервы мои оборвутся", "я немного покапризничала", "я одна, затравленная, запуганная, среди злых людей, как дикий волчонок среди собак, и жажда мести наполняет мое сердце", "ах, зачем у меня такая противная душа?" Впрочем, это все характерно и для более поздних записей.

В это время она влюблялась в кого-нибудь из многочисленных кузенов, и не могла решить, кого же предпочесть. Троюродный брат Олег Арнольд навещал О.В. еще в институте, конечно, вместе с ее матерью.

Следующая тетрадь, которую Роман обозначил цифрой 2, начинается с оглавления, а в нем главы 21-47 и примечание Ольги Влад.: Глав 13-20 не существует. Существующие - хоть коротко, но изложу.

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ II

гл.21. Игорь

гл.22. Праздничные развлечения

гл.23. Новый год

гл.24. Гости

гл.25. Елка

гл.26. Столярный переулок

гл.27. Гофман, Дуся, сестра Беатриса

гл.28. Плохое и хорошее

гл.29. Первая надежда

гл.30. На масленице

гл.31. Первые дни Великого поста

гл.33. Концерты

гл.34. День св.Пасхи

гл.35. Как я хозяйничала

гл.36. Мои мысли о случившемся

гл.37. Жизнь человека

гл.38. Экзамен

гл.39. Июнь месяц

гл.40. Хорошего понемногу

гл.41. Вовины именины

гл.42. Без злого умысла

гл.43. Глотовы

гл.44. Разное

гл.45. Без названия

гл.46. Новая обстановка

гл.47. Молодые люди и я

Игорь Арнольд - один из кузенов, но точно родственных связей О.В. не знала или не помнила. Он был исключен из морского корпуса за несколько месяцев до окончания. Братьев было несколько. Отец их повесился, мать "выкинула их на произвол судьбы". Олег с 7 лет в сущности не жил дома (это было в Одессе), то жил у Конст.Ник., дяди О.В., то его увезли в Киев. Он учился в реальном училище, сам подготовился.

В дневнике О.В. глухо упоминает слова отца: срезавшись на экзамене, Олег отправился к великому князю (думаю, что к Конст.Конст. - Н.М.), и его велели принять.

И был у них еще старший брат Анатолий.

Эти Арнольды особенно интересуют меня еще и потому, что мне хотелось бы проследить происхождение математиков Арнольдов (акад. Влад.Игоревича и его отца), бесспорно относящихся к этой семье. А кроме того, сестра писателя Бориса Житкова, Вера Степановна, была замужем за Арнольдом, и в ее семье тоже встречается имя Игорь. - Н.М.

В дальнейших главах описываются праздники: Новый год, Рождество, день рождения О.В., Пасха.

"Я написала стихи, полные муки и любви к Олегу". Не знаю, их ли или другие свои стихи, обращенные к Олегу, О.В. приводит в дневнике:

Люблю ль его, сама не знаю...

Но детские страсти были заслонены настоящим горем: в Курске умер дедушка, и мать взяла О.В. на похороны.

И следующую главу, действительно трогательную, О.В. назвала "Жизнь человека" и рассказала в ней о деде, начиная с его детства. Дед пробился в жизни сам, он был сиротой и начинал "мальчиком".

На его похоронах доктор, друг семьи, сказал: "Пока город Курск будет существовать, твое имя будет бессмертно".

О.В. не только ценила деда, но и очень любила, да и он отличал ее среди остальных внуков. Вдобавок, она была еще и самая старшая среди внуков, дед мог общаться с ней совсем иначе. Сохранилась в дневнике фотокопия рисунка О.В.: дед сидит в кресле, девочка лет 14 подходит к нему.

В том же 1907 году О.В. держала экзамен в институте (семья жила уже в Петербурге), в котором уже училась раньше, - и ее приняли, хотя курсом ниже, чем рассчитывали родители, и поэтому они решили отдать ее в гимназию, где Аня - тетка - была учительницей географии.

Это лето она по обыкновению проводила в Курске и под Курском, у бабушки. С ней занималась та же гувернантка - обожаемая "Дуся".

Для характеристики О.В.: "Я - выдумщица, затейница игр, прогулок, голова, которой повиновались все пять человек" (девочек-ровесниц)...

Об отъезде домой О.В. писала так: "Настал последний день отъезда. Все ближе и ближе приближалась страшная минута... Ах, если бы я могла остаться! Зачем, куда я еду?" Расставание с Дусей стоило О.В. такого потока слез, что на другой день в поезде ей было больно открыть распухшие глаза. (Хотя Дуся собиралась в середине сентября в Петербург на курсы).

О.В. отправилась в гимназию. Ее приняли в V класс. Девочки были в большинстве новенькие, называли друг друга на вы. Это не понравилось Ольге Вл., однако, обратившись к одной из них на ты, в ответ она услышала: "Моя милость имеет быть новенькой". Конечно, скоро все притерлись друг к другу. (Для меня новым было, что к классу целиком каждая обращалась "господа". Я думала, что в обществе чисто девичьем это не было принято. - Н.М.).

Родители О.В. вернулись в это время из Турции, а в Болгарии они присутствовали на торжествах в честь освобождения от турок.

Училась О.В. всегда плохо, но теперь "решила приналечь". Было задано сочинение "Как я провела лето", и учительнице понравилась живость описания (далекого от истины), она хвалила О.В., хотя "у меня была масса невнимательных ошибок".

Гимназия носила имя св.Евфросинии, и ее день, 25 сентября, был торжественным. О.В. "нарочно не брала сшитую форму от модистки, чтобы не соблазниться и не надеть ее раньше".

В конце этой тетради описывается пожар в доме. О.В., выходя с отцом, братом и Олегом из дома, захватила свои дневники и - тайком - куклу. "Мне не было страшно ни капельки, я больше комедьяничала, чем торопилась. Илья Семенович сказал:

- Вот, Леличка, ты выказала свою женственность, испугавшись. Я не ответила ничего. Я была женщина и поступала только по-женски".

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ III
гл.48. Мой первый бал.
гл.49. Волна хлестнула на берег.
гл.50. Будни перед праздником.
гл.51. Неожиданные приятности и горе.
гл.52. Ночь под Рождество.
гл.53. Первые дни праздника.
гл.54. Новый год.
гл.55. Долговязый.
гл.56. Мой бал.
гл.57. Я опять больна.
гл.58. Масленица.
гл.59. Я не знала, что он любит другую.

ГЛАВА 48 начинается с того, что О.В. зовет брата насыпать рваных бумажек в карманы, портмоне, носовой платок, башлык, шапку, даже в перчатки Олегу, который пришел в гости. (Налицо картинка - Н.М.). Как результат - О.В. и Олег упрекают друг друга, что не жалеют служанку Аришу, которой придется убирать. Все это занимало О.В. больше, чем предстоящий бал. На балу она танцевала все танцы, кроме вальса, потому что считала - не умеет.
Олег ночевал у них, поэтому утро началось с того, что О.В. и Вова заперли Олега в ванной.
Затем поехали на вечер в Морской корпус, где дядя Боря служил воспитателем. (На меня произвела впечатление обстановка корпуса - совершенно домашняя. - Н.М.). Кадеты дали концерт, потом был бал, и тут О.В. рискнула и вальс танцевать. Партнер сводил О.В. в "лес": кадеты убрали одну из комнат елками, на полу были разбросаны сучья, по углам стояли чучела зверей и имитация костра. В другой комнате был освещенный электричеством фонтан.
В зал, где танцевали и играли, привели осла, запряженного в тележку, нагруженную цветами (зимой!). О.В. влюбилась в своего партнера, но чувствовала, что любит только Олега...

ГЛАВА 49. Снова: "Я влюблена!" На этот раз это студент-кавказец Леонид Андреевич, 21 года. "Кажется, я никогда не забуду этих пламенных черных очей!" На другой день три подруги О.В. уже знали обо всем, но к несчастью она уже не чувствовала этой пылкой любви. "Это была зажженная спичка, которая сгорела и потухла".
К подруге Нине Разумовой мать упорно не пускала О.В., считая, что ее семья - неподходящее общество (а Нина у них бывала). И вот О.В. вечером, в сильный мороз, ушла тайком, оставив горничной Арише записку для отца (мать, конечно, была дома). Нины не было дома, она еще не вернулась с репетиции. Пока брат Нины ходил за ней, за О.В. явилась Ариша с мальчиком Сережей, "приставшим" к их семье (его мать "бесцеремонно поселилась в кухне"). Они принесли известие, что "мама очень сердится".
Далее следует рассказ, как О.В. не может поверить, что нравится Нининому брату Гуге, хотя ей самой нравятся ее "плотно сложенные розовые губки".
Дома она невольно услышала разговор матери с родственницей, теткой отца, игуменьей матушкой Сидонией: если бы не "этот идол" (отец О.В.), не взяла бы ее из института.
Отец требовал, чтобы О.В. извинилась перед матерью, не пустил ее на гимназический праздник, а кроме того не разрешил пригласить подруг в заранее условленный с ними день. Но просить прощения О.В. так и не стала. Мать в конце концов "велела папе ехать со мной в театр". Кстати, это был бенефис Собинова, и отец "не хотел смотреть на него, потому что он отказался от воинской повинности".
Тем и интересен дневник: россыпью интереснейших сцен.

ГЛАВА 50. Краткая болезнь, температура за 40.
Приехала тетя Лена с мужем, они уезжают в Иркутск. В подарок О.В. тетя привезла книгу Чарской, и несмотря на запрет доктора, О.В. за день ее прочитала. "Первую книгу за 15 лет, в 300 страниц!" И делает вывод, что так, за один прием, читать нельзя. Но: "О зачем начала я читать эту ужасную книгу (Вовину, под названием "Газават"), зачем еще с расстановкой". Образ Джемала не оставляет ее даже за молитвой.
По поводу отъезда тети Лены собирается много гостей.
В следующей (снова 50-й) главе идиллические отношения с братом: О.В. вышивает, Вова читает ей вслух. "Я почти обожала чтение, если мне читали, но читать сама - я почти не находила времени. Я считала своим долгом писать записки... Но приходил вечер, и я готова была лишить себя жизни. Страшные мучения наполняли мою душу (предчувствие либо пропажи записок, либо чьей-нибудь смерти)... Каждый вечер я приходила в ужас, а каждое утро бранила себя за это".
У них в гостях бабушкин брат дядя Алеша, профессор Киевского университета, он приехал в Петербург на Менделеевский съезд.
Упомянутый уже мальчик Сережа учится в реальном училище. Он просит О.В. (кстати, он так и называет ее) объяснить ему задачу по арифметике, но она откупается плиткой шоколада, чтобы без помехи слушать Вовино чтение. Приходит Олег, не обращает на О.В. внимания. "Отчего я не красавица! О, мой огромный лоб, мой декадентский подбородок! Как я вас ненавижу, как презираю! Вы лишаете меня друга, который один мог бы понять меня".
Дальше - очень длинное описание страшного сна.
Потом - ссора родителей. "Разыгрывается страшная драма. Я слышу, как мама бросается на пол, бьется головой о мебель. А вдруг она что-нибудь себе сделает? Но мне больше жалко папу. Он не нападает первый, он исполняет все мамины прихоти. Он ходит весь в старом, а этот новый китель! Я видела, мама нарочно облила его из лампадки маслом. Я завтра же отомщу, оболью ее самое лучшее платье... но оно же сделано тоже на папины или дедушкины деньги! За что же я обижу покойного дедушку.
А папа встает в половине седьмого, едет в училище, в штаб, на лекции, едва успевает заехать на полчаса пообедать домой, и опять на репетицию, в штаб. И все чтобы заработать побольше, получше устроить семью. А ему даже нет собственной отдельной комнаты. Мамин комод и кровать стоят в его кабинете. У папы даже нет постели! (Я думаю, что О.В. под постелью всегда понимает кровать: встречалась у нее "железная постель"). Он спит на диване и одеяла нет, он укрывается старой маминой ротондой. У мамы в сундуках много одеял, но она не дает ему. Подушка папина набита жесткими перьями, и таких огромных размеров, что он не может на ней спать. Диван мал папе, но он не жалуется. Папу надо больше жалеть, он сирота... Папа ушел в 7 часов начинать свой трудовой день".
Думаю, что не один отец был бы рад прочитать такое о себе в дневнике 15-летней дочери.
О.В. с матерью в магазине мадам Зины. Она с завистью смотрит на продавщицу, упаковывающую шесть нарядных платьев (размера О.В.) "в кардон". "Я знала, что есть дети, у которых не бывает нового платья годами, но все же мне, привыкшей ходить очень хорошо, теперь было завистно смотреть на прелестные туалеты". Через несколько дней О.В. встречает в театре незнакомую девочку в этом платье, и на все фойе кричит: "Платье!" - к смущению матери.
Ночь перед Рождеством, О.В. получает в подарок балалайку (когда-то сказала, что хотела бы играть, и тут же забыла). Вспоминает праздники в Курске, покойных дедушку и тетю Зину. "Все самое лучшее, больше всех и дорогое получаю я". Далее О.В. описывает, как, невзирая на праздник, она принялась учить "ненавистный катехизис". Но тут ее отвлекла прибежавшая Ренэ, она стала учить О.В. игре на мандолине. Потом они фотографировались, и О.В. обращается к будущим читателям: "Мне хотелось, милые детки, чтобы вы могли видеть мою карточку, папину, Вовину. Я была довольна, что может быть вам, мои милые читатели, захочется посмотреть на маленькую Лелю не в выдуманных образах, а на настоящей карточке". К слову: могла бы я в 15 лет называть себя "маленькая Надя"?! А посмотреть на эту карточку я бы очень хотела.
Дальше описание "бала малюток" на детском празднике, дальше танцы дома с "Леничкой", упомянутым раньше студентом (по фамилии Кроль); потом балет в Мариинском театре, потом поездка к подруге Леле Дублянской, - "день опять пропал, уроки остались позади".
Потом - размышления по поводу попреков матери: "Если бы у меня был друг, если бы я могла спросить, - разве мама не обязана меня содержать? Плохо, но одевать, мало, но кормить, по-моему обязана! Мама считала, что девочку оскорбить нельзя, что у меня нет самолюбия". И О.В. решает поступать на педагогические курсы, посвятить свою жизнь детям, скрасить судьбу хоть нескольким несчастным созданиям.
Затем - вечер с гостями дома. "Веселый детский смех вырывается из груди этой цветущей молодежи". О.В. танцует с троюродным братом Тоником.

ГЛАВА 54 - встреча Нового года. Вечером О.В. едет к подруге Леле Дублянской, чтобы пригласить ее к себе. Едут обратно вместе. К 10 часам собрались гости, человек 7-8, в том числе Тоник.
В полночь чокаются и пьют шампанское. А утром идут с отцом на Марсово поле, кататься с гор (на санки садятся двое, барышня и провожатый, то есть служащий). Потом - в гости к подруге, Нине Чернохвостовой.
Там - юноша, в детстве игравший на скрипке, а потом бросивший.
"Мне стало обидно даже. Неужели трудиться столько лет и ничего! А что если я брошу писать дневник? Дрожь пробежала по мне от ужаса.
- Что с тобой? - испугалась Нина. Я опомнилась".
У Нининого брата Гуги на куртке О.В. видит зеленую звездочку, - Нина объясняет, что "кто умеет говорить на эсперанто, тот имеет эту звезду".
Веселятся: "Нас было пятеро, но веселость проникла к нам в самую середину".
Домой О.В. отправилась после 12 часов, хотя еще в 11 за ней прислали прислугу. В наказание отец прочитал нотацию: за то, что опоздала, больше не поедешь никуда. Вероятно, это касалось лишь самостоятельных поездок, потому что уже 2 января О.В. с родителями и с Ренэ отправляется по приглашению брата на благотворительный вечер в гимназию Мая. О.В. упоминает Вовиного товарища Мишу Прокудина-Горского: "его отец первый открыл цветную фотографию". О гимназии О.В. говорит: помещение очень плохое, с кадетским корпусом сравнить невозможно. Еще упоминает, что в гимназии не было формы, мальчики были в темных пиджаках.
Далее в дневнике диалог с Ренэ, по-французски. Машинистка его пропустила, напечатав несколько разрозненных букв, которые есть в русском алфавите. То же и при упоминании каких-либо нерусских названий.
Описывается игра в летучую почту, затем танцы, разговоры с кавалерами. Одного мальчика О.В. называет "какой-то молодой пшют", но этого термина я не понимаю и сегодня.
О.В. танцует с "долговязым", радуется. "Как бурный поток, вырвавшийся из стесненных скал на свободу, ревет и бушует, сметая все по пути, так и я помнила, что мне придется танцевать еще не скоро, и моей радости и веселью не было конца".
Бал кончился, мальчики стали качать директора. "Долговязый как-то тихо и вяло пожал мои горячие пальчики". Дома были в пятом часу, отец разрешил не умываться.

ГЛАВА 56 - "Мой бал". Начало очень для меня интересно: я впервые получила представление о петербургской квартире Егорьевых.
"Можно ли было устроить бал в маленькой квартире офицера, на пятом этаже серых петербургских домов. У нас было только 4 комнаты, в которых мы и в обыкновенное время еле помещались, но папа хотел сделать нам с Вовой удовольствие и позволил на день перенести мебель и преобразить квартиру на новый лад".
О.В. едет к подруге Леле Дублянской, мать которой знает тапершу. Но она еще не получила ответа с адресом таперши. (При отсутствии телефонной связи общественная жизнь кипела). Ездила искать тапершу и мать. Наконец, нашли за 5 руб. до 2-х часов ночи. (Отец уже был готов играть всю ночь один).
Он и начал. Потанцевали, стали разбирать елку. Пришел Тоник, с извинениями: его товарищи-юнкера не смогут придти. Но в 8 часов пришли три юнкера-кавалериста, приглашенные отцом, его ученики. Они пили чай, О.В. "искосу бросала на них лукавый взгляд". Тоник учил и научил О.В. танцевать вальс, чего ей давно хотелось. О.В. "капризно" говорит Тонику о своей благодарности.
Барышень было 4, кавалеров 5.
Стали играть в летучую почту. Низенький юнкер просит: "Господин полковник, помогите ответить". Но отец отвечает: Придумайте!
Юнкер, которого О.В. прозвала "Синявкой" (за синий пояс) рассказывает, что он - уссурийский казак Андрей Воробьев. Всем было весело. Под конец отец устроил котильон. Потом ужинали, потом часы пробили три, а юнкера были отпущены до 4-х часов. Но после ухода юнкеров О.В. и Леля Дублянская еще танцевали с Тоником. "Вот кто был моим настоящим другом". Но сквозь Тоника О.В. видит худенькую фигурку в морском мундире - Олега, и мысленно говорит: "Уйди! Ты обольстил меня, но я прозрела. О моей любви останется только память!"

ГЛАВА 57 "Я опять больна" начинается со стихов:
Пролетели прелестные дни,
Потянулись будень за буднем.
Счастья радости светлые дни
Пронеслись сном чудесным они.

На одной странице два раза встречается слово "равнодушно" (это о себе). О.В. ходит в гимназию одна (Вову провожает прислуга). В проходном дворе ей регулярно по утрам встречается "молодой юноша". Почему-то обращать на него внимание О.В. начала с наступлением холодов, когда она стала носить теплую финскую шапку. В гимназии урок, предназначенный для иконописи, который проходит в болтовне девочек. Затем в канцелярии О.В. получает "четверть", т.е. табель за четверть. Тройка только одна, да и то с плюсом: по географии, поставлена Аней Румянцевой, родственницей, она вообще строга.
И О.В. поставила цель: учиться не хуже Вовы, "чтобы утешить папу".
Сравнению с Вовой посвящено много места. "Между моим детством и его - огромная разница. Я после тяжелой операции в три летних месяца подготовилась во второй класс по очень большой программе, начиная с азбуки. До того лета я не умела даже плохо читать. Мне минуло 12 лет, я читала по складам. Гувернантка читала мне глупые сказки, ни один писатель-классик не был мне известен.
Володя с 8-ми лет остался без гувернантки. Его начали учить. Никто не следил, что он читает. Он слышал невольно, как я готовила уроки, и в 11 лет он знал больше, чем я. Правильные занятия развили в нем ум и сметливость, уроками его не принуждали. А меня все готовили дальше, летом вместо отдыха я готовилась в другое учебное заведение. Все мои способности заглохли от сильного напряжения, и я училась уже с трудом. Я придумала учиться в воскресенье.
К батюшкиному уроку я знала все заданное и еще урок вперед. Целый вечер посвящала я только на ученье, и на другой день мне не приходилось трепетать перед учительницами. Папа был очень обрадован моими баллами. (Здесь О.В., мне кажется, нечетко разграничила воспоминания и описание нынешней ситуации). Он стал даже ласковее ко мне. Я уже втянулась в мою новую роль, но не прошло и двух недель, и я заболела. У мамы и Володи тоже была инфлюэнца.
Я принялась за чтение Пушкина, Тургенева, А.К.Толстого и т.д Даже Шиллера прочла кое-что. Хотя я в 15 лет плохо читала, но понимала все, пропуская иногда неинтересные места. Так прошло две недели. Мама получила письмо от тети Маруси, в котором она приглашала нас к себе на свадьбу. Мы ехать не могли: и денежные обстоятельства, и наша болезнь, и отсутствие платья. Я только письмом поздравила крестную. Эта свадьба очень огорчила всех родных. Поэтому ее делали не парадной, и не в Курске, а в Москве, где тетя училась в консерватории. Тетя Муся была самая красивая из всех сестер, у нее был очень хороший голос. Черные глаза блестели непонятным огнем (это уж я цитирую для характеристики не тети Муси). Фигура у нее была красивая, полная (XIX век! - Н.М.). И вдруг она выходила замуж за какого-то последнего чиновника! Я часто видела ее жениха летом". (Далее О.В. с отвращением его описывает).
Выздоравливая, О.В. для спокойствия родителей надувала их, скрывая, что температура еще не установилась. "Повредить это мне не могло"(!) Но: "Ноги мои подкашивались, так я была слаба". В гимназии ее радостно встретили. "Как сладко билось мое сердечко... В большую перемену мы гуляли по коридору, не обращая внимания на сквозняки. К концу урока я почувствовала себя плохо..." Ночью в бреду О.В. набросилась на мать, схватив стул. Оказалось, что температура выше 41 градуса. Встала через три дня, в гимназию пошла через неделю. -------------------------------------------------------------------

ГЛАВА "Масленица", эпиграф: "Кто раз любил, тот понимает и не разлюбит никогда". Начинается с того, что О.В. уплетает блины с целью потолстеть к субботе. В субботу гости, а мать рассчитала вороватую горничную и решила не нанимать больше русской прислуги, - а эстонки и финки плохо понимают по-русски!
Во вторник был праздник - освобождение крестьян, и ученья не было (я не знала, что так отмечался этот день - Н.М.).
"Накушавшись блинов досыта", отправились с гостями кататься на оленях, на Крестовский остров. После оленей поехали на вейке (?) на Стрелку.
Во время обеда появился приехавший из Москвы двоюродный брат матери Ваня Пузанов, студент. Он был шафером на свадьбе тети Муси. Подробность: "Маруся из церкви ехала в белой стеклянной карете. Конечно, свадьба была за счет тети Липы (бабушки), у жениха не было денег даже на букет".
В детской сидела незнакомая рыжая дама и шила. Оказалось, что это новая фрейлейн, учить детей по-немецки. О.В. возмутилась: это к нам, таким большим детям? Вова же "завизжал", что не хочет, "это к Лельке".
В пятницу О.В. отказалась ехать в Володину гимназию на вечер, потому что мать заставляла ее надеть неподходящее платье.
"Вам не хотелось ехать на этот бал?" - спрашивает гость. - Две с лишним недели я ждала этого вечера, с самого Рождества. И вот бал, за две недели были взяты билеты. - Сердце мое сжалось.
И тут вернулась мать - за О.В. Поехали. После 12 часов начались танцы. На балу О.В. сначала избегала гимназиста Плетнера ("меня бесила его нерешительность"), но потом сжалилась над ним. Больше не поеду сюда, у вас скучно, - решила О.В.
В следующий вечер был бал-маскарад дома, с приглашенной тапершей.
Появился Всеволод Мышлаевский, юнкер, кажется, упоминающийся впервые, но в дальнейшем сыгравший очень большую роль в жизни О.В. А в этом месте О.В. только пишет, что у них в доме не любили Мышлаевских, постоянно осуждавших Егорьевых. Зато симпатия ее к Тонику все возрастала.

СЛЕДУЮЩАЯ глава. Я не знала, что он любит другую (Надю Ратиани). "Пролетали дни, а с ними моя новая любовь пролетела". Но тут появился Олег. А потом - Дуся. "Страшная рана еще не зажила в моем сердце". О Дусе О.В. здесь и не пишет ничего.
Начались репетиции (я не понимаю отчетливо, что это значит - Н.М.). Опрос по немецкому, потом по английскому. "Английскому я не хотела учиться, и не выучила урока, надеясь на двойку. Если бы в четверти я получила два, то папа согласился бы, чтобы я не училась, но к несчастью я хорошо читала". И О.В. нарочно стала переводить без смысла. Девочки покатывались потихоньку, учительница бесилась. Отец не разрешил отказаться от английского. "Хорошо, сказала я себе, в VI классе буду учиться, а в этом году ни минуты не потрачу на этот противный язык".
Отец привел О.В. в манеж, учиться верховой езде. В Щуклинке О.В. каталась без разрешения на водовозной лошади, но на дамском седле не ездила ни разу.
"Как папа меня балует. Он делает все, что я захочу. Мне стало даже немного стыдно. Отчего это мама меня не любит? Надо будет слушаться ее. Вова умнее меня, а я глупая. Зачем я только родилась? Мне нужно своими силами выбиться на дорогу, воспитать себя".
"Дуся" пригласила О.В. в Публичную библиотеку. Об этой экскурсии О.В. пишет: "Когда я буду большая, я пойду еще раз в библиотеку, а сейчас я была для этого еще мала". В следующее воскресенье О.В. поехала с матерью подруги Лели Дублянской к ней в институт. Потом в гимназии открылась свинка, учениц на неделю распустили. О.В. занялась фотографией и вообще любимыми занятиями: "Вот скоро 16 лет, тогда буду учиться, а теперь гулять... Каждый мой дурной поступок я обещала себе не повторять в 16 лет и потому злилась и дралась в два раза больше". Описывается сцена за обедом, кончившаяся тем, что мать дала О.В. пощечину, а отец выгнал из-за стола. "Мне было необыкновенно приятно, что я разбила кувшин... С милыми последними днями детства я оставила и свой благоразумный рассудок, стала снова капризничать и злиться, как неразумное дитя...
Будет ли счастлива моя вторая пора жизни?.." -------------------------------------------------------------------

Оглавление 3-й тетради

1. В дороге.

2. Первые дни в Курске.

3. На воле.

4. Гаврик.

5. Новые знакомые.

6. Июль.

7. Гости.

8. Именины.

9. Неделя в гостях у папы.

10. Старый друг.

11. Радость и горе.

12. Последние летние дни.

13. Последние дни в Курске.

14. Старые друзья - недруги.

15. И меня захватил поток жизни.

16. Опять все то же и то же.

О.В. вспоминает день рождения. Ей подарили велосипед. Тоник прислал прекрасный букет. Вспоминает вечер: в гостях юнкера (до 10 человек), подруги. Один гость произнес тост "на мое совершеннолетие. Это было слишком! Все узнали, что мне 16 лет. Мне показалось это ужасным, я выбежала в детскую и стала плакать. Мне казалось стыдным, что мне 16 лет...

За Надей (Ратиани) ухаживали все, а за мной только некоторые".

На страстной неделе пришел Игорь Арнольд.

Наступила Пасха. В гостях у Нади. "Квартира вся в декадентском стиле: гостиная розовая, столовая - дерево птичьего глаза" (?!).

Дома О.В. разговаривает с Тоником. "Он заиграл песню, которую пела Надя.

- Вы узнаете? Я подобрал в часы досуга.

С какой любовью и блаженством произнес Тоник эти слова. Как нежно смотрел он на клавиши рояля. Скучно стало мне на душе. Кто-то полюбит меня?"

Прошли праздники. "Мы поспорили с Вовой, спор кончился дракой, и у меня вспух мизинец. Папа послал меня к доктору" (Описание костюма, в котором О.В. отправилась к доктору).

На лето семья едет в Курск.

В одной из первых строчек: подснежники и кукушки уже давно пестрели на полях. (Я не знаю, что такое кукушки, но для подснежников ведь слишком поздно, что бы ни называли тогда и там этим именем?).

Бабушка и маленькие кузины, Зина и Дина, все рады. О.В. и Ренэ поселяются в большой детской, там же гувернантка и тетя Дина. Вова в бабушкиной спальне, где и 8-летняя Зина. Родители - этажом выше. Ренэ учила О.В. "всему ненужному, приличному знать только женщине".

Стояла жара.

Описывается парад пожарным частям, потом поездка за город с Ренэ и Вовой. "Я была счастлива, да, счастлива в полном смысле этого слова. Мне было даже стыдно перед прохожими, одетыми в грубые лохмотья".

Через несколько дней - прогулка в Щуклинку, в сопровождении двух солдат: четыре девушки, Вова и гимназист Ильюша Бакановский. Вова взял с собой фокстерьера Кадешку.

Отцовские денщики были нагружены провизией, а также пальто и велосипедом О.В., на который она вскоре села. На гору велосипед снова потащили денщики. "Наши дачи были еще замкнуты (часто употребляемое О.В. слово), и мы пошли прямо в скит к матушке Агафье Матвеевне". Попросили у нее самовар и молока, денщики вытащили из кухни стол и все устроили. Потом пошли к реке. Там было очень грязно. ... И вдруг решили искупать собаку. Ильюша схватил ее и бросил в воду. Кадешка выплыл, Володя опять его бросил. Девочки хохотали, О.В. повторяет "несчастное животное", но не протестует. "Постой, я тебе покажу", говорит Вова и перепрыгивает через канаву, таща за собой собаку. Кадешка падает в жидкую грязь. Все покатываются от хохота. (Мне, как собачнице, читать это просто тяжело. Кстати, в тетради есть картинка с подписью: собачка взлетела на воздух).

Дальше шутили друг над другом: Вове насыпали в чай соли, он вылил этот чай в чашку сестре и т.п.

Катя Извольская пригласила О.В. в свое имение погостить. О.В. чувствует, что Катя, всего годом старше ее, но "слишком много необщего было между нами. В этом возрасте Катя окончила институт, а я была только в шестом классе. Я только слушала и молчала.".

- Подумай, Леля, в 17 лет я должна управлять всем этим, - говорит Катя, показывая обширное хозяйство (ее мать уехала в Питер).

О.В. думает: "Она научится быть хозяйкой, матерью. О, ее могут взять в жены, помогать мужу в жизненном пути, а что же я?" Мне стало обидно: не сумели меня воспитать". У Кати ей было "скучно, но не очень": в свободное время Катя читала. "И мне приходилось сидеть и читать неинтересные книги". Правда, О.В. очень поэтично описала, как первую ночь она не спала из-за комаров, вылезла в окно и гуляла ранним утром, как впервые увидела растущие ландыши.

Кончается глава тем, что отец уезжает в лагеря в Чугуев, а О.В. скучает.

Но вот она на даче. "Я бегала, как выпущенный на волю зверек, металась без дела, не зная, куда забежать". О.В. вспоминает, как несколько дней назад, когда у нее болел зуб (теперь вырванный), "я впервые испытала материнскую ласку. Что случилось с мамой, не знаю. Она ухаживала за мной весь день. Только в этот день я поняла, что значит мать. В первый раз за 16 лет! Но зато на другой день вышел опять скандал". Дело было в том, ччто О.В. заперла брата на ключ в одной из комнат. "На меня посыпались тумаки и брань. Прислуга сбежалась на шум, и мне было стыдно, что мама ругается, как уличная торговка. Мама больно ударила меня по щеке. Я вспомнила Катю. В первый вечер у нее я невольно проговорилась, что меня дома колотят". Катя поразилась, О.В. невольно улыбнулась: ей казалось, что в детстве колотят всех. "Передо мной открылся новый мир: значит, много других детей, которых не бьют? И папа иногда бил меня. Отчего? Вот чужие любят меня и ласкают". (О.В. вспомнила доктора, вырвавшего у нее зуб).

Далее: О.В. съездила в город за своим велосипедом. Потом гуляет с компанией. "Это было чудо для Курска - дама на велосипеде, да еще девочка".

31 мая 1908 года - Троица. Приезжают на дачу родители с Вовой, Вова нечаянно разбивает окно (отнимая конфеты у Ренэ), мать говорит: ведь он маленький.

О.В. хочет показать подругам щенят собаки, живущей под крыльцом. Собака зарычала и порвала ей юбку. "Больше не принесу тебе пищу".

Приехала София Георгиевна, "Дуся". "Между нами все кончено. Чувство недоброжелательности зашевелило мне сердце".

Приехала бабушка с маленькой Диной. "Я обрадовалась кузине и принялась ревностно смотреть за ней, но скоро она мне надоела, и я покинула ее". Отделавшись от Дины, Вовы и Зики, О.В. с подругами убегают и купаются в реке. "Наши еще не сформировавшиеся белые тела то выплывали, то скрывались в столбе жемчужных брызг".

Глава "Гаврик". Надя Румянцева, молоденькая тетка О.В., вела на даче хозяйство. К ней приходили знакомые дачники, а у одного из них был брат Гаврюша, ученик V класса, "большой дикарь". "Он был очень толст. Но в профиль его лицо было красиво. Остренький нос и остренький подбородок ясно выделялись на светлом огненно-красном небе".

О.В. с бабушкой едет в город - проводить отца. "Одна жена офицера к ужасу сказала, что мне 17 лет", а отец добавил, что она в шестом классе. На другой день О.В. вспомнила нанесенную обиду и расплакалась ("в 17 лет в шестом классе!").

В утешение мать повезла ее в город покупать шляпку. "Все было так грубо и не изящно, что я решила купить простую английскую шляпу, что тоже носилось тогда". Потом О.В. с ужасом увидела Гаврюшу. Ужас объяснялся тем, что на ней было "не очень хорошее платье, а в особенности детская шляпа, хотя и очень красивая".

Дальнейшие события: приехала "Дуся", но О.В. в дневнике уже не называет ее так. Каждый день компания гуляла, в том числе Гаврик. "Гуляли мы без больших, а иногда с большими".

Через какое-то время свобода возвращаться домой как угодно поздно - была ограничена.

"Черные глаза Илюши блестели каким-то особенным огнем. Хотя я и не признавала, чтобы кавалер ухаживал за барышней, но мне хотелось повеселиться, и я позволяла Илюше шутить со мной. Вдруг явилась София Георгиевна с солдатом и начала длиннейшую нотацию. Слезы обиды выступили у меня на глазах, я принялась отвечать по-немецки довольно резко. Едва ее толстая фигура (от себя добавлю, что о толщине совсем молоденькой "Дуси" ранее не говорилось), я быстро попрощалась и направилась домой. София Георгиевна позвала нас поодиночке в свою комнату и еще отчитала.

Далее: "Я не любила Гаврюшу, но я боялась полюбить его, это невинное детское существо. Но Люсе все больше нравились его глубокие голубые глаза, его свободные черные брови, но она не подозревала, что уже любит. Искра любви все больше разгоралась в ее маленьком сердечке".

Вечером девочек звали пить чай, они пошли не сразу. Сидели с Гаврюшей и Леней. "С балкона донесся голос мамы: Ольга, Ольга! Мерзавка! Пойдешь ты пить чай или нет? Я тебе уши надеру, негодяйка этакая! - Иду, мамуся, иду. Не слышу ничего! - закричала я".

Такую же взбучку устроила Надежда Васильевна (сестра бабушки) своей дочери Вере: "Если ты еще посмеешь гоняться за мальчишками, то я тебе при всех морду набью".

Но заканчивается эта глава словами: Мне было слишком хорошо, я была слишком счастлива. (При том, что видимых причин не было - это я от себя, - Н.М.).

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА начинается с того, что О.В. и Ренэ идут на реку, но купальня заперта на замок, "замкнута", как всегда пишет О.В. К тому же вода была слишком холодная. Разговоры с Ренэ О.В. передает частично по-французски (Ренэ по-русски и не говорила), машинистка французского языка явно не знала, но понять можно почти все.

"Мне было скучно с Ренэ, ее тупость и неразвитость положительно бесили меня. Она умела говорить только о пошлостях, которые давно мне надоели, или повторять слова матери, знакомых и т.п. Я не понимала, как можно хотеть быть судомойкой, прислугой, когда наукой можно было выбрать хорошее положение.

- Зачем учиться, мамаша говорит - не надо, я буду прислуг.

Мне становилось обидно за нее.

С каждым днем мне становилась несноснее эта ветреная француженка, воображающая свое превосходство надо мной. Я не спорила. Ренэ была красивее; румяная, цветущая, она дышала жизнью, между тем как я - бледная, худая, немного еще застенчивая, не умела флиртовать с кавалерами и вообще не признавала ухаживания. (Дальше О.В. очень умно анализирует свой характер, сравнивая себя с тетей Диной и Верой Румянцевой. О своих отношениях с мальчиками О.В. пишет так: "Я рисовалась перед ними и паясничала"). Ренэ флиртовала без сомнений и с ловкостью, врожденной французам. Молодые люди за глаза смеялись над ней, но все же флиртовали с ней. То ли дело мои милые Вера и Люся, настоящие русские девочки, не понимавшие никаких пошлостей".

Ренэ получила письмо, что ее родители уехали из Петербурга, она плакала, но причин отъезда не открывала.

Далее - знакомство с гимназистами, братьями Левой и Юрой. "Вся фигура его дышала какой-то симпатией".

"Я стала говорить о Гаврике совсем равнодушно, мое чувство трепетности перешло теперь на Леву".

Тем временем Надя Румянцева собирает компанию кататься на лодке с молодыми людьми, пригласила Ренэ, - но не О.В.

"Им нужна дура, пошлая красавица, с которой они могли бы безобразничать и смеяться. Я могла бы говорить о серьезных вещах, которые им не были нужны... Ренэ говорила, что мы ей малы, но гуляла с нами. Мы больше не приглашали Ренэ".

"Два голоса шептали мне: один - продолжать кривляться, другой - бросить все, уйти, опомниться. Я послушалась первого... Завизжав во все горло, я промччалась на велосипеде к наклону поляны... Ночью злые кошмары не оставляли меня. Я решила побороть себя, стать самой собой. Меня тянуло кривляться, но я останавливала себя".

Лева приглашает О.В. на велосипедную прогулку. Прогулка в ее духе: на большой скорости, кругом прекрасная природа.

"В прошлом году при отъезде моем из Щуклинки, когда я уходила в лес, чтобы побыть одной среди природы, у меня являлось это счастливое настроение, а вместе с ним и вопрос: имею ли я право жить, наслаждаться природой, когда тысячи людей проводят все лето в душном городе, в подвалах, где не проникает луч солнца?"

Надя опять зовет О.В. и других кататься на лодке, но ее сестра Вера отказывается: "Мы ездим за Надиным хвостом. Мама сказала Наде, что одну Ренэ нехорошо брать, вот она и зовет нас".

Вечером, вымыв голову и накинув платок, О.В. вышла в сад качаться на гигантских шагах с Ренэ. Пришли мальчики. "Когда я стала здороваться, моя рука обнажилась почти до плеча". В этом месте О.В. делает сноску: "По условности того времени - голые руки - было очень неприлично". Мальчики разговаривали с О.В., но не с Ренэ. Ренэ пела, смеялась, заговаривала сама, но на нее не обращали внимания.

"Я старалась втянуть ее в разговор, но она не могла говорить ни об искусстве, ни о литературе, ни просто мило болтать. Все ее слова дышали смелой пошлостью".

"Юра спросил: А вы любите раков? - Люблю, конечно, - ответила я и надула губы".

Разошлись часа в два, когда небо на востоке стало светлеть.

"Я была счастлива, счастлива без конца!"

Глава "Июль" начинается с описания тучи. Описания природы уже в том возрасте часто очень удаются О.В.

О.В. с Дусей и ее матерью Анной Константиновной Эзенвейн едут в конном экипаже на праздник в военный лагерь. Соревнования солдат по бегу в мешках не интересуют О.В., ей хочется увидеть Глотовых.

(Несколько слов об этой семье. Однополчанин Владимира Николаевича Глотов бросил жену с пятью детьми. Вл.Ник. всю жизнь этой семье помогал. Одна из дочерей, Маруся была горбатая, и по легенде - потому что отец в раздражении выбросил ее, младенца, из ландо. Ефим, в описываемое время кадет, после революции бежал во Францию. Старший его брат Александр в юности ухаживал за тетей Диной. Он был офицером Советской Армии, в его семье О.В. гостила на даче в Немчиновке. Сын Ксении Кирилл 16-летним воевал в Новороссийске (в морской пехоте) и погиб. Это - по устным рассказам О.В. - Н.М.).

На празднике много знакомых. У Верочки Мартыновой, сверстницы О.В. шесть братьев с русскими именами: Борис, Олег, Вячеслав, Святослав, Всеволод и Глеб. Два еще маленькие, два кадета и два офицера.

"Но и в этой аристократии, в сливках Курского общества, попадались допотопные, безвкусные костюмы".

Пьют чай. "Я с аппетитом уплетала слоеные пирожки с мясом". Потом танцы, О.В. танцует. Кадет Саша перекрутил ее так, что она чуть не упала. "Что, испугались? - спросил он. - Конечно, разве можно, - ответила я кокетливо капризным голоском".

Приехали домой. О.В. страшно спать одной в двенадцати комнатах ("не считая передней, кладовых и остальных этажей"). "Няня, идите спать ко мне", - залепетала я сквозь сон Авдотье Петровне, и не дождавшись ее заснула".

Едут с Софьей Георгиевной на дачу. Жара (42 градуса). Там О.В. сразу уезжает на велосипеде ("пиши пропало, меня не стало"). Катается с Левой. Потом со вздохом садится заниматься, но приехала тетя Муся с мужем, и "София Георгиевна и ее скучные философские занятия были забыты".

Катание на лодке с Гавриком и реалистом Петичкой. Следует безжалостное описание плюгавенького Петички, который вдобавок сюсюкает и картавит.

"Убирайтесь, Гаврюшка, что вам надо? - закричала капризно я, и сама рассмеялась".

"Я не была суеверна, но иногда выдумывала сама и верила в выдуманное. Говорили, что понедельник - тяжелый день. Я придумала, что все, что случается в понедельник, случится непременно всю неделю, за исключением одного дня. Завтра суббота, последний день, неужели я и завтра не поеду кататься с Левой? Всю ночь и утро я думала о Леве. Я не любила его, но он был мне зачем-то нужен. Я не могла пробыть, чтобы не видеть его хоть издалека". О.В. гонится за Левой на велосипеде, подкарауливает его в лесу. Из этого ничего не вышло - и О.В. перестала верить "в свой выдуманный предрассудок".

ГЛАВА "Гости". "Как мало надо, чтобы радовать меня. Нет, вернее я несчастна, потому что любой пустяк волнует меня". (Метко. - Н.М.).

Приехали Глотовы. "Я сделала умильную улыбочку и пошла к гостям". Сели под дубом. Потом завтракали, потом отправились в лес. По дороге встретились Сапуновы. "Проходя мимо Левы, я нарочно громко и ясно сказала: Я однажды ехала верхом, лошадь споткнулась, я закричала и выпустила поводья". Налетела гроза, но прошла стороной. Потом обед. Ефим ухаживает за О.В. Игра в "сижу-посижу", устроенная Софией Георгиевной. Потом О.В. звала проходящего мимо Леву идти играть с ними, но он не пошел. Потом провожали Глотовых. "Ефим положительно приклеился ко мне. То он искал мне цветы, то поднимал мои вещи, которые я нарочно роняла".

О.В. зовет Леву на гигантские шаги. В какой-то момент он кричит: "А, попались, Леличка!" Она поражена: его голосом и словом "Леличка".

Потом - вечерняя прогулка на лодке с Гаврюшей. "Никто кроме меня и Гаврюши, этой пылкой фантазирующей натуры, не любовался природой, но все молчали потому, что бессознательно внимали природе и слушали чей-то неведомый голос".

О.В. очень хочет, чтобы Лева пригласил ее кататься, но тщетно. Она катается с Шурой и думает: "Ты не хотел со мной кататься, а я вот катаюсь со студентом, а ты гимназист! Больше не буду говорить с тобой". В темноте Вера изучает по карте звездное небо, а О.В. с Люсей качаются на гигантских шагах. Но Сапуновы, проходившие невдалеке со своими тремя фокстерьерами, не подходили! Наконец, девочки ушли, О.В. осталась одна, тут и подошли Сапуновы. Был звездопад, и О.В. радовалась, что может объяснить молодым людям то, чего они не знают.

ГЛАВА 8. Именины. 11 июля - Ольгин день. Накануне приехали Глотовы. "Я даже не разыгрывала любезную хозяйку. Все мои мысли были сосредоточены на Сапуновых. Мне хотелось пригласить их на лодку завтра, но как? Нервы мои были в упадке.

Мы поехали на лодке после завтрака ("чтобы убить время"). Была жара, но Наде можно было кататься только в это время. Я с иронией смотрела на эту несчастную девочку. Мы вечером ходим декольте, а ее в два часа дня кутают во все белье, закрытое платье, да чуть подует зефир, надевают тальму.

Проходил мимо Лева, его удалось пригласить на завтра кататься на лодке.

"Мои именины были первым летним праздником, и все ждали только их". Пошли купаться. О.В. блокировала Шуру в воде и злорадствовала. Она делает примечание: купаться вместе мальчикам и девушкам считалось очень неприличным, и видя меня, Шура не мог выплыть. "От удовольствия я забыла, что на страшной глубине чуть не залилась".

Дома ее ждали подарки. От бабушки - золотая браслетка цепью.

Приехал отец, "мне эти минуты были дороже всякого подарка". Потом приехала мать и "прочитала мне нотацию, что я с ней не поцеловалась, и что мне не стоит дарить подарка". Но подарила сережки.

- А что у вас с Ренэ? - спросила мать.

О.В. "прикусила язычок". Отношения были натянуты. "Я не могла ей простить, что она заняла первое место, а я отошла, и чем? пошлостями и гадостями. Мама стала бранить меня".

Гостей было только два: бабушкин брат дядя Аркаша и один офицер. К дяде Аркаше сделана сноска: см. Толстовский музей. Арк.Вас.Алехин был городским головой в Курске, а из устных рассказов О.В. я знаю, что он умер в Москве после революции, что был толстовцем и по преданию Толстой пригласил его однажды в Ясную Поляну.

Возвращаюсь к именинам. О.В. пригласила мальчиков кататься на лодке, но не все пришли. "Злоба кипела у меня в душе, мне нужно было ее выместить". И О.В. шепчет Ренэ (по-французски), что с ней ехать не желает. И едет с тремя молодыми людьми. Повстречалась другая лодка, с Софьей Георгиевной и компанией. Устроили гонки, на первой лодке сломался руль.

Поздно вечером гуляли пешком. "Неужели я им нравлюсь?"

Прощаясь, Илюша поцеловал О.В. руку, она возмутилась: "Глаза мои грозно сверкнули". На другой день она не подала ему руки и "стала по обыкновению кривляться". А вечер того дня "остался навсегда в моей памяти. О, это был безумный, чудный вечер! Безумная, чудная ночь. Самая лучшая в это лето".

О.В. вылезла в окно и отправилась гулять с Ренэ и тремя кавалерами. Она идет под руку с Левой. "Сердце мое билось страстно, пылкой любовью... Мы направились к Перепелкинскому лесу. Ренэ очутилась перед Левой.

- Я не хочу вас поцеловать! Нет! - вдруг закричала она.

- Да и я не имею ни малейшего намерения поцеловаться с вами, - сказал Лева, смеясь. Он продолжал разговаривать с О.В.

"Я впервые сознательно чувствовала, что это ухаживание и что я люблю Леву" (в скобках О.В. замечает, что так ей тогда казалось, это примечание 1934 года).

Но они услышали голос прислуги: "Реню! Ренюууу!"

- Анюта, чего визжите?

- Барышня, где же вы были? Где только не искали. И на деревне кликали! Идите скорейча домой, мама серчают.

К нам подошли две бабушкины прислуги, денщик и одна деревенская баба, Наташа.

- Идите, Леличка. А вы бы, барчук, отстали, мы одни пойдем.

Дома мама стала кричать: Что ты, уличная девка, с кавалерами по ночам шляться! Говори, где была!

Я умела лгать. Дрожащим голосом я начала: Что ты, мама! Я сидела около монастыря с Ренэ вдвоем. Мы были в ссоре, надо же было нам помириться.

Когда легли спать, было слышно, как плакала мама, плакал Вова... Больше всего мне было стыдно, что я нарушила покой папы.

Гроза миновала.

Именины Гаврюши. Покатались на лодке, потом играли в горелки, Гаврюша крикнул: "Кого люблю, того поймаю", то есть О.В.? Проплыла какая-то лодка, О.В. невольно вскрикнула "Сапуновы!", но это были не они. Люся в разговоре с Гаврюшей осуждает О.В. за неделикатность, но он защищает ее.

На другое утро поплыли с юношами на лодке на охоту. О.В. заподозрела коварство и убежала - через кусты, болото. Увидев две лилии и вспомнив, что Гаврюша обещал на обратном пути сорвать их для Ренэ, О.В. с ненавистью их сорвала, но придя домой раскаялась и послала маленькую Зину отнести их Гаврюше.

Разговор о нахальстве. О.В.: если мужчина нахал, то это нехорошо, но иногда можно допустить, а женщина существо нежное, вообще под женщиной подразумевается нечто мягкое, необыкновенное, и нахальство ей не везет. А Ренэ всем нравится, потому что она именно нахальна.

В ответ на шутку Шуры: я рассердилась, и топая ножкой отвечала...

ГЛАВА 9. В гостях у папы. Описание утреннего пейзажа на двух страницах. Там же "белобрысый сопатый мальчуган", мне не вполне понятно. О.В. и Ренэ едут в тележке на станцию. По дороге О.В. думает: куда я еду? куда меня везут, зачем это ехать к папе, когда и здесь хорошо? Мама говорит, что там балы каждый день, но заменят ли они мне гуляния с Гаврюшей, Леней, Левой, Юрой? Приехали в Чугуев вечером. Опять на тележке, долго. В распоряжении отца две комнатки и балкончик. Мать и Вова уже там. В собранье будет бал. Мать кричит на О.В.: Что дуру из себя корчишь, Ренэ идет красивая, приличная, а ты как мещанка, вынь шпильки!

Оказалось, что все в собранье одеты просто и с удивлением смотрят на расфуфыренных О.В. и Ренэ. Отец объяснил, что это не бал, что так собираются каждый день ужинать, а потом танцуют.

Утром обе барышни гуляют по лагерю. Вернувшись, застали у матери соседских детей. Пошли купаться: офицерские купальни в трех верстах. Очень жарко. Река - Малый Донец - "приняла меня радушно", но босая девчонка стала требовать плату, а денег у девочек не было. Удрали, заблудились, в изнеможении пошли домой. Второй раз поехали (сразу же после возвращения) купаться на линейке, вместе со всеми дамами и детьми. Дамы и офицеры выплывали из купален и говорили вместе. Не в раю ли я?"

Вечером отправились в Елецкий полк на бал. Танцевали хиавату, но О.В. и Ренэ никто не приглашал. (Ренэ говорила, что это ее любимый танец, О.В. в записках отметила, что и хиавату Ренэ танцует "неизящно, без признаков французской крови в жилах").

О.В. гуляет по саду с усачом, "проходя мимо папы, я самодовольно улыбнулась".

"О, как было польщено мое самолюбие! Я некрасивая гуляла под руку с офицером, а Ренэ хорошенькая, но никто не обращал на нее внимания... Стали разносить горячую закуску. Я ела без разбору что мне клали на тарелки, глаза мои слипались. Но все двинулись в залу на мазурку. Я ожила. После мазурки я не упрашивала папу остаться еще, я знала, что ему надо вставать в пять утра. Было около двух часов. Около четырех часов дня подали линейку - ехать купаться. Я чувствовала себя не по себе. Моя пылкая натура требовала большей деятельности, развлечений, чувствовала избыток энергии. У меня не было с собой книг, и я целый день била баклуши. Я предложила съездить на велосипеде в Масловку, где были купальни, и купить там вишен. Между собой жители говорили по-малороссийски, но с О.В. молодайка, продававшая вишни, говорила по-русски (о стоимости велосипеда). На другой день - опять нечего делать. Мать не разрешает помогать ей (О.В. все делает не так!). В пять часов предполагался пикник, а О.В. от скуки заснула, мать и Володя тоже. На пикник О.В. ехать не хотела, так как знала, что ее платье будет выделяться. Мать ругалась, но отец все понимал и в двух словах уговорил О.В. В лодке солдаты переправили их на другой берег. Там уже были расставлены столы, и публика закусывала. Когда дошло до тостов, О.В. почувствовала неловкость: кроме нее и Ренэ, за столом были только взрослые и маленькие дети. О.В. называет этот день несчастным. Напали комары, а в пальто было жарко. Мужчины были пьяны. "Я вернулась домой в отвратительном расположении духа".

Неужели вся неделя пройдет так?

Следующая глава (в следующей тетради) - "Старый друг".

Поехали купаться, О.В. взяла с собой 6-летнюю Лидочку, дочь соседей. Попали под дождь, он захватил О.В. в воде, лило как из ведра. "Я чуть не захлебнулась... Я не заботилась о себе, а думала только о ребенке, порученном мне, я беспокоилась за ее мать". Едут обратно, "лошадка легко бежала, потрухивая линейку". Лидина мать благодарила (девочка была сухая!), а мать О.В. ругалась. Отец увел маму, чтобы успокоить, а тут и появился "старый друг", Василий Георгиевич Футеков, товарищ отца по академии. О.В. помнила его по тем временам, и очень трогательно описывает, как она понимала в детстве слова "академический друг" и "академия".

Приходит мать; "вы еще ее на вы зовете, паршивку такую".

В собрании танцы, О.В. учит танцевать "коханочку" незнакомую даму. "Чувство самодовольности наполняет мою душу. Этого танца никто не танцует в лагерях, мы одни". Танцы кончаются.

- Что ты с ума сошла, явиться дурой, отрепницей "у кохточки" и "у юпки"? - говорит мать ("передразнивая мещанский жаргон").

Отец возражает: чем проще, тем лучше.

Поехали в Чугуев, без отца. Городок не нравится О.В.: дома деревянные, "почти крытые соломой". - "Смотрите, смотрите, вон дамы ходят без шляпы, А что за костюм!" - и я покатилась со смеху.

Дома у Футекова стоит "в декадентском шкапике" фотография Егорьевых.

Сам Футеков на дежурстве, знакомятся с женой, пасынком, сыном.

К мадам Футековой как раз приехала мать, и О.В. в уме рисует безжалостный, в своем стиле, ее портрет. (Не буду исправлять свою ошибку, О.В. выразилась в записках крайне неотчетливо, и оказалось, что портрет-то был вовсе не матери, а "madame", гувернантки).

"Мысленно перечисляя все видимые недостатки этой особы, я чуть не смеялась громко... Тип очень жалкий с виду. Я заговорила с ней. Отвислые губы зашевелились, и из уст полились самонадеянные фразы. Мне скоро надоело говорить с этой пустой французской куклой, и я стала следить за мальчиком лет пяти, стрелявшим из ружья.

...Что-то смелое, отважное блеснуло на его лице... Я с удивлением всматривалась в дивное лицо ребенка... Миша улыбнулся своим розовеньким ротиком..."

После чая все пошли в лагерь Чугуевского военного училища, где Футеков сегодня дежурил. Он знакомит Ольгу Михайловну с юнкером Алехиным, ее родственником.

"Очутившись дома, я опять начала хандрить и ворчать, что в Курске лучше. От бабушки пришла телеграмма, что тетя Варя плоха, и мы выехали из лагерей. Папа сказал: "Оставайся с Богом, крошка. Хотел было доставить удовольствие погостить у меня, да не вышло..."

Слова эти тронули меня до глубины души, и лежа на жесткой лавке III-го класса я долго думала о папе и об этой фразе, и мне становилось стыдно за себя".

И вот приехали. Успокоившись, что тетя Варя еще жива, О.В. бежит к подругам. Им столько надо рассказать, - а ей нечего, неделя в гостях у папы прошла так скучно, что не хочется вспоминать.

"Я замираю от восторга и слушаю, слушаю..." А после завтрака отправились на деревню. Люся рассказывает, что Гаврик влюблен в нее. "Я почувствовала что-то неприятное к Гаврюше, сердце больно сжалось. Я не думала, что он любит меня, но его любовь к Люсе показалась мне обидной. Опять пришла страшная мысль, что в меня никто никогда не влюблялся. А старше я стану хуже и останусь старой девой".

Вечером девочек послали за спичками, появился Гаврюша, с Люсей он говорил "вкрадччивым голосом", и О.В. ушла от них.

Прислуга Анюта рассказывает, что Лева Сапунов спрашивал про О.В., а еще - что он однажды пришел домой в пять часов утра, мать лупила его по щекам, - ей рассказала ихняя прислуга. "Юра ничего, а Лева вот гадость какой". О.В. "вся насторожилась; выспрашивать я не могла, это значило стать на одну ногу с прислугой, слушать, будто это не интересует, было можно..."

На бабушкины именины приехали все Глотовы, О.В. усадила гостей играть в Хальму, а сама она "не любила делать, что делало большинство, и ненавидела Хальму и шашки. Или когда зимой в гимназии девочки увлеклись вязанием каких-то галстуков, я нарочно занималась вышиванием".

Иногда в записках встречаются такие подробности о тогдашней жизни, что невозможно не упомянуть. Например, вечером молодежь ходит на Белую Гору и сидит там на Рыбной лавочке. "Там монашки чистили рыбу, в ските нельзя было ничего потрошить". Или: "С некоторых пор к нам присоединилась Оля-монашка и потихоньку от матушки гуляла с нами".

Компания видит человека с биноклем, наблюдающего за звездами. Возникает разговор: в чем разница между астрономом и астрологом (кстати, актуальный сейчас вопрос. - Н.М., 2004 год). О.В. ловко уводит разговор в сторону, чтобы не обнаружить свою некомпетентность (Люся ее понимает), но "решила во что бы то ни стало узнать разницу". На другой же день она идет с этим вопросом к Софии Георгиевне, которая, конечно, объяснила. "Каждый день, когда С.Г. входила в азарт, объясняя урок, я прерывала ее каким-нибудь вопросом. Я потихоньку записывала ее объяснения и извлекала из них пользу. Вечером я спорила об этом с Гаврюшкой".

Вспомнив какое-то старое прегрешение Гаврюши, девочки решают отомстить ему.

Тут же и трагическое: разговор с Люсей о виденном сне, где фигурировала покойная тетя Зина. Девочки жалеют бабушку (Люся ее называет "тетя Липа"), которая непрерывно в трауре: еще носит по дедушке, и вот тетя Варя при смерти.

А месть заключается в том, что О.В. не выходит из реки и молодым людям приходится терпеливо ждать. "Я дрожала от холода, но начала очень медленно одеваться.

- Очень долго купаетесь - два часа! - заметил один нахал.

- Очень может быть, у меня часов нет, - и я гордо прошла мимо (часы были: "по нашим расчетам мы продержали их 2 ч. 15 мин.")".

Продержанный в воде Гаврюша тоже обиделся. "Это озлобило нас еще больше". Вова сказал: Вот Гаврило больше не пойдет гулять с вами, будете знать!" Как будто помирились, но "Люся больше не любила Гаврюшу". Зато Гаврюша вроде как объяснился в любви к О.В. "Я с ужасом отклонилась в глубь деревьев". О.В. ложилась спать, когда пришла София Георгиевна и сказала: "Вот спроси, что тут про тебя Анюта говорила, - прислуга, и то!"

Утром Анюта рассказала О.В., что ее вчера долго искали, звали. "А я сказала, что вы боитесь идти. Ну, значит, тетя умерла и вы боитесь. Так уж вы и скажите".

"Что? Тетя Варя умерла? Я не обратила внимания на слова Аннушки, но в моей душе смутно шевелилось предчувствие несчастия.

В моей душе не было жалости к тете Варе, я давно ее не видела, но какой-то страх шевелился в душе. Оказалось, что она умерла в тот самый момент, когда мы сидели в дубках. Мне стало стыдно, что я разводила шуры-муры, а дома все стояли и рыдали; дома смерть тихо шла по комнатам.

Начались панихиды. Душа моя разрывалась от этого заунывного пения. Я пряталась даже от Люси, но меня находили и тащили на панихиду.

В комнате тети Вари я не была. Я не боялась мертвецов, но мне было неприятно туда идти.

Вечерами мы гуляли с Гаврюшей, и только в эти минуты я забывалась немного. На четвертый день тетю Варю отпели в Щуклинском скиту и повезли на кладбище. Я не понимала ничего. Перед моими глазами стоял страшный образ тети Вари, когда я подошла прощаться. Кто-то ткнул мою голову к голове и рукам покойницы и отвел меня в сторону, к Вере. Я чуть не упала к ней на руки. Я смеялась безумно, впиваясь в Верину руку холодными пальцами. Глаза мои выплыли из орбит. Кажется, Вера вытащила меня из церкви, посадила на извозчика. Я не понимала ничего. (Описание: таких покойников изображает Гоголь). Даже на кладбище никто не плакал, кроме моей мамы и бабушки. У тети Дины были слезы на глазах. Я последовала за гробом в склеп, мне хотелось взглянуть на милые гробы тети Зины и дедушки. Больно, больно сжалось мое сердце... В моей душе от тети Вари не осталось даже воспоминаний. Итак, тетя Варя умерла! Нет, лучше она не умерла, ее для меня не было совсем и никогда уже не будет. Зачем в этот благословенный дом, бывший счастливым много лет, принимавшим без разбора всякого просящего кров, приняли и тебя, Смерть! Ты приютилась где-нибудь в уголке, и тебя не выгнать уже отсюда. Ты уйдешь, когда последняя живая душа будет убита тобой...

О, Адам и Ева, зачем вы согрешили!..

Далее глава "Последние летние дни". Все пошло на лад. Никто не плакал, не жалел тетю Варю, даже не очень соблюдали траур. Рояль перенесли в зало, и целый день без умолку звучали его расстроенные ноты. Детям позволялось бегать, хохотать. Только одна бабушка вспоминала тетю Варю.

Люся простудилась на похоронах, я гуляла одна или с Олей и Соней. К несчастью, Володе и Соне позволено было гулять только до 8 часов. Уходила и Оля.

Появился новый товарищ Володи, Шура по прозвищу Каптошечка. Гаврюша стал избегать нас, но мы не возненавидели его, а полюбили.

Далее, как и в предыдущей главе, много описаний флирта, ссор и примирений, слежки за мальчиками, всяческих шалостей, секретов.

"Ноги мои дрожали, зубы стучали. Это он назло мне! Каптошечка его научает!

- Где Гаврило? - спросила я Соню.

- Идет гулять с барышней.

"Уйти, уйти, скорей, скорей, - шептала я скрежеща зубами. - О, дрянь! гадость! мерзость! Гаврюшка! А барышни зазнаются теперь! Скажут, что Гаврюша гуляет с ними, а на нас не обращает внимания! Я готова была разорвать все, что попадалось мне по пути. Я натыкалась на деревья, путалась в траве, царапала ногтями деревья.

У забора я увидела Ренэ".

О.В. меняется платками с Ренэ, чтобы подумали, что это Ренэ была с Соней. "Мне хотелось плакать. В бессильной злобе скрежетала я зубами".

Затем ей встречается прислуга Румянцевых, девчонка Клавка. Она нашла на-днях потерянную Гаврюшей записную книжку. О.В. выпытывает, чтО Клавка там прочитала. "Говори, я дам денег". (А расспрашивать свою прислугу Анюту казалось неприличным! - Н.М.).

- Он говорит, что вы гоняетесь за ним. Ему нету от вас проходу, только Ренэ ему мила... да я не могу сказать... вы барышня, а я прислуга...

О.В. и сомневается в Клавкиной правдивости, но "мне казалось, что в моей груди вместо души сидит страшное животное и плетет паутину вокруг моего сердца". Она страдала сутки, потом успокоилась, "но все же больше не стремилась к преподобному Говочке".

"Я чувствовала, что близится страшная осень. Опять Петербургские четыре стены, непроглядный туман, а мои друзья долго еще будут наслаждаться чудными осенними днями, пока снежок не сменит их. А от лета не осталось никаких воспоминаний!

Слишком я привыкла к Гаврюше. И барышни, и Клавка с книжечкой были забыты, и я уже снова искала свиданий с Гаврюшей". И вот оно состоялось:

- А ты разве уезжаешь? - и мое сердце сжалось.

- Да, я буду уезжать в шесть часов утра и после уроков приезжать, а после 20-го мы переедем совсем.

Мы с Люсей погоревали и нашли, что мальчики - рыцари, что будут уезжать в шесть часов, и простили им их вину.

О.В. фотографирует компанию на память, но забыла спускать пластинки, поэтому получиться мог лишь один снимок.

Приехала мать, было 10 часов вечера, но по зову Ренэ О.В. помчалась к мальчикам. "У меня сердце так и билось: одна с двумя кавалерами!" Но присоединилась Ренэ.

"И вот лавровская дача опустела. Гаврюшу мы больше не видели. Уехали Сапуновы, Румянцевы, тетя Дина, тетя Муся с мужем. Мы остались одни с бабушкой, Диной, Зикой и Марусей Алехиной. Даже ненавистная София Георгиевна уехала к своей мамаше.

Погода стояла хорошая. Ренэ не отвязывалась от меня. Что-то антипатичное дышало в ней, в особенности когда моя мама объявила, что у нее из комода пропали 15 рублей. Подумали на прислугу, рассчитали ее, но Ренэ стала мне противна. Но все нехорошие мысли я отгоняла от себя".

Наступил конец августа. Оля вызвала О.В.: Гаврило приехал. "Мы пустились на деревню... спрятались в кусты..." - и поняли, что мальчики ищут их. "А! Они ловят нас, как зверей!" - мелькнуло у меня в голове. Мы спрятались за углом забора..."

Кончилось, конечно, тем, что все пошли вместе гулять, а после обеда тоже. Но пригласить мальчиков вечером ночевать и даже пить чай Люся считала неприличным ("Про Ренэ уже весь Курск знает, что она всем на шею вешается"), и О.В. с ней согласилась. Мальчики уехали в город, а О.В. поняла, что Люся неправа.

"Я готова была прыгать от радости, ни Володя, ни Гаврюша не сказали ни единого слова о Ренэ за всю прогулку". Приехали мальчики и на другой день. Ренэ объявила О.В. и Люсе: "Вы пропустили обеденный час, твоя тетя Муся очень сердилась". О.В. наговорила Ренэ колкостей, а про обед - от радости, что отделалась от нее, - даже забыла.

Встретив мальчиков, на вопрос о Ренэ О.В. попросту соврала. "Никто не видел, как я покраснела". Потом: "Гаврик был в эту минуту очарователен. Но: "Вот еще его дурная черта, он любит скулить и ораторствовать. Да, он иногда бывает демонски хорош! А иногда квазимодовски гадок! Противен до омерзения!" (Характерно и для престарелой О.В.! Причем в роли Гаврюши мог оказаться кто угодно. И в то же время это сочеталось с терпимостью, пониманием человеческих слабостей. Сочеталось несочетаемое. - Н.М.).

Приехал отец. О.В. просится гулять в Клубный сад, применяет всяческую дипломатию. Приезжают в город, гуляют в саду, встречают там Гаврюшу. Опять невинные интриги, "но какое-то неприятное чувство закралось ко мне в душу... Мне было стыдно, будто я напрашивалась провожать себя..."

Придя домой, О.В. хочет лечь спать, но "тети Динина комната замкнута, в спальной ремонт, на бабушкиной постели навалено маминого хламу: материи, старомодные платья, дорогое белье. Все это никогда не употреблялось, а только разбиралось перед отъездом, половину оставляли, вторую половину заменяли привезенным, а последнюю увозили из Курска в Питер. В Питере все это складывалось..." - то есть perpetuum mobile. О.В. легла на кровать, Ренэ на пол, но и на кровати спать было некомфортно: "комод был замкнут, а с дачи мы не захватили ни простынь, ни одеял".

Вернувшись на дачу, О.В. застала мать у сундука Ренэ, и не зря: она обнаружила там украденную материю и заграничный платок. Няня показала на Ренэ. Мать сказала: "Посмотри, у нее за пазухой что-то запихнуто. Посмотри, как подруга, пусть она отдаст".

О.В. с неохотой выполняет просьбу матери, Ренэ говорит "Je suis perdus", мать сама бросается успокаивать Ренэ: "Верю, милая деточка, вы по глупости взяли, мы не скажем никому... Я люблю тебя, я прощаю и не сержусь", - шептала мама, рыдая. О.В. тоже плакала, Ренэ все отрицала.

Когда все успокоились, Ренэ уже весело болтала и смеялась.

Вечером мать сказала О.В., что нашла часть пропавших вещей у нее под кроватью. "Попроси ее отдать остальное". Мать и О.В. вместе стали уговаривать Ренэ ("Я куплю тебе много других, но отдай этот, он тебе не нужен"). Ренэ упала на кровать, хныкала, божилась, клялась, но сундук не открывала, ключ носила на себе и три дня не раздевалась на ночь. При других она вела себя развязно, ведь никто ничего не знал. Наконец, уступая требованиям О.В. (а требовала она через силу, подчиняясь матери), Ренэ собственноручно отдала ей аршин материи.

О.В. была потрясена. "Она гибла, гибла неизбежно. В этом молодом шестнадцатилетнем сердце не было больше ни совести, ни раскаяния. Жадность, алчность, нахальство заглушали все... Вдруг страшная мысль пришла мне в голову. Все расскажу! Пусть все знают, что Ренэ запачкала свои руки! Я пошла опять к Ренэ.

- Ренэ, отдай платок, иначе будет плохо. Отдай, и никто никогда не узнает, даже папа. Если нет, то все узнают! (перечисляет). Все будут знать, что ты берешь чужое. - Спихивая меня с постели, она крикнула: "Убирайся вон! Я не отдам! Я скажу, что вы обвиняете меня нарочно! Ты расстраиваешь меня, через тебя у меня болит голова. Я не брала платка и не видела его. Зачем я отдала материю," - и она принялась притворно хныкать.

- Он у тебя, - зашептала я. - Я не желаю дружить с воровкой! "Ах так? Я воровка! Так знай, что я его не отдам! К черту убирайся, ты мне не подруга! Подлая! Я дам тебе по морде!"

Я злобно сверкнула глазами и выбежала на балкон. Бежать дальше от этой воровки, к природе!

Я бежала, спотыкаясь, с диким ужасом вперив глаза в темноту".

О.В. оказалась в скиту. В кельях тухли огни, и только одно окно оставалось еще освещенным. Оля-монашка сидела в своей келье и вышивала.

- Оля, стыдно-то как, - говорит она. - Ведь она барышня! Говорит "мне наплювать", да еще ругается. Совести в ней нет.

Подумав, О.В. говорит: "Ведь мама все ей давала, любит ее как меня. Ботинки купила, платьев сколько пошила, материю подарила, что ей понравилась".

ГЛАВА 13 или 14. "Последние дни в Курске". "Я часто живу конец лета и начало осени в Щуклинке, но никогда не восхищалась осенью, как в этом 1908 году... летом и не замечаешь этих картин, а тут стоишь и не налюбуешься! Мне жалко и этих листьев, и обнаженных веточек, но они не наводят на меня тоску... Нет! Я больше писать не могу! Мои слова не льются в мысль, и перо не пишет! (Но этому предшествуют замечательные описания природы. - Н.М.). Каждый день просиживала я часами в лесу, но не забыла и Белую Гору. Дни тянулись скучно. Оля не покидала меня, мы стали неразлучными друзьями. Ренэ ходила с Диной и Зикой, я не разговаривала с ней, но она чувствовала себя отлично и ничуть не стеснялась. Мама простила ей все, хотя она не отдала ни материи, ни платка.

Погода была сухая, но холодная. Мы все перешли в большую дачу. Папа часто поговаривал о Петербурге. Там свирепствовала холера. Решено было прививать холеру. Папа решился первый. Реакции не было. Через пять дней ему назначили вторую прививку, а меня и Вову потащили на первую. Я расплакалась: было не больно, но страшно. Папа прислал из Питера письмо, чтобы нам привили в третий раз.

Люся не пригласила Ренэ на свои именины. О.В. рада этому, но скрывает радость, так как мать говорит, что "Румянцевы поступили неделикатно".

(Меня пристрастие Ольги Мих. к Ренэ поражает, причем я абсолютно уверена, что О.В. его не преувеличивает. Значит, Ренэ больше ей соответствовала, по духу, чем дочь. - Н.М.).

О.В. пошла на именины Люси (30 сентября по новому стилю, потому что имя Люси - Любовь) с Олей-монашкой. "Мы играли, бегали по комнате, как маленькие дети... Хохот поднялся невообразимый... Мы уморились и открыли дверь в зало". Танцы. О.В. танцует с Илюшей, с Леней. "Я чувствовала, что он мне брат, не кровный, а духовный". Эти мальчики стали часто заходить к О.В. в большую перемену, так как их гимназия находилась напротив дома.

Последний раз О.В. поехала на дачу. Гуляла одна: монашки не отпустили Олю. Уехали с матерью вечером, под дождем, и поэтому не так жаль было уезжать. В городе было нечего делать, придумали устроить спектакль. Каждый вечер собирались для репетиций. "Но непостоянство, характерная черта Арнольдов, не забыла пролезть и в меня, и я под всевозможными предлогами выходила на улицу, встречать наших летних знакомых. Илюша всегда подходил, и мы отправлялись гулять с ним". Илюша влюбился в О.В. "Я чувствовала что-то новое... это была любовь. Неожиданно для меня самой я зашептала: Милый мой Илюша! Броситься на шею, поцеловать тебя..." Но взглянув на Илюшу (злые губы, нос картошкой...), О.В. поняла, что не полюбит его никогда.

Гримировались Вовиной акварелью.

Затем О.В. услышала, как Илюша ухаживает за Люсей. "Мне не стало обидно, но я разочаровалась в моем рыцаре".

Собрались гости, пьесу благополучно отыграли, пили чай, потом танцевали. Леня был грустен.

Оля осталась довольна вечером, и это было приятно О.В. На другой день молодежь и Дина с Зикой пошли в кино. Оле картины понравились, она не имела понятия ни о чем подобном. Монашки готовили ее к пострижению, Оля этого не хотела. Монашки отпускали ее к Егорьевым только из уважения к бабушке Олимпиаде Васильевне. Румянцевы поддерживали желание Оли учиться и уйти из монастыря. Прожила Оля у Егорьевых неделю, и уехала в Щуклинку. О.В. ездила провожать ее.

"Меня влекло городское веселье, и я понемногу втягивалась в заманчивый мир страстей". (Речь идет, конечно, просто о развлечениях - Н.М.). В театре шел утренний спектакль для учеников: "Без вины виноватые". В антракте встретился Илюша под руку с Ренэ. "Помиритесь!"

"Не помня себя от ужасной злобы, я крикнула:

- Я не подаю руки воровкам!

Лицо Ренэ судорожно исказилось, но она заносчиво произнесла:

- Зачем? Я тоже не желаю с ней мириться!

Я вся дрожала.

- Здорово глазами умеете сверкать! - бросил Илюша и ушел.

После спектакля Илюша пробовал заговаривать со мной, но я молча отходила. Он даже не проводил Ренэ, а прямо пошел домой".

Через несколько дней они встретились на улице. Прошлись вместе.

"Но мой мир с Илюшей продолжался недолго". (Описывается ссора на вечере в Торговой палате. "О, как мне хотелось поколотить его в эту минуту").

Танцы. О.В. наблюдает за Ренэ: "Ее некрасивая фигура и угловатые манеры бросались в глаза. К тому же она сильно кривлялась..."

О.В. тоже танцует. По дороге домой Илюша пытается заговорить с ней, но она резко ему отвечает. Сгладилось само собой.

8 октября решено было уезжать из Курска домой. "Ноги мои подкосились, когда мне объявили это. Совесть моя была нечиста, нужно было загладить свою вину перед Леней и перед Илюшей". Прислуга отнесла письмо, О.В. увидела Леню около своего дома.

- Леня! куда это вы дерете?

Леня зашел, Вова принес карты, играют. Потом Леня поет.

"Это был чуть ли не лучший вечер за все мое пребывание в Курске в то лето". Договариваются писать друг другу. Ренэ с хохотом говорит: "Ведь вы меня не любить, то вам и не надо мой писем иметь". (Кажется, в дальнейшем Ренэ в дневниках больше не упоминается, - Н.М.).

Когда О.В. попросила Веру Румянцеву писать ей, та ответила:

- Мы с тобой разошлись за это лето, и у нас нет ничего общего.

Это была правда! - признает О.В.

ГЛАВА 14, в Петербурге. Там солнце! Егорьевы едут на извозчике в гостиницу "Бристоль", где отец снял трехкомнатный номер. Он рассказывает, как попал под извозчичью лошадь, получил сотрясение мозга и переломы. Это было в августе, и только второй день отец ходит без палки. Сняли квартиру на Васильевском острове, угол 7-й линии и Среднего проспекта.

В субботу Володя и О.В. пошли каждый в свою гимназию. "Вот она, моя милая, дорогая гимназия". Нина Чернохвостова тащит О.В. к начальнице, Марии Александровне. Та целует О.В. и говорит: "У вас ведь должки!"

Разговор с Ниной. "Ты знаешь, - капризно говорю я, - я надеялась, что про должок не вспомнят. Ты забыла, я в прошлом году уехала раньше и без экзаменов. М.А. отпустила меня с тем, чтобы я их сдала осенью".

Появилась фрейлейн - молоденькая классная дама Эльза Викторовна. Кончился урок, девочки бросились душить и целовать О.В.

После уроков О.В. заходит к Чернохвостовым. "Как это встретит меня Гуга?" (А он говорит: "Да, Леля изменилась, посвежела").

"Ревностно принялась я за учение. В один вечер, кроме пяти уроков к следующему дню, выучила 30 страниц геометрии. Поняла ли я - не знаю, но все теоремы выучились, и я машинально по памяти могла доказать их. решила учиться на пятерки. Было трудно, но я утешала себя мыслью, что не стану хуже Володи, и зубрила и зубрила".

Вечером пошли с отцом в кухмистерскую. "Я смутно сознавала, что мои костюмы не безукоризненно модны... шляпа большая, но не огромная... а в магазинах выставлены такие чудные вещи! В столовой я чувствовала неловкость за себя и маму. Мы были в дорожных костюмах. Прислуги, проходя мимо, смеялись, а мне казалось, что они смеются над нами".

Приходит Тоник. Он тоже живет на Васильевском острове, в точности против дома, где живет Надя Ратиани. "По его лицу пробежала улыбка, а глазки радостно заблестели из-под полузакрывшихся (!) век".

Переехали на новую квартиру (старая была на Большой Конюшенной). Должки были забыты, но О.В. не была в этом уверена, и готовилась к репетиции. "Я с ужасом заметила, что мои руки похудели... На шее безбожно выступали ключицы, плечи стали костлявы... Володя тоже похудел".

В воскресенье явились юнкера Арнольды - Тоник и Олег. Олег перешел из Морского корпуса в артиллерийское училище. "Какой он стал нехороший! Просто противный! Он имел вид жалкого хулигана. Я с любопытством рассматривала его одним глазом, и забыла, что суп не Съела еще. Прислуга приняла его".

Пришли подруги. О.В. пишет для обеих французский пересказ.

Пикируется с Олегом, который назвал ее монтонной барышней. Надя и Тоник спорят, - "я внимательно слушала и наматывала себе НА УМ, пригодится когда-нибудь".

"Моя душа трепетала. Мне хотелось любить, но не было кого! По мне не вздыхали". И О.В. стала читать классику - искать любовь в книгах. Стала усерднее молиться. "Милый Господи, сделай так, чтобы Тоник влюбился в меня!" Сообразив глупость своего поступка, О.В. не спала всю ночь, мучимая кошмарами.

Развеялась в гимназии. Получила пятерку по немецкому, чего никак не ожидала. От этого "открылось самолюбие", и О.В. стала еще лучше учиться. "Главное, я достигну цели, поборю лень, слабость, все что мешает мне". Подруги О.В., Нина и Надя, учились плохо, потому что у барышни (пожилой), которая воспитывала Надю, были три племянника, да еще она сдавала комнату двум студентам, жильцы являлись к столу. Естественно, влюблялись. Ольгу Влад. шокировало, когда Нина препиралась с учительницей, требуя незаслуженный балл.

О.В. усердно рисовала, и скоро стала известна всей гимназии, как художница. Но: "Единственно, что было моим недостатком, это отсутствие школы. Я усердно работала, лишь бы выработать школу".

В гимназии предполагалось устроить литературный вечер в честь Елизаветы Кульман. (?).

Затем: письма от Лени и от Илюши. Приход Тоника, который повел О.В. к себе домой. Там - его сестра Оля с подругой и старшая сестра Рика, потом мать, Аспазия Николаевна. Пришел и Олег. "Я одна сидела и глупо улыбалась". К обеду вышел и отец, Анатолий Максимилианович. Разговор о холере. "Мы перед обедом моем руки кипятком с уксусом".

А.М. допрашивает прислугу, соблюдала ли она гигиенические правила, когда готовила. Всем подали по рюмочке Рафаэля (это вино?), в том числе прислугам - от холеры. Подали тапеку (?), она тоже на красном вине. О.В. к концу оживилась: "Я тараторила и тараторила".

"Только немецкие уроки учила я добросовестно" (это дань обожанию Эльзы Викторовны). "Нинка не боготворила ее, как я. У нее была семья, дом, где она делилась своими впечатлениями. Ее спокойная натура не требовала сильных ощущений. А я искала сочувствия на стороне".

Описывается посещение Э.В. "Комнатка была очень хорошенькая, чистенькая и беленькая. С трепетом прислушивалась я к наивным речам своей ОБОЖАТЕЛЬНИЦЫ". (В чем была наивность, я не поняла. Э.В. говорила о профессоре, которого она любит (как и он ее), говорила, что ее мать живет на Кавказе, а она в Петербурге совсем одна... Н.М.).

"Я не думала, какая гроза собирается над моей головой", а тем временем батюшка вызвал О.В. и поставил "слабо", а потом вызвала сама Мария Александровна (Нина шепнула: Откажись!) и грозно спросила:

- Отчего вы не потрудились посмотреть карту, госпожа Егорьева? И затем (как будто бы несправедливо): "Я не привыкла к такому тону и не желаю привыкать!"

"Класс ахнул как один. Глаза мои безумно блуждали по сторонам", но вмешалась Эльза Викторовна и попросила к себе трех девочек. Но О.В. действительно ничего не соображала.

Эльза Викторовна уговаривала:

- Леличка, милая, я ведь не знала, что ты такая нервная. Смотри, я сама чуть не плачу.

Она целовала О.В., кто-то принес брому.

Извиниться перед М.А. Ольга Влад. не успела, а на другой день пришло письмо родителям с предложением забрать дочь из гимназии. Мать ругалась, но ее отвлек посетитель, и О.В. выбежала из дома с намерением утопиться. Но: как же я не запишу все это в дневник? Я не смею умирать! А польза, которую я должна принести? Опомнившись, О.В. осмотрелась, поняла, где находится, и пошла к Нине Разумовой. Уже там с ней случилась истерика.

Написать письмо Эльзе Викторовне! И девочки написали. Поэтому домой О.В. пришла поздно, мать опять ругала ее, а она - внутренне уже спокойно - пригрозила утопиться.

Мать позже зашла к ней, ласково заговорила ("не скажу папе") и просила извиниться перед М.А.

О.В. анализирует здесь мысли и чувства матери: "Неужели мама разгадала меня, сжалилась надо мной? Я за последнее время стала сильно наблюдать за людьми и многое поняла, чего не понимала раньше. Я увидела, что где-то в уголке сердца у нее есть немного любви ко мне, но этот уголок покрылся пылью, покрылся корой моих дерзостей. Эта кора не спадет никогда.

Я решила покорить ее своей воле, покорить и подруг. Почему пришло это решение в мою голову, не знаю, но почему-то твердо решила я забирать власть в свои руки и покорить все своей (воображаемой) железной воле!" Далее - приступ беспричинного страха. "Белый свет залил стену. Я не сообразила сразу, что это зажгли электричество в квартире напротив, и бросилась лицом в подушки. Мои зубы лихорадочно стучали... Мне казалось, что тысячи скелетов окружали меня".

Ей снилось или мерещилось, что через неделю умрет бабушка, помочь ей нельзя, потому что нет денег платить докторам. "Как я проживу эту неделю? Как встречу этот последний день, в который любимое существо должно навеки покинуть меня?"

В гимназии О.В. извиняется перед начальницей, но та произносит нотацию: "Вы из хорошей семьи... Если вам не нравится гимназия, то можете не посещать ее". Это прошло без последствий.

ГЛАВА 15. "И меня захватил поток жизни".

О.В. с братом едут на трамвае в театр, в Александринку. "Вишневый сад" крайне не понравился О.В., и она сочла нужным оговориться в 1938 году, что она оценивала пьесу глазами своей матери и той среды, в которой росла. "Я глубоко возмутилась и даже отвернулась от сцены, когда Петя стал бегать по комнате, ища свои галоши... Все было бессмысленно, пошло!..." Но дома на вопрос матери не колеблясь стала восхищаться. Володя сказал: "Гадость!"

Подвязав хорошенький-прехорошенький беленький фартучек, О.В. с нетерпением ждет гостей. "Квартира наша находилась в первом этаже по-петербургски, а от земли наши окна были во втором ряду (без подвала)... Новая необыкновенная фантазия пришла мне в голову: придти и читать на самом верху лестницы. Здесь стоял стул, было не жарко". (Есть картинка. - Н.М.). Но вот пришли гости, Тоник с сестрами. "Было довольно скучно. Гости ничего не ели, так как отец боялся холеры. Но дело не только в холере. "Нас очень строго держат, - говорила Рика. - Я не смею одна уйти из дома, меня на курсы провожает прислуга. Папа не разрешает купить глицерина, когда растрескались руки. Если его не послушаешь, он ложится и говорит, что умирает".

Мне стало жаль эту несчастную богатую, красивую девушку, но выросшую в этой тяжелой обстановке".

Потом Тоник разыскивает рисунки О.В. и показывает сестрам. Потом приезжает Катя Извольская. Приходит время уходить Тонику, потому что он отпущен в театр и должен представить билет. О.В. находчивее всех: дает Тонику программу, рассказывает содержание "Аленького цветочка" и велит объяснить, что был в театре по абонементу с родственниками, поэтому не может представить билета!

Родителям, как и О.В., понравились сестры Тоника - скромностью.

Именины Кати. "Я надела белые туфельки на высоком каблуке. Боже, какая стала хорошенькая моя ножка! Маленькая-премаленькая! Очень мило я вхожу в зал, снисходительно раскланиваюсь с гостями, поздравляю Катю. Но что это? Гости танцуют, веселятся, а меня даже не приглашают". Потом О.В. замечает когда-то знакомую по институту девушку, которая тоже здесь чужая. "Я кокетливо выставляю правую ножку (она красивее левой) и покачиваю носочком". И тут О.В. замечает ироническую улыбку по своему адресу некоего лицеиста. (Хотелось бы мне знать, сколько тут правды, сколько закомплексованности, говоря по-нынешнему. - Н.М.). "Никто не обратил на меня внимания. Напрасно выставляла я свою ножку, напрасно строила умильное лицо. Потерян весь вечер. Никто не влюбился в меня!.."

Но воскресенья проходили всегда весело, приходил Тоник. Ольге Владимировне однажды "захотелось покривляться", и она стала расспрашивать Тоника, как заваривать чай, а он принял за чистую монету и объяснял. "Мне было стыдно и больно". И вдобавок чайное полотенце порвано!

Журфикс, пришел Мышлаевский с товарищем, "Зеней" или Евгением, Феттером, а позже - Тоник в новом мундире. Эта новая форма не всем еще выдана: с золотыми пуговицами, с ботфортами.

Разговор вроде как о счастье: как бы вы провели день, если бы он был в вашем распоряжении целиком? Тоник - на яхте. Нина и Надя - на тройке с веселой компанией. О.В. - в Щуклинке с Олей-монашкой, но представляет себе не Олю, а "его".

"Вам не попадет, что вы так поздно явитесь?" - спрашивает Надя Тоника. "Я купил билет в Народный дом и скажу, что был там".

На книжной полке отца О.В. находит "Лурд" Золя. В прошлом году ей запретили его читать. О.В. выспрашивает мать об этой книге.

"Мама ничего не сказала, что "Лурд" нельзя читать". Мать велела положить книгу на место, но она как всегда непоследовательна: "Все кавалеры от тебя отшатнутся в ужасе, когда узнают, что ты читаешь".

"Я побежала к себе в комнату и замкнулась".

"К правильному труду я не была приучена и не могла жить равномерно". О.В. читает Золя даже на уроке геометрии. Но Нина Разумова приносит весть: Эльза Викторовна выходит замуж за профессора Левэ. "Он сказал, чтобы она ушла со службы: дала место бедным. Девочки написали ей письмо, чтобы она не уходила. Левэ показал письмо начальнице (обрадованный, что класс любит Э.В.). Начальница рассердилась. Она выбросила телеграмму с согласием на брак, которую прислала Э.В. ее мать, но прислуги нашли и пошли поздравлять, а за ними и учительницы. Начальница объявила пансионеркам: "Я выгоню всех вас вон, что вы просили остаться госпожу Гроссберг". Э.В. хотела, чтобы весь класс был у нее на свадьбе в форме, а М.А. сказала: "Та, которая появится у вас на свадьбе, должна будет покинуть гимназию". Э.В. говорит: "Они придут без формы, в своих платьях". М.А.: "В таком случае все у вас будут в лохмотьях, так как мои пансионерки все нищие и живут у меня почти из милости". Э.В. сказала, что от этого ее свадьба не станет хуже. Как она плакала! Подумай, Лелька, ведь ей всего 20 лет, она совсем одна в Петербурге! Она так полюбила Марию Александровну, и вот как жестоко с ней поступили".

Девочки в слезах отправились к Э.В., но ее уже не было дома.

Далее: читая Золя, О.В. задумывается о религии. "Исцеление Софии Куто сначала наполнило меня ужасной пламенной верой. Я даже решила: когда вырасту большая, поеду в Лурд и попрошу исцеления своей ноги, потому что МАМА ПОСТОЯННО УПРЕКАЛА МЕНЯ ЕЮ, что было мне невыносимо больно и озлобляло меня. (Выделила не О.В., а я, что мне кажется еще более драматичным. - Н.М.).

Но каково же было разочарование, когда это исцеление было объяснено Пьером. Исцеление Марии охладило меня к религии совершенно. Гривота умирала далеко от Лурда, и там думали, что она исцелена. Значит, все больные умирали в дороге, а слух об их исцелении разносился уже далеко... Кто же там всевышний, что его сердце не дрогнуло от воплей?.. Может быть, нет Бога? И Богородицы? Неужели вера, покорившая всю землю, есть лишь заблуждение людей? Может быть, Христос - это умный "человек", играющий ту же роль, что и Магомет?

Далее: и при идолопоклонстве совершались чудеса. Человек исцеляется от приподнятого чувства.

Когда такие страницы (а это далеко не все) соседствуют с детскими проказами и флиртом, диву даешься.

Вывод таков. "Я буду исполнять все догматы и формальности - буду молиться: отчего не поддержать себя? Теперь я буду со смыслом смотреть на эту главную опору. А может быть, мои суждения неправильны? Все равно, яснее мне никто не ответит, чем я себе сейчас уяснила, что выше человеческого понимания. А ясно написано: надо остановиться на чем-нибудь одном и твердо придерживаться его".

О.В. вспоминает тетю Зину, дедушку. Она обращалась к Богу через них. Под загробной жизнью верно подразумевается переселение душ? и О.В. мечтала найти тех, в кого переселились души дедушки и теток.

" Но теперь, после "Лурда" "я не смею уже надеяться, что на небе есть Бог. Постараюсь исполнять обряды, молиться. Если я ошибаюсь, молитвы не принесут мне вреда, если на небе есть высшее божество, то я не виновата, так как молюсь ему.

Лучшие годы - детские, когда веришь, любишь и живешь хоть бессознательно, но чисто и свято".

ГЛАВА 16 начинается с конфликта: О.В. не хочет надевать теплых галош, мать требует и не выпускает ее из дома, не помогли и уговоры отца. "Я не ответила, прошла к себе и замкнулась".

Но "я решила, что надену, так и быть, галоши, лишь бы не сидеть с гостями. Проводить время попусту я не любила, и села читать Анну Каренину". Пришел Мышлаевский, потом Тоник. Мать попросила Тоника поучить О.В. танцевать, она отказалась, мать сказала: "велю и будешь". О.В. не хотела учиться, потому что "я понимала, что танцевать не могу, у меня нет довольно ни пластичности, ни грации".

"Брови мои подергивались, что выказывало у меня признак волнения".

- О.В., вы значит не будете танцевать и на вечере 8 января? Тогда я не поеду, - сказал Всеволод, улыбаясь во весь свой и без того огромный рот.

Тоник пригласил ее танцевать, назвав "О.В.", это ее оскорбило (обычно Тоник называл ее кузиной). "Мои брови запрыгали еще быстрее".

От Нины Разумовой О.В. узнает, что начальница пошла на попятный, зовет Эльзу Викторовну снова преподавать, но Э.В. не соглашается. Вечером с прислугой и корзиной цветов О.В. едет на извозчике на венчание Э.В., в немецкую кирху св.Екатерины. Алтарь освещен электрическими свечами. Когда на вопрос пастора жених почти закричал "Ja!", по церкви пронесся почти сдержанный хохот. "Седая лысина жениха блестела при свете электричества... Э.В. будто сама не понимала, что случилось с ней". Далее - ужин. О женихе: "Он был уже седой, ниже ее гораздо, лицо изрыто оспой. Над кривым ртом висели усы, желтые как у моржа... И вот такой цветок достанется этому старику!

- Вот что значит деньги, - шепнула мне Нина.

Читают поздравительные телеграммы. Одна такая: "Старики поздравляют старика".

Рождественские праздники. "Я сама не хотела подарков", но все же надеялась. "Как я просила папу подарить портрет Шиллера! Но он забыл. Мама хотела купить мне кольцо за пять рублей, я отказалась и попросила лучше сочинения Байрона на английском языке. И вот ни кольца, ни сочинений Байрона. Я заплакала и решила не дарить ни папе, ни маме подарков".

Новое синее платье с тюником (??) исправило настроение О.В.: "Я была похожа на картинку, с хорошенькой ножкой, обутой в ажур-чулочек и бронзовый башмачок". Но оказалось, что Тоник уехал в Ревель к отцу и не придет. Приходил Олег с каким-то офицером, а потом О.В. с мамой отправились к Леле Дублянской. "Я довольно холодно отнеслась к ее ласкам", но восхищенная ее игрой на рояле, оттаяла. "Сколько в ней было жизни, радости! Мне захотелось быть такой же. Не надо мне этих тысячи платий! Не надо гостей!.. Отчего меня взяли из института? Леле все дал институт! Как счастлива она была, когда ее брала мать на праздники, в их единственную комнату! Как довольна она была получить новое платье! Мне все это надоело, и не радовало меня. Сколько бы я отдала, чтобы быть снова в институте!.. Гости знали, что у нас по воскресеньям журфиксы, и не принять их было невозможно. Я была спица в огромном колесе жизни".

"Четыре первых дня праздника я была в отвратительном настроении духа. Гости надували. Мама чуть не плакала. И мы расстраивали папу и Володю.

К маме пришла Ек.Ник.Бакановская, рассказывала ерунду.

Пришли девочки, сказали, что завтра в гимназии вечер.

Пришел Тоник с сестрой Олечкой, которая ничего не ела за чаем, потому что отец боялся холеры. Стали играть, было весело.

Вечер в гимназии. Спектакль прошел долго и плохо. А потом Тоник (по наущению Ольги Михайловны) спросил, отчего у О.В. при светлом платье черный бант в волосах, - и испортил ей этим настроение.

"К Зене как-то у меня было нечто вроде любви, а к Всеволоду этого не было, но все-таки мне почему-то хотелось пригласить Всеволода... Мое сердечко сильно билось, когда я была с Зеней". Зеня отвез ее на извозчике домой и проводил до квартиры. Дверь открыла мама и выразила неудовольствие ("по ночам с кавалерами!").

"Вы на конке приехали?" - Я ничего не ответила (какая же конка в половине четвертого!). Как мама думала, что я приеду домой, я не знаю, но только - не на извозчике, за которого не я заплатила, да еще с кавалером! И тут мать сорвала с О.В. капор, увидела бант и закричала: "Мерзавка! Негодяйка!" (Но О.В. давно привыкла и быстро стала думать о другом).

(Следующий текст утерян, это напечатано на титульном листе очередной тетради. Начинается она буквально с полуслова).

..."и прося быть откровенной, но мне хотелось не Женьки, а Всеволода". Начало это показывает, что утеряно не так уж много.

Вечер - кажется, в Вовиной гимназии. Танцы. Чай. "Зачем я мучаю Всеволода? Ведь я его люблю".

"Глаза его блестели, рот расплывался в улыбку".

Вечер окончен. Одеваются в передней: юнкера направо, папа, Вова и Нина - налево. "Прислуга приготовила мое "сорти де баль" и капор". О.В. делает так, чтобы сказать несколько слов со Всеволодом наедине. "Лицо его было полно боязливой надежды, глаза сияли, робко ожидая моего ответа".

На другой день - занятия в манеже, вечером ожидание Всеволода, но напрасное. "Он не любит меня больше? А я люблю ли его?... Ужас охватил меня... Мысль эта нагоняла на меня такой ужас, что я чуть не сходила с ума". Пришел Тоник. "Вот кого я люблю!.. Но я ясно видела, что не люблю его... Гости собрались, а я ходила как безумная..." Пришли Всеволод и Зеня. "Я запрыгала, завизжала, закружилась, упала на постель и нервно захохотала... Я вдруг вспомнила, что не люблю его и он меня не любит.

- Ты любишь его? - приставали девочки.

- Нет, нет! - почти закричала я. - Я его ненавижу!"

Кроме игр и танцев описывается "искренний" разговор с Женей. "Я подкатила глаза и будто с усилием проговорила..."

Отказывается танцевать со Всеволодом: "Я не сердилась, что он нагрубил Оресту, я недолюбливала штафирок, но я не хотела с ним танцевать, ведь он не любит меня".

Надя делает выговор: "За что ты мучаешь Всеволода? Все замечают".

- Я его не люблю. Меня злит, что он говорит про любовь, ну и я хочу отомстить ему.

- Ты его не любишь и ты хочешь, чтобы он ухаживал за тобой. Это еще хуже!

- Он не любит. То за тобой, то за мной! Вот я и хочу уколоть его побольнее!

В этих словах не было ни капли правды, но ведь цель оправдывает средства, а я должна была разубедить Надю. Я лгала любимой подруге!"

Потом опять более-менее откровенный разговор о Всеволоде с Женей.

О.В. выбегает на лестницу и кричит уходящим Вс. и Жене, чтобы приходили во вторник, а позже старательно втирает очки Наде. Причина в том, что Надя все рассказывает Нине.

"Милая Надя! Если ты когда-нибудь прочитаешь эти строчки, то прости меня, я сама не знала, что делала". Но: "Опять пришлось придумать целую историю..." И Надя поверила.

Во вторник в ожидании молодых людей девочки улеглись на ковер под столом и рассказывают анекдоты. О.В. сочиняет глупую историю, юмор которой в том, что бабка глуховата. "Я тараторила".

Мать приказала прислуге зажечь лампу, девочки перешли в комнату О.В. и стали рассказывать "страсти" (страшные вещи).

Пришли Всеволод и Женя, на девочек напал приступ хохота: "Это был неудержимый поток смеха, бивший ключом из молодых здоровых организмов!" Потом, наоборот, стали позевывать, слушая обоих: "Все это мы слышали сто раз, и этот вопрос не особенно интересовал нас" (что долг военного - идти на войну).

О.В. едет на Невский проспект. "Прохожие могли любоваться моим туалетом, а не презрительно смотреть на него, что все дорого, красиво, но разрозненно, и видна еще девочка!.. Нужно только перейти Средний проспект и по 8-й линии пройти прямо до Большого проспекта (мы жили почти на углу 8-й). Отчего я поехала "прогуляться", как я назвала эту поездку, одна, без подруг? Я обманывала сама себя. Я надеялась встретить Всеволода. (А жил он совершенно далеко от центра на Петербургской стороне, Церковная ул. - 1938).

Всеволода я не встретила, но после обеда я не могла сидеть дома. Пришел Тоник в отпуск, и мне не хотелось даже с ним говорить, и я ушла опять гулять под предлогом отнести книгу Наде".

Девочки прочли в газете объявление и решили итти к хиромантке.

Вдруг на улице О.В. почувствовала себя счастливой, образ Всеволода засиял в ней! "Улыбка растягивала мне рот, прохожие с удивлением смотрели на меня, но я не обращала внимания на их насмешки. Я готова была расцеловать их. Я терялась в своей психологии. Нужно было сходить к хиромантке".

У Владимирского проспекта девочки сошли с трамвая, отыскали нужный дом, поднялись чуть не на самый чердак. Дверь открыла бородатая и толстая жидовка. К ним вышла несимпатичная дама, тоже еврейка. Первая пошла Надя и выйдя сказала подругам: "Гадость! Врет! Господа, идите кто-нибудь!" Но девочки не решились и убежали. Но решили копить деньги и найти другую хиромантку, не лгунью. Визит Надин обошелся им в 48 копеек.

ГЛАВА 24. "ИЗНАНКА ЖИЗНИ". Две с половиной страницы текста - рассуждения о том, что "хорошо" и "плохо" понятия относительные. Потом - вечером гости (молодежь), Всеволод передает записочку, что хочет поговорить. "Сердце мое облилось кровью, я должна была сказать, что я его люблю, иначе я умру! Сердце мое облилось кровью, и я чуть не заплакала... Нынче или никогда!"

О.В. и Всеволод остаются на минутку вдвоем, объясняются, он целует ее. "Через два года? Леля?" - Да!

Оставшись одна, О.В. в отчаянии: "Больше нет той чистой, наивной Лели, которая своей чистотой нравилась Борису! (Видимо, это отсылка к какому-то из пропущенных текстов, - Н.М.).

Гости уходят. О.В. чувствует только стыд. "Я не могу определить, что значат мои чувства, потому что их очень много!"

Экзамен по гигиене - пятерка с минусом. По физике тоже пять, повезло. А Нинуся вытащила неудачный билет, и с ней случилась истерика. Когда ее успокоили, она ответила на 5, потому что оказалось - отражение и преломление и не нужно знать.

Девочки втроем поехали на Острова. Снег уже стаял, но лед не прошел. "Боже, как хороша природа, даже там, где дотронулись человеческие руки!.. Наши поступки не были неприличны, но это были детские поступки. Мы бегали, смеялись, шалили. Прохожих было мало... Перешли мы Крестовский мост, и на нас пахнуло дымом, краской... Я вернулась к обеду". Мать спросила об экзамене. "Не знаю, не видела", - солгала я. - "Ну, а как ты ответила? Верно уж ничего не знала!? Плохо? Сознайся!" О.В. ответила грубо, мать стала пилить ее.

"Мама вообще обладала способностью колоть больно. Она делала (это) почти что бессознательно, не представляя, как колола глубоко она, просто по привычке. Она прежде всего замечала у человека его дурные стороны и задевала за самое живое место, и в этом было виновато воспитание богатого московского пансиона, но мне было не легче. Лично меня она редко задевала, слишком неизвестен был ей мой духовный мир, но она задевала близких мне людей, которых я ценила и уважала, которые дали мне когда-то каплю любви, и мама находила самые дурные стороны у них, прибавляя еще от себя много, она свергала моих идолов, и это было мне самое глубокое оскорбление. Многие не поймут меня, но те, которых никогда не любили, которых унижали - они поймут... Мама всегда клеветала, лгала. Она не замечала этого. Мне было больно и обидно, что мама лжет. Я не могла даже предположить, что взрослые люди лгут. Я никогда не старалась отыскивать у человека плохие и хорошие стороны. Я брала его таким, каким он казался с ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА, и почти никогда не ошибалась. Замечая что-нибудь дурное у человека, я старалась скрыть это дурное, а мама раскапывала дурные стороны и все выворачивала наизнанку. Зачем она открывала пороки? Не знаю, но только не с целью исправить человека. Неужели и я буду такая? Мама пилила, а я ела, стараясь не обращать внимания. Придет папа со службы, а у нас скандал! Нет, я должна ради папы молчать. Ведь мама не виновата, это воспитание".

(Хотела бы я знать, неужели это ТОГДАШНИЕ мысли О.В.? - Н.М.).

"Что, ты хочешь быть негодяем, как отец? Его мать вышвырнула из дома! Сирот прогнала! С другим жила! А тебя мать поит, кормит, содержит, а ты ей смеешь не отвечать! Да ты знаешь, вот отец твой хорош! А ты - такая же хочешь быть?" У меня сердце обливалось кровью за папу и его мать, что она не может ее услышать, не может доказать свою справедливость. Я чувствовала, что не выдержу, и, встав и перекрестившись, сказала:

- Мерси, мамочка! - ушла к себе и замкнула дверь.

Великолепная сцена! И мать это понимала:

"Потоки ужасной брани понеслись мне вслед. Ни за что не скажу ей, что получила 5, только папе. Но ведь папа скажет ей. И тут я поняла, что дружба между родителями и детьми быть не может. Дружбы между троими не бывает. И я лишилась последнего друга в жизни, к которому я прибегала в трудную минуту". Дальше мысли о Всеволоде. Женя - его друг, и О.В. не хочет лишать Всеволода друга, а втроем - опять же - дружить невозможно. "Пусть он будет счастлив, а я страдала 17 лет и буду страдать. Зато потом он мой!" Далее анализ: "Три главных чувства. Любовь - положительное. Но еще два года жить дома в этой каторге - страшно. Два чувства сталкиваются, разряд - и появляется третье, вроде печали". От этих мыслей возникла мигрень, вызвали доктора, мать ухаживала ("она ведь не злая, она и колола-то бессознательно"), но на другой день, конечно, все забыла.

Приходят гости, девочки замечают, что О.В. на минутку осталась вдвоем со Всеволодом... Заходят на неделе Всеволод с Женей. "Женя был скучный. Невеста его обдула... Я его любила - любовью сестры".

Тетрадь заканчивается (25 апреля) словами: Не могу писать!.. Так хочется увидеть тебя!!...

Следующая - тетрадь N 17.

СОДЕРЖАНИЕ

Глава 25. Новый мир

Глава 26. Невеста

Глава 27. Урод и телом и духом

Глава 28. Продолжение

Глава 29. Подпоручики настоящие

Глава 32. Курск (это уже за пределами тетради)

Глава 33. Крым

Глава 34. Удар судьбы

Глава 35. Надина судьба

Глава 36. Третий роман

Глава 37. "Новый" год

Глава 38. Первое впечатление

Глава 39. Старый друг

Глава 40. "Крейцерова соната"

Глава 41. Постом

Глава 42. Христос Воскресе!

ГЛАВА 25

Начинается 25 мая (1909). Н.Петергоф, Пролетная, д.8.

Опять я не писала почти месяц!.. Раньше я писала в убеждении, что это мой долг. Теперь я поняла, что это потребность поделиться с кем-нибудь своими мыслями... Не хватило бы жизни человеческой, чтобы описать одни мои мысли...

Последние перерывы я объясняю тем, что была счастлива.

Мне хочется и вспомнить Всеволода, и отделаться от воспоминаний о гимназии. Первый раз в жизни у меня нет ни экзаменов, ни переэкзаменовок.

Когда я рассказывала дома про экзамены истории и географии, то все не знали - смеяться или удивляться. Да вот сейчас сами увидите, господа! Жаль, что не могу узнать вашего мнения!

Еще в марте начальница сказала, что по средней и древней истории экзамен будет с депутатом округа и на подготовку дадут целую неделю.

- Экзамен если будет, то в мае. Вы, дети, не готовьтесь, а отдохните.

Девочки успокоились, только О.В., желая получить 5, немедленно стала готовиться, хотя подруги смеялись. Неразбериха была страшная, экзамен откладывали. Девочки поехали к морю. "Сильный ветер ласкал наши свежие лица". Вечером снова учили, понимая, что на весь материал времени не хватит. Накануне экзамена у Нади собрались пять девочек: Нина Чернохвостова, Ольга Сорокина, Лена Мусина-Пушкина. Швейцар пригласил Надю к телефону. Оказалось, экзамен перенесен на утро, т.е. отнимали 8 часов, экзаменуют строго, режут. Выбежали остальные девочки ("их ножки топотали по лестнице"), им тут же пришлось успокаивать О.В., которая знала, что материал усвоить не сможет. "Я ревела и ревела, захлебываясь от слез". Решили заниматься всю ночь, но О.В. запретили родители. "Я чуть не бросилась на отца и чуть не убила его". Описание рассвета. "Вряд ли шло нам это ученье впрок! Зато наши молодые силы подрывались, здоровье чахло... Нина раскисла и ушла спать..." Почти полкниги не было даже просмотрено почти всеми девочками. Вышли на балкон. Плевали на проезжавших извозчиков и их седоков. Радовались, когда попадали (один раз даже даме на модную шляпу прямо в середину попали! Находились они на шестом этаже, а вдобавок этажи были высокие - Н.М.)...

Принялись за древнюю историю, но постепенно заснули, и О.В. тоже, хотя только на часок.

Описывается экзамен. Пансионерки в это время бегают по городу и извещают всех о переносе экзамена. 12 часов, всем дали по кружке вонючего чая без хлеба, а в третьем часу приехал долгожданный депутат. Он выбирал, кого бы вызвать, но начальница пригласила его попить чаю, "дети посидят". "В испуганных глазах девочек блеснула злоба. Иные с утра не ели, не пили, почти всю ночь не спали, да тут с одиннадцати часов томились!" Однако, депутат не согласился, экзамен начался.

Начальница вызывала своих любимиц, а О.В. напряженно ждала, потому что по списку она была десятая. "От упадка сил и головной боли я начала плакать... Депутат явно показывал нам, что он не ставит и в грош Марию Александровну. Он чуть не прямо говорил ей дерзости.

- Чем замечателен Людовик Святой? Спросите вот у вашей преподавательницы. М.А., чем? Или и вы тоже не знаете?

Поблекшие щеки Холодняк покрылись краской, и она отрицательно кивнула головой. Депутат с усмешкой посмотрел на нее с минуту и сказал:

- Людовик носил шляпу, всю обвешанную иконками! Не знать такую вещь! Общее образование нужно! Ну, а где река такая-то?

- Я эту реку показывала, ты должна знать, - заметила М.А.

Но депутат к ней безжалостен: "Как же показывали, когда ее нет на карте?"

Даже девочкам стало неловко за начальницу.

(Как ни напряжена и утомлена О.В., она все видит и запоминает!).

Наконец, в шестом часу вызвали и ее. "Что угодно говорить, но не молчать! Депутат все равно не слушает". Стратегия была правильная, хотя временами депутат не только слушал, но и задавал вопросы. О.В. отвечала хорошо, но депутат спросил ее, где владения Фарнака.

"Я побледнела и молча стояла". В шесть часов экзамен кончился. Ольге Вл. была поставлена четверка.

"Страшная потеря энергии была у всех девочек. Но никто из подруг не изменился за экзамены, как я". (Думаю, что так и было. - Н.М.).

На экзамен по географии О.В. идет неподготовленная: "Выученных два билета, остальное неизвестно. Ведь весь год я не училась! Если меня вызывали, я или отказывалась, или говорила, что по ошибке выучила не то. А вызывали меня всего два-три раза". О.В. сидела всю ночь, все выучила, но придя в гимназию поняла, что не помнит ничего.

Когда экзаменаторы вышли позавтракать, девочки переложили билеты, и О.В. вытащила Англию, которую знала. (К слову, учительница, Аня, Анна Вас.Алехина была родственницей, племянницей бабушки). В О.В. заговорила совесть (или страх, что Бог накажет за обман), и отвечала она не очень хорошо, но 4+ получила. "Я готова была пойти и рассказать", но поняла, что этим навлечет подозрение на других девочек. "Я страдала невыносимо". Чтобы развеяться, О.В. идет с подругой Лилей Дмитриевой на немецкое Смоленское кладбище. "Я согласилась с удовольствием. Ведь мама никогда в жизни до смерти дедушки даже не говорила нам о кладбище и другим не позволяла. Теперь мама водила нас только к дедушке и тете Зине, и на другое кладбище не позволит ни за что пойти. А меня как нарочно тянуло к могилам. За последнее время я немало перемен провела на Смоленском кладбище. На немецком же Смоленском я не была еще никогда. Мы молча бродили по дорожкам мимо чистеньких памятников. Мне было и грустно, и хорошо. Может быть, я предчувствовала свою близкую смерть? (Что за странная фраза? Совершенно невольно она сама написалась)". - (Описывает памятники, - "буду копить себе деньги на такой же)".

На обратном пути Леля зашла к Лиле за книгой и услышала разговор ее родственниц, что М.А. должна была помочь Лиле на экзамене! "Потому-то у Лили стоят пятерки по тем предметам, по которым ее не успевают спросить!" - соображает О.В.

Готовиться к математике О.В. пригласила подруг к себе: Валя все всем объяснит. Но оказалось, что Валя нынче ночью арестована (Валя - сестра Ани, курсистка). Но кто же объяснит нам математику? Мама объездила знакомых и нашла пожилую барышню, Веру Александровну Рассовскую, которая приехала и поразилась невежеству девочек. После ее ухода девочки принялись решать примеры, но кроме Нинки Разумовой никто ничего не понимал, а она объяснять не желала ("проявляла стойкий эгоизм и даже грубость"). "Я вообще всегда старалась подделаться под характер других, даже если это не согласовалось с моими мыслями. Я даже не дала почувствовать Нинусе, что ее грубость мне неприятна.

Но вот экзамены позади.

ГЛАВА 26. "НЕВЕСТА". Юнкера выступали в лагерь. Мать О.В. тоже хотела наблюдать это, и обе отправились на Морскую, к Вознесенскому (собору??). Всеволод был старший портупей-юнкер и шел сбоку своего взвода. Мать наняла извозчика, чтобы увидеть и Женю. Затем отстали и пошли покупать шляпу О.В. Купили. ("Нужно было выбрать недорогую, красивую, модную и чтобы шла ко мне. И вот нашли синюю тулейку (?), она была модная, шла ко мне и стоила два рубля"). Затем покупка туфель для гуляния в Петергофе. "Тут уж я запротестовала и вполне высказала свой вкус... Туфли должны быть защитного цвета, английского фасона с широкими шнурами, а главное, туфли должны страшно сдавливать ногу. Но узких мама не хотела брать. Я уступила, но все же выбрала на номер меньше и двумя номерами уже, чем носила с 14 лет". Долго пришлось уговаривать мать. Купили. Потом рубашечку. Продавщица: "По виду барышне лет 14? 15?.. Фигуры никакой, даже не начинает формироваться. И бюста нету". Она даже рот разинула. Мне стало обидно, что я такая тощая, бесформенная. Сутуловатая спина, впалая грудь, тоненькие-претоненькие ручки. Маленькое испитое личико с узким подбородком. Из-под ресниц глядели карие глаза, наивно и испуганно". О.В. спрашивает мать: "Зачем ты сказала, что мне 16 лет, а не 15?" - Да мне стыдно стало, что ты такая пигалица...

(Далее - О.В. описывает свою наружность). "Что-то глубокое светилось в этом взгляде, но я никогда не могла дойти до этой глубины. Были ли это душевные волнения чуткой души, или волнения впечатлительной и нервной моей натуры, было ли это горе, отпечатавшееся жизнью, или предчувствие чего-то фатального, рокового, или предчувствие счастья - пока я не могу понять. Я знаю, что это не было ни только умное выражение или глупое, нет, вместе с наивностью и удивлением светилось что-то глубокое, тихое, ясное, что-то бесконечно грустное. Только когда я сердилась, мои глаза покрывались туманом, и все лицо принимало антипатичный ужасный вид.

Романы Всеволода Соловьева не могли интересовать меня. Хоть по фигуре я была похожа на четырнадцатилетнюю девочку, но душа у меня была уже женская, и ей нужна была не такая пища. Но я могла из них вынести познания по истории, о которой не имела ни малейшего понятия, нужно было наверстать потерянное.

Я очень странно мечтала. Я не просто вспоминаю, а представляю себе, что сижу и пишу, и выражаюсь очень гладко. И сейчас вспоминаю поездку с Ниной на острова (где надеялась встретиться со Всеволодом - и встретилась). Встречают Всеволода и Полю. Едут вместе на конке. Поля перед Всеволодом совсем мальчик (тонкие немецкие черты, черные глазки, быстрые и хитрые, вполне характеризовавшие его породу).

О.В. погружена в воспоминания и не сразу замечает, что окружающие смотрят на них с иронией, а встреченная бывшая одноклассница сделала вид, что не узнала ее. О.В. вспоминает: "У меня был огромный мячик, который я приносила в гимназию и играла с подругами. Я помню один день,я его не забуду никогда! У аристократов явилось желание поиграть моим мячиком. Я не любила ссориться с подругами, и я дала им мячик.

- Зачем ты им отдала? - обступили меня любимые подруги. - Лучше бы нам отдала, а они тебя не примут.

- Как не примут? - удивилась я. - Ведь мячик мой, они и вас примут. Но аристократки сказали:

- Егорьева дала нам на перемену мячик, и мы ей не отдадим и ее не примем.

И мяч весь день был у аристократок, все говорили обо мне хорошее, а мне только этого и надо было".

Опомнившись от воспоминаний, О.В. замечает, что прохожие "странно и с насмешкой смотрят на нас". Наконец, она понимает: приличные барышни не гуляют без провожатых, тем более с юнкерами! Что будут говорить, если кого увидим?! А Поля, что он подумает?

- Ну, надо идти домой, а то я к обеду опоздаю. Едут в конке.

Всеволод: А если спросят, где мы были?

О.В.: Ну что же? На островах.

Он: Это невозможно, Ольга Михайловна рассердится.

"Я об этом не подумала, - прошептала я.

Значит, правда на острова нельзя ходить. Но я ведь этого не знала, а он вот знает, зачем же он звал меня? Ведь репутация девушки стоит высоко, но непрочно, одно слово может навеки пошатнуть ее.

- Ты только ничего не говори маме, - предупредила я Нинусю. Она удивлена: почему нельзя говорить? "У нас в Херсоне есть сад, и все там с кавалерами гуляют". - "В Курске тоже, но меня редко пускали туда, и тут мама не пускает меня с Тоником. Но почему, и я не знаю".

О.В. говорит: "На островах стыдно гулять без старших. Я не знаю почему". И говорит дома матери: Вот можно бы собраться компанией и поехать на острова. Мать: Хорошо бы, только не с кем. "Я притворилась: "Как не с кем? Вот юнкера, подруги. - С ума сошла, пущу я вас одних шляться по островам! - Отчего? - наивно спросила я. - Да что ты, Леля, нынче родилась? По островам с кавалерами ездят модистки и актрисы. Ты модисткой хочешь быть?

О.В. узнала уже все что хотела, но продолжала разговор.

Мать: Я понимаю, соберутся ученицы с классной дамой, ну даже без нее, но вдвоем с Ниной!

Модистки и актрисы, и девушки легкого поведения, вот с кем меня "он" сравнил! Он знал и звал. Милый, ты нехороший!

Утром О.В., хотя "любит понежиться в кроватке", рано встает и отправляется к Нинусе пригласить ее в Петергоф. Та согласилась. О.В. идет к Наде. У нее ночует Нина. (Тут, по правде говоря, я запуталась немного в двух Нинах - Н.М.). Девочки отказываются, Надя "выставляет тысячу препятствий.

- Я помогу тебе и шить, и убирать, и тебе, Нина, - говорю я, чуть не плача. Девочки многозначительно переглядываются и отказываются.

- Спасибо, милая Леличка, но есть причина, по которой я не могу ехать".

Надя мигает Нине.

"Я нарочно отошла к окну, делая вид, что ничего не замечаю, и вот Нина согласилась, если мама позволит".

Но Ел.Дм., мать Нины, не подходит к телефону, переговоры ведутся через Гугу, Нининого брата. Он бегает из квартиры к телефону и обратно. (Видимо, телефон в швейцарской?). - (О.В. описывает это подробно, аргументы все новые). О.В. передает девочкам результаты переговоров. Появляется сама Ел.Дм., "забыв все этикеты".

"Глаза ее метали искры, губы и руки дрожали.

- Ты не изволь ехать, а Надя как хочет, она взрослая и должна думать сама, что иногда нельзя ехать! Как бы еще Вера Фердинандовна на это взглянула! - почти кричала она. - У меня есть на это причины!

- Ел.Дм., может быть, можно удалить причины, - робко говорит Надя.

- Как хотите, вы большая. Нину я не пускаю и вам не советую, что бы Вера Ферд. сказала! А Нина не поедет! - и она чуть не с кулаками бросилась на дочь.

Мне уже не было обидно за себя. Мне было жаль подругу.

Придя домой, О.В. пишет письмо Наде.

"Ты большая, должна думать сама, как бы В.Ф. на это посмотрела. Если тебя, Надя, пускают с Ниной и с Еленой Дмитриевной, то это не значит, что тебе можно ехать с моей мамой! Если тебе позволяют дружить с Ниной, то не значит, что можно дружить со мною. Но не думай, я не втираюсь к тебе и не желаю оттеснить от тебя Нину. Я от чистого сердца предлагала тебе свои услуги, и ты оттолкнула меня. Ну, прощай, зайди, если тебя пустят. Я к тебе не приду".

Я отлично знала, что В.Ф. ничего не имеет против меня.

О.В. отнесла письмо прислуге для передачи Наде, а сама поехала с Ниной и матерью на дачу. И тут мать спрашивает: "Кому ты записочку писала, Всеволоду? Вот до чего дошло. Разве можно бросать такие вещи! А если бы попалась бы она кому-нибудь, что бы сказали про тебя? Вот дык барышня, писать такие вещи: "побыть с вами хоть минутку", ведь над тобой же потом будут смеяться. Ведь как мужчины - покрутят и бросят, и осмеют".

Но О.В. не боялась таких ситуаций и сочинила тут же историю про Женю, которому она якобы писала. "Маме пришлось поверить, но чтобы не сразу сдаться, она прочитала мне лекцию, что все мужчины обманщики". Однако, Нина была очень хитра, и ее О.В. опасалась.

Далее о природе: насколько больше она любит простой лес, деревянные купальни, чем искусственную красоту. "Куда меня везут, зачем? Эх, лучше бы в Щуклинку! Но вот приехали. Наняли извозчика. Сколько воспоминаний, сколько невинных детских проказ! Вот дача N 6, старая, почти развалившаяся. Дворник подхватывает наши вещи. Молодой организм закипает жаждой деятельности, хочется скорее осмотреть дачу, выбрать себе комнату. Комнаты поношенные, с плохонькой обстановкой, боже, да сколько же их тут! Чердак (я люблю лазить по подвалам и чердакам). О.В. выбирает комнату: низкий потолок, зато светло. Сели на отрепанный голубой диванчик.

Мать позвала кушать. "Мы сбежали вниз и принялись своими лапками уничтожать закуску". Парк не понравился никому, даже маме. Вещи оставили на даче, закуску завернули в корзиночку и взяли с собой. Нам пришлось пройти мимо нашей прежней дачи на Ольгинской улице. Прошли в парк. Было уже холодно и сыро, мы поспешили на станцию.

Вот и он, противный Петербург.

О.В. спала плохо, думала о Наде. "Я все ноги оттоптала, открывая дверь" (т.е. ожидая Надю).

Пришло письмо, но не от Нади. Володя выхватил его, прочитал надпись на штемпеле: Царское село, - и хотел разорвать конверт. Когда О.В. выхватила его, а Володя хотел на нее напасть, мать строго сказала: "С этой негодяйкой не стоит и связываться". О.В. смолчала: чтобы мать не отняла письма. Уйдя после завтрака к себе, О.В. "замкнулась" и распечатала письмо. Вова ошибся, письмо было из Красного села, от Всеволода. Оно было как бы шифрованным: в женском роде, как будто от подруги. "Весь день я была очень странная, то визжала, каталась по полу, то злилась на всех. Мама стала догадываться, что письмо от Всеволода, и начала дразнить меня.

Вдруг мама заметила, что я охрипла. Доктор нашел ангину. Кто же будет опускать мои письма, прислуге нельзя доверить!" Но письмо все же написала. "Несвязные, почти детские фразы выливались из-под моего пера. Я не замечала, как исписала четыре страницы.

Пришла Надя. Она говорит: "Леля, за что ты мне такое письмо послала. Каждое твое слово было упрек! За что? Я никому письмо не показывала. Елена Дмитриевна приставала, просила показать, но я не дала. Ты знаешь, я плакала, когда читала это письмо!" Меня прожгло ее взглядом. Все, что я готовила Елене Дмитриевне, попало ничем не винной Наде. Я поняла, как безжалостно обидела подругу".

Пришли юнкера. Женя тайно сообщает: "Вам от Всеволода письмо". О.В. уже раньше написала письмо Всеволоду, и они с Женей ловко обменялись на глазах у всех. Но в конце письма Всеволод пишет, что он предан ей и долгу. "Все радостное вдруг куда-то ушло и что-то злое закипело во мне. Если бы этот долг принял образ человека, я бы ему выцарапала глаза. "Он отнимает у меня Всеволода!" Но, размышляя, приходит к тому, что "ум долгу, а сердце мне".

Любовь к Всеволоду благотворно действовала на меня. Я начинала мириться с жизнью, любить маму и Вову...

Я еще спала под своим алым одеяльцем на мягкой никелированной кроватке, когда Надя пришла прощаться". Она уехала. "Передо мной вставал ее образ, и мне хотелось ринуться к нему и крикнуть: "Надя, зачем мы поссорились, брось Нину, я буду твоим другом, я понимаю твое несчастье, потому что несчастна сама. У нас с тобою одинаковые души. Протяни и ты мне руку". Но вдруг образ Всеволода встал передо мною". О.В. села писать письмо Всеволоду, а старое порвала. Конечно, мать подобрала обрывки и прочитала. "Я поговорю с папой и немедленно отправлю тебя в Курск, в Лукину". Но вывернуться еще можно было, основную часть письма О.В. порвала на мельчайшие клочки. "Знаешь, мама, мы с Надей и Ниной Чернохвостовой решили, что мы уже взрослые барышни, и нам непременно надо влюбиться. И вот мы выбрали: я - Всеволода, Надя - Женю, а Нина - Тоника. Но им же мы не могли сказать, а нам хотелось устроить роман. Вот мы и олицетворили их. Писали письма, будто им, посылали кому-нибудь из нас, а та отвечала. Я писала Наде, будто Всеволоду..." Поверила мать или нет, но по обыкновению объяснила, что все мужчины обманщики.

О.В. опять пишет письмо ("несвязные фразы выливались из пера"), но горло красное, она не выходит, отправить некому.

На Троицу едут в Петергоф. С ними семья болгарина Капчева, его дочери учатся здесь в институте. О.В. отделяется от остальных под предлогом заказать самовар. Ее отправили на извозчике, а сами остались гулять в парке. Дома О.В. заказала самовар и села читать "Барышню-крестьянку". - "Барышня, вас ищут. Барин пришел", - зовет сторожиха. "Верно это папа", - я метаюсь по комнатам, и вдруг передо мной Всеволод. Радость, страх, смущение наполняют мою душу. Я неловко здороваюсь, и мы чинно садимся в садике рядом. И вдруг вернулись мать и гости. "А, вот почему Леля осталась, вы сговорились!" Мы покраснели, гости смеялись. Стали пить чай и закусывать. После чая гуляют в нижнем парке. Вечер. Виден Исаакий, виден Кронштадт. Под террасой Монплезира плещется море. Солнце почему-то О.В. воспринимает как "глупый красный блин". О.В. отдает Всеволоду свое письмо. Они идут на дачу, сидят вместе на диванчике (мать занята с гостьей). Едут на извозчике. Всеволод предлагает говорить друг другу "ты". Едут в поезде. Ночью О.В. приходит в ужас от мысли о замужестве. "Уйду в монастырь!" И О.В. заплакала над женской долей. Зачем я женщина!

ГЛАВА 27. УРОД и ТЕЛОМ, и ДУХОМ

Ее предваряет письмо к Наде Ратиани из Н.Петергофа от 9 июня 1909 года.

"Прошлое умерло для меня. Чем скорее смерть, тем лучше!"

Завела я себе несколько тетрадок, в которые записывала свои мысли, разделяя их по группам. Уж очень хотелось мне разобраться в своей психологии. Но недаром есть загадка: "что быстрее всего на свете? - мысль"... Мне все же хотелось избавиться от Всеволода. О Щуклинке нечего было думать. Можно было ехать в Петергоф и одной, чтобы было кому удержать Всеволода в Петербурге.

Уговорила маму, и она отпустила меня в Петергоф с прислугой - убирать дачу. Какое счастье! Можно мыть полы, окна, никто не запретит. О.В. едет с прислугой Матрешей, взяв папину походную кровать и велосипед. В Петергофе О.В. села на велосипед, но впервые за год, - и она устала. Догнав извозчика, на котором ехала Матреша, О.В. ухватилась за фаэтон - и полетела в канаву вместе с велосипедом. Какой-то господин поднял О.В., ее шляпу и велосипед. С трудом добрела до Призовой улицы. Матреша была там, вещи внес дворник, все обошлось.

С утра уборка. Навожу безукоризненную чистоту... (описывает, как расставляет мебель). Даже безделушки я не забыла и кое-что привезла... Смею себя похвалить. Уменье упаковать было чуть ли не главное мое достоинство... Еще светло, О.В. едет кататься. Где-то в Заячьем Ремизе живет одна соученица.

У, барышня, это далеко, - говорит встречная женщина. Темнеет. В лесу страшно. Панический ужас сковывает мои члены... Под ногами мокрый дрожащий мох, под ним трясина. Что-то вроде галлюцинаций.

Наконец, полотно железной дороги. Канавы с жидкой грязью. Выбралась. Домой вернулась около полуночи. Там было светло, прислуга и не беспокоилась.

О.В. съездила в Питер за Ниной, чтобы она провела два-три дня. Взяли для нее напрокат велосипед и поехали искать место, где О.В. чуть не погибла. Ужасный лес теперь оказался чудным парком. Добрались до Заячьего Ремиза.

Я любовалась местами, которые казались мне такими страшными. Но уехала Нина, и петергофские красоты опротивели О.В. Изредка приезжали мама, Вова и даже папа.

А меня влекло на юг... Я с рвением принялась за Соловьева. Я не знала даже имен государей. В гимназии мы дошли только до Петра. И вот Соловьев рисует всю картину царствования Романовых. И я читаю ночью, днем, потихоньку за едой. Ах, как тянет меня боярская жизнь, эти терема с чудными девушками. Проснусь я бывало на своей кроватке, и мне кажется, что Всеволод склонился надо мной, и я протягиваю худенькие ручонки к нему и... никого нету.

И вдруг мне вспоминается, что молодцы (в книге Соловьева - Н.М.) часто засматриваются на плечи, руки, шею, и тут ужас охватывает меня. Я вспоминаю, что часто бывала декольте, и мне кажется, это невыносимый позор. "Третье" чувство растет, и нет спасения от него. Опять весь свет станет противен, и хочется умереть, умереть! А с ночной тишиноюразгорается страстная любовь, и не вздохнуть, как камень какой давит. Я еще в раннем детстве вечером любила сильнее, чем днем. Мне было года 4, я очень любила свою бонну, но днем иногда ее не слушалась. И с Дусей так же. Что это? Разве любовь к учительнице и к жениху может быть одинаковой? Я уже ничего не понимала, и мне хотелось умереть. Эти душевные волнения отравляли мне жизнь и мешали моему здоровью. И есть же счастливцы, которые ничего не чувствуют! Эх, жизнь, зачем ты мне дана. Я даже не умею любить! Я мучаю человека, который любит меня. Где же счастье?

Дни стояли очень холодные. Понемногу стали перевозить вещи, наезжали мама, Вова, иногда юнкера, папа, а мама и Вова иногда ночевали. Вдвоем со Всеволодом не удавалось оставаться. Наконец, мама с Вовой почти переехали. У папы были съемки, и он почти не ночевал дома. И вот Вова перекочевал окончательно и с... велосипедом!

- Это что такое? Шпионить за нами?

- Мама купила не за тобой шпионить, а чтобы я подождал до сегодня, она боялась отпускать меня одного.

Вова плохо катался, но он мог научиться, и рухнула надежда, что мы со Всеволодом хоть кататься будем вдвоем.

И вдруг к моему ужасу я стала замечать, что любовь моя стынет.

- Значит, судьба, - сказала я и больше не противилась жизни.

Я каталась с Вовой на велосипеде. Далеко нам не позволяли, и мы катались, когда никого не было дома. Нам пришло в голову посмотреть, что за Липовой аллеей. Поехали. Дорога была хорошая. Потом она прекратилась. Кругом было болото, только узкая часть сухой земли поднималась на возвышенность. Мы догадались, что это были (?) высоты. (Видимо, машинистка не разобрала. - Н.М.).

Вдруг из-за куста что-то мелькнуло. Я запрыгала и захлопала в ладоши.

- Зайцы, зайцы, - визжала я. Три живых настоящих зайца сидели и смотрели на нас, и не убегали!

- А, зайцы, ну и что же, - процедил Володя, - а вот велосипед ты сломаешь.

Я задумалась. Он становился очень черствым, недаром его прозвали стариком.

Мы объездили все удобные места и решили ехать в Стрельну, за семь верст. От нас до дачи Государя было около версты, но мы ехали долго, потому что модная Петербургская улица была плохо вымощена. За Знаменкой пошло ровное шоссе, но мы уже утомились, день был жаркий. Отдохнули в тени на перекрестке. Я тщетно искала хоть уголка, над которым не работала рука человека - нету. Все до последней капли земли было переделано человеком. Ни единого деревца не на месте. Все вылизано, выстругано. Поехали дальше. Встречный ветер мешал говорить, ехали молча. Отдохнули в каком-то парке, прошли к морю, постояли на мостиках купальни и двинулись обратно. Ветер теперь был попутный, но от непривычки мы устали. Ехали другой дорогой, низом. Огромный парк тянулся от Стрельны до Петергофа. Между деревьями мелькало серо-шоколадное море. Изредка мелькал купол Исаакия и какой-то собор в Кронштадте. Над Питером стоял густой черный дым. Вспомнилось мне наше южное небо (все предметы блестят горячими двойными лучами). (Описание с сожалением опускаю - Н.М.). А это что за небо? Солнце тусклое, хоть смотри на него, небо низкое, вот-вот задавит. Эх! Милый юг! Где ты? И меня тянуло в людную Щуклинку. Я все еще не могла помириться, что в этом году мы не поедем "домой", в Курск. А вдруг поедем? И я старалась отогнать от себя мысли о Курске, ведь через два года это желтое солнце севера станет моим солнцем. Как быть тогда, я не знала, теперь я хочу на юг.

А дома уже ждал меня жених, и в нем соединялись теперь для меня все солнца земли. Всеволод и Женя были отпущены по случаю открытия памятника императору Александру III, и они давно ждали нас. И мне вдруг захотелось умереть. Для него я не просилась в Курск, и что же? Чтобы не быть вдвоем, видеть постоянно этого Женю, знать, что Жене все известно. И все мое расположение к Жене обратилось в ненависть. Сердце мое разрывалось на части. Бросить все, бежать в монастырь. Поделиться со Всеволодом своим горем я не хотела, зачем мучить его. Я уже не могла разобрать, кого люблю, кого ненавижу. Все были мне противны, и каждому хотелось открыть душу... Всеволод поцеловал меня и хотел отойти, но я не пускала. Пусть бы вошли, мне все равно. Все отняли, остался один Всеволод, да и то на минуту.

Володя позвал кататься на велосипеде. Он был еще наивен и не заметил красных пятен от поцелуев.

Поехали кататься со Всеволодом, Женей и Вовой. Доехав до Бабиганта, повернули обратно... После чая юнкера уехали, а мне стало невыносимо тоскливо. "Третье" чувство усиливалось с каждой минутой. Я почти ненавидела Всеволода. Я вспоминала прошлое и сравнивала с Соловьевскими рассказами. Вспомнила и слова Ренэ. И запуталась. Господи, это верно надоест моим читательницам, но уж извините, я хочу разобраться в своих чувствах. Люблю я его или нет? Тут-то и остановка. Мне становилось даже страшно при мысли о свадьбе.

Я не ела, не спала, почти только думала. Конечно, здоровье не поправлялось, а хуже расстраивалось. И мне кажется, что у меня предчувствие чего-то недоброго в Курске. И узнаю, что у тети Дины страшнейший тиф, и она в городе с бабушкой.

Целыми днями я сидела запершись, выходя только к столу. Со мной делались ужасные припадки истерики. Никто ничего не знал, а если бы знали, не обратили бы внимания. Я стала диким ужасным зверем.

В воскресенье приехали Леля Дублянская, Женя, Всеволод, Тоник и юнкер-черногорец РАДОВАН (будет играть роль впоследствии - Н.М.). Всеволод вымок, его переодели в папин китель без пуговиц, он был смешон в слишком узком кителе, а я даже не хотела смотреть на него.

Леля была весела, щебетала, как птичка. Она окончила институт с правом на золотую медаль. Я только хуже раздражалась...

Я раскапризничалась, наговорила всем кучу колкостей, а ночью долго плакала. За это лето потоки слез лились из моих глаз.

Пришло письмо от Нади. Она была почти одна (с Ниной Чернохвостовой) в огромном имении и жаловалась на плохое настроение. Мне хотелось рассказать ей хоть половину горя - я все еще не решалась говорить ей про Всеволода. "Это не жизнь, а мука, нечеловеческая пытка", - писала я, и чем больше писала, тем яснее вставала возможность удалить мои чувства. И вдруг что-то новое взошло в меня, ужасные дни моих мучений стушевались, я чувствовала себя самым лучшим образом. Я попросила Володю опустить письмо - он не был мне больше противен. Я решила поцеловать его и даже маму. (Он вообразил, что я его кусаю, и отскочил). Напрасно я старалась подметить в себе раскаяние (что более двух недель была диким зверем), но его не было, будто я вечно была такая, и все мои ласки шли от сердца. И вдруг я почувствовала, что люблю Всеволода. Ну не странная ли я девочка? И правда выродок телом и душой. Ведь верно, господа?

Глава 28, ПРОДОЛЖЕНИЕ

Я стала вдумываться в свой характер. Я решила жить по расписанию и кроме того носить серебряную браслетку, чтобы при взгляде на нее становиться кроткой и смиренной.

Придумалось - загорелось.

Встать пораньше, сделать гимнастику, полезнее всего по Лоренцу, ну и можно вдыхание по системе Мюллера. Непременно помолиться, выпить стакан молока, одеться, убрать комнату. Пройтись по парку за цветами или с книгой, вернуться к маминому чаю, выпить еще молока и съесть булки с маслом и медом. Подняться к себе, прочитать вслух главу по-русски и страничку по-немецки или по-французски, описать прочитанное. После завтрака обойти наш квартал, поиграть на рояле этюды и Шмитта и свободна до обеда. После обеда до чая свободна. После чая далеко поехать на велосипеде с Вовой, потом записать в календарик "Товарищ" события дня, умыться, помолиться и спать. Конечно, при гостях не придерживаться расписания.

В первые дни - как по маслу. Но от однообразной жизни нервы стали напрягаться. Моя беспокойная натура искала новых сильных ощущений. Вова получил свободный доступ в мою комнату, иногда я сама его звала почитать мне Соловьева. Я работала или иллюстрировала дневник, он читал, и время летело.

В субботу пришел Тоник, и все полетело прахом. Он попросил меня показать мои стихи и картинки, смотрел и Вова. Я охотно все показывала, а тетрадь 16-ю и 17-ю не показала совсем, потому что там была вся история со Всеволодом, начиная с предложения. Стихи Тоник похвалил, а картинки привели в восторг Володю.

Приехал Всеволод, но я не могла остаться с ним вдвоем.

Писать не хочу, так как пропустила ужасно много. Напишу потом, когда буду издавать дневник, а теперь буду писать все по порядку.

Глава 29. ПОДПОРУЧИКИ НАСТОЯЩИЕ. О.В. несколько дней лежит и перечитывает дневник. Сетует, что он неполон: труд не под силу, он не удался.

О.В. размышляет о своей внешности: Ел.Конст. (мать Всеволода) находит, что ее шея красива.

Спас. Папа приехал к обеду. Гостей не было. О.В. спрашивает отца, красивая ли у нее шея. Отец: "Брысь в куклы играть". Мать спрашивает, приняла ли Леля пилюли. Она послушно принимает - и выплевывает за балкон: "Стану еще себя гадостью пичкать, все равно не поправлюсь". (Конечно, О.В. имеет в виду, что не потолстеет).

Пришел Радован, рассказывает о пьянке юнкеров. "А вдруг и Бобик выпьет? Зачем он, мой Капелька, пойдет по неприличным местам, не откажется? Вот противный долг я сдвинула, остались папиросы и этот Буфф. Какое трудное дело предстоит мне!"

О.В. молится дедушке и тете Зине, жалеет, что они оставили ее "одну среди этих ужасных людей". А Бобик любит, но по-детски, он может поставить О.В. в неловкое положение. Он даже об Елене Конст. не заботится! Ах! Отчего нет полного счастья?

Едут с Вовой и Радованом на станцию на велосипедах. Приехал Тоник, он в новой форме. "Нынче мой день рождения, мне 25 лет, и я произведен в подпоручики, - сыграйте мне, кузина, на рояле - в виде подарка". Потом он спрашивает о ее чувствах к Бобику, - но тут он и приехал, с матерью и Женей. "Фу, какие они были гадкие!" (в новой форме). Всеволод "оказался очень толстым" и походил на карапуза, "которому впервые надели штанишки после юбок". И расчесал свои волосики на пробор, что к нему адски не шло! Прямо штафирка!

Маргариту мама увезла с собой, и О.В. пришлось самой накрывать обед. "Кухарка сердилась, что много гостей, а прислуги нет, я ее успокаивала".

"Я придерживалась английской пословицы: "Если хочешь иметь слугу - найми,... если хочешь иметь хорошего слугу - служи себе сам!" Еще я нашла подходящее изречение в календаре "Товарищ": Будь приветлив с прислугой, помни, что она живет не в родном доме и не в родной семье". Но Ел.Конст. велела подпоручикам помогать, "а она уже знает, что удобно и что нет".

Потом О.В. осрамилась: забыла, что за собственное здоровье не пьют. Зато в кухне было приятнее: кухарка и помогавшая ей швея хвалили О.В., "наша барышня лучше всех".

Пошли гулять. "Всеволод был мне чужой в этих одеяниях, с этим проборчиком". Всеволод разговаривал с Тоником "о ненавистных делах". Потом О.В. за роялем, Женя ее хвалит: у нее есть музыкальный вкус, т.е. способности.

Всеволод самодовольно рассказывает, как его в полку напоили! Как? Да разве можно напоить человека, если он не захочет? Невыносимая боль наполняла мое сердце. А Всеволод готовил новый страшный удар. Он читал газету, ища, где было написано про разные сады и буффы.

- Теперь я всюду могу ходить, хочу - в Буфф, хочу - в Аквариум.

"Я готова была побить этого противного Женьку (поддерживающего Всеволода). Ведь Всеволод еще ребенок. Может быть, он пожалеет потом, что побыл там слишком рано. Он еще боится, что товарищи будут смеяться. А Женя сбивает его...

Сердце мое рвалось на части. Что они с ним сделали, зачем привели другого Всеволода? Страшная работа предстоит мне - осилю ли?

(Дальше рассуждения о женском сердце, которое все может).

"Вот я наплела какую-то чушь, а я хочу, чтобы после моей смерти вы, дети, знали мои мысли до подробности".

А может быть, эти сады и рестораны очень приличны, вроде Курского Клубного сада? Вот Ренэ говорила, что во Франции вечером все с детьми идут в кафешантан, и ничего неприличного".

До четырех часов утра О.В. писала дневник. А с утра началось метание, ожидание Всеволода. Он не приехал. "Только при мысли о том, чточерез два года я постоянно буду с ним, мне становилось легче... Мне было интересно, как это я буду большая, что будет с моими куклами и вещами... Нет, сил нет! Уже не предчувствие это чего-то плохого в Курске?.. Щемит сердце, задыхаюсь, не могу!! Шатаясь, дошла я до кровати, скинула белье на пол и легла. Я хотела молиться и не могла".

Утром разбудила Маргарита: ехать встречать Надежду Илларионовну (Надю Ратиани). "Какое-то равнодушие наполняло меня". Мчатся с Вовой на велосипедах к вокзалу. Встретили. Вова рассказывает Наде: юнкера теперь подпоручики, Женя хорош, а Бобик! Ой! Ему нехорошо, он толстый-претолстый, в юнкерской рубахе было незаметно, а в кителе просто... ой!

Встал ночевавший Тоник, приехала еще Леля, О.В. развеселилась. Тоник и Надя рассказывают смешные истории. Потом гуляют. "Я боялась, что Всеволод рано не приедет, а ждать его невыносимо. Но приехали только Женя и Поля. Жене очень шел офицерский костюм. Он ухаживал за Надей и незаметно рассказал, что накануне подпоручики напились, один вообразил, что он цеппелин, и хотел броситься из ложи, его еле удержали! Мы со Всеволодом чуть не умерли от смеха!"

О.В. в ужасе. "Все пропало, все потеряно. С какою страшною любовью думала я о том, как Всеволод послушается меня..."

Женя: "Мы еще не туда с Всеволодом поедем! В Аквариум! Шик!"

А Всеволод был уже здесь, болтал с Лелей.

"Отчего я не умерла? О, как ужасно рвется сердце!"

Повидимому, О.В. потеряла сознание, очнулась сидящей в комнате, над ней Надя. За обедом О.В. есть не могла. "Я чувствовала, что нервы мои натянуты до последнего предела. Но разве можно устроить неприятность Всеволоду? Огорчить Елену Конст.? (которая уговаривала съесть по ложке за двоих). Я заунывно начала: За Евг.Ивановича и Лелю, за Варвару Влад. и Ел.Конст., за маму и Вову, за Радована Николаевича и за себя, за Павла Аврелиановича и Надю, и я положила ложку. (О.В. подсчитала заранее, что за Всеволода есть не придется, общее число было нечетное, в этом и заключалась месть).

- А за Боба? - поспешила Ел.Конст.

- Ему нет пары, а если я съем цельную ложку, другие могут обидеться.

- Да за меня и не надо, я не желаю и не хочу, - сказал Всеволод и стиснул зубы.

Шатаясь, я пошла к дому (обедали в саду).

Но мать была временами очень умна (это мое замечание - Н.М.). Она крикнула вслед: Пойди посмотри, спит ли папа, и зови его обедать".

Сидя около (не спавшего) отца, О.В. успокоилась. Пришли звать уже их обоих, отец не пошел, а О.В. пришлось вернуться. "Как в тумане прошел обед. Все видели, что со мною что-то случилось".

После обеда пошли в парк, О.В. "колола" Всеволода. "Я сама не понимала, что делала. Он стал тоже подпускать шпилечки..." На другой день устроили пикник около деревни Лущиной. Старшие на извозчике, молодежь пешком, Вова на велосипеде.

Пытается поговорить с Всеволодом.

Надя ласково говорит: "Мне тоже становится грустно, глядя на тебя".

"Мне стало невыносимо тяжело от этой ласки. Зачем они приезжают ко мне? Что им надо?"

Описание пейзажа: видны трубы Кронштадта, виден Петергоф, правее Бибиконтские высоты (?). Заходило солнце. Часть компании, и Всеволод, пошла в деревню за молоком. "Боль в сердце была невыносимая, и чтобы заглушить ее, я принялась скакать и бегать, Надя и Женя со мной, но не так дико. Развели костер. Смех мой глухо и дико раздался в ночной тишине... Мне стало невыносимо. Я легла на пальто, закрылась другим и долго лежала..." Крючок шинели зацепился за волосы О.В., Всеволод отцепляет. Все едят яичницу, прямо с двух сковородок, О.В. сначала с матерью, потом с той сковороды, где ел Всеволод. "Наконец мне удалось побыть с Всеволодом, хотя и нагорело от мамы".

О.В. говорит Всеволоду: "Бабушка плакала все лето без меня, и я еду, чтобы доставить ей удовольствие. Но если ты хочешь, я не поеду".

- Я дам ответ завтра.

- Ты завтра поедешь куда-нибудь ужинать?

- Нет. Ты думаешь, мне это доставляет удовольствие?

О Курске он сказал (уже назавтра): "Конечно, поезжайте, Ольга Владимировна. Вы поправитесь и доставите удовольствие вашей бабушке".

Собирая вещи, О.В. задумывается: куда же они денутся, когда я выйду замуж? И куклы? (Это уже было. - Н.М.). "Я не знала, как все делается, когда люди выходят замуж".

Какая-то не вполне понятная история с деньгами, которые О.В. дает взаймы Жене, чтобы он мог поехать в Тифлис. Зная, что от нее Женя не возьмет, О.В. привлекает Радована (он говорит Жене: "Я все равно прокучу", - чтобы Женя согласился взять).

Провожают О.В. в Курск. Она плачет, отец удивлен, О.В. как-то ему объясняет. "Поняв, что я говорю глупости, я дико захохотала". Потом еще раз, в разговоре с провожающими взрослыми: опять дико захохотала. (Мне интересно, сама ли О.В. так определяла свой смех? - Н.М.).

Едет О.В. с Лелей Дублянской и ее матерью.

На этом кончается тетрадь. "Конец первой книги".

Следующая, по счету Романа восьмая, озаглавлена "НА ПЕРЕПУТЬЕ".

II-ая часть

КНИГА ВТОРАЯ. КУРСК

16 августа 1909 года.

Глава 32. Курск

Глава 33. Крым

Глава 34. Удар судьбы

Глава 35. Надина судьба

Гл.32 начинается отрывком из письма к Всеволоду. Письмо очень поэтично. Смысл в том, что без Вс. не нужна природа (прекрасно описанная). Далее собственно дневник.

16 авг. Распростившись с Дублянскими, О.В. едет в город, а оттуда на извозчике домой. Жара, я без церемоний расстегнула ворот кофточки". Вот дом, но "ни одна струна моей души не дрожит". Старая нянька, когда-то нянчившая тетю Дину, а теперь жившая за экономку, обрадовалась, увидев меня. За столом сидел дядя Володя, "мне неприятно видеть его, но я весело здороваюсь...

Я первый раз в жизни почувствовала, что меня могут выгнать из этого дома, так как это чужой дом. Но и эта мысль равнодушно мелькала у меня в голове... Только на минуту сердце мое сжалось, когда я проезжала мимо дядиного магазина. В тени тополей не дожидал дедушку экипаж. Нету больше дедушки!

Жара стояла невыносимая. Кучер Иван Васильевич сообщил, что с 6 августа не было дождя и даже туч. На солнце доходило до 40-45 градусов. У угла скита я слезла и побежала через лес, а кучер поехал по дороге... С заднего крыльца смотрела прислуга, когда я прибежала.

Я бросилась к бабушке. Все кричали, визжали, лезли целоваться.

Дина и Зина повисли у меня на шее. Вот бабушка, тетя Дина. Отчего же я не рада?

Далее телеграфный стиль: девочка тети Муси (знакомая мне! - Н.М.), купанье с Люсей Румянцевой, Люся увидела жетон, я соврала ... меня едва вытащили, так как порожки были сломаны.

Стояла жара, и так как дачники уже съехали, то я свободно ходила в одном батистовом платье, из которого я отпорола рукава, и как сон пролетали дни.

Вс. писал сначала часто, но постепенно перестал совсем, не отвечал на "отчаянные письма". Время летело, и мы съехали с дачи. Я щеголяла по курским улицам в петербургских туалетах, побывала в саду, повидала своих знакомых: Леву, Ильюшу и Гаврюшу. Жилось мне очень хорошо. Бабушка не стесняла меня, но и я была деликатна с ней и ничего не просила по два раза после "нельзя". Маме я написала очень ловкое и дипломатичное письмо, и она отпустила меня в Крым с бабушкой. Далее метания: и ехать О.В. уже не хочет, и бабушка плачет, и всеми было решено, что мама может подумать, что бабушка намекнула на что-то, и мама могла быть "недовольна на бабушку". На бабушкины деньги О.В. не хочет ехать, у бабушки у самой мало, а мать денег не дает, а "свои" деньги (?) О.В. отдала взаймы Жене, а для матери сочинена другая версия, сложная, включающая Надю и незнакомую "барышню, уехавшую в Финляндию до Рождества"...

Однако, в Крым все-таки хотелось, О.В. мечтала чуть не с детства. Описывает свои мечты, сопровождая пятью восклицательными знаками. Она вспоминала радость Жени, которого выручила, и ей становилось стыдно... Высшее счастье - это счастье ближнего! Не поеду! Но бабушка будет несчастлива. И Женя, если узнает, "что я не поехала через него", будет упрекать себя. А Всеволод? Он не должен останавливать меня от добра. Пусть он радуется моей любовью. Нет, я сама не знаю, что пишу!

ГЛАВА 33. КРЫМ

Едут в поезде шесть человек: бабушка, тетя Дина, Настасья Тимофеевна, О.В. и Дина с Зиной. Я старалась держать себя как можно скромнее и лучше потерпеть, чем надоедать. Виды пока были все знакомые, среднерусские, потом пошла степь. И вот Крым.

9 сентября 1909 года. Вагон скорого поезда. О, Великий Творец природы! Вот он Крым, рай земной, к которому стремились мои мечты! Что может быть лучше природы! Я стояла на площадке вагона, кидалась от одного окна к другому. То мелькали сады с полными деревьями персиков. Тех самых, которые так красиво лежат в магазине на вате. А тут все ветки были покрыты персиками и гнулись к земле. То расстилались долины, и поезд мчался по страшной высоте, по железному мостику. А под Севастополем? Один Инкерман чего стоит! Целое селение в скале и монастырь! Нет, ни одно описание, ни одно стихотворение не дало мне полного понятия о Крыме. Не только природа, но и Севастополь настолько своеобразны, что по описанию их нельзя представить. А море!.. А кипарисы! Мне хотелось выпрыгнуть из окна поезда и целовать их. Как безумно люблю я природу! А Всеволод? Мне стало больно, и меня потянуло к серому небу и печальным соснам. Однако, чем хуже теперь, тем лучше через два года...

В Севастополе остановились в гостинице Кист, принадлежавшей частью Вере Фердинандовне. Бабушка не пустила О.В. в город: Крым - это притон турок и цыган, которые крадут детей. Внутри меня поднялась буря. Я написала маме письмо с просьбой вернуть меня в Питер, потому что мне скучно и обидно ехать на чужой счет. Написать, что меня никуда не пускают, я не могла: мама только порадовалась бы. Переполнив свое непокорное сердечко, я покорилась.

10 сентября. Севастополь.

Но у Дины открылся коклюш, а тетя Дина, Зина и я пошли в городской сад. Море! Не противная петергофская лужа, а море! Но и эта сила уступала человеку: гранитная набережная ни на вершок не уступала волнам. Крым красив тонами - действительно правда!!!!! Всю жизнь бы я тут простояла. А в номере - духота, суета и забота. Дина кашляет, Зика капризничает. Настасья Тимофеевна пошла на почту, я попросилась с ней. (Описывает Севастополь).

11 сентября. По дороге в Ялту.

Поездка в Ялту запечатлена на картинке: в здоровенной открытой коляске сидят кто лицом вперед, кто назад шесть путешественниц, дорога идет по самому берегу моря. Пришлось чинить коляску, сидели в домике у гречанки и ежились от холодного ветра.

Едут дальше.

- Ну, Леличка, теперь вставай и смотри, - сказала тетя Дина.

Ливадия и Ариадна освещены - государь приехал. Говорят, у него скоро прибавление семейства (ложный слух? - Н.М.). У ограды ездят казаки... Проехали имение государя. Стильные чудные дачи, гостиницы, разноречивая толпа, облитая лучами электричества - это Ялта! "Вот тут мы жили прошлый раз", - лепечет Зина. А мне все ново.

Остановились в гостинице "Франция".

12 сентября. Ялта. (Опять описание моря. Немного слишком красивое: волна обнимает камни, как красавица возлюбленного, волны убаюкивают лодки, как любящая мать дитятю).

Но квартиру искали четыре дня, один хозяин сдавал, но нужно было ждать несколько дней. Именины тети Дины и Дины, покупка подарков. Тетя Дина сказала, что тронута, но ей неприятно. О.В. про себя обиделась, чуть не заплакала...

18 сентября. Ялта. Дача Воронкова, "Студия", Аутская улица.

Перебрались. Две комнаты. Зине поставили кушетку, и она устроила скандал: а Дине кровать! О.В. в скобках пишет: "Я только в 16 лет стала понимать, что многое делаю дурно, что прежде считала обыкновенным. А Зине девять!" И О.В. пустила в ход все свои педагогические способности, чтобы уговорить Зину. Но тут ей поставили кровать! "Пропало все! Самодовольный огонек блеснул в ее черных глазах. Вот так портят детей!" Затем - конфликт с Зиной по поводу того, что больная тетя Дина просит ее лечь раньше, и опять избалованная Зина слушается только О.В.

19, 20, 21 и 22 сентября. Погода была дождливая, писем не было. От Всеволода ни слуху, ни духу. О.В. решила обратиться к Жене и Радовану. Написала Наде, прося ее узнать, что со Всеволодом. Если Надя догадается - пусть! Цитирую дневник: "Что с ним? Забыл меня? Мог. Если он забыл меня для другой, я пойду к ней и все расскажу - пусть будет осторожнее".

Уехать Всеволод не мог. Заболеть? Не может же он быть месяц так сильно болен, что не в состоянии написать хоть слово. Умереть? Мне бы написала мама или Надя. Забыть меня? Мог. Мало ли красавиц! Но если он забыл меня для другой, я пойду и все ей расскажу, покажу дневник, пусть она будет осторожна. Эх! Хорошо на свете жить, кому есть счастье!!!!!!

23 сентября. Описывает праздник "Сбора винограда", костюмированную процессию.

24 сентября. Мое счастье, что я вожусь с детьми и за житейскими заботами не так чувствую свое личное горе! Все силы уходят на усмирение детей! Мне кажется, из Зины будет очень хорошая девочка. Ее нелюбовь к Дине я понимаю. Она ревнует Дину к бабушке, как я ревновала Вову. Мне иногда хотелось добро чужим, но чуть касалось Вовы, меня наполняла какая-то ненависть и злость.

У Зики прямая, честная натура. Дина хуже! У нее ниже душа, она лгунья, нечиста на руку, хитра и упряма. А ведь ей всего семь лет! Но у нее доброе сердце. Ее дурные качества не искоренятся, и ни разум, ни года не помогут. Жаль. Я ее очень люблю. Но я вся занята Зикой. Дине я не помогу, а Зине моя помощь необходима. Я начинала ее любить даже больше Дины".

Зика чуть не сгорела. Нустенька (Наст.Тим.) варила на спиртовке кофе, а слонявшаяся Зина ("работать не любит и не привыкла") хотела прикрыть спиртовку и перевернула ее. На Зине загорелось платье, и пламя распространилось уже, когда О.В., услышавшая визг, вбежала и сумела потушить. (Есть картинка). У Зики только прогорело платье, но у Нустеньки болела рука. Бабушка было на нее накинулась, но видя, что та не при чем, стала тихо журить Зику. А ее позже, без бабушки, выругала О.В. Она очень человечно пишет о бабушке: "Главная порча Зики - это бабушка! Зинино слово - закон, Динина просьба почти никогда не исполняется, потому она и делает все исподтишка... Бабушка прожила жизнь, за что же лишать ее этой слабости.". О.В. описывает сцену капризов Зины: "Ненавижу Дину, что хочу, то и буду делать". И просит (в дневнике) прощения у бабушки, что не досмотрела за Зиной, что ушла к себе и не видела этой ( в самом деле отвратительной) сцены.

25 сентября.

(Прекрасное описание природы я опускаю. - Н.М.).

А письма нет! Приносят письмо. "Я в бешенстве падаю на кровать, слезы льются из глаз; письмо не от Жени, не от Радована - от папы. Со злостью рву конверт. Боже! Это официальная бумага, обдуманная, пересыпанная "ласковыми словами", но ледяная, мертвая, и сквозь все уверения и советы веет страшный, жестокий упрек".

Отец упрекал ее, что она просит денег. "Тебе мама послала 10 рублей", но где они? Надо сходить на почту. Объяснял, что ей деньги и не нужны. "Я бешено засмеялась, у рта выступила пена". (Диву даешься который раз: мудрые и человечные слова о бабушке, о девочках - и эта пена! - Н.М.). "Скрежеща зубами, я изорвала письмо, бросила на пол и в бешенстве бросилась под подушку головой".

Нустенька принесла еще письма: от Жени и Радована. О.В. рвет конверты зубами! Пишут, что Всеволод писал ей уже пять раз.

"Мне ответили, но не многое я узнала из этих ответов".

О Радоване позже мать говорит, что он любит О.В.

Мать писала, чтобы О.В. ела виноград и выплевывала косточки (это тронуло О.В.), чтобы купила тете Дине подарки и чтобы приезжала с Анютой в Курск, а оттуда с кем-нибудь в Питер.

Меня влекло в Питер, к жизни шумной, праздной, к которой я привыкла. Бабушка даже покраснела.

- Что ты глупости говоришь, Люсеночка! Приехала ты со мной, со мной и поедешь.

Я только посмотрела на бабушку.

Глава 34

УДАР СУДЬБЫ. "Жизнь обманула меня, почти ребенка. Смерть, где ты? Хочу замереть в ее поцелуе... Кровавые слезы капают из глаз. В монастырь!..

Вот она, любовь! (11 восклицательных знаков). Вот муки, которые сопровождают ее! Любви нету, все ложь, все обман.

14 октября. Питер.

И вот уже Питер. "Так хорошо было, весело". Встречают мама, Надя, Володя, Сережа (лицо для меня неизвестное, да еще с О.В. на "ты". Она говорит о нем: ведь сколько лет не видались).

Новая квартира.

Мама говорит:

- Деточка моя, как же я тебя прождалась!

Сережа между делом упоминает, что Всеволод сломал руку. Вот почему он не писал! А я, гадкая, думала, что он забыл меня. Но мать тут же разоблачает Всеволода: ходил по Аквариумам, попал в дурное общество офицеров, не давал денег своей матери. "Отлично себе и кутит, и курит, и все такое".

"Все было кончено, кончено бесповоротно... Он любит, но не настолько, чтобы исполнить мою просьбу".

15 октября.

Сережа спрашивает: в кого же влюблен Всеволод, в тебя или в Надю?

- Не знаю. Думаю, что в Надю; у них еще в прошлом году что-то было.

Заходят девочки, ненадолго, потому что на свободном уроке, О.В. пошла с ними в гимназию и должна была перецеловаться 33 раза: со своим классом, и с тремя из другого класса. Надя пригласила к себе: будет Борис. Оказалось, что Всеволод все рассказал Наде! "Ведь он сам просил меня молчать, зачем же сказал! И опять мне стало больно". Пришел Борис, "он поинтереснел заметно... Опять я услышала его чудную музыку... Уж не люблю ли я его?"

Придя домой, О.В. видит на вешалке офицерскую тальму. "Дайте мне свечу, - дико зашептала я (прислуге) и спряталась в кладовую".

Какое-то полуобморочное состояние. Но мать послала за О.В., пришлось выйти. В столовой сидели Варв.Влад.Дублянская и Всеволод. Рука перевязана. (Есть картинка. Между прочим, на столе самовар - шарообразный). "Я забыла Бориса, забыла все. Одни эти глаза... И вдруг он за-ку-ри-ва-ет!.. С потухающим пламенем спички тухнет что-то, что связывало нас. Бешенство врывается в мою душу. Сердце сочится кровью... Кровь сочится из груди. Опять бессонная ужасная ночь, опять Борис и Всеволод путаются в голове.

16 октября.

Да кого же я люблю, Бориса или Всеволода? Я плаксиво вытягиваю нижнюю губку... и вдруг дикий, безумный смех вырывается из груди, а слезы катятся из глаз и рвут сердце.

В гимназию О.В. не идет. Идет к Наде и рассказывает ей "все". Надя порицает Всеволода. "Кончено! Бранишь моего Всеволода!" (это не вслух). По дороге поговорила со Вс. по телефону, не успокоилась.

"Я прощаю все", - шептала я (про себя). Третья бессонная ночь! "Конечно, я начинаю худеть... Я люблю тебя! Я твоя!"

17 октября. Пришел Вс. (вызванный Вовой по телефону по просьбе О.В., пришли другие. Подпускала шпильки Всеволоду (потому что нервы натянуты). Разговаривает с Радованом. "Глаза мои то потухали, то загорались страшным огнем... Радован лучше Всеволода, вот бы и любить его. Он больше подходит ко мне. Он с юга, не из "общества"."

Остались с Всеволодом вдвоем. Он курит, О.В. приносит пепельницу, но он не понимает смысла этого жеста: она его прощает. Она медленно, с расстановкой говорит, что через полтора года все будет ясно, а пока пусть он обращается с ней не как с невестой, а как со знакомой. "И подпустила яду: стала говорить о музыке Бориса... "Трудно будет исполнить", - говорил Всеволод. Я опять заговорила о Борисе. Только когда гости стали прощаться, я поняла, что натворила! Больно защемило мне сердце". Гости ушли. "Он шел веселый, полный жизни, молодости, а я была уничтожена. Я была одна в огромном свете!".

О.В. смотрит в зеркало. Под глазами уже появились синие полосы, губы запеклись. "Отчего я отказалась от Всеволода? Я считала его идеалом, он оказался человеком. Таким я его не хочу. Он не виноват, жизнь обманула меня, а не он. Разлюбить Всеволода было поздно, но отказаться от него навеки было пора. И я стала писать ему письмо, в котором подробно объясняла ему причины своего решения.

18 октября. Снова собрались в воскресенье. Вот они со Всеволодом в углу. "Посыпались уколы, удары по сердцу, я мстила тем же...

- Хочешь поцеловать меня? - шепнула я. Целуются.

19 октября. Новость: Надя сообщает О.В., что Сережа объяснился ей в любви. "Сережа, прославившийся на весь Курск своими пирами и транжирством, который не кончил никакой гимназии, ездит по Буффам и Аквариумам, нравится Наде, осмеливается ей объясняться в любви! Он красив, но он кутила! Надя такая чудная, милая, такая хозяйка! Он и она и по красоте подходят. Она настоящего грузинского типа, он красив по-русски, выхоленный, аппетитный (!!), с виду они пара, но души у них разные! Она боится любви. А я не берусь успокоить Надю.

20 октября. Дома два дня обсуждали за обедом Сережины дела, хотя папа стучал ногой и делал маме знаки. (Он до смерти не любил, когда говорили про любовь). Но на него не обращали внимания, и было решено, что Сережа хочет посмеяться над Надей. И вдруг явился он сам. На него все странно смотрели, хихикали, перемигивались.

О.В. пишет письмо бабушке, старается изложить, как ей плохо дома, никто ей не интересуется. И Ялта: "Страшное впечатление произвел Крым на мою зрительную память". Но пришел Сережа "захныкал. Я удивленно посмотрела на него!

- Когда Надя придет к тебе?

- Не знаю. А что? - и я засмеялась.

- Влюблен я! Влопался, как последний мальчишка.

Я засмеялась еще больше. (Чему? - Н.М.).

- Ты можешь узнать ее чувства ко мне... Конечно, я не надеюсь, но могу же я думать, что она хоть не ненавидит меня! Ты постарайся.

- Ведь ты же говорил сам, что тебе ничего не стоит покорить барышню.

- Да, когда я ее не любил, а тут влюбился сам и ничего не поделаю. Ты похлопочи.

О.В, потихоньку посылает Вову за Надей. Она пришла. С Сережей случилось что-то вроде истерики.

21 октября. Снова о Всеволоде. Обещал и не сдержал слова. Ну уж и сыграла со мною жизнь! Вся жизнь разбита! Как стеклянный шар, который склеили: он прослужит еще долго, но метка останется! Нет, монастырь - лучшее спасение! Другая жизнь, мелкая с недостатками, но там не будешь стремиться к идеалу, так и отживешь свои серые дни!

22 октября. Вылив свое горе Наде я почувствовала, что мне полегчало. Вернулась я домой и увидела Всеволода. (Пререкаются).

- Я пришел от мамы, она просит позволения придти в воскресенье обедать с Ольгой... и я приду.

- Господи, конечно... да принесите мою тетрадь со стихами.

Я желала получить тетрадь обратно, так как мне нужно было переписать туда новые стихи, а главное мне было стыдно, что я пишу такие гадкие дурацкие стихи.

Незаметно мы перешли на ты, и даже под конец я прошептала, что хотела бы, чтобы он свихнул руку через два года, чтобы я могла ухаживать за ним. И вот он не выполнил ни йоты для меня, а я его люблю с возрастающей силой. Но его женою я не буду. Мы два полюса, и мы никогда не поймем друг друга!.

23. Пятница. Гугина свадьба. Надя зовет в церковь.

А! Я давно ждала этой свадьбы! Гуга влюбился в нашу восьмиклассницу, теперь женится. Свадьба бедная, никого не приглашают, но я пойду. Ах, но ведь Всеволод принесет тетрадку со стихами и отдаст прислуге! И на большой перемене, недолго думая (!), я пошла домой предупредить прислугу, чтобы Всеволод дожидал (!) меня или унес тетрадку. (Перемена длилась час!). В церкви уже полтора часа ждала невеста Павля. И еще две невесты дожидали очереди. Одна была в черной юбке и кофточке - опять больно защемило сердце. Я очень чтила обряды стариков. В полчаса были обвенчаны три пары - это были скорее похороны, чем свадьбы! Это хоронились юные девственные жизни, хоронилось все лучшее! Нина звала меня, но я с ужасом пятилась от нее. Надя говорила мне по секрету, что все Чернохвостовы убиты женитьбой Гуги. Страшные драмы происходили в присутствии Нади! Мать не венчала сына на лучшую, новую жизнь, а хоронила навеки. И вдруг мне захотелось встать на место Павли и Гуги. Я поспешила домой. Но Всеволод опять обманул. Любит ли он меня?

24. Суббота. Надя радостно передает свой разговор с Всеволодом. "Зачем вы заставляете ее страдать?" И он сказал, что виноват, бросит пить и курить, постарается исправиться. Как я за тебя рада! Но О.В. не рада, потому что не верит ему. Нет, пусть пьет и курит, только не хвастается этим!.. Эх, гвардия! Отняла ты у меня лучшие мечты. Надя заронила искру надежды. Скорее бы настало воскресенье.

Едва я пришла из гимназии, я села за рояль (урок с учителем). Пришел Сережа. Он проводил меня к Нине Разумовой. Я хорошо не знала чувства Нади, но обещалась помочь ему. Это отвлекло меня. У Нинки мне было хорошо, и я очень мило провела вечер. Кажется, у меня очень многовыдержанности и природного такта, я отлично чувствую себя в гостях. Осталась одна ночь до желанного момента.

25. Воскресенье. Пришел Всеволод. Обе Нины и Сережа были уже у меня.

Елена Конст.: Леличка, просите Всеволода снять саблю.

Это неприятно подействовало на меня: мог бы и без просьбы снять. Но я попросила. Все шло хорошо.

- Знаете, Сергей Иванович, я завтра бросаю курить!

Как ножом ударило меня по сердцу, а что если он не сдержит? Неужели его любовь сильна настолько? Или это новый удар судьбы?

Обед. Всеволод предлагает Сереже выпить водки, тот отказывается.

- Ну, одну рюмку за компанию, а то и я не буду пить!

Я чуть не бросилась на шею Всеволоду. Неужели он бросил пить?.. (??? - откуда это следует? - Н.М.). Он хотел уже взяться за нож, но вдруг налил водки и опрокинул в рот.

Сердце мое замерло. Опять два существа поднялись во мне. Одно просило пощады, другое сгорало жаждой мести... Нинуся спросила Всеволода, как он проводит время.

- Вчера у товарища засиделись до трех часов ночи, а потом пошли на Стрелку и до пяти пробыли.

... Как ему Ел.Серг. позволяет... бедная... нет... он пил вчера, будет и нынче. Я поспешила засмеяться:

Заныло в груди, слезы подступили к горлу, но я засмеялась и скривив губы в усмешку, сказала:

- Что же вы выпили одну рюмку, теперь пейте за Нинино здоровье. Теперь за Нину другую! Пейте! - подхватили мы.

Всеволод принимает вызов.

- Вы этого хотите, Ольга Владимировна?

Бешенство закипело во мне, я ответила "да" и залилась смехом.

- А за Надю, - кричали подруги.

- Да, за Надю пейте, а то я не стану есть суп! - смеялась я, стараясь заглушить слезы.

- А за Ольгу Михайловну! Надо, надо!

Злой огонек заблестел в моих (?) глазах. Он поставил перед собой несколько рюмок и наполнил их, графин опустел.

- Все равно не выпустит меня Ольга Влад., пока всего не выпью. (Примечание. Смысл зависит от расстановки запятых, и, возможно, должно быть "выпустят"? - Н.М.).

- Да ведь они над вами смеются, - сказала Надя Румянцева, но Всеволод не понял, а еще хвастнул:

- Вы знаете, я держал пари, что в один час выпью 60 рюмок, и выпил, ну потом как труп был.

Я даже перестала смеяться. Кто-то положил мне жаркое, но я не замечала. Всеволод не был пьян, но уже приходил в блаженное состояние. Нервы мои натягивались. Еще последний удар, и они порвутся. Взрослые гости не обратили внимания на нас, но Ольга Александровна (сестра Всеволода), верно следившая за мной, вдруг поднялась и стала извиняться, что спешит в театр. Всеволод встал тоже под предлогом, что должен быть в полку. Напрасно я умоляла его остаться, он почти прошипел что-то, - я даже не поняла. Он выходил победителем, а я была уничтожена, затоптана. До поздней ночи писала я ему письмо, первая протягивая руку мира, то прося порвать все и вернуть письма. (В одном письме? - Н.М.).

26. Понедельник. Без Нади я не решилась отправить письмо. Так как уроки у нас были очень плохие, а мы сидели на задней скамье, то мы говорили свободно. Надя нашла, что письмо унижает меня, и посоветовала не подавать первой мир, - но я ответила:

- Кому-нибудь надо первому идти, пусть буду я.

Надя забежала вечером и стала передавать телефонный разговор со Всеволодом. Он обвинял меня, находил, что я похожа на свою маму дурными качествами. Надя была в отчаянии. Я положительно теряла голову, я ничего не соображала.

27. Вторник. Я еще боролась, до последней капли.

Мучительно тянулись уроки... Я поняла, что Надя для меня воздух, без ее помощи мне не прожить. Я читала у Потапенко в "Живой жизни" о сродстве душ. Я хорошенько не понимала, но тут решила так: у каждого человека половина души, и моя половина у Нади. Она не выйдет замуж, значит и мне нельзя выйти.

Дома Вова сказал мне:

- А кого я нынче встретил! Иду в гимназию, смотрю - Всеволод. Он шел на Смоленское кладбище покупать для кого-то место, только странно, он шел как раз в то время, когда люди в гимназию ходят. Ты его не встретила?

- Нет. Ведь я нынче к 10 часам ушла!

- Жаль! Бедный, напрасно прогулялся.

Не было сомнения, что Всеволод хотел видеть меня. С Петербургской стороны прямой путь к Смоленскому кладбищу по Малому пр., а по Среднему огромный крюк, и так рано не ходят покупать места. Неужели хотел вернуть письма? Долго бы я думала, но пришла Ек.Ник.Бакановская репетировать меня. Господи, пяти минут нету, чтобы опомниться после гимназии.

28. Среда. Опять ждать. Это невыносимо!

29. Четверг. Если он любит, он не принесет мне письма. Пусть-ка свой жетон попросит у меня или письмо - съем, но не отдам ни за что на свете!

30. Пятница. И вдруг Ел.Конст. прислала с денщиком письмо, адресованное маме или мне. Она писала, что Всеволод простудился и какие лекарства она ему дает. Я велела денщику уходить и хотела пойти позвонить Ел.Конст. по телефону. Но мама меня не пустила, и я, насупившись, пошла наверх ( у папы наверху было три комнаты). Он любит, он простил, но теперь нужна гордость! Теперь надо держать свое достоинство и не протягивать рукку,пусть он, его черед.

31. Суббота. Надюшка согласилась со мною.

1 ноября. Воскресенье. К обеду собрались гости. Молодежь сидела в гостиной, взрослые у меня в комнате. Нади не было, со Всеволодом я была любезна, и никто не подозревал, что творилось у меня на душе.

- Я принес письма, - шепнул Всеволод. Я так и замерла. Отступить - ни за что! и я почти спокойно сказала:

- Дайте мне их и тетрадку.

Я поманила Нину Чернохвостову, чтобы не оставаться вдвоем наедине.

- А остальное? - спросила я.

- Потом, мне раньше надо поговорить.

За что же он мучает меня, уж лучше скорее. Все кончить.

За обедом Нюся (Бакановская), сестра Ильюши, приехавшая на курсы, спросила у Всеволода:

- Как вы дошли прошлый раз?

Он сверкнул глазами.

- Я вам никогда не прощу, Ольга Владимировна, прошлого воскресения.

Я смешалась.Вот она жизнь. По обыкновению я ничего не ела. С ума можно сойти. Наконец, пришла Надя. Я повлекла ее в мамину спальню, упала головой на комод и заплакала.

- Лека, я поговорю с ним, он верно не отдаст.

Но могло ли это помочь? Ах, отчего я не умерла...

Я спросила Всеволода:

- Дайте письма, когда же?

- Не дам!

Сердце шибко забилось. Я не понимала, что творилось вокруг. Я видела, что Надя говорила со Всеволодом. Нам удалось остаться одним, она зашептала:

- Нет, Лека, он не отдаст, он говорит, что это его единственная радость. Господи, Лека, он любит тебя!

Я запрыгала, завизжала. Черная головка Нины Разумовой заглянула в комнату. Боже, даже нельзя предаться радости!

- Что это ты, Лелек? - лукаво спросила Нина. Я молчала, Надя что-то сболтнула. Гости стали расходиться. С трудом удержала я Всеволода. И вот мы одни в комнате. Надя осталась тоже, Сережа что-то лопотал ей.

- Дайте письма.

- Нет.

Собрав все силы, я стала доказывать, что со мною Всеволод не будет счастлив.

- Я письма принес. Но если я их отдам,все будет кончено между нами... Хотя бы на полтора года? Так?

Тут силы мои не выдержали. Жить без него, одной? Это невозможно! Я не ответила. Он стал прощаться.

- Нам нужно серьезно поговорить. Я приду во вторник.

- Нет, придите завтра.

- Это будет неудобно.

Я согласилась. Нет, я не могу дать ему счастья. Мы слишком разные. Мне дорога в монастырь. Пусть будет счастлив он!

2. Понедельник. Скорее бы поговорить с Надей. Я быстро шагала по улице. Но, увы, Надя уже ушла. Как бешеная полетела я в гимназию. Я передавала Наде все свои мысли, придуманные за ночь. На большой перемене мы, потихоньку от Нины, ушли к Чернохвостовым и вызвали по телефону Всеволода. Он пообещал придти и просил, чтобы Надя присутствовала при нашем разговоре. Это мне не было приятно, но пусть хоть Надя заступится за меня. Ек.Ник. уже поджидала меня. Господи, переодеться не дадут, - пожалела я. В 6 часов позвали к обеду. Увы, мама, бывшая веселой весь день, стала шутить надо мною.

- Вот выдадим тебя замуж за всеволода, детей у вас будет штук 15... молдаванята, все попрошайки. 15 молдаванят, все вместе кричат, "бабушка Ай, конфеток дай", - говорила она сквозь слезы. (?).

Это взорвало меня. Ел.Конст. была молдаванянка, дурного ничего я не находила тут, но тон мамы подействовал на мои напряженные нервы, ударив кулаком по столу, я крикнула:

- Если ты не замолчишь, я моментально ухожу.

- И можешь убираться, нахалка. Посмотрим, как тебя муж будет обдувать.

Долго ходила я по улице. Посмотрела на часы. Было полдевятого. Всеволода не было. Как больно, как обидно стало мне. Пойти к Наде, поделиться своим горем. Но, о ужас! Надя уехала с Верой Фердинандовной. Слезы катилиссь из глаз. Было скользко, шел мокрый пушистый снег (?). Я упала на дороге, и чуть конка не раздавила меня. Мама не спросила, где я была до 10 часов, не спросила, хочу ли я есть. Я прошла в Вовину комнату и стала умолять его сходить поговорить по телефону, чтобы Всеволод немедленно пришел и принес тетрадь (другого предлога у меня не было).

- Очень нужно, - ответил Вова.

Слезы хлынули из глаз, я села на медвежий ковер и заплакала. Первый раз в жизни я не просила участия. Я не хотела показать, что страдаю. Вова заметил слезы и побежал за мамой. Она стала утешать.

- Господи, Олюша, охота тебе из-за всякого негодяя расстраиваться. Ну, Вова сходит, я пошлю, - говорила мама и еще хуже мучила.

Разве он негодяй! Зачем мама догадалась? И я поспешила оправдаться.

- Я не из-за него, мне нужно было видеть Надю, отдать тетрадь, а она уехала без тетради... Пусть хоть он принесет теперь ее.

Мама велела Вове идти. Через четверть часа он был дома и сообщил, что Всеволод отозван в полк.

- Разве в полку по ночам занимаются? Верно кутит, - уронила мама.

Господи, когда она перестанет меня мучить!

3. Вторник. Ночь провела я без сна. Это был какой-то бред, одна безумная любовь и отчаяние. Я то тряслась в лихорадке, то разметывалась в страшном бреду и жару. Все тело страшно чесалось. Я драла его беспощадно костяным разрезным ножом и ногтями. Казалось, голова разорвется от мыслей. Иногда я совершенно теряла сознание, а когда приходила в себя, чувствовала страшную слабость и холодный пот. Я не знала, что человек может так страдать!

Я все рассказала Наде. Решено было еще поговорить по телефону. Я едва дождалась большой перемены. Надя спросила Всеволода, где он был и почему не пришел. Он ответил, что было дело, а известить он не мог, так как вышло бы,что он обещал придти. Я взяла трубку.

- Отдайте мои письма.

- Не отдам.

- Хорошо. Я вас не хочу больше видеть, слышите!

- Леля, опомнись! - испугалась Надя.

- Не приходить? Хорошо! Хорошо!

Я повесила трубку и шатаясь пошла в класс.

- Что ты наделала? Он может покончить с собой.

Но я не хотела понимать.

Это были мои последние силы, они порвались. Уроки прошли скучно. Оставшись одна, я поняла, что наделала. И недолго думая, я написала письмо, полное унижения. Я просила только забыть, но даже не звала. Только в P.S. я приписала: "Конечно, я знаю, что не смею тебя больше звать, но я дома каждый день после пяти свободна".

Неужели он может простить все. Как страшно я виновата.

ГЛАВА 35. НАДИНА СУДЬБА

4 ноября. Среда. И он пришел. Да, пришел и простил. У нас был Радован, и мне удалось один момент только побыть со Всеволодом. (Описание).

5. Четверг. А тут вдруг подоспел второй роман, еще лучше, чем наш. Вечером прибежала Надюшка:

- Лека, он просит, чтобы я приехала, он болен, скажи, ехать или нет, иначе я моментально поеду, - залепетала она.

Я задумалась. Я знала, что Надя ничего нехорошего себе не позволит. Никто не узнает - отчего бы и не поехать. Брать от жизни все, что она дает. Они любят друг друга - да пусть идет.

- Поезжай, а если кто-нибудь когда-нибудь узнает, то я скажу, что это была я.

Надя поехала, а я легла спать... Я представляла, как они в объятиях друг друга наслаждаются любовью, и мне хотелось хоть один поцелуй сейчас, теперь.

6. Пятница. Но на другой день Надя рассказала мне, как она провела время, и я поняла, что она не целовалась даже. В комнате Сережи не было вина и не пахло табаком, - он бросил и пить, и курить! Вот это любовь! Да, я поверила в эту фантастическую любовь! О, как я была глупа и наивна!

- Он, верно, скоро сделает предложение, - заключила Надя.

- Не проговорись, смотри.

Обыкновенно Надя говорила все мне и Нине Чернохвостовой, но этот поступок сказала только мне. Мне стало больно, что Всеволод хуже какого-то Сережи. Как у них хорошо. Сначала полюбили, потом предложение, он все исполняет, что она хочет, - а у нас? Не узнавши мои чувства, вдруг предложение, пообещано много, но ничего не исполнено, на моем лице не один поцелуй, а, да что! Все прощено и разлюбить невозможно.

7. Суббота. Как-никак, а мы были счастливы и мечтали о будущем.

- Повенчаемся на одной неделе, будем ходить друг к другу в гости. А как ты уберешь свою квартиру?

- Мне все равно. Знаешь, Лека, я буду венчаться в совершенно гладком платье.

Нам не могло и в голову придти, что наше счастье может рухнуть. За Всеволода я не боялась. О нет. Он любит. А вот за Сережу я сначала не была спокойна, но потом успокоилась.

Он забежал к нам. Все нашли, что он похудел и побледнел.

- Что с тобою, - спросила я.

- Да вот, чуть не умер. Чуть воспаление мозга не сделалось, да случилось нечто, и я выздоровел, нервы успокоились.

Я сделала вид, что не поняла про Надю. Но когда мы остались одни, он сам вызвал меня на объяснение.

- Конечно, я никому не скажу, даже если не для тебя, то для Нади, - сказала я.

- Пожалуйста, можешь хоть всем говорить, ее же и осрамишь. Мне-то что? Я и не то выделывал, - засмеялся он, но мне стало грустно.

8. Воскресенье. И вдруг, когда они встретились, произошло что-то странное. Сережа не замечал унизительно Нади и только по необходимости говорил с нею. Надя начинала волноваться. Я старалась помочь, но ничего не могла сделать. Я забыла даже о Всеволоде. Увы! Сережа, который не мог жить без нее двух дней, теперь не захотел даже проводить ее. Надюшка пошатнулась, когда я передала ей слова Сережи. Отчего? Я не могла приложить ума.

9. Понедельник. Надя написала ему письмо, прося вернуть письма. Ее счастье длилось три дня! Она, вообще веселая и живая, присмирела. А тут еще неприятности с классом. Было задано французское стихотворение. Мне выучить было - что плюнуть, так как я совершенно свободно говорила по-французски со всеми мельчайшими оттенками, но большинство из девочек не говорили, стихи дались им трудно. Решено было не отвечать. Учительница вызвала двух выскочек - они ответили. Я отказалась. В журнале появился 0. Произошел переполох, и решили все отвечать. Подруги стали требовать, чтобы я отвечала, но я была слишком горда, чтобы играть комедию. Я знала, что 0 не имеет для меня значения, я слишком хорошо говорила, и учительнице нет расчета ставить мне плохую отметку, когда и так класс плохо учится. Я не хотела быть игрушкой класса и теперь просила отвечать всех, чтобы не попасться, как я. И вдруг отказалась отвечать Надя, за ней Нина Чернохвостова. Я возмутилась. Не ответь я одна - учительница поверила бы, что я не знаю, теперь же мы три не ответили - и вышли выскочки, а этого я совершенно не хотела. Все кричали, спорили. Я поняла, что поступила глупо, все девочки знали, и ниже 4 не было отметки. Я встала и извинилась, Нина за мною, но Надя заупрямилась и еще напала на меня. Не ответь весь класс, я бы не ответила и вина пала бы на всех, теперь - на нас троих. Я чувствовала себя виноватой. (Дальше идет пропущенная машинисткой длинная реплика учительницы, после чего О.В. отвечает и получает 5 вместо 0). После урока произошел "Содом и Гоморра"! Все орали, делились на партии. Я обвинила Надю, вышло, что она выскочка. Весь день класс галдел, как полоумные.

10. Вторник. Дома тоже выходили неприятности, и у меня появилось новое чувство - ужас. Не предчувствие ли это? Но что горевать заранее.

11. Среда. Пока хорошо. Всеволода я вижу два раза в неделю. У меня была Нина Разумова, я стала подпускать шпилечки, Всеволод тоже. И когда Нина собралась уходить, он подскочил и стал прощаться. Я опомнилась, но было поздно. Он почти крикнул:

- Раз я говорю, что мне надо уходить, значит, надо! Пустите, О.В., иначе я уйду не простившись!

Мама отстранила меня и очень холодно простилась.

- Мне нужно исправлять учебники для солдат, - оправдался он, но пошел проводить Нину, что отняло у него минут 45. Мама мне прочитала нотацию, что мои гости забываются. Я не могла сказать ей, что этот человек мне дорог и каждое худое слово про него рвет мне душу.

12. Четверг. Мне уже не было так тяжело, как раньше.

13. Пятница. Муки были только в первую минуту, но прошел день, другой, и мне стало гораздо легче.

14. Суббота. Я даже всей душой отдалась Надиному горю. У нас устраивали утро в честь Кольцова, а вечером два последних класса могли придти и танцевать. Надюшка написала Сереже, чтобы он пришел к 8 часам к гимназии и принес письма. Но его не было. Я вышла на улицу посмотреть его. По пути я зашла в часовню. Теперь в несчастии я обращалась к Богу. Я сама хорошо не знала, верила ли я. Напрасно я молилась, Сережа не пришел. Я страдала, как будто это меня обманули. Опять предчувствие засосало мне сердце. Ох! Что-то будет?

15. Воскресенье. Было оживленно и весело. Играли в "веревочку", в "кольцо", смеялись. Но едва схлынули взрослые, Надя и я стали метаться, на нас нашел прилив любви. Мне нужно поговорить со Всеволодом, любит ли он меня? Нужно было и послать Сергея к Наде, и попросить у него письма. Приехала Леля Дублянская, была Катя Извольская, нужно было занимать их, как редких гостей. Но я не могла. Мне нужен был один Всеволод. Кое-как Надя уговорила его придти в мою комнату. Я стала добиваться истины. Он молчал.

- Ты веришь мне? - спросил он.

- В том-то и дело, что не верю.

Он вздохнул.

- Через полтора года я сделаю предложение, а теперь лучше не будем говорить об этом. - Нетерпение и страх звучали в его голосе.

Вне себя я уцепилась ему за шею, но он с силой оторвал мои руки и вышел. Я окаменела. Я не слышала лепета Нади, не замечала скучающую Катю. Мое счастье тоже было кончено. Мне удалось только шепнуть Всеволоду, чтобы он пришел во вторник на угол Среднего пр. и Первой линии.

Уходя, Надя шепнула мне, чтобы проводил ее Сережа. Он презрительно посмотрел на меня, вынул из кармана пальто портсигар и, поднеся его почти к Надиному носу, зло крикнул:

- Ах, забыл! Табак!

Я опешила. Было ясно, что Сережа разлюбил Надю. И опять мне было не так больно, как прежде. Неужели я охладеваю ко Всеволоду?

16. Понедельник. Может быть, близость свидания облегчала меня?

17. Вторник. Я боялась, что Всеволод не придет. Я обманула маму, что иду за нотами, а потом пройду к подруге. На другой день меня должны были спросить по новой истории, а я еще не готовилась. Это значило для меня не получить отметки. А говорить со Всеволодом было о чем. Он охладевает, но мне было так больно расстаться с ним, что я решила просить дружбы, хотя пока я привыкну. А главное, стыдно было поцелуев. О! Если бы я знала, что он разлюбит меня, я бы не позволила поцеловать даже руку. Всеволоду что? Он, может, тридцать раз целовал каких-нибудь певиц, а мне испорчена вся жизнь, на мне пятно! Мне еще было обидно, что Ел.Конст. сидела в воскресенье с Надей. А что если она меня разлюбила?! У меня никого кроме нее нету после Всеволода! Она хоть изредка, да ласкает меня, а то никто не будет! И вдруг я увидела, как Всеволод слез с трамвая. Кровь в жилах моих застыла. Я пошла домой, не понимая зачем. Мы прошли почти квартал, когда он повернул голову и узнал меня.

Мы повернули к Черной речке. Хлопья снега носились в воздухе. Всеволод стал говорить о том, что случилось в полку, что я делала, но ни слова о любви. Не то было в Петергофе! Наконец я заговорила. Всеволод утверждал, что любит, просил ему верить, но даже эти слова выходили "горькими", а не радостными, как прежде. А я верила. Мне Становилось тяжело, я предложила идти обратно. Он согласился с "удовольствием". Недалеко от дома мы простились. Он поцеловал мою руку, т.е. лайковую перчатку, и поехал к себе.

18. Среда. На другой день я немного успокоилась, но к вечеру появилось предчувствие. Пришла Надюшка, мы поболтали, и все прошло.

19. Четверг. Страшная драма: мама открыла все про Надю, да и кое-что про меня.

Сидели за обедом Надя Румянцева, мама, Вова и я.

- Чем Сережа был болен во вторник? - спросила Надя Румянцева, пристально глядя на меня.

- Нет, ты лучше скажи, кто был у него? - перебила мама. Она допытывала, подробно описывая наружность Нади, - было видно, что ей все известно. Я нахально отпиралась. Тут пришла Надя.

Прислуга позвала меня на кухню, за дверью стояла Надя.

- Надюшка, мама все узнала! Господи, что делать? - залепетала я.

Надюшке было еще больнее. Ее любовь разбилась навсегда. Вечером мама вошла в мою комнату и села ко мне в ноги.

- Что я про тебя, детуся, узнала! Олюша, Олюша, вот не ожидала от тебя, - начала она ласково и жалобно. Мне папа сказал, что когда-то видел, как ты с Мышлаевским целовалась внизу, велосипеды что ли вы ходили смотреть, и вот папе показалось. Неужели это правда, Олюша?

- Нет.

Мама стала читать, что мужчина, который любит, не позволит компрометировать барышню. Она рассказала, что все знает про Надю от хозяйки, которая прочитала письмо к Сереже и увидела там нашу фамилию. Я отпиралась, но понемногу рассказывала, как Сережа умолял Надю полюбить его, как принес револьвер и угрожал, что убьет ее и себя. Я выставила в черном свете Сережу, а Надя вышла героиней. Мама и прежде на нее не сердилась, а теперь стала жалеть ее и вспоминать все плохое, что слышала про Сережу. Да и действительно Надя не была виновата. Не одно письмо прислал ей Сережа, в котором писал, что если она не приедет, он может умереть от воспаления мозга.

20. Пятница. Мама единственно боялась, что узнает Вера Фердинандовна, но Надя сама все ей рассказала. В.Ф. не рассердилась, она сама заплакала и только просила Надю не видеться с Сережей. Всю вину Надя взяла на себя. Тут и выказалась вся подлость моей души. Не у меня ли Надя просила совета, не я ли подсказала ей ехать, а теперь мне страшно было идти к В.Ф., сстрашно сказать, что Надя виновата меньше всех нас. Застенчивость моя взяла верх, и я вышла мерзкой. О! Если бы я знала, что Сережа не любит, я бы все сделала,чтобы охладить Надю. Мне оставалось страдать и сознавать низость своей души!

21. Суббота. Явился Сережа, и когда мама стала говорить ему, он отрекся от своих слов и сказал, что хотел только посмотреть, приедет ли Надя, что он ее никогда не любил и она ему не нужна.

- Я не привыкла к таким вещам. До сих пор я только имела дело с людьми честными, а не с негодяями и мерзавцами, - бросила я, когда мама заставляла Сережу говорить свои цели.

Он ничего не ответил и только повернул спину. ---------------------------------------------------------------------

ТЕТРАДЬ 9. НА ПЕРЕПУТЬИ

Часть 2
Книга 2 Главы 36-42

21. Суббота. В то время, как Надя и я были заняты своими романами, в противоположном конце Питера, у людей, которых я считала спокойными,появился тоже роман. Почему-то Лелю Дублянскую отпустили в субботу и воскресенье. Варвара Владимировна пригласила гостей: меня, Радована, Всеволода и еще одну барышню - Маничку. Теперь В.В. занимала две комнаты, обставленные собственной мебелью, и довольно обширные. Вечер начался хорошо. Поиграли в "шалости амура", посмеялись и сели за обед. Незаметно поднялась у меня со Всеволодом пикировка и дошла до дерзостей почти. Но это не мешало веселости настроения. Я посылала Всеволоду страстные объяснения в любви, то душераздирающие фразы. Он читал со спокойным лицом, но не отвечал. Это начинало меня раздражать. Мне хотелось немного любви, хоть одно ласковое слово. И вот он подал мне карточку. С трепетом я схватила ее и прочитала..... "У вас расстроены нервы, вам надо успокоиться". Этого я не ждала. Мне захотелось швырнуть карточку ему в лицо.

Когда Вс. и Радован уехали, Леля Д. рассказала, что Радован объяснился ей в любви. "А я и прозевала! Леля его отвергла: он уедет в Черногорию, она север, а он юг". Но для О.В. сейчас важнее свои чувства.

В воскресенье поехала лна в Казанский собор и молилась Богородице, чтобы Вс. любил ее.

Далее О.В. глухо пишет о каком-то плане, которым она поделилась только с Надей, но он рухнул из-за ссоры с матерью. "Мы обе виноваты. Я отделалась синяками, а мама поссорилась с папой и испортила ему настроение. Результатом вышло, что в воскресенье гостей не принимали". Вернувшись из собора, О.В. помчалась к хозяевам - звонить Всеволоду, чтобы не приходил (ожидавшимся вечерним гостям пошла объявлять об отмене прислуга Маргарита).

"Третью зиму я не просила у мамы прощения, все ссоры кончались миром". Догнав мать на улице, О.В. извинилась, мать прочитала нотацию, стали ожидать гостей, но Вс. долго не было. О.В. говорила с Радованом о Леле (но я не вполне поняла, все-таки я с другой планеты - Н.М.). О нем она пишет: "Очень славный, лучше всех моих знакомых. Вот отчего я не его полюбила".

Далее разговор со Вс., вернее, монолог О.В. Однако разговор переломился, произошло примирение.

"Вот и помогла моя молитва. Конечно, это было испытание".

О.В. успокоилась, старательно учится. Вечером у Дублянских Коля и Женя Черногубовы, а у Вс. полковой праздник. "Я ни минуты не забывала, что может быть в этот момент Вс. лежит под столом не в своем виде".

В понедельник не пошла в гимназию, слонялась по комнатам. Влетела Надя: ехать приглашать артистов на вечер в гимназию. Помчались к дяде Боре, в корпус. Его жена дала адреса. Кого нет дома, кто отказался. Певица согласилась петь, посоветовала пригласить ее знакомого баса. Виолончелист Епинатьев согласился, а на прощанье поцеловал девочкам руки. Потом попали к дирижеру, не зная, что он дирижер, а он не понимал, как может участвовать в концерте. Но он оказался славным, вынес О.В. и Наде свою полуторагодовалую девочку, стал писать письмо к знакомым. Потом по ошибке искали дом под номером не 14, а 146. Смеялись уже у дирижера, смеялись теперь вместе с пассажирами трамвая, пока искали нужный переулок, потом Надя приняла Финляндский вокзал за церковь и крестилась на него - опять общий смех. Начальница музыкальной школы пообещала прислать скрипачку, миссия была закончена, - но обнаружилось, что нет денег на трамвай, шли пешком через Тучков мост. Дома в 9.30.

На другой день рассказам не было конца.

Далее - подготовка к вечеру. Уроки были бесполезной тратой времени, их отменили. "Все закипело, задвигалось. Воздвигались парты, вырастали киоски, гирлянды овивали залу. Даже к дочери начальницы не питали вражды, она была просто Маруся... Дышалось легко, плохое настроение исчезло.

Мама жертвовала буфет (т.е. готовила бутерброды). Всеволод на вечер итти не хотел, так как умер великий князь Мих.Ал-др., и у военных был траур.

Грязные трепанные девчонки, залитые чернилами, теперь были нарядны в белых передничках, белых пелеринках, в крахмальных воротничках и галстучках всевозможных цветов (смотря по классу). Сердце билось, жизнь кипела ключом".

О.В. встречала мать Епинатьева, так как без билета ее не пустили бы. "Это была красивая женщина, но очень бедно одетая". Но когда Ольгу Влад. отозвали, madame Епинатьева ушла.

Вечер сошел хорошо.

"Дни потянулись серые". Один раз О.В. с мамой поехали к Мышлаевским: Ел.Конст. давно приглашала. (Она называла О.В. цыпленком и была ласкова с ней). Вс. спорил с дамами ("поругание солдат гвардии"). Потом О.В. в кабинете Вс., он показывает ей оружие.

О.В. рисует себе будущую семейную жизнь.

Надя предлагает сходить к гадалке, гадалка все говорит верно.

Рождество. О.В. делает визиты. Радован проводит праздники у Егорьевых. О.В. едет на вечер в морской корпус, там встречает свою подругу из Смольного. В воскресенье в гостях девочки, приходит и Вс., но ненадолго. Его мать поехала в Варшаву, он остался, будто бы для О.В., но не приходил.

Накануне Нового года у матери доктор поставил диагноз карбункул. Пока доктор делал операцию, О.В. выскочила на лестницу: она боялась крика. Гостей было человек семь, Вс. пришел поздно, с похорон товарища. Разговор с Сережей о Наде.

"Еще ни одна женщина не наставила мне носа. Я готов жениться, если она захочет, но ведь я ее не люблю".

Через Радована ("он один был мой друг") О.В. устраивает разговор с Вс., он холоден. Чокнулись. Потом кавалеры стали играть в карты на деньги, Сережа всех обыграл. Ужин. Вс. и Сережа пьют водку, выпивают всю, принимаются за вино. О.В. "пристает" к Вс.: когда придешь?

"Что-то принесет мне новый год?" (1910).

Предчувствие несчастья. Дома неспокойно. Прислуги съели какую-то булку, мама раскричалась и заплакала. Истерика. О.В. едет в Казанский собор, молится. По предложению Нади звонят Вс., но он спит, разговор с Радованом. "Я сделала дрожащий голос и просила притти его и Вс., так как я одна в квартире (о Наде не упомянудо), а должен притти доктор к маме..." Пойти к подруге-смолянке? Но ведь Радован придет. "Чтобы убить время, мы стали читать. Конечно, я не слушала. Мои мысли были далеко. Вышла мама в халате, забинтованная. Я попросила ее уйти. Она нарочно осталась. И вдруг неудержимые слезы вырвались из груди. Меня назло мучили. Надя: пошли Маргариту поговорить по телефону. "Обещались притти".

Не пришел, О.В. звонит сама, умоляет, плачет. Наконец Вс., недовольный, обещает притти в 10 часов. О.В. (расчетливо) говорит Наде, что Сережа ее не любит. Девочки идут на Петербургскую сторону, смотрят на окна Вс. на третьем этаже. Погасили свет, - ушли. Выходит Сережа. Свет в спальне горит. Напуганные пьяным, девочки возвращаются. Там Сережа. "Когда вы звонили, Радован сказал: чорт их побери, спать не дают. А Вс.: чего навязывается, не хочу ехать. Он лег вчера в пять вечера. Прислали меня, чтобы вы не звали". - Перепились в кабаке, - вставила мама.

Я бросилась к себе.

- Идем по телефону... Утоплюсь... Ради бога зови Вс.

Надя отрезвляет О.В.: ты сама даешь повод говорить, что навязываешься, на тебя плюют, а ты лезешь! Опомнись! Он тебя не любит, что ты лезешь?

О.В. села писать письмо Вс. "Мне казалось, что половина сердца оторвана". Письмо девочки оставили дворнику и пошли к подруге, Ольге Сорокиной. О.В. описывает гостей, непринужденную обстановку. Она танцует, играет. Поехали на Острова. Миша Чаплыгин в шутку объясняется в любви. "Было хорошо, весело. Конечно, я не могла папе сказать правду" (вернувшись).

Назавтра: "Какая безумная чудная жизнь!" - снова на Острова.

"Мне хотелось развернуться, жизнь била ключом". Катаются с гор на санях: "Вдруг понеслись с необъятной быстротой в каком-то бешенстве".

Поехали на Стрелку, играли в снежки.

"Не люблю ли я его?" (Мишу).

В сочельник под Крещенье пришел Радован. Я холодно обошлась с ним".

В вечер Крещенья разразилась буря. Пришли Вс. и Радован, прошли к маме, стали кричать. О.В. пропустила момент, когда Вс. ушел.

"Мне хотелось кричать, убить всех, сердце рвалось".

Надя: ты виновата, все испортила письмом. Разговор с Надей, я бы сказала, мировоззренческий. О.В.: "Есть, нет ли Бога, я не знаю, но есть что-то высшее, что создало мир, если не всемогущее существо, то многомогущее. Все к лучшему. Раз человек живет, значит должен жить, исполнить предназначенную цель. А не нужный больше - умирает.

"Мама, как женщина неуравновешенная, нападала на Всеволода. Были собраны самые мелкие провинности (заочно).

Радован пригласил на черногорский вечер. Меня мама не пускала за то, что к Сорокиной я не надела красное платье. Мама не была с характером, но страшно упряма. Я решила извиниться, но сейчас же после вечера поссориться...

Мама сама хочет, чтобы я ехала, но нужна формальность.

Я торжествовала, что сумела - обошлась без "прости": Я больше не буду высовывать тебе язык, а ты меня возьми.

Разговор с Сережей. "Это была совсем чистая детская душа. Все его кутежи были лишь форсом, дурной привычкой, душа же у него была золотая.

Те же вопросы о религии, что Сереже, я предложила соученицам, которых было 31. Они отнеслись с насмешкой. Отрицательно отвечали и мужчины, один Сережа сознался, что он глубоко верующий.

Меня потянуло к Сереже... или я его люблю?

Едут на черногорский вечер, до этого - о новом платье. "Я бесилась, хлопала в ладоши". Но Радован сказал, что Вс. не будет на вечере. "Даже платье показалось мне противным". Однако: танцевала вальс. Оказалось, что не было "ни одного такого выдержанного туалета, как моего. У Лели тоже очень хорошее платье, но оно не было последним криком моды, так как было шито еще до Рождества (это январь! - Н.М.). Мы с Лелей не сидели ни минуты, без устали танцуя. Даже национальные танцы. А все-таки было больно сердцу.

О.В. написала письмо: назначила Вс. свидание на катке. "Принес, что обещал". Препираются, что друг другу отдадут, что нет. "Вы соблаговолите отдать перчатку". - Что это за тон? - Вежливый... Вот вы сами должны понимать, что чувству не прикажешь. У меня не хватало духу сказать в ноябре, что я охладеваю. Я человек честный, если вам будет нужна моя помощь, вы можете рассчитывать, мы останемся друзьями".

Я не страдала. На меня напало оцепенение. Я ела с аппетитом, но как-то машинально (по-моему, характерно!).

Письмо от Радована: успокаивает.

Так жестоко были обмануты мои надежды.

ГЛАВА 38. Ровно год длилась наша любовь, от 2 января по второе. Весь день я прорыдала. Мама узнала обо всем, но откуда? Я же отпиралась. Она слышала, как денщик говорил прислуге: "Наш барин бросил вашу барышню, теперь у него другая, из ресторана".

Уж не влюблена ли я в Радована? Я отвечала нет. Он любит Эрну, а я Вс., это давало мне больше смелости называть его другом. Но вот опять встало. Мы с мамой пошли на лекцию о Черногории. Подошел Радован "с горящими черными глазами". Идут с лекции, мать рассказывает Радовану о свидании ("тараторила без умолку").

О.В. заболела, не пошла в гимназию. Забежала Надя: через Нину Чернохвостову каждый ее шаг известен Вере Фердинандовне. Я решила приласкать Нину :все подруги от нее отшатнулись за то, что она сплетничает. Нина хорошая по натуре, только не развита и тупа.

Радован просит О.В. уговорить отца ехать в Черногорию.

На журфиксах стало оживленнее. Появился Ефим Глотов, он учился в Павловском училище. Офицер Б.К.Маслов, жгучий брюнет, но (!) смирненький. Его брат Гриша, студент, вроде Квазимоды, но веселый. Еще морячки, офицерики ("мизерные"). Олечка Сорокина была из бойких. Ел.Конст. хотела мириться, но мама не хотела слышать. Наконец, папа ее уговорил.

Игры были оживленные: кошки-мышки, море волнуется, веревочка. Но ни веселье, ни смех не захватывали меня. Я не жалела Вс., а себя: пропала моя невинность. Для меня пропал идеал. Теперь я не могу так искренно любить. Разговор с Надей: "Мне его любви не нужно. Он бесконечно ниже меня... Все мужчины стали мне противны, я сомневалась даже в искренности Радована.

Надя молча показала записку: "Милая Надя! Я заплатила за тебя в гимназию и пансион, и в четверг ты можешь не приходить домой. Вещи пришлю сама. В.Ф.". Написала, побоялась сказать!

Как? Надю в пансион? К этим поповским дочкам? Попасть в их гнездо с его низкими интересами, с его "мещанским счастьем"? За что это?! А что же зять, на которого Надя молилась?

- Я им отомщу! Я ему такое письмо напишу, пусть помучается! В.Ф. не может мне простить какую-то ложь, не знаю какую, я им все рассказала. А все Чернохвостовы! Мне Ел.Дм. (мать Нины) говорит: "Расскажите мне все, попросите моего совета, я могу все устроить". Если от нее зависело, она могла не допустить меня до пансиона. Вообще, они мне объявили, что я испортилась с тех пор, как оставила Нину и подружилась с тобою!

- Однако Нина ко мне охотно ходит!

Как раз Сережа участвовал в любительском спектакле, мы собрались пойти, но В.Ф. не пустила Надю. Я пошла попросить ее сама. Она была взволнована, я успела заметить ее слезы. Неужели В.Ф. любит Надю? Отчего они не могут ужиться? Она осталась непреклонно.

С Надей в пансионе готовят уроки. Принесли Надины вещи. О.В. помогает ей устроиться (постелила кроватку).

Я верю, что половиннка моей души у Нади. Хотя мне строго запретила Надя Румянцева даже думать об этом, назвала это каким-то (не помню, кажется) депотологическим явлением, но я остаюсь при своем. Всю эту зиму мы жили неразрывною жизнью.

ГЛАВА 39. Старый друг. Появился Тоник ("Антон Анатольевич - закричала Маргарита"). Но тут пришла Ел.Конст. "Мне казалось, что это Вс.". Пошла к Наде. Надя страдала. Я решила еще сходить к В.Ф.

Рассказ Тоника. Он спрашивает солдата-финна: Научились по-русски говорить? - Никак нет. - А со мною же говоришь? - Нет, не говорю.

О.В. рассказала Тонику историю своих отношений с Вс. - Простите, кузина. После вашего отказа Вс. был болен? Вы можете смело сказать, что Женя негодяй. Вс. не был болен, у него была другая история. Я его пожурил. Когда-нибудь расскажу вам все.

Все это О.В. передала Наде. Она сказала: "Смотри, ты ведь деньги дала Жене".

У Лели Дублянской. Как ее мама пыталась солгать начальству, да неудачно.

Тут еще мне удалось узнать низость родной матери. Она следила за мною, когда я была на катке. Вот почему она знала даже то, что и Надя не знала. Никогда мама не была мне так противна, как в этот раз.

Тоник: Если бы я знал, что вы так разволнуетесь, я бы ничего не сказал. А Женя подлец. Вс. не имел права думать о женитьбе, Женька это отлично знал.

- Отчего же он не может жениться?

- Так, не имеет права.

Отец не позволил? Что же слушать отца. Какая-нибудь неизлечимая болезнь? Но он не бережется, не принимает лекарств. Да он сам говорил, что дай Бог всякому такого здоровья. Тут что-то не ладно.

Но сама О.В. чувствовала себя плохо, и доктор объявил, что острое малокровие и переутомление, грозящие перейти в туберкулез. Родители заволновались.

В воскресенье гости. "Скажу по секрету, я ушила юбку и подложила платок на впалую грудь".

ГЛАВА 40. Крейцерова соната. "Меня не подготовили к жизни! И вот мне пришлось встретиться с жизнью, и она победила, моя чистота пропала,на моих устах было наложено страшное клеймо первого поцелуя! "Крейцерову сонату" заботливые родители поспешили спрятать от меня. Как я была глупа! Теперь я никогда не выйду замуж. Раньше, слушая Ренэ, я решила не выходить замуж. Но кто-то сказал, что долг женщины - быть матерью. И я решила, что исполню долг. Но теперь я нашла истину - я останусь девственницей. Но я почти безумно люблю детей. Отлично разбираюсь в их психологии. Возьму на воспитание крохотную девочку и усыновлю! Я очень странная! Там, где другие находят обыкновенные вещи, я вижу стыд. Да, я останусь старой девой. Но от этих мыслей О.В. отвлекают крики (это ночью). Мчусь в спальню. Мама сидит на кровати в страшной истерике, посылая проклятия папиной родне. Надя Румянцева и Вова уговаривают маму. В углу папа вытирает кровь за ухом. Он шатается от усталости. Володя со слезами на глазах бросается то к маме, то к папе. Я возмущаюсь. Ведь папу побили, обидели, а Володя просит его уйти. Я отвешиваю Володе оплеуху. Все летит. Попадает и Наде. Папа защищает меня, но это меня возмущает. Никогда папа не ударил и не ругал маму. Я ненавижу бешеную больную женщину, готова ее убить. Наконец, все расходятся. За что я била Володю, он так старался всех успокоить. Ничем нельзя помочь, это закон природы".

Вечером О.В. в театре, а вернувшись застает скандал. Опять драка, крики. "Но едва я остаюсь в своей комнате, мне опять жаль маму, Вову, себя.

Мама берет меня на вечер в гимназию Володи. Там скучно.

Надя Румянцева взяла меня на концерт Скрябина. Автор худенький, тощенький, жалкое впечатление. Может быть, я не привыкла к новой музыке...

В воскресенье пришел Вс., собралась молодежь. Я подпускала шпилечки... теперь на его месте была пустота. Как в книге бывают вырваны страницы, так в моей жизни вырван год".

На улице встретился Вс., О.В. вместе с Ниной свернула за угол. И раскаялась: он теперь торжествует.

На вечере в Павловском училище было ужасно весело. Был Великий князь Константин Константинович - исполнилась моя мечта.

Гатчинский вечер. Поехала с папой. Мои мысли сосредоточены на Вс. и Георгии Эльвенгрене. Всю ночь он мне снился. Неужели я люблю его? Да ведь после "Крейцеровой сонаты" нельзя любить! Но мне не было противно думать о мужчине. Даже все они получшели на мой взгляд.

Иметь наваждение с Эльвенгреном? Наша первая встреча была очень фатальна. (Описание). Я себя ненавидела, но не могла оторвать перо от бумаги и писала, писала, писала: Георгий, Жорик и т.д.

О.В. заболела, сидит дома. Собак и кошек чистят отрубями, и она чистит свою голову. Потом невозможно отруби вычесать. "Глупая моя голова!"

Олег говорит, что Эльвенгрен несимпатичный тип. Но папа ставит ему 12! (высший балл). (Независимось этих категорий О.В. не замечает).

Об отце - наоборот, О.В. проницательна и чутка.

"Да разве папе можно дать 40 лет! Полных 60, и только присмотревшись видишь, что это лицо не старика, а страдальца. И папа еще мог шутить, остроумно, со свежестью юноши. Целыми днями над бумагами, ездил на лекции, и опять бумаги, и для чего? Чтобы семья "веселилась". Он двигатель, на котором держится наша семья. Я не помню, когда папа был последний раз в театре. Гостей своих он не принимает, сам не ходит в гости, и все для нас. А мы? Даем ли ему покой, бережем ли его силы? Нужны деньги, он дает, нужно платье, он покупает, нужно ехать на вечер, он едет, скучает, разыскивает кавалеров, и сидит потом за работой до рассвета. Нервничает ли мама, он успокаивает. Мы так привыкли к этому, что требуем без мер и границ. Бедный папа! А на меня нападают, что я жадничаю. Я только правильно веду хозяйство. А деньги летят так быстро!

Приближались экзамены. Надя, Маруся Савельева и я занимались вместе.

Я поехала в оперу с мамой, книги остались развернутыми на столе. Шла "Валькирия", пел Ершов, но я так устала, что заснула.

...Гости разошлись, остались Ел.Конст. и Вс. Он стал почти безобразен. Фу, как он противен.

Бегаю весь день из магазина к портнихе и обратно. Кое-как попадаю к всенощной, исповедуюсь. Платье не готово. 17 лет япричащалась в белом платье, а теперь придется в форме. Ну да ничего.

День рождения (27 марта). Все должно сиять. (Описывает разгром в комнате, я думаю, что преувеличивает, но кто знает?). Как гадко, мерзко! Совсем по-мещански. (Этот эпитет повторен трижды).

Вероятно, мое звание потомственной дворянки не жалкая формальность, а есть в крови. У меня аристократическая душа".

Дальше - Маргарита плохо погладила пелеринку. Дальше - для меня неясно: О.В. выходит на улицу, и "со струей воздуха в меня врывается рой бешеных диких звуков. Я бегу домой, сбрасываю шубу и шляпу, и уткнувшись лицом в подушки, рыдаю..."

Пришли подруги. Жорик пришел. Входит вахмистр эскадрона Геништа. Его О.В. дальше называет "Земной Бог". Потом сотник казак Сердюков. Танцы (безумные, страстные).

Приходит Вс. с матерью. Разговоры. Казак приглашает в четверг на карусель: "Ваш папаша согласился". В его голосе мольба, зубы сверкают, глаза широко открыты.

Сережа представляет смешного господина. "Штафирка". (Дальше не о нем).

Страстные взгляды перевожу я с одного на другого.

Вс. подходит чокаться. Какое чужое, противное лицо.

Где же Жорик? Бегу на лестницу. Волшебная улыбка появляется на его губах. (Рассказывает, что он сел в лужу лимонада).

Уходят. Я припадаю лбом к стеклу. По двору проходят Жорик, Земной Бог и казак. Отчаяние охватывает меня. Зачем он ушел, но к кому из трех относится это "он", сама не знаю. (Невзирая на отчаяние, интригует Всеволода с помощью Ефима). В седьмом часу расходятся все.

Жизнь бьет, кипит! Жить! Жить!

Наутро Надя. О.В. огорчена, что казак объяснялся в любви Наде ("пусть бы, лишь бы я не знала"). Идут звонить ему по телефону. Как его зовут? - Дм.Ал-др. - Фи, как по-мужицки - Митька. Будем звать его Димик.

Димик, Земной Бог и Жорик стоят передо мной. На пустом уроке я изо всех сил бегаю по залу, но чего-то не хватает.

Карусель. На душе страшно гадко. Неужели в Володиной гимназии будет так же скучно?

На вечере О.В. замечает, что потеряла веер слоновой кости, платочек от бабушки, шарф. Танцы, цветы. Но все это штафирки, шпаки. Если меня (позже) спрашивали, было ли весело, я презрительно корчила мину и отвечала: штафирки.

Все мужчины разделились на военных, больших (взрослых) и шпаков. Я любила военных, относилась снисходительно к взрослым и ненавидела шпаков.

Я капельку полюбила студента Шуру Калинина. И как ни странно - Радована. Жорик, Дима, Земной Бог расплылись. И вдруг я поняла, что начинаю любить Шуру, а чувство к Радовану не увеличилось.

Но несмотря на то, что в сердце появлялись роман за романом, голова моя работала: предстоят последние экзамены.

ГЛАВА 42. Пасха. Заутреня, пошли с Сережей и Шурой. Я колола его метко и больно, как колола Всеволода! Но зачем? В моем смехе начала слышаться горечь. До обеда я дотянула, но после не могла выдержать. Мне хотелось, чтобы Шура любил меня. Я не выдержала и ушла к Леле Дублянской. Придя домой, О.В. мечется: выходит к гостям, запирается у себя... "Мне хотелось повторять его имя до безумия. Но ведь я его не любила же?".

Наутро как рукой сняло.

Вс. не пришел. Я сердилась. Кроме того, он взял у нас 25 руб. еще на Рождество и не отдавал. Я его ненавидела, презирала.

Разговор с Радованом о Вс. "Жаль, что я не выбрала себе Радована, он лучше Шуры. Нет, Шура лучше!

Я чувствовала, что все мое существо любит Вс. Разбита жизнь... Из моей груди вырывался смех, и этим смехом я заглушала крик сердца. Хоть бы влюбиться в Шуру". Но Надя рассказывает о нахальном поведении Шуры. "Вот еще мужчина, в котором я разочаровалась. Остался один Радован. Пусть скорее уезжает из этого притона цивилизованного разврата.

Действительность с наглым смехом скалила зубы.

Петя Маслов приносит экзаменационные задачи. Сидят в саду, рассказывают каждый про свою первую любовь (Петя и девочки). "Голос задрожал, выступили слезы. Мною начало овладевать какое-то безумие.

- Мстить! Я мстила и еще буду! Никогда не прощу!

Петя доказывал, что мстить не надо... Долго думала я над Петиными словами, и вдруг решила простить и помириться".

А параллельно - экзамены. "Классная дама ходила и поправляла ошибки, а М.А. и учительница усердно занимали депутата".

Телефонный разговор с Вс., перемирие. Разговор с ним дома у Нади: "О.В., время залечит". - Что мне время. Вот прошло четыре месяца, а я все еще страдаю. Мне все безразлично. На-днях с мамой случилась истерика, она просила нож, чтобы убить себя, а я смеялась.

Я чувствовала, что любовь возвращается с каждой минутой, обжигает затянувшиеся раны. С моих уст срывались самые жестокие упреки.

"Вот, О.В., ваши колкости способствовали охлаждению чувств".

"Простить", - проносилось в голове, но я продолжала ожесточенно:

- Я с полупьяной компанией отправилась ночью на Острова, вот до чего вы меня довели.

Всеволод встал: "Я ухожу. В воскресенье не приду".

Он ушел вместе с Надей, О.В. проводила до ворот и смотрела вслед.

- Господи, Надежда Илларионовна, она стоит, она простудится!

Ночью пришла мысль : дать Вс. деньги, чтобы он отдал папе долг. Это будет доказательством прощения. Прежний идеал воскрес.

Мама уезжала на два дня в Финляндию. Припадок. Побои, толчки (при Наде). В воскресенье - Вс. с матерью, оба на лето разъезжаются. Тайком от отца О.В. поехала на вокзал. Вс. провожает ее. Она говорит, что все простила, а потом предлагает деньги. Вс. тронут и соглашается взять их. Приедет за ними из лагеря.

О.В. с Надей провожают полк, Вс. видит их, кланяется.

Дома О.В. готовится к экзамену по Закону Божьему. "Тексты не запоминались. Невыносимые рыдания рвали грудь, но слезы не лились. Страшная любовь бушевала в груди, разрывала сердце".

Но нужно выучить все билеты, потому что в году не было отметок, а были отказы. На экзамене достался как раз невыученный билет. Каким-то чудом ответила - батюшка забыл, что по истории церкви она не отвечала вообще.

А Вс. за деньгами не приходил... О.В. у гадалки, потом обходит пешком несколько церквей - молится, чтобы Вс. полюбил ее.

Предстоит экзамен по французскому. У Володи есть товарищ, который прожил все детство в Париже. "Я решила покрутить его немного и воспользоваться его знанием французского языка": попросила написать несколько сочинений, так как экзаменационные темы были известны.

Ссора с Ниной Чернохвостовой, ее возмущает О.В.

Экзамен по французскому, учительница под нажимом М.А. ставит отметки несправедливо.

Пришел Петя помочь по физике. "Я уже начинала думать, что дружба между мужчиной и женщиной может быть". Но Петя стал любоваться Надей.

Окончены экзамены. Золотая медаль у Нины Разумовой, серебряная у Нади. У О.В. никакой, "потому что начальство заранее распределило дипломы... Я погоревала и плюнула".

В Курск или в Крым ехать на лето? Решено - в Крым, к тете Варе Пузановой, на полный пансион.

Тем временем жизнь сделалась невыносимой: погода плохая, ноющий папа, мама вечно кричит на прислугу, на папу, на О.В. "Все мы опустились до мерзости. Пищу рвали руками, все текло. Ни белья, ни скатерти, ничего не было чистого, по комнатам валялся хлам. У папы неприятности по службе, хозяйством никто не заведует, деньги летят, кругом ад". Несколько раз выезжали с подругами за город, но редко, потому что сопровождать приходилось папе. Скорее в Курск! Но мама не собиралась. Я решила ехать одна - скандал. Надя и Петя чуть не нотацию мне прочитали. Родители отпустили, но... Они любили меня, но грубою животною любовью. Боялись отпустить одну до Москвы, забывая, что каждый день в закопченном сыром Питере принесет мне вред, подорвет уже расшатанный организм". О.В. проявила решительность, родители нехотя помогли, она уехала. "Мне было жаль папу и маму, и слезы катились по моему лицу".

В Москве О.В. остановилась у тети Муси. Описывает ее дочку Мусю ("крошечный извилистый ротик"). Целый день О.В. постепенно приучала девочку к себе, потом поехала к тете Лиле, папиной сестре. Она служила в окружном суде и временно жила у Ягужинских.

"Пять лет назад виделась я с Ягужинскими. Мне живо вспомнились бабушкины похороны, три моих кузена. Теперь Володя поступал в университет, Коля перешел в Строгановское училище, а Миши не было дома... Я узнала, что Таня Егорьева, которая играла на арфе в московском концерте, теперь получила место от консерватории в Пятигорске играть в оркестре и получает 75 рублей жалованья.

Надя проезжала через Москву и задержалась. Отправились обозревать Москву. На колокольне Ивана Великого я качнула один язык, - гул пронесся над Москвой.

Утром я была уже в Щуклинке. В этот же день приехали мама с Вовой и тетя Муся с семьей. Приехал Вас.Ив.Клименко, бывший Сережин репетитор. Он ехал в Симеиз, меня было решено отправить с ним. Я плакала, умоляла, но мама сказала: "Тебя нужно вымуштровать, ты стала несносна". Запрягли серого Ваську, взвалили мои вещи и поехали на вокзал.

НО ДАЛЬШЕ, неведомо почему, следующая тетрадь, которой Роман присвоил 10-й номер, начинается с истории Черногории и поездки в Черногорию. Хронологически пропущено немного: 9-я тетрадь кончается датой 13 июня (1910). Историю (гл.44а) я пропускаю, тем более, что это не оригинальный текст О.В.

Продолжение дневника О.В.Егорьевой-Сваричовской

Воспоминания Н.Е.Миклашевской об О.В.Егорьевой-Сваричовской

Главная страница сайта

Страницы наших друзей

Последнее изменение страницы 15 May 2023

Сайт журнала "Тёмный лес"

на сайте "Тёмного леса":

Из архивов Гаров и Миклашевских

Ольга Егорьева

ДНЕВНИК

Предисловие Н.Е.Миклашевской

Об ОЛЬГЕ ВЛАДИМИРОВНЕ ЕГОРЬЕВОЙ-СВАРИЧОВСКОЙ

Ольга Егорьева

Копии с моего дневника до 17-й тетради

"ОЛЬГА" или "ЖИЗНЬ ПРОЖИТАЯ НАПРАСНО"

История в 6 частях

ТЕТРАДЬ N1

МОИ МЕЧТЫ И ЗАТЕИ

История одной девочки

Посвящаю русским девочкам

1907 г. 10 октября

Предисловие

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ I

ОТ АВТОРА

1905 г.

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3 "Институтское обожание"

ГЛАВА 4. МАРИНОЧКА

ГЛАВА 5. ПРОСТИ, О ИНСТИТУТ!

ГЛАВА VI. МЫ В БЕРЛИНЕ

ГЛАВА VII. ДРЕЗДЕН

ГЛАВА VIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ

ГЛАВА IX. ДУСЯ И ЕЕ ГЛАЗКИ

ГЛАВА 10. ДЕДУШКА

ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ II

Оглавление 3-й тетради

СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВА 25

ГЛАВА 27. УРОД и ТЕЛОМ, и ДУХОМ

Глава 28, ПРОДОЛЖЕНИЕ

II-ая часть

КНИГА ВТОРАЯ. КУРСК

ГЛАВА 33. КРЫМ

Глава 34

ГЛАВА 35. НАДИНА СУДЬБА

ТЕТРАДЬ 9. НА ПЕРЕПУТЬИ

Часть 2 Книга 2 Главы 36-42

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОДЕЛИТЬСЯ:

Сайт журнала
"Тёмный лес"

"ОЛЬГА"
или
"ЖИЗНЬ ПРОЖИТАЯ НАПРАСНО"

ГЛАВА 3
"Институтское обожание"

Часть 2
Книга 2 Главы 36-42