Страницы авторов "Тёмного леса"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Был уже поздний, предполуночный час, когда Комаров, засидевшийся у Сергея, стал собираться домой.
В окна билась мутная тьма, зябко вздрагивали от её тупых ударов стёкла, и подумать было страшно о том, что пришёл срок расставаться с гостеприимным уютом этой маленькой квартиры, розовым островком света и тепла в гудящем мраке январской ночи.
Он медлил, он тянул время. Пил не торопясь давно остывший чай, недовольно поглядывая на часы, с каждой минутой понимая: сколько не сиди, а уходить всё равно придётся.
Уже вторые сутки он не был дома, а потому представлял себе, с каким неудовольствием встретит его жена, в любой миг готовая к схватке суровая воительница, будто и на свет рождённая только для того, чтобы вечно со всеми сражаться и всеми повелевать. Она отлично знала, где муж провёл эти двое суток: Комаров позавчера позвонил ей в партком завода, где она работает главным воспитателем несознательных рабочих в духе морального кодекса строителя коммунизма, уча их трепетно любить Родину и её мудрое партийное руководство во главе с Великим Ленинцем. В её задачи входит также прорабатывать тех членов партии, на которых их жёны пишут жалобы, и она копается в чужом грязном белье с каким-то поистине садистским удовольствием.
Комаров предупредил её, чтобы она не ждала его домой, потому что им с Сергеем нужно к понедельнику оформить несколько стендов, отражающих героический труд городской парторганизации, а это значит, что работать придётся и ночью. По тому ледяному молчанию, с каким она выслушала его слова, нетрудно было догадаться, какая встреча ожидает его по возвращении домой. Вот почему он медлил теперь, досадливо хмурясь и без всякого удовольствия допивая свой чай.
На улице было ветрено и холодно. Асфальт покрыт ледяной коркой, по которой текли струи снега. Едва ступив на тротуар, Комаров поскользнулся, упал на колени и до крови оцарапал правую ладонь. Выругавшись, он встал, поднял упавший с плеча этюдник и поспешно огляделся: не видел ли кто-нибудь его падения?
Вокруг не было ни души, будто всех людей, как опавшие листья, вымело с улицы студёным ветром, царапавшим лицо мелкими колючими снежинками. При каждом его порыве протяжно взвизгивали тонкие прутья пирамидальных тополей и уныло гудели провода. Пустынно было и на трамвайной остановке. Фонари излучали неестественный тускло-голубоватый свет. Двумя отливающими льдистым блеском полосами уходили вдаль, постепенно сближаясь, рельсы. Длинные струи снега шелестели по асфальту, стекая за край площадки, где на глазах рос сугроб. Ветер задувал снизу в штанины, забирался под пальто и пиджак, и у Комарова скоро заледенели ноги и поясница. Не согревала даже выпитая водка. Хотелось курить, но сигареты кончились, а попросить их у Сергея он забыл, и теперь надо было терпеть до самого дома.
Наконец, громко звеня и светясь оранжевыми окнами, выкатил из-за поворота трамвай. Комаров вскочил в пустой прицепной вагон и сел на переднее сиденье, запахнув на озябших коленях полы пальто и спрятав руки в карманы. Вагон тронулся, поплыли мимо пятиэтажки, курящиеся снежным дымом сосны, здание кинотеатра "Другар", построенного болгарами, широкий, светящийся огромными окнами универсам, похожий на океанский лайнер, сверкнули на миг в просвете между домами колючие, словно льдинки, огни телевизионной вышки на вершине невидимого во тьме Машука.
Комаров, опять подумав о том, что дома его ожидает неприятная встреча, вполголоса выругался. Вспомнил уют Сергеевой квартиры и жену его, маленькую, подвижную толстушку Майю, у которой всегда припасено для мужа и его друзей приветливое и ласковое слово, и позавидовал Сергею: уж он-то никогда не сомневается в том, что дома ждут его с нетерпением в любой час дня и ночи. Вот и сегодня, когда они, чуть живые от усталости после тридцати шести часов изнурительной работы (эти партийные боссы, как всегда, ухитряются дать задание художникам в самый последний момент, и тогда приходится работать без отдыха, как в лихорадке) пришли в квартиру Сергея, Майя встретила их так радостно, будто они не стенды рисовали, а вернулись из долгого путешествия куда-нибудь в пустыню Гоби или в Антарктиду: приготовила вкусный ужин, даже бутылку водки на стол поставила. А вот его высокоидейная подруга жизни сейчас, наверное, приветственную речь для мужа готовит, по словарям самые злые и обидные слова выискивает. Ну и устроит же она ему встречу!
Впрочем, сегодня она зря будет стараться: ему не до препирательств, бог с ней, пусть беснуется, сколько влезет, а ему сейчас одно лишь нужно - выспаться как следует.
А ведь начало их совместной жизни совсем иным было. Женился на ней он по любви. Она была тогда тоненькой, хрупкой девушкой, на редкость скромной и застенчивой, легко красневшей по всякому поводу. Однако понадобилось совсем немного времени, чтобы обнаружилось, что за этой тихостью и скромностью скрывался характер взрывчатый, необузданно властный, не знающий компромиссов. Вскоре на заводе, где она работала инженером, избрали её секретарём комсомольской организации, а через несколько лет, оценив её деловые качества, произвели в секретари парткома. Руководство завода высоко ценило её за умение красиво отчитаться перед вышестоящими партийными органами и за способность очаровать членов любой комиссии, приезжавшей на завод, устроить для них первоклассный банкет, нагрузить их ценными подарками и заморочить им головы до такой степени, что они уезжали, так и не найдя никаких недостатков в работе завода. Рабочие побаивались её за крутой нрав и беспощадную прямоту. Привыкнув повелевать на работе, она стала безжалостным тираном и дома. Возражать ей было всё равно, что свинью стричь: шерсти никакой, а визгу не оберёшься.
Комарову не раз уже приходила в голову мысль, что лучше с нею расстаться наконец, да только дочь-шестиклассницу бросать жалко было, хотя и она уже усвоила манеру матери разговаривать с отцом, как с человеком недостойным уважения.
Вагон трамвая, громыхая и покачиваясь, катил по пятигорским улицам, и от убаюкивающей качки, от однообразного перестука колес и выпитой водки Комарова незаметно сморил сон. Когда вагоновожатая резким металлическим голосом объявляла по радио очередную остановку, он просыпался и, едва трамвай трогался, опять погружался в тяжёлую дремоту.
Когда она объявила его остановку, он ошалело вскочил на ноги и бросился к выходу прежде, чем успел что-нибудь сообразить. Дверь распахнулась, и он оказался на мостовой. Трамвай пошёл дальше, тепло светясь окнами в синеве ночи, и тут Комаров увидел в заднем окне до боли знакомое женское лицо. Оно уплывало, отодвигалось вдаль, черты его, и без того неясно различимые за обындевелым стеклом, всё больше размывались, смазывались, но Комаров голову готов был дать на отсечение, что видит в устремлённом на него взгляде выражение глубокого, почти болезненного сострадания, безграничной жалости, и сердце его сжалось от внезапно нахлынувшей тоски и тревожного предчувствия беды.
С сухим треском вспыхнула над вагоном синяя молния, ослепив Комарова, а когда он стал опять видеть, ни лица в окне, ни самого трамвая уже не было.
- Кто бы это мог быть? - напряжённо думал он. - Где я видел раньше это лицо? Да и было ли оно на самом деле, или померещилось со сна?
Комаров шагнул на тротуар - и тут случилось неожиданное: земля вдруг поплыла у него под ногами, и он непременно упал бы, не подвернись ему под руку какой-то невысокий металлический столбик, за который он успел ухватиться.
- Что за чёрт! - выругался он. - Вот это я набрался!
И тут он с удивлением обнаружил, что тротуар движется и несёт его куда-то. Поразило Комарова и то, что снега ни на тротуаре, ни на мостовой нет. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Оглядевшись по сторонам, он с изумлением, граничащим с ужасом, обнаружил, что находится в совершенно незнакомом ему месте. Он не видел привычных с детства одноэтажных домиков Горячеводска, обнесённых высокими заборами. Вокруг громоздились неизвестно откуда взявшиеся совершенно немыслимые здания, какие ему раньше приходилось видеть лишь в телепередачах да на фотографиях: похожие на космические ракеты, гигантские ступенчатые сооружения, подобные знаменитой пирамиде в Чичен-Ице; причудливые конструкции, напоминающие творения Оскара Нимейера, Ле Корбюзье или братьев Весниных - конус, пирамида или куб, поставленные на вершину и неизвестно каким чудом удерживающие равновесие, гигантские трёхгранные призмы или насаженные на стержни диски и шары, и всё это светилось, мерцало мириадами разноцветных огней; по стенам домов бежали длинные надписи из светящихся иероглифов, нисколько не похожих ни на китайские, ни на древнеегипетские, ни на письмена народа майя. А над всем этим великолепием сияло фиолетовое небо с двумя небольшими лунами и огромным числом звёзд, среди которых он не нашёл ни одного знакомого созвездия.
- Да что же это? - спросил он себя вслух. - Куда я попал?
А движущаяся лента тротуара продолжала нести его мимо странных небоскрёбов, высоких пальм и зелёных газонов. Стало жарко - Комаров снял пальто, а потом и пиджак.
"Это мне снится, - подумал он. - Но какой странный сон: всё как наяву! Надо хорошенько ущипнуть себя - и всё сразу ясно станет". Он сильно ущипнул себя за руку - и против ожидания почувствовал боль. "Ничего не понимаю. Выходит, и боль присниться может?"
Вдруг он увидел за стеклянной стеной проплывающего мимо здания огромный зал и в зале этом - хаотически движущуюся толпу людей в ярких, необыкновенного покроя костюмах - по-видимому, карнавальных, сшитых из блестящих разноцветных тканей.
- Надо у кого-нибудь спросить, куда это меня нелёгкая занесла, - вслух подумал Комаров. - Я же не на самолёте летел, а на трамвае ехал. Не мог же меня трамвай в другой мир занести!
Он отпустил металлический столбик, за который держался, (столбик этот двигался вместе с тротуаром), сделал несколько шагов в сторону проплывавшего мимо здания, но внезапно его завертело, словно в водовороте, да так быстро, что, не сумев удержать равновесия, он взмахнул руками и упал на бок, больно подвернув ногу. Этюдник с грохотом отлетел в сторону.
Чуть не плача от боли, он лежал, ощущая щекой жёсткое ребристое покрытие тротуара, а мимо глаз в узкой щели проплывали один за другим яркие огни. Он заглянул в эту щель - любопытство оказалось сильнее боли. За ажурной решёткой внизу виден был бассейн с зеленоватой водой и множество барахтающихся в нём обнажённых мужских и женских тел.
"А моя одежда?" - вдруг встрепенулся он и сел озираясь. Ни пиджака, ни пальто нигде не было: по-видимому, он выронил их на соседнюю, более быстро бегущую дорожку, и теперь их унесло кудато. Не было и этюдника.
"Вот это номер! - огорчился он. - Как же я буду без документов в чужом городе? Да меня первый встречный милиционер в каталажку отведёт!"
И тут же в голову пришла успокаивающая мысль, что огорчаться нелепо, потому что всё это просто снится ему, и стоит только проснуться, как сразу всё исчезнет: и небоскрёбы, и эскалатор, и боль в лодыжке, и выяснится, что он сидит, как и сидел, в вагоне трамвая, с каждой минутой приближаясь к дому.
Однако сновидение всё никак не исчезало. Он попытался встать - боль в ноге опять повалила его на движущуюся ленту тротуара. Боль была самая натуральная. Да и царапина на ладони всё ещё саднила и сочилась кровью.
Потом он подумал: "А что, если это не сон? А вдруг произошёл какой-то пространственновременной сдвиг - из тех, о которых так любят толковать писатели-фантасты, и я, в недобрую минуту выскочив из вагона, оказался где-нибудь в Юго-Восточной Азии, в Африке или Южной Америке, а трамвай, как ни в чём не бывало, катит сейчас себе по Пятигорску в депо?"
Куда же его занесло? Похоже, это тропики: стройные пальмы с их веерообразными кронами, какие-то неизвестные Комарову деревья с блестящими кожистыми листьями и большими яркими цветами, звучащие над головою пронзительно-резкие голоса неведомых птиц.
Комаров перекатился с движущейся дорожки на другую, более медленную, с неё - на газон, сел на мягкую траву, прислонясь спиной к тёплому шершавому стволу пальмы, и, сняв ботинок, ощупал ступню. Ногу опять обожгла сухая боль.
- Вот чёрт! - выругался он. - Только разрыва связки мне не хватало!
Когда боль немного утихла, он, отложив ботинок в сторону, стал осматриваться.
Да, пожалуй, это Южное полушарие. Иначе чем объяснить то, что на небе не видно ни одного знакомого созвездия. Нужно отыскать Южный Крест. Он, говорят, очень заметен. Но мешают огромные здания. Небо здесь какое-то необычное: не то тёмно-розовое, не то фиолетовое, по-видимому, от обилия света на улицах.
Что же это за город? Сингапур? Гонконг? Найроби? Или, может, Рио-де-Жанейро? Но тогда на каком языке сделаны все эти надписи? В какой стране, у какого неведомого народа могли родиться эти поразительные иероглифы, похожие на диковинных птиц, спокойно и плавно парящих над землёю? На какой-то миг Комарову показалось, что достаточно ему совсем немного напрячь свой ум - и он поймёт глубокий и загадочный смысл этих таинственных знаков и уяснит себе, куда он попал. И тогда всё сразу станет на свои места. Но нечто неведомое, невыразимое словами мешало сделать это усилие, мысли беспорядочно метались в голове, и не было сил собрать их воедино и сложить из них, как складывают из кусочков смальты мозаику, ясную и чёткую картину. Всё здесь было чужое, непривычное, не похожее на тот мир, в котором Комаров жил до сих пор: и фантастическое нагромождение уступами карабкающихся в небо зданий, и переплетающиеся раскидистыми кронами пальмы, и движущиеся тротуары, и вращающиеся диски на углах кварталов (именно на один из таких дисков и ступил, зазевавшись, Комаров, в результате чего вывихнул ногу), и эти загадочные надписи, и странный светильник в виде сплошной стеклянной трубы, неизвестно каким чудом без всяких опор протянутой вдоль улицы и налитой матовым белым светом.
"Надо дождаться трамвая и проехать по улицам, - подумал Комаров, - должно же здесь быть советское консульство". Он посмотрел на мостовую и, к своему удивлению, не только трамвая, но даже столбов с проводами и рельсов не увидел. Только, дробясь, сверкали на гладкой серебристосерой мостовой, сделанной, по-видимому, из какого-то металла, разноцветные огни реклам. "А где же трамвай? - удивился Комаров. - Не почудился же он мне? Я отлично помню, как выскочил из него, а он дальше пошёл. Самый обычный трамвай чехословацкого производства, каких в Пятигорске много. И лицо в окне хорошо помню. Куда же рельсы подеваться могли? Будто никогда их и не было!"
Автомобилей тоже не было видно, зато катились по улице невиданные прозрачные шары с подвешенными внутри лёгкими кабинами из стекла, в которых сидели мужчины, женщины, дети. Шары эти двигались плавно и беззвучно, и в круглых боках их сверкали разноцветные огни. Во всём этом было нечто нереальное, фантасмагорическое, не укладывающееся в рамки обычного разума, и, как это иногда бывает, показалось на миг, что когда-то нечто подобное он испытал во сне или увидел в фантастическом фильме, а может, даже в какой-то другой, прежней жизни.
И вдруг где-то на окраине его сознания забрезжило тусклое пятнышко света - некий смутный намёк на догадку. Пятно это становилось всё ярче, всё крупнее, постепенно оформляясь в ясную и чёткую мысль, и мысль эта была настолько ужасна, что волосы зашевелились у него на голове.
- Господи, да где же это я? - дрожащим и прерывающимся голосом спросил он себя, схватившись за голову. - Неужели и вправду на другой планете? Но ведь это абсурд, такое только в фантастических фильмах случается. Все эти искривления времени-пространства я всегда досужей выдумкой считал. Выходит, я ошибался?
Он закрыл глаза и тряхнул головой, надеясь прогнать наваждение, однако странный мир, окружавший его, не исчез. И тогда он понял окончательно, что случилось непоправимое, в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.
Очнувшись, он обнаружил, что лежит на мягкой, ласкающей тело постели. Казалось, ложе его мерно покачивается, словно палуба корабля. Тихая музыка звучала в ушах, подобной музыки он никогда раньше не слышал и долго понять не мог, на самом деле звучит она или это только грезится ему.
- Ну и сон мне приснился! Привидится же такое! - сказал он вслух и засмеялся счастливым смехом человека, избавившегося наконец от мучительного кошмара.
Он открыл глаза - всё вокруг озарено было ярким светом. Вверху сияло бездонное голубое небо, в ногах шелестели набегающие на берег волны. Он ощутил запах соли и йода, по телу его пробежал прохладный, ласковый ветер.
- Откуда море? - Он вскочил с постели как ужаленный. - Боже мой, да где это я?
Под ногами лежал толстый пушистый ковёр золотисто-жёлтого цвета. Он был нагрет солнцем и приятно щекотал босые подошвы. Край его незаметно переходил в песчаный берег, на который с тихим шипением накатывала прозрачная волна и отступала, оставляя на песке влажный след.
Комаров поднял глаза: перед ним сверкал морской простор и розовые птицы парили над водой.
По сторонам возвышались голубые стены, в одной из них было широкое окно, за которым громоздились белые, розовые и оранжевые небоскрёбы. Он подошёл к окну. Далеко внизу длинными рядами двигались бесчисленные прозрачные шары, а выше, над кронами пальм, пролетали диковинные аппараты, похожие на пресловутые "летающие тарелки".
Только сейчас Комаров обнаружил, что он совершенно гол. Он сел на своё ложе и закрыл лицо руками. Значит, всё то, что он видел вчера, не было сном. Видно, и в самом деле случилось что-то невероятное, и какая-то сила зашвырнула его на чужую планету.
Сколько раз мечтал он, чтобы легенды о космических пришельцах оказались правдой. Как хотелось ему, особенно в юные годы, когда он увлекался чтением фантастических романов, побывать на далёкой планете! И что же? Теперь, когда это случилось, ему хочется только одного - скорее очутиться в родном городе, в своём стареньком домике, сложенном из самана отцовскими руками ещё перед войной, холодными зимними вечерами сидеть, как обычно, у настольной лампы, читая книгу, рисуя или листая какой-нибудь альбом по искусству и слушая свист ветра за окном.
Он открыл глаза - моря больше не было. Теперь перед Комаровым расстилалась безбрежная красная пустыня; горячий ветер, налетая порывами, наметал на край ковра сверкающие кристаллики сухого песка. Какая-то хищная птица кружила высоко в небе, высматривая добычу. Яркое солнце стояло в зените, и Комаров ощущал, как лучи его накаляют волосы на голове и обжигают кожу.
- А, понял: это такой телевизор! - воскликнул Комаров. - Это для того, чтобы путешествовать, не выходя из дому! Удивительно, как это они ухитряются передавать запахи, жару, прохладу? - Он ещё раз осмотрел комнату. Кроме ложа, на котором он спал, в комнате ничего не было. Стены были белые, матовые; ни картин, ни обоев Комаров нигде не обнаружил. Даже дверей найти не удалось. "Одного понять не могу, - размышлял он, - как я мог очутиться здесь? Хорошо помню, как на газоне сидел, потом отключился. Кто меня сюда доставил? И что это: больница, тюрьма или сумасшедший дом?"
Он зачем-то ощупал лицо и обнаружил с удивлением, что оно гладко выбрито, от двухдневной щетины не осталось и следа. Волосы были шелковисто мягки, будто кто-то вымыл их, пока он спал. Он был совершенно гол, и одежды его нигде не было. Но более всего его удивило то, что нога не болела, и даже поверить трудно было, что вчера он серьёзно повредил её, упав с поворотного круга.
А на огромном - во всю стену - экране медленно таяло, исчезая в выцветающей лиловой дымке, жаркое пространство пустыни и наплывал из этой туманной дали какой-то смутный шум - подобие лёгких шелестящих вздохов, шуршания листьев под слабым ветерком, шороха осыпающихся песчинок, тревожного ропота дождевых капель, - и по мере того, как нарастал этот сложный, удивительно земной и оттого милый сердцу шум, неясно проступало сквозь горячее марево хаотическое нагромождение скал. Широким потоком низвергался сверху ревущий водопад, молочно-белая пыль поднималась из глубокой расселины, сверкающими каплями оседая на ворсинках ковра и прохладной влагой освежая тело Комарова.
"До чего же всё у них натурально получается! - подумал он. - И как это им удаётся? Это тебе не наш телеящик, где всё плоско и серо".
Тут он вспомнил, что совершенно гол, и надо найти хоть что-нибудь, чем можно прикрыть наготу. Он обошёл всё помещение, но не нашёл ни простыни, ни полотенца, ни клочка ткани. В двух местах он обнаружил небольшие углубления в стенах, похожие на двери, только как их открыть, когда на них нет ни малейшего подобия дверной ручки, он так и не смог сообразить. "Но ведь должны же здесь быть и другие комнаты, ну хотя бы ванная и туалет!"
Он вернулся к стене-экрану. На месте водопада была уже другая картина. Теперь это был сад, в котором мужчины и женщины собирали какие-то диковинные плоды. Справа видна была высокая цилиндрическая вышка из блестящего металла, и на ней стоял часовой с короткой чёрной трубой в руках. По-видимому, это было оружие. Интересно, кто эти люди? На рабов или заключённых они не похожи: нарядно одеты, непринужденно переговариваются друг с другом и весело смеются. Да и часовой смотрит не на них, а в противоположную сторону: видно, охраняет их от каких-то врагов.
Вдруг Комаров спиною почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся - у противоположной стены стояла невысокая стройная девушка, черноглазая и черноволосая, одетая в голубое платье, открывающее левое плечо. Когда и как она вошла в комнату? Комаров присел за невысокое ложе, на котором провёл ночь, и почувствовал, как краска заливает его лицо: девушка увидела его без одежды. Однако, к его удивлению, она нисколько не смутилась. Сделав успокаивающий жест, девушка произнесла длинную фразу на каком-то певучем языке, в котором преобладали гласные звуки. У Тура Хейердала и Бенгта Даниельссона Комаров читал, что на подобном языке разговаривают жители Полинезии.
- Извините, не понимаю, - сказал он. - Скажите, где я? Как я попал к вам? Вы говорите по-русски?
Ткнув пальцем себя в грудь, девушка произнесла короткое слово:
- Айя.
Он понял, что она назвала своё имя и, сделав тот же жест, представился:
- Вадим.
Айя дружелюбно улыбнулась, подошла к стене и приложила к ней ладонь. Бесшумно сдвинулась в сторону небольшая панель, и за нею обнаружилось несколько рядов разноцветных клавишей. Она нажала одну из них. В стене открылась небольшая дверца, из неё девушка достала два металлических обруча с вставленными в них крупными кристаллами, поочерёдно вспыхивающими разноцветными огнями; один надела на голову Комарова, другой - на свою. Вадим догадался, что это - аппарат для обмена мыслями, о котором с давних пор мечтали писатели-фантасты. Девушка мысленно сообщила ему, что вчера специальная служба подобрала его на улице в бессознательном состоянии, привела в порядок и доставила сюда, в квартиру Айи.
"Но почему именно сюда?" - удивился про себя Комаров. Оказывается, в этом городе существует такой порядок, при котором одинокая женщина и одинокий мужчина должны жить вместе для продолжения рода, а поскольку муж Айи погиб в опасной экспедиции, ей необходимо ещё раз выйти замуж. Он узнал также, что здесь не принято стесняться своей наготы, и вспомнил виденный им вчера бассейн, в котором плавали обнажённые мужчины и женщины.
Как будто в подтверждение переданной Вадиму мысли Айя расстегнула круглую фибулу из блестящего жёлтого металла, её платье с мягким шелестом упало к ногам, и девушка предстала перед Комаровым во всей прелести своей наготы. Сбросив сандалии, сняв с головы обруч и распустив длинные волосы, она подошла к стене и нажала голубую клавишу. Из стены выдвинулась круглая прозрачная кабина, Айя вошла в неё, дверь сама задвинулась, в то же мгновение сверху хлынули струи воды, и вскоре её тоненькая фигура растворилась в облаке пара.
Через несколько минут она вышла оттуда уже с сухими волосами, чёрным потоком струящимися вдоль спины, и жестом пригласила Комарова войти в кабину. Никогда не испытывал он такого блаженства от душа: всё его тело обволакивала тёплая расслабляющая влага, неведомый тонкий аромат вливался в лёгкие. На место ошеломлённости событиями вчерашнего вечера пришло странное спокойствие. Было такое ощущение, будто всё, что случилось, и должно было случиться, и теперь ему остаётся только привыкнуть к новой жизни. Главное - понять, как он сумел попасть в другой мир, на какую-то далёкую планету - в заурядном городском трамвае? И, поскольку исправить уже ничего нельзя, хотя бы узнать, что это за планета, на которой он так неожиданно очутился, что за люди её населяют, почему они внешне так похожи на землян?
Земная жизнь показалась ему вдруг нереальной, словно была всего-навсего полузабытым сном, - и его жена, с её расположенностью к мелкому тиранству, и дочка, успевшая усвоить манеру матери высокомерно относиться к нему, и держиморды-критики, дружно и злобно ругавшие его за увлечение формализмом в ущерб коммунистической идейности, и вечные очереди в магазинах, и хамство продавщиц, озлобленных на назойливых покупателей, спрашивающих товары, которых только для самих партийных и советских чиновников едва хватает.
Комаров даже не заметил, как перестала литься вода и нежные струи тёплого воздуха высушили его кожу и волосы. Он вышел из кабины с ощущением необычайной лёгкости во всём теле и удивительного спокойствия. Айя опять надела ему на голову всё тот же переливающийся огнями обруч.
Теперь она была одета в золотисто-жёлтое платье, ниспадающее до колен красивыми складками. Его тоже ждала готовая одежда: нечто вроде комбинезона из блестящей ткани оливкового цвета и свободная рубашка без воротника из того же материала. Он понял, что, пока принимал душ, с него сняли мерку и сделали ему одежду.
Потом они пообедали в уютном зале, расположенном на нижнем этаже, куда они спустились в прозрачной кабине лифта. Еда оказалась вкусной и питательной, хотя он так и не смог понять, из каких продуктов она приготовлена. Удивило его и то, что никакой платы за обед с них не взяли. Ещё более удивительным показалось ему отсутствие желания курить. Видно, вчера ему сделали какую-то прививку, избавившую его от потребности в табаке.
После обеда движущийся тротуар отвёз их в какое-то огромное здание, где низенький старичок учёный, похожий на гнома из сказки, надел на голову Комарова шлем из лёгкого металла, немного повозился у небольшого аппарата, что-то бормоча себе под нос, и Вадим неожиданно погрузился в глубокий сон. К этому гному они ездили потом несколько дней подряд, и вскоре Комаров с удивлением обнаружил, что легко понимает речь местных жителей и даже сам умеет разговаривать на их языке. Похоже, что научили его этому в состоянии гипнотического сна.
Теперь он знал, что планета, на которую он попал, называется Эдда. Существует предание, будто далёкие предки её нынешних обитателей раньше жили в каком-то другом мире, пока не напали на них жестокие и сильные враги, которым они не смогли противостоять. Тысячи людей погибли в сражениях, и в конце концов оставшиеся в живых решили уйти с родных плодородных земель в горы. Много дней устало брели они по широкому ущелью, вдоль бурной реки, ворочавшей огромные камни. Но однажды их накрыл непроглядный туман, а когда они вышли из него, то оказалось, что нигде никаких гор нет, куда-то подевалась и река, а перед ними расстилается неоглядная равнина с высокой травой и странными, невиданными деревьями. Вечером же обнаружилось, что на небе нет ни одного знакомого созвездия, зато вместо привычного одного большого спутника висят над ними пять маленьких. Даже самые старые и опытные люди не смогли понять, что с ними случилось: то ли это их планета так изменилась, то ли они непонятным образом оказались на другой.
Пришлось приспосабливаться к новым условиям жизни. Для защиты от хищных животных соорудили высокий частокол, построили хижины, крытые пальмовыми листьями. В первые годы жизни на новой планете многие погибли от голода, кое-кого растерзали хищники, но из века в век численность населения росла, строились новые посёлки, ставшие в конце концов огромными городами.
Вскоре Комаровым всерьёз заинтересовались учёные. Его обстоятельно расспрашивали о мире, в котором он жил прежде, об обычаях жителей его планеты, их одежде, занятиях, технике. Однажды его попросили нарисовать самые яркие созвездия, которые видны на небе его планеты. Он изобразил Большую и Малую Медведицы, Орион и Кассиопею. Это вызвало у членов комиссии оживление. Оказалось, что на стене одной из пещер, где обитали древние жители Эдды, были изображены именно такие созвездия, а это означает, что Комаров прибыл из того же мира, из которого прибыли и они.
Вадим спросил, не случалось ли здесь в прошлом появления людей из других миров. Оказалось, что однажды, давным-давно, жителей города удивило какое-то нелепое существо, ехавшее на диковинном тонконогом животном. Несомненно, это был человек, такой же, как и эддовцы, но одежда на нем была почему-то сделана из железа. Он умер, прожив здесь всего несколько лет, но так и не сумел овладеть языком жителей Эдды, поэтому выяснить, откуда и как прибыл он сюда, учёным не удалось.
"Так это же средневековый рыцарь был!" - по-русски воскликнул Комаров. Однако объяснить учёным, кто такие рыцари, ему не удалось: в их языке не было слова, соответствующего русским словам "воин", "ратник", "боец", "витязь", потому что ни войн, ни оружия они не знали. Труба же, которую он видел в руках у часового на вышке, как выяснилось, не была орудием убийства, а служила для отпугивания хищников.
Не было на планете и преступлений. Комарова это удивило. Учёные пытались растолковать ему, какими средствами удалось добиться этого, но, чтобы понять их разъяснения, ему не хватило словарного запаса. Похоже, что применялись какие-то прививки, с самого раннего возраста избавлявшие человека от агрессивности. Воровства же не было потому, что на планете давно уже нет ни денег, ни магазинов, и всё, что человеку нужно, он бесплатно получает на дом. Всё производится машинами, которые обслуживаются специалистами, а вот в сельскохозяйственных работах участвует всё взрослое население по очереди.
"Ну прямо роман Чернышевского "Что делать?", - подумал Комаров. - Книга, конечно, чертовски нудная, но её в школе изучают, потому что там про коммунизм написано. Правда, коммунизм убогий какой-то: орудия труда примитивные, посуда алюминиевая, а живут герои романа в общежитиях. Ни хрена себе, счастье! Спасибо: я в общежитии пожил в своё удовольствие: соседи вечно грызутся, пакостят друг другу, пьяные драки, по утрам в туалет в очереди стоять надо!" Здесь же люди живут совсем иначе. У каждой семьи большая квартира со всеми мыслимыми удобствами, не так, как в "хрущёвках". У них красивая, разнообразная одежда, пища вкусная и питательная, и в развлечениях нет недостатка.
Дома Комаров подобных благ не видел. Коммунизм, обещанный к 1980-му году, так и не состоялся. Напротив - жить стало ещё труднее. А в последнее время дело до того дошло, что даже по талонам почти ничего не купишь. Комарову ни разу в жизни не пришлось побывать за границей: туда выпускали не всякого, только того, кому доверяли партийные власти. Да если бы его каким-то чудом и выпустили, доходы его даже в соседнюю Болгарию съездить не позволили бы. А вот теперь он неожиданно для себя оказался не просто за границей, а в совершенно другом мире, на планете, отстоящей от Земли, может быть, на миллионы световых лет. Здесь - тропики. В полдень солнце стоит над головой; на улицах растут пальмы и ещё какие-то вечнозелёные деревья и кусты; над цветами жужжат полчища насекомых, какие земным энтомологам и во сне присниться не могут; кроны деревьев полны птичьих голосов, не похожих на голоса известных Комарову земных птиц. Люди, живущие на Эдде, ничем не отличаются от землян. Они наверняка попали сюда именно с Земли, потому что трудно поверить, будто где-нибудь ещё во вселенной могла зародиться разумная жизнь в точно такой же форме, как на Земле. Да и средневековый рыцарь, в давние времена неожиданно появившийся здесь, явно был выходцем из Западной Европы. Теперь Комаров уже не сомневался в том, что гдето есть пространственно-временное окно, открывающееся между двумя мирами время от времени.
В первые дни на чужой планете Комаров изнывал от безделья. Местные жители между поездками на работу в поля и сады проводили время в развлечениях. А пойти здесь было куда: к услугам горожан были библиотеки, театры, где роли исполняли не живые артисты, а их трёхмерные голографические изображения, музыкальные салоны, стадионы, бассейны.
Постепенно он привык к новому образу жизни. Печалило его лишь то, что не было возможности заниматься живописью. Но однажды он получил по почте потерянные в тот злополучный вечер, когда он так неожиданно оказался здесь, пальто и шапку, пиджак и документы. Но самое главное - ему вернули этюдник. Зимняя одежда здесь была ни к чему, пиджаков тоже никто не носил, никаких документов у эддовцев не было, а вот этюднику Комаров обрадовался: ему давно уже хотелось написать портрет Айи. Он уже любил её, красивую, добрую, ласковую. Свою земную жену он никогда не вспоминал, да и вся прошлая жизнь как будто подёрнулась лёгкой дымкой и нисколько не волновала его: что было, то быльём поросло.
Он нашёл всё необходимое для работы: плотную ткань, рейки для подрамника, материалы для грунтовки холста. Портрет Айи он написал за одиннадцать сеансов. Никогда ещё не работал он с таким вдохновением, и портрет получился превосходный: мерцание света на нежных щеках, весёлый взгляд тёмных глаз, густые пряди волос, оттеняющие матовую кожу обнажённых плеч. Он подумал, что уж теперь художественные критики, для которых даже "импрессионизм" - бранное слово, едва ли смогли бы обвинить его в формализме.
Постепенно удивительный покой наполнил его душу. Никогда ещё не жилось ему так хорошо. О жизни на Земле ничто не напоминало ему, и порою даже казалось, будто и родился он здесь, на Эдде, среди спокойных и добрых людей, среди невероятно красивой растительности, под этими незнакомыми раньше созвездиями. Он уже любил этот мир, полный чудес. Даже странная архитектура перестала казаться ему странной, а толпы гуляющих нарядных людей не удивляли его: и Пятигорск всегда был полон отдыхающими, слоняющимися по улицам. Казалось, ничто не нарушит этого душевного спокойствия и не заставит его пожалеть об утраченной жизни на Земле.
Но однажды лёгкий вечерний ветерок принёс откуда-то до боли знакомый запах. Это был аромат сирени. Откуда он взялся здесь, ведь сирень в городе не растёт? Может быть, запах этот всего лишь почудился ему? Но что-то вдруг переменилось в нём, какая-то горячая волна омыла всё его существо, и он задохнулся на миг от острого чувства одиночества в шумной весёлой толпе, ставшей чуждой и неприятной, хотя всего несколько мгновений назад он был счастлив своей принадлежностью к ней.
С этого вечера им овладела ностальгия. Вспомнилось ему прочитанное в детстве стихотворение "Емшан", кажется, Майкова - о половецком хане Отроке, которому достаточно было вдохнуть запах полыни, присланной ему братом, и никакая сила уже не могла удержать его на чужбине, хотя жил он там в невиданной роскоши, и он вернулся в свои скудные, но такие милые сердцу полынные степи.
Подобное случалось с Комаровым и раньше: иногда какой-нибудь знакомый запах, или случайно услышанная мелодия, или брошенное кем-то в толпе слово невольно воскрешали в памяти давно забытое чувство либо до боли знакомую картину прошлого. Вот и сейчас вспомнились ему заснеженные улицы Пятигорска, слепящее зимнее солнце между домами, розовые кружева утренних деревьев, искры инея, сыплющиеся в морозный солнечный день с ярко-синего неба, чёрные пятна галок и грачей, нахохлившихся на ветвях.
С этого дня начал он писать пейзажи родного города, повторяя по памяти свои прежние картины: Машук, "весь в белом, лишь в огненных пятнах берёз", как сказал о нём поэт; город, залитый летним солнцем; хмурое осеннее небо и пёстрые блики вечерних огней, отражённых в мокрой мостовой. Всё это стало теперь ему так дорого, что часто, работая над картиной, он чувствовал, что какая-то петля сжимает горло и жгучие слёзы выступают на глазах.
Его картины, выставленные Айей в одном из небольших общественных залов, заинтересовали горожан: им никогда не приходилось видеть снег и они расспрашивали художника, что означает этот белый налёт на земле, на деревьях, на крышах домов. Диковинными казались им автомобили и трамваи, самолёт, тянущий за собой серебристый след.
С каждым днём тоска по родине становилась всё острее и мучительнее. По вечерам его тянуло из дома на ту улицу, где он так неожиданно очутился, соскочив с подножки трамвая. В нём теплилась слабая надежда: а вдруг однажды случится чудо - трамвай появится вновь, светясь жёлтыми окнами и призывно звеня, и Комарову удастся вскочить в вагон и опять оказаться в родном городе.
Но вечер проходил за вечером, а по улицам по-прежнему катились нелепые прозрачные шары с людьми внутри да ехали на движущихся лентах тротуаров нарядные горожане. И напрасно он вглядывался вдаль - ничего похожего на трамвай он так и не увидел.
Он стал мрачен и неразговорчив. Напрасно Айя звала его в бассейн или в театр, он лежал в постели, заложив руки за голову, и молча смотрел в потолок. И однажды Айя не выдержала.
- Ты больше не любишь меня? - спросила она со слезами в голосе. Он очнулся от мрачных раздумий и ответил вопросом на вопрос:
- Почему тебе в голову такое пришло?
- Потому что ты молчишь и всё время думаешь о чём-то.
Он посмотрел на неё - в глазах её стояли слёзы, и у него больно защемило сердце от любви и жалости к ней. Он понял вдруг, что хотел бы весь свой век прожить с этой женщиной, доброй, любящей и ласковой, но только не здесь, не в этом благополучном, чуть ли не стерильном мире, где ничего не происходит, а на Земле, в его пыльном, неблагоустроенном, не очень удобном для жизни, но таком милом сердцу городе.
Он встал с постели и обнял её за плечи.
- Айя, - сказал он, - ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю!
- Тогда почему же ты так холоден со мной? - спросила она.
- Это ностальгия. Ты не знаешь этого слова. Так у нас тоску по родине называют. Тебе она незнакома, потому что ни ты, ни другие ваши горожане далеко от города своего не уезжали. Вы живёте в замкнутом мире и даже не знаете, что такое снег, хотя и на вашей планете он наверняка есть на полюсах.
- А что, там, откуда ты попал на Эдду, жить лучше, чем здесь?
- Нет, живётся там похуже, но это моя родина, и я к ней привык. Здесь хорошо, но всё это - чужое для меня. Всё, кроме тебя, Айя.
- И ты хочешь вернуться? Я знаю: ты потому и ходишь на главную улицу, что надеешься сесть в трамвай, о котором рассказывал мне.
- Ты права. Но это невозможно. Трамвай больше здесь никогда не появится. Вчера я это окончательно понял и решил: больше не буду туда ходить. Но тоска по родине - это такая болезнь, что быстро не проходит. Потерпи немного, Айя, всё наладится. Всё проходит - рано или поздно.
Но день сменялся новым днём, а тоска не проходила.
Однажды после работы в саду за городской стеной они возвращались домой. Солнце, как он по земной привычке называл здешнее светило, уже скрылось за горизонтом, и как-то сразу стемнело. Он знал из книг, что в тропиках и на Земле темнеет очень быстро. Он предложил Айе подняться на ближайшую из башен, стоящих вдоль высокой металлической ограды, окружающей город, чтобы на улицы не могли проникнуть хищники. На западе зажглись звёзды, и Комаров, выбрав самую яркую из них, решил про себя считать ее Солнцем. Он понимал, что земное светило находится так далеко отсюда, что едва ли видно даже как звезда четырнадцатой величины, но ему нужно было что-то такое, на что можно смотреть, думая, что где-то там, поблизости от этой мерцающей точки, летит в пространстве такая далёкая и такая милая сердцу планета Земля.
Теперь он каждый вечер ехал к этой башне и стоял на её площадке, не спуская глаз с этой яркой звезды, висящей над бескрайними чужими полями, пока она не скрывалась за линией горизонта.
Айя понимала мужа и ни разу не упрекнула его за это. Она знала, что однажды он успокоится и перестанет по вечерам ездить к городской стене, как перестал ходить на главную улицу в надежде вскочить на подножку трамвая, едущего где-то в миллионах световых лет отсюда по городу, которого Вадим никогда уже не увидит. И в то же время она понимала, что от своей ностальгии он не избавится до конца жизни, только со временем она перестанет быть такой острой, как сейчас.
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"
Последнее изменение страницы 31 Oct 2019