Страницы авторов "Тёмного леса"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Утро в понедельник выдалось прямо-таки великолепное. За открытым окном ликующе звенел хрустальный голосок синицы и белела цветущая алыча, наполняя кабинет медовым ароматом и густым гулом многочисленных пчёл.
Но, несмотря на всю красоту апрельского утра, литературный консультант городской газеты "Старогорский рассвет" Антон Иванович Савельев испытывал непривычное чувство беспокойства. Неотвратимо надвигалось, подобно тайфуну на Японские острова, время пришествия скандального старика-пенсионера, несгибаемого графомана с милой птичьей фамилией Зябликов.
Савельев не уставал удивляться тому, что в нашей "самой читающей в мире стране" интерес к чтению книг, а тем более стихов, упал ниже дна Марианской впадины, и в то же время поэтов расплодилось, как тараканов на кухне нечистоплотной хозяйки. Молодых стихоплётов Савельев ещё кое-как терпел, как терпят назойливую муху. Правда, муху можно прихлопнуть свежим номером "Старогорского рассвета", но с графоманом, даже самым надоедливым, этот номер не пройдёт: на страже его жизни стоит грозный уголовный кодекс. Хотя прихлопнуть иногда прямо-таки нестерпимо хочется.
Читая стихи подростков, он не мог поверить двенадцатилетней поэтессе, пишущей о том, что по вечерам она одиноко сидит в ресторане, с грустью пьёт шампанское и ждёт настоящего мужчину, который обратит внимание на её неземную красоту и увезёт её за моря-океаны, где она вечно будет счастлива с ним. Так же трудно верилось шестикласснице, написавшей, что она устала жить от бесчисленных измен, разбивших её нежное сердце. Конечно, Савельев не видел в этом ничего удивительного: ведь за образцы эти юные гении берут косноязычные тексты попсовых безделушек, исполняемых на телевидении "звёздами", научившимися одному - удачно открывать и захлопывать рот под фонограмму.
Жертвам раннего полового созревания, не читавшим в жизни ничего, кроме эсэмэсок да всякой малограмотной ахинеи из Интернета, но уже успевшим заразиться бациллой стихотворчества, хоть с трудом, но ещё можно доказать, что гораздо полезнее было бы им заняться чем-нибудь другим, не требующим больших умственных усилий, чем так расточительно портить дорогущую бумагу. Обычно после такого совета они в редакцию больше не приходят, хотя многие из них сочинять едва ли когда-нибудь бросят. Увлечение стихотворчеством у современной молодёжи похоже на хроническую болезнь, вроде несварения желудка или пяточной шпоры.
Но ничего нет хуже общения с теми пожилыми сочинителями, которые никогда в жизни не сумели написать даже сколько-нибудь связного письма, но, выйдя на пенсию, вдруг открыли в себе могучий поэтический дар. Бывшие шофёры, торговые работники, бухгалтеры осаждают редакцию, настоятельно требуя, чтобы газета немедленно сделала их творения достоянием народа. Они уверены в том, что одна такая публикация покроет их неувядаемой славой и благодарные потомки будут с гордостью называть их бессмертные имена.
Зябликов был птицей из этой стаи. В прошлом он числился передовым тружеником идеологического фронта - заведовал отделом пропаганды и агитации райкома партии. Поэзия тогда нужна была ему не более чем петуху - навигатор для ориентировки в курятнике. Ничего, кроме партийных документов он никогда не читал и в будущем читать не собирался, потому что был уверен: только в них можно найти неоспоримую истину.
Савельев вспомнил, как однажды, во времена царствования "дорогого Леонида Ильича" этот партийный громовержец устроил разнос редактору городской газеты, носившей тогда гордое название - "Заря коммунизма", и запретил публиковать стихи литературного объединения "Парус", которым руководил Савельев.
- Что за буржуазную лабуду вы печатаете? - кричал он на редактора. - Вместо того чтобы славить родную коммунистическую партию, правительство и нашего дорогого Леонида Ильича, вы печатаете стишочки про какую-то там природу, про птичек-синичек, про всякие цветочки-лепесточки да про эту, как её, любовь. Кому нужна эта литературия? Немедленно прекратите это безобразие, иначе я найду на ваше место другого редактора, а вас пристрою скотником на ферму!
Редактору, всю жизнь испытывавшему священный трепет перед партийным начальством, быть скотником, разумеется, не захотелось, а потому желание публиковать стихи у него как-то сразу улетучилось.
А теперь Зябликов неожиданно для самого себя обнаружил, что, оказывается, в нём всю жизнь тлел громадный талант стихотворца и лишь после выхода на пенсию вырвался на волю, подобно огненной лаве из жерла Везувия, так что надо было ковать железо, пока оно горячо, чтобы народ узнал наконец новое поэтическое имя.
Зябликов явился точно в назначенное время. Он с трудом протиснул свои обширные формы в дверь, не здороваясь, подошёл к столу и рухнул в кресло, отчего оно жалобно застонало. У него было круглое лицо с тугими поросячьими щеками, без единой морщинки, несмотря на почтенный возраст, и маленькие колючие глазки под широкими, зачёсанными наверх, как у Брежнева, бровями.
- Ну что, ознакомились с моими документами? - строгим голосом учителя спросил он.
- Вы хотите сказать, с вашей рукописью? Видите ли, господин Зябликов...
- Я не господин, я - товарищ! - хорошо поставленным руководящим голосом гаркнул Зябликов.
- И горжусь этим высоким званием!
- Хорошо, пусть будет так. Но я должен вас огорчить, товарищ Зябликов, опубликовать ваши стихи нет никакой возможности; они, как бы это помягче выразиться, слабоваты...
- Что? Да как вы смеете? - Круглая физиономия Зябликова приобрела цвет его пунцового галстука. - Это мои-то стихи слабоваты? Да я над ними в поте лица тружусь, как муравей. Ночей недосыпаю! Вчера, например семь штук сочинил за вечер!
- Ну зачем же себя так мучить? - посочувствовал ему Савельев. - Вы уже немолоды, по ночам спать надо! Так и до инфаркта недалеко...
- Не учите меня жить! - словами знаменитой Эллочки-людоедки возразил новоиспечённый питомец муз.
- А если уж быть совсем откровенным, - не сдавался Савельев, - то стихи ваши не просто слабоваты, это вообще не стихи. Вот давайте рассмотрим конкретно, что у вас родилось в результате вашего хронического трудового недосыпания.
Зябликов недовольно хрюкнул и заёрзал в кресле.
Савельев достал из ящика стола толстую тетрадь в коричневой клеёнчатой обложке и раскрыл её.
- А почему это она вся в крови? - возмутился Зябликов. - Вы что, курицу на ней резали или клопов давили?
- Нет, это красные чернила. Я всегда ими правку делаю.
- Какую такую правку? Я что, школьник, чтобы мои труды исправлять? Думаете, если вы в газете работаете, то все должны смотреть в ваш назидательный рот? Никто не имеет права перелицовывать мои стихи! Мои стихи очень талантливо написаны, и я никому не позволю своей аморальной рукой вносить в них всякие некорректные коррективы!
Он издавна любил употреблять мудреные слова, смысла которых часто и сам не понимал.
- Ладно, - сказал Савельев. - Давайте лучше разберём хотя бы одно ваше так называемое стихотворение. Ну, вот это, например, - "Алхимия телеграфного столба". Послушайте, что у вас получилось:
ну, и так далее. Вы хоть сами что-нибудь поняли из того, что написали? Я, например, не понял ровным счётом ничего. Это просто бессмысленный набор слов, абракадабра какая-то.
- Да что вы понимаете в поэзии? Подумаешь, издали несколько стихотворных книжек и эгоцентрически решили, что ваше творчество и есть истинная поэзия. А я построил в этом философском стихотворении сложную объективную картину Вселенной. Я всю жизнь по-партийному космически мыслил. Но я вижу, что вы далеки не только от настоящей поэзии, но и от науки - от физики, химии, биологии и астрономии.
С полминуты он пыхтел, совсем, как паровоз во времена его студенческой юности, когда он без особых успехов учился на агронома, а о карьере партийного работника и уж тем более о славе поэта даже мечтать не смел.
- Скажите, пожалуйста, - спросил Антон Иванович, - а вы стихи вообще читаете?
- Ещё как! - воодушевился Зябликов. - Когда я свои стихи читаю, жена, дети и внуки в неописуемый восторг приходят. И соседи просят: "Почитайте ещё! Какие складные стихи вы сочиняете! Ну, прямо как Пушкин!" А вы мне хотите дорогу закрыть в большую поэтическую беллетристику. Моя основополагающая задача - достойно пополнить собой стройные ряды Союза писателей.
- Я не о ваших стихах спрашиваю. Читаете ли вы Пушкина, Лермонтова, Фета, Бальмонта?
- А зачем мне их читать? Я же не читатель, я сам стихи творю. Пускай люди меня читают, а до всех этих ваших Фетов и, как их там, Баламутов мне дела нет.
Он сцепил руки на огромном животе, который нажил ещё во времена застоя в героической борьбе с дефицитными продуктами, жертвуя своим драгоценным здоровьем ради народа, которому они были противопоказаны - с "чёрной смертью", как тогда называли по велению партии и правительства медицинские светила чёрную икру, с "красной смертью" (то есть мясом и красной икрой), а так же и с другими, не менее гибельными для незакалённых желудков трудящихся деликатесами.
- Многие стихи у вас "лесенкой" написаны, - сказал Савельев. - Это затрудняет их чтение. Зачем вы так пишете?
- Как зачем? - удивился Зябликов. - Так великий поэт-трибун писал. Я этому у него научился.
- Да, но у Маяковского каждая "ступенька" означает цезуру, а у вас - что?
- Какая ещё цензура? Не было при советской власти никакой цензуры!
- Ну, это вы хватили! Была, да ещё какая! Рядом с ней царская - просто лепет младенца. Но я не о цензуре говорю, а о цезуре. Так называется пауза внутри стихотворной строки.
- Мои стихи. Как хочу, так и пишу! И нечего мне человеконенавистническим пальцем указывать! - взорвался Зябликов. - Вижу, вам мой жизнеутверждающий пафос не по душе. А я у Маяковского оптимизму учился. У вас же в стихах сплошной буржуазный индивидуализм и эгоистический пессимизм. Вместо того чтобы воодушевлять народ на трудовые подвиги, вы всё скулите да ноете по всяким пустякам. То вам погода не такая, то дочка ваша в речке утонула, вот вы и хнычете, как будто других тем для стихов нет. А поэзия должна быть бодрой и жизнерадостной, вот как, например, у Маяковского. Недаром товарищ Сталин назвал его лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи.
- Ну что ж, вождь и в самом деле назвал его так по просьбе его любовницы Лили Брик, - сказал Савельев. - Очень уж ей хотелось, чтобы он защитил Маяковского от посмертной критики.
- Да как вы смеете говорить такое? - задохнулся от возмущения Зябликов. - Какая такая любовница? Не было и быть не могло у величайшего пролетарского поэта-трибуна никакой любовницы! Ваши клеветнические домыслы - это идеология воинствующего формалиста!
- Представьте себе, была, у него любовница, и не одна, - возразил Савельев. - Кроме Лили Брик были ещё Татьяна Яковлева, Вероника Полонская, Наталья Брюханенко. А недавно стало известно, что и в Нью-Йорке была у него пассия - Элла Джонс, а дочь её от Маяковского до сих пор там живёт. Вы что, думали, что поэт монахом был? Он был нормальным мужчиной.
- Вы клеветник! - окончательно взбеленился Зябликов. - Я никому не позволю линчевать великого поэта! Да я на вас жалобу напишу!
Это было уже слишком! Савельев долго терпел бред престарелого песнопевца, забывшего, что он теперь не партийный главарь-агитатор, а рядовой пенсионер, каких в стране миллионы.
- Жалобу напишете? - рассердился он. - Кому? Ежову? Берии? Только не торопитесь туда, поживите ещё хоть немного. Вот когда попадёте к ним, тогда и пишите свои кляузы, сколько душе угодно, хоть в прозе, хоть в стихах!
- Не было у Маяковского никакой любовницы! Вы хотите опорочить кристального, высоконравственного человека! - стоял на своём несгибаемый, как оглобля, графоман.
- Я бы вам, товарищ Зябликов, посоветовал хоть иногда газеты читать. Всё, что я вам говорю об этом поэте, известно каждому старшекласснику. А так вы ничего, кроме партийных документов сорокалетней давности, до конца жизни не будете знать.
- Да я вас! Да вы у меня попляшете! Я с работы вас выгоню! У меня связи! - закричал Зябликов.
- До чего же вы привыкли людей пугать! Может, хватит уже? Кончилось ваше время, как сказал ваш учитель Маяковский.
Зябликов, злобно пыхтя, выкарабкался из кресла, вырвал из рук Савельева своё собрание сочинений и бросился к двери. С большим трудом он протиснул сквозь неё свой огромный живот, и шаги его загремели по коридору, будто шёл не графоман Зябликов, а пушкинский Каменный Гость.
Савельев выглянул в окно. Поэт-оптимист с неожиданной для его комплекции прытью добежал до ворот, обернулся, погрозил кулаком двери редакции, с яростью пнул ногой тощую дворняжку, вечно ошивавшуюся во дворе, и тяжело потопал по улице.
"А не перегнул ли я палку? - подумал Савельев. - Не дай бог, кондрашка старика хватит, и я буду себя виноватым чувствовать. А впрочем, чего я волнуюсь? Всё обойдется: этот геркулес такую закалку получил на многолетней партийной работе, так привык скандалить, что ни черта с ним не случится".
Он посмотрел на цветущую алычу, послушал пчелиный гул и сказал:
- Какой день испортил чёртов бумагомаратель!
Потом длинно и совсем не интеллигентно выругался.
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"
Последнее изменение страницы 28 Sep 2018