Валерий Бохов

УХОД

День догорал. Тяжелый трудовой день.

В конце просеки ещё слабо сверкали лучи уходящего солнца, серебрились на снежной дороге, на снежных лапах елей, стоявших по бокам прогалины.

Просека вела к огромной делянке, разрабатываемой отрядом. Спиленные стволы, валявшиеся в беспорядке, были очищены от веток, а сучья, ветки, хворост были собраны в огромные кучи, предназначенные для последующего сжигания. Очищенные же стволы должны быть тракторами - трелёвочниками, когда освободятся и их перекинут сюда, отбуксированы в сторону и штабелированы.

Построенный отряд закончил перекличку и под присмотром конвоя и неумолкающих сторожевых псов двинулся по дороге, казалось пытаясь догнать холодное зимнее солнце.

Лейтенант Елагин, старший конвоя, стоял возле телеги, на которой были навалены пилы, топоры, сучкорезы, две бензопилы, котлы для варки снега, вёдра и бидоны с надписями: "Суп"; "Каша"; "Компот". По другую сторону телеги навытяжку стояли два зека - Ферин и Глинский. Обоим администрация лагеря давно доверяла, зная, что они не сбегут, что их конвоировать незачем, что им можно поручать несложные задания. Это было неоднократно проверено.

- Посмотрите, нет ли где топоров, пил, загасите, если где горит и - за нами. Ну, вы знаете. Несколько пеньков возьмёте на дрова - в баню и в канцелярию... Догоните!

- Слушаемся, начальник.

Чем больше стоишь, тем холоднее. Оба зека сильно замерзли. На обоих одежда и обувь были худой и жалкой. Телогрейки у них были тонкими со свалявшейся ватой, лоснящиеся от долгой носки. Опорки были изношены и изодраны. И одежда и обувь нуждались в обнове, но она не предвиделась.

Обед у отряда по времени был недавно, а по ощущениям - давным-давно. А может его и не было вовсе? Ферин и Глинский пошли в обход делянки, подпрыгивая, чтобы согреться, и энергично разводя и сводя руки. Они добросовестно осмотрели делянку, где проработал их отряд. Пару костров забросали снегом. Брошенного инвентаря нигде не было. Хворост весь был собран в аккуратные кучи. Из заготовленных пеньков отобрали несколько и по одному, взваливали на плечи, поднесли поближе и клали на телегу. Можно было телегу подкатить к груде пней, но так лучше можно согреться.

Их отряд давно скрылся из вида, как будто растворился в морозной дымке.

Заметно темнело. И стало холоднее.

- Погнали, что ли, Игорь Николаевич?

- Угу, пора!

- Но, - оба скомандовали понурому Танцору.

Дружно навалились на телегу, чтобы сдвинуть примёрзшие к ледяному панцирю дороги колёса.

- Завтра же поставлю телегу на полозья, - хрипло сказал Глинский. - У меня всё готово. Отличные полосы нашёл, из стали. Крепёж есть, арматура...Чуть подварю в одном месте и - готово!

Пошли. Лошадь, понуро кивая головой, в такт своему шагу. Зека, вбирая головы в плечи.

Вскоре оба заключённых устали идти пешком. Взгромоздились на телегу.

Взгромоздились на горе Танцору.. Тяжело Танцору: телега - не сани. Колёса вязнут, а полозья, если были б, скользили бы и везли. Везти - не тянуть и тащить! Что и говорить!

Жалко конька, жалко. А себя ещё жальчей.

- Давай-ка, чтоб согреться, потесней друг к другу сядем! А, Глинский?

- Давай, давай!

Ферин - весёлый вор. Хоть он и вор, но от лагерных работ никогда не отказывался.

- Чего сиднем сидеть? Воровского закона придерживаться? Я - не авторитет. И не стремлюсь им быть. Я сам по себе. Погулял - посидел. Своровал, потом нагулялся. Сколько наворовал - на столько и погулял. Снова тоже. Поймали - сел. Такова жизнь!

Ферин, как он говорил, "износил" столько кличек, что он и сам всех не помнил.

Ферин не уважал не только воровские, но и государственные законы, что и понятно.

Ферин из породы людей не унывающих. К жизни относился легко. Так он привык жить на воле! Хрусты появились - как он рассказывал - он с марухой катит на море. В Сочи, в Геническ, в Анапу - вот места, где он любил бывать и где его можно было увидеть.

На воровских малинах его можно было встретить с гитарою в руках. Гитара - единственное что можно назвать его имуществом. Воры его уважали: всегда он был готов чечётку сбацать или спеть. Голос у него - тенор - был действительно хорош, а слух у Ферина был абсолютный. Он даже проучился семестр в консерватории. Это было указано в его личном деле, что подтвердил кто-то из администрации. Был отчислен из консерватории и за воровство сел тогда в первый раз.

В лагере частенько он радовал зека своим пением:

Ещё можно было от него услышать:

И ещё он знал массу блатных песен.

Ферин знал все стихи Сергея Есенина из "Москвы - кабацкой" и частенько пел их на придуманную им же мелодию.

На лагерных вечерах самодеятельности он пел иное. Отбор песен вёл кум. Тут блатные песни не проходили. А потому он пел о море, о скалистых горах, о городах, скрывающихся в тумане, о последнем параде пел...

Без каких-либо розыгрышей, сценок, миниатюр Ферин не мог жить. Так на перекуре он вдруг садился верхом на Танцора. Расстёгивал пару пуговиц на своём ватнике и поднимал его, пряча при этом голову.

- Что видишь? - спрашивал он кого - нибудь из зека.

Тот , как правило, не знал, что ответить.

- Эх, ты, деревня. Это же всадник без головы. Неужели не ясно? С тебя папироска...

Частенько дерзкое поведение Ферина задевало не только зека, но и конвойных. Но из-за его весёлого нрава ему всё сходило с рук.

Вот недавно был случай на этой же делянке. Известно, что бойцы охранения завтракают, в отличие от заключённых, плотно и иногда по этой причине им нужно уединиться на какое-то время. Говоря прямо, для отправления естественных надобностей.

И вот один боец по фамилии Сидорчук, отдалился от группы заключенных. Так как снег был глубокий, то он долго утаптывал себе дорожку. Наконец, замер в конце утоптанной дорожки. Ружьё приставил к стволу здоровенной сосны. Находясь в стороне от отряда долго расстёгивался, затем полы тулупа он закинул себе на голову. Присел. Видя все эти приготовления, всё действия бойца, Ферин взял с телеги совковую лопату с длинным черенком, и на цирлах, как это могут делать только воры, крадучись, подошёл к бойцу сзади. Протянул, как только мог далеко, лопату. Подождал, пока боец сделал всё, что хотел, и споро убрался. Обогнул телегу и о наст снега, о срубленные еловые лапы очистил лопату. Сидорчук же стал приводить себя в порядок. Обернулся, чтобы запорошить, забросать снегом всё, что говорило бы о его недавнем присутствии, но ничего не обнаружил. Удивлённо долго оглядывался, ощупывал, осматривал себя и тулуп. Долго принюхивался... Находящиеся недалеко зека и коллеги бойца, конечно же, всё видели, но полуотвернувшись, делали вид, что заняты каждый своим делом, и только косили глазами, чтобы не упустить действия Сидорчука. Остаток смены тот ходил удивлённый и всё время обшаривал себя. Можно только предположить, как боец внимательно осматривал и обнюхивал свою одежду в коптёрке, в оружейной комнате...

Конечно, шутка Ферина не относится к деяниям, выполненным в результате высокого полёта мысли. Ну, что же, бытиё, условия жизни, накладывают на своих подопечных ограничения и в поведении...

Глинский же, или как его обычно все - и охрана и зека - ,называли, Игорь Николаевич, попал в заключение после того, как задушил на месте преступления - в собственном доме - жену и её любовника.

По образованию Игорь Николаевич инженер. Уважение же окружающих в лагере, как и в жизни до заключения, он заслужил за своё умение рукодела. Из бросовых материалов он делал нужные вещи, законченные изделия. Он был молчалив и серьёзен. Всё время что-то придумывал. И к любому делу он подходил конструктивно.

На жалобу учётчика "Вот, - мол, - не могу же я как птица облетать все участки и оценивать все выполненные работы" Игорь Николаевич смастерил беспилотный летательный аппарат, используя велосипедный моторчик. Но пока БЛА и пульт управления пылились в плановом отделе лагеря.

Игорь Николаевич консультировал местного электрика. А недавно он радиофицировал лагерь. Это всё, не считая мелких поделок.

Их нашли только на следующий день. Найти было не трудно: след их был ясно виден. Копыта Танцора оставляли чёткие следы. Снег не задерживался на ледяной дороге, его сдувало сильным ветром. Копыта и колёса пробивали тонкую корочку льда.

Сам Танцор был похож на изваяние: запорошенная морда; сосульки изо рта и ноздрей; мохнатые ресницы и грива... Глинский и Ферин тоже представляли собой застывшие снежные скульптуры. Спинами они были прижаты друг к другу.

Особист пояснял:

- Зека, видимо, уснули. Уснули оба. А Танцор свернул на большак не там, где надо, и попёр в сторону от колонии. Чёрт его знает, почему. Похоже, пуржило и вьюжило. Да ещё в темноте... Знаете ведь, как это бывает - перед глазами качается пурга и ведёт куда - то в сторону... Уводит, уводит...и вот...

А они, видимо, согрелись. Им стало хорошо, тепло, уютно. Тепло - тепло стало.

Они оказались в новом, незнакомом, чудесном мире. В мире, где нет конвоя, нет злых овчарок, нет баланды, бараков и нар. Нет колючки. Нет уроков... Нет заключённых! Нет вышек с прожекторами, светящими прямо в глаза. Они появились совсем в другом, незнакомом мире. И они вознеслись. Оторвались от всех и от всего. Оторвались от земли.

Вознеслись куда - то наверх. Над облаками. Высоко - высоко.

 
Главная страница сайта
Из нашей почты

Последнее изменение страницы 9 Oct 2022 

ПОДЕЛИТЬСЯ: