Валерий Бохов

ВО ЛЬДАХ

Нежданно негаданно получил я три дня отгула.

Можно, конечно, вытянуть их за собой на Большую Землю. А там в ряду нескольких месяцев отпуска их и использовать. Но там они затеряются. Тем более, когда это будет? Очень не скоро. А мне уж больно захотелось выделиться и дни эти выделить... Меня ведь выделили, наградили... И где тут их реализовать? Где использовать? Кругом снега, лёд да метель...

Но выход подсказал мой напарник по балку. Он здесь, во льдах, дольше всех. Он оброс знакомыми во всех слоях здешнего общества.

Он знал всех полярников, радистов, метеорологов, гляцеологов, геологов, электромехаников... Он знал трактористов, водителей вездеходов, поваров... Это я перечислил "бледнолицых братьев", как все прибывшие сюда назывались между собой в отличие от аборигенов. Но ещё тут жили и работали эскимосы. Эскимосы были в большом количестве. Тут у них был посёлок. Посёлок добытчиков, охотников и китобоев.

Так вот мой напарник, Сергей, хорошо был знаком с эскимосами. Он числился у нас заготовителем продуктов и кладовщиком. С местными жителями он ходил на рыбалку и на охоту. Он постоянно пополнял наши закрома свежатиной. А я давно хотел узнать и испытать, что такое охота в Заполярье, в арктических широтах.

Так однажды утром в один из трёх свободных дней мы оказались на снегоходах вместе с аборигенами Севера. На ногах у меня были унты, меховые штаны, кухлянка, меховая куртка. И всё это меховое изобилие покрывал белый сатиновый масхалат с капюшоном. На шее у меня висел бинокль, покрашенный белой масляной краской, а в руках я держал берданку. Древнюю, но надёжную, как мне сказали.

Вместе со мной на снегоходе был Митя, эскимос лет пятидесяти. Три часа пути. Остановились мы у нагромождения торосов, после того, как Митя толкнул меня в бок. Спешились. Спешились и другие наши попутчики.

- Стоп! Прибыли! - Митя послюнявил палец и, определив направление ветра, добавил:

- Ветер на нас дует. Хорошо, однако! Теперь поползём наверх. Только тихо надо. Лежбище рядом!

Взобрались на кручу. И, о, боже, море, бесконечное серое как небо море, море до горизонта. Безмерное серое море. С вкраплениями льдин и айсбергов. А здесь, под нами, кишащая масса чёрных лоснящихся тел и такой густой запах выгребной ямы... Вонь, плотная вонь от бесконечного числа туш...

И ещё, что оглушило нас, навалилось на нас, это трубный рёв, гул, вой, визги, плач...

Это было лежбище сивучей. Сотни тел. Тысячи тел.

Некоторые держались группками, гаремами. Были сивучи одиночки. Но таких было мало.

Одни лежали, другие неуклюже передвигались. Эти ползли, подтягивались на ластах, карабкались, фыркали...Казалось жир перетекал, переливался под кожей. Дрожали массы жира. Взмахи, тряска, шлепки ласт. Открытые пасти. Злобные красные глазки. Клыки...

Вон один хозяин гарема упорно движется к намеченной ледяной пирамидке. Он подминает под себя послушных самок, несмышлёных детёнышей. Он пробирается! Ему дорогу! Он не считается ни с кем. Ему надо водрузится над всеми. Над всем миром. Водрузиться и застыть памятником самому себе. Теперь он может высокомерно окинуть глазом всё кругом. И гриву распустить. Лишь злобой будет пыхать глаз его.

Здесь два секача безжалостно полосуют друг друга и каждый вспарывает брюхо врага. Оба лезут к себе во внутрь, но сначала можно покопаться у противника внутри. Теперь надо тянуть к себе что можно и выедать внутренности. Неважно свои они или чужие.

А тут покорную самку мнёт, давит и душит её властелин. И вопли жертвы лишь подстёгивают того, кто сильнее.

Гул постоянный. Вечный гул над царством скуки, ярости, лени, недовольного фырканья, жестокости, крови; маленьких глазок, налитых злобой; оскала, грязи; клыков, измазанных кровью детёнышей...

А в воде плеск, довольное хрюканье и веселье. Малышня купается, резвится и заодно учится охотиться...

Это их мир. Древний мир. Вечный.

Этот мир, как и эти бесконечные льды, существует веками.

Это не мой мир. Чужой мир. Их мир.

Нет. Не охотник я. Не могу я стрелять.

 
Главная страница сайта
Из нашей почты

Последнее изменение страницы 21 May 2019 

ПОДЕЛИТЬСЯ: