Владимир Мильман. Блуждающие звезды

Сайт журнала
"Тёмный лес"

на сайте "Тёмного леса":

стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ

Пьеса Владимира Мильмана по мотивам одноименного романа Шолом-Алейхема

Александру Таирову

Театр есть Театр.
Эту простую истину пора наконец усвоить.
Сила его в динамизме сценического действия.
...
И путь к тому, чтобы этот кажущийся трюизм стал радостной былью - неизбежен и един.
Этот путь - Театрализация Театра.
Александр Таиров

Все действие пьесы, кроме последней сцены, изображает воспоминания и мысли Лео Рафалеско, ожидающего появления своего вынесенного с самой юности объекта невинной любви, Рейзеле. Все этому подчинено. Поэтому роль Рафалеско, даже когда он вспоминает себя мальчиком, Лейблом Рафаловичем, исполняется актером в возрасте между 30-ью и 45-ью годами, однако статным и все еще красивым. Точно так же сохраненный им с юности образ Рейзеле в течение всей пьесы и даже тогда, когда он думает о ней, уже знаменитой Розе Спайвэк, исполняется одной и той же очень юной или, по крайней мере, так выглядящей актрисой, равно как и появляющаяся на его пути совсем другая девушка, Златка, которая его чувствам временно заменяет Рейзеле, и которую во все время их любви он подсознательно принимает за нее, а, когда эта иллюзия исчезает, малодушно бросает и сбегает в Америку. Между тем, Рейзеле так прочно вжилась в сознание Рафалеско, что и в финальной сцене единственной за весь спектакль не воображаемой Рафалеско, а реальной их встречи, он видит ее той же девушкой своей любви из Бессарабии, разве совсем иначе одетой и очень зрелой в общении. Такой она уже навсегда останется для него.

Подчеркивая этот подход, все остальные персонажи пьесы концентрируются вокруг описанной пары и составляют как бы одно, хотя и разноликое, целое. Соответственно, все остальные мужские персонажи играются одним и тем же актером средних лет, равно как и все остальные женские персонажи - одной и той же актрисой.

Ряд предполагаемых фонограмных подробностей изложен по тексту, другие приложены отдельным списком, и всюду указан номер фонограммы, для ссылок, и длительность. Знак "///" в скобках обозначает завершение фонограммы.

Действие первое

После ярко горящего перед спектаклем, свет в зале полностью потушен с неожиданной резкостью, так что зритель слепнет. Во тьме на сцене вырисовывается световая точечка. Она зависает как бы нерешительно, также нерешительно начинает блуждать, снова зависает, раздваивается. Из звуковой паузы рождается музыка (фонограмма N1, 1 мин. 21 сек.) Венди Презамент, фантазия для фортепьяно N1 из сборника "Континуум" (современная классическая фортепьянная миниатюра построенная на контрастах пауз и звуковых всплесков); с этой музыкой световые точки начинают блуждать отдельно. Наконец, одна из них снова зависает в то время как другая, на мгновение поднявшись ввысь и тоже зависнув, вдруг резко низвергается долу к левому от зрителя краю сцены и там разгорается вырисовывая фигуру молодой красивой женщины - кажется даже еще подростка - очень пленительно выглядящей. С этим возгоранием музыка Венди сходит на нет (///) и ее покрывает (фонограмма N2, 46 сек.) Плач Дидо из "Дидо и Еней" Генри Персела - "Когда земля возмет меня к себе" (Dido’s Lament of "Dido and Aeneas" by Henry Purcell "When I am laid in Earth", #9 of my "Tranquility of Baroque" CD). Она звучит некоторое время исходя от молодой женщины и с жалобой воспаряя в небо, как некий восхитительный и грустный сон нашего детства, тоже сходит на нет (///), и вдруг на публику обрушивается гром оглушительных аплодисментов и неистовые крики: "браво, Роуз, Спайвэк" (фонограмма N3, 5 сек.). Все это вдруг стихает (///) кроме продолжения фоновой музыки Венди (фонограмма N4, 30 сек.), застывает и молодая женщина в ореоле света. Ранее зависшая в воздухе первая точка приходит в движение, как бы раскачивается, затем начинает неистово метаться, и, наконец, стремглав бросается-падает вниз, к правому от зрителя краю сцены, а в месте ее падения разгорается другой пучок света. Внутри него - зрелый мужчина не вполне определяемого возраста, где-то между 30-ью и 45-ью годами, статный красивый с застывшей мукой в выразительных глазах. Весь подавшись вперед он обращается к женщине (///).

Звезда... Роуз, Спайвэк... Браво, Роуз Спайвэк! Звезда падучая небосклона. Давно ли, Рейзеле... (в этот момент мягко начинается и звучит фоном (фонограмма N5, 40 сек.) немного заунывная с затяжками еврейская мелодия. Это хасидский танец - Израильские Хиты, N5. С ее началом Рейзеле и Лейбл начинают медленно и как бы нехотя слегка пританцовывая, просто уступая музыке, сходиться чуть вглубь сцены и ближе к левому ее краю пока не оказываются у небольшого возвышения. Одновременно, столь же плавно уходит свет ореола этих звезд, и он заменяется общим, но не очень ярким высветлением сцены. Лейбл очень осторожно, со страхом и ужасом первого прикосновения, подсаживает Рейзеле, задерживается, и, после небольшой заминки, легким прыжком садится сам. Музыка плавно затихает (///).) Давно ли, Рейзеле, сидели мы вместе на поленнице вашего соседа, пекаря Ошера, и глядели как очарованные в ночь?

Вернее ты смотрел на меня, и я тоже смотрела на тебя. Мне было страшно и весело. Ведь ты впервые в тот день прикоснулся ко мне, когда посадил меня на эти дрова. Я вся дрожала и ждала чего-то - сама не знаю чего, но ты сидел спиной, а я лицом к тому алевшему краю нашей "Божьей Улицы" (правый край сцены разгорается красивым алым пламенем) и потому я не так удивилась, когда...

...пересекая сцену слева направо, мимо парочки на расстоянии двух-трех шагов друг от друга перебегают два жителя местечка Голенешти... Они возбужденно перебрасываются спешными обрывками фраз. Звучит тоже с затяжками, но быстрая еврейская мелодия (фонограмма N6-7, 40 сек., покрывая всю эту сценку) - тема местечка Голенешти, Зол Палестина - Израильские Хиты, N6, самое начало. На затихании музыки слышны мерные удары церковного колокола (часть фонограммы N6-7) - по три за раз. Лейбл, до этого съедавший глазами Рейзеле, вздрагивает всем телом.

Ой-ой! Там, гляди, у самой же синагоги горит...

Да нет же, говорю тебе, ближе - у мясника Мойше-Бера, провалиться мне на этом месте!

...и оба исчезают. С ними уходит и музыка (///).

Когда они вдруг промчались мимо нас, я не так удивилась как ты, но мне стало жутко и еще веселее. И я спросила: А где горит?

Я и сам не знаю. Разбудили меня, сказали что пожар на "Божьей Улице", я и побежал... прямо сюда.

Рейзл (заглядывая ему в самые глаза, даже подавши голову слегка вперед)

Я и сам не знаю, почему... Но, если бы пожар был и не на "Божьей Улице" я все равно побежал бы сюда.

Рейзл (глядя на Лейбла, но адресуясь к залу)

Какой он красивый в этом алом зареве. Как сияют его глаза глядя на меня! Мне кажется, что я вся купаюсь в этой ласке. Мой родной старший брат, которого у меня нет, наверное глядел бы так на меня. Почему наверное мне и хочется так прильнуть к нему!

Все небо влилось в ее глаза - какие они алые! Почему-то ее губы, две нежные кизиловые косточки, тянут прикоснуться к дыханию таящемуся между ними. Родная сестренка не дороже этого дыхания. Так хотелось бы прижаться к нему - разве мы не брат и сестра?

Такая ночь! Что мне делать там на пожаре? Чего я там не видал? Разве не горели и раньше дома на "Божьей Улице"? Пусть горят! Пусть горит вся улица, пусть горит все Голенешти! Мне-то что? Мне-то нет никакого дела! Ровно никакого! Моя связь с местечком порвана. Раз и навсегда. Я уже не голенештинский житель.

Рейзл (испуганно глядит на него во все глаза)

Что ты, Лейбл? Ты что? Что это с тобой, мальчик?

Лейбл (вдруг берет ее за руку и тоже перебивает)

Поклянись, что все останется между нами, и я тебе кое-что расскажу...

Он решительно спрыгивает, однако не выпуская руки Рейзл, и она спрыгивает вслед за ним. Они теперь стоят почти лицом к залу, но все-таки слегка повернувшись друг к другу, у обоих лихорадочно блестят глаза.

Ты конечно помнишь тот день, когда к нам приехал этот театр?

Снова тема местечка (фонограмма N8, 1 мин.), Зол Палестина - Израильские Хиты, N6, начиная со второй музыкальной темы (59-ая сек.) (продолжение мелодии заявленной раньше - при первом появлении голенештинцев). Гаснет алое зарево. Слева появляются, кривляясь и танцуя, сперва актер театра, затем актриса. Они танцуют замысловато, залихватски, постепенно пересекая сцену к правому ее концу. Одеты они в яркие маскарадные костюмы полуклоунские, полуперсонажные из еврейского Гольдфаденского или пуримшпигелевского репертуаров. Проходя мимо парочки они начинают образовывать круг, захватывая парочку в цепочку так, что сперва актриса втягивает за собой Лейбла, а затем актер - Рейзл. Неожиданно для публики неуклюжий, романтичный и до того смущенный Лейбл начинает танцевать замечательно легко - явно переигрывая актера, но с замечательной мягкостью и чувством, так что на него одно заглядение смотреть. Продолжая пританцовывать крутятся вокруг него трое остальных каждый на свой лад выражая одобрение и даже восхищенную оценку (как делали бы цыгане, но на еврейский лад). Рейзл - так просто полную влюбленность, и Лейбл танцует, конечно, для нее одной. Освещение теперь только на них - остальная сцена погружается во тьму. Тема N6 (местечковая) сменяется ((///), фонограмма N9, 2 мин.) на ее мягкий вариант, тему N5 (еврейская тема Рейзеле и Лейбла), под которую сначала один Лейбл танцует полный вариант того, что было лишь намечено в самом начале пьесы, когда две павшие звезды первый раз сходились притягиваемые друг к другу; весь его танец - объяснение в любви. Рейзл пока лишь смотрит, внимает, впитывает, упивается. Но вот и она тоже начинает пританцовывать. Танцует она поначалу не очень уверено, как бы раздумывая, но помогает себе пением, а поет она замечательно. Но вот и она отдается танцу, она не поет больше: они вдвоем - никого и ничего для них нет более на всем белом свете. Только любовь в этом танце - нежная первая любовь; не меньше и не больше. Наконец, Лейбл, переполненный чувствами останавливается и только смотрит на Рейзл. У засмущавшейся Рейзл танец снова обретает неуверенность, и она опять заменяет его пением. Вместе с тем высветляется сцена, парочка выходит из центра внимания и мы видим, что актеры с интересом слушают Рейзл. Под финально-фиксирующую точку музыки (///) они воодушевленно апплодируют обоим, и актриса влево уводит со сцены Рейзл о чем-то жестикулируя - обращяясь к ней. Актер тем временем отводит Лейбла в правый конец сцены тоже жестикулируя и ведя следующий разговор.

А ты талантливый паренек - где-нибудь само собой учился?

Лейбл (он все еще пытается высмотреть Рейзл где-то за дальним краем сцены)

Конечно, в хедере у нашего кантора, рэбэ Исроэла.

Хе! Вот-те на! С каких это пор наши канторы стали обучать ангелочков хорошим манерам. Танцуешь ты заправски, парень, - ужели ваш кантор Исроел, много лет ему жизни, тебя этому учит?

Лейбл (очень искренно удивляясь, и вместе с тем начиная проявлять солидную долю интереса)

Нет, меня там закону Моисееву наш кантор, Исроел, наставляет. Танцевать он не учит. А что вам и вправду понравилось?

Ба! Парень, да ты от Бога актер, что прозябаешь тут? Да мы из тебя мировую звезду сделаем, понимаешь? (мошеннически оглядывается по сторонам и понижает голос) Ты только никому не сказывай, даже нашему брату актеру - разболтают-разнесут по всему свету; тогда тебе век тут на дровах куковать. Я тебя выведу в люди - доверься мне. А пока суд да дело - брат твой старшой виделось мне курит дорогие папиросы, у меня же как назло карманы прохудились - все повытряхнулось. Принеси-ка ты мне пачечку.

Какое-еще "не", пузырчатые глазки? А как же седьмой колосок - тому кто в нужде? Ах, тебя рэбэ Исроел еще этому не обучил? Брат твой, "пузырчатые глазки", и не заметит, а тому кто в нужде, видишь, ты помог, и на душе у тебя сразу легчает. Не мучайся ты, парень, этими вопросами - оставь их мне, а сам сбегай за папиросами и готовься в большую дорогу. Будем делать из тебя театр, а не то совсем сгниешь ты тут, и окажется, что пузырчатые твои глазки зря пузырились. А это, знаешь, - большой грех в глазах нашего Адонаи. Ну, пойдем, пузырчики, пойдем, а не то пан директор меня хватится.

С этими словами он с заговорщическим видом, но и достаточно бесцеремонно берет Лейбла за руку и уводит его к правому краю сцены. Сцена затемняется, музыкальная тема (фонограмма N10, 45 сек.) театрального представления ("Бейр мир битсу шейн", N8, Израильские Хиты) , два фонаря высвечивают с двух краев фигуры тех же актеров. Танцуя и кривляясь (теперь они "выступают перед голенештинской публикой") актеры сходятся к месту чуть правее середины сцены. Ведший их свет сливается и чуть расширяясь захватывает и нашу парочку сидящую взявшись за руки чуть левее и вглубь и завороженно наблюдающих "представление". Свет далее сужается на Лейбла и Рейзл, музыка благополучно завершается (///). Еще мгновение зачарованные они затем полуповорачиваются друг к другу и...

Рейзл (нервно, как бы одной путанной фразой, с частой сменой мысли и настроения)

Знаешь, Лейбл, тогда и у меня есть, что тебе рассказать. Но ты, мальчик, тоже обещай мне, что никому ничего не расскажешь. Мне и себе самой страшно это рассказать, и я все воображаю, что ничего вовсе и не было. Вот я такая как всегда, как была до приезда этого театра, такая какой ты видел меня часто у моего дорогого отца, у учителя твоего, кантора Исроела. Тогда ты приходил к нам в дом, который все вы мальчики называете хедером, а это, Лейбл, просто наш бедный дом, в котором все бедно и просто, не так как у твоего папаши, где, Лейбл, мне очень нравится, знаешь? Мне бы и самой хотелось так жить, как вы живете в вашем богатом доме, конечно только если и ты рядом, но, знаешь, Лейбл, я все-таки очень люблю своего отца и свою бедную хлопотунью матушку. А как мы поем с ним вместе, Лейбл, знаешь, мне кажется, что мы очень хорошо поем вместе с моим отцом, кантором.

Под вашим окном, Рейзеле... Я иногда прихожу раньше. А иногда задерживаюсь и не ухожу совсем. А иногда и просто прихожу под окна. (Помолчав.) Я и тебя одну, Рейзеле, слышал... А иногда...

А иногда я даже видал, как ты танцевала одна.

Ты что же по стене к окну подлез и подсматривал? Разве так хорошо, Лейбл?

Нет, я на тот камень напротив становился. И что же тут плохого, Рейзеле? Я ведь только как ты танцуешь смотрел. Ведь ходим же мы с тобой в театр на то же смотреть, только ты лучше их и поешь и танцуешь, Рейзеле, правда! А плохого я ничего не мог видеть,.. (запнулся, но все-таки договорил) твоя же кровать за занавесками.

Ах, Боже мой! Ты так невесть до чего договоришься, Лейбл! Не стыдно тебе? (возмущенно) И давно ты за мной подсматриваешь?

Нет, Рейзеле, я не подсматриваю, не говори так! С момента как этот театр приехал и мы вместе стали ходить в него. Я только как ты танцуешь и поешь смотрел. Ведь ты, конечно, помнишь - в театре у них тоже дочь портного в ночной сорочке пела...

Ах! Я так и знала, Лейбл, что ни до чего хорошего театр нас не доведет! Все от него! Это от него я теперь такая раздвоенная, что одна часть меня живет как жила ни о чем не заботясь, поет и танцует по утрам в свое удовольствие,.. (с укором Лейблу) думая, что я совсем одна, а другая... Так все и началось от моего голоса и от этого камня, который там кто-то бросил, а увезти от нашего дома его никто не хочет. И театр приехал. И все перевернул, и все стало не так как было.

А мне нравится, Рейзеле, ох как мне нравится!

Ты, мальчик, лучше молчи и слушай! Потому что и мне есть что тебе сказать. Что-то такое же большое и страшное. Однажды утром я тоже пела и пританцовывала, только тебя не было на том камне... Актриса Брайнделе зато была, она проходила мимо и видно на него вскарабкалась...

Фонари гаснут - тьма. Начинается тема Рейзл и Лейбл (фонограмма N11, 30 сек.). Луч выхватывает лицо Рейзл. Затем луч расширяется, так что она как бы вылазит на свет в своей ночной сорочке. Потягивается. Начинает пританцовывать и петь. Музыка уходит на нет (///). Рейзеле замирает. Включается тема местечка (фонограмма N12, 14 сек.). Вместе с тем другой луч выхватывает актрису Брайнделе, которая бойко по своему пританцовывая "шагает мимо". Что-то останавливает ее, привлекает ее внимание. Она начинает слушать. Уводится местечковая тема (///) и снова вводится (фонограмма N13, 14 сек.) тема Рейзл и Лейбл. Рейзл естественно оживает, пританцовывая и напевая. Брайнделе слушает, жестикулирует умиление и ненарочно этим смешно коверкает танец Рейзл. Осматривается. Находит в темноте "нечто". И начинает карабкаться. С этим (///, фонограмма N14, 23 сек.) снова тема сменяется на местечковую, а Рейзл замирает. Брайнделе кое-как вскарабкивается и начинает высматривать. Тут Рейзл оживает в веселом бурном танце пародируя себя самую под ту же местечковую бравурную мелодию. Брайнделе тянет шею и наконец падает (///) - грохот металлических тарелок (фонограмма N15, 3 сек., (///)). Гаснет свет. Мертвая тишина на сцене (то-есть естественно исключая зал). Когда общий свет снова высветляет сцену (фонограмма N16, 20 сек.), Брайнделе, под музыку Джамали Пуруш, N9 Хитов - тема пропавших Рейзл и Лейбла, слева слегка прихрамывая выводит немного упирающуюся смущенную Рейзл.

Брайнделе (некоторое время изучает ее пока музыка выводится на нет (///))

И мне говорят, что это все? Так пусть же они не лгут! О, еврейские предрассудки! Ха-ха-ха! Что же это за жизнь, скажите пожалуйста, когда такой чудесный бриллиант должен валяться в грязи, в голенештинском болоте, среди диких людей...

Вы имеете в виду себя, мадам? Так я вам почиститься сейчас же принесу, что вы?

Брайнделе (поначалу слегка обижено, что мгновенно выветривается)

Что ты девочка моя, куда мне угнаться за тобой, за сокровищем-то таким упрятанным в еврейский комод? В голенештинском болоте, среди диких людей, говорю я, в семье фанатиков, которые не могут оценить, сами не понимают, например, в чем счастье их дочери...

Рейзл с еще большим удивлением просто воззрелась на странные такие речи.

С той минуты, как я услыхала твое пение, я сразу сказала себе - сия есть новая примадонна, непременно нового еврейского театра, дай мне Господи столько счастья и удач! А когда я вскарабкалась на тот постамент предоставленный мне самим Господом, дабы мне увидеть тебя, дитятко, и аж до самой несчастной той минуты, когда Господь столь справедливо пихнул меня с моего временного Парнаса, я вкушала несказанную, слишком несказанную сладость моим очам, и, девонька моя, говорю я тебе, позволь мне пообтереть твой бриллиант, самую то-есть тебя, радость моя, и предоставить публике, которую ты покоришь повсюду, лишь только бы еврею дано было выступать в той дыре со своим театром. Понимаешь ли ты меня, девонька моя?

Нельзя, говорю я, чтобы такая редкостная примадонна пропадала ни за что ни про что. Надо, говорю, ее тащить насильно отсюда!

А как же иначе? Знаешь, девочка моя, давай мы с тобой вдвоем возблагодарим Господа Бога нашего, который столь дальновидно свел пути наши! Он, Бог наш, печется о несчастных детях своих. Известно ли тебе, например, что нынешняя примадонна наша, на которую ты вчера только так пялила золотые свои глазки, что казалось они вот-вот расширятся и заглотят ее всю навеки, она, не более года, как сбежала к нам от своих тоже бедных мамы и папы, шикающих только яко заправские ляхи, а так, мыкающих нужду посреди поляков точненько, как твои посреди румынской степи? И кто, скажи на милость, сделал ее такой какова она сейчас - знаменитость из знаменитостей во всех посещаемых нами уголках обширной Бессарабии? Правильно, девонька моя, это ты правильно подумала, я собственной персоной - научила ее всему тому, что она умеет! А тебя, золотко, и учить не надо! Ты Богом нашим еврейским учена! Быть тебе звездой из звезд на радость нашу! Я тебе больше скажу...

(однако тут внимание ее отвлеклось на нечто, к чему она воровато оборотилась вправо)

Несет нелегкая кого-то. Не нужно пока, чтобы нас видели вместе. Я тебя позову, а ты держи узелок свой наготове. Впрочем, ни о чем не заботься - во все новое тебя одену и обую. Родная мать не узнает. Там в дороге все тебе и доскажу, а пока я побегу отсюда, милая...

Под ту же Джамали Пуруш (фонограмма N17, 20 сек.) тему пропавших Рейзл и Лейбла, под которую она вывела Рейзл, Брайнделе, приняв независимо-гордый вид и снова подтанцовывая, удаляется через левый край сцены. Справа тоже слегка пританцовывая в направлении Рейзл неуверенно движется Лейбл Рафалович. Он движется параллельно уходу Брайнделе, параллельно же уводится свет до полной темноты. Пока все это происходит, взгляд Рейзеле мечется вправо, влево, с ужасом на свою ночную сорочку, наконец она срывается вслед Брайнделе, и тьма скрывает ее на половине пути. Со светом уводится и музыка (///). Когда свет появляется вновь, на сцене Лейбл и Рейзеле - продолжают ранее начатый разговор. Рейзл, конечно, одета как прежде - никакой ночной сорочки. Справа снова алое зарево пожара, хотя уже и не такое яркое как раньше.)

Да, это был ты. Ух, и напугал ты меня тогда. (Лукаво усмехаясь снизу заглядывает в его глаза) Наверное к своему камню направлялся?

Вместо ответа Лейбл точно как и в начале действия очень осторожно и нежно взяв Рейзеле за плечи подсаживает ее на возвышение. Присаживается у ее ног на корточки. Смотрит в зал. Ему почему-то тоскливо, но и очень светло на душе.

Значит это было от Бога, Рейзеле! Не знаю, мне почему-то очень грустно, и так замечательно... Меня в последнее время все что-то томило. Я ходил по нашему двору, как неприкаянный, а еще чаще замыкался в каком-нибудь углу и глядел в одну точку и, сам не знаю, что за пучина была во мне. Глядел на моего большого, очень большого отца и думал: я не хочу быть таким большим. Мне не нужно чтобы и духа моего боялись все с кем я общаюсь, нет, я хочу, чтоб они смотрели на меня и слушали, и чтобы им хотелось жить и смеяться от того, что они слушают меня. А иногда, чтобы им хотелось от этого плакать. Чтобы все для них становилось широким как та степь, что повсюду за нашим смешным местечком, и чтобы куда бы они ни посмотрели все было полно красивых маленьких и больших деталей. Ну вот как то дерево со всеми его листьями, и с каждым его листом, - наверное я глупости говорю, и ты будешь теперь смеяться надо всем этим (следует протестующий жест Рейзеле). Как ты, Рейзеле, вся красивая и в каждой черточке, а глаза твои глубокие как само море... (спохватившись оборвался на высокой ноте и замолк потупившись и в смущении)

Рейзеле (глядя со своего возвышения вниз на Лейбла сначала изумленно и влюбленно, потом влюбленно и смущенно. Та грань, за которой любовь уютна не перейдена и ею. Говорит дрожа и почти плача, поскольку слишком многое столь внезапно обрушилось на нее)

Не говори так, Лейбл, меня пугает это и хочется плакать. Нет, я хочу, чтобы ты это говорил, но чтобы это было во сне, чтобы мне не нужно было сидеть рядом с тобой и бояться пошевелиться. Я говорю совсем глупости, это я говорю совсем глупости, а не ты. Понимаешь, это потому что мне страшно. Мне очень страшно Лейбл. Мне кажется, что это уже никогда больше не повторится, но я знаю, что я хочу, чтоб это было всегда и никуда не уходило. И я не хочу ни о чем больше думать и ничего больше чувствовать, только это, Лейбл (она инстинктивно сверху тянет руку к его голове, но останавливает ладонь и не дотрагиваясь как бы гладит его волосы через слой воздуха. В это самое время Лейбл медленно подымает голову, и она быстро одергивает руку. Теперь они смотрят друг на друга глаза в глаза. Так они замирают, так выдерживается пауза, пока Рейзл не прерывает ее, отводя глаза в зал. Ее вдруг захватывает волна восторга воображенного ею видения)

А ведь и впрямь от Бога, Лейбл, а? Зал, и глаза их всех на нас - прямо в нас глядят, Лейбл, и они чуть ли не дышат, боятся спугнуть то чудо, которое мы им несем со сцены, а, Лейбл? А мы, мы дышим только друг другом, я хочу сказать теми "друг другом", которых мы им несем, которых мы играем, - мы и есть они, мы столько, столько всего за них чувствуем, что и они вместе с нами - одно, представляешь, одно с нами, Лейбл? И все наши местечковые Брохи и Сары, и Бенционы, и все, все на Земле, Лейбл, дышат нами, потому что в нас, Лейбл, столько любви и счастья, что оно проливается на весь тот зал - и так всю нашу жизнь, Лейбл, можешь ты это себе представить? Я, Лейбл, вдруг так это живо сейчас себе представила! Мне кажется, что весь мир смотрит на нас, и само небо смотрит на нас, и эти зажигающиеся звезды.

Лейбл (поднимается и в силу своего роста оказывается вровень с Рейзл. Просто и легко берет ее за руки)

Они смеются, Рейзл! Не над нами смеются, а вместе с нами. Они даже пляшут, у них радость, потому что у нас радость, потому что мы на гулянье и ведем все это, весь зал, и дома на "Божьей улице", и деревья, и звезды этого неба за собой на веселое гулянье всей нашей "Божьей улицы". (Тихо начинается тема Рейзл и Лейбла (фонограмма N18, 2 мин. 54 сек.). С нею Лейбл слегка пританцовывает, а Рейзл лишь поводит плечами в такт) Смотри, мы уже пританцовываем. (Но вот Лейбл отдается танцу так, как лишь он один умеет, когда он уже сам превращается в танец и не известно где музыка, где танец, где он, Лейбл. Рейзеле невольно следует за ним, потому что он еще не отпустил ее рук, а также потому, что и ее захватывает это). Нет, мы уже вовсю танцуем, Рейзл, танцует все с нами, все кружится, и вращается, и притоптывает, и летает, потому что разве не в этом вся жизнь, самый сок ее? (Теперь они уже просто танцуют, потому что это естественно им, и все движения их диктуются этим естеством.)

С последним аккордом музыки они оба вздрагивают (///). Их будто резко и грубо бросили в эту действительность. Потерянные с опущенными плечами медленно и нехотя возвращаются они к возвышению. Пока они идут полностью затухает зарево пожара. Освещена лишь нижняя часть сцены, и освещения на сцене ровно столько, чтоб зритель мог хорошо видеть парочку, но ясно, что ночь. Рейзеле сама вспрыгивает на возвышение и садится, а Лейбл, пока она это делает с запозданием протягивает ей руку, которую она конечно в этот момент не может видеть. Смотрит на ненужность своей руки и садится вслед за Рейзл. У обоих ненарочно, просто от потерянности глаза задираются кверху. В этот момент хорошо бы иметь передний занавес зависающий в верхней части сцены, на который хорошо бы высветить звезды, хотя при неимении можно обойтись и без этого. Две пары влюбленных глаз теперь уже явно заинтересовались и всматриваются в небо. Звезды "вообще" теперь лишь угадываются, но зато (фонограмма N19, 12сек.) повторяется "падение" двух звезд в стиле и последовательности описанных в самом начале пьесы и под ту же музыку Презамент. После "падения" первой звезды как вскрик или воспоминание ((///19), фонограмма N20, 20 сек.) очень краткий раздается отрывок из Плача Дидо Персела, с последующим столь же кратким ((///20), фонограмма N21, 3 сек.) всплеском "Браво" - и тут же все затихает (///21). (Фонограмма N19а, 12 сек. - вторая звезда). После "падения" второй звезды (///19а) раздается таким же вскриком и обрывком кусок фразы из театральных монологов Лео Рафалеско (фонограмма N22, 15 сек. "И буду судить человека Своего и... умилосердюсь, потому что увижу - рука их ослабела") и так же сразу затухает (///22). Все это выглядит как скомканный вариант первой, вступительной, картины. Рейзл вздрагивает и начинает говорить испуганно и взволновано...

Смотри, смотри звезды падают! Падают и разбиваются о Землю! Они насмерть разбиваются, Лейбл! Мне страшно! (и она инстинктивно прижимается к нему)

Лейбл (он счастлив тем, что она прижалась к нему, смотрит на нее с восторгом, и одновременно умилен ее детским страхом)

Не нужно бояться! Что ты? Чего-ж тут бояться, Рейзеле! Они вовсе и не падают - они блуждают! Им скучно на небосводе в одиночестве, и они блуждают по нему отыскивая, где и кому они могли бы принести свой свет. Для того ведь они и появились в мире, чтобы кого-то освещать.

И они не падают, они просто нашли кого-то здесь, на Земле, кому нужно посветить, правда? Они понесли кому-то свой свет, и они через глаза влились ему прямо в сердце и в душу, и ему стало светло и свободно бродить по Земле. Но почему-то мне все-таки страшно, Лейбл! Им должно быть так одиноко одним среди людей.

Они, Рейзл, и тут, на Земле блуждают, чтобы найти друг друга, а когда найдут - их одиночество сразу кончится!

Рейзл (отодвигаясь, но продолжая держаться за него руками и с еще большим страхом глядя Лейблу прямо в глаза, выговаривает медленно, под очень тихо поданый (фонограмма N23, 15 сек.) фон музыки их бегства Джамали Пуруш начатой со второй музыкальной фразы, как только в ней впервые вступает голос).

Но ведь нам не нужно будет искать друг друга, Лейбл? Мы будем блуждать вместе, да?

Пауза. Лейбл и Рейзл стоят вполоборота друг к другу и в глазах у каждого отчаянная тоска предчувствий. Музыка Джамали Пуруш слегка усиливается и затем выводится на нет (///). В полной тишине вдруг раздается громко и отчетливо, как ударами колокола (фонограмма N24, 5 сек.):

при этом слово "Адонаи" единственное - с характерным распевом, и затихает (///). Рейзл и Лейбл бросают взгляд друг на друга, в зал и, наконец

Рейзл и Лейбл (произносят единым восклицанием, наполовину радостно, наполовину испугано)

Разбегаются: Рейзл, стоявшая слева, - влево, а Лейбл, стоявший справа, - вправо. Уже на половине их пути со сцены свет на сцене гаснет. В темноте над залом вновь проносится более полное (фонограмма N25, 5 сек.):

Через мгновение (фонограмма N26, 2 мин. 40 сек.) начинает звучать одно из субботних песнопений "Вешамру" ("Субботние и праздничные песнопения", N2, вторая половина), и в правом краю сцены направленный луч света освещает женщину слегка склоненную над столиком со свечами и подсвечником. Женщина зажигает свечку, берет со столика косынку, покрывает ею себя и, частично, горящую свечку и начинает немного покачиваться в молитве, неслышно шелестя соскальзывающей с ее губ. В это время другой направленный луч света начинает освещать левый край сцены и в нем мужчину в кипе сидящего за краем стола, где расположены миска и кувшин с полотенцем (для омовения рук), толстый молитвенник, на красиво расшитой подстилке - хала с ножом и субботняя чаша. Остальная часть стола скрыта темнотой. Мужчина безвучно молится, перелистывая страницы молитвенника. Через еще несколько мгновений в световой круг справа стараясь не помешать входит Лейбл, так что в этом круге теперь слева направо: женщина, столик со свечкой, Лейбл. Лейбл задумчиво и с любовью наблюдает, как женщина молится. Он здесь скорее вспоминает ее молящейся, чем присутствует. Женщина завершает молитву, медленно складывает косынку, на некоторое время зависает над столиком, над огнем свечки. Наконец замечает Лейбла - тут его выражение лица и поза преображаются превращая его снова в голенешштинского Лейбла Рафаловича. Музыка завершается (///).

Где ты был сынок? Уже с полчаса как я зажгла свечи и помолилась. Субботний стол давно накрыт. Все ждут только тебя.

Я был на пожаре, мама! Знаешь, горело на "Божьей улице".

Женщина протягивает руку к его волосам, прижимает его голову к себе и оба замирают. Зато вместе со стартом музыки (фонограмма N27, 2 мин. 40 сек.) другого субботнего песнопения (молитва кантора, 93-ий псалом Давида, "Субботние и праздничные песнопения", N3, начало), оживает мужчина слева. Когда музыка стартует (орган) он встает, поднимает молитвенник и раскачивается молча, как бы читая про себя, но со стартом мужского соло фонограммы он "начинает петь" под фонограмму. Тогда Лейбл и его мать в левом краю сцены поворачивают головы к нему и слушают. Где-то в середине пения, в левом круге света появляется Рейзл всем своим видом показывая неловкость и вину. Продолжая "петь" кантор сначала останавливает дочь движением ладони, затем любовно проходится той же ладонью по ее волосам успокаивая. "Пение" завершается вместе с фонограммой (///).

Кантор (кладя на стол молитвенник и подымая субботнюю чашу)

Борух ата Адонай, мелеха алам ... абет йодайну!

Кантор надпивает из чаши и передает чашу Рейзл. Рейзл надпивает и "передает" чашу в темноту. Затем Рейзл берет кувшин и трижды поливает внешнюю сторону каждой из ладоней отца. Подает ему полотенце. Производит сама подобное же омовение и "передает" миску с кувшином и полотенцем в затемненную часть стола.

Борух ата Адонай, мелеха алам ... абет йодайну!

Кантор надрезает небольшой кусочек халы и отбрасывает его в затемненную часть стола. Солит халу. Надрезает кусочек и надкусывает его. Надрезает другой кусочек и передает его и всю халу Рейзл, которая, надкусывая свой кусок, остальное передает в темноту. На несколько мгновений все на сцене замирает. Начинается фонограмма (N28, 3 мин. 30 сек.) субботнего семейного хасидского песнопения ("Субботние и праздничные песнопения", N4, целиком). Когда кончается очень короткое (10 сек.) вступление и в фонограмме стартует хоровое пение, пары с краев сцены начинают медленно сходиться и "петь". Они останавливаются в середине сцены на некотором отдалении друг от друга, но мать Лейбла и кантор продолжают движение и перестраиваются меняясь местами, так что на сцене слева направо за Рейзл следует мать Лейбла, далее, чуть поодаль, кантор и затем - Лейбл. Таким образом - женщины и мужчины отдельно, и в целом они теперь изображают единение общины в праздник субботы. Пение несколько раз переходит от мужчин к женщинам, хором и т.д. В процессе "пения" актеры расскачиваются в такт музыке при этом руки у них попарно на плече у соседа, а свободными руками они условно приглашают зал к пению. 2-ой куплет в фонограмме (на 39-ой сек.) - женское соло, его "поет" Рейзл. На финальном хоровом куплете мать Лейбла и кантор снова меняются местами, и, так образованные пары, снова расходятся к краям сцены, принимая позы изображающие нежность матери и сына, отца и дочери. Замирают так в освещении направленных фонарей. Музыка завершается (///). Весь свет гаснет.

Несколько секунд на сцене нет никакого действия. Затем зажигается левый фонарь. Сидящий над книгой в раздумье кантор подымается, смотрит куда-то назад за левую кулису.

Прислушивается, даже приставляет ладонь к правому уху, но не получает никакого ответа. Повторяет громче.

Ответа снова нет, и кантор явно начинает нервничать, с некоторой суетливостью высматривая за сценой. Протягивая руку во тьму (так что рука его лишь частично видна) он делает движение, как бы отодвигая штору. Произносит дрожащим голосом.

Рейзл? Где ты? Тебя нет в постели, окно настежь? Рейзеле? (и следом истошно) Рейзл!!!

Левый пучок света гаснет, но через мгновение зажигается фонарь высвечивающий сцену справа. Рядом со свечным столиком лицом к залу стоит мать Лейбла. Она растеряна. Мечется. Выглядывает в зал вправо, влево, зовет.

Мать Лейбла (она не кричит, голос ее беспомощен. В нем чувствуется потеря силы)

Лейбеле, мальчик мой, где ты? Лейбеле! Куда исчез мальчик мой? Кто мне скажет? Кто-нибудь, ну кто-нибудь, найдите же мне моего Лейбеле! Нельзя же так! Мальчика моего верните мне! Моего Лейбеле...

Она, как за соломинку, хватается за кончик столика, начинает оседать, оседая стягивает со столика скатерть и подсвечник со свечами, может даже опрокидывает весь столик, и, наконец, полностью ложится на пол. Вместе с тем затухает и свет, поглощая ее. Это еще не совсем завершилось, когда (фонограмма N29, 4 мин.) стартует музыка Джамали Пуруш бегства Лейбла и Рейзл. К моменту полного затухания света справа, в этой музыке завершилось соло барабанов и тихо подают голос струны. На 6-ой секунде струны вступают назойливо. В этот момент одновременно загораются оба фонаря выхвачивая из тьмы прямо поверх домашних мизансцен домов Рейзл и Лейбл, где слева лежит распростертый на столе кантор, а справа распростертая на полу мать Лейбла, обоих актеров заезжего еврейского театра. Слева - Гоцмаха, справа - Брайнделе. Они скачут ведя за руку первый - Лейбла, вторая - Рейзеле. Это пластический номер побега. Сопровождаемые лучами света пары несутся навстречу друг другу с переднего плана сцены в глубину, встречаются, несутся далее удаляясь в противоположные концы, на краях сцены делают полукруг выводящий их снова к переднему плану, и т.д., в целом описывая многократно траекторию восьмерки. После каждой встречи в центре Рейзл и Лейбл "замечают" друг друга и тянут друг к другу руки, но уносимы каждый своим лидером. С момента, когда в музыке вступают мужской, а затем и женский голос, Рейзл и Лейбл как бы поют. В принципе неплохо бы, чтоб это могло продлится все 4 минуты пока длится эта музыка. Ближе к концу в моменты, когда слышен только женский голос желательно, чтоб было ясно видно "пение" Рейзл. Последние 9 сек. "поет" уже только она. В определенный момент перед этим мужская пара полностью покидает сцену, а женская задерживается "под голос Рейзл", и при этом Рейзл все время тянет руки в сторону воображаемо исчезающего вдали Лейбла. Наконец, и эта пара исчезает (///). К моменту исчезновения мужской пары луч света ее сопровождавший зависает освещая одну из домашних мизансцен, а к моменту исчезновения Рейзл аналогично зависает второй луч освещая другую домашнюю мизансцену. Вступает (фонограмма N30, 2 мин.) Dies Irae из Реквиема Моцарта (длительность 2 минуты; N3 моего CD "Classic Gold, W.A.Mozart, Requiem"). С завершением музыки (///) сцена погружается во тьму.

Действие второе

Сцена затемнена, когда стартует (фонограмма N31, 2 мин.) музыка "Веселого портного" ("Дас фрейлехе шнайдерл"), N9 из моего CD "Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора". Зажигается фонарь, освещающий центр сцены, и в луче его света оказывается Лео Рафалеско, одетый в поношенный сюртук и с шитьем в руках. Он изображает, "играет" портного одной из пьес еврейского театра. Сначала он "шьет", но очень скоро начинает пританцовывать. В процессе этого двухминутного номера свет расширяется и освещает всю сцену. Вместе с тем, справа появляется Гоцмах смешно изображающий богатого напыщенного заказчика. В процессе остатка танца он с неодобрением расматривает не то шьющего, не то танцующего портного, обходя его по кругу то с одной то с другой стороны. Музыка завершается (///).

Веселый Портной (говорит не громко, очень неспеша и искренно, а на контрасте с музыкой и своим танцем - грустно)

Вот так и шью, шью, передышки нет, для детей шью, всей оравы моей большеротой, и для женушки моей милой, чтоб им жилось радостно на Божьем свете, а у самого нет и минутки, чтоб радостно посидеть мне с ними, чтоб Броху мою обнять, чтоб каждого из моих большеротиков похолить. Что говорить, вот отец мой, говорят мне, болеет, а когда мне увидеть-то его? Вот мать моя убивается, что же - еще один сюртучок сошью - будет моей матушке чем докторам платить.

Богатый Заказчик (когда он неожиданно громко и резко начинает говорить, Веселый Портной вздрагивает от неожиданности и впяливается в заказчика)

Ну и что ты прикажешь мне делать, бездельник? Вот так вот стоять и слушать твоих глупостей? Я на жизнь не жалуюсь, да не пожалуется никто, потому что жалоба твоя есть жалоба на самого Бога, а ты смотри сколько времени теряешь танцуя? Танцуешь весело, поешь весело, а потом жалуешься, что женушку обнять некогда! Ну разве не бессмыслица это? Говорили мне, что странный ты человек, портной, - вижу что правду говорили.

Виноват я, мудрый человек, ой, не приметил я вашей мудрости, тьфу (вполне натурально плюет, заказчик морщится), простите, конечно я хотел сказать, что приметил я вашу мудрость, да вас не приметил за ней, ой, дважды тьфу, тьфу, (плюет дважды, заказчик морщится), простите хотел я сказать, что вас не приметил, а мудрость вашу приметил и премного вам благодарен за вас, ой, нет же, опять тьфу, тьфу и тьфу (плюет трижды на три стороны, но с тем же эффектом на заказчика), ну и расплевался я сегодня, прости меня Господи, ну и конечно вас коли в чем согрешили, это я для пользы нашей и вашей говорю... Совсем я запутался! Знаете, захожий человек, я дело свое хорошо знаю, а говорить вот так складно как вы изволили не умею, вы уж простите меня непутевого.

Да уж я вижу-вижу, что танцевать и петь-то ты мастер, а уж как говоришь, то несет тебя невесть в какие огороды. И огороды эти у тебя странные, но я не за овощами к тебе пришел, а сказывали мне, что лучшего портного не только во всем этом местечке не сыщешь, но и во всей губернии. Правда сказывали мне также что сговориться мудрому человеку с тобой нелегко, да я уж и вижу, только я заказчик богатый, так что ты мне почет и уважение покажи, сюртук сшей, а я значит заплачу по сюртуку, ровнехонько сколько он, сюртук, то-есть, будет меня достоин.

Ой Боже-ж, мой, господин заказчик, то-есть я не хотел сказать, что Боже мой это вы господин богатый заказчик, вы такового греха на меня не подумайте, Боже мой и вы господин заказчик - две совершенно разные стати, оба, то-есть, мы с вами, как и весь народ наш, как вы изволили выразиться овощи и фрукты в Божьем огороде, а может и в Божьем саду, то-есть, я хотел сказать, что все мы под Богом ходим, а если я, господин богатый заказчик, скажем, овощ, ну, красный помидор, скажем, или зеленый огурец, то вы, как господин богатый заказчик, должно быть настоящий фрукт, и размеры у этакого фрукта должны быть, я своим опытом полагаю (весьма нахально лезет прямо на заказчика, начиная его измерять)...

Стойте, стойте! Что это вы делаете? Ну, погодите же! Вы прямо как дождь на Святой Праздник!

Вы что хотите сказать, что вы еще не умылись с дороги? Ну так этому горю помочь просто! Вот я вас полью сейчас! (Заказчик шарахается в сторону) То-есть, я хотел сказать, что я вас солью сейчас! (Заказчик изумленно-возмущенно вытягивается). То-есть я конечно совсем не то хотел сказать!

Заказчик (все еще возмущенно, но уже высокомерно-простительно)

Я просто хочу сказать, что я вам солью (не солью, на "о", а солью, на "ю"), то-есть, я, господин богатый заказчик, не буду вас солить, не буду и вам солить, а буду вас поливать, то-есть буду вам поливать, чтобы вы омылись с далекой дороги...

Тьфу ты, Господи, мне жарко! То-есть я, Боже упаси, не хочу сказать, что я "тьфу" (плюет) на Господа... (резко обрывает себя и взвизгивает высоким дискантом) Боже мой, что я говорю? (в ужасе отстраняясь от Портного) Неужели это заразно?

Вы посмотрите, дорогой мой господин богатый заказчик, как мудры вы! Вот давеча был у меня господин властительный заказчик, мундир себе заказывали, и тоже, знаете, язык у него стал путаный, то-есть я не хочу сказать, упаси Господи, чтобы мне пришлось ему тоненький красный его язычок распутывать, но он почему-то удаляясь от меня тоже вытирался платочком, как вот вы, например, а потом, когда уже слышать ни я его ни он меня не могли, - почему-то этот самый язычок-то свой тоненький и красный показали, я так и не знаю почему бы это, потому как догнать-то его, чтобы жар с него снять я уже и не смог.

И как же вы, к примеру, жар бы с него снимали. С ним - Али, с ним - Али! Ой, что это я?

Позвольте заметить вам, господин богатый заказчик - это вы! Я это точно знаю. Потому что вы как пришли все время хотели мне что-то важное сказать!

Правда! А что я хотел вам сказать вы не помните?

Ой, нужно ли, господин богатый заказчик, нужно ли! На все, знаете ли, воля Господня! А то - как вы вспомните, а оно грустное, и начнете вы горевать, и горю вашему не будет конца, а без конца это так плохо, мудрый вы человек, - притомишься, а и не присесть, раз конца и краю нет? Где-ж этот край найдешь, если нет-то его?

Ой, верно, пойду я пожалуй... А куда мне идти вы не подскажете?

А я так думаю: откуда человек пришел оттуда и уходить должен! А вы как думаете?

Оттуда! Или - оттуда! Вы идите, мил человек, Господь выведший из Египта стольких, и одного выведет туда откуда он пришел! Верно я говорю? Прощайте, мил человек!

Ой, верно! Прощайте, мудрый человек. Господь добр к вам вложив в ваши уста столько мудрых слов. Прощайте!

(смотрит вслед, машет рукой на прощание, а как Заказчик исчезает произносит в тихом грустном раздумье)

Сюртук - не сюртук, а если бы одним хорошим человеком на свете больше стало, - светлее было бы. А то ведь - шьешь сюртук одному, шьешь другому, и сюртуки можешь сшить разные, а каждый при своем остается... И я при своем остался. Ох, не погладила бы меня по головке, Броха, милая моя женушка. В кои-то веки богатый заказ в руки плывет... Уплыл! Плыви, лодочка. Плывите бублички для моей большеротой оравы, плывите мимо. Плыви мимо оплата врачам - матушке моей за лечение батюшки моего заплатить. Плыви уплывай все это! Верно говорят, что я веселый портной - только весел-человек, вроде меня, дает корабликам дорогим проплывать мимо, и весело машет им вслед...

(неожиданно выкрикивает с нарочитой бесшабашной веселостью и машет рукой куда-то вдаль)

Раздается (фонограмма N32, 1 мин. 40 сек.) музыка "Веселие" ("Фрейлехс"), N11 из моего CD "Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора". Под эту песню-музыку Веселый Портной начинает танцевать и вовсе бесшабашно. Незадолго до завершения песни свет на сцене мягко затухает, оставляя пучок на танцующей фигуре Портного, а затем и этот свет сводится на нет. Песня, тем не менее, доводится до конца (///), и сразу же вслед (фонограмма N33, 10 сек.), как бы обрушивается на нее шквалом: "Браво! Браво! Браво Рафалеско!" и далее, - скандируя: "Ле-о! Ле-о! Ле-о!" (///). Но вот, сцена опять обретает общее освещение. Ближе к правому ее концу расположено актерское трюмо. За ним сидит пригорюнившись Лео Рафалеско. Через несколько мгновений влетает Гоцмах.

Гоцмах (энергично, даже несколько нервически, расхаживая по сцене вправо-влево, взад-вперед, очень довольный и веселый, хотя время от времени прикашливает)

Ну, что я тебе говорил, птенчик? Бушуют! К-хе, к-хе... "Ле-о, Ле-о!" - слышал? Разве я не пророчил именно это пузырчатым глазкам? К-хе... А имя-то, имя какое! "Лео Рафалеско из Бухареста"! Ну разве я не гений... к-хе, к-хе, к-хе... Будапешт наш! У твоих ног, парень! К-хе, к-хе, к-хе, к-хе...

(заходится кашлем, что и, прерывая его увлеченную речь, обращает его внимание на угрюмость "парня". Останавливается, смолкает, всматривается в Лео. Подходит к нему и хлопает его по плечу)

Что это с тобой, парень? Скучный какой! Уж не заболел ли? Ничего что у нас контракт - приостановим! Ну-ка, посмотри на меня?

(довольно-таки бесцеремонно берет его за подбородок и поворачивает лицом к себе. Лео не сопротивляется, но лицо его изображает такую гримасу нетерпения, что Гоцмах быстро меняя тактику отпускает его и заводится снова)

А-га, знаю! Конечно знаю! Ты все о своем и твое все всегда при себе. (При этой сентенции, Рафалеско, встрепенувшись, глядит на Гоцмаха. Их взгляды встречаются, и воодушевленный Гоцмах взмахивая головой, как бы кивая, продолжает с новой силой)

Будет! Будет тебе твоя серьезная пьеса! (Рафалеско со вздохом отвел глаза, но Гоцмах уже не замечает - он очень уверен в себе.) Хотя я и не знаю-таки чем тебе "Веселый портной" не угодил, но будет тебе серьезная пьеса - посмей только мне сказать, что не серьезная! Как ты парень насчет самого Моисея народу изобразить? (Рафалеско со скептической гримасой снова поворачивает голову к Гоцмаху, но тот опять ничего не замечает.) Назовем "Моисей - человек Божий". (Рафалеско начинает слушать внимательнее.) Есть у меня кое-что... Припас я от одного кориша, царствие ему небесное. Ничего-то он бедняга не увидел - ни на сцене, ни в жизни. Беничка. Бенцион Горгл. Умер у меня на руках. Актеришка был никудышный, а что писал - того никто бы у нас ни в жисть не играл. А вот теперь сыграем, парень! Он все это как для тебя писал. Но держись! Это тебе не портной! Тебе, птенчик, придется поработать. Сменить, так сказать, амплу-к-хм-к-хм-к-хм-а... (и Гоцмах опять разражается кашлем)

Рафалеско (он теперь явно заинтересовался)

Гоцмах ("задавливая" кашель глубоко в грудь, отчего сначала говорит несколько напряженно)

У маменьки моей, Соры-Брохи, в сундучке. Дай ей Бог, матушке моей, много здоровья. С ней и сестренке моей счастья на много лет! Ох и знатная у меня сестренка, парень! (мечтательно и смакуя) Зла-тка! Выпишу-ка я ее сюда, она и Бенчиковы пьески нам завезет. Как сказано в писании: "Перемена места - перемена теста".

Рафалеско (не задумываясь, почти механически)

"Перемена места - перемена счастья" - так там сказано.

Будь по твоему. Суть-то в том, что нас с тобой уже пол-Европы знает, - станем с птенчиком покорять и вторую ее половину! Шутка ли - Лео Рафалеско из Бухареста! Сегодня же мамаше отпишу!

Сцена плавно затемняется, и своим таинственным вступлением (фонограмма N34, 1 мин. 35 сек.) над залом разносится Пассакалья С минор, BMW 590 И.С.Баха (на моем CD Toccata & Fuge, N6). С 5 по 12 секунду сцена плавно высветляется. В центре пространства сцены распластан человек. Чем он площе и незаметнее для публики, тем лучше. Вот он начинает движение (12-ая секунда). Оно тяжеловесное и медленное и должно выглядеть так, как если бы он, поднимаясь тяжелой поступью и держа руки вознесенными в небеса, постепенно появлялся из-за вершины горы прежде скрытый ею. Соответственно, он сперва медленно с выгибом поднимает руки (= из-за горы появляются сперва его руки; это движение завершается на 22 секунде соответственно концу музыкальной фразы), затем поднимает голову, устремляя в зал расширенные глаза (= из-за горы появилась его голова; голова поднята на 26 секунде). Глаза горят - они впервые увидали Землю Обетованную (26-38 секунды). Медленно выгибом поднимает торс (= из-за горы вырастает его тело; 38-50 секунды) и снова оглядывает землю впереди себя (завершается 56-ая секунда). Поднимается на ноги (=совсем взошел на гору; завершает на 1 минуте 6 секундах), поводит левой рукой по периметру пространства впереди, поводит правой рукой (завершая к 1 минуте 12 секунд). Теперь музыка вдвое тише. В пластике величественного движения пророка, обращающегося с пророчеством к Божьему народу, на сцене Лео Рафалеско - в роли Моисея-пророка. Пророк стоит посреди сцены широко и крепко расставив ноги. Оглядывает необъятное пространство "обетованной земли" вокруг, на которую по указанию Божьему ему никогда не ступить. Начинает под вдвое притушенную музыку (на 1 минуте 12 секунд)...

Моисей (говорит просто, а сила и величие происходят от ясного осознания того, что говорит он правду)

Внимай небо, я буду говорить; и слушай земля, слова уст моих.

(завершает это за несколько секунд до 1 минуты 35 секунд, когда на завершении музыкальной фразы музыка выключается (///). После небольшой паузы продолжает)

Польется, как дождь учение мое, как роса речь моя, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву.

Имя Господа прославляю; воздайте славу Богу нашему.

Он твердыня; совершенны дела Его, и все пути Его праведны.

(в голосе от нечаянного и несущего постоянную назойливую боль воспоминания прорывается горечь, даже некоторая плаксивость)

Но развратились пред Ним, они не дети Его, род строптивый и развращенный.

Он нашел нас в пустыне, в степи печальной и дикой, ограждал, хранил нас, как зеницу ока Своего.

Он вознес нас на высоту земли, и кормил произведениями полей, питал медом из камня, елеем из твердой скалы, маслом коровьим и молоком овечьим, тучною пшеницею, и (очень личностно) ты пил вино, кровь виноградных лоз.

(опять горечь, но теперь жесткая и заскорузлая)

Но приносили жертвы бесам, а не Богу, а Заступника родившего тебя ты забыл.

Но говорит Господь: У Меня отмщение, и у Меня воздаяние. И буду судить человека Своего, и (вдруг снова с болью и любовью) умилосердюсь потому что увижу - рука их ослабела.

(теперь отрешенно, с глазами ничего не видящими: очень важно, чтоб было совершенно ясно, что через Моисея сейчас говорит Господь)

Видите ныне, что это - Я, Я - и нет Бога кроме Меня, поражаю и исцеляю - и все в руке Моей.

Голова Моисея высоко поднята, теперь глаза его горят. Он как бы осознал, что только что через его дыхание говорил Господь. Вступает (фонограмма N35, 1 мин. 8 сек.) "Имма" (N5 "Еврейской народной песни") с первых своих аккордов. С началом перепева (на 16 сек.) глаза Моисея тускнеют, он сгорбливается и так встречает повторный перебор струн (1:04), после которого звук уводится (с 1:04 по 1:08) (///). Моисей продолжает в предсмертной тоске, в тоске того, кому уже не отведать плодов дела рук своих, но и с гордой радостью принимающего волю Божию...

Ты велел мне взойти на гору сию, на гору Нево. Отселе я вижу все земли человеков приведенных сюда мною - их, которые ты даешь им. Мне Ты дал увидеть, Господи! Вот они - необъятные. Потянись рукой и коснись, - но не дано. Хотя бы потрогать припухлую грудь земли той, - но не дано мне Господом моим.

Умереть мне на горе, на которую взошел, и приложиться к народу моему. За то, (голос обретает нежность и доверие сына к Отцу) что не явил святости Твоей человекам, как мне следовало по слову Твоему. И хотел я и не послушали меня, и гнев Свой явил, а ныне умилосердился пред ними, а мне и увидеть ее Твоею милостию дал, но не войти туда, куда Умиривший гнев Свой, Ты впустишь их, в тучные края Твоей к детям Твоим милости.

(в человечности и смысле своих - самые ключевые слова)

Сказал Ты мне: Пора, Моисей, и я иду к народу моему...

При этих словах Моисей опускается на колена, простирает руки и мягко вливается в землю движениями обратными его появлению: сперва тело его, затем руки его, вознесенные, поглощает нагорная земля. Раздается (фонограмма N36, 33 сек.) вступление-плач "Адажио" Альбинони (Adagio "Remo Giazotto", N8 из моего CD "Adagio, Karajan"), звучит как всхлип, очень плавно с нуля звука до полной громкости, несколько секунд на ней и снова очень плавно уводится звук до нуля, и уходит еще до вступления основной темы (///). В полной тишине уводится свет, и несколько секунд - совсем темно и тихо. Если в зале возникают овации, то их нужно переждать.

С плавным освещением сцены подается глухо и отдаленно (фонограмма N37, 20 сек.) овация воображаемого зала: "Ле-о, Ле-о". Лео стоит посреди своей гримерной. То же актерское трюмо справа. Рафалеско напряжен, мрачен, угрюм. Механически освобождая себя от атрибутики пророка он думает все ту же свою постоянную тяжелую думу (///).

Ничего не слышно о Рейзеле. И след ее простыл в ту далекую страшную ночь. Конечно это была она. Куда и кто увозил ее? Как могло случиться, что мы потеряны в этом мире - два человека, два сердца страдающих, потеряны, как две иголки в одном стоге сена. Как могла судьба так страшно разлучить нас? Я ищу тебя, Рейзеле, и не могу найти! Ищешь ли ты меня? Ищешь, конечно! Мучаешься, конечно, так же как и я. Приходят ли к тебе те же страшные мысли? Что мы наказаны Господом, наказаны за то, как зло поступили мы с теми кто любил нас, кого и мы любили. Потому что, когда любовь наша загорелась, - все остальное, казалось, - померкло. Но сейчас ясно, что оно живет рядом, живет и ноет рядом с моей кричащей тоской по тебе, и также, как всегда ясно было, что имя этой тоске - любовь, также вдруг ясно стало, что имя этого тихого изнывания - вина моя. Матушка, как я виноват перед тобою! Но, нет, в Голенешти мне дорога заказана. Невозможно это, матушка, пока не отыщу я любовь свою горящую, - невозможно, потому как иначе сгореть мне живьем - прости меня, матушка, - да я и знаю, что ты и простишь, и простила, и никогда зла на меня не держала, только ждешь, ждешь и горишь также, а может и страшнее, чем я горю по Рейзеле моей. Нет, матушка, не могу я в Голенешти. Мне играть надо. Рейзеле по игре моей может отыщет меня, я ведь известен теперь по всей Европе! Когда-нибудь она заинтересуется птицей этой, Лео Рафалеско из Бухареста, она зайдет в зал, она глянет на сцену и увидит меня...

Появляется Гоцмах. Даже более, чем всегда, он врывается энергично, как вихрь, и снова замыкает Рафалеско в самого себя. Гоцмах явно возбужден. Потирает руки. Между тем выглядит он плохо. Осунулся и сгорбился. Часто кашляет и кашляет плохо. По своему обыкновению Гоцмах меряет сцену шагами.

Гоцмах (видно что он говорит не то, за чем пришел, что он готовится к чему-то)

Ну вот, парень! К этому "Лео" мы уже и привыкли. И не интересно уже даже вроде. Кричат себе и кричат. Как "Моисея" показывать стали - совсем народ свихнулся. А по мне "Портной" лучше. Больно уж мрачен "Моисей". А молодежи понабегало! Как магнитом их на твоего "Моисея" тянет. Ничего, пускай бегут. Нам от этого не плохо.

А ты снова мрачнее тучи? Ну чего тебе еще, скажи, надо, а? Уже в Лондоне мы! Всю Европу проехали! И назад зовут - смотри, отовсюду назад зовут. "Моисея" хотят. Я знаю чего ты мрачнеешь. Дожди эти и туманы и меня заедают. Худо нам здесь, пучеглазик! А?

Все это время Лео в себе - разговор Гоцмаха его нисколько не занимает. Когда по старой своей привычке, которую Лео не переносит, Гоцмах за подбородок поворачивает лицо Лео к себе, реакция Лео - непредвиденная им самим: он резко отталкивает Гоцмаха. Гоцмах изумлен, потому что это впервые. Оторопело смотрит на Лео и вдруг начинает особенно сильно кашлять.

Рафалеско (сам удивлен своей реакции - Гоцмаха он никогда не воспринимал, как врага. Говорит очень заботливо, обнимая директора за плечо)

Сам не знаю, что это я. Недоволен я собой. Другое надо, лучше надо. А ты совсем плох, директор, тебе лечиться надо. Все кашляешь и кашляешь. Что-ж ты к доктору не сходишь?

Гоцмах (быстро оттаивая от ласки, столь же нечаянной у "парня", как и его грубость, и перестав кашлять)

Ха, доктора мне не хватало! Забот полон дом. Новости у меня, пучеглазик, хорошие. Конечно, как ты мне на пути попался - они у меня всегда хорошие, но тут, парнишка, дела крутые и неожиданные даже для нас с тобой. С этим-то я к тебе и шел. Все ведь усвоили уже, что к тебе после спектакля не суйся. Ты прямо ненормальный какой-то. Ждешь спектакля как манны, до высоты твоей никто дотянуться и не пробует, ты же и грызешь себя как овации отгремят. И так от спектакля к спектаклю, от спектакля к спектаклю. (Теперь уже он заботливо обнимает Лео) Ну что ты себя грызешь, малыш? Ты же лучше всех! Нет во всей Европе того, кто тебя не посмотрел.

Это ты врешь, директор. Найдется кое-кто. Это-то я точно знаю. Оттого и рвусь от спектакля к спектаклю. Оттого может и мрачнею день ото дня.

Гоцмах (понимая это по своему. Говорит как иногда говорят с ребенком, в стиле "аципуси-пусеньки")

Ах, до чего оказывается, выпуклые мои глазки, славу любят! Кто бы подумать мог? А сам все скромным да скромным прикидывался! Слава в Европе у тебя полная, - чего же ты еще ищешь?

Ищу директор и буду искать! Радуйся, а то мог бы и уйти из театра!

Хе, из театра тебе не уйти! Ты - меченный! Только могила тебя от театра упасет.

Не знаю, не знаю. Но что-то в этом, конечно, есть.

Ну, не могу! Хочется высказаться - страх! А ты меня куда-то уводишь? Ну спросил бы штоль: "С чем, брат, пришел? Что за пазухой держишь!" Помру я иначе!

Э-э, "говори"! Так ты весь кайф сбиваешь! Угадай!

Рафалеско (изображает думание и нетерпение, пародируя поведение ребенка)

Ну-у, ну-у, это, ну-у,.. не знаю я! Не тяни. Говори, а то я и слушать не стану. К морю что ли едем?

Ба! Угадал! К морю едем, к окияну! К свободе! На новую землю нас зовут! (кривляется) "К Мо-рю"! В Америку не хочешь? Я уже и контракт наш подписал! Денег у этого оболтуса куры не клюют! В золоте будем купаться, понял?

Мертвая тишина. Рафалеско не произносит ни слова. Не такой реакции ожидал Гоцмах. Он бы может и принял ее, как столбняк радости, если бы Рафалеско, наконец, не произнес...

Куда ты не поедешь, дура? Контракт уже подписан! Что тебя здесь держит! Туманы эти вонючие? (смотрит на непреклонную фигуру Лео и вдруг переходит на истерический крик, даже визг) Мне что же теперь под поезд бросаться? Или в тюрьму идти? Где я деньги такие возьму, чтоб контракт разорвать? (вдруг берет себя в руки) Пучеглазик, не спеши, подумай. Невозможно отказаться. Мы же не на совсем. Думаешь я хочу в Америку эту дремучую? Да на что она мне здалась, пусть стихами ко мне говорит. Но денег сколько? Обчистим их, толстосумов, и айда домой, а? Ты только не спеши, ты подумай. Время есть (на последних трех фразах Гоцмах начал неожиданно стихать, а "Время есть" произнес совсем тихо. Ему вдруг отказали силы и все как-то стало безразлично. Покачнулся. Сел на столик трюмо.) Устал я. К-хе, к-хе, к-хе... (он вдруг длинно зашелся кашлем)

Рафалеско (как бы разбуженный этим кашлем и неожиданным наплывом жалости к Гоцмаху. Он все-таки сильно сдружился с этим человеком за последние годы. Как и в первый раз обнял его за плечо)

Погоди нервничать, директор. Посмотрим. Я подумаю. Может и поедем, если не надолго. Да и деньги мне по одному делу могут понадобиться. Не дрейфь. Ох, пугаешь ты меня! Тебе лечиться надо.

Гоцмах (странно, но, как и в первый раз, от этого обращения с ним Рафалеско ему действительно стало легче. Кашель отошел, а силы пришли, вернулись к нему. Он стал говорить сразу почти весело и с этой минуты все более и более бодро)

Ты бальзам мне на душу, цыпленочек. Знаешь, а ведь у меня и одна настоящая радость есть. Конечно, тебе-то все равно, а у меня большая радость моя собственная есть. Там за дверью давно уж бедняжка дожидается, и, конечно, вся дрожит от страха одна твоя новая поклонница. Лично прошу за нее - не откажи ее принять. Меня ради, моей дружбы. Решено? (при этих словах странное случается с Рафалеско. Начиная с "давно уж бедняжка дожидается" он почему-то начинает плавно опускаться, пока на слове "решено" совсем не садится на пол около трюмо. Он бледен, руки у него трясутся. Но лицо его горит радостью и ожиданием. Однако, Гоцмах, как обычно, воспринимает все это на свой лад.) Дурачишься? Не хочешь, понимаю, но на этот раз я беру на себя смелость впустить. Знаю, что ты меня простишь. (кричит за сцену) Златка, заходи! Никто тебя здесь не укусит!

Рафалеско медленно приходя в себя чуть приподнимает голову. Он даже не соображает подняться. Именно теперь он совсем раздавлен. На его лице страшная мука. Она особенно подчеркивается всегдашней необыкновенной выразительностью его мимики. В это время справа на сцене пугливо появляется очень миловидная рыжеволосая девушка. Ее появление сопровождается (фонограмма N38, 18 сек.) припевом "Воспоминания" ("Я-да-да, ям-да, я-да-да, ям-да...", из N12 "Еврейской народной песни") (///). Девушка одета очень просто "по-крестьянски" и удивительно похожа на Рейзл. Если-б не эти ярко-рыжие волосы, Лео бы поклялся, что это она. Изумленная и позой Лео и странным кричащим взглядом звезды только что поразившей и даже испугавшей со сцены ее весьма религиозно настроенную душу, Златка совсем не знает что ей делать. Стоя вполоборота к залу и глядя на Лео искоса, она вместе с тем очень для себя естественно держит голову приопущенной. Поскольку Лео на полу - она и не может иначе, но такой наклон головы ей очень к лицу. Гоцмах опять воспринимает все это по своему, его эта сцена потешает.

Ну что, так и примешь мою сестренку и обожательницу твоего таланта сидя на полу, как идиот? (Златке, нарочито) Златка, поздоровайся с дядей.

Златка (в той же позе, очень тихо и смущенно)

Он здравствует, здравствует... Он у нас вообще обычно здоров. Мрачен, но здоров. Златка тоже очень здоровая девушка, Лео! Больной здесь только я. Ну скажи же, хоть что-нибудь для приличия! Понимаешь, Златка, у нас тут все знают - он терпеть не может когда к нему после спектаклей поклонники таланта ходят. И вообще после спектаклей к этому с выпученными глазами лучше близко не подходить.

Златка сразу же делает движение назад, за сцену, но голос Лео останавливает ее.

Нет, не уходите,.. (с некоторой заминкой, почему-то ему трудно было заставить себя это имя произнести) Златка! Простите меня, я принял вас за одного человека. Вы удивительно похожи, и это немного испугало меня. (вдруг соображает, что он все еще на полу, усмехаясь осматривает свои колени, руку к этому времени опершуюся ладоней об пол, и, наконец, решительно и легко вскакивает) Правда! Вы-то не пугайтесь, Златка. (Всматривается.) А я теперь ясно вижу, что вы совсем другая. Но вы очень симпатичный человечек, и вам всегда можно сюда входить, я вам лично это разрешаю. Только стучите перед входом.

Златка (немного приободренная, но все еще со смущением)

Я всегда в дверь стучу. Я так с детства научена к людям входить. Вы не думайте, что я совсем дремучая.

Лео (наваждение сходства с Рейзл уже почти совсем прошло. Ему действительно очень симпатична эта, не могущая вполне подавить смущение, девушка. Во все время его актерства ему такие не встречались)

Я и не думаю, что вы! Я пошутил. Вы мне лучше скажите, вам действительно пьеса так понравилась, как ваш братец говорит?

Златка (говорит сначала стоя в той же своей изначальной позе - хотя Лео и поднялся, а она все так же наклоненно держит голову. Однако, где-то с третьей фразы она начинает непроизвольно шагать по сцене этим немного напоминая своего брата. Только она не суетится и походка у нее плавная и красивая. Пока она говорит Лео пристроившись чуть левее центра сцены и подперев левой рукой правую, а правой подбородок любуется ею. Гоцмах же наоборот с добродушной ехидцей нарочито садится на пол пародируя предыдущую позу Лео и в том же месте, где он сидел)

Многие слова вашего Моисея я думаю, что прямо из Торы взяты, но то как вы говорите их пугает. В Торе они отстраненные, можно читать и воображать многое, и во всяком случае - не страшно. Может просто привычно? Не замечаешь даже, что ведь он умер на той горе, замечаешь только, что его не впустил Бог, и вот все дальше уже без него, но другие есть. Наказание вовсе не кажется серьезным. Даже не очень ясно что он вообще наказан. Наверное мы привыкли. Я глупости говорю и вы теперь будете надо мной смеяться? (Она остановилась уже в левом краю сцены и оттуда глянула на Лео вопросительно и как бы виновато, склонив голову чуть набок.)

Нет, зачем же, Златка, я буду над вами смеяться? Мне и самому так всегда казалось. По-моему вы очень умно говорите. У меня были такие же мысли, когда наш кантор мне, мальчику, о Моисее читал.

Вот! Я и говорю, что, когда я на вас-Моисея смотрела, я так остро вдруг увидела, что вот он сейчас передо мной умирать будет, и это не шутка, что он, бедняга, даже и не коснется этой земли, а ведь он всю жизнь о ней мечтал (теперь Златка почти плачет, и у нее уж слезы на глазах), он ведь всех туда привел, и ведь он же не виноват в конце концов, что его не послушались, ведь он на горе был, с Богом говорил, как он мог знать? Что он мог поделать? За что его Бог наказал так сурово? Но я вдруг слушая вас чувством поняла, что хотя и обидно, так обидно! хотя и кажется, что не справедливо, хотя жалко старика ужасно (опять слезы на глазах и голос дрожит), но почему-то все-таки это страшное дело правильным было. Я не умею этого объяснить, но я всей душой моей почувствовала, что Господь это правильно сделал, ужасно сделал, сделал, как я бы никогда не смогла, но так нужно было. И мне стало не по себе от этого. А когда вы, то-есть я хочу сказать, Моисей, умирать стал, как в землю входить - у меня мороз по коже прошел. И вы знаете, я все это впервые поняла, и я так вам поэтому благодарна! (снова в глазах слезы, так и просятся наружу, но усилием подавляются, вгоняются вовнутрь)

Рафалеско смотрит на Златку с изумлением. Она ему необыкновенно симпатична. Подошел бы и поцеловал как сестренку.

Можно я вас поцелую? (таки сорвалось с языка) Ох, простите, я не хотел вас обидеть. Просто я кажется впервые получил удовольствие от роли, которую я сыграл. Это я вам очень признателен.

А почему же нет? Мы с этим парнем давно как братья. Почему-ж ему тебя, Златка, не поцеловать, если мы братья, а ты наша сестра? Ну, молчу-молчу, Боже, какая гроза из глаз!

Златка и впрямь вспыхнула, резко переведя взгляд на брата, но в это время Лео подошел к ней и взял за руку. Положив ее ладонь в свою, он поднес ее к своим губам так осторожно и бережно, будто боялся разбить хрусталь, затем он накрыл эту ладонь сверху своей второй ладонью и сказал очень просто.

Златка улыбнулась, глаза их встретились. Давно у Рафалеско не наблюдалось столько открытого тепла во взгляде. Так они и замерли, пока вступили начальные аккорды "Воспоминания" (N12 из моего CD "Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора"). Свет на сцене мягко уводится. "Воспоминание" уводится непосредственно перед началом песни, отыграв только фортепьянное вступление.

Пауза. Через несколько секунд в темноте же стартует квартет N3 Шостаковича. Сцена постепенно высветляется. В течение 2-3-х минут первого музыкального движения "Алегретто" (вплоть до повторения исходной темы, но до ее старта - это почти две минуты по моему CD) идет чисто пластическая сцена на библейский сюжет преступной любви Давида к Вирсавии. Это, близко к балету, но не балет, а очень приближенная к балету пластическая сцена. Рафалеско в роли Давида одет в трико в обтяжку и очень условную "королевскую тогу". Рыжеволосая Златка в роли Вирсавии одета в нечто очень воздушное и поверх танцевального трико полупрозрачное. Сцена имеет свои этапы развития: Давид справа наблюдает за танцем Вирсавии, танцующей слева и не знающей, что за нею наблюдают, тем более - сам царь Давид. Это не длится долго, с жестом нетерпения царь приближается к Вирсавии мягко, но властно берет ее за руку - Вирсавия вздрагивает от неожиданности и склоняется перед царем. Но царь и не замечает поклона - он начинает с Вирсавией танец любви. Немедленная сначала смущенная, а затем возмущенная реакция замужней Вирсавии лишь только смягчает движения царя, но он упорен и непреклонен в своем желании неожиданно вспыхнувшей любви-страсти к этой восхитительной женщине. Вирсавия и сама не способна более сопротивляться очарованию великого царя и вспыхнувшей в ней ответно страсти. На желательно белом заднике сцены, будто на постели показанной сверху разыгрывается условная сцена любви. Ей однако противопоказана эротика - это внезапно вспыхнувшая, никак не обдумываемая, и ни в коем случае не циничная, хотя и преступная любовь. В ней обязательна постоянная мягкость любви. В последний момент, когда музыка остановлена, пара застывает во впечатляющей позе, как бы распластанная, запечатленная на стене. Несколько секунд нет ни музыки ни действия - только эта поза, затем резко гаснет свет, высветляется фонарь вырывая из тьмы в центре сцены Гоцмаха.

Гоцмах (обращаясь непосредственно и доверительно в зал, ко зрителю, очень доволен, возбужден, тем не менее часто кашляет, внешне реагируя на свой кашель как на назойливую муху)

Ой, ва-ва, ой! В "Давиде и Вирсавии" в них все влюблены, их обожают, они покоряют самого лютого нашего врага и завистника, как по волшебству все тают. Да вы сами видели! Охи, да ахи не прекращаемые! Лео - звезда, Златка, моя сестренка, - примадонна! Ну чего-ж еще лучше,.. так вы слушайте, слушайте, они ведь не только на сцене, они ведь и в жизни милуются! Да разве-ж Златке лучшую пару сыскать? Я только несмелые планы строю, а пучеглазик уже влюблен - хоть завтра под хупу!.. Знаете только изредка впадает он в пугающие меня меланхолию и раздражительность, но это не надолго, это от лондонских туманов, я полагаю. Мне самому тут, к-хе, к-хе, худо братцы. Рванем в Америку... - и загуляем! Эх, жить-жить, да и не повеселиться? Я сестру свою, Златку о-б-о-ж-а-ю! Мне для нее ничего не жалко. И-ээх!

Фонарь гаснет. Сцена высветляется находя Давида и Вирсавию в позе, в которой они замерли ранее, однако с первых же звуков второго музыкального движения квартета N3 Шостаковича Давид резко отрывается от Вирсавии вглубь сцены. Он чем-то недоволен, раздражен, страдает, к кому-то невидимому говорит, внезапно молится. Конечно, этим выражается его диалог с Господом. Он согрешил страшно сознательно отправив на смерть мужа Вирсавии, и так присвоив Вирсавию себе. Он знает - Господь не простит ему этого. Не строить ему великого храма Господу. После стольких заслуг своих - он вдруг более не достоин, и ничем этого не исправишь. За ним Вирсавия испуганная и тоже по своему страдающая все время пробует успокоить его. По сути дела происходит борьба между ее любовью и уничтожающим чувством вины, которое жжет Давида. То она берет вверх, то его чувство вины. В какие-то минуты, близко к концу этой сцены, она развлекая танцует для него так точно как она танцевала, когда он увидел ее в первый раз. И к концу длящейся четыре с половиной минуты музыки этого музыкального движения ей таки удается этим танцем увлечь собою царя. Успокоенные покоем временного забвения они завершают сцену все в той же позе распластанные на стене. Они находятся в ней последние секунды завершающих тягучих аккордов музыки. Свет плавно, но быстро уводится.

Рафалеско (читает из письма, будто и не он, ровным отрешенным голосом)

... Вот такую-то и получил твой брат, Аншл, телеграмму: "Приезжай, мать умерла!" На том наши поиски тебя и окончились. Приюти ее в светлом Раю, Владыко Небесный! Как же, дитя мое, могло быть иначе? Шутка ли что она пережила? Совсем стала хворая, еле душа в теле... А как ей жилось в доме такого большого твоего отца, ты тоже, наверное, помнишь. Тихо, без единой жалобы и упрека она ушла из этого мира. Как свернутый клубок, как крохотное дитя, она лежала маленькая тихая на своей большой кровати. А как померла, батюшка твой разумом вовсе помутился. Уехал молиться к Стефанештинскому, потом к Боянскому цадику - там и сидит. Все в доме у него перевернулось вверх дном. Все пошло прахом без хозяина. И дети, братья твои и сестры поразъезжались кто куда... Ну а как догадался я о тебе? Конечно умишком своим маленьким. Как услыхал, как покрутил: Бухарест недалек от Голенешти, Рафалеско-Рафалович, Лео-Лейбл, - решил испробую прописать тебе все как оно есть и как было, лишь только стоило тебе нас покинуть...

Голос Рафалеско внезапно покрывается криком третьего музыкального движения квартета N3 Шостаковича. Сцена высветляется. Рафалеско сидит у трюмо, письмо в ладони обвисшей плетью руки. Тупо смотрит в зал. За ним приютившись руками и головой на стоящем на полу пуфике безмятежно спит Златка. Музыка резко обрывается через 25 секунд после второго из трех характерных обрывистых аккордов при их первом звучании.

Рафалеско (роняет письмо и берет пальцами виски будто пытаясь вдавить в них смысл только что прочитанного)

Полный разгром в доме отца моего... Братья и сестры разъехались кто-куда... (вдруг осознав, внезапным вскриком) Мама! (при этом вскрике просыпается Златка, приподымается на локоть, потом опирается на ладонь, прислушиваясь) Почему ты не дождалась меня, мама, я бы приехал к тебе, я давно хотел приехать к тебе (в его голосе слышен совсем не свойственный его характеру всхлип). Мне только подготовиться надо было, мне только сделать дело одно надо было, ты бы подождала меня еще чуть-чуть, мама, я был бы там, ты бы меня обняла как всегда и мы жили бы счастливо вместе, ты, я и Рейзеле... (вдруг затихает ошеломленный тем, что произнес. Вместе с тем отшатывается и Златка. Лео после паузы продолжает будто проснулся от сна, или наоборот вновь впал в бессмыслицу этого кошмара, кто разберет?) Рейзеле. Забывал ли я тебя? Нет, никогда. Ты всегда была там, в глубине моей уставшей души. Конечно, я тебя искал во Златке, с тобой был бывши с нею. (Испугано притушивает голос и оборачивается на Златку, но она уже при первом упоминании своего имени поникла на пуф.) Златка! Бедное дитя. Довольно я мучил тебя. Я вернусь к своему главному делу. Сосн-Весимхе нашел меня, а я найду Рейзеле. Нужно лучше ее искать. Съезжу в Америку, добуду денег и буду искать тебя, Рейзеле. Весь свет переворошу. (Задумавшись затем произносит с обычной своей беспомощной надеждой) А может ты там? Не может же быть, чтобы ты не стала знаменитее меня. Не может же быть, чтобы ты не покорила весь этот ждущий света твоей звезды мир. Кого ты согреваешь, блуждая, звезда моя, звездочка моя, Рейзеле? Как мне быть без тебя одному в этом мире?

При последних словах он поднимается захваченный воспоминанием под звуки очень плавно выводимой с нуля звука темы Рейзеле и Лейбла. Она начинается опуская вступление, сразу в основной теме, очень постепенно выводится на полную громкость и также постепенно громкость уводится на нет вместе со светом в зале. Пока все это происходит Лейбл-Рафалеско весь во власти воспоминания танцует также точно как он когда-то танцевал это с Рейзл, в том далеком, почти невозможном, но единственно для него сейчас реальном прошлом.

В темноте и бездействии проходит несколько секунд. Полусветом-полутьмой высветляется сцена. В правой ее половине лежит высоко на подушках (головой в левую сторону сцены) недвижимый Гоцмах. У него последняя стадия чахотки. Возле него на стуле справа тоже недвижно, беспомощно свесивши руки на колена и вполоборота к залу сидит Златка. В левой половине зала стол со стулом. Они на достаточном расстоянии и должны условно обозначать другую комнату. Все это в глубине сцены. На переднем плане сцены, которая условно обозначает нечто отдельное от этих двух комнат, - может прихожую, может лестничную клетку, во всяком случае нечто откуда Златка могла заметить или услышать появление Лео, - ближе к правому углу сцены стоит в замешательстве Лео Рафалеско. Ему предстоит проститься с Гоцмахом и Златкой перед плаванием в Америку, он понимает, что Гоцмах смертельно болен, он также понимает, что он беспощадно бросает и его и страдающую по Лео Златку. Эти мысли Лео выгоняет на зады своего сознания, не признается в них самому себе - иначе бы он не смог уехать. Стартует музыка квартета N9 Шостаковича, четвертое (предпоследнее) музыкальное движение - Адажио (N9 на моем CD). С этим начинается пластический номер на три с половиной минуты, долженствующий передать описанное состояние Лео, а частично и состояние Златки знающей об его отъезде.

Первые 45 сек. движется только Лео (Златка тем временем лишь иногда поправляет подушки брата, платком вытирает с его лица пот и т.д.). Лео движется крадущимися шарящими движениями. Большую часть времени он развернут лицом к залу, руки как бы шарят по невидимой прозрачной стене между ним и залом, к ней же он периодически как бы прижимается лицом. Он извивается как змея, вроде мучительно старается высвободиться из чего-то вяжущего и не может. На лице его гримасы этой муки сжирающей его. За эти 45 сек. он пересекает сцену так что оказывается ближе к левому ее краю, лицом в сторону Златки и к зрителю. На 10 сек. вступает несколько более светлая мелодия. С нею, при застывшем теперь Лео, движение под музыку начинает Златка. Это вроде как глубокий и тяжкий вздох после долгих тяжелых ее мыслей. Златка лишь только успевает развернуться на стуле вовсе лицом к залу, однако это должно быть сделано очень выразительным движением, и лицо должно очень ясно выдавать ее страдание. Златка замирает, и в движение снова приходит Лео. Начинаются отдельные аккорды во время которых Лео как бы резкими краткими бросками пытается искать выход из клетки-западни, в которую по его ощущению он попал. Затем с новым витком плавной музыки он снова движется как сначала, но теперь в обратном направлении. Плавной музыки теперь хватает лишь на секунды 23 (в два раза меньше, чем в первый раз), так что при начале еще одного эпизода аккордов Лео оказывается по уровню почти на одной линии со Златкой, только она вглубине сцены. Действия его при аккордах те же (вырваться из клетки). Снова на секунд 15 чуть высветляется мелодия, с чем на несколько секунд замирает Лео и движется Златка. Теперь она встает со стула, взлетающие ее руки выражают отчаяние, и она замирает уже левее Лео, как бы обращая отчаяние к нему, который после легкой паузы лишь только разворачивается так, чтоб оказаться лицом наполовину к ней (то-есть вправо и в зал). У Лео, теперь стоящего вполоборота к Златке, снова на секунд 10 аккордов "попытки вырваться из клетки". По их завершении почти сразу начинается очень светлая 30 секундная мелодия Златки. Златка выражает свои страдание, мольбу, отчаяние направляя их в основном в сторону Лео, а затем с затиханием мелодии, когда мелодия ближе к концу мрачнеет Златка как бы берет себя в руки и заставляет себя уйти "в следующую комнату" и сесть там у стола. Руки ее снова беспомощно опускаются на колена. Лео с началом мрачной, "его" музыки начинает двигаться одновременно с уходящей Златкой сначала слегка вправо, а затем в направлении к освободившемуся стулу около Гоцмаха, и с окончанием музыки садится на него (одновременно со Златкой "в другой комнате"). Этим пластический номер завершается.

Гоцмах (открывая глаза и слегка приподнимаясь, очень слабым голосом)

Ты, Лео? Пришел! Очень рад тебе, пучеглазик... А я уж не надеялся... (при попытке Лео возразить) Не сердись. Я тебя не осуждаю... Что тебе еще делать? Едешь...

Лео (с искренним порывом, решительно кладя руку на постель, хотя в глубине души, конечно, в то, что сам говорит, не верит)

Брось, директор! Выздоровеешь и ай-да со Златкой вслед за нами. Это же ясно! Придешь в себя и догоните нас...

Гоцмах (кладя свою руку поверх ладони Лео, тем самым останавливая Лео и слабо, но отчаянно порываясь вперед, что ему плохо удается)

Пучеглазик, слушай! Златку не бросай! К-хе... Плевать мне на театр. На деньги плевать, на все - ты только Златку не бросай! Клянись мне!

Застигнутый врасплох Лео молчит. Гоцмах снова пробует приподняться. Начинает кашлять.

Еще более впадает в кашель и больше уже не может за этим кашлем говорить, но протягивает руку в сторону Лео и ладонь его производит импульсивные движения вроде он хочет сжать ее и не может. Лео не выдерживает, приподымается со стула, протягивает свою руку и сжимает ладонь больного. Но не произносит ничего. Гоцмах по прежнему кашляет. Стартует Аллегро - последнее музыкальное движение квартета Шостаковича N9 и длится секунд 6. Поверх него вступает Dies Irae из Реквиема Моцарта, но другой, более быстрый, чем использованный при условном конце первого действия, вариант (длительность 1.5 минуты, из моего CD, "The Israel Camerata Jerusalem", N9). С завершением музыки сцена погружается во тьму.

Действие третье

В полную темноту вдруг врывается "тема Америки", звук последних 37 сек. фортепьянного концерта Гершвина (мой CD, "Concerto En Fa Majeur Pour Piano Et Orchestre", N5 на CD, начиная с 5 мин. 57 сек.) Приблизительно за 5 сек. до его окончания сцена высветляется обнаруживая снова актерскую гримерную Лео Рафалеско, но уже в Нью-Йорке. Левее центра сцены на заднике не повредило бы иметь большой плакат кричащий о неподражаемом Лео Рафалеско из Бухареста в роли Уриеля Акосты. Левее этого плаката поуразворотом к сидящему у трюмо и все еще одетому как на плакате Лео, а может и повернутая к его плакату - наша старая знакомая, актриса, или вернее бывшая актриса, Брайнделе. На ней "красуется" красно-черное боа производящее впечатление не собственно настоящей одежды, а театрального реквизита. Между тем все поведение Брайнделе указывает на то, что она гордится своим боа. Слышны отдаленные овации, но они несколькими характерными штрихами отличаются от Европейских: свист, визг, восклицание "вау" дополняют стандартные "Лео, Лео, браво". Эти овации идут фоном, потому что стоило только появиться свету на сцене как Брайнделе сразу же лихо вступает не давая публике освоиться с "переменой мест".

Ну так вот я и говорю сама себе: Брайнделе, Брайнделе, и что же тебе шепчет эта витрина торгующая здешней почтенной публике уважаемого маэстро Лео Рафалеско из Бухареста, вас то-есть, идол мой вдохновенный и талантливый, краса нового еврейского театра, гроза всего затхлого и устаревшего на сцене, да продлит Господь Бог наш ваши лета до более ста двадцати на радость всем нам, вашим, маэстро прочитателям? То-есть, я конечно хотела сказать - "почитателям". Знаете, английский язык дорминирует в моем сознании и подменяет мне совершенно неожиданно слова старого света... Я ведь уже давненько тут и стала своя ту фул экстент, что значит "в доску", мой дорогой...

(однако Рафалеско выглядит мало заинтересованным и даже подает знаки нетерпения. По обыкновению он мрачен после спектакля. Оценивающе оглядев Лео, Брайнделе замечает все это и спешит перейти к делу, однако она явно уверена в себе и спешит лишь сказать то самое заветное после чего ее не выгонят в шею.)

Ну так вот я и говорю сама себе: Брайнделе-золотце, а что бы это для тебя значило "Лео Рафалеско из Бухареста", почему бы тебе это простое сочетание слов так вот взяло и защекотало давно уже успокоенные, золотце, твои нервы. (Нетерпеливый жест Лео) Да потому, что Лео Рафалеско и Лейбл Рафалович (затараторила вдруг Брайнделе) очень уж похоже звучат на мой слух, а от Бухареста до Голенешти рукой подать, причем не только глядючи из-за океана, ведь правда моя, (пауза) Лейбл-ангелочек? (проверяет реакцию - выше ожиданий. Даже слишком уж фамильярное "ангелочек" спущено ей самим "ангелочком", который от сути сказанного весь встрепенулся, напрягся, влился по-коршунски своими зрачками в Брайнделе, и кажется сейчас падет на нее молнией. Она даже и вструхнула немножко. Совсем немножко.) Да бросьте вы так на меня смотреть, Лейбл! (теперь ей спешить нечего, теперь можно и поиграться. Произносит в публику слегка отвернувшись от Лео) Мой!

Брайнделе (торжествующе и вместе с тем нарочито неспеша оглядываясь, присматриваясь, нахохлившись - теперь уже она немного напоминает коршуна)

Брайнделе (поворачивается к нему, оглядывает его, рисует на лице добродушнейшую улыбку)

Ну и... выглядите вы замечательно, ужаснее и выглядеть нельзя - как и подобает великому актеру покорившему весь мир... Ведь дальше земли сей благословенной ехать некуда! Правду я говорю, ангелочек? Боже, как вы выросли, как вы поднялись! От вас же глаз отвести нельзя! На сцене - неотразим! Мы конечно тоже кое-что понимаем, но вы!.. Неотразим! Дайте я вас знаменитость из Голенешти расцелую в обе щеки! Надежда вы наша! (производит стремительный переброс себя через всю сцену прямо на Лео, который сначала непроизвольно отстраняется, но затем ловит Брайнделе, как бы обнимает ее за плечи и сдавливает весьма больно, но так, что снаружи это не выглядит слишком грубо - ну вроде в страстном танце они сцепились вдруг.)

Брайнделе (сдавлено, оттого что все еще сжата)

Что "ну и"? Отпустите, я так и говорить не могу! (он приотпускает) В роль вошел - черт с рогами! А может и без рогов, сорри! Это значит, "простите". Хотя по-моему "сорри" должны говорить вы при обстоятельствах... Ух, вы и страстный! (он опять сжимает) Ой! Да хватит вам! (приотпускает) Ну что вы хотите знать?

Ах, ну да, конечно про Голенешти! Матушка ваша...

И-ии! А что-ж спрашивать? Да еще так тискать...

Лео (с замиранием. Даже Брайнделе отпустил и она шустро отпорхнула на почтительное расстояние)

Ага! Хватит нам в прятки играть. Как вы сбежали, так в ту же ночь и канторова дочь, единственная, подружка ваша, Рейзеле, сбежала. И вот я оставлю вас кое с чем поинтереснее для вас чем моя персона, хотя вы и тискаете меня так знаменито. Вы меня притомили, ангелочек. Я вот вам принесла кое-что. Почитайте... Без меня. Я страстей ваших боюсь. Я от ваших европейских страстей отвыкла. Почитайте себе на едине, а я релаксну, то-есть я раскисну-размякну, откисну-отмякну, ну как это по-вашему сказать? Вобщем... (Лео делает нетерпеливое движение.) Не подходите! Стойте там! Не двигайтесь! (Достает из-за корсета письмо) Вот оно... Я кладу его на пол между мною и вами и вы возьмете его только когда я выйду, ясно? Оно вас заинтересует... И не ищите меня, я к вам сама наведаюсь, завтра же... (осторожно и долго тянется, опускается так же медленно не отрывая глаз от Лео, кладет письмо на пол как можно дальше от себя, и в этот момент ее коленка подгибается и она смешно падает на пол. Лео подскакивает и помогает ей подняться, но она испугано его отталкивает и стремглав вылетает мимо Лео в правый край сцены.)

Лео остается один. Не отрываясь смотрит на письмо. Ему страшно. Обходит письмо не приближаясь к нему. Оказавшись слева от него все на том же расстоянии, все еще смотрит, затем тянется к нему нерешительно. Рука над письмом, но медлит. Наконец бессильно упала на письмо. В этот момент начинается знакомая нам тема Лейбл и Рейзеле сразу с основной темы без вступления. Лейбл неспеша притягивает руку с письмом к себе. Неспеша открывает, разворачивает. Глядя на уже любимые им строчки поднимается. Держа письмо левой рукой поводит по строчкам правой как бы любовно гладя. Для него это - свидание. Начинает читать про себя. Углубляясь в чтение непроизвольно раскачивается в такт музыке. Танцует. Свет уводится оставляя лишь фонарь на Лео "читающего" в районе центра сцены. Неожиданно зажигается второй фонарь, чуть ззади и влево от Лео и в нем также пританцовывает Рейзеле одетая точно как в их беседе на пожаре. Рейзеле танцуя приближается к Лейблу достаточно, чтоб их высветляющие фонари слились и они теперь танцуют вместе как когда-то, но Лейбл все это время "читает" письмо. Затем они танцуя расходятся в разные стороны - Лейбл вправо, Рейзеле - влево. Музыка теперь уже звучит отдаленно, фоном пока не затихает вовсе, но зато начинает говорить Рейзеле строки из своего письма.

Мой единственный, Лейбеле, пишу тебе и не знаю зачем. Разве я знаю где ты и что с тобой и как мне отыскать тебя? Пишу, знаешь, потому что иначе умру, если не выскажусь тебе, если не уткнусь тебе в плечо, хотя бы и в моем воображении, если хотя бы и в моем воображении не буду знать, что высказала это все тебе. Наверное и тебе плохо, Лейбл, но если-б ты знал как плохо мне, родимый мой, единственный и сильный - ты бы непременно защитил меня.

Вот так мы с тобой и разъехались там, развела нас бессарабская степь в разные стороны! Конечно это был ты! Понял ли ты, что это была я? И если мы оба поняли это тогда, то объясни мне, Лейбеле, почему мы не выпрыгнули тогда оба? Что удержало нас? Просто ли мы не были уверены, как мне чувствовалось тогда, или что-то большее остановило нас? Знаешь, я все время думаю об этом и дума моя очень мучает меня! Ведь все было бы иначе, если бы мы тогда выпрыгнули, и мне признаться себе самой страшно, что быть может желание этой дороги тогда было в нас, глупых, сильнее всего, что мы знали раньше. Помнишь ли?.. о, я хорошо помню эти слова.

"... От Бога ли это, а? Зал, и глаза их всех на нас - прямо в нас глядят, и они еле дышат, боятся спугнуть чудо, которое мы им несем! А мы столько всего за них чувствуем, что они с нами - одно, все наши местечковые Брохи и Сары, и Бенционы, и все, все на Земле дышат нами, столько любви и счастья проливается на зал. Весь мир смотрит на нас, и небо смотрит на нас, и эти зажигающиеся звезды..."

Они падали, и ты назвал их блуждающими. Вот мы и блуждаем, Лейбл... И как больно оказывается это блуждание одинокой звезды по белому свету.

Они заставили меня петь и танцевать в ихних кафе. Они говорили, что так я учусь актерству, а на самом деле они наживали на мне деньги. "Подайте нам Розу", - кричали от каждого столика, и тогда я выходила, или вернее меня выталкивали, ну а потом я привыкла, как и к имени этому, "Роза"...

Фонарь освещавший Рейзеле гаснет. Раздается "Роза! Розу! Подайте нам Розу!" Когда фонарь Рейзеле вновь высветляется, нам уже не так легко узнать в нынешней вульгарно-одетой полуоголенной Розе, бывшую Рейзл. Вместе с Розой врывается лихое вступление "Варничкес" (N8 в моем CD "The Harmonia Ensemble") В своем фонаре Лео непроизвольно отшатывается. Но вдруг вступает "Гевол" в Розином "пении" и Роза преображается. Хотя она и вынуждена исполнять желаемое жадной до оголенности публики, но в ее исполнении есть нечто притягивающее искренностью, наивностью ли, отточенностью ли, врожденным ли чувством "хорошего" искусства, и публика может не допонимать, но она привлекаема этим более чем оголенностями. Конечно, на ускорении куплетов песни она каждый раз вступает в танцевальное движение, а на чисто музыкальных переигрышах уже лихо танцует вовсю. Так повторяется четыре куплета (3 мин. 57 сек.). На третьем куплете в танцевальные периоды в танец вступает Лео (это естественно, так как, вообще, все, что зритель видит на сцене во время чтения Лейблом писем Рейзл, есть соответствующий этим письмам плод воображения Лейбла). Он танцует вокруг Розы, сопровождаемый светом своего фонаря, хотя и в такт с ней, но ее не касаясь. На последнем вскрике "Гевол" весь свет разом гаснет, громко, но коротко раздается визг публики и резко утихает.

Фонарь высветляет в центре сцены Лео. У него в руке сокровище - одно из дорогих писем, писем Рейзеле.

Лео (обращаясь в зал. Пока говорит - ходит в возбуждении. К концу своего монолога оказывается в правом конце сцены.)

...И я начал оживлять в себе тебя, Рейзеле! Шаг за шагом я оживлял тебя и с тем стал оживать сам. С того самого момента, что мы покинули гнездо свое, Голенешти, и до самого неожиданного появления этого жулика в юбке, потешного виновника несчастья твоего, Брайнделе, я не жил, Рейзеле. Это был сон, странный непонятный сон. Живее всего я бывал на сцене, - там я таинственно оживал, там и сгорал как поющая Феникс, чтобы снова ожить в новой роли. Но покидая сцену я будто снова умирал на время. Умирал не вполне, но со странными умирал, шаткими снами. В них были города, шумная актерская братия, Гоцмах и его сестра, утешившая меня на время так, что я как бы увидал наконец и счастливое сновидение. И тем горше было пробудиться, и тем тягостнее было новое погружение в этот липучий сон. Я виноват перед тобой, Рейзеле, потому что мучитель твой, Брайнделе, как ангел теперь для меня. Ведь это она снова принесла мне тебя, единая любовь моя, радость ты моя и горе мое! Да, пока лишь в письмах твоих, это правда, но с ними и надежда пришла, - я знаю, знаю, что скоро, тебя найду. Брайнделе, конечно жулик, но ведь это даже хорошо! Я плачу ей и она найдет тебя. Она наконец сведет нас вместе. А пока что я купаюсь в тебе радость моя ненаглядная, в жизни твоей купаюсь как в сладком молоке, пью ее взахлеб и не могу вдоволь напиться.

Спешу к тебе, Рейзеле, спешу читать дальше. Ведь все должно было измениться к лучшему после столь длительных твоих мук. Не зря же Брайнделе кивала мне так таинственно, читай мол, читай дальше, сам все увидишь. А я и не хочу, Рейзеле, зачем мне, чтобы она своими ненатуральными напомаженными губами рассказывала о тебе.

Лео при этих словах останавливается в "его" правом краю сцены, и взгляд его очень осмысленно направлен влево, где и впрямь фонарь высветляет одетую в полупрозрачное легчайшее платье поверх черного балетного трико Рейзл-Розу.

Да, Лейбл, и впрямь я зря так уж совсем кляла свою судьбу. Даже и в кафе меня любили, хоть иногда меня немножко тошнило от этой любви. Кто я была? Сама не могу с уверенностью сказать. Кто-то возносил меня до седьмых небес, вздыхал по мне, пророчил великое будущее и тогда я воспаряла, как на крыльях. Мне было почти хорошо. Хотя как мне могло быть хорошо без тебя, без твоих больших восторженных глаз и без твоего такого смешного страха прикоснуться ко мне? Как я скучаю по ним, Лейбл! А еще я скучаю по ворчунье моей матушке. И очень страшно мне за моего любимого и такого хрупкого папу. Как он там без меня? Как он там не зная, где я и что со мной? Должен же он понимать, что я просто своевольная девочка, которую поманила и не отпускает ее обманная звезда, но что я поймаю эту звезду и тогда вернусь к ним и они будут, должны будут, гордиться мной! Ну, положим матушка - я не знаю, ну а папа поймет! (вдруг ее воодушевление гаснет вместе с уверенностью. Она задумчиво и грустно проходит со "своей" левой части сцены к ее центру и вместе с ней, будто подтягиваемый невидимой нитью синхронно продвигается к центру и Лео, пока они наконец не оказываются на расстоянии нормальной беседы друг с другом, а фонари сливаются образуя единый освещенный круг.)

Кто я была такая? Иногда мне казалось, что я просто дешевая потаскушка. (Лео делает как бы защитный жест рукой - ему болезненно такое ее предположение) Да, Лейбл, не хмурься! (как бы реагирует на его жест Рейзл) Хотя Брайнделе и стерегла меня как зеницу ока, хотя не подпускала ко мне близко никого, но взгляды некоторых из этих лабазников так и шарили по мне (очередной болезненный жест со стороны Лео) и тогда, Лео я сама себе казалась... Ладно, не буду тебя травить этим Лейбл, знаю, как тебе это не нравится. (Лео действительно стоит теперь нахмуренный, такой каким мы знали его после спектаклей в гримерной)

Но все позади, Лейбл! Все позади! Ну улыбнись же Лейбл! (снова как бы реагируя на нахмуренность Лео) У меня есть для тебя хорошие новости! Я теперь учусь. Я теперь студентка, вот кто я теперь такая! И не как-нибудь, (ни за что не поверишь) меня теперь обучают люди самой Эмбрих! (Лео реагирует) Вот так-то... Если-б ты только знал какая она хорошая! Я ее никак иначе и не называю, как "мамочка". Чем я у Бога заслужила счастье-то такое, Лейбл? (Жест Лео - мол, а кто ж еще заслуживает, само собой разумеется, что только Рейзл. Затем следует жест вопросительный) Я сама удивляюсь, Лейбл. Кто-то ей шепнул обо мне, она и пришла в кафе. А как я закончила - приводят меня к ней и она так жестко и холодно мне и говорит: "Милая, вам учиться надо. Если обещаете меня слушать, я возьму все на себя. Но этот бордель вы бросаете сразу. Сразу и едете со мной. Решайте поскорей, милая, мне тут некогда мешкать, меня дела ждут" Я перепугалась, Лейбл, и разозлилась одновременно. Думаю: "Цаца какая - просить тебя не буду". И молчу, и чуть не плачу, но молчу. А она глянула на меня, просто так вдруг улыбнулась, обняла меня, и тут-то я не выдержала - разрыдалась у нее на плече, как ребеночек (У Розы на глазах заблестели слезы и голос слегка дрожит. Лео обнимает ее, подставляет ей свое плечо, и тогда она уже начинает плакать на плече у Лео, а он ее осторожно - по-прежнему осторожно - поглаживает, вроде как успокаивая. Роза продолжает сквозь слезы). Все что накопилось прорвалось вдруг, понимаешь? Вылилось ручьями. Смешно, правда? Тебя ведь нет, ты пропал, и я одна, все время одна на этой не светлой дороге.

Включается с четвертой секунды (то-есть минуя вступление) собственно тема Рейзл и Лейбла, под которую они начинают пританцовывать свой обычный для этой темы танец, только Лео как бы утешает Розу. Длится это все-го лишь до 30-ой секунды и выводится плавно на нет. Танцуя Лейбл и Рейзл слегка разошлись в "свои" стороны.

Вот так и началось мое обучение у "мамочки Эмбрих". Упражнения, упражнения, упражнения...

Стартует музыка И.С.Баха - Хорал (N8 в моем CD "Toccata & Fuge") Под него сначала исполняется пластический номер символизирующий классическое обучение у Эмбрих. Балетные упражнения Розы, сперва без поддержки, а затем как на станке опираясь о Лео. Затем (на старте нового цикла музыкальной темы с 40-ой секунды) этот номер переходит как бы в степенный и шутливо полужеманный, полунежный танец придворного стиля. На завершении музыкального цикла темы на 1 минуте 16 сек. или, если недостаточно времени на "придворный танец", то немного позже (есть завершение цикла на 1 минуте 49 сек.) музыка делается тише. К этому моменту танец должен был развести пару в "их концы" сцены. Роза останавливается, "находит" в своем краю на полу и надевает широкополую черную шляпу, становится в позу певицы. Раздается с его 57 секунды (т.е. прямо с начала дуэта, опуская вступление) перекрывая хорал (а затем под этим прикрытием хорал переходит в паузу) отрывок на два голоса из "Стабат Матер" Перголези (N4 на моем CD "Tranquility of Baroque"). Роза в этом дуэте иммитирует пение более высокого тембра, который через 32 секунды после начала имеет 10 секунд соло. Еще через 18 секунд (т.е. на 1 минуте 57 секунде звучания номера 4) звук "Стабат Матер" переводится на притушенное звучание.

Роза (говорит не напрягая голоса поверх "Стабат Матер")

По прошествии какого-то времени "мамочка" Эмбрих вывела меня "на свет Божий", а если точнее - мы дали с ней вместе серию концертов. Если-б ты знал, Лейбл, что делалось со мной перед первым таким концертом. Мне думалось - настала моя смерть. Я думала о "смерти" на эшафоте концертной эстрады с самого того момента, как "мамочка" сообщила мне об объявлении серии, а накануне назначенного дня я просто решила сбежать, но "мамочка" не оставила мне ни одной минуты на подготовку побега и мне пришлось смириться.

"Стабат Матер" выключается. Роза произносит в тишине.

Успех серии был огромный. (пауза) "Мамочка" настояла, чтоб я пела одна.

Чуть приглушенное звучание прежнего хорала. Роза и Лео сходятся к центру и снова расходятся в "придворном" танце. К концу звучания музыки хорала оба останавливаются. Роза вновь принимает позу певицы и начинает "петь" со вступлением моцартовского "Лаудатэ Доминум" (с 42 секунды и до окончания соло на 2 минуте 54 секунды по моему CD "Requiem. Laudate Dominum", N15). Когда после этого соло вступает хор его покрывают прорвавшиеся вдруг крики "Роз! Браво Роз! Браво! Браво!", и музыка выводится на нет. Роз срывает с себя длиннополую шляпу и швыряет ее во тьму сцены.

И я стала знаменитой, Лейбл. По крайней мере одна из наших с тобой звезд заблуждала в своей славе. Меня стали наперебой приглашать лучшие концертные залы Европы. Я пела, пела и пела, а "матушка" Эмбрих торжествовала. Я не буду тебе лгать, Лейбл - мне это нравилось. Мне это очень нравилось. Я была счастлива и я была благодарна. На время я даже забыла обо всем остальном на этом свете! Я даже почти забыла о тебе и о милом отце моем. Но, знаешь это не длилось долго. Все чаще стал являться мне мой отец. Его лицо преследовало меня. Он жалостливо так смотрел, мой дорогой папочка, будто жалеет, очень жалеет - и покачивал головой этак: ай-я-яй-я-яй. И тогда мысли мои обращались к тебе, но и от тебя не приходила защита мне в моей тоске. Почему, Лейбл, объясни мне почему тоска и одиночество постепенно опять стали вгрызаться в меня, а как вгрызлись уже больше не отпустили ни на один миг?

Пауза. Роз смотрит в зал. Нечто всегда ее мучившее рождается, чтоб наконец выплеснуться.

Может звездам пора вернуться домой, Лейбл! Это ничего если ты еще не заблистал - зато будем вместе! Ну, почему, Лейбл, почему я не могу вернуться домой? Разве я зачарованная?

Или может быть проклятая, Лейбл? Нет, некому было проклясть меня. Все причины были, а только - а только они никогда и упрека в мой адрес не произнесут... (почти шепотом) А что если Богом проклятая?

Найди меня и спаси. Выцарапай. Хватит мне блуждать. Надоело.

Выразительные мимика и жест Лео все это время очень чутко реагируют на все перепады настроения, чувства и мысли Рейзл. Он из своего угла как бы пытается что-то ответить, объяснить, поддержать.

Вдруг Роз делает резкое как бы все откидывающее движение.

А знаешь? Я все-таки нахожу себе пути сбросить это все! - Цыгане! Иногда мне кажется, что цыганкой я родилась! (вступление музыки N2 "Цыганского Талисмана". Свет фонарей на сцене заменяется на общий) Не удивляйся. Еще во Львове, еще при Брайнделе я нашла их и с тех пор нахожу их всюду, куда ни еду. А то и вовсе вожу с собой.

Теперь, где-то на 15 секунде музыки, с обоих краев сцены двигаясь соответственно музыке с иммитацией цыганщины выходят "цыгане": слева (сторона Роз) - "цыган" с гитарой, справа (сторона Лео) - "цыганка". К этому моменту Роз оказывается у места, где она может достать из темноты сцены красную юбку и большой красный розан в волосы. С началом цыганского пения, быстро надевает это все на себя и преображается. Начинает танцевать легко и истово самозабвенно отдаваясь цыганским ритмам. Сперва медленно продвигаясь к Рейзл и лишь ритмически реагируя на музыку, Лео, с началом ускорения ритма (где-то на 1 мин. 5 сек.), уже во всю танцует с Роз, проявляя ту же истовую самозабвенность. На 1 минуте 46 секунд в песне "реплика цыганки" и ответная "реплика цыгана" повторяющиеся одна за другой дважды.

На 2 мин. 18 сек. цыганскую мелодию резко перекрывает вскрик N4 "Петрушки" Стравинского. На этом вскрике вся компания вздрагивает и на мгновение замирает. С началом барабанов "цыгане" качнув головами, хватаются за эти самые головы и рассеиваются, убегая за кулисы каждый в свою сторону сцены. Лицо Лео выражает крайнюю озабоченность, но он, хотя и не сводя глаз с Рейзеле, тоже отодвигается в свой угол сцены оставляя центральное пространство целиком для нее. Рейзеле-цыганка очень неуклюже как бы плохо соображая что она делает садится прямо на пол сцены лицом ко зрителю широко расставив колени и подтянув свою ярко-красную юбку за колена. Сейчас она напоминает один соответствующий рисунок Ван Гога. Все это занимает не более 29 секунд (через 4 секунды начинаются барабаны, на 13-ой секунде начинается несколько очень коротких завершенных музыкальных фраз на каждой из которых музыку можно остановить смотря по тому сколько времени есть у актеров: 16 сек., 18сек.,22 сек., 24 сек., 26 сек., 28сек.)

После этого через несколько секунд полной тишины раздается женский голос зачитывающий письмо матери Рейзл.

... Я никогда не забуду тех страшных ночей, когда он встанет бывало среди ночи тихонько, заберется за занавеску и целует, целует постель, на которой ты спала, и тихо, тихо плачет, глотает слезы. Ведь ты у нас одна, солнышко наше, всегда была одна, нет и не было у него другого утешения в жизни. Упаси Боже, не обвиняю тебя доченька, но только папы твоего дорогого нет больше на свете. Когда ты узнаешь это, вот что осталась сироткой, что потеряла любимого твоего отца, то тебе будет в тысячу раз хуже, но сама посуди, доченька, как же я могу утаить этакое от тебя, золотко мое единственное и далекое.

Рейзеле (раскачивается то взад-вперед, то вправо-влево, и говорит, тупо повторяет на разные лады одно и тоже, пытаясь увести, заглушить, не довести вполне до сознания, до нервного своего нутра эту ошеломляющую ни во что не вкладывающуюся боль)

Папа, папочка, папа, папа, ой, папочка, папочка мой дорогой, папа, папа... Па-апа, папа...

Это изнуряющее повторение длится не менее полуминуты, но где-то с 20-секунды ее причитаний стартует музыка скрипичного концерта Сибелиуса (Op.47). Где-то с 9 его секунды проявляется скрипка, и тогда Рейзл-Роз затихает и начинает прислушиваться. К 30 секунде концерта она уже вся в этой чарующей музыке, она приподнялась на колени, ее голова сама собой поворачивается вправо и чуть назад, вглубь сцены, откуда якобы эта музыка доносится. На ее движения соответственно реагирует и Лео - он тоже начинает смотреть куда-то туда. Где-то к 35-40 секунде из глубины чуть затемненной сцены выходит "скрипач исполняющий" эту музыку. Он выходит приблизительно на четверть длины сцены и слегка вперед, и где-то к 48-50 секунде стоит и "играет" почти спиной к залу. Роз медленно, как зачарованная поднимается "выходит" из своей цыганской юбки, оставляя ее на полу, (теперь она снова в черном трико и полупрозрачном очень легком платье поверх него). С протянутыми в сторону "скрипача" руками начинает к нему приближаться. С другой стороны значительно медленнее (пропорционально тому насколько он был исходно ближе) приближается Лео, у которого в это время (насколько зрителю это может быть видно) появляется мимика беспокойства на лице. Не доходя до "скрипача" оба начинают обходить его по кругу (по часовой стрелке). Все это напоминает замедленные съемки. К 1 минуте 15 сек. они сделали полный круг и Лео оказался чуть левее и впереди "скрипача". Он начинает отталкивать-оттеснять скрипача вдавливая его туда, откуда тот пришел, а Роз в это время отступает освобождая дорогу, обходит их обоих, отбегает ближе к левому краю сцены и оттуда снова тянет руки "в сторону музыки". Это уже 1 минута 45 секунд. Лео направляется к Роз и у них начинается хореография в процессе которой Лео пытается отвлечь Роз от "мыслей о скрипаче и его музыке", а Роз этому сопротивляется. Это длится до 2 минут 27 секунд и затем переходит в сцену, где у Лео выражение мук ревности, а у Роз "желание и поиск этой музыки" - вплоть до 3 минут 17 секунд, когда музыка успокаивается и Лео к 3 минутам 30 секундам удается отвлечь внимание Роз и "ее мысли", на себя. Но это не длится долго. Уже в 3 минуты 41 секунду у Роз снова появляется внимание к музыке и поиск "скрипача", а Лео пытается это остановить. К 4 минутам 10 секундам ему это почти удается и с редкими всплесками-воспоминаниями о скрипке все-таки они уделяют друг другу внимание вплоть до увода музыки Сибелиуса на 4 минутах 34 секундах (по моему CD). Все это было пластическим близким к балетному, но не классическим балетным номером. На завершении его свет на сцене снова сменяется высветляющими Лео и Роз фонарями. Роз стоит слева, а Лео справа в центре сцены на расстоянии 2-3 шагов друг от друга.

Роз (говорит сначала с явным воодушевлением, а затем, соответственно содержанию, ее настроения часто меняются. На ней все-таки отмечен отпечаток недавних переживаний; а может и нынешних, которые она прячет)

И ты знаешь, Лейбл, музыка его спасла меня, вытащила из мертвящей тоски, что стала погребать меня, или свела бы меня с ума. Поверь, я была близка к этому! Я ему очень благодарна, и ты не должен меня ревновать, хотя мы сейчас проводим все время вместе. Он некрасивый и смешной. Очень смешной со своими черными свисающими на глаза прямыми как у поляка волосами. Наверное Шопен был такой, а меня значит матушка Эмбрих сравнила бы с Жорж Занд, представляешь? Мы теперь даем концерты вместе. Всюду вместе. Меня это сначало веселило, потом утомляло, а теперь я привыкла. Когда я слушаю его скрипку - я исчезаю. Это чародейство какое-то. Зато все остальное время он съедает меня глазами, и иногда я здорово сержусь. Тогда он прячется от меня, как мышка от кошки. Смешно. Все о нем смешно, кроме его музыки.

Лейбл! (тон ее становится необыкновенно ласков) Не ревнуй, не надо! Никого у меня нет, кроме тебя! (помолчав, продолжает уже мрачно) Но и тебя нет... Ты только во мне, только на чувстве... Я уже не уверена, что помню твое лицо, и это меня беспокоит, потому что на чувстве моем ничто кроме твоего прикосновения больше не лежит. Из этого прикосновения и из своей тоски я только и пою. Потом его музыка вытягивает меня за волосы из бездны. (При каждом упоминании о "нем" у Лео проявляется гримаса ревности). А ревновать меня не надо. Я вся твоя и всегда буду. Мне уже никогда не найти тебя, но во мне все твое, с кем бы я ни проводила время. Так что позволь ему вытягивать меня из этого мрака. Он заслужил близости со мной. Нет, Лейбл, не то что ты подумал - я почему-то знаю, что ты очень ревнив! Я хотела сказать, что он заслужил быть постоянно где-то недалеко от меня. Да, я так до сих пор и не сказала: его зовут - Гриша Стельмах...

Мгновенно проносится снова вскрик стартующий N4 "Петрушки", но всего лишь 4 секунды - до барабанов. Вместе с тем Лео вздрагивает - будто его ошпарили, даже слегка отпрянул назад. Фонарь освещающий Роз гаснет.

Стельмах! Боже мой, "Роуз Спайвэк и Гриша Стельмах"! Это же всюду! Об этом же кричат все газеты! Как я мог не догадаться? Ведь это же ясно, это ведь в глаза бросается! Боже мой! Роуз Спайвэк и моя Рейзеле Спивак - как же я мог не заметить этого?.. (обрывает себя) Не важно! Все это не важно. Важно, что она тут совсем близко, в том же городе что и я. (Мечтательно, почти как ребенок) Окончу спектакль и могу прямо ехать к ней. Это надо же, могу просто взять и поехать к ней! Что может удержать меня теперь? (мечтательность сменяется нервозностью и страхом) Как я приближусь к ней? Что я ей скажу? Какая она теперь? Ведь даже и листики писем этих истрепались. (После паузы, с ужасом) А что если она уже и замуж за него вышла, за этого выскочку? (с содроганием цитирует по памяти) "Он заслужил близости моей". Боже, Боже мой, что же это будет? Роуз, Роз, Рейзеле моя, Рейзеле...

Стартует "Фантазия" Моцарта (KV 397), N5 на моем CD пианистки Марины Беловой. Первые 43 секунды Лео просто задумчив, весь в своих противоречивых мыслях, которые выражаются через очень скупые движения, даже больше через мимику. Ближе к концу на замедлении вступительной части музыки и значительной ее паузе перед началом основной темы, что стартует с 43-ей секунды, Лео в возбуждении проходится по сцене и замирает. Но со вступлением этой очень лирической, "плачущей" темы он начинает пластику выражающую очень многообразные его чувства и переживания. Для удобства - распределение музыки по времени здесь таково: от 43 до 1.21 идет очень мягкая и тоскующая лирика в чистом виде, с 1.21 до 1.34 происходит некий переход, как бы попытка утвердиться в уменьшении боли, но эта попытка не удается и с 1.37 до 1.52 идет трепетная изломанными движениями передаваемая боль. Во время паузы в 4 секунды рядом с Лео зажигается фонарь высветляющий Рейзеле в том же черном трико и легком полупрозрачном платье, так что когда с 1.56 снова стартует лирика повторяя ту что началась на 43 секунде, Лео и Рейзеле уже продолжают эту пластику вдвоем: у Лео, конечно, теперь Рейзеле постоянный "объект" выражения чувств вызванный его фантазией, а Рейзеле движется именно как "объект его фантазии", т.е. в полной реакции на настроения выражаемые Лео. Эта часть музыки по времени структурирована так: от 1.56 до 2.19 - лирика, причем на 2.19 как бы выставляется точка - фиксируется поза, некий взлет вверх на чувстве. И где-то после этой двухсекундной задержки вдруг идет падение музыки до 2.25 с завитком подъемом до 2.27 и опять пауза-поза. В пластике это вероятно вращение Рейзеле Лейблом глубоко вниз и подъем наверх с фиксацией. После трехсекундной задержки-позы, с 2.30 до 2.42 идет снова утверждение Лео в попытке избавиться от боли и страха, но теперь есть образ Рейзеле пытающейся успокоить его. И опять на 2.42 замирание в позе паузе на 3 секунды. И с 2.45 следующий этап повторения одиночной пластики Лейбла - теперь с Рейзеле - в трепетно изломанной части музыки и пластики. Соотнесение снова: Лейбл в своей муке предчувствия, а Рейзеле - другая утешающая его надеждой часть его самого. Это длится до 3.04 промежуточно фиксируясь, на одну секунду с музыкой и одну без нее, в позе-паузе поднятия наверх, лишь для того, чтобы произвести похожие на описанный выше "пируэты" в целом завершающиеся на 3.21. В разбивке это: с 3.07 до 3.13 стремительное падение музыки, до 3.17 "ленивое копошение", почти пауза "внизу", и затем до 3.21 такой же стремительный подъем с мгновенным, без всякой паузы переходом опять, уже третий раз, но на этот раз очень не надолго в лирику (3.22 - 3.42). Это лирика уже как бы усталая, а с 3.43 до 3.47 - некоторый всплеск-аккордов - как бы в естественном самозащитном желании сбросить это все с себя, но тоже уже несколько усталый. С 3.47 до 4.00 - идет уже совсем расслабление, что ли этакий краткий отдых усталой душе Лео: отдельные отрывочные движения и замирания, и завершающее это после 4.00 двухсекундное замирание в некоторой полусвернутой связанной позе у обоих. С 4.02 до 4.06 параллельные легкие и спокойные движения ("гармония"). Секундная поза-пауза. С 4.08 до 4.10 как бы повторение с большей утверждающей энергией и секундная пауза. На 4.12 смена позы и еще небольшая пауза. На 4.15 опять смена позы и чуть большая пауза. С 4.19 собственно начинается движение к финалу, и где-то за полторы минуты оставшиеся до конца сцены-музыки легко происходит много смен, повторений, событий. Лео как бы окончательно излечивается, как бы освобождается от предчувствий, и решает делать то, что нужно делать, с тем ожидая, наконец, счастливого окончания его, до сих пор мучительной, истории. Опять, для удобства, разбивка музыки такова: 4.19 - 4.26 более или менее параллельное утверждающее движение обоих (почти как утренняя зарядка) - движение все время слева направо. Затем точное зеркальное отражение этого с 4.27 до 4.34 - движение справа налево. Несколько измененные движения, но с той же идеей слева направо в период с 4.34 (следовательно все это без всякой остановки) до 4.41. Зеркальное отражение в движении справа налево с 4.41 до 4.49 под точный повтор музыкальной фразы. С 4.49 до 4.56 еще более разнообразные и воодушевленные движения "бодрой утренней зарядки" соответственно музыке (тут есть свое внутреннее повторение музыки, вращательного характера с точки зрения возможной пластики, 4.49 - 4.50 и 4.51 - 4.52), и опять зеркальное отражение этих движений с 4.56, однако не совсем до конца - музыка под самый конец повторения этой музыкальной фразы (Лео и Рейзл в это время - 5.01 - вместе) на 5.01, 5.02 и 5.04 делает "тактично" останавливающие это развитие аккорды. На каждом из них Лео и Рейзл замирают на чуть большем расстоянии друг от друга, чем на предыдущем, а на последнем (5.04) гаснет фонарь освещающий Рейзл. Следующее за этим вращательное движение вокруг своей оси и кругом по сцене Лейбл "крутит" сам (5.05 - 5.17), и далее, вплоть до окончания музыки (5.42), все более утверждающей и решительной он движется свободно, по ощущению, может даже остановиться и просто дослушать.

Зажигается общий свет на сцене вновь показывая "уборную" Лео. Лео стоит в раздумье. Над залом проносится...

Голос с фонограммы (очень подходящее место для "автографа" художественного руководителя-постановщика)

Лео Рафалеско приглашается на сцену. Лео Рафалеско, пожалуйста, пройдите на сцену. Открываем занавес.

Лео преображается. Нерешительность как рукой сняло. Быстро подхватывает со спинки стула сюртук - атрибутику его роли Уриэля, и проносится через всю сцену за левую кулису. Свет гаснет. Длительная пауза. В темноте раздается...

...Не подобало отступать перед этим страхом тому, кто ради свободы отказался от родины и прочих выгод и преимуществ. Неуместно и не мужественно было бы с моей стороны покоряться. Я решил лучше все перенести, но остаться при моем мнении.

...Человеку благородному приличествует жить достойно или с честью умереть. А борюсь я за истину и естественную свободу людей, которым прежде всего надлежит избавившись от суеверий вести жизнь человеческую. Ибо каждый, заботясь о своей выгоде, стремится угнетать истину и попирает ногами справедливость.

Друзья, конечно есть польза в том, что один уступает многим, чтоб его не растерзали, но не все, что полезно, вместе с тем и прекрасно. Отнюдь не прекрасно отступать с бесчестием, предоставляя торжествовать насильникам и обидчикам. Вы должны признать, что достойное похвалы мужество заключается в сопротивлении гордым, насколько это возможно, дабы поступающие дурно и извлекающие пользу из своего лукавства не возгордились еще более день ото дня. Конечно, прекрасно и достойно благородного и честного человека - с малыми быть малым, с овцами - овцой. Но не глупо ли, вступив в столкновение со львами, облекаться овечьей кротостью? Это значило бы навлечь на себя порицание и бесчестие. Если одним из самых прекрасных подвигов считается бороться за отечество до последнего вздоха, так как, что же у нас извне есть, если не отечество, то почему же не считать прекрасным борьбу за собственную честь, которая принадлежит только нам и без которой мы не можем хорошо жить, - разве что, подобно гнуснейшим свиньям, будем валяться в гнуснейшей грязи наживы.

Я признаю со скорбью, враги мои, что угнетен вашим множеством. Однако от этих мыслей в груди моей закипает великий гнев... И иногда - не хватает сил!

Ты, враг мой, забыл об изначальном законе, том, простом и естественном, что дарован нам самою природой. А я утверждаю, что закон этот общ и врожден всем людям уже тем самым, что они - люди. Он соединяет всех друг с другом взаимной любовью; он не знает разделения - причины и начала всей ненависти и величайших бедствий. Он учитель доброй жизни, отличает справедливое от несправедливого, гнусное от прекрасного. В соответствии с природой мы любим детей, дети любят родителей, брат - брата и друг - друга. В соответствии с природой мы желаем, чтобы все наше достояние пребывало в целости, и ненавидим тех, кто волнует, возмущает наш покой и кто желает, насильно или обманом, лишить нас того, что нам по праву принадлежит. Из этого нашего соответствующего природе желания вытекает ясное мнение, а именно - что мы не должны совершать тех поступков, какие осуждаем в других. Ведь если мы осуждаем тех, кто посягает на наше достояние, этим мы осуждаем самих себя, если посягаем на чужое.

Если бы люди захотели следовать здравому рассудку и жить согласно человеческой природе, все бы друг друга взаимно любили, все бы друг другу взаимно сострадали. Каждый облегчал бы страдания другого, насколько возможно и, конечно, никто другого даром не оскорбил бы. Поступающие наоборот идут против человеческой природы...

Следует пауза и вслед за нею несколько притушенный "расстоянием" от уборной Лео до "зала где он играл" шквал оваций. Выкрики "Лео, Лео Рафалеско". Затем это уводится "на задний план", становится совсем отдаленным фоном. Фонарь в левой части сцены достаточно широко высвечивает Роуз Спайвэк, даму в черном, в черной же с вуалью шляпой (тою же, что использовалась раньше) и Брайнделе, чья шея завернута в ее стандартный, вульгарный на ней, черно-красный боа.

Брайнделе (подобострастно крутится возле Роуз, но вместе с тем умудряется быть и достаточно бесцеремонной, наглой)

Ну вот, госпожа Роуз, вот мы и пришли. Это тут. Я же говорила вам, тут тихо, никого нет. Уважают вашего Лео, так просто к нему не пройти. Он как и вы, знаете, высоко вознесся, условия свои ставит. Только я тут каждую лазейку знаю и каждого человечка доброго и злого. Да вы не волнуйтесь так, вас за вашей вуалью никто не узнал.

Роуз (тоном хозяйки привыкшей отстранять от себя неуважительное общение)

Я, Брайнделе, и не волнуюсь, не знаю, что вы это себе в голову вбили. За то, что вы провели меня сюда незамеченной я вам благодарна, и, разумеется, в долгу не останусь. Зайдите ко мне завтра, но меня не спрашивайте. Назовете себя - вас будут ждать. Я выезжаю завтра из этого города. Мой контракт завершен.

Брайнделе (развернувши себя так что смотрит на Роуз снизу в вверх, а лицо ее как бы направлено в потолок, заглядывая таким странным образом ей в глаза - то ли заискивающе, то ли нагло, не поймешь)

Вы одна, хотите сказать уезжаете, покидаете нас?

Не одна, и вы это прекрасно знаете, Брайнделе. Да и нет вам до этого никакого дела.

Гриша с вами, Стельмах, наша еврейская гордость?

Мы едем на гастроли, Брайнделе, и... меня утомили ваши паясничания. Вы лишь только скажите мне всерьез, еще раз, правда это, все то что вы мне рассказали? Потому что если нет, то я вам это прощу, сейчас,.. а потом не прощу,.. Брайнделе.

Брайнделе (поспешно и на этот раз на удивление серьезно)

Правда, конечно правда, матушка. Зачем бы я стала лгать в таком деле. Я же вам говорю, что я сама взяла на себя расходы и ее сюда привезла.

Ну положим за расходы я вам с лихвой заплатила, и ее, бедную девочку, я уже видала. Но верно ли, что это его ребенок?

Брайнделе (опять поспешно, даже суетливо, одновременно прикидываясь обиженной)

Ну что вы, матушка, разве такими вещами шутят. Что же я совсем не женщина, или не понимаю? Да и соврала бы я, вы бы все равно разобрались. Он ведь отнекиваться, что с нею... слишком гордый, не станет...

Хватит, Брайнделе, вы слишком разговорчивы всегда. И я просила вас, не называть меня, матушкой. Неужели же эту просьбу мою так трудно уважить?! Идите пожалуйста, идите, я хочу остаться одна.

Конечно, ма..., госпожа Роуз, простите, само с языка срывается. Я ухожу. Он будет через несколько минут тут, и зайдет с другой двери прямо к себе. Вы шум услышите из зала, когда он к себе входить будет. Тогда и постучите. Или... как знаете... (нетерпеливое движение со стороны Роуз) Бегу, бегу, не сердитесь зря, вам нельзя сейчас. Бегу! Удачи вам, как что потребуется не брезгуйте мной, всегда к вашим услугам, госпожа Роуз... Бегу... Бегу... Разве-ж я не понимаю? Разве-ж я не женщина... (скрывается влево)

Роуз, оставшись одна стоит несколько секунд врастая в свои нелегкие думы. Между тем, общий свет мягко, медленно полностью уводится. Через мгновение зажигается освещающий Роуз фонарь обнаруживая ее уже без шляпы в ее легком полупрозрачном платье поверх черного трико. Уже близко к концу затемнения успела стартовать прелюдия фа минор И.С.Баха - из Органной Книжечки, но в переложении на фортепьяно (N6 моего CD пианистки М.Беловой). По Баху эта прелюдия- тема Святого Духа. Как известно, Тарковский в своем фильме соединил эту тему с темой Земли, с темой прощания с Землею, со своим домом, со своим прошлым, со своим детством. Это в точности то, что сейчас делает в своей пластике Роуз - в этой пластике движений ее застает осветивший ее фонарь (это должно произойти не позже 9 секунды со старта музыки). Первые 1 мин. 5 сек. - вступление, во время которого Роуз "спускается" к Рейзеле на Землю своего детства. До 32 секунды она погружается в ощущение своей земли и детства, но как детство ее завершилось на чистой первой никогда не потухшей любви, то мысли ее быстро приходят к Лейблу и где-то на 29 секунде фонарь высветляет Лео-Лейбла, а к 32-ой секунде, когда начинается повторение всей начальной музыкальной фразы, они уже движутся вместе повторяя в точности движения, которые к этому моменту проделала одна Рейзеле - они на Земле своего счастья, вернее это Рейзеле, которая теперь воображает-переживает Лейбла, пребывает на Земле своего самого нежного, самого нежно-возможного счастья. Она, однако, знает обреченность его с самого начала своего "спуска": ведь, в отличие от Лео, Рейзеле знает, что Роуз уже вынесла приговор совместности их будущего. Сама эта повторяемая дважды музыкальная часть делится на две фразы: первая служит как бы раздумчивым вступлением ко второй, в которой уже есть все, что это вступление хотело сказать. Первая фраза - это "собственно спуск", что отражается и в хореографии, а следующая фраза - это "пребывание там". По времени это разделено так: 1-ая фраза вплоть до 16 сек., вторая с 17-ой до 31-ой, затем с 32-ой - повтор, причем первая фраза - с 32 до 48 сек., а вторая - с 49-ой до 1:04. (Длительность фраз 16, 15, 17, 16 сек.) На 0:48 и 1:04 завершение движения приводит к свернутой позе почти "зародыша". Центральная часть начинается с 1:05 двумя точно отмеренными (по 16 сек. каждый) музыкально-пластическими кусками, которые, в музыке, хотя и не повторяют друг друга, но очень точно соотносятся с описанным выше: первый кусок (с 1:05 до 1:20) соответствует настроению и тому что происходило в первых фразах повторяемого вступления, но как бы со сдвижкой в шкале чувств к финалу. Поэтому в нашей пластике первый кусок это чистая нежность и грусть любви. Второй кусок (с 1:21 до 1:36) соответствует со сдвижкой к финалу настроению вторых частей вступления - соответственно это предчувствие прощания с любовью, чем и определяется хореография. И затем, 17 сек. с 1:37 до 1:53, идет знание об ожидаемой потере более сознательное, в которое происходит попытка нормального спокойного пребывания с Лейбеле пока можно. На 1:54 начинается финал - с первого аккорда "невозможности", аккорда "разрушения", сначала почти незаметного (легкая реакция в пластике, возможно каким-нибудь характерным движением, которое будет видоизменяясь многократно далее повторяться все более и более отчетливо). С этого момента за исключением очень редких в несколько секунд перебивок происходит весьма точное "пробивание" этих аккордов на разные лады оттенки и настроения почти до самого конца через каждые две секунды. "Перебивки" - не случайная прихоть. Они создают разбивку всей этой "аккордовой" финальной части на опять же три куска передающих те же настроения, что соответственно имели предыдущих три центральных куска. Кроме того, "перебивки" осмысленны сами в себе. Для удобства хореографа -эти точки-аккорды в разбивке по кускам таковы. Первая часть - 11 секунд: 1:54, 1:56, 1:58, 2:00, 2:02, 2:04 - чистая нежность и грусть любви. Перебивка в 5 сек., как бы говорящая "а почему бы и нет, действительно" (соответственное и движение пластики), но далее неумолимо аккорды второй части, в целом выражающей предчувствие прощания, но которая (ну что уж тут поделать) делится на три последовательно поданных оттенка. Один длится 9 секунд: 2:10, 2:12, 2:14, 2:16, 2:18 - нежность и грусть необходимого расставания. Перебивка (2 сек.) "неужели нет?" и далее аккорды следующего оттенка в 7 секунд: 2:21, 2:23, 2:25, 2:27 - тоска расставания. Перебивка (2 сек.) "конечно, нет!" на более низких тонах, чем предыдущая, и снова аккорды третьего оттенка в 9 секунд: 2:30, 2:32, 2:34, 2:36, 2:38 - как бы усталая просьба-надежда ("а может все-таки расставание не необходимо"). Последняя перебивка (6 сек.), повторяет на более низких сгущенных тонах самую первую перебивку, т.е. говорит "а почему бы и нет, действительно", но совсем безнадежно, и далее аккорды третьей, окончательной части финала (20 секунд) - собственно расставание: 2:45, 2:47, 2:49, 2:51 (внезапно гаснет фонарь ведущий Лейбла-Лео и Рейзеле-Роуз как бы приходя в себя или беря себя в руки на последних аккордах замедляется, "возвращая" и уже навсегда в себе - Роуз), 2:53, 2:56, 2:59, 3:04. Аккорд на 3:04 держится аж до 3:11 и все это время Роуз выдерживает позу ухода, разрушения, потери Рейзеле и обретения Роуз. Свет полностью гаснет. Снова нарастает гул зала "Лео, Лео" и выкрики "браво Лео, Лео Рафалеско". Когда общий свет возвращается (он оставляется несколько приглушенным, не очень ярким) мы видим Роуз, в том же месте, в той же позе и одетую так же, как мы ее оставили перед этой пластической сценой. Через несколько мгновений после завершившегося высветления сцены гул оваций вдруг резко нарастает и снова спадает. Вместе с тем справа довольно стремительно врывается Лео Рафалеско. Роуз заметно вздрагивает, но берет себя в руки.

Простите, Лео, (в этот момент вздрагивает и замирает как в столбняке только сейчас заметивший ее Лео) я не имела в виду врываться к вам вот так непрошено, поверьте, это вообще не в моих правилах. Меня провели к вам, и у меня к вам дело... не то чтобы неотложное, но я уезжаю завтра, а его стоило бы разрешить, и, главное, я никому не хотела бы перепоручать это.

Лео очень медленно оправляется от столбняка, и уж конечно очень мало понимает из того, что произносит Роуз. Ни поза, ни выражение его лица до сих пор не изменились. Изменилось лишь то, что он теперь весь в ней, не в словах ее, а в ней самой.

Роуз (продолжает не потому, что ей есть что к этому добавить, но чтобы сгладить неловкость)

Я прямо с вашего спектакля, и я признаться никогда раньше вашу игру не видала. Вы замечательный актер. То что вы делали на сцене меня захватило и до того меня увлекло, что я чуть было не забыла о деле, ради которого пришла. Я поздравляю вас! Простите мою неловкость - я должна была бы сразу вам это сказать, но мне не хотелось, чтоб вы приняли меня просто за назойливую почитательницу. С сегодняшнего дня я, да, действительно ваша почитательница, но я обещаю вам не быть в этом назойливой.

По прежнему не меняя позы Лео теперь смотрит на нее с очевидным обожанием, но слова ее, или вернее тон начинают доходить до него и причиняют ему боль. В какой-то момент от этой боли он морщится, как если бы глотнул имея ангину, но боль не проходит и он продолжает морщиться пока она говорит. Но вот Роуз смолкла еще не успев сообразить как отреагировать на его теперь уже не очень приличное молчание, и тогда боль сразу уходит. Лео продолжая пожирать ее глазами делает непроизвольное движение к ней. Руки его направлены к ней, его тянет к ней как магнитом. Это однако в точности то, чего Роуз хочет избежать. Она столь же импульсивно отшатывается и спешит снова говорить.

Прошу вас не ругайте меня за это, но я действительно не знаю, о чем мне в первую очередь говорить. Не желая быть назойливой я бы говорила о деле, как и предполагала с самого начала, но, знаете, мне хочется говорить о вашем Уриэле. Я ведь не согласна со многим в жизни и взглядах его, но за время пьесы я успела полюбить горячо вашего Уриэля и жалко его до слез. Не говоря уже, что определенная часть его взглядов просто замечательна. Тем более до слез его жалко - потерянная талантливая личность... Ах, да что я говорю, в вашей игре невозможно его не любить, потому что становишься им!

Лео не интересуется этим. Ему снова становится очень больно. Физически больно. Теперь уже потеряно, беспомощно как ребенок он смотрит на Роуз.

Да помогите же мне! Как мне быть? Помогите мне отвязаться от вашей игры и просто перейти к делу...

Почему-то Лео не в состоянии говорить. Какая-то стена, которую он никогда не предполагал при их встрече, выросла перед ним. Роуз все время говорит не то и не о том, а главное тон ее уж очень ненормально отчужден.

Роуз (ей действительно трудно начать о главном, ведь она только прикидывается отчужденной, и кроме того неожиданно для нее самой ей действительно мешает впечатление, только что оставленное им в ней его игрой. Теперь она уже несколько растерялась)

Как же мне быть?.. Вы не приходите мне на помощь. (Сквозь на мгновение изменившийся ее тон для Лео наконец прорывается то, что он хотел услышать. В этой строгой, деловой женщине он вдруг снова, как и в момент ее появления, видит Рейзеле. На лице его выражается чрезвычайная нежность, и он снова импульсивно тянет руки к ней и делает движение вперед. Это было ошибкой - лучше было заговорить, но разве он может холодно обдумывать, что ему сейчас делать? Роуз снова отшатывается и опять вполне берет себя в руки.) Ну, тогда мне надо самой прийти себе на помощь, не правда ли? Пожалуй, я таки буду говорить о деле.

Лео опять как обдает холодной водой. Он чувствует, что начинает терять в этой женщине свою Рейзл, но предпринять ничего не может. Эта женщина пугает, парализует его. У Роуз между тем пауза. Она не может решиться. Ведь о деле это значит о них: Лейбле и Рейзеле. Неловкость сковывает обоих. Молчат. Смотрят друг на друга. Сейчас они как бы впервые начинают видеть друг друга такими каковы они стали через много лет. Роуз принимает это. У нее было время себя к этому подготовить, а Лейбл - нет. Потому перед ним либо Рейзеле, либо чужая женщина лишь внешне на Рейзеле похожая. Слить он их не может. Пока не может.

В-видите ли, Лео, я быть может не имела бы права говорить об этом, н-но мы были знакомы с вами... (спешит добавить) давно! Очень давно! Я... как вы знаете по моим письмам, Бог весть как попавшим к Брайнделе, я... держала вас в своей памяти. И я не жалею об этом. Это единственное порой давало мне поддержку в жизни... (забывается, начинает терять контроль над тем, что говорит) Вы были душой моей и чистотой и совестью. Больше - единственным близким человеком оставленным мне. Я говорила с тобой, как если бы ты был рядом, как если бы глаза твои светящиеся смотрели на меня так, как они когда-то смотрели. (Лицо Лео-Лейбла уже на предыдущих фразах ожило и светится этим светом, а сейчас в глазах его эти самые "нечаяные, непрошенные слезы".)

Рейзеле! Рейзеле моя! Все это было лишь глупым сном никому ненужным. Ничего не было. Ничего этого не было! (с 3-ей ее секунды тихо выплывает тема Лейбла и Рейзеле - N5 в моем CD Isralian Hits и длится до ее 31 секунды. До 9-ой секунды Лейбл "внедряется" в музыку отражая ее больше в мимике, его тело как бы вспоминает давно забытое, но с 9-ой секунды он уже в том самом движении, что свело их в самом начале пьесы. Так он приближается к Рейзеле, которая с 18-ой секунды (повторение музыкальной фразы) уже движется вместе с ним - оба они в полном и абсолютном упоении. На 32-ой секунде музыка резко обрывается и Роуз-Рейзеле отодвигает Лейбла, как бы в этот момент разбуженного, резко оторванного от такого упоительного сна.)

Нет, Лейбл, это не был сон! Все что мы запросили-напророчили себе в тот вечер сбылось, и сбылось тем единственно-возможным способом, каким такие вещи сбываются! Мы двинулись за блуждающими нашими звездами и, это было мучительно, но мы слились с ними! Мы не господа себе более. Нас несет и мы не сойдем с этих путаных орбит. Мы сожгли по пути столь многое! В огне этих звезд сгорели близкие тебе и мне люди, Лейбеле, разве ты не заметил этого? Разве я не могла дать весточку своему отцу, а ты своей матери, Лейбеле, - но мы не могли остановиться - наши звезды несли нас! Господи, почему мы не могли сойти с этого пути и жить нормальной жизнью (на самой высоте тона, в котором это произнесено, она вдруг внутренне никнет, отвечая на свой вопрос). Прости,.. не могли, Лейбеле, не могли. Уж такими жестокими мучениками сделал нас Господь Бог... Так же это зависело от нас, как упасть пушечному ядру на солдата или обойти его стороной. (Уже в середине этого монолога, Лейбл начал раскачиваться, как от зубной боли.) Прости, Лейбеле, что мучаю тебя! У моего отца милого мне уже не попросить прощения в этой жизни... Ведь мы и друг друга не искали потому же... (Лейбл отшатывается от такой мысли) Да, Лейбеле, да милый мой, дорогой... (на все махнув рукой она наконец делает то, что более всего хотела сделать все это время - протягивает к нему руки, притягивает его к себе, захватывает ладонями голову и прижимает к груди - получается это неловко: он ведь выше и крупнее ее, но им обоим это безразлично - они соединили свои столь долго томившиеся друг без друга сердца, - наконец. Но между тем разогнавшись она уже не может остановиться и продолжает говорить, гладя ладонями его голову, эту жестокую правду.) Да, мы не искали друг друга, как тогда мы не выпрыгнули из телег, зная, что нас увозят далеко, может навсегда друг от друга, так и затем мы никогда не искали друг друга, хотя нашим душам было страшно и томительно и темно на этой дороге. Звезды ведь другим светят, а сами несутся во тьме. (Она вдруг обеими руками отстраняет его голову и прямо ему в глаза с интересом догадки и ужасом ее смысла произносит...) Да, Лейбеле! Конечно! Это то чего мы не знали, то о чем не догадались, не могли и не хотели догадаться тогда: звезды одиноки во тьме, приблизиться и столкнуться они не могут просто потому, что взорвут весь мир! Они всегда одиноки во тьме, им из этого никогда не выпутаться, и светят они только, только окружающим! А когда-то, наверное, они и сгорают в своей одинокой тьме дотла, и тогда вокруг них совсем - пустота... (Произносит тихо, с настоящим трепетом) Боже мой, как это страшно! (...и тогда наступает черед Лейбла прижать ее голову к своей груди. И, хотя он лишь только с нею, о ней и в ней, у него это почему-то получается чарующе красиво. Так они на некоторое время и замирают. Вдруг тишину резко и будто насмешливо обрезает 4-ех секундный звук вступления N4 "Петрушки" Стравинского. С ним Рейзл быстро отодвигается от Лейбла, пока музыка звучит еще держит его обеими руками, но с завершением звука отстраняется полностью. Звук этот - отобразил воспоминание - дело, с которым она пришла сюда. В Лейбле он вызвал испуг и предчувствие, что и отразилось выразительно в мимике его лица.)

Лейбл, я пришла с делом, как я и сказала с самого начала. Мне трудно это произнести, но я все равно должна. У тебя есть сын, знаешь ли ты об этом? (На лице Лейбла теперь ничего кроме полного изумления) Я так и думала... Ты бы не оставил бедную эту девушку, если бы знал, что оставляешь еще и беззащитное создание в ее теле. Это же ясно...

Теперь в сознании Лео- Лейбла проясняется смысл происшедшего и того, что произойдет. Целая буря чувств обрушивается на него. И ею он снова парализован. Златка, его ребенок, его огромная вина перед нею, даже и независимо от ребенка, о котором он конечно не знал - они стали внезапно реальными, и выросли перед ним, а Рейзеле томительно отдалилась и, хотя и рядом, а снова недосягаема, как на отдалившемся корабле. Руки обвисли. Воля исчезла. Он уже сдался. И мучительная боль в груди.

Рейзеле (она очень внимательно наблюдает его, голос ее очень нежен и ласков, но это уже конечно прощание, какие бы слова она сейчас ни произнесла. Так безумно жалея его говорит мать ребенку слова, которые произносить нужно)

Она здесь, Лео! По моей просьбе ее привезла сюда Брайнделе. И сын твой здесь. Он очень милый малыш. Ты полюбишь его как только увидишь. Я полюбила его сразу. Брайнделе сведет тебя с ней. И ты станешь любящим мужем и отцом. Ведь правда, Лейбл?

Жена у тебя будет красавица, и человек она прекрасный. Она не приехала бы сюда, хотя ей с твоим сыном в Европе приходилось очень плохо - не приехала бы, если-б ей не сказали, что ты зовешь ее, и что это ты передал ей деньги, билет и подарки. Она сразу поверила, потому что она любит тебя. Поверила, что ты все время думал о ней и только ждал случая их обоих перевезти, поверила, что от друзей актеров узнал о ребенке. И знаешь, Лейбл, я тоже верю, что ты любишь ее. Она реальная, она не блуждающая звезда, которая иначе не может, которая обречена на свое одиночество. Люби ее.

Своего одиночества ей не показывай - оно из другого мира, и не может сосуществовать с нею реальной.

А сына своего ты будешь любить без ума, хоть сам еще не понимаешь. Смотри, не избалуй его. И об одиночестве твоем ему знать тоже не надо. Это звездное. Это из другого мира.

Лейбл странным образом успокоился. Со слов Рейзл жизнь его стала казаться ему переносимой.

Я уезжаю завтра. Гриша мой меня обожает и мы и дальше будем вытягивать друг друга из тьмы за волосы...

Прощай Лейбл. (Лейбл встрепенулся) Прощай птица моя, звезда моя, душа моя! (останавливает его заметное импульсивное перемещение тела вперед, хотя ноги на месте) Не надо! Мы всегда будем тосковать друг по другу... Так суждено нам. Такая воля Бога о нас! Уважай Ее! Мы много принесли безвинных жертв - эти жертвы не могут быть напрасны. Прощай Лейбл. Прощай птица моя, звезда моя, душа моя! Расходятся теперь наши звезды. Светить им и блуждать во тьме своего одиночества вовек.

Сцена затемняется. Фонарь высвечивает в правом углу фигуру Рафалеско. Он лишь стоит широко раскрыв свои выразительные глаза и глядя в зал, а меж тем над залом проносится его голос:

Голос Лео стихает, тут же зажигается второй фонарь - высвечивающий Роуз, и безо всякой паузы будто голос Рафалеско переходит во вступительную музыку к арии "исполняемой" Роуз (та первая, что в самом начале пьесы услыхал зритель - плач Дидо из "Дидо и Еней" Генри Персела - "Когда земля возмет меня к себе" (Dido’s Lament of "Dido and Aeneas" by Henry Purcell "When I am laid in Earth", #9 of my "Tranquility of Baroque" CD). Ария держится до 46-ой секунды и с началом переходной музыкальной фразы, где Роуз уже не поет, звук быстро уводится на нет.

Затем после паузы слышна последняя очень раздумчиво, как бы в себя, произнесенная последняя реплика Рейзл:

По произнесении этих слов стартует прелюдия си минор из Хорошо Темперированного Клавира И.С.Баха (мой CD с пианисткой Беловой, N7). В течение почти 4-ех минут следует их "прощальная на Земле" пластика Блуждающих Звезд. В целом Лео и Роуз освещаемые каждый своим лучом света изображают свое одиночество, вечное прощание друг с другом, близость и бездну между ними, надежду и смирение перед неизбежностью этого их блуждания. За все время этой пластики они ни разу не сближаются так близко, чтоб протянув руки они могли коснуться друг друга, хотя бы кончиками пальцев, и эти желание и невозможность коснуться друг друга выражаются через всю эту их финальную пластику. Вся музыка соответствует этому. Вся она - набор коротких музыкальных фраз-жалоб варьируемых на все лады, но в основном одной и той же внутренней структуры (за несколькими редкими исключениями 2-3 секунды каждая): задающий тон аккорд - как вопрос или утверждение-факт и тут же перепевающий его плачущий, просящий или смиряющийся перебор струн. В целом по темпу и настроению все это разбито на две большие и равные части (до 1:17 и с 1:18 до 3:25) плюс одна финальная маленькая часть (с 3:35 до 3:49, а на 3:50 длительно выдержанный финальный аккорд - без всякого продолжения).

Завершается это возвращением на их исходные места: ее - с левого, его - с правого краев сцены. Лишь после завершения музыки, плавно и одновременно сужается и затухает свет лучей покоившихся на застывших недвижно звездах. Из съежившихся лучей света, однако, рождаются две световые точки-звезды. Под стартовавшую теперь музыку Венди Презамент (самое начало пьесы - фантазия для фортепьяно N1 из сборника "Континуум", современная классическая наполненная паузами и неожиданностями фортепьянная миниатюра) звезды неспеша поддрагивая выплывают кверху и к центру, т.е. сближаясь там, в темных пространствах небес, и, наконец, оказываются совсем рядом. Немного поддрагивают рядом. И СЛИВАЮТСЯ. ГАСНУТ. Вместе с плавно выведенной на нет музыкой.

Тьма и отсутствие звука. Когда раздается желанная овация зала, вдруг в полной тьме очень громко и отчетливо, заставляя овацию стихнуть звучит:

"Шолом-Алейхем" - таков псевдоним избранный автором, чья повесть вдохновила эту пьесу. Под ним он и известен миру. В дословном переводе: "Мир Вашему Дому!"

Резко зажигается весь свет в зале и на сцене, где взявшись за руки стоят четверо актеров. Над залом разносится и захватывает всех хоровое "Шолом-Алейхем" (N4 моего СD "Еврейская народная песня") . Поют актеры, даст Бог, поет и зал.

Заметки о фонограммах и хронометраж, включая кое-где разбивку действий

(фонограммы в соответствии с их нумерацией по тексту и на магнитном носителе)

Первое действие

#2, Dido’s Lament of "Dido and Aeneas" by Henry Purcell "When I am laid in Earth".

#3, "Isralian Hits", Chassidic Dance. Это первое появление темы Рейзеле и Лэйбла.

#4, "Isralian Hits", Zol Palestrina. Это тема местечка Голенешти. Когда музыка начинает затихать, слышны отдаленные удары церковного колокола: по три за раз.

#5, "Isralian Hits", Beir mir bitsu shein. Это тема еврейского театра. Она представляет его актеров. Когда световые сопровождения Рейзэле и Лэйбла сливаются музыка выводится на нет.

#6, "Isralian Hits", Jamali Furush. Это музыкальная тема побега Рейзэле и Лэйбла.

#7, Veshamru, Одна из древних праздничных литургий посвященных Шаббату; в современном переложении кантора из России Дунаевского - дедушки советского композитора Исака Осиповича Дунаевского (датировка музыки 1887).

#8, Psalm 93. Composed by Jakab Gottschal (1881-1965). Поющаяся кантором молитва.

#9, Shabbath Menuha, Мелодии Шаббата типичные для еврейских семей XIX столетия. Арранжировка Эмиля Адама (1905-?).

#10, Dies Irae, Requiem, by W. A. Mozart; предпочтительна версия с по возможности медленной ритмикой.

Второе действие

#11, "The Joyful Tailor" ("Das Freilehe Shnaiderl"), #9 в CD "Jewish Folk Song, The Anthology of the Folklore Singing" ("Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора"). Первый танец портного.

#12, "The Joyfulness" ("Freilehs"), #11 в CD "Jewish Folk Song, The Anthology of the Folklore Singing" ("Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора"). Второй танец портного.

#13, Passacaglia in C minor, BMW 582, by J. S. Bach. В определенный момент музыка делается вдвое тише, уступая голосу Моисея. Она, вероятно, все еще звучит, когда наступает первая его пауза.

#14, ancient Jewish "Imma", #5 в CD "Jewish Folk Song, The Anthology of the Folklore Singing" ( "Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора"). В определенный момент слышны струнные без голоса - тогда музыка уводится на нет.

#15, Adagio in G minor for Strings and Organ by Tomaso Albinoni, arr. Remo Giazotto, directed by Herbert Karajan, с нуля до полной силы, оставаясь так несколько секунд, затем постепенно выводится на нет.

#16, "Recollection" ("Yam-dada, yam-da, yam-dada, yam-da, yam-dada-a, yam-dada-a...") #12 в CD "Jewish Folk Song, The Anthology of the Folklore Singing" ("Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора"). Звучит очень коротко, аккомпанируя появление на сцене Златки - хор песни.

#17, Piano introduction to "Recollection" (см #16): с начала и до момента, когда должен вступить голос.

#18, первое музыкальное движение, Allegretto, Quartet #3 by D. Shostakovich. Музыка прекращается до повторения исходной темы.

#19, второе музыкальное движение Quartet #3 by D. Shostakovich.

#20, третье музыкальное движение Quartet #3 by D. Shostakovich. Музыка резко обрывается на аккордах.

#21, тема Рейзэле и Лэйбла (см #3). Прямо из основной темы; звук постепенно нарастаетот нуля до максимума и возвращается снова к нулю.

#22, третье музыкальное движение, Adagio, Quartet #9 by D. Shostakovich.

#23, несколько секунд последнего музыкального движения, Allegro, Quartet #9 by D. Shostakovich.

#24, Dies Irae, Requiem, by W. A. Mozart; желательна его версия с быстрой ритмикой.

Третье действие

#25, "американская тема", несколько последних аккордов фортепьянного концерта F Major by G. Gershwin.

#26, тема Рейзэле и Лэйбла (см #3). Сразу с основной части - без вступления.

#28, J. S. Bach - first chorale of the "6 Chorals of Diverse Kinds ("Schubler" chorales), Wachet auf, ruft uns die Stimme" BMW 645. Какое-то время Роуз танцует: сначала имитируя "балетный класс" и одна, затем она опирается на Лео как если бы он был балетным барьером; это переходит в нечто типа придворного танца. Вскоре музыка становится тише и с этим Лео и Рейзэле расходятся. Покрывая хорал (и затем в нем наступает пауза) звучит музыка для двух голосов из "Stabat Mater" by Pergolezi (см #29). После реплик Роуз музыка хорала продолжается, хотя и несколько тише, чем раньше, и на короткое время.

#29, "Stabat Mater" by G. B. Pergolesi; Стартует сразу после дуэта, пропуская вступление и покрывая хорал (см #28) и затем хорал уходит в паузу. (#4 в "Tranquility of Baroque" CD). Вскоре после короткого соло "Stabat Mater" звук притишается до фонового уровня и останавливается.

#30, соло из "Laudate Dominum" by W. A. Mozart (CD "Requiem. Laudate Dominum", #15).

#34, вскрикивающий звук из #4 of "Petrushka" by I. Stravinsky - буквально несколько секунд. Музыка убирается перед вступлением барабанов в ней.

#36, Prelude in F minor by J. S. Bach - из Orgel-Buchlein (Organ Book) BMW 640, переписано для фортепьяно Buzoni (предпочтительное исполнение Марины Беловой, Marina Belova, Glen Gould Studio CD, 1998).

#37, Хоральная прелюдия B minor by J. S. Bach. переписано для фортепьяно Buzoni (предпочтительное исполнение Марины Беловой, Marina Belova, Glen Gould Studio CD, 1998)

#38, "Hevaynu Sholem Alayhem" - знаменитый еврейский напев; предпочтительно в записи CD "Jewish Folk Song, The Anthology of the Folklore Singing" ("Еврейская народная песня, Антология песенного фольклора", "Шалом алейхем" #4 в нем).

Сайт журнала
"Тёмный лес"

на сайте "Тёмного леса":

Страница Владимира Мильмана

БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ

Пьеса Владимира Мильмана по мотивам одноименного романа Шолом-Алейхема

Александру Таирову

Действие первое

Действие второе

Действие третье

Заметки о фонограммах и хронометраж, включая кое-где разбивку действий

(фонограммы в соответствии с их нумерацией по тексту и на магнитном носителе)

Первое действие

Второе действие

Третье действие

ПОДЕЛИТЬСЯ:

Сайт журнала "Тёмный лес"

на сайте "Тёмного леса":

Страница Владимира Мильмана

БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ

Пьеса Владимира Мильмана по мотивам одноименного романа Шолом-Алейхема

Александру Таирову

Действие первое

Действие второе

Действие третье

Заметки о фонограммах и хронометраж, включая кое-где разбивку действий

(фонограммы в соответствии с их нумерацией по тексту и на магнитном носителе)

Первое действие

Второе действие

Третье действие

ПОДЕЛИТЬСЯ:

Сайт журнала
"Тёмный лес"