Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Я пенсионер, мне за восемьдесят, живу в Кисловодске. Это город моего детства. Здесь я ходил в детский сад, учился в первом, восьмом и десятом классах. Остальные школьные годы прошли на Камчатке. Годы учебы в институте и работы после него связаны с Ленинградом. Живя там, мне очень хотелось снова побывать в знакомых местах на Камчатке, но не получалось: дорога длинная, а отпуск короткий. И вот, неожиданная удача: в 1992 году мне предложили съездить в командировку в Магадан и Петропавловск. Решил воспользоваться случаем и обязательно побывать на Камчатке, в селе Хайрюзово, где учился со второго по седьмой класс в 1941- 1947 годах, а также в Мильково, где учился в девятом классе.
В Магадан прилетел в конце февраля снежным предрассветным утром. Сразу почувствовал близость Камчатки: те же сопки и характерный запах Охотского моря. Совещание в Магадане продолжалось два солнечных морозных дня, но лишь до обеда, - хватило времени, чтобы осмотреть город и знаменитый магаданский театр. Я знал, что в нем в сталинское время выступали многие из сосланных в "Колымский край" артистов, в том числе Лидия Русланова и Вадим Козин. Второго марта на ТУ-154 за час перелетел Охотское море и приземлился в главном аэропорту Камчатки, вблизи Петропавловска. Сразу же пошел ознакомиться с расписанием местных авиалиний. Оказалось, что завтра в субботу, в восемь утра, есть самолет в аэропорт, ближайший от села Хайрюзово. Удачно: можно использовать два выходных дня. Решил лететь.
Переночевал в гостинице и рано утром уже был в зале ожидания. Посадка на ЯК-40 - и вот мы в воздухе над сверкающими на солнце заснеженными горными хребтами и вулканами Камчатки. Уезжая в зимнюю командировку, я получил теплую спецодежду, такую же, в какой летают авиаторы на маленьких открытых самолетах (меховые унты, полушубок и шлем). Поэтому неудивительно, что летчики приняли меня за своего и в конце полета пригласили к себе пообщаться. Я же был в восхищении от открывшегося прекрасного вида с бесконечными далями, которого никогда не увидишь через боковой иллюминатор пассажирского салона. Впереди сидят первый и второй пилоты, ведут самолет. За ними кресло техника, который помогает следить за приборами и поддерживать радиосвязь. Я встал рядом с ним и закрыл за собою дверь кабины. Начались расспросы, сначала о Ленинграде, потом о моем детстве на Камчатке во время и после войны. Я с радостью предался живым воспоминаниям:
- Село Хайрюзово расположено в очень удобном и живописном месте. Оно протянулось километра на два вдоль реки, которую здесь называют Тихой. Несколько ниже середины села в противоположный берег Тихой врывается широкий бурный поток - река Быстрая. Объединившись, они образуют реку Хайрюзово, которая километров через сорок выносит свои воды в Охотское море. Река омывает село с Юга, а с Севера от холодных ветров его защищает цепь невысоких гор, называемых сопками. Здесь издавна живут камчадалы (ительмены). Их основное занятие - рыбная ловля и охота на пушного зверя. Весной ловят корюшку, летом - идущего с моря в реки на нерест в массовом количестве лосося (кету, горбушу, чавычу, кижуча). Собирают ягоды морошки, брусники, голубики и жимолости, в зарослях кедрача - орехи, маринуют черемшу (дикий чеснок). Осенью стреляют медведей на мясо. Зимой капканами и петлями ловят соболей, лис, горностаев, зайцев и куропаток. В устье реки и на морском побережье охотятся на нерпу и из ее шкуры делают ремни, непромокаемую летнюю обувь и подошвы на торбаза (зимнюю обувь из оленьего меха). Нерпичьей шкурой подшивают охотничьи лыжи так, чтобы они хорошо скатывались с горы (по шерсти) и не скользили на подъеме (против шерсти). Нерпичье сало употребляют в пищу и для освещения жилища. Меховую и кожаную одежду и обувь сшивают специальной нитью, которую скручивают из сухих оленьих жил. Средства передвижения: зимой - нарта с собачьей упряжкой, летом - верховая лошадь или же бат - длинная узкая лодка, выдолбленная из ствола дерева. Ительмены обмениваются товарами с коряками, которые в тундре пасут оленей и кочуют вместе с ними. Каждый год, в начале декабря, когда реки покрываются льдом, коряки пригоняют оленьи стада поближе к селам, и население запасается на зиму оленьим мясом.
Я приехал в Хайрюзово из Кисловодска в конце сентября 1941 года вместе с родителями, направленными туда на работу, чтобы, вдобавок к рыболовецкому колхозу из местных жителей, там действовал бы еще и рыбацкий кооператив (рыбкооп) из вербуемых приезжих, с целью увеличения поставок на материк лососевой рыбы и красной икры. Папа работал главным бухгалтером рыбкоопа и был секретарём партийной ячейки (ещё двое рабочих).
В заключение летчики решили провести эксперимент:
- Мы пролетим над Вашей деревней на малой высоте и посмотрим, узнаете ли Вы её. Сразу же после этого идём на посадку.
Самолёт пошёл на снижение, а потом на малой высоте понёсся над замёрзшей рекой. Неожиданно под нами возникла деревня, растянувшаяся вдоль реки. Вдруг я стал выкрикивать давно забытые и вновь вспыхивающие в памяти названия:
- Окраина села - Сахалин, Гольцовый ручей, Хутор, Школьная горка, вот в реку Тихую впадает Быстрая, Морошковая тундра... Пролетели!
Я очнулся и слышу, как трое летчиков дружно смеются. Через несколько минут самолёт, ещё снизившись, уже почти касался колёсами заснеженного поля аэродрома на окраине села Усть-Хайрюзово, а техник громко называл показания скорости:
- 350, 250, 170, двигатели выключены.
Поблагодарив экипаж и покинув самолёт, я оказался в толпе прилетевших и встречающих. Осмотрелся, узнал вдали обрывающийся в море характерный горный утёс. Стал спрашивать, как мне добраться до Хайрюзова.
- Скоро из райцентра, Тигиля, прилетят двое, которые как раз оттуда, - будете добираться вместе.
Часа через два совершил посадку небольшой самолёт АН-2. От него направились человек пять прилетевших. Ко мне подвели двоих парней лет двадцати. Один - типичный коряк с круглым лицом и узкими глазами, другой - наполовину русский, наполовину камчадал (глаз у меня с детства намётан). Он назвался Сашей, и стал меня расспрашивать, к кому я еду в Хайрюзово.
- Я уехал оттуда в 1947 году, после седьмого класса. Остался у меня друг, Захар Тескин. Его я не видел сорок четыре года. Не знаю, жив ли он и не уехал ли? Вот с ним мне очень хотелось бы повидаться.
- Так ведь это же Захар Алексеевич Тескин! Сам хороший охотник и многих других научил. Живёт один, две дочки - отдельно.
- Так я его скоро увижу?! Ну, ребята, не представляете, как меня обрадовали!
- А кого Вы ещё знаете?
- Помню, Захар дружил с Ганей. Но он был старше меня, и с ним я меньше общался.
- Так я же его приемный сын! Когда остался сиротой, Гавриил Иванович Бобровский взял меня в свою семью. Здесь живет его родная дочь. Мы сейчас пойдем к ней.
Минут через пятнадцать Саша уже был в объятьях своей сводной сестры. Она очень обрадовалась и тут же позвонила отцу, в Хайрюзово, и сообщила о нашем приезде. Также позвонила ещё кому-то с просьбой, если будет проезжать машина, пусть захватит нас. Её телефонные звонки меня приятно удивили. В моё время не только телефона и машин, но даже радио и электричества здесь не было. Доехать можно было лишь на собаках.
Нас пригласили к столу. Я поставил "московскую": меня перед отъездом предупредили, что на Камчатку надо брать водку и сигареты: это в дефиците. Едва мы пообедали, раздался невероятный грохот, и около дома остановился вездеход на гусеничном ходу, очень похожий на танк, только без башни. Распахнулась дверь, и в облаке морозного тумана в дом вбежал мужчина:
- Кто едет? Быстро собирайтесь!
Оказалось, что из Тигиля срочно перебрасывают бригаду рабочих, могут и нас захватить. Через несколько минут мы с Сашей были уже в открытой сверху железной коробке вездехода среди тепло одетых, но на тридцатиградусном морозе жмущихся друг к другу людей. Кто-то пустил по кругу "для обогрева" бутылку рома. Я же бросил на стол несколько пачек сигарет. Все, кроме меня, радостно и дружно задымили, и наш вездеход, раскачиваясь на ухабах, загрохотал дальше. Быстро темнело, мороз крепчал. Часа через полтора мы уже были на окраине Хайрюзова. Над нами бесконечное звёздное небо. На горизонте просматриваются с детства знакомые очертания сопок, а слева и справа от дороги - деревенские избы. Около одной из них наш вездеход резко затормозил: приехали!
Нас с Сашей сразу же проводили в общественную сельскую баню: суббота - банный день. Помылись, согрелись - и за стол: нас ждут. Обычная деревенская изба. За столом шесть человек: полукамчадал Ганя с женой-камчадалкой (старик со старухой - различить невозможно), их дочь - молодая женщина с пятилетней девочкой, Саша и я. Знакомая еда: соленая кета, вареная картошка, хлеб. Я поставил на стол поллитровку и дал девочке апельсин. Выпили по полстакана за встречу, закусили. Постепенно завязался разговор. И вдруг вскакивает Ганина жена и подбегает ко мне:
- Я его узнала! На кого же он похож? Отсюда посмотреть - на папу, а отсюда - на маму.
Обнимает меня и целует. Я же вспомнить её никак не могу. Мне начинают помогать. Выясняется, что я на четыре года моложе Гани, а он моложе своей жены на шесть лет, так что у нас с ней разница целых десять лет. Когда уезжал, мне было четырнадцать, а ей - двадцать четыре - другое поколение. Разве мы могли общаться? Но она помнила, как я иногда приходил в контору к папе, и рассказала интересную историю.
После окончания школы-семилетки она устроилась работать счетоводом в контору рыбкоопа. Через некоторое время мой папа стал обучать её бухгалтерскому делу, чтобы она помогала ему составлять месячные, квартальные и годовые отчёты, которые требовалось отсылать в центр, в Петропавловск. Через два года папе понадобилось срочно выехать на материк, и он уговорил свою молодую сотрудницу на период его отпуска исполнять обязанности главного бухгалтера.
- Но ведь я после школы нигде не училась, у меня нет никаких документов, а вдруг приедет ревизия?
- Документ я Вам оставлю и даже с двумя печатями. Если же ревизор поинтересуется, где Вы учились, смело отвечайте: в Московском институте народного хозяйства имени Плеханова. Всё, чему меня там научили, я успел Вам передать.
Он напечатал мне хорошую характеристику, которую подписал и как главный бухгалтер, и как секретарь парторганизации. С этим документом я проработала главным бухгалтером до пенсии.
Утром я встал пораньше, едва рассвело. Натянул меховые унты, надел полушубок, тёплый лётный шлем и вышел на мороз. Прошёлся немного по деревне и направился к замерзшей реке. Вижу, следы ведут на другую сторону, и я туда же. Перешёл Тихую, потом Быструю и вышел на остров, где отец устраивал засады на подлетающих на ночлег кряковых уток. Узнал место, где я подстрелил свою первую куропатку. Осматриваюсь, вспоминаю, даже воду из речки попробовал на вкус. Постепенно возникло ощущение, что я в родных местах, будто бы и не уезжал.
Вернулся к завтраку. Наскоро перекусив, стал торопить Ганю идти к нашему другу, Захару Тескину. Оказалось, что он живет там же, где и в детстве, недалеко от Гани, в небольшом бревенчатом доме. Из трубы идет дым, значит, хозяин дома. Заходим. Навстречу поднимается невысокий старик-камчадал, подумалось, очень похожий на японца. Ганя представил меня. Захар очень удивился. Мы посмотрели друг на друга внимательно и заулыбались: узнали. Я поставил на стол бутылку. Меня дружно поддержали возгласом: "Это хорошо!" - и стали собирать закуску. Как раз в большой миске с водой отмокала солёная кета, появилась половина буханки черного хлеба, достаточно. Вот с посудой вышла заминка: нашлась только алюминиевая кружка и треснутая чашка. Пришлось для третьего взять крышку от чайника. Подняли за встречу и разговорились, начались воспоминания: а помнишь, а помнишь?!
- А помнишь Лилю Коржавину, красивую девочку? Училась с нами только один год, в четвёртом классе, а потом уехала с родителями на материк. Как я переживал, когда узнал, что её увозят!
- Да и я тоже! - отвечает Захар, и мы понимающе засмеялись. Вдруг входит какой-то мужчина. Захар заволновался, быстро направился к нему и, что-то объясняя, повёл к выходу. Вернулся расстроенный.
- Колхоз привёз дрова - я должен восемь рублей. Говорю, что отдам с пенсии, а он всё приходит.
Я вынул десятку.
- Догони и отдай ему, чтобы он нам больше не мешал.
- Вот хорошо, вот спасибо!
Пока не было хозяина, я осмотрел комнату. Мебель вся самодельная: стол, лавка, кровать, две табуретки, тумбочка. Бедность на грани нищеты. Спрашиваю Ганю:
- Как он живёт? Ведь столько шкурок соболей, лис, горностаев сдал государству. Столько охотников обучил.
- На пенсию. Да и раньше никогда денег у нас не было. Мы ведь местные, колхозники, на нас северные надбавки и льготы не распространяются. Денег много-то и не надо: круглый год выручает рыба. Выращиваем картофель. Раньше ловили петлями куропаток и зайцев, но теперь их почти не осталось. Вот сейчас перестройка началась, но к чему она приведёт, непонятно.
Вышли из дома. Я пощёлкал фотоаппаратом. Ганя пошёл к себе домой, а я предложил Захару пойти поклониться нашей бывшей учительнице, Марии Коновне. Пошли в направлении хутора. Вот и окраина занесённого снегом сельского кладбища. Постояли, помолчали,. Я захотел подняться на Школьную горку, но Захар идти отказался, сославшись на больные ноги.
В глубоком снегу мне удалось преодолеть лишь половину подъёма. Сделав сверху несколько снимков деревни и её окрестностей, решил пойти к школе. Каково же было моё удивление, когда длинного бревенчатого здания школы на его привычном месте я не обнаружил. Не оказалось также конторы рыбкоопа и бывшего нашего дома. Мне рассказали, что при Хрущёве, во время кампании укрупнения так называемых перспективных сел таковым было признано не наше село, а Усть-Хайрюзово, и было решено перевезти от нас туда имеющиеся добротные бревенчатые дома. Надо отметить, что в северной части западного побережья Камчатки лес мелкий, нестроительный - березняк, кедрач, осинник. Хвойные брёвна в большом дефиците. В результате, Хайрюзово замедлилось в своем развитии. В сороковых годах здесь была большая школа-семилетка с интернатом для детей из других деревень. Теперь же, в начале девяностых, школа-трехлетка. Как же здесь жить, если детей учить негде? Всё же зашёл в незнакомую небольшую школу. Меня встретили две учительницы средних лет. Поговорив, взяли с меня слово, что я вечером обязательно загляну к ним домой продолжить разговор.
Потом пошёл вдоль деревни по направлению к больнице. Обратил внимание на стоящий в центре села гипсовый бюст Ленина. За ним - здание правления колхоза, перед которым знакомые плакаты с призывами о досрочном выполнении плана, о необходимости исполнения первой заповеди колхозника: "Сначала рассчитайся с государством!" Подумалось, что сюда "перестройка" ещё не докатилась. Всё здесь, как и десять-двадцать лет назад.
Больницу узнал: в том же длинном доме, на том же месте. За больницей Гольцовый ручей, а за ним окраина под названием "Сахалин". Пошёл вверх по замёрзшему ручью. Вспоминаю, как мы с Захаром ловили здесь гольцов. По виду и по повадкам - та же форель. Иду один все дальше и дальше, вокруг никого не видно, темнеет - решил возвращаться. Около больницы догоняют трое мужчин. Идём рядом, нам по пути. Спрашивают, кто я и откуда.
- С материка? Оттуда приезжают нечасто - это интересно.
Завязывается разговор, приглашают зайти в дом поговорить: есть много вопросов о "перестройке". К нам присоединяются ещё несколько человек. Неожиданно я оказался в гостях, по-видимому, в общежитии. Расселись, рассказываю, что знаю и как понимаю. Слушают внимательно, иногда задают вопросы. Особенно заинтересовала новая для них информация о Ленине. То что Сталин допустил много ошибок и даже преступлений им известно. Однако Ленин в их представлении человек совершенно беспорочный, идеальный. Я вынужден утверждать, что первым показал примеры ужасной жестокости именно Ленин, а Сталин "пошёл по ленинскому пути". Достаточно вспомнить, например, расстрел кронштадского мятежа, когда уничтожили не только всех офицеров, но и сотни взятых в плен матросов, не очень грамотных молодых деревенских парней, которые вынуждены были выполнять приказы командиров. Сохранилась также телеграмма Ленина, где он требует безжалостного, "не жалея патронов", подавления крестьянского восстания в Рязанской губернии. Или, когда нарком просвещения Луначарский, по просьбе Горького, обратился к Ленину и попросил спасти талантливого поэта Гумилёва, попавшего в подписанный Дзержинским "расстрельный" список, то услышал в ответ: "Мы не можем целовать поднятую на нас руку". Привёл и другие примеры. Я пытался объяснить, что сейчас в журналах, особенно в "Огоньке", открыто печатается то, что многие годы тщательно скрывалось, причем сюда всё это не доходит. В процессе нашего общения мои слушатели все больше проявляли неудовольствие от получаемой от меня информации. Вдруг один из них говорит:
- Хватит агитировать против Ленина. Все ясно: он троцкист - мы его бахнем и в полынью спустим.
Никто не возражает и даже раздаются голоса в поддержку. Мне смешно: всерьез это не воспринимаю. Но посмотрел на двустволку, висящую на стене, и в голове закрутились разные мысли. Не предупредив никого, забрался в глушь за шестьсот километров от Петропавловска. Где я сегодня ни бродил, мог и сам заблудиться или под лед провалиться. Что это за публика, не знаю. Встаю:
- Мне положено дать последнее слово. Согласны? Продолжаю. На ваш приговор не обижаюсь: это - следствие отсутствия информации. Полгода тому назад я бы так же среагировал. Здесь я не просто так, а в командировке, причём месяца через два должен подъехать снова. В этом случае обещаю захватить журналы, на которые ссылался в нашем разговоре. Почитаете сами, обсудим. А пока предлагаю исполнение приговора отложить. Уже поздно, десять вечера, меня ждут.
Когда я направился к выходу, ко мне присоединился парень лет двадцати пяти, как оказалось, местный киномеханик. С ним мы дошли до середины деревни, и он помог мне найти общежитие, где жили учительницы. Я оказался поздним гостем: они уже готовились ко сну. Но у меня было оправдание: собираюсь завтра улететь, а обещание обязательно зайти в гости не мог не выполнить. Они стали быстренько что-то накрывать на стол. Я осмотрелся. Комната маленькая, довольно тесная. Небольшой холодильник рядом с нашим столом. Когда открывают, видно всё его содержимое. Там литровая банка красной икры, но её почему-то на стол не ставят. Не выдержал и говорю:
- Я на Камчатке стараюсь питаться только рыбной пищей, но вот икру еще не довелось попробовать.
- Ой, у нас есть банка, но икра оказалась такой солёной, есть не возможно. Всё никак не соберёмся её выкинуть.
- Что вы, её очень легко сделать вполне съедобной. Я ведь здесь в детстве сам солил икру и знаю, как с ней обращаться.
Треть банки выложил в миску и залил водой - пусть помокнет минут пять. За разговорами она простояла больше. Слили воду, попробовали - пресная икра, безвкусная. Не страшно. Добавил солёную икру, перемешал и дал немного постоять. Вскоре мы ели вкусную икру с большим удовольствием.
Меня расспрашивали о многом, но больше всего их интересовало, что будет с камчатскими накоплениями в связи с перестройкой. Хватит ли теперь денег, чтобы приобрести жилье на родине, поскольку отсюда собираются уезжать. Вот на эти самые насущные для них вопросы у меня ответов, к сожалению, не было.
Домой я вернулся поздно, когда все уже спали. Стараясь не шуметь, пробрался к своей кровати и крепко уснул. Утром Ганя посоветовал мне поторапливаться: скоро за мной заедет его знакомый коряк и на снегоходе "Буран" доставит меня на аэродром в Усть-Хайрюзово: это ему по пути.
Через несколько часов, на самолете ЯК-40 я снова приземлился в аэропорту Елизово. Сразу же позвонил на предприятие, в Петропавловск, и сообщил, что прибыл по их вызову в командировку.
- Несколько не вовремя: восьмого марта готовимся отмечать женский праздник. Давайте серьезными делами займемся после этого.
Что ж, праздничные дни проведу в родной деревне - решил я. Пятого марта, во второй половине дня, на небольшом самолете местных авиалиний я прилетел в Мильково. От аэродрома на автобусе доехал до центра и поселился в гостинице. Село, где учился в девятом классе, сначала совершенно не узнал. Когда-то все жили в одноэтажных деревянных домах. На окраине начинался аэродром. Теперь его поле застроено современными трёх-четырёх-этажными каменными домами - это стало центром поселка городского типа. Аэродром же перенесли на поле "седьмого километра", где в свое время мы, школьники, помогали колхозу убирать урожай. Сразу пошел разыскивать бывший наш дом. До него я дошел довольно быстро: оказалось, что этот район села сохранился без изменений. Постоял около дома и пошел дальше, к речке - рукаву реки Камчатки. Подойдя ближе, с удивлением увидел, что теперь он перегорожен дамбой, по которой проложена дорога - очень удобно. По ней прошел на остров, пересек его и дошел до реки Камчатка. Уже вечерело - пришлось возвращаться. Когда на обратном пути я снова подходил к нашему дому, к нему подъехала машина японской марки. Из нее вышел мужчина среднего роста. Я представился, и мы разговорились. Выяснилось, что он с семьёй живёт в бывшем нашем доме и помнит моих братьев и сестёр, которые когда-то учились вместе с ним в школе.
В Милькове я повидался с единственной живущей там одноклассницей, Ией Потаповой, и навестил нашу бывшую учительницу географии Галину Васильевну Колесову. Вспоминали с ней прошлое, говорили о непростом настоящем. Начинались лихие времена "прихватизации". В условиях бесконтролья за пушниной и красной икрой на Камчатку ринулись хапуги и браконьеры. Она рассказала, как у одного из них обнаружили на стене под ковром десятки скупленных собольих шкурок. Хищнически вылавливают идущую на нерест лососёвую рыбу, забирая икру и выбрасывая остальное. С ней у нас завязалась переписка - до сих пор регулярно обмениваемся письмами, обычно, под Новый Год.
Пробыв в Милькове несколько дней, перелетел в Петропавловск. Там в свободное от работы время обошёл и объездил город. В драматическом театре посмотрел "Грозу" Островского. Но особенно меня тянуло к морю - несколько раз приходил на набережную, дважды побывал на территории рыбозавода: любовался, как стадо громадных морских львов, тюленей-сивучей, играя, питается постоянно сбрасываемыми в море рыбьими отходами. Через две недели, выполнив задание по командировке, вылетел в Ленинград.
В начале 2015 года, получив очередное новогоднее письмо с Камчатки от Галины Васильевны, я задумался: - Мильково развивается, а как же Хайрюзово? После смерти моего друга Захара переписка с ним прервалась. Прошло 22 года с тех пор. Как сегодня там, в родном селе, признанным в пятидесятых годах "неперспективным"? По интернету удалось выйти на фельдшера сельской больницы, договорились обменяться письмами. К письму я приложил свою книгу воспоминаний (в том числе, и о жизни в Хайрюзове в военное и послевоенное время). Недавно получил ответ, который привожу с сокращениями.
"Здравствуйте, Геральд Николаевич! Извините за долгое молчание: весна и лето - это постоянное копание в огородах и теплицах - устаю. Никаких удобств - только воды надо наносить из ручья до десяти ведер ежедневно. Лето в этом году стояло засушливое, было много комаров, мошкары, ос и оводов. Рыба шла хорошо, люди что-то заработали, но немного. Обидно, что у рыбаков торговцы принимают по очень низкой цене, а продают рыбу потом очень дорого. Но это было всегда. Видимо, так и будет.
Прочитала Вашу книгу с большим интересом. Спасибо! Читая, вспоминала свою жизнь. Моя мама в 1946 году из Чувашии приехала на Камчатку подзаработать, да так и осталась здесь навсегда. Её неграмотную приняли санитаркой в сельский медпункт в деревне Кавран (в сорока километрах от Хайрюзова). Иногда по направлению туда приезжали фельдшеры и даже врачи, но из-за отсутствия нормальных условий не задерживались. Они обучали маму, и она потом многие годы самостоятельно оказывала людям медицинскую помощь: принимала роды, обследовала на туберкулёз, излечивала трахому. Я пошла по маминым стопам. Закончила в Петропавловске медицинское училище и работаю всю жизнь сельским фельдшером. Хайрюзово помню с пятидесятых годов. Большая школа-восьмилетка (окончила ее в 1964 году), детский сад, клуб, две больницы (одна туберкулёзная). Хороший магазин со складами и ледниками для грузов, которые завозили на баржах по большой воде весной и осенью. Была молочно-товарная ферма: коровы, лошади, огромные поля и огороды картофеля, капусты, моркови и кормового турнепса. Всё время что-то ремонтировалось и строилось новое - село было красивое, все работали. Теперь ничего этого не стало. Безработица - многие спиваются. Раньше так не пили, и было стыдно не работать. Сейчас в селе совмещённая школа-детсад. В этом году в школе всего лишь семеро учеников (с первого по четвертый класс) и шестеро детсадовских ребятишек. Есть клуб, но нет музыканта - это большая проблема. Есть художественная самодеятельность, где и я принимаю посильное участие. Иногда пишу стихи, но нечасто. Поём караоке, декламируем, разыгрываем сцены. Я являюсь заведующей фельдшерско-акушерского пункта. По списку числится 146 жителей. Под моим началом медсестра, санитарка и три истопника. Долгожителей в селе нет. Рождаемость низкая. Болезни осложняются алкоголизмом. Участились случаи заболевания туберкулёзом. Нередки трагические происшествия и суициды. Гибнут, как правило, молодые. Я дважды прабабушка, но пока работаю: люблю свое дело и не представляю, чем бы могла ещё заниматься.
Село тихо угасает. До боли жалко людей, которые отсюда никуда не уедут, потому что они нигде никому не нужны.
С уважением Любовь Анатольевна Кайсарова, сентябрь 2015 года".
Геральд Никулин. Кисловодск, картинки памяти
Геральд Никулин. Академист Ходжаев
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 29 Sep 2023