Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Ребятне в послевоенные годы не были известны телефоны, телевизоры, магнитофоны. Даже радио-тарелка была одна на всех - на столбе в центре посёлка. В кино мы ходили раз в месяц, в тот день, когда наши мамы получали мизерную пенсию за погибших на фронте наших отцов. Таких семей было большинство. Очень немногие дождались своих кормильцев.
В домах вместо электричества - коптилка, вместо дров и угля - солома и курай, который зовется перекати-поле, и который мы, дети, собирали в поле и вязанками таскали домой. Затем появились керосиновые лампы, вначале семилинейные, потом десяти. Свет этих ламп после коптилки слепил нас. Но это уже был верх блаженства, потому что теперь вечерами можно было читать книги, а потом рассказывать друзьям.
Обычно мы собирались вечером возле дома того приятеля, который имел счастье прочесть что-то новое. Рассказчика слушали, затаив дыхание, не перебивая. Но он нёс ответственность за точность изложенного. И когда узнавали, что рассказчик пропустил что-то или неверно изложил, его наказывали по-своему. Самым страшным было наказание, когда лишали права слушать очередного рассказчика на три вечера подряд. Это было - как в пустыне без воды остаться.
Читали тогда все, читали, как дышали. Никого не надо было заставлять читать. Учились сами - от братьев и сестёр, пытались складывать буквы в слова по обрывкам газет, по вывескам и плакатам. Азбука была недоступна, тем более, когда ты ещё не школьник. И как не странно, но большинство ребят того поколения умели читать уже с пяти-шести лет. Одна беда - где брать книги?
Наши "литературные вечера" устраивали ребята-школьники. А мы, дошколята, допускались, как вольнослушатели. Книги брали в школьной библиотеке. Оказывается, чего проще: пойди запишись и читай себе, сколько хочешь. Так думала я. Но строгие расспросы библиотекарши сразу остудили мой пыл. Посыпались вопросы: "А ты школьница? В каком классе ты учишься? Как зовут твою учительницу?" Поскольку врать я не умела, я сказала правду, но пыталась убедить, что я умею читать. Не помогло. Мне было сказано, что книги здесь выдают только школьникам, и что мне надо немного подождать. Хорошо ей говорить "подождать"! А ведь за это время все всё перечитают. А мне тоже очень хотелось читать и рассказывать другим.
Когда мой старший брат узнал о моём походе в школьную библиотеку, он засмеялся и посоветовал: "А ты сходи ещё в районную, уж там тебе точно сразу выдадут книги". Он посмеялся и вышел. А я решила, что обязательно пойду! Вот только узнаю, где эта библиотека находится.
Напротив нашего дома жила весёлая девушка, совсем молодая, но все называли её Валентина Степановна. Она работала в школе старшей пионервожатой. Я, правда, понятия не имела, что это такое. Она охотно возилась с нами, малышнёй, когда у неё находилось для нас время. Она мне объяснила, как найти районную библиотеку, стараясь понять, зачем мне это. Я ей сказала по-взрослому: надо.
Оказалось, это недалеко. Наша улица упирается в площадь. Пересечь её - и на следующей улице библиотека. И вот я, шестилетняя кроха, босая, в стареньком ситцевом платьице, с копной неумело причёсанных волос, предстала перед двумя хранительницами царства книг. Зрелище было, конечно, неординарное. Такой посетитель, и явился сам по себе.
- Тебе чего, девочка? - спросила старшая из них.
- Пожалуйста, дайте мне почитать книжку, - попросила я вежливо, даже робко, потому что такого количества книг я не видела никогда даже во сне.
- А ты умеешь читать? - удивилась вторая, молодая и, как мне показалось, добрая тётя.
- Умею, умею, - поспешно выпалила я.
- Этого ещё не хватало, - снова вмешалась старшая, - выдавать книги таким вот!
Мне и в голову не пришло обидеться на "таким вот". Тем более, что и мой возраст, и внешний вид были против меня.
- На, прочти заглавие этой книжки, - сказала добрая тётя и протянула тоненькую красивую книжечку.
- Гуси-лебеди! - чётко, без запинки выкрикнула я.
Ну конечно, видимо, ей дома читали, и картинка говорит сама за себя, - не поверила старшая. А ведь мне никто не мог читать, потому что в доме не было не только книг, но и одежды, и хлеба: война совсем недавно ушла за горизонт.
- А почитай нам эту книжечку, - предложила молодая. Чтобы глаза не разбежались от красивых картинок, я нацелила их на текст. Картинки я посмотрю потом, а сейчас - какое счастье! - я узнаю, что там написано!
- Жили-были муж с женой, и были у них дочка да сынок маленький...
- Хватит, умница ты моя маленькая, - похвалила меня добрая тётя и попросила старшую сделать исключение и выдать мне книжку. Обращалась она к ней по имени-отчеству: Мария Сергеевна. - Ну что ж, Ольга Васильевна, разрешаю, но под вашу ответственность.
Ольга Васильевна завела на меня карточку, как на взрослую, и объяснила, как надо обращаться с книгой: не брать её грязными руками, не загибать листы, ничего не отмечать и не подчёркивать. Эти наставления я несу до сих пор. Испытываю физическую боль, когда вижу варварское отношение к книге.
Мне дали книжку домой и объяснили, что я должна её вернуть, как только прочту, но не позже, чем через десять дней. Прижимая к груди тоненькую книжечку и понимая, что прочту её быстро, я снова попросила:
- Тётенька, дайте мне, пожалуйста, ещё какую-нибудь книжечку, а то я эту прочитаю, пока дойду до дома.
Видимо, это уже был верх нахальства с моей стороны, потому что добрая "тётенька" вдруг стала строгой и сказала, что книги они выдают только тем, кто читает их дома за столом, а не по дороге из библиотеки домой. Я пообещала, что не буду читать по дороге, но слова не сдержала. Мне ведь дали ещё две книжки : про сестрицу Алёнушку и "Мистер-Твистер". Этот Твистер лежал сверху. Смотрела я на него, смотрела, не выдержала и прочитала. А он сразу почему-то запомнился мне наизусть. И помню я его, несчастного, до сих пор.
Прошло три дня. На четвёртый я снова появилась в библиотеке. В этот раз вид у меня был гораздо приличнее. Мама была дома и, когда я поведала ей свою библиотечную историю, она почему-то прослезилась, но мне поверила. Она вымыла меня, моё единственное платьице было выстирано и отутюжено. Мои непослушные волосы заплели в косы и даже завязали банты, только не из лент, а из накрахмаленных бинтов, обильно подсинённых. И лишь ноги мои оставались босыми; тут уж ничего не поделаешь...
Мария Сергеевна снова встретила меня недружелюбно. Она сказала, что я и не читала ничего, а просто просмотрела картинки и принесла книжки обратно. Ольга Васильевна попросила меня поочерёдно пересказать книжки. Я сделала это с огромным удовольствием, а Твистера выдала наизусть. Когда я посмотрела на Ольгу Васильевну, то увидела её побледневшую, с глазами, полными слёз. Она прошептала: "Будь проклята война". Конечно, тогда я не могла понять, что к чему. И только став взрослой и прожив жизнь, полную трудностей и лишений, я каждой своей клеткой поняла смысл этой короткой фразы...
Снова мне выдали книжки. А Ольга Васильевна, светлая ей память, дала мне свёрток из белой бумаги, перевязанный ярко-красной настоящей лентой. Она сказала, что это её подарок мне, и что посмотреть я должна его дома. Домой я не шла - летела. Дома, не чувствуя рук, развязала бант и обомлела. В свёртке была книжка "Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях". В книжку была вложена открытка, подписанная печатными буквами. Наверное, большего счастья, чем в тот день, у меня и не было в жизни: собственная книга, бант, открытка, подписанная мне.
Прочитав дарственную надпись со словами "ты уникальная девочка", я так и не смогла понять, хорошо это или плохо. Обратиться за разъяснениями к старшим было совестно: а вдруг это что-то во мне неправильное, чего я пока не могу понять и исправить, а меня потом будут дразнить. Спросить у Ольги Васильевны тем более стыдно: ведь она, наверное, думала, что я всё понимаю...
До осени, когда я пойду в первый класс, мне разрешили брать книги в районной библиотеке. Теперь на книжных вечерах я тоже стала рассказчиком, а не вольнослушателем, как раньше. А читали и рассказывали тогда обо всём: о приключениях, о войне; и сказки слушали с удовольствием. Мы жадно читали, жадно слушали. Каждый давал себе самооценку: а я бы смог так? Мы росли, взрослели, входили в жизнь, не расставаясь с книгой.
Благодарю судьбу за то, что была в моей жизни первая библиотека, что была в моей жизни Ольга Васильевна. Она помогла многое понять - о значении книги в жизни, о правильном отношении к книге и правильном выборе книг. Наверное, всё начинается с первой книги и первого наставника. Я счастливый человек: судьба дала мне и то, и другое.
Война и оккупация оставили свой страшный след: все предприятия были разрушены. Чтобы горожане хоть как-то могли поддерживать жизнь, существовали карточки на хлеб и талоны на воду. Выдавались карточки один раз в месяц работающему человеку на всех членов семьи, из расчёта триста граммов хлеба на одного человека и два ведра воды в день на семью. Самое страшное было потерять эти карточки!
В любую погоду очередь за хлебом занимали ночью, потому что часто хлеба на всех не хватало. А воду отпускал контролёр, сидевший в будке. Труба из этой будки выходила наружу, а он внутри будки открывал и закрывал кран, отпуская воду. Предварительно он отрывал талоны на одно или два ведра воды.
Не всегда взрослые могли стоять в очереди за хлебом и водой, потому что работали тогда все. Часто эти обязанности возлагались на детей. Но даже в такой ситуации дети оставались детьми: остановился отдохнуть, поставил ведро, заигрался... Повернулся - воду унёс кто-то. Хорошо ещё, если этот "кто-то" перелил твою воду в своё ведро. А если твоё ведро унёс - горе было всей семье, потому что эти предметы были на вес золота: их купить было негде и не за что.
Ещё хуже было с карточками на хлеб. Их воровали в очереди даже у детей. Один такой случай остался в моей памяти на всю жизнь.
Выстояв очередь с глубокой ночи до утра, я уже приблизилась к весам. Вот сейчас получу хлебушек! А если повезёт и будет довесок, я, конечно же, его съем, потому что есть хотелось до судорог в желудке. Я усиленно тянула руку с карточками продавщице, но ведь я была совсем маленькая, а напор толпы был такой, что мои ноги не доставали до пола и я двигалась по воле толпы. И тут случилась беда: не дотянувшись до прилавка, я уронила карточки. Я громко закричала: "Мои карточки упали!" Но никто не обратил на это внимания, все засуетились и окончательно затолкали меня. Было очень больно от толчков со всех сторон и трудно дышать...
Одну молодую беременную женщину так придавили, что у неё начались роды. Но никто не бросился ей на помощь, каждый боялся потерять свою очередь: ведь в следующий раз хлеб привезут только завтра, да и неизвестно, хватит ли его всем. А ведь дома голодные дети. С огромным усилием беременная женщина выбралась из толпы самостоятельно, и что было с нею дальше, я не знаю.
Я горько плакала от безысходности. Какой-то молодой человек громко крикнул: "Граждане, пожалейте ребёнка, верните карточки, не заставляйте делать обыск!" Однако его моментально пинками и тумаками вышвырнули на улицу. И снова началась давка. Это была уже не очередь, а страшная толпа злых голодных людей. Выбраться из этих тисков я смогла лишь тогда, когда очередь стала расходиться, потому что закончился хлеб. Постанывая от боли во всём теле, я взобралась на подоконник наглухо закрытого снаружи окна. Просидела я в этом тёмном уголке, глотая слёзы, до самого обеда. Пришёл за мной брат, вернувшийся из школы. Он спросил, что я здесь до сих пор делаю и почему не иду домой. Я рассказала ему обо всём, что случилось, и заявила, что домой я не пойду, а буду сидеть здесь, пока не умру, и что жить я совсем не хочу! Мне было страшно, ведь я всю семью оставила без хлеба на целый месяц.
Брат сбегал к маме на работу и рассказал ей всё. Отпросившись на полчаса, она пришла за мной. Увидев меня, забившуюся в тёмный уголок, посиневшую от страха и слёз, мама, скрывая своё отчаяние и слёзы, сказала мне очень спокойно и ласково: "Пойдём домой, детка, не бойся ничего, родная моя".
Почти неделю я была в ступоре: не спала и не разговаривала. Как трудно было детскому сердечку справиться с людской жестокостью и безысходностью своего положения!
Как мы выжили? Выручали кое-какие овощи да кукуруза с маленького приусадебного участка, а ещё жмых, которым кормили скот. Прошло немало времени, прежде чем горе моё стало немного слабее.
Как хочется мне забыть эту страшную историю! Но такое забыть невозможно!
Долгожданный март выдался холодным и слякотным. Снег терял свою белизну. Днем под лучами солнца он желтел, таял, появлялись лужи и грязь, а ночью снова подмораживало. Было холодно и неуютно. Детвора томилась в ожидании тепла.
Наш босоногий сезон начинался в марте и продолжался до ноября. Босые ноги обходились без обуви, которую с большим трудом приобретали только для школьников, а малыши всю зиму сидели дома.
Несмотря на отсутствие книг и игрушек, дети находили чем занять себя и были горазды на всякие выдумки. Примером для нас были окружавшие нас взрослые. Сколько же было в них стойкости, терпения, мудрости, милосердия и доброты!
Вдовам погибших на войне приходилось очень трудно Часто в одной квартире селились по две, а то и по три семьи. Самостоятельно каждой из них приобрести жильё и даже снять квартиру было невозможно. Так некоторое время жили и мы: мама, мы с братом и ещё одна вдова с тремя детьми. Какое это было трудное время! Немыслимая теснота в подслеповатой хатёнке, беспросветная нищета были нашим уделом. Но вот что интересно: никогда никаких бытовых скандалов ни у взрослых, ни у нас, детей, не возникало. Мы считали себя одной большой семьёй, где все должны заботиться друг о друге. Получалось, что у каждого из нас было по две мамы. Мы всё делили поровну, будто родные люди. Так и выжили, не озлобились, не очерствели.
В этой большой семье я была самая младшая, как раз из тех детей, кому суждено было зимой сидеть дома из-за отсутствия одежды и обуви. Дни были сплошным ожиданием. Зато как здорово было, когда все возвращались домой из школы! Все делились друг с другом своими впечатлениями. Становилось шумно, весело и интересно. Скучать было некогда.
Но. как и во все времена, с детьми что-либо рано или поздно случается. В тот памятный день, оставшись одна дома, я играла воображаемыми игрушками, придумывала немудрёные сказки, пела песни, те, которые всегда со слезами на глазах пели наши мамы. А потом мне стало скучно. Я подошла к окошку, надеясь увидеть что-нибудь интересное. И увидела: прямо у порога стояла соседская корова по кличке Юлька. Нехороших слухов об этой корове было немало. Говорили, что она вконец измучила свою хозяйку, что в неё вселился бес, поэтому она неуправляемая, бодливая и вдобавок чёрная. Она запросто могла боднуть свою хозяйку, выбить у неё из рук подойник с молоком, в любой момент сорваться с привязи и уйти куда ей вздумается. Говорили, что хозяйка была бы рада от неё избавиться, да нельзя: ведь она кормилица А меня мучил вопрос: почему Юлька чёрная, а молоко даёт белое?
Войти и к нам во двор Юльке особого труда не составляло заборов тогда ни у кого не было. С каким умыслом она явилась к нам, неизвестно, но я решила с нею познакомиться и. подружиться. Как была в одной рубашонке, босая, выскочила во двор, прихватив для знакомства корку хлеба. Протягивая ей хлеб, я шептала:
- Юля, Юлечка, возьми хлебушек!
Корова почему-то пятилась назад, а я шла прямо на неё, уговаривая:
- Возьми хлебушек, ты хорошая.
И вдруг эта "хорошая", нагнув голову, пошла на меня, подняла меня на рога и понеслась через двор. Она пыталась сбросить меня, но не могла, потому что я вцепилась в её холку мёртвой хваткой. Сама соскочить я тоже не могла: корова проткнула меня рогами под рёбра. Дикая боль туманила мой разум.
Корова заскочила в свой двор, потёрлась головой - точнее, мной - о скирду сена и наконец сбросила меня, как котлету с вилки. Причём швырнула она меня со злостью - далеко, прямо в грязь. Больше я ничего не помню.
Пришла в себя в больнице. Рядом со мной были обе мамы, которые твердили: "Доченька, доченька... "
После этого случая Юлька исчезла. Куда её отправили, я так и не узнала, оставалось только догадываться. Но мне всё равно было жалко корову, я даже плакала. Зато память о ней осталась у меня на всю жизнь: два шрама под рёбрами. Меня на медкомиссиях постоянно спрашивали: "Откуда у вас эти ножевые ранения?" На этот вопрос я всегда отвечала: "Это результат неудачного знакомства".
В юности все пытаются писать стихи, особенно девочки.
Без всяких наставлений со стороны взрослых, мы все были большими патриотами после войны. Детский ум остро реагирует на всё происходящее, и стихи чаще всего рождаются патриотические.
Мне было пятнадцать лет. Я училась на втором курсе техникума, когда написала стихотворение "Мы не хотим войны". Девочки в общежитии посмеивались надо мной: нашла, дескать, о чём писать, с войны уже десять лет прошло, пора уже стихи о любви сочинять. Так и осталось моё стихотворение в черновике. А вскоре на уроке литературы нам предложили написать сочинение на свободную тему. Я решила написать о том, как тяжелы были годы войны и как наш народ хочет мира. А в качестве эпиграфа взяла одну строфу из своего стихотворения.
С сочинением я справилась быстро, проверила, нет ли ошибок, потом от нечего делать решила набело переписать своё стихотворение. И тут неожиданно ко мне подошла преподаватель, строго посмотрела на меня и отобрала у меня листок со стихотворением.
Обычно отобранное на уроке возвращалось на перемене, но в моём случае этого не случилось. "Ну и пусть, - подумала я, - черновик-то у меня, перепишу ещё раз".
Прошло около двух недель, и я уже про всё забыла.
Но однажды мне вручили какой-то конторский бланк с приглашением явиться в редакцию в такое-то время и в такой-то кабинет. "Какая редакция, при чём тут я, с какой стати я должна туда идти?" - подумала я. А подружки стали пугать меня: "Говорили же тебе, пиши лучше про любовь".
Пришлось идти в редакцию. Вошла в указанный кабинет, от волнения даже забыла прочитать табличку с фамилией и должностью. За столом сидел солидный седой человек с орденскими планками на кителе. Мне стало ещё страшней. Когда я назвала свою фамилию, он встал из-за стола, подошёл ко мне и протянул мне газету, где было напечатано моё стихотворение, неизвестно как туда попавшее. "Это ты написала?" - спросил он.
Краска залила моё лицо, и я почти закричала: "Простите меня, пожалуйста, я нечаянно. Я больше никогда ничего не буду писать, честное слово!" И я заплакала. Он громко расхохотался, а я ещё и ещё повторяла, что больше не буду писать.
Вытерев мои слёзы, он по-отцовски ласково сказал: "Пиши, детка, пиши о том, что трогает твоё сердце". Затем он вызвал бухгалтера и сказал, чтобы она выдала мне гонорар. "Ой, а это что ещё такое?" - думала я, пока мы с нею шли в другой кабинет. Бухгалтер пощёлкала на счётах, заставила меня расписаться на какой-то бумажке, выдала мне целое состояние по тем временам - три рубля шестьдесят копеек.
Я была готова к тому, что меня будут ругать, а меня похвалили, да ещё и кучу денег выдали. Я присела в парке на скамейку и долго "переваривала" случившееся. А в голове стали складываться стихи о природе, совсем не для гонорара, а от тёплых чувств, переполнявших сердце.
В первое послевоенное десятилетие люди усердно обзаводились подсобным хозяйством. Обрабатывался каждый доступный клочок земли, на котором выращивали овощи и кукурузу. Почти на каждом подворье были куры и козы. Недостаток хлеба компенсировали кукурузными чуреками и кашей-мамалыгой. Многие научились мастерить маленькие мельнички-"рушки", на которых мололи кукурузу. Голод постепенно отступал
Зато работать приходилось не покладая рук - и на производстве, и дома. В семье у каждого были свои обязанности по хозяйству, которые выполнялись безоговорочно.
Осиротев, я жила в семье брата, а сам он в это время служил в армии. Брат по профессии был зоотехник, а жена его - ветеринар. Жили они на ветеринарном участке. У них были лошади, уход за которыми возлагался на нас с бабушкой (так я называла тещу брата). Хозяйство у них было приличное: корова, поросёнок, несчётное количество кур и пять козочек во главе с козлом по кличке Буян.
Наш Буян был общественным поводырём для всех коз в округе. Свои обязанности он выполнял чётко: утром уводил всех коз в места, известные ему одному, а вечером приводил их в сохранности назад. При этом всё козье стадо он разводил по дворам, а потом с нашими козами возвращался домой. Этот умный козёл пользовался уважением всех держателей коз.
Буян терпеть не мог вмешательства в его дела. Однажды наш сосед хотел проследить, куда это он водит коз пастись, и пошёл вместе со стадом. Пока шли по посёлку, Буян совершенно игнорировал его присутствие, но, стоило им только выйти за околицу, как он подошёл к мужчине, подпрыгнул, поставил передние ноги ему на плечи и хорошенько долбанул его по лбу своим лбом. От неожиданности мужчина упал, потом вскочил и бросился бежать. Козёл догнал его и поддал лбом ему под зад. После этого с сознанием выполненного долга Буян вернулся к своему гарему.
Удивительно то, что козы беспрекословно подчинялись ему: возможно, тоже не раз получали тумаки от своего повелителя. Дома Буян вёл себя миролюбиво, но терпеть не мог, когда его загоняли на ночлег насильно.
Он очень любил, чтобы его кормили с рук. У меня в кармане всегда были для него какиенибудь неказистые угощения: сухарик, морковка, кусочек жмыха или горстка сухофруктов. Он с удовольствием принимал эти угощения и вовсе не потому, что был голоден: просто он таким образом утверждался в собственных глазах как существо особенное, наиболее значимое из всех сородичей.
Я училась во вторую смену. Поскольку наш переулок был на отшибе, мы обычно поджидали с соседскими ребятами друг друга, чтобы прийти домой вместе. По дороге мы устраивали разные игры.
Каким образом Буян запомнил время моего возвращения из школы, не знаю. Но он всегда встречал меня, получал положенное угощение, после чего шёл на своё место.
Однажды, не дождавшись меня в привычное время, Буян отправился мне навстречу; благо, дорога в школу была прямая, и разминуться было невозможно.
В тот день у нас была репетиция к празднику 7-е ноября. По дороге мы с подружкой, изрядно проголодавшиеся, съели сухофрукты, припасённые мною для Буяна. "Время уже позднее, Буян, наверное, уже десятый сон видит", - подумала я. Как же я ошибалась! На полпути к дому вдруг, словно чёрт из табакерки, появился Буян. Не дождавшись от меня положенной дани, он подпрыгнул, поставил передние ноги мне на плечи и слегка стукнул меня по лбу своим лбом. Я не упала, а сердито оттолкнула его.
- Молодец, Буян! Настучи по лбу своей хозяйке, ну, молодец! - закричал Федька, с которым я часто ссорилась.
Лучше бы он не давал советов Буяну, потому что тут же получил крепкий удар под зад лбом козла. Все бросились врассыпную. Но козы, как известно, просто обожают игру в догонялки. Под зад получили все: и мальчишки, и девчонки. Так вприпрыжку мы разбежались по домам, а Буян с чувством исполненного долга отправился спать.
Я была рада, что он не побежал провожать других ребят, которые жили дальше нас. С той поры все мои попутчики всегда держали взятку для Буяна, так, на всякий случай. Лучше уж подстраховаться!
Немцы уже вошли в Нальчик. Начались бомбёжки, облавы, скитания по окопам. Мы получили "похоронку" на отца, но верить в его гибель не хотелось. Многие уже покинули родные жилища и отправились искать более спокойные места. Труднее было тому, кому некуда было деваться. А если вдруг "похоронка" была ошибкой, и мы уйдём из Нальчика, где тогда отыщет нас наш отец? Так думала мама, решившая держаться до конца. Но все её планы изменил страшный случай.
От бомбёжек мы прятались в окопе. На него были положены ветки, а сверху - насыпана земля. По углам окопа ютились взрослые, а в центре лежали дети. Эта "крыша" и рухнула от близкого взрыва бомбы, завалив землёй спящих детей. Хорошо, что мой брат спал, закрыв лицо ладонью, потому что она виднелась под кучей земли. Благодаря этому взрослые определили, где находятся детские головы, и быстро откопали нас, не дав нам задохнуться. Мама сразу стала выбираться из окопа.
- Куда ты, сумасшедшая? - возмутились соседи. - Себя не жалеешь, так хоть детей пожалей! Не видишь разве, что наверху творится?
- От смерти нигде не спасёшься, - сказала мама. - Сейчас вы сами в этом убедились.
Когда пришли в свою квартиру, нашим глазам представилась страшная картина: все стёкла в окнах были выбиты, дверь болталась на одной петле, мебель была разбита.
Мама вымыла нас, переодела, накормила, взяла документы и фотографии отца, и мы двинулись в путь. Взять с собой много вещей было невозможно: маме предстоял трудный пеший путь с двумя маленькими детьми. Сначала добрались до Ставрополья - родины родителей, но устроиться там не получилось, и нам пришлось направиться в Ростовскую область.
Первое время жили на квартире у какой-то очень злой женщины. Платить за проживание было нечем, поэтому мама попала в рабскую зависимость от хозяйки. Но выхода не было, приходилось всё терпеть, чтобы как-то уберечь маленьких детей.
Однажды все разошлись по своим делам, а на хозяйстве оставили меня - в мои пять лет. Хозяйка заперла дом, протянула мне ключ и сказала:
- Потеряешь - шкуру с тебя спущу!
Мама предложила ей положить ключ в определённое место, но хозяйка сказала, что может забыть, куда его спрятала, а каждый нахлебник должен приносить хоть какую-то пользу.
Что означает выражение "спущу шкуру", я не знала, поэтому смело подошла к ней, взяла ключ и зажала его в кулачке. Но надо было чем-то заняться, и я вышла на улицу. Сначала я строила домики из пыли, потом, приткнувшись возле копны сена, уснула.
Вечером, когда все вернулись домой, хозяйка потребовала у меня ключ, а я о нём совсем забыла. Побежала к своим "домикам", но его там не оказалось. Не нашла его и у копны. Тогда хозяйка взяла хворостину и стала сечь меня ею. От боли я вертелась как юла, и это ещё больше разозлило её. Всё моё тощее тело было исполосовано багровыми рубцами, а под коленками полопалась кожа, кровь стекала по моим ногам.
Мама в это время была отослана на дальний край подворья. На мой душераздирающий крик она прибежала и, увидев меня, всю исполосованную, оттолкнула эту мегеру, подхватила меня на руки и выскочила со двора.
Теперь навзрыд плакала мама. Я плакать уже не могла - обессилела от боли и голода.
Женщина, жившая напротив, видела всю эту экзекуцию. Она пригласила нас к себе, помогла маме обмыть следы наказания и успокоиться. Они с мамой вместе поплакали над своей вдовьей судьбой. У неё было трое маленьких детей, но она пригласила нас поселиться у неё в хате. Теснота и бедность как-то сплотили нас в одну семью. Жили мы дружно, помогали друг другу, чем могли.
С тех пор я стала бояться ключей и в то же время, видно, подсознательно пытаясь преодолеть этот страх, собирала их везде, где находила, и боялась хоть один потерять. Продолжалось это долгое время, пока не произошёл ещё один драматический случай, связанный с ключами.
Маме на работе дали отпуск. Но бедность заставила искать на время отпуска какуюнибудь другую работу. Ей удалось наняться в сторожа. Охранять надо было чайную. В одно из дежурств, обходя здание, мама увидела, что замок на двери висит незапертый. Телефон был внутри кафе, и ей пришлось ждать утра.
Первой, как всегда, пришла заведующая. Она сразу вызвала милицию и ревизию, чтобы узнать, сколько чего пропало. Маму, естественно, сразу забрали в милицию до выяснения обстоятельств. Пришёл и к нам на квартиру милиционер, но, осмотрев жильё, убедился, что кроме детей, никакого добра в хате нет.
- Девочка, покажи мне замок, каким вы хату замыкаете, - сказал он.
- А у нас никакого замка нет, мы щеколду на дверях палочкой закрываем.
- Значит, у вас ни замка, ни ключа нет?
- Ой, дядя, ключей у нас много! Я вам их сейчас покажу.
Я подумала, что этот дядя, как и я когда-то, тоже потерял ключ, а ведь за это "спускают шкуру", и я знаю, как это больно. Я по-обезьяньи вскарабкалась на чердак и сбросила оттуда к ногам милиционера свой "клад" - с десяток старых, разных по величине ключей, связанных дратвой.
Милиционер долго разглядывал моё добро, потом спросил, откуда у меня эти ключи.
- Я насобирала, - с гордостью сказала я. - Возьмите, какой хотите, мне не жалко.
- Спасибо, - сказал милиционер, - но здесь нет такого, какой мне нужен. А ты, детка, больше никогда их не собирай; от них иногда бывают большие неприятности.
- Да, я знаю, - по-взрослому сказала я. - У меня они уже были.
Он погладил меня по голове и ушёл. А к обеду вернулась мама. Ревизия не обнаружила никакой пропажи. Просто заведующая небрежно заперла дверь и не проверила, заперт замок или нет.
А ключи я и до сих пор не люблю.
Валентина Кравченко. Встреча с медведем. Ливень в горах. Поверженный Казанова
Станислав Подольский. Душа живая (о книге Валентины Кравченко "Талоны на жизнь")
Станислав Подольский. Жизнь - как она есть (о книге Валентины Кравченко "Можно всё преодолеть")
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 30 Jun 2022