"Литературный Кисловодск"
НЕПРОЧИТАННЫЕ ПОЭТЫ РОССИИ
к оглавлению
1911 - 2003
Известный переводчик восточной поэзии Семён Липкин был на самом деле замечательным лириком. Но его авторская поэзия многие десятилетия не вписывалась в ортодоксальную советскую литературу.
Предлагаем вниманию читателей блистательные стихи Семёна Липкина.
* * *
Что самое страшное на войне?
Страшна духота ночная,
Когда в землянке, над ухом, в стене
Скребется мышь лесная.
Что самое страшное на войне?
Страшны зверьки-кровососы
И эти на шее и на спине
Горящие расчесы.
Что самое страшное на войне?
Начальник - болван и сука.
Сердитый - он противен вдвойне,
А добрый... Какая мука!
Бывает и светлое на войне:
Письмо от жены или мамы,
Вечерний снег, полнеба в огне
И грозный звук... Тот самый.
Декабрь 1942, Сталинград
ДОГОВОР
Если в воздухе пахло землею
Или рвался снаряд в вышине,
Договор между Богом и мною
Открывался мне в дымном огне.
И я шел нескончаемым адом,
Телом раб, но душой господин,
И хотя были тысячи рядом,
Я всегда оставался один.
1946
ПЕПЕЛ
Постарались и солнце, и осень,
На деревьях листву подожгли.
Дети племени кленов и сосен,
Отпылав, на земле полегли.
Очертаньем, окраскою кожи,
Плотью, соком, красою резной
Друг на друга листы не похожи,
Но лежат они кучей сплошной.
В этом, красном, - обличье индийца,
Этот, желтый, - ну, право, монгол.
Этот миром не мог насладиться,
Зеленея, сгорел, отошел.
Не хотим удивляться бессилью,
Словно так им и надо лежать,
Пеплом осени, лагерной пылью
Под ногами прохожих шуршать.
Отчего же осенним затишьем
Мы стоим над опавшей листвой
И особенным воздухом дышим,
И не знаем вины за собой?
Тополей и засохших орешин,
Видно, тоже судьба не проста.
Ну, а я-то не лист, не безгрешен,
Но, быть может, я лучше листа?
Знал я горе, стремление к благу,
Муки совести, жгучий позор...
Неужели вот так же я лягу -
Пепел осени, лагерный сор?
1956
КОМБИНАТ ГЛУХОНЕМЫХ
Даль морская, соль живая
Знойных улиц городских.
Звон трамвая. Мастерская -
Комбинат глухонемых.
Тот склонился над сорочкой,
Та устала от шитья,
И бежит машинной строчкой
Линия небытия.
Ничего она не слышит,
Бессловесная артель,
Лишь в окно сквозь сетку дышит
Полдень мира, южный хмель.
Неужели мы пропали,
Я и ты, мой бедный стих,
Неужели мы попали
В комбинат глухонемых?
1960
МОИСЕЙ
Тропою концентрационной,
Где ночь бессонна, как тюрьма,
Трубой канализационной,
Среди помоев и дерьма,
По всем немецким, и советским,
И польским и иным путям,
По всем печам, по всем мертвецким,
По всем страстям, по всем смертям -
Я шел. И грозен и духовен
Впервые Бог открылся мне,
Пылая пламенем газовен
В неопалимой купине.
1967
ЗОЛА
Я был остывшею золой
Без мысли, облика и речи,
Но вышел я на путь земной
Из чрева матери - из печи.
Еще и жизни не поняв
И прежней смерти не оплакав,
Я шел среди баварских трав
И обезлюдевших бараков.
Неспешно в сумерках текли
"Фольксвагены" и "мерседесы",
А я шептал: "Меня сожгли.
Как мне добраться до Одессы?"
1967
ДВЕ НОЧИ
Смятений в мире было много,
Ужасней всех, страшней всего -
Две ночи между смертью Бога
И воскресением Его.
И ужас в том, что в эти ночи
Никто, никто не замечал,
Как становился мир жесточе
И как, ожесточась, мельчал.
Верблюжий колокольчик звякал,
Костры дымились вдалеке,
А мертвый Бог уже не плакал
На местном древнем языке.
Но мир по-прежнему плодился
И умножал число вещей...
Я тоже, как и вы, родился
В одну из тех ночей.
1962
ВРЕМЯ
Разве не при мне кричал Исайя,
Что повергнут в гноище завет?
Не при мне ль, ахейцев потрясая,
Сказывал стихи слепой аэд?
Мы, от люльки двигаясь к могиле,
Думаем, что движется оно,
Но живущие и те кто жили -
Все мы рядом. То что есть Давно,
Что Сейчас и Завтра именуем, -
Не определяет ничего.
Смерть есть то, чего мы не минуем.
Время - то, что в памяти мертво.
И тому не раз я удивлялся,
Как Ничто мы делим на года;
Ангел в Апокалипсисе клялся,
Что исчезнет время навсегда.
1975
1918 - 1982 гг.
КУСТ
Из окон озаренный куст,
явление куста народу.
За полунощную природу
ответствующий златоуст.
Всем, кто сомненьями томим,
ответ, острастка, откровенье.
Сподобь меня хоть на мгновенье
побыть апостолом твоим!
Пусть лужи лезут через край,
ухабы на моей дороге,
пускай охлестывает ноги
бурьян замызганный, пускай! -
Не изрыгну хулы ночной,
устами исцелен твоими.
Всему свое на свете имя,
пока сияешь предо мной.
Но вот погаснет в окнах свет,
и без тебя опять во мраке
брань, пьяный гогот, визг собаки -
все то, чему названья нет.
НА МОТИВ РАБИНДРАНАТА ТАГОРА
Претерпеваем радости вседневья,
нас тешит суета, знобит успех.
И к небу вознесенные деревья -
как тихие молитвы обо всех.
О нас, дружок, с тобой, наверно, - ясень,
о ком-то - липа и о ком-то - клен.
И небу кажется, что мир прекрасен
и племенем высоким населен.
* * *
Памяти О. Савича
Отрешеннее день ото дня
навещаю друзей на погостах.
Сколько весит кладбищенский воздух,
весь, при жизни вошедший в меня?
Тишина уплотнилась во мне,
стала кровь моя гуще и глуше, -
будто камнем задвинули душу
и отлили язык в чугуне.
НОЧНАЯ ГРОЗА
Весь день собиралась гроза,
хлынуло ночью.
Стакан засветился насквозь
рядом с тетрадью.
Сленея, скользнули глаза
по междустрочью.
И - хлынуло, и - понеслось
по междугрядью.
Наверное, кажется мне,
но не упомню,
была ли хоть вспышка одна,
чтоб оглядеться?
Все небо являло в окне
каменоломню,
восторгом несло из окна,
словно из детства.
Потом уже сад попривык:
слышно, как рос он,
земля замирала сочась,
пахло листвою.
Увидел я - мой черновик
кем-то набросан,
а стало быть, в мире сейчас
было нас двое.
ЛЕСНАЯ ПРОГУЛКА
Посмурнело в лесу,
выцветает березовый ситчик.
Я в берете несу
два наклона попутных лисичек.
Ради славы уже
я не рыщу, как в прежние годы.
Подаянья природы
достаются одной лишь душе.
Просветленный финал
после бури страстей и восторгов.
Я свое отстонал,
мох под соснами палкой исторкав.
Череда уже быть
благодарнее, выше, добрее.
Жить нельзя не старея -
надо просто любить как любить.
Ну какая ж беда, -
тихо радуюсь, идучи к дому.
Мир таким никогда
и присниться не мог молодому!
А с годами в строку
будто сам отливается сразу.
Я крылатую фразу
из прогулки лесной извлеку.
Вот какие дела,
а считаюсь безбожником вроде.
Даль спокойно светла,
на последнем стою повороте.
Сколько б ни было дней,
с легким сердцем уйду восвояси:
наших всех разногласий
согласованность мира сильней.
СТИХИ О ДОЖДЕ
шум дождя на веранде,
лето, дачный сезон.
Сколько там ни горланьте,
я дождем обнесен.
Я дождем забормочен,
мне совсем не до вас.
Да и весел не очень
я, наверно, сейчас.
шум дождя на веранде,
каждодневный недуг.
Никаких нет гарантий,
что разведрится вдруг.
Ни малейшей отсрочки,
так что, брат, не ершись!
Недописаны строчки,
недодумана жизнь.
шум дождя на веранде
до конца моих дней.
Напоследок сварганьте
кофе мне почерней.
Или нет, погодите,
лучше сам я сварю.
Вы со мной посидите,
я на вас посмотрю.
1906 - 1972
БОЛЬ БОЛЕЙ
Боль больше, чем бог,
бог - не любовь, а боль.
Боль, созидающая боль
и воздвигающая боль на боль.
Боль болей - бог богов.
(Боль простит.)
(Боль подаст.)
(Боль - судья.)
Боль - божество божеств,
ему, качаясь, болишься,
держась за болову,
шепча болитвы:
- Боже боли!
Или или лама савахфани?
(на кого ты оставил мя, Госпиталь?)
Да свершится боля Твоя.
СОСЕДНЯЯ КОЙКА
Забывается все,
забывается.
Мозг шумит о пропаже и краже,
забывается даже,
как гвоздь забивается.
Забывается,
где и когда?
И как мышь от кота
в уголок забивается
и как пылью
часов механизм забивается,
забывается с кем и при ком?
И как стонущий вол
мясником забивается
для жарких и приправ...
Забывается все -
и, к подушке припав,
умирающий сном забывается.
НИКУДАРИКИ
Время тянется и тянется,
люди смерти не хотят,
с тихим смехом:
- Навсегданьица! -
никударики летят.
Не висят на ветке яблоки,
яблонь нет,
и веток нет,
нет ни Азии,
ни Африки,
ни молекул,
ни планет.
Нет ни солнышка,
и облака,
ни снежинок,
ни травы,
ни холодного,
ни теплого,
ни измены.
ни любви.
Ни прямого,
ни треуглого,
ни дыханья,
ни лица,
ни квадратного,
ни круглого,
ни начала,
ни конца.
Ни разлуки,
ни прощания,
ни проступка,
ни суда,
ни смешного,
ни печального,
ни "откуда",
ни "куда".
Никударики,
куда же вы?
Мне за вами?
В облака?
Усмехаются:
- Пока живи,
пока есть еще "пока".
* * *
Уже светает поздно,
холодноват рассвет.
Уже сентябрь опознан
в желтеющей листве.
Не молят о пощаде,
дрожа перед судьбой,
а шепчутся
"прощайте":
цветы между собой.
ОТЕЦ
Мне снилось,
что я мой отец,
что я вошел ко мне в палату,
принес судок домашних щец,
лимон и плитку шоколаду.
Жалел меня
и круглый час
внушал мне мужество и бодрость,
и оказалось,
что у нас
теперь один и тот же возраст.
Он - я
в моих ногах стоял,
ворча о методах леченья,
хотя уже -
что он, что я
утратило свое значенье.
СТРОКИ В СКОБКАХ
Жил-был - я.
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил.
Зной, дождь, гром.
(Мокрые бульвары...)
Ночь. Свет глаз.
(Локон у плеча...)
Шли всю ночь.
(Листья обрывали...)
"Мы", "ты", "я"
нежно лепеча.
Знал соль слез
(Пустоту постели...)
Ночь без сна
(Сердце без тепла) -
гас, как газ,
город опустелый.
(Взгляд без глаз,
окна без стекла).
Где ж тот снег?
(Как скользили лыжи!)
Где ж тот пляж?
(С золотым песком!)
Где тот лес?
(С шепотом - "поближе".)
Где тот дождь?
("Вместе, босиком!")
Встань. Сбрось сон.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)
Вспомнилось, что жил.
1907 - 1982
19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и за распространение дополнения к "Завещанию Ленина". Во внесудебном порядке как "социально-опасный элемент" был осуждён на три года лагерей. Отбывал наказание в Вишерском лагере (Северный Урал).
В январе 1937 года Шаламова вновь арестовали за "контрреволюционную троцкистскую деятельность".
* * *
Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.
Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.
Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.
Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.
Когда войду в такую зону
Уж не моей - чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.
И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.
ПОЭТУ
В моем, еще недавнем прошлом,
На солнце камни раскаля,
Босые, пыльные подошвы
Палила мне моя земля.
И я стонал в клещах мороза,
Что ногти с мясом вырвал мне,
Рукой обламывал я слезы,
И это было не во сне.
Там я в сравнениях избитых
Искал избитых правоту,
Там самый день
был средством пыток,
Что применяются в аду.
Я мял в ладонях, полных страха,
Седые потные виски,
Моя соленая рубаха
Легко ломалась на куски.
Я ел, как зверь,
рыча над пищей.
Казался чудом из чудес
Листок простой бумаги писчей,
С небес слетевший в темный лес.
Я пил, как зверь, лакая воду,
Мочил отросшие усы.
Я жил не месяцем,
не годом,
Я жить решался на часы.
И каждый вечер, в удивленье,
Что до сих пор еще живой,
Я повторял стихотворенья
И снова слышал голос твой.
И я шептал их, как молитвы,
Их почитал живой водой,
И образком,
хранящим в битве,
И путеводною звездой.
Они единственною связью
С иною жизнью были там,
Где мир душил
житейской грязью
И смерть ходила по пятам.
И средь магического хода
Сравнений, образов и слов
Взыскующая нас природа
Кричала изо всех углов,
Что, отродясь
не быв жестокой,
Успокоенью моему
Она еще назначит сроки,
Когда всю правду я пойму.
И я хвалил себя за память,
Что пронесла через года
Сквозь жгучий камень,
вьюги заметь
И власть всевидящего льда
Твое спасительное слово,
Простор душевной чистоты,
Где строчка каждая -
основа,
Опора жизни и мечты.
Вот потому-то
средь притворства
И растлевающего зла
И сердце все еще не черство,
И кровь моя еще тепла.
1901 - 1986
В 1936 году арестована, обвинена в антисоветской агитации, приговор - 10 лет лагерей. Срок отбывала на Колыме. Освободилась из заключения в июле 1942 года, в конце этого же года выехала на "материк". За возвращением последовало трудное восстановление в Академии наук, защита кандидатской диссертации. В 1947 году — повторный арест, пять лет заключения в мордовских лагерях. После отбытия срока отправлена в ссылку в Красноярский край. Возвратилась в Ленинград лишь в 1955 году.
* * *
Ветер тонким пёсьим воем
Завывает за горой.
Взвод стрелков проходит строем.
Ночь... Бараки... Часовой...
Это - мне, а что с тобою?
Серый каменный мешок?
Или ты прикрыл рукою
Пулей раненный висок?
Магадан, осень 1937 г.
ТЕПЕРЬ
Не хуже, не лучше других -
Равноценна моя строка.
Потому что это не стих -
Иероглиф и знак векам.
Потому что это не боль -
Сгусток истории в нас.
Как лучину, эпоха колет
Душу, чтоб ярче зажглась.
Не чадила б - огнём горела,
Красным пламенем осветив
Человечье чёрное дело
И скорбных мечтаний взрыв.
1937-38 гг.
БАРАК НОЧЬЮ
Хвост саламандры
синеет на углях,
Каплями с брёвен
стекает смола,
Лампочки глаз,
напряжённый и круглый,
Щупает тени
в далёких углах.
Чья-то ладонь
в темноте выступает,
Дышит тяжёлыми
рёбрами дом.
Бьётся, как птица
над крышей сарая,
Маленький Эрос
с подбитым крылом.
Колыма, 1939 г.
КОЛЫМА
Мы выходим на рассвете,
Целый день стоим с пилой,
Где-то есть жена и дети,
Дом, свобода и покой.
Мы о них давно забыли -
Только болью ноет грудь.
Целый день мы пилим, пилим
И не можем отдохнуть.
Но и ночью отдых краток:
Только, кажется, прилёг -
В мёрзлом холоде палаток,
Уж опять гудит гудок.
И опять мы начинаем.
Режет ветер,
жжёт мороз.
В Колыме,
я твёрдо знаю,
Сколько снега,
столько слёз.
1901 - 1961
* * *
Какое дело мне,
что ты живешь.
Какое дело мне,
что ты умрешь.
И мне тебя совсем не жаль -
совсем!
Ты для меня невидим,
глух и нем.
И как тебя зовут,
и как ты жил,
Не знал я никогда
или забыл.
И если мимо
провезут твой гроб,
Моя рука
не перекрестит лоб.
Но страшно мне подумать,
что и я
Вот так же
безразличен для тебя,
Что жизнь моя,
и смерть моя, и сны
Тебе совсем
не нужны и скучны,
Что я везде -
о, это видит Бог! -
Так навсегда,
так страшно одинок.
1930
* * *
Моя высокая, моя звезда,
Едва заметная,
горит в ночи, -
Дробясь, как синие
осколки льда,
На землю падают ее лучи.
И от мерцающих лучей её
На сердце призрачный
ложится свет.
Во тьме и в вечности
и ты и я,
И жизни не было,
и смерти нет.
1930
МУЗА
Он тяжко клонится к столу,
Чернилом белый лист марая,
А Муза пленная в углу
Об отнятом тоскует рае.
Ложится за строкой строка,
Глухие отражая звуки,
До боли потная рука
Сжимает маленькие руки.
И нелюбимый, может быть,
Терпеньем и трудом сумеет
Любимую к любви склонить,
Любимую назвать своею.
Но лживым будет торжество,
Когда она в изнеможенье
Коснется жадных губ его
С покорностью и отвращеньем.
1931
* * *
Твой взор
равнодушный и узкий,
И зоркий в своем полусне,
И счастье калмыцкое в русской
Несчастной и дикой стране.
Соленые ветры, ненастье,
Степная, безмолвная тишь...
Любовь, что ты помнишь
о счастье?
Звезда,
для кого ты горишь?
* * *
Владиславу Ходасевичу
Все глуше сон,
все тише голос,
Слова и рифмы все бедней, -
Но на камнях
проросший колос
Прекрасен нищетой своей.
Один, колеблемый ветрами,
Упорно в вышину стремясь,
Пронзая слабыми корнями
Налипшую на камнях грязь,
Он медленно и мерно дышит -
Живет - и вот,
в осенней мгле,
Тяжелое зерно колышет
На тонком золотом стебле.
Вот так и ты,
главу склоняя,
Чуть слышно,
сквозь мечту и бред,
Им говоришь
про вечный свет,
Простой,
как эта жизнь земная.
1894 - 1958
* * *
Как обидно - чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но ещё к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
* * *
И.О.
И разве мог бы я,
о посуди сама,
В твои глаза взглянуть
и не сойти с ума.
Ты не расслышала,
а я не повторил.
Был Петербург, апрель,
закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы...
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла.
Что будет с нами,
что нас ждёт.
Черёмуха в твоих руках цвела...
Вот наша жизнь прошла.
А это не пройдёт.
* * *
И.О.
Распылённый мильоном
мельчайших частиц
В ледяном, безвоздушном,
бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звёзд.
Ни деревьев, ни птиц.
Я вернусь - отраженьем -
в потерянном мире.
И опять, в романтическом
Летнем Саду,
В голубой белизне
петербургского мая,
По пустынным аллеям
неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои
обнимая.
* * *
И.О.
Как туман на рассвете -
чужая душа
И прохожий в неё
заглянул не спеша.
Улыбнулся и дальше пошёл...
Было утро какого-то летнего дня.
Солнце встало, шиповник расцвёл
Для людей, для тебя, для меня...
Можно вспомнить о Боге
и Бога забыть,
Можно душу свою
навсегда погубить
Или душу навеки спасти -
Оттого, что шиповнику
время цвести
И цветущая ветка
качнулась в саду,
Где сейчас я с тобою иду.
* * *
И.О.
Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребёнок,
на твоих руках
Лежат цветы, рождённые весной.
Так беззаботна ты
и так грустна.
Как музыка, ты можешь
всё простить.
Ты так же беззаботна,
как весна,
И, как весна,
не можешь не грустить
* * *
Роману Гулю
Нет в России даже
дорогих могил
Может быть, и были -
только я забыл
Нету Петербурга,
Киева, Москвы -
Может быть, и были,
да забыл, увы
Ни границ не знаю,
ни морей, ни рек.
Знаю - там остался
русский человек.
Русский он по сердцу,
русский по уму,
Если с ним я встречусь,
я его пойму
Сразу, с полуслова...
И тогда начну
Различать в тумане
и его страну.
1895 - 1964
В 1922 году обвинена в шпионаже. В марте 1938 года вновь арестована.
В 1951 году в третий раз арестована и выслана на спецпоселение в Казахстан. В сентябре 1954 года освобождена, реабилитирована.
* * *
Глубокий трюм, железный скрежет,
Зелёный океанский лёд...
Рука невидимая режет
Застывший времени полёт.
До нас домчался ветер с юга,
Из края ласковых чудес,
Где не пурга, а просто вьюга,
Где не тайга, а просто лес;
И отступилась, миновалась
Десятилетняя зима.
Та что у нас именовалась
Колючим словом Колыма.
Пароход "Джурма",
Июнь 1948 г.
* * *
Суровые годы пройдут, проползут,
Утратят весомость и зримость.
Ты снова словесный почувствуешь зуд
И творческих снов одержимость.
О, старый ребёнок! Поверив судьбе,
Ты к жизни захочешь вернуться.
Случайные люди помогут тебе,
Друзья от тебя отвернутся.
Но поле - полыни тебе не родит,
И яблоня - яду не точит.
Очами незлобными мир поглядит
В твои изумлённые очи.
Как будто зловещий лиловый рассвет
В тайге не для нас разгорался,
И лёгкий немой человеческий след
В снегу никогда не терялся...
Бийск, 1949 г.
* * *
Горя клубок и несчастия свиток...
Где же конец? Развяжи, облегчи!
Сколько мы знаем
мучительных пыток -
Все они собраны в этой ночи.
Стоны, и храп, и слова бредовые -
Страшно их вымолвить,
стыдно внимать
Медленно душат старух домовые,
Клича детей, просыпается мать.
Совесть ли мучит? Обида ли гложет?
Раны ли старые снова горят?
Надо молиться.
Быть может, поможет,
Может быть, там,
за решёткой - заря...
Барнаул, пересыльная тюрьма,
январь 1952 г.
* * *
Они в огне её сожгли,
Мою мечтательную лиру,
И землю залили водой,
Вода бурлила и кипела,
Валы вставали чередой,
А лира пела, пела, пела...
Северный Казахстан
весна 1952 г
* * *
Не старость - нет! -
а голос сердце гложет.
Застыла ночь
в заплаканном окне...
Далёкий друг, проснись
на грустном ложе,
Далёкий друг, подумай обо мне..
Прошли не годы - нет! -
прошли эпохи.
Текли не воды -
наша кровь текла.
И стихло всё.
И только ветра вздохи
И дробь дождя
по холоду стекла!
Но пели красные угли,
Вещая свет и мудрость миру.
И их засыпали землёй,
Сухой, холодной, онемелой...
Но лира пела под землёй -
И всё кругом зазеленело.
Где сил найти, чтоб жизнь
начать сначала?
Какие муки вновь перетерплю?
Далёкий друг, проснись,
чтоб сердце знало,
Что в эту ночь
я не одна не сплю.
Саратов, весна 1955 г
Александр Григорьевич Морозов, родился в 1924 году. 13 ноября 1942 года был арестован. В 1944 году был этапирован на Колыму. Работал в шахте по добыче Золота. В 1951 году был освобожден.
* * *
Когда наш мудрый вождь умрет,
В Москву я тотчас поспешу
И стих надгробный - этот вот -
На мавзолее напишу:
"Проклятье вечное ему!
Не жизнь нам - каторгу создал.
Он миллион загнал в тюрьму
И сотни тысяч расстрелял.
Рабами сделал остальных,
Иванами, что без родства...
О Боже, как же слаб мой стих,
Как немощны мои слова!..
Лагерь Верхний Дебин
1946
"ДАЛЬСТРОЙ"
В угрюмых трюмах
пароход "Дальстрой"
Нас, узников
Советского Союза,
Через пролив японский
Лаперуза
Вез к берегам
планеты золотой.
А море разъяренное рычало,
Бросая вал за валом в облака.
Казалось,
внутренности вырывало
С блевотиною вместе у зэка.
Капусты кислой
маленькая миска -
Спастись от качки пробовали мы.
Дыхание далекой Колымы
Коснулось нас.
Она была уж близко.
Что знали мы о Колыме тогда?
Да ничего.
А знай мы хоть немного,
То пали б ниц и попросили Бога,
Чтоб в наши трюмы
хлынула вода!..
ПИСЬМО ЗЭКА
Ты знаешь, что это такое -
Работать столько лет в забое
Без праздников, без выходных,
Без близких, без родного неба,
С одной лишь думою о хлебе
Да лишней миске щей пустых?
Лопата, тачка и кайло -
Они вытягивают жилы.
Я доходил, терял я силы...
А ведь простое ремесло:
Кайлом взрыхли у ног породу,
Лопатой в тачку погрузи
И - словно делал это сроду -
Берись за ручки и вези.
Вези по узенькому трапу,
Сгорбившись так, чтобы "закол"
Тебе хребет не поцарапал,
И помни: штрек -
не гладкий пол:
Подъемы могут быть и спуски.
Коль тачка с трапа упадет,
Пугни ты в бога-мать по-русски,
И сердце малость отойдет.
О, тачка, - горькая подруга!
Что ты наделала со мной?..
В головушке идет все кругом,
Собачий холод за спиной...
И тачка - будто в ней
полтонны -
Куда-то тянет, тянет вбок,
И, словно пулею сраженный,
Валюсь на грунт
с ослабших ног...
Валюсь и вижу - самородок!
Ишь, притаился, гад,
примолк!..
Металл прекрасный,
благородный -
Зачем он мне?
Какой в нем толк?
Вот если бы буханка хлеба!
Но хлеб - не золото,
Он не валяется под ногами...
А мне бы
хоть маленький кусочек,
Чтобы погас
сноп искр в глазах
И перестала кружиться
шахта...
Лагерь Верхний Дебин
Март 1947
* * *
Кончен путь. Покидаем вагоны
И, босые, мы прыгаем в снег.
Перед нами транзитная зона.
Новый год впереди и ночлег.
Мне не сделать
свободного шага
В необъятных просторах
ГУЛАГа.
21 февраля 2001 г.
13.06.1928 - 23.04.2016
Семён Виленский учился на филфаке Московского университета. Арестован в 1948 году. Обвинялся в террористических намерениях. Осуждён на десять лет лагерей.
Срок отбывал на Колыме.
Реабилитирован в 1956 году
* * *
Расстреливают по ночам.
Сливается убийство с ночью.
Обрублен свет у самых глаз,
От глаз чужих уходит прочь он.
Расстреливают по ночам,
И потому так звёздны ночи.
* * *
От Эльгена на нартах оленьих
До Сеймчана...
Алеют снега,
И лиловые лиственниц тени
Разметала по сопкам тайга.
И каюры колдуют шестами,
И олени по насту летят,
Хлещут красное солнце рогами
И копытами топчут закат.
* * *
Звон колокольный дальний -
В камеру, вместе с рассветом...
Колокол слышу печальный:
"Где ты? - доносится. - Где ты?".
"Здесь я!.." - И слёзы привета,
Слёзы неволи скупые...
Не перед Богом это,
Перед тобой, Россия.
Сухановская тюрьма. 1948 г.
* * *
Есть боли грань,
За ней не плоть, а воля,
И смерти нет,
И отреченья нет,
И тьма, как ослепительный
рассвет.
Сухановка. 1948 г.
КОЛЫМСКИЙ ЭТАП
Юрию Осиповичу Домбровскому
Идут,
От ветра встречного пьянея,
И строятся
Безмолвными рядами.
Потом выносят трупы.
Считают.
И холодно глядят немые сопки.
...Стоят живые
Мёртвыми рядами.
Их принимает некто из ГУЛАГа
И шарит наторёнными глазами
По синегубым, по землистым
лицам,
И повторяет, словно заклинанье:
"Вопросы есть?
Вопросы есть?"
Штыки блестят на солнце.
"Вопросы есть?"
Клыки овчарки скалят.
А высоко,
Незримы и неслышны,
Торжественно поют людские души.
1955 г.
* * *
Четыре стены и потолок.
И был человек, и не был.
Но из сердца
пробьётся росток -
Пробьётся,
Увидит небо.
Он камня сильней,
Он железа сильней,
Он пробьётся сквозь тёмные
своды.
Смотри!
В тумане грядущих дней
Багровеет цветок свободы.
Лубянка. 1948 г
* * *
В промёрзшем теле жизни мало,
И ты, душа моя, устала
И разлучаешься со мной,
Оцепеневшая в молчанье
На этой ярмарке страданий,
На карусели ледяной.
1950 г
В БУРЕ
Десятые сутки с утра разменяв
Хожу по бетонному полу.
Теперь уж ничто
не волнует меня
Ни жажда, ни холод, ни голод.
Увижу невольничье небо опять
И дни до поры
я не буду считать.
1949 г
1912 - 1987
Родился в 1912 году в селе Тамыш Абхазской АССР в крестьянской семье. Печататься начал с 18 лет в газетах и журналах Абхазии и Северной Осетии. Арестован по клеветническому обвинению в июне 1935 года и осуждён якобы за контрреволюционную троцкистскую деятельность на 5 лет ИТЛ. В Магадан прибыл в июне 1936 года. Освободился из лагеря в апреле 1941 года.
Умер в 1987 году.
НЕ ДУМАЙ ОБО МНЕ
Прошу тебя, не думай,
Не думай обо мне.
Я сослан в край угрюмый,
Я в мрачной стороне.
И помню каждый день я,
Что в наступившем дне
И думать - преступленье...
Не думай обо мне!
ШЁЛ ПАРОХОД
Шёл пароход в Магадан.
Ехал я вместе с друзьями.
Мачты скрипели над нами.
Глухо шумел океан.
Я возвращаюсь назад...
Где вы, друзья? Где вы, годы?
Лишь океанские воды
Глухо и долго шумят.
РЕКА ДЕТРИН
Ты несла свои воды...
Я в долине твоей
Прожил долгие годы,
Выжил тысячи дней.
Может, вынес невзгоды,
Может, смерть победил
Потому лишь, что воды
Твои чистые пил.
КОСТЁР
И трескалась земля
от стужи лютой,
И гибелью грозила та пора.
А чуть не рядом -
Через пропасть - люди,
Меня не видя,
грелись у костра.
И всё смотрел
на пламя я большое.
И то спасло от гибели меня,
Что пусть не лично,
Так зато душою
Я с ними был со всеми - у огня.
ГЕРОЙ
Герой,кто проливает
На фронте кровь свою.
Герой,кто пролетает
В космическом краю.
И тот герой, кто с веком
Все беды пережил,
Остался человеком
И правдой дорожил.
ПИШУ ПИСЬМА
Пережитое оживает снова,
И ты поймёшь ли, почему
В холодный край,
далёкий и суровый, -
Я письма шлю на Колыму?
Мне море юга
в детстве песню пело,
Но дорог сердцу моему
Тот край,
где молодость моя горела,
И я пишу на Колыму.
РОДНЕЕ ВСЕХ
Юрию Кулябко
Есть у меня друзья...
Но среди всех друзей
Не забываю я,
Что ты мне всех родней.
Да, ты роднее всех,
Ты всех дороже мне -
Мы шли сквозь ночь и снег
С тобой по Колыме.
МИГ
Ах, северное лето,
Короткая пора.
В цветной наряд одета
Колымская гора.
От этого цветенья
Преобразился мир,
И все свои лишенья
Забыл я в этот миг.
1910 - 1975
В декабре 1938 года Берггольц Ольга была арестована по обвинению в связях с врагами народа. На момент задержания она была беременна. Но и это не помешало ее мучителям проводить пытки.
После всех побоев поэтесса в тюремной больнице родила мертвого ребенка. Через полгода после ареста она была отпущена на свободу и полностью реабилитирована.
* * *
Дни проводила в диком молчании,
Зубы сцепив, охватив колени.
Сердце мое сторожило отчаянье,
Разум - безумия цепкие тени.
Друг мой, ты спросишь -
как же я выжила,
Как не лишилась ума, души?
Голос твой милый всё время слышала,
Его ничто не могло заглушить.
Ни стоны друзей озверевшей ночью,
Ни скрип дверей и ни лязг замка,
Ни тишина моей одиночки,
Ни грохот квадратного грузовика.
Все отошло, ничего не осталося,
Молодость, счастие - всё равно.
Голос твой, полный любви и жалости,
Голос отчизны моей больной...
Он не шептал утешений без устали,
Слов мне возвышенных не говорил -
Только одно мое имя русское,
Имя простое моё твердил...
И знала я, что ещё жива я,
Что много жизни ещё впереди,
Пока твой голос, моля, взывая,
Имя моё - на воле! - твердит...
Январь 1939, Камера 33
ПЕРЕШАГНУВ ПОРОГ
Перешагнув порог высокий,
остановилась у ворот.
Июльский вечер светлоокий
спускался медленно с высот.
И невский ветер, милый, зримый,
летел с мостов гремя, смеясь...
...Но столько раз мне это снилось,
что не обрадовалась я.
Я не упала тут же рядом
в слезах отважных и живых,-
лишь обвела усталым взглядом
унылый камень мостовых.
О, грозный вечер возвращенья,
когда, спаленная дотла,
душа моя не приняла
ни мира, ни освобожденья...
НАДЕЖДА
Я всё ещё верю,
что к жизни вернусь,-
однажды на раннем рассвете
проснусь.
На раннем, на лёгком,
в прозрачной росе,
где каплями ветки унизаны все,
и в чаше росянки стоит озерко,
и в нем отражается бег облаков,
и я, наклоняясь лицом молодым,
смотрю как на чудо
на каплю воды,
и слезы восторга бегут, и легко,
и виден весь мир
далеко-далеко...
Я всё ещё верю,
что раннее утро,
знобя и сверкая,
вернется опять
ко мне - обнищавшей,
безрадостно-мудрой,
не смеющей радоваться
и рыдать...
1949
ОБЕЩАНИЕ
...Я недругов смертью
своей не утешу,
чтоб в лживых слезах
захлебнуться могли.
Не вбит еще крюк,
на котором повешусь.
Не скован. Не вырыт
рудой из земли.
Я встану над жизнью
бездонной своею,
над страхом её,
над железной тоскою...
Я знаю о многом.
Я помню. Я смею.
Я тоже чего-нибудь
страшного стою...
1952
1974 - 2001
Борис Рыжий родился в 1974 году, 8 сентября. За свою недолгую жизнь поэт написал больше тысячи стихотворений. Отразил драматический характер молодёжной, часто криминальной среды. В мае 2001 года, после невероятно успешного дебюта в журналах России, покончил с собой (по официальной версии).
* * *
А грустно было и уныло,
печально, да ведь?
Но всё осветит, всё, что было,
исправит память -
звучи заезжанной пластинкой,
хрипи и щёлкай.
Была и девочка с картинки
с завитой чёлкой.
И я был богом и боксёром,
а не поэтом.
То было правдою, а вздором
как раз вот это.
Чем дальше будет, тем длиннее
и бесконечней.
Звезда, осенняя аллея,
и губы, плечи.
И поцелуй в промозглом парке,
где наши лица
под фонарём видны неярким -
он вечно длится.
* * *
Благодарю за всё. За тишину.
За свет звезды,
что спорит с темнотою.
Благодарю за сына, за жену.
За музыку блатную за стеною.
За то благодарю, что скверный гость,
я всё-таки довольно сносно встречен -
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
Благодарю за детские стихи.
Не за вниманье вовсе, за терпенье.
За осень. За ненастье. За грехи.
За неземное это сожаленье.
За бога и за ангелов его.
За то, что сердце верит, разум знает.
Благодарю за то, что ничего
подобного на свете не бывает.
За всё, за всё. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
Я перед жизнью в тягостном долгу,
и только смерть щедра и молчалива.
За всё, за всё. За мутную зарю.
За хлеб. За соль. Тепло родного крова.
За то, что я вас всех благодарю,
за то, что вы не слышите ни слова.
В ПУСТОМ ТРАМВАЕ
Ночью поздней, в трамвае пустом -
Новогодний игрушечный сор.
У красавицы с траурным ртом
Как-то ангельски холоден взор.
Пьяный друг мне шепнёт: "Человек
Её бросил? Ну что ж? Ничего -
Через миг, через час, через век
И она позабудет его".
Я, проснувшись, скажу: "Может быть
Муж на кофточку денег не дал...
А потом не смогу позабыть,
Вспомнив нежную деву-печаль.
Как, под эти морщинки у губ
Подставляя несчастье своё,
Я - наружно и ветрен и груб -
И люблю и жалею её.
* * *
Восьмидесятые, усатые,
хвостатые и полосатые.
Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные.
Фигово жили, словно не были.
Пожалуй, так оно, однако
гляди сюда, какими лейблами
расписана моя телага.
На спину "Levi's" пришпандорено,
и "Puma" на рукав пришпилено.
Пятирублёвка, что надорвана,
получена с Серёги Жилина.
13 лет. Стою на ринге.
Загар бронёю на узбеке.
Я проиграю в поединке,
но выиграю в дискотеке.
Пойду в общагу ПТУ,
гусар, повеса из повес.
Меня обуют на мосту
три ухаря из ППС.
И я услышу поутру,
очнувшись головой на свае:
трамваи едут по нутру,
под мостом дребезжат трамваи.
Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные...
1909 - 1966
Александр Ильич Гитович - русский поэт, великий переводчик китайской и корейской классической поэзии.
БУДНИ
Тягостны эти заботы,
Отдых и призрак веселья.
Кончился праздник работы,
Начались будни безделья.
Труд свой я предпочитаю
Всем воскресеньям бездарным -
И понедельник считаю
Красным числом календарным.
1966
НАДПИСЬ НА КНИГЕ "ЛИРИКА КИТАЙСКИХ КЛАССИКОВ"
Верю я, что оценят потомки
Строки ночью написанных книг,
Нет, чужая душа не потемки,
Если светится мысли ночник.
И, подвластные вечному чувству,
Донесутся из мрака времен -
Трепет совести, тщетность искусства
И подавленной гордости стон.
ПРИЗНАНИЕ
В этом нет ни беды, ни секрета:
Прав мой критик, заметив опять,
Что восточные классики где-то
На меня продолжают влиять.
Дружба с ними, на общей дороге,
Укрепляется день ото дня
Так, что даже отдельные строки
Занимают они у меня.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Те, кого я чту благоговейно,
Мне простили б вольность этих строк -
Было одиночество Эйнштейна,
Был когда-то Пушкин одинок.
Человек - он по своей природе
Видит дальше дома и двора.
Те, кто стосковались о свободе,
Те не лгут - и всем хотят добра.
БРОСАЮ ПИТЬ
Из Тао Цяня
Легко я бросал города и уезды,
И бросил бродить,промотавшись до нитки.
Теперь под зеленой сосной мое место, -
Я если хожу, то не дальше калитки.
Я бросил беспечное непостоянство,
Я бросил пирушки и радуюсь детям.
Но я никогда не бросал свое пьянство -
И мы это с вами особо отметим.
Коль к ночи не выпьешь - не будет покоя,
Не выпьешь с утра -
и подняться не в силах.
Я бросил бы днем свое пьянство святое,
Но кровь леденела бы
в старческих жилах.
Ну, брошу - и радости больше не будет,
А будет ли, в сущности, выгода в этом?
А вот когда вечность мне годы присудят,
А птицы поздравят
с последним рассветом -
Тогда, равнодушно и трезво,
поверьте,
Я с плеч своих скину
житейскую ношу
И с ясной душою в обители смерти,
Быть может, действительно,
пьянствовать брошу.
ПЕРЕД ЦИКЛОНОМ
На море - штиль.
Вода мертва от зноя,
А в небе равномерно-голубом
Лишь облачко одно плывет тайком
Пленяя нас прохладной белизною.
И так нарядно-женственно оно
Что только рыбаки и мореходы
Определят: какой оно породы
И сколько злобы в нем заключено.
ВНЕ ТОЧНОГО АДРЕСА
Я никогда не оскорблю работу
Кого-то из числа моих коллег:
В Искусстве нет женитьбы по расчету
И он несчастен - слабый человек.
Нет, нелегко брести такой дорогой
И продолжать однообразный труд,
Живя с поэзией своей убогой,
Как с нелюбимой женщиной живут.
1902 - 1991
Родилась 1 августа 1902 г. в Самаре. Училась в МГУ. 27 апреля 1936 г. была арестована по ложному доносу. Сослана на Соловки. В 1939 г. этапирована на Колыму. Реабилитирована в 1956 г.
В 1993 году вышла книга её воспоминаний "Путь" (Москва, издательство "Возвращение").
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Сегодня такое синее небо,
Такой золотой, ослепительный свет,
Как будто пятнадцати лет не было
И вчера мне исполнилось двадцать лет.
Как будто, свернув на затылке косы,
Я к Волге бегу босиком с горы,
Ловя золотисто-синие отсветы
Её холодной стальной игры.
Такая свобода, такая прохлада,
Такой простор молодому телу,
Что даже сейчас запоздалая радость
В сердце певчею птицей запела...
И в этот день, золотой и синий,
Среди соловецких зловещих стен
Я вижу песков разметавшихся линии
И вязов прибрежных зелёную сень.
Пускай потери непоправимы,
Ошибки искать и считать я устала,
Навеки то, что было любимо,
Солнечным светом в душе осталось.
Соловки, 1 августа 1937 г.
* * *
Тюремный длинный день.
Лежу на койке жёсткой.
Взгляд заколочен стенами в тиски.
Курю. И сквозь дымок от папироски
Перебираю памяти листки.
Я вспоминаю ночь, когда
Шуршала гравием тяжёлая вода,
В безлунной высоте роились звёзды,
Акации пресыщенные гроздья
Точили волнами тяжёлый аромат.
Я на берег морской, покинув сад,
Сошла сквозь стрекот
обезумевших цикад.
И помню я влюблённый взгляд,
И дрожь сухих горячих рук,
и сердца стук.
И больше ничего.
Лежу на койке жёсткой.
Взгляд заколочен стенами в тиски.
Курю и сквозь дымок от папироски
Перебираю памяти листки.
Соловки, лето 1938 г.
СЫНУ
(в день 12-летия)
Печаль мою не выплакать в слезах,
Не выразить холодными словами.
Она на дне души, как золото в песках,
Лежит, нетронута годами...
Никем не тронута, неведома лежит
Неразделённым мёртвым кладом
И душу, словно камень, тяготит
И отравляет острым ядом.
О, если бы из золота печали
Я выковать могла чеканный стих!
О, если б он ушей твоих достиг
Сквозь мрак отчаянья, сквозь дали!
Колыма, 10 февраля 1942 г.
1908 - 1985
Арестован в феврале 1938 г. Осужден по 58 статье на 10 лет. На Колыме прожил 20 лет. Реабилитирован.
* * *
С друзьями я горел и замерзал
И невода чинил под небом низким
Во мне живут друзей моих глаза,
Закрытые пургой Верхнеколымска.
Я знаю то, чего не знали вы -
Все модники, и ферты, и арапы, -
Мои слова звучат из перекатов,
И рифмы мне мигают из травы.
Мои мечты ещё не износились,
И верен я таёжной стороне,
И все мужчины, что во мне томились,
Все женщины, что плакали во мне,
И старожилы все, и новосёлы,
Что эти дебри брали в топоры,
Зовут меня к поэзии суровой
И жгучей, как таёжные костры.
1958 г.
* * *
Я тенистых аллей не обхаживал,
Каблуком мостовых не топтал,
Хоронил мою молодость заживо
Оймяконский гнилой перевал.
Я бродил по горам Хатаннаха
На закатах, как ржавая медь.
Столько раз цепенел я от страха,
Что давно перестал цепенеть.
Открывал я таёжное олово
И курил отсыревший табак.
Пригибали к снегам мою голову,
Да пригнуть не сумели никак.
* * *
Над тайгою Большая Медведица
Опустила мигающий ковш.
То ли чудится мне,
то ли бредится,
Только ты у барака поёшь.
А под нарами сумрак берложится,
И торчат из-под них сапоги.
Я не знаю,
как жизнь моя сложится,
Только ты свою жизнь береги!
И гори, как звезда человечная,
Проломи эту ночь, освети!
Я к тебе бы вернулся по Млечному,
По немеркнущему пути.
Я пришёл бы,
нежданный-нечаянный,
Но прищурен глазок фонаря,
И молчит над тайгою печальная
Опалённая ночь сентября.
1946 г.
* * *
Владимиру Соколову
Семнадцать лет не слышал я
В сырых лесах, в долинах снежных
То негодующий, то нежный,
То страстный оклик соловья.
Работал в праздник я и в будни,
Тайгу валил, в земле корпел,
Но как-то раз в лесу безлюдном
Я хриплым голосом запел.
И в песне дрогнули поляны,
Зашевелились сопки вдруг,
И травы каруселью пьяной
Меня в цветной замкнули круг.
И понял я в ночах таёжных:
Я жизнь и мужество пою.
Да! Чёрным хлебом -
не пирожным
Кормиться надо соловью!
1960 г.
1921 - 1988
Сполна хлебнул горя и лагерной баланды тамбовский поэт Семён Милосердов. В 1949 году по совершенно абсурдному решению "тройки" он оказался в Унжлаге. Инвалида войны, сбежавшего на фронт добровольцем с первого курса университета, приговорили к 25 годам лагерей.
ВОТ ЕЩЕ ОДИН ЛЕДОХОД...
Вот закончится этот год,
вот ещё один ледоход, -
потерпи, браток, подожди:
разберутся во всём вожди.
Не затем ты в окопах прел,
чтобы выпал такой удел,
не затем ты из плена бежал
и макуху черствую жрал,
шёл под Курском в огонь атак,
чтобы всё обернулось так...
Потерпи, браток, подожди:
разберутся во всём вожди.
А пока - чей-то хриплый стон,
а пока этот страшный сон:
по-над вышками облака,
поступь тяжкая гробовщика,
чёрный гость, беспощадный гость
мне в ладонь забивает гвоздь...
СТРАЖНИК
Стражник, выйдя из лагеря, в речке
отмывает от крови сапог,
курит, дым завивая в колечки...
...Жив палач: не казнил его бог.
Он живёт, от людей обособясь,
ходит к речке всё той же курить,
моет руки, но душу и совесть
палачу-старику не отмыть.
ПОВЕЗЛО
Мне сказал мой товарищ Пашка:
- Всем смертям и невзгодам назло
ты родился, наверно, в рубашке:
повезло тебе, повезло.
Ты не знал пароходного трюма,
тесноты его, духоты,
Колыма не дышала угрюмо
вечным холодом мерзлоты.
Душу в ссадинах и нарывах
не оплевывали, губя.
Уголовники в карты в Нарыме
не проигрывали тебя.
Пашка прав: я работал придурком,
не таскал горбыли на плече,
выдавал я журналы уркам,
проповедовал в КВЧ.
С сучкожогами на лесосеке
разжигал до неба костры.
И свободно гуляли зэки
в оцепленье на полверсты.
И виденьем туманной сини
открывалась мне вся земля,
пахли приторно-сладко осины,
и без ветра листвой шевеля.
Тарахтел на опушке трактор,
надвигался звенящий зной.
И, кудрявясь, какая-то травка
расстилалась передо мной.
Вспоминал я соблазны города
возле пляшущего огня...
И кузнечик с бараньей мордой
круглым глазом глядел на меня.
Пашка прав: я родился в рубашке,
я не выронил жизни весло...
А вокруг всё ромашки, ромашки,
повезло мне, видать, повезло.
НИКИТА ВОРОН
Кличка Ворона - "Медведь".
Он родился под Илимом,
где суров таёжный климат,
а закаты - словно медь.
Соболиная зима
да речные перекаты,
бьёт копытами сохатый,
а Никите - суд, тюрьма...
Шёл за правду до конца,
врать Никита не обучен.
Совесть - вроде ключ кипучий,
светлый ключ из-под гольца.
По-цыгански черноглаз,
злу-несчастью непокорен,
презирал Никита Ворон
стукачей, ворьё, пролаз.
Уголовникам отпор
он давал в жестокой драке.
Сам "пахан" притих в бараке,
не вступал с Никитой в спор.
Но однажды на развод
не пришёл Никита Ворон:
был убит Никита вором
возле вахты у ворот.
Плачет ветер над ручьём,
над охотничьим становьем,
травы шепчут: "Невиновен,
невиновен он ни в чём".
1923 - 2009
В 1941 году после школьного выпускного вечера восемнадцатилетний Александр Межиров ушёл на фронт.
АРТИЛЛЕРИЯ БЬЁТ ПО СВОИМ
Мы под Колпином скопом стоим.
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолёт, перелёт, недолёт.
По своим артиллерия бьёт.
Мы недаром присягу давали,
За собою мосты подрывали.
Из окопов никто не уйдёт.
По своим артиллерия бьёт.
Мы под Колпином скопом лежим,
Мы дрожим, прокопчённые дымом.
Надо всё-таки бить по чужим,
А она - по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,
Говорят, что нас Родина любит.
По своим артиллерия лупит.
Лес не рубят, а щепки летят.
СТИХИ О ТОМ, КАК СШ СТАЛ СОЛДАТОМ
Е.С. ШЖИРОВОЙ
Собирала мне мама
Мешок вещевой.
В нем запасов - ну прямо
На две жизни с лихвой.
Возле военкомата,
У Москвы на виду,
Подравнялась команда
В сорок первом году.
Паровозы кричали
В голос на Окружной.
Мама в печали
Прощалась со мной...
КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД!
Есть в военном приказе такие слова,
На которые только в тяжелом бою
(Да и то не всегда) получает права
Командир, подымающий роту свою.
Я давно понимаю военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов до сих пор
Не нашел всё равно.
Год двадцатый,
Коней одичавших галоп. Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб,-
И не встать под огнем у шестого кола.
Полк шинели на проволоку побросал,-
Но стучит над шинельным сукном пулемет.
И тогда еле слышно сказал комиссар:
- Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!..
ЛАДОЖСКИЙ ЛЕД
Страшный путь!
На тридцатой, последней версте
Ничего не сулит хорошего.
Под моими ногами устало хрустеть
Ледяное, ломкое крошево.
Страшный путь!
Ты в блокаду меня ведешь,
Только небо с тобой,
над тобой высоко.
И нет на тебе никаких одёж:
Гол как сокол страшный путь!
Одинокие дети
на взорванном льду -
Эту теплую смерть
распознать не могли они сами
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.
Мне в атаках
не надобно слова "вперед",
Под каким бы нам
ни бывать огнем -
У меня в зрачках
черный ладожский лед,
Ленинградские дети
лежат на нем...
1918 - 1996
Посадили Николая, по сути, ни за что: лежал в бакинском госпитале, медсестра по доброте душевной дала ему подшивку газеты "Правда". Его сгубила любознательность: взял да суммировал вражеские потери, о которых сообщалось в сводках Совинформбюро.
Выходило, что в Германии после таких потерь лишь грудные младенцы остались.
Взял и ляпнул сопалатникам: "Братцы, так с кем же мы воюем, если всех фашистов уже перебили?"
Кто-то политически подкованный донес...
ЗОНА
Кусочек фанеры.
Столбик косой.
Вздрогнет душа на мгновение.
"Запретная зона. Стой!
Часовой стреляет
без предупреждения".
И давит, и давит в сырой песок
Свинцовая тяжесть носилок.
Может быть, пуля ударит в висок,
А может быть - в бритый затылок.
Бредём мы понуро рабочей тропой.
И смотрят на наши мученья
Кусочек фанеры и часовой,
Стреляющий
без предупрежденья.
1947
* * *
Надо жить, от злых обид не плача,
Надо жить, улыбку не тая:
Каждому свой крест, своя удача,
И Голгофа каждому своя.
Никогда я в судьи не годился.
Но, презрев земную благодать,
Лишь в тюрьме я людям научился,
Как Христос распятый, всё прощать.
Я тиранов славить не умею,
И душа, как стёклышко, чиста,
Потому что истина виднее
Не с вершины власти, а с креста.
* * *
Море жизни тяжело, как ртуть,
В нём столетий потонули льдины.
Зрячий не сумеет заглянуть
В вечности бездонные глубины.
Как бы ни был, зрячий, ты велик,
Есть предел великому и мера.
В те глубины страшные проник
Только взгляд незрячего Гомера.
1948
СЧАСТЛИВЧИК
Чёрствый хлеб жевал я всухомятку,
Говорили в лагере мне так:
- Вот, счастливчик,
получил десятку,
А могли бы врезать четвертак!
1954
ЛАГЕРНАЯ НОЧЬ
Рычат в предзоннике собаки.
На вышке мерзнет часовой.
Лорд курит "планчик", и в бараке
Так сладко пахнет коноплей.
Лорд - стопроцентный вор в законе,
И для него мы - фраера.
И три прожектора по зоне
Упрямо шарят до утра.
Нам режут пайки в хлеборезке -
Работы каторжной итог,
С которых жалкие довески
Нахально снимет "бугорок".
"Мы наш, мы новый мир построим,
Владыкой мира станет труд".
Товарищ Сталин! Будь спокоен -
Нас тут собаки стерегут.
УБИЙЦА
Три года тихо, благочинно
В районной "тройке" заседал.
О, сколько он людей невинных
На муки смертные послал!
Он не устраивал им взбучки,
И на расстрел не он их вел.
Он только подпись-закорючку
На страшный ставил протокол.
Живет один в своей берлоге...
Его карает диабет.
Уже совсем не ходят ноги,
А смерти нет, и нет, и нет.
Хватить бы водки, как бывало,
Чтобы забыться хоть чуть-чуть.
Но медсестра ему сказала:
- Ты про неё теперь забудь.
Стучится сердце глуше-глуше.
Мелькают тени там и тут.
Великомучеников души
Уснуть убийце не дают.
Вокруг него - прозрачно-сини -
Печальный водят хоровод,
И всё зовут, зовут к осине,
Что за околицей растет.
1930 - 2000
24 июня 1950 года решением "Особого совещания" Жигулин был приговорён к 10 годам лагерей. Отбывал наказание в Тайшете (Иркутская область) , работал на лесоповале. Провёл три каторжных года на Колыме. В 1956-м полностью реабилитирован .
ПОЭТ
Его приговорили к высшей мере.
А он писал,
А он писал стихи.
Ещё кассационных две недели,
И нет минут для прочей чепухи.
Врач говорил,
Что он, наверно, спятил.
Он до утра по камере шагал.
И старый,
Видно, добрый надзиратель,
Закрыв окошко, тяжело вздыхал...
Уже заря последняя алела...
Окрасил строки горестный рассвет.
А он просил,
чтоб их пришили к делу,
Чтоб сохранить.
Он был большой поэт.
Он знал, что мы отыщем,
Не забудем,
Услышим те прощальные шаги.
И с болью в сердце прочитают люди
Его совсем негромкие стихи...
И мы живем,
Живем на свете белом,
Его строка заветная жива:
"Пишите честно -
Как перед расстрелом.
Жизнь оправдает
Честные слова..."
1964
ОТЕЦ
В серый дом
Моего вызывали отца.
И гудели слова
Тяжелее свинца.
И давился от злости
Упрямый майор.
Было каждое слово
Не слово - топор.
- Враг народа твой сын!
Отрекись от него!
Мы расшлепаем скоро
Сынка твоего!..
Но поднялся со стула
Мой старый отец.
И в глазах его честных
Был тоже - свинец.
- Я не верю! - сказал он,
Листок отстраня. -
Если сын виноват -
Расстреляйте меня!
1962
СТИХИ
Когда мне было очень-очень трудно,
Стихи читал я в карцере холодном.
И гневные, пылающие строки
Тюремный сотрясали потолок:
"Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - все молчи!.."
И в камеру врывался надзиратель
С испуганным дежурным офицером.
Они орали: "Как ты смеешь, сволочь,
Читать антисоветские стихи!"
1962
* * *
Г.К.
Горят сырые листья,
И вьется горький дым.
В саду, пустом и мглистом,
Он кажется седым.
В молчанье нелюдимом
Я думаю о дне,
Когда растаю дымом
В холодной тишине.
Листок заледенелый
Качается, шурша...
Уже почти сгорела,
Обуглилась душа.
Не будет продолженья
В растаявшем дыму.
И нету утешенья
Раздумью моему.
1965
1912 - 1974
Родилась в 1912 году в г. Мелитополе.
Работала инженером-проектировщиком в институте «Дальстройпроект» и редактором Колымского радиокомитета.
19 ноября 1949 года была арестована и в январе 1950 года осуждена по клеветническому обвинению по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР сроком на 7 лет.
Освобождена из лагеря в октябре 1954 года.
* * *
Мы под следствием бывали,
Мы сидели в казематах.
Нас допрос не испугает,
Нас донос не удивит.
Всю Россию не оденешь
В деревянные бушлаты.
Всю Россию не утопишь
В наговорах и в крови.
Запылает ярче полдня
Предвечерний час закатный,
Загорится серый пепел
Выжигающим огнём.
Пред лицом своих потомков
Мы когда-нибудь обратно,
Обязательно обратно
По Владимирке пойдём.
* * *
Нас, с глазами, полными тоски,
В час глухой, томительный, сторожкий
Раньше увозили «воронки»,
А теперь увозят неотложки.
Между нами - ночь да Колыма.
Между нами - звёзды и утраты.
И встаёт больница, как тюрьма,
Как барак, туманится палата.
Следователь, доктор или Бог
Держит пульс. Рука повисла плетью.
И на скорбный падают листок
Все болезни скорбного столетья.
СТАРЫЙ РАДИСТ
Широкий кленовый лист
Не скроет того кто плачет.
Пенсионер-радист
Сажает левкои на даче.
Сорок лет позади.
Дождинки как точки на раме.
Куда от тебя уйти,
Проклятая память?
Над садом поют скворцы.
Цветут и летят сирени...
В сырую землю - концы
Чудовищных преступлений.
В памяти тридцать второй
И отголоски драмы.
В памяти жив Дальстрой
И эти радиограммы.
Входил, вещая беду,
Спокойный и тихий Ворон:
- Четвёртые сутки жду.
Прошу утвердить приговоры.
По шее катится пот,
И ключ становится влажным:
- Ещё двадцать пять - в расход.
За что? Всё равно... Не важно.
ДРУЗЬЯМ
Когда в грозовый час разлуки
От горя оземь грохнусь я,
Меня у смерти на поруки
Возьмут, как искони, друзья.
Они для жизни на поруки
Возьмут меня. В который раз!
И подниму к громам я руки
И стану, молний не страшась.
Но если дождь в мои ладони
Хоть каплю влаги принесёт,
Я напою не тех, кто стонет,
А тех, кто голову не клонит,
Кто в час предательства спасёт.
УТРО
Сегодня я проснулась рано
И увидала из окна,
Что зыбкой пеленой тумана
Покрылась горная страна.
Снега ещё не скрыли сопки,
Но краски осени сошли.
На тайные медвежьи тропки
Иголки лиственниц легли.
Вода, в ночи уйдя за остров,
Ворчит и стонет вдалеке.
Медуз беспомощных и пестрых
Отлив оставил на песке.
А птицы, с облаками споря,
Идут в туманах за залив,
На золотых осенних зорях
Крутые крылья опалив...
1903 - 1958
Николай Алексеевич Заболоцкий родился 24 апреля 1903 года. Отец -агроном, мама - сельская учительница. Окончив реальное училище, поступил в московский университет на фил.фак. В 1925 году перевёлся в ленинградский пединститут. Участвовал в литературной группе ОБЭРИУ. 19 марта 1938 года Н. Заболоцкий был арестован и обвинён в антисоветской пропаганде. В марте 1944 года был освобождён. Реабилитирован посмертно 24 апреля 1963 года.
МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ КУСТ
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
ГДЕ-ТО В ПОЛЕ
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах -
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
1956 г.
ПОРТРЕТ
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Её прекрасные глаза.
1953 г.
1918 - 1996
Родился 19 декабря 1918 в Петрограде.В 1943 году арестован по обвинению в "контрреволюционной пропаганде". Приговорен к 10 годам ИТЛ и 5 годам поражения в правах. Освобожден в 1953 году. Реабилитирован.
ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА
Дорогая, стоят эшелоны,
Скоро, скоро
простимся с тобой.
Пулеметы поднял на вагоны
Вологодский свирепый конвой.
Нас, безвинно обиженных,
много.
Но не видит никто наших слёз,
И куда поведет нас дорога
Под железную песню колёс?
Промелькнут за окошком
перроны...
От конвоя любовь сберегу.
В арестантском
промёрзшем вагоне
Провезу через морок-тайгу,
Пронесу я её через годы,
Через зоны больших лагерей.
Не видать мне тебя,
как свободы.
Если вспомнишь меня -
пожалей.
Знаю я, далеко нас загонят,
Где-то в тундре,
в жестокий мороз
Без молитвы меня похоронят
У корявых карельских берёз.
И тебе, синеглазой и милой,
Не напишет никто из друзей.
Ты моей не разыщешь могилы,
Никогда не узнаешь о ней.
Только ветер протяжный
и хлёсткий
Будет выть над могилой моей.
Только горькие листья
берёзки
Будут падать,
как слёзы с ветвей.
1907 - 1962
Родилась в дворянской семье. В 1937 г. арестована и приговорена к 10 годам заключения. В 1955 году была реабилитирована. Умерла в 1962 году.
* * *
Мы шли этапом. И не раз,
колонне крикнув: "Стой!" -
садиться наземь, в снег и грязь,
приказывал конвой.
И, равнодушны и немы,
как бессловесный скот,
на корточках сидели мы
до окрика: "Вперёд!"
Что пересылок нам пройти
пришлось за этот срок!
И люди новые в пути
вливались в наш поток...
И раз случился среди нас,
пригнувшихся опять,
один, кто выслушал приказ
и продолжал стоять.
И хоть он тоже знал устав,
в пути зачтенный нам,
стоял он, будто не слыхав,
всё так же прост и прям.
Спокоен, прям и очень прост,
среди склоненных всех,
стоял мужчина в полный рост,
над нами глядя вверх.
Минуя нижние ряды,
конвойный взял прицел.
"Садись! - он крикнул. -
Слышишь, ты?
Садись!" Но тот не сел.
Так было тихо, что слыхать
могли мы сердца ход.
И вдруг конвойный крикнул:"Встать!
Колонна, марш вперёд!"
И мы опять месили грязь,
не ведая куда,
кто с облегчением смеясь,
кто бледный от стыда.
По лагерям - куда кого
нас растолкали врозь,
и даже имени его
узнать мне не пришлось.
Но мне, высокий и прямой,
запомнился навек -
над нашей согнутой толпой
стоящий человек.
1905 - 1937
Иван Приблудный (Яков Петрович Овчаренко) родился 1 декабря 1905 года, входил в окружение Сергея Есенина как "новокрестьянский поэт".
Репрессирован в 1937 году, реабилитирован посмертно.
* * *
Мне стыдно За мои стихи,
Что в эти дни разрух и брани
В них вместо маршей
иль воззваний
Так много всякой чепухи.
Кругом пожар, кругом война,
Окопы, танки, баррикады,
А у меня... холмы да хаты,
И всюду мир и тишина.
Да, стыдно мне!
Но что же вы,
Увенчанные и большие,
Гремящие на всю Россию
В страницах грамотной Москвы,
Что дали вы?..
Плакаты, крики,
Сезонных молний вывих дикий,
Нарядность ритма, рифмы зык
И деревяннейший язык.
И это все, и только это.
И трудно, трудно без конца -
Искать в болтающем поэта
Иль в завывающем певца.
И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.
- О край мой, выгон и овин,
Есть у меня отрад отрада -
Что этих строк немудрым складом
Холодным, каменным громадам
Несу тепло твоих долин.
И я не сам, за мною рать
Детей затей, сынов событий... -
Не трогайте ж нас, не травите
И не спешите признавать!
Февраль 1924
1921 - 1988
Родился в 1921 году в посёлке Семёновка Тамбовской губернии.
После войны молодой воин поступил в литинститут им. Горького. В 1949 году его незаконно репрессировали. В 1959 году его реабилитировали "за отсутствием состава преступления". Ледяной воздух Колымы навеки впечатался в лагерные стихи поэта.
ГОЛОСА
Долгою дорогою измучены,
вдалеке от лагерных ворот
и забора серого, колючего
ожидали женщины развод.
Об одном начальника просили -
на своих взглянуть издалека...
Небеса тоскою моросили,
и в глазах - застывшая тоска.
А когда ворота открывали,
женщины кричали невпопад:
- Это я! Сынок! Сыночек!.. Валя!
- Это я приехала, Игнат!
Замирала сторона глухая,
слушали притихшие леса,
как звучали, долго не смолкая,
крики скорби, женщин голоса.
ПЕСНЯ
Сечка,словно опилки в миске,
в животе урчит, как в трубе...
Мы спешим:
с просветительской миссией
к нам приехала ЦКБ.
Клуб-столовая празднично ожил.
Меднорожий повар притих;
за живое задел, похоже,
и его о свободе стих.
"О, голубка!.." - звучала песня.
Песня,душу не рви, не тревожь!
Паренька, что твердил "Олеся",
сотрясала рыданий дрожь.
Песня билась, как птица в клетке,
отодвинув мольбу и мат...
И, не выдержав,на запретку
парень бросился под автомат.
1899 - 1977
Владимир Набоков родился 10 (22) апреля 1899 года в Санкт-Петербурге. В 1916 году он, ещё будучи учеником Тенишевского училища, на собственные деньги издал в Петербурге первый поэтический сборник "Стихи".
В апреле 1919 года, перед тем, как Крым перешёл в руки большевиков, семья Набоковых навсегда покинула Россию.
В Кембриджском университете Набоков основал Славянское общество. В мае 1940 года Набоковы бежали из Парижа от наступающих немецких войск и отправились в США. В 1960 году Набоков возвращается в Европу и до конца жизни живёт в Монтрё, Швейцария.
Владимир Набоков в течение всей своей огромной творческой жизни прославлял русскую литературу глубокой прозой (роман "Дар"; "Лолита" и др.) и яркой, своеобычной поэзией.
РАССТРЕЛ
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте,
со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза,
как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, -
вот-вот сейчас
пальнёт в меня -
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце,
как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды,
ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг.
1927 г.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
В листве берёзовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет
от платья синего,
от василькового венка.
Твой образ лёгкий и блистающий
как на ладони я держу
и бабочкой неулетающей
благоговейно дорожу.
И много лет прошло,
и счастливо
я прожил без тебя, а всё ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живёшь?
Но если встретиться нежданная
судьба заставила бы нас,
меня бы, как уродство странное,
твой образ нынешний потряс.
Обиды нет неизъяснимее:
ты чуждой жизнью обросла.
Ни платья синего, ни имени
ты для меня не сберегла.
И всё давным-давно просрочено,
и я молюсь, и ты молись,
чтоб на утоптанной обочине
мы в тусклый вечер не сошлись.
1930
ПОДМОСКОВНАЯ ОСЕНЬ
В Перово пришла подмосковная осень
С грибами, с рябиной, с ремонтами дач.
Ты больше, пиджак парусиновый сбросив,
Не ловишь ракеткою теннисный мяч.
Березки прозрачны, скворечники немы,
Утрами морозец хрустит по садам:
И дачница в город везет хризантемы,
И дачник увязывает чемодан.
на мокрых лугах зажелтелась морошка.
Охотник в прозрачном и гулком лесу,
По тонкому дёрну шагая сторожко,
Несет на плече золотую лису.
Бутылка вина кисловата, как дрожжи.
Закурим, нальем и послушаем, как
Шумит элегический пушкинский дождик
И шаткую свечку колеблет сквозняк.
1937
БОГ
Скоро-скоро, в жёлтый час заката,
Лишь погаснет неба бирюза,
Я закрою жадные когда-то,
А теперь - усталые глаза.
И когда я стану перед богом,
Я скажу без трепета ему:
"Знаешь, боже, зла я делал много,
А добра, должно быть, никому.
Но смешно попасть мне к черту в руки,
Чтобы он сварил меня в котле:
Нет в аду такой кромешной муки,
Что б не знал я горше - на земле!"
10 июля 1942
* * *
Всё мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
летнее утро мерещится мне.
Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Тёмная-тёмная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.
Чудится мне, будто песню печальную
мать надо мною поёт в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.
Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пёстрым ковром на стене?
милое-милое, давнее-давнее
Детство моё вспоминается мне.
13 мая 1945
* * *
Прощай, прощай, моя юность,
Звезда моя, жизнь, улыбка!
Стала рукой мужчины
мальчишеская рука.
Ты прозвенела, юность,
как дорогая скрипка
Под лёгким прикосновеньем
Уверенного смычка.
Ты промелькнула, юность,
как золотая рыбка,
Что канула в сине море
Из сети у старика!
1938
* * *
Вот и вечер жизни. Поздний вечер.
Холодно, и нет огня в дому.
лампа догорела. Больше нечем
Разогнать сгустившуюся тьму.
луч рассвета, глянь в мое оконце!
Ангел ночи! Пощади меня:
Я хочу ещё раз видеть солнце -
Солнце первой половины дня!
30 апреля 1943
* * *
Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто остро видит, тонко слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком -
Творить со слишком добрым слухом,
Со слишком длинным языком?
1944
16 ОКТЯБРЯ
Стоял октябрь, а всем казалось март:
Шёл снег и таял, и валил сначала...
Как ворожея над колодой карт,
История загадочно молчала.
Сибирский поезд разводил пары,
В купе рыдала крашеная дама:
Бабьё коробку паюсной икры
У дамы вытрясло из чемодана.
Зенитка била где-то у моста,
Гора мешков сползала со скамеек.
И подаянья именем Христа
Просил оборванный красноармеец.
Вверху гудел немецкий самолёт,
В Казань бежали опрометью главки.
Подпивший малый на осклизлый лёд
Свалился замертво у винной лавки.
народ ломил на базах погреба,
несли муку колхозницы босые...
В те дни решалась общая Судьба:
моя судьба, твоя судьба, россия!
20 октября 1941
АЛЁНУШКА
Стойбище осеннего тумана,
Вотчина ночного соловья,
Тихая царевна несмеяна -
родина неяркая моя!
знаю, что не раз лихая сила
У глухой околицы в лесу
ножичек сапожный заносила
На твою нетленную красу.
Только всё ты вынесла и снова
за раздольем нив, где зреет рожь,
на пеньке у омута лесного
Песенку Алёнушки поёшь...
Я бродил бы тридцать лет по свету,
А к тебе вернулся б умирать,
Потому что в детстве песню эту,
знать, и надо мной певала мать!
9 октября 1942
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Улетают птицы за море,
миновало время жатв,
на холодном сером мраморе
листья жёлтые лежат.
Солнце спряталось за ситцевой
занавескою небес,
Чёрно-бурою лисицею
Под горой свернулся лес.
По воздушной лёгкой лесенке
Опустился и повис
над окном - ненастья вестником -
Паучок-парашютист.
В эту ночь по кровлям тёсаным,
В трубах песни заводя,
заскребутся духи осени,
Стукнут пальчики дождя.
В сад, покрытый ржавой влагою,
завтра утром выйдешь ты
И увидишь - за ночь - наголо
Облетевшие цветы.
на листве рябин продрогнувших
заблестит холодный пот.
дождик, серый, как воробышек,
Их по ягодке склюёт.
1937-1941
1870 - 1953
Русский поэт Иван Алексеевич Бунин родился в 1870 году в Воронежской губернии, умер в 1953 году в Париже.
В 1909 году избран почётным академиком Императорской Санкт-Петербургской академии наук.
1933 год - Первый лауреат Нобелевской премии среди русских писателей. Дворянин.
С 1920 года находился в эмиграции. Несравненный поэт русской природы.
* * *
На окне, серебряном от инея,
За ночь хризантемы расцвели.
В верхних стеклах - небо ярко-синее
И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,
Золотится отблеском окно.
Утро тихо, радостно и молодо.
Белым снегом все запушено.
И все утро яркие и чистые
Буду видеть краски в вышине,
И до полдня будут серебристые
Хризантемы на моем окне.
ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай!
Как-нибудь до весны
Проживу и один - без жены..
Сегодня идут без конца
Те же тучи - гряда за грядой.
Твой след под дождём у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
"Воротись, я сроднился с тобой!"
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила - и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
* * *
Перед закатом набежало
Над лесом облако - и вдруг
На взгорье радуга упала,
И засверкало все вокруг.
Стеклянный, редкий и ядреный,
С веселым шорохом спеша,
Промчался дождь, и лес зеленый
Затих, прохладою дыша.
Вот день! Уж это не впервые:
Прольется - и уйдет из глаз...
Как эти ливни золотые,
Пугая, радовали нас!
Едва лишь добежим до чащи -
Все стихнет... О, росистый куст!
О, взор, счастливый и блестящий,
И холодок покорных уст!
НОЧЬ
Ледяная ночь, мистраль
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да бог.
Знает только он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль.
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 22 Apr 2024
ПОДЕЛИТЬСЯ: