Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Мне девять лет. Из маленького домика, где из всех удобств были только электричество да переделанная под газовое отопление груба, мы переехали в большую благоустроенную квартиру, из частного сектора на окраине города - в многоэтажный центр. Однако долго ещё я, тайком от родителей, ездила поглядеть на маленький домик, в котором родилась и где прошло моё детство. И не могла понять и простить меркантилизма новой хозяйки, пожалевшей малюсенького клочочка земли перед домом и посадившей на нём несколько кустов помидор вместо пышного розового куста, ярко-красные и пахучие цветки которого радостно заглядывали в наше окно.
К чему это я? Да вроде ни к чему. Просто когда читаешь стихи о любви, любишь сильнее и как-то целенаправленнее, что ли. Настоящая литература рождает отклик. Как сказал Мигель де Унамуно: "Моя в тебе дрожь, читатель". И дрожь эта, может быть, первый и безошибочный сигнал, позволяющий даже неискушённому читателю сразу определить "себестоимость" открытой книги. А попутно вспомнить...
Например, о том, что ранней весной, когда я вместе с соседской детворой выползала на улицу, из земли пробивалась маленькая курчавая травка, усыпанная пронзительно голубыми крошечными цветочками. Постоянное присутствие превращало её в пусть молчаливого, но от этого не менее живого участника наших игр...
Господи, да сколько же здесь воспоминаний! Стоит только потянуть нить... И клубочки эти - может быть, самое главное наше богатство. Каждого из нас. Наверное, прежде всего поэтому так волнуют нас чужие воспоминания, автором которых удалось сказать о "человеческом, слишком человеческом", а значит, таком понятном и близком.
Ивану Аксёнову удалось. И не раз благодарный читатель замрёт над раскрытыми страницами его книги, чтобы, оттолкнувшись от воспоминаний автора, погрузится в свои собственные. И не важно, сколько этому читателю лет - за семьдесят или вдвое меньше. И в этом, пожалуй, первая неоспоримая победа "Лоскутного одеяла" - победа над беспамятностью, одержанная автором, а вслед за ним и читателем.
Воспоминания - жанр особый. В первую очередь мы ждём от них правды. Почти документальной, но прошедшей через горнило "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет", а потому - очеловеченной. Иными словами, воспоминания - это правда с человеческим лицом. Лицом не абстрактным, а самым что ни на есть конкретным. И никакой грим тут не поможет, ибо: скажи мне, о чём и как ты помнишь, и я скажу, кто ты. Иван Аксёнов не боится быть искренним, обнажаясь до признания в собственных слабостях и мыслях о самоубийстве. Он не боится предстать перед читателем похожим в беспощадном свете самоиронии то на персонажи мооровского плаката "Помоги!", то на загнанного коня Печорина перед его падением неподалёку от Ессентуков. А собеседник с чувством юмора дорогого стоит...
"Главным моим наставником была книга". Не единожды возвращается Иван Аксёнов к этой мысли. В качестве "чистосердечного признания" фраза не стоит и ломаного гроша. Автор мог бы вовсе не говорить о своей "книжности", больше того - мог бы попытаться скрыть её, как некоторые скрывают смертный грех, - напрасно! "Тилигента вонючего", будь он сто раз без шляпы, не спутаешь ни с кем. Культурологичность - родимое пятно всех произведений Аксёнова, в том числе "Лоскутного одеяла". Ею пропитан весь текст, она прорывается как дождевые капли из переполненной влагой тучи, которая, может быть, и хотела бы не пролиться, да не в силах. Мы найдём тут и прямое цитирование, и литературные аллюзии. Сравнения, на которые И.Аксёнов не скупится, чаще всего - с литературными героями, картинами художников, историческими событиями. Литературен даже психологизм, и это позволяет одним предложением, как одним мазком, нарисовать целый характер. К примеру, друг юности Володя Игнатов имеет "сухие и определённые черты лица Андрея Болконского", директор школы является последователем чеховского унтера Пришибеева, а шкодливый ученик Костя - "вторым изданием "вождя краснокожих". Перечень примеров можно длить бесконечно, но зачем? Не буду метать бисер перед читателями "Лоскутного одеяла" - они сами всё заметили, не могли не заметить. В книге одних только имён писателей и поэтов, включая ставропольских, названо 148! Впрочем, в "однообразии литературности" автора не обвинишь - пользуется он и пословицами и поговорками, меткими народными присловьями, не прочь и к просторечию прибегнуть.
Вообще язык И.Аксёнова - статья особая. Он выверен и точен, как стилет. А есть страницы, и их немало, где общая чистота звучания переходит в стихотворения в прозе, в отточено звенящую звукопись. Слова то "умиротворённо шелестят", как волны, "осторожно крадущиеся в тихую погоду по мелкой гальке", или бьют "громовыми ударами валов о береговой гранит в шторм", когда "ветер трубил свой победный гимн, будто сотня слонов, он срывал с деревьев охапки листьев и выплясывал на железе кровель свой дикий языческий танец", то движутся медлительно и неторопливо, подражая поступи волов, "мягко шагающих по глубокой пыли дороги".
Потрясающая сила воздействия нарисованных автором картин - закономерное следствие мастерского владения словом. Нельзя не содрогнуться, читая о глиняных холмах, поросших лебедой на месте некогда шумных заселённых кварталов, не ощутить горьковатого привкуса хоровода вокруг новогодней акации в годы войны, хоровода, ведут который истощённые, одетые в рваньё малыши и такие же голодные учительницы; нельзя не почувствовать пронзительной грусти, сжимающей сердце при виде разрушительной поступи Времени. Никому из нас не избежать "возраста потерь", не миновать участи Рипа ван Винкля. И только Память способна бросить нам свой спасительный якорь. Я не случайно пишу их с большой буквы: Время и Память - такие же полноправные герои "Лоскутного одеяла", как и люди.
Люди... Оставим в стороне друзей и недругов, поговорим о типах. Их в "Лоскутном одеяле" немало. Чего стоит одна только Лукьяновна! Боже мой, да кто же из нас не встречал в своей жизни такой Лукьяновны (или Филипповны), которая всю твою подноготную знает лучше тебя самого! Словно в противовес ей, встаёт со страниц книги светлый и обаятельный образ Бабушки. Она, может быть, и не остановит коня на скаку, но это не мешает ей быть подлинно Русской Женщиной, удивительно трудолюбивой, выносливой и доброй до самоотречения. Даже перед смертью она горюет не о себе, а о тех, кому в такие лютые морозы придётся копать ей могилу.
А уж что касается властей предержащих, тут мы видим целую галерею портретов - ярких, безжалостных. Когда речь заходит обо всей этой мелкой начальственной шушере, "когорте чиновничьей мелюзги", "пузанах" и "головках", ирония писателя становится сатирически злой, сравнения - уничижительными. Все эти Морозовы, Товарищи Буквальные, школьные директоры, одетые в галифе и рубахи полувоенного покроя, обутые в хромовые сапоги со скрипом, сливаются в монолитный образ начальственного самодура-хама. А афористическую фразу: "Вы меня лично можете не уважать, но должность мою уважать обязаны!" - мог бы написать над дверью в свой кабинет любой чиновник, в том числе и сегодня. И вот здесь мы сталкиваемся с ещё одной гранью книги Ивана Аксёнова - её публицистичностью. Это тот уникальный случай, когда произведение, являющееся плотью от плоти художественной литературой, поднимается до высот публицистики, а сила выстраданности даёт автору горькое право говорить о дне сегодняшнем, о его новомодных болячках и застарелых нарывах, пытаясь вслед за великими предшественниками постичь народ наш и страну.
"Скептически отношусь я к болтовне о некоей "загадочной русской душе", - говорит И.Аксёнов. Но скепсис не мешает ему "писать с натуры" правдивый и далеко не лестный портрет. Но не только верность подмеченных черт и красок заставляет читателя обескуражено почесать в затылке и признать: "Н-да, похож!" Важнее другое. Говоря о том, что в нас много азиатчины, что мы доверчивы и привыкли обезьянничать, И.Аксёнов включает в это "мы" и себя самого. И этому обобщающему "мы, русский народ", противостоят только "они", та самая когорта чиновничьей мелюзги и "несгибаемых партийно-советских вождишек", привыкших смотреть на "нас" как на подъяремный скот, крепостных рабов. Привычка, укоренившаяся со времён первых Рюриковичей. Недаром параллель с крепостничеством так настойчиво проходит через всю книгу, от первых её страниц до последних. И оказывается: народ наш, отнюдь не идеальный, неизмеримо выше и лучше поставленной над ним власти. "Мне нисколько не стыдно моего крестьянского происхождения, более того - я даже горжусь им", - говорит автор. Эта-то гордость, помноженная на боль, и даёт ему право на резкость и нелицеприятность, а нам, читателям, помогает с ними примириться.
Есть в "Лоскутном одеяле" и ещё один уровень обобщения - общечеловеческий. Ненавязчиво и органично рождается он, когда как будто незначительная, обыденная и такая конкретная ситуация становится поводом для философских раздумий. Когда голодный желудок наталкивает на открытие, что "одиночество и взаимное непонимание - вот вечный наш удел", а наивно-деревенские спиритические сеансы позволяют понять, что "человек готов поверить в любое чудо, лишь бы только эта вера помогла ему выжить".
Всё подмечающий взгляд поэта и художника в совокупности с таким бесценным подспорьем, как личный опыт, позволяет Ивану Аксёнову создавать портреты не только людей или целых явлений, но и общественных институтов. Лишённой щадящего флёра, без прикрас и сантиментов предстаёт перед нами школа во всей сложной анатомии внутренних взаимоотношений. А точные картины-"лоскутки" былого, складываясь в единое целое, выводят на страницы книги еще одно действующее лицо - эпоху. Перед нами - живое, зримое и осязаемое едва ли не на ощупь описание быта и нравов сороковых-девяностых годов. В "Лоскутном одеяле", как в мини-энциклопедии русской жизни середины двадцатого века, можно найти всё: как лепили саман и строили дома, чем их обставляли, во что одевались и что ели, в какие играли игры, как разговаривали и дружили, во что верили. И, может быть, самыми яркими свидетельствами былого, позволяющими почувствовать его на вкус, становятся детали, говорящие мелочи. Акация вместо новогодней ёлки, появление в доме икон перед приходом немцев, перебинтованные до локтей руки шестнадцатилетней девочки, вернувшейся после допросов в НКВД; красноречивейшее молчание крестьян о пережитом голоде, даже спустя десятилетия! Прошлое въедается в нас неистребимым страхом при гуле ночного самолёта, вошедшим в плоть и кровь доскональным знанием трав, знанием, учил которому всё тот же неумолимый учитель - голод. Такое невозможно придумать, и это потрясает, потому что - правда. Та самая правда с человеческим лицом, такая памятливая на мелочи; удивительный синтез документальности, художественности и публицистичности.
...Мне повезло быть знакомой с Иваном Аксёновым лично. Я знаю, с каким неизменяющим юмором говорит он о своей "широкой известности в узких кругах" и о том, что когда слышит цитаты из своих произведений, чувствует себя живым классиком, а это как-то неловко. Да, не в пример вождям, при жизни возвеличивать поэтов у нас не принято. Дабы избегнуть упрёков в льстивости, не рискну и я. Скажу лишь, что "Лоскутное одеяло" тянет перечитывать, открывая при этом новые, дотоле незамеченные пласты. И это - ещё один неоспоримый признак настоящей литературы.
Оксана Воропаева. О книге И.М.Аксенова "Горчащее очарованье жизни"
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 31 Jul 2023