Леонид Григорьян
Ростов-на-Дону
1929 - 2010
"Литературный Кисловодск", N14 (2004г.)
ЗАГАДКА
Оглядишься - вот те на,
Нет под боком топтуна.
Даже в праздник Октября
Не приметишь тихаря,
Ни сексота, ни шпика,
Ни подслушки, ни жучка,
Ни филера, ни хвоста...
Право слово, скукота!
Сам с собой, сам по себе,
Чем ты занята, ГБ?
Или ход стал холостой?
Или временный простой?
Не оставьте сиротой...
* * *
И.Р.
Я с собою понемногу свыкся.
Только от меня наискосок
Вальс звучит на побережье Стикса,
Легкий, завлекательный вальсок.
В нем с отжитой жизнью перекличка,
Но сама музычка коротка.
Шустрая пичуга-невеличка
Чуть приметна, так невелика.
Нет во мне недавнего нахрапа,
Нет и пляски прежней, вихревой,
Ладно, покружусь я косолапо,
Ты же помелькай над головой.
Что терзаться сфинксовой загадкой,
Накаляться злостью добела!
Я уже воды коснулся пяткой.
Птаха, улетай‚ пока цела...
У КНИЖНЫХ ПОЛОК, СУМЕРКИ
Мир не изменит своего устройства,
И ты уже для многого негож.
Ты нипочем не дочитаешь Джойса
И Музиля тем паче не прочтешь...
Тут неповинна старческая проседь
И дефицит ума в конце концов -
Река времен сама себя уносит,
А заодно слабеющих пловцов...
Твой век непререкаемо ужался.
Так не вини судьбу свою зазря.
Будь благодарен, если удержался
Хотя бы за былинку букваря.
* * *
Я жить люблю и умереть боюсь,
А.Тарковский
Так кто тебя убьет в посюсторонней тьме?
Остервенелый мент, моджахедин в чалме,
Бомжующий босяк? - Да всякий, кто захочет,
Угрохает, пришьет, завалит и замочит.
Ты за собой следишь уже издалека...
Увы, как эта жизнь беспомощно-хрупка!
Жизнь - неженка, беспутница и плакса,
Жизнь - жертва камикадзе и антракса.
Но неисповедимо почему
Мы все-таки еще в своем дому,
И кажется прочнее нету дома,
Чем в огненном аду армагеддона.
А что спасет? - Везенье или Бог,
Писанье в столбик, дружеский звонок,
Животворящий обиход ростовский,
Внезапный дождь, любимая, Тарковский?..
СУМЕРКИ В СЕНТЯБРЕ
Пустые аллейки, легко, бесприютно, туманно,
На рейках скамейки белеет воронье гуано,
Порывистый ветер меняет то вектор, то скорость,
Бродяжка в берете бредет сквозь холодную морось,
Парнишка под мухой плутает, под нос напевая,
Ларьки с бормотухой, стада в ожиданье трамвая,
Чуть тянет кострами, дорога у дома разрыта,
Но, как в циркораме, пространство свежо и открыто,
Листва под ногами, легко, бесприютно, туманно,
Слились в амальгаме концовки стихов ли, романа,
Полоска заката, щемящее чувство откоса,
И все как когда-то: поэзия-проза, поэзия-проза.
* * *
Махни рукою, шевельни, ногой,
Взгляни хоть так, хоть через линзы Цейса,
Но убеди себя, удостоверься,
Что ты покамест тот же - не другой.
А может быть, тебе давно кранты -
ты просто проморгал венки и ленты,
Лгут зеркала, лукавят документы,
И ты уже давным-давно не ты?..
Кто растолкует сей метемпсихоз,
Кто скажет утешительное слово?
И ты вальяжно шествуешь, как нос
Злосчастного майора Ковалева...
ВИРТУАЛЬНЫЙ РИНГ
Чтоб не случилось, исполняй зарок,
не покидай очерченного круга...
Ты исхитрился совершить нырок,
Спасаясь от стремительного хука.
Еще один уход, еще прыжок,
Сперва налево, а потом направо,
С учетом, что твой Тайсон хитрожоп
И схватка для него - всего забава.
Пусть будет зал беситься и орать
И требовать непоправимых действий.
Включи свой код армяно-иудейский:
Не выиграть, но и не проиграть...
"Литературный Кисловодск", N17 (2005г.)
* * *
Чудят стишки - то вымарки, то вставки,
За каждой строчкой горестный вопрос.
Твои камены в возрастной отставке,
К тому ж у них артрит, бронхит, склероз.
Они твоё прямое отраженье -
Резвушки-душки, если ты удал.
И вот - непоправимое крушенье.
Но разве ты иного ожидал?
Своей судьбе скудельной не переча,
Прислушайся, как колокол звонит.
Ты неприметно кончился, и неча
Свою беду валить на аонид...
* * *
Всё навроде осталось на месте,
Хоть пожухло и малость в пыли, -
Пики с бубнами, черви и крести,
Те же дамы, вальты, короли...
Та же в дальние страны дорога,
То же "Господи, благослови!",
Тот же ужас войны и острога,
Ожиданье великой любви,
Та же жажда чего-то иного...
Да к финалу ты скис, онемел -
Кроме как в дурака подкидного
Ты играть отродясь не умел.
Но и тут непрерывно сбивался,
Каждый раз с козырями в руках.
И на радость врагам оставался
В дураках, дураках, дураках...
ЭЛЕГИЯ
Се старость - время постепенной сдачи,
Когда чреваты горечью удачи.
Смиренно и тишком её влачу,
Поскольку фарт трикраты оплачу.
Нет, не надеюсь на былую ренту -
Уже другим участок сдан в аренду.
Брожу молчком по флигельку, пока
Владенья не пустили с молотка.
Но, вспоминая жар первоначальный,
Порой шепчу, превозмогая гнёт:
А может, и на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной...
И тут же понимаю - не блеснёт.
* * *
Я долго путался с другими,
Но все они сошли на нет.
Лишь ты - богиня-берегиня,
Мой оберег и амулет...
Фортуны прихоть или милость,
Ты поразительно светла!
Пускай ты малость припозднилась,
Но всё-таки меня нашла.
Разгадка вековой загадки,
Противовес небытию...
Как жизнь сладка, как губы сладки
У мрачной бездны на краю!
* * *
Благо, бесценнее самых благих,
Любишь и не виноватишь.
Но отдуваешься ты за других
И за предшественниц платишь.
Не современница давним годам,
Ты не в ответе за шалых путан.
Тот же, кто с ними повязан,
Сверхсправедливо наказан.
В стужу и зной пред тобою одной
Мучит себя он безмерной виной.
Но по привычке гусарит
И славесами базарит...
* * *
Двойники копаются
В стратах подсознанья.
Эк там препираются
Знаки препинанья!
Но сердца колотятся,
Росстаней боятся -
Ведь года не сходятся,
Флексии двоятся...
Дичь моя - охотница,
К ляду толки эти!
Главное, что сходятся
Вздохи междометий.
* * *
Ж. Р.
Не знаю, кто сильней любил,
Столь неуместно, бессловесно.
Их поздний пыл скорее был
Подобьем тайного инцеста.
В глухом сознании вины,
Хотя покамест не судимы,
Они звучали в две струны -
Согласно, горько и сладимо.
Во всём нечётная чета,
Без тени родового сходства.
Откуда ж эта острота
Запретного единородства?
ЭПИГРАММА
1.
Не Буцефал, не Росинант
Твой доморощенный Пегасик.
Уймись, никто его не сглазит -
Уж больно скуден твой талант.
У грандов вечный адъютант,
Ты исстрадался - зависть сушит.
Гляди, в конец тебя задушит,
Поскольку ты не Блок, не Дант.
Не Пушкин ты и не Расин,
Хоть и гарцуешь повсеградно.
Но пискнув "Ай да сукин сын!",
Ты будешь прав тысячекратно.
2.
Почти неразличимый мелкий бес,
На пакостях построивший карьеру,
Ничтожный трусоватый пекинес,
Однако с челюстями бультерьера.
С неукротимой завистью в глазах,
Озлобленный, неукротимый кровник,
Он тявкает, что чалтырский казак,
А ежели точнее, то полковник...
На что ему пенять, за что корить
Шпанёнка и плюгавого засранца?
Всегда умела отблагодарить
Своих козявок наша сигуранца.
НОЧНОЙ КОШМАР
Уже с неделю почему-то снится -
И за повтором следует повтор -
Какая-то заштатная больница
И долгий полутёмный коридор.
Подобье бесконечного канала,
Загадочная полая среда...
Ни пациентов, ни медперсонала,
И я не помню, как попал сюда.
Да тут, пожалуй, и помрёшь задаром,
А коли нет, так тронешься умом.
Несёт от склизких стенок скипидаром,
Карболкой, аммиаком и дерьмом.
Сгустился мрак и выбраться охота,
И мимовольно ускоряю шаг.
Но не видать ни выхода, ни входа,
Лишь тишина гудит в моих ушах.
Я жадно жду какого-то ответа,
Машу кому-то в панике рукой.
И недоумеваю - сон ли это?
А если так - то почему - такой?
Ведь было жизнелюбия в излишке
И жизнь моя светилась напрогляд...
Видать, шалят под занавес нервишки.
Днём ничего, а по ночам - шалят.
НА ПОСОШОК
В проулках мирозданья
Ты прячешься пока,
Хоть точность попаданья
Предельно высока.
Но как бы от злодейства
Ни прятался тишком -
В отличье от ахейца
Ты в пятках целиком.
Смолкает аонида.
Такие, брат, дела.
Маман твоя Фетида
Чего-то не учла.
Прожорливые птицы
Кружатся вкруг жилья.
Вот-вот в тебя вонзится
Стрела ли, молонья.
Закутавшись в хламиду,
Ты воешь, как койот.
Гомер твою планиду,
Увы, не воспоёт.
А впрочем, это бредни.
Ты вовсе не из плакс.
Так выпьем по последней,
Улисс, Эней, Аякс...
"Литературный Кисловодск", N36 (2010г.)
* * *
Алкаш Валера, проститутка Нюшка,
Хаймович, ветеран КПСС,
Осведомитель Щукин, Дуська-шлюшка,
Обычный люд, хоть их попутал бес.
Валера надирается, как хрюшка,
Из Веркиного носа хлещет юшка,
Герой наш входит в ярый аппетит,
Она ж его ругает гомосеком,
Хаймович возмущается генсеком,
А Щукин всех фиксирует и бдит.
И всё б решилось к радости бесовской,
Но был в евонном замысле пробел,
Поскольку кажным вечером Высоцкий
На весь подъезд припадочно хрипел:
"Я коней напою-у-у-у,
Я куплет допою-у-у-у,
Хоть немного ещё постою на краю-у-у-у..."
И плакал ветеран, напялив китель,
И алкоголик подпевал не в лад,
И даже сукин сын осведомитель
Откладывал паскудный свой доклад.
Они певца всем сердцем принимали,
Они дрожали вместе со струной,
Не слушали - молитвенно внимали,
В молитве окаянной и блажной.
И полчаса, и сутки, и поболе,
Забыв планиду подлую свою,
Коней поили и, припавши к холке,
Над пропастью носились на краю.
МОЛИТВА
О, как разноголосо звучат голоса.
Но всевышние речи всех тише...
Боже, то, что влагаеши мне в ушеса,
Дай хотя б напоследок услышать.
Изгалялись неверы
и тешились всласть,
В окнах скалилась харя рябая...
Средь пустот ледяных погибаю.
Сделай чудо, не дай запропасть!
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
В телевизоре мерзкая дрянь,
А в троллейбусе дикая давка.
Остряки нагадали - и впрямь
Нашей жизнью становится Кафка.
Трубы фабрик уже не дымят,
На прилавках сосиски и виски,
Подбоченившись, нагло хамят
Все - от слесаря до паспортистки,
Перекупщики шустро снуют,
Торгашей рэкетиры пугают,
Алкаши то поют, то блюют
И правителей грязно ругают,
Коробейники сводят с ума
Слабый пол бижутерией броской,
На развале - де Сад и Дюма
Вперемешку с Блавацкой и Бродским,
Забирается солнце в зенит,
Согревая неглавных и главных,
Колоколенка нежно звонит,
Приглашая во храм православных.
Как ни хнычь, ни канючь, ни ершись,
Ты не хочешь удела иного.
Ибо любишь нелепую жизнь,
Что само по себе и не ново.
Не сдавайся, прямее держись,
Приникай к зеленеющей травке.
Это жизнь, это все-таки жизнь,
Ничего, что отчасти по Кафке.
УЛОВКИ МНЕМОЗИНЫ
Память работает не от добра ведь -
Хочет былое хоть малость подправить.
Позолотить, подбелить, подсинить,
Быт приукрасить, одежку сменить,
Сделать святителя из хитрована,
Сида из тли, эшафот из дивана.
Как плутовата, нелепа она!
Будто усы на лице каплуна.
Память работает не от добра ведь.
Всё ей - жемчужины, всё - янтари.
Только уже ничего не исправить.
Как ни живуча, а лучше умри...
* * *
Ю.Ф.
Я люблю тебя, может, еще
и острей, и нежнее,
С полупьяной ухмылкой
на красной и хмурой морде,
Когда ты уже не на земле, а над нею
Прорыдаешь стихи не мне,
а urbi et orbi.
И не ждешь признания, премий,
венков, оваций,
Только чувствуешь, сердце
бьётся в груди хреново,
Надорваться рискует,
а то и совсем взорваться
От словес неподъемных
во имя и славу Слова.
Но пока что оно,
хвала Вседержателю, живо -
Видно, дадена сила безмерная,
воля бычья.
Набухает на шее
бурлацкая синяя жила,
Проступает на лбу
пот безвестности и величья.
СОРОКОВИНЫ
В царствии упырей
Был ты кругом неправ,
Был ты как Назорей
Но без Марий и Марф
Пел, как сто филомел,
Лад находил в ладах.
Боже, как ты сумел,
Как ты посмел так?
Был безупречен твой тон
К злобе льстецов-неумех.
Как тебе там, Джон Донн,
В небе - превыше всех?
Наперекор судьбе,
С Вечностью под венцом.
Где предстоит тебе
Сретенье с Богом Отцом.
Радость перетерпел,
Горе отгоревал...
Скажешь Ему: "Я пел",
Как маршал: "Я воевал".
"Литературный Кисловодск", N63 (2017г.)
ОТ БОГА...
Лягу в два, а встану в три,
Гляну в окна, закурю.
Бог позволит: говори! -
Ничего не говорю.
Бог позволит: попроси,
Расскажи свою тугу.
"Отче наш, иже еси"...
Даже это не могу.
Будто разом онемел,
Будто кто-то отлучил,
А ведь сызмальства умел,
Хоть никто и не учил.
Нет, молитвы не творил,
Не решался на обряд.
Напрямую говорил,
Как младенцы говорят.
Если б мог и посейчас,
как вначале, как сперва!
Но, лукавству обучась,
Позабыл я те слова.
лягу в два, а встану в три,
гляну в окна, закурю.
Бог позволит: говори! -
Все равно не говорю.
Но нисколько не ропщу,
И отчаянье неймёт.
Если даже промолчу,
Бог и так меня поймёт.
ТЕМНЕЕТ
Подъезд в облупленной известке,
где кто-то шилом на стене
оставил четкие наброски:
"Смерть чуркам! Амба жидовне!"
Я прячу у друзей дочурку,
Сосед по комнате кружит -
Поскольку сам он получурка,
Поскольку я - латентный жид.
Темнеет. Нам не до безделиц.
Мы ждем погром, наскок, налет.
Он фронтовик-политсиделец,
Я - латинист и стихоплет.
И оба мы, совсем не веря,
Что дело кончится добром,
Тревожно слушаем у двери,
Вооружившись топором.
кто он, убийца - смуглый, русый?
Вояка, вышедший в запас?
Усатый или же безусый?
В лампасах или без лампас?
мы думаем о кровопуске,
Но ничего не говорим.
И только мысленно - по-русски -
молитву общую творим.
хотим забыть свою обиду,
Но нет, никак не позабыть...
О, только бы не быть убиту!
И - что страшнее - не убить!
* * *
Ты из династии пернатых,
Из стаи перелетных птах.
Откуда ты в моих пенатах,
В моих исчерпанных летах?
как будто в форточку влетела,
косящим взглядом обожгла.
Одним крылом плечо задела,
другим за шею обняла.
люблю в тебе черты азарта,
как ты воркуешь, как чудишь.
Ты ворвалась ко мне из завтра,
Но послезавтра - улетишь.
Невесть куда свой лёт направишь,
Простясь с прискучившим жильем.
И только перышко оставишь
На подоконнике моем...
* * *
Не любят поэтов поэты...
Привольно паря в облаках,
Считают чужие монеты
И листья в лавровых венках.
И нет им любезней потехи:
ревниво листая стихи,
Искать у собратьев огрехи,
Злорадно итожить грехи.
Не любят поэтов поэты,
Едва маскируют вражду.
должно быть, написано это
От века у них на роду.
Не любят далеких и близких,
И всех особливей Того...
Не любит его Баратынский,
Языков не любит его...
А он их радушно встречает,
Не держит на памяти зла,
хотя про себя примечает,
Что пахнет хулой похвала.
А он их грехов не итожит.
Не ищет оплошной строки.
Была б только искорка божья!
А прочее - гиль, пустяки...
Не любят поэтов поэты.
должно, развелось через край.
У каждого в доме секреты.
А он нараспах - обирай!
Он всех их собрал в одночасье.
Попробуй к нему не придти!
Не тесно ему на Парнасе,
А пусто - шаром покати...
ОДИННАДЦАТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Не предавай! - горит светлее света
Над всеми перепутьями пути.
Не предавай! - хоть заповеди этой
Он так и не успел произнести.
Не предавай! - неотразимо просто
зовёт скрижаль из глубины веков.
Но вот дрожит наследник и апостол,
Отрекшийся до первых петухов...
Не предавай ни выживших, ни павших,
Ни в страхе, ни в тоске, ни во хмелю.
Не предавай, блудливо прошептавши:
Сегодня так, а завтра искуплю.
Не предавай корысти на потребу,
Навязанным обетам и ролям,
Ни женщине, ни царствию, ни хлебу.
На том стоит содружество землян.
ЗЛЫЕ СТРОКИ
Нет, я не стану попусту пенять.
Но отворись, но помоги понять -
В какие игры ты со мной играешь,
Почто щебечешь, скачешь, обмираешь?
Поблескивают камни на серьгах.
Тушь на глазах. кармин на коготках.
И вся ты - от сапожек до берета -
Подмостки, балаганчик, оперетта.
Но всякий, кто к рукам твоим припал,
Прислушался к речам твоим
поддельным -
Почти непоправимо запропал...
Прикосновенье к пустоте смертельно.
* * *
метель за окном лютовала,
листва заметала дома.
Погода весь год затмевала
Того, кто и сам полутьма.
Сидит он, небрежно одетый,
Понурый, небритый давно,
Протяжно дымит сигаретой,
В стакан подливает вино.
глядит за окошко устало
И день вспоминает, когда
любимая врать перестала,
Сбежала незнамо куда.
любимая врать перестала,
Устала, взяла выходной.
Но с музой она совпадала
И сутью была потайной.
Неясно, куда задевалась,
Неважно, куда забрела.
Но как с листопадом сливалась!
Но как снегопадом мела!
Была побережьем и летом,
Дождями и лесом была.
Она и не знала об этом,
А впрочем, и знать не могла.
Стихами себя не томила,
Докучных забот береглась,
Глаза сатанински сурьмила,
В любви мимоходом клялась.
Неволила и миловала,
Язвила, сводила с ума.
Светила и свет затмевала,
Пока не затмилась сама.
* * *
Чудак, рифмоплет, неврастеник,
Отколь твое пламя горит?
Не нажил ни славы, ни денег,
А нажил врагов и артрит.
Чудак, рифмоплет, неврастеник,
Твой пыл поразвеялся в дым.
Но прежде ты был молоденек,
А к старости стал молодым.
Твой взгляд стал трезвее и зорче,
Не спутает перл и гнильцу.
Душа, не подвластная порче,
Себя осознала к концу.
Не то, чтобы ожесточилась,
А просто устала плясать.
Рука под конец разучилась
Бездумно хватать и бросать.
Душа под конец расхотела
Витать и собой занялась.
К нетрезвому хворому телу
Она наконец прижилась.
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
В те дни, когда душе моей недужно
И друга нет, а недругов не счесть,
Как славно знать,
что в Петербурге Кушнер
И что в Москве Олег Чухонцев есть.
Они, того не ведая, причастны
Ко мне - один бодрит, другой корит.
Один счастливый, а другой несчастный,
Совсем как Гераклит и Демокрит...
Они со мною рядом без отлучки,
Они дают уроки задарма.
Один поет: о, ласточки! о, тучки!
Другой хрипит: о, воронье! о, тьма!
Они мне оба на душу ложатся,
И я люблю их, что ни сотворят.
А по-над крышей вороны кружатся,
Но чуть повыше - ласточки парят.
ПЕРИФЕРИЙНЫЙ ПОЭТ
Ю.Ф.
Невзрачная, в общем, картина, -
Он буркнул, устало ворча.
Кругом пелена никотина,
Объедки, клочки, паутина,
халатец с чужого плеча,
Бескормица и холодина,
Озноб, но не хочет врача.
рвача, алкаша, трепача,
Чтоб в морду не дать сгоряча.
разруха, разлад и рутина.
У лампочки четверть накала -
Сработалось, видно, реле,
Граненый стакан самопала
С полудня стоит на столе.
Наскучило все, примелькалось,
Почти ничего не сбылось,
Остатнее времечко сжалось,
С семейством живет он поврозь.
Он сед, и безвестен, и малость
рехнулся, а спелая гроздь
Кому-то другому досталась.
Он точно не знает кому -
Фортуна, и слава, и страсти.
Ну что же, пускай не ему
Под занавес выпало счастье.
Зато он не встрял в кутерьму,
Не бился за благостный имидж.
Надомник, он прожил в дому,
Но тихая муза ему
шептала невесть почему,
И это уже не отымешь.
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 24 Apr 2023
ПОДЕЛИТЬСЯ:
