Сайт журнала
"Тёмный лес"

Главная страница

Номера "Тёмного леса"

Страницы авторов "Тёмного леса"

Страницы наших друзей

Кисловодск и окрестности

Страница "Литературного Кисловодска"

Страницы авторов "ЛК"

Тематический каталог сайта

Новости сайта

Карта сайта

Из нашей почты

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

 

на сайте "Тёмного леса":
стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Рассказы Ивана Гладского

Старость
Песня - душа
Под Счастливой Звездой
Пустозвон
Притворщик
Тетя Клепа на пляже
Исцелители
Сон в руку
Фантазер
Настино счастье
Баранина к празднику
Литературный Кисловодск, N34 (май 2009 г.)

Иван Гладской

СТАРОСТЬ

Последнее время Кузьмич стал замечать за собой, что начала "ехать крыша". Память испортилась. Что было раньше, помнит. Может назвать в каком году какая была урожайность, сотни фамилий, с кем приходилось работать. А сейчас пойдет в магазин или на кухню, забывает, зачем пришел. В детство стал впадать, а то и какая-нибудь глупость взбредет. Смех и грех. Вот и сейчас мимо этой бывшей автобусной остановки не может пройти без усмешки. Два года назад, тогда он еще работал сторожем, шел на дежурство. Обходя лужу, заметил в бурьяне серо-красную бумажку, похожую на сторублевку. Оглянулся по сторонам - никого поблизости, поднял и, не разглядывая, сунул в карман. Пошел дальше, как ни в чем не бывало. А бумажка жгла руку и любопытство. Выждал, когда пройдут встречные, достал находку. Действительно - сто рублей. Покрылись пылью, видно, давно уже там валялись. И вдруг, стоп! "А не вернуться ли назад, поискать хорошенько, может, там еще где в траве зацепились". Тьфу, сдурел, возрадовался! Конечно, если бы потерял какой толстосум даже тыщу, он бы без всякой тревоги прикарманил. Но толстосумы не стоят на остановках - на машинах ездят. А ну, как детная женщина потеряла, да последнюю сотню? А это -15 буханок хлеба. А не пойти ли завтра дать объявление в газету? Так, мол, и так, потерявший сто рублей в пределах такой-то остановки, может получить по такому-то адресу, спросить Кузьмича. Вот повалят-то любители поживиться, отбоя не будет. Нет, уж лучше оставить номер телефона. И воттебе первый звонок: "Алло, вы будете Кузьмич?" - "Он самый". - "Я по поводу вашего объявления, 5-го числа, стоя на остановке, "посеял" сто рублей. Могу ли я их сегодня получить?" - "Какими купюрами были деньги?" - "У меня были разные купюры. Я обнаружил недостачу дома, когда баба пересчитала, понял, что потерял на остановке". - "Так бежи бегом туда, они там, наверно, до сих пор валяются. Ты потерял 5-го числа, а я нашел 1-го". Вот такие-то глупости и приходили на ум Кузьмичу. С того-то момента и понял он, что начались его умственные завихрения.

Это было два года назад, А теперь он шел разносить оплату за коммунальные услуги. Ругал начальство, что приходится ежемесячно посещать пять-шесть мест, чтобы рассчитаться. Он полагал, что можно было устроить все эти кассы в одном здании с железными решетками, пуленепробиваемыми дверьми. Раньше этой бухгалтерией занималась жена, так он не замечал этих затруднений. Как-то в начале года простоял почти целый день в очереди за справкой о составе семьи, ничего, конечно, страшного, все равно бездельник. Но захлестнула какая-то необъяснимая обида, когда девчушка у компьютера спросила: "Можете, дедушка, расписаться?" Эх, неразумное дитя, знать бы тебе, что этот дедушка, может, целый миллион оставил своих подписей на разных накладных, актах, протоколах. Вспомнилось, как во время войны в летние каникулы числился на косовице в постоянных погонышах. А когда еще не было и пятнадцати, попробовал скапывать с косилки- проба увенчалась успехом, обрадовал бригадиршу: хозяйство пополнилось мужиком. Весь сезон скапывал. А через год, после окончания семилетки - назначили весовщиком, принимать зерно от комбайна. Когда их инструктировал участковый, врезались в память такие слова: "Весовщик-человек государственный, ему доверено ответственное дело: оприходовать до единого грамма колхозный урожай". Тогда он толком не знал, что такое человек государственный, но в душу закралось что-то тревожное, серьезное и страшное, может, от того, что говорил это человек в милицейской форме. Завток же, которому сдавал зерно, пожилой мужик непризывного возраста начал вводить в курс дела тонко, издалека: "Ты, Федя, парень грамотный, сообразительный - нынче весовщик, завтра-завток, а в дальнейшем освоишься - бригадиром, а то и председателем изберут. Вот, говорят, у завтока только и дела -счеты и карандаш. А каково его душевое состояние, когда дожди, а зерно под открытым небом? И как списать недостачу? Мизерный процент дается на отходы по сорности и на влажность. И эти акты под постоянным надзором у ревизоров и прокуроров. А статьи на карманные расходы вообще не существует. Есть только статья уголовного кодекса. Слыхал притчу о трех позициях? Приход, расход, тюрьма. Третья позиция постоянно витает над нашим братом. Идет тяжелая война, стране надо много хлеба, кормить армию. 200-300 граммов на трудодень, ох, как мало. Труженицам нашим, чтоб хорошо работать, надо хорошо питаться и кормить детей. Так вот, Федя, статья карманных расходов на нашей с тобой ответственности. И если, к примеру, комбайн намолотил 100 центнеров, нам надо оприходовать - 95. Вот при таком недовесе мы выходим на приблизительный баланс. А о разговоре нашем и деле - ни врагу, ни другу, ни брату. Хранить, как государственную тайну, чтоб не попасть под третью позицию".

Такую науку получил Федор, вступая на первую должность. Питался он в бригаде вместе с колхозницами. Хлеба выдавали по 700 г в день. Половину он прятал в ящик стола. А вечером, когда относил в контору рапортичку о намолоте, заходил домой. Трое, младшие, встречали его с восторгом: "Мама, весовщик пришел!" Федя отдавал хлеб матери, та делила детям. Он смотрел на эту процедуру, и слезы наворачивались на глаза. Дома не было ни крошки хлеба. Подкапывали молодую картошку. Молоко с сепаратора, укроп, кудрявчики, огурцы - таково было питание семьи. А на другой вечер, стараясь попоздней, "государственный человек" нес сумочку килограммов на 6 с пшеницей.

После уборочной кампании Федора послали на "службу" в истребительный батальон (были такие в войну, отряжали от колхоза по два человека). Вылавливали дезертиров, расхитителей. А уже на следующий год его назначили завтоком. Помнится, он нечаянно подслушал разговор, как женщины сетовали: худо, мол, нам будет при новом завтоке. Комсомолец, истребитель. Но Федор понимал их положение. Под конец рабочего дня, как бы случайно, предупреждал, что уходит в конторку, подытоживать дневную работу, давая им возможность "затариться". Часто ему приходилось бывать в правлении колхоза, заходил поздороваться с комсоргом. Тот, позевывая, жаловался, что не высыпается. По ночам ходит в облаву с Казбековым "войском". Вчера были во второй бригаде, сегодня подадимся в вашу. Казбек (это кличка за маленький рост), горластый, совсем неграмотный, был начальником истребительного батальона. Инвалид, у него была кила, однако, это ему не мешало быть злостным бабником. В такие дни труженицы уходили с тока без "добычи", потому как Федор "невзначай" проговаривался про облаву. Был случай, уходил он домой вместе с женщинами и оказался свидетелем, как Казбек начал проводить досмотр. Участковый запрещал ощупывать у женщин карманы пазухи и другие места, но Казбек это игнорировал и полагал, что на него никто не посмеет жаловаться. Неожиданно одна из женщин так огрела его по загривку, что он еле устоял на ногах. Остальные, как по команде, набросились: одни царапали физиономию, другие поддавали пинками под зад. Затеявшая потасовку выкрикивала: "Мерзавец недоношенный! Наши мужья на фронте кровь проливают, а он груди лапает!" Казбек долго не мог вырваться из "боевого" окружения женщин, пока не изловчился выстрелить из карабина в воздух. В тот же миг воинствующая бабья рать разбежалась врассыпную, обзывая его паршивым кобелем и прочими непристойностями. Кузьмич с улыбкой вспоминает это трудное с причудами, но светлое время. Много раз он спрашивал себя: по совести ли он поступал, когда потворствовал труженицам-карманницам в тяжелые военные и послевоенные годы? И отвечал - по совести. Тогда он, совсем молодой, твердо осознавал, что стране нужны не чахлые и хилые, а крепкие будущие трудящиеся и защитники.

Возвращаясь домой, мысленно Кузьмич вернулся из прошлого в теперешнюю действительность. Заплясали его мысли, как поет тот казачок с попрыгунчиками: "Мои мысли, мои скакуны...". Вспомнилась больная жена с отказавшимся ей служить вестибулярным аппаратом. Кидает ее в стороны. Может, сейчас стукнулась головой о стену или упала. "О-хо-хо, не дай Бог умереть первому, как она будет меня хоронить?" Сыновья уехали в столицу на заработки. Раньше говорили: Ташкент - город хлебный. Нынче, Москва - город денежный. Живут где-то в подвалах, в вагончиках, как бродяги без адреса. Все умрем. Умирают и короли, и цари, как их не холят, не лелеют. Вон Гейдар Алиев, считай, сверстник, за границей лечили медицинские светила и не спасли. Или Раиса Максимовна - красавица. Можно сказать, царица. Жить бы да жить. В цвете лет ушла из жизни. Может, они там не лечат, а калечат, мстят нам за социализм. Нет, уж лучше мы будем дома лечиться. Смотришь, семидесятилетняя колхозница захворала-к участковому врачу подалась, тот ей микстуры или таблетки какие, а она еще лет 10-15 пляшет, как милая, добывает хлеб огородом, поросятами. А может, за богоотступничество выпало Михаилу Сергеевичу наказание потерять такую жену. Вон, Борис Николаевич, хоть в коммуняках ходил почти полжизни, а живет с Богом в душе. Любо смотреть, как он благоговейно со свечей стоит во храме, осеняет себя крестным знамением. Тоже ведь лечился за границей. Вообще-то, он от природы мужик крепкой кости. Когда в речку загремел с моста, выкарабкался. Болтали, будто от чужой бабы пьяный шел. Нашему народу врать, дык и меду не надо. А при неудачной посадке самолета раздробил себе копчик - за три дня поставили на ноги заграничные лекари. Значит, пришелся ко двору. Или после болезни сердечно-сосудистой системы вставили шпунт или шунт с гарантией на 12 лет те же заграничные специалисты. При его крепости он еще лет 15-20 проживет. Дай-то Бог. А ну-ка, если бы его не ошунтировали? Страшно сказать, что бы было. Все его добрые намерения, благородные дела, то бишь, реформы пошли бы прахом. И тут же Федор Кузьмич тяжко вздохнул, вспомнил свою больную старуху, прибавил шагу. И ни с того ни с сего запел: "Мои мысли, мои скакуны...".

  2006 г.

 

Страница "Литературного Кисловодска"

Страницы авторов "Литературного Кисловодска"

 

Последнее изменение страницы 18 Feb 2022 

 

ПОДЕЛИТЬСЯ: