Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Не могу утверждать, когда в меня вселилась песня - это чудо звуков. Может, когда мама, сидя за прялкой или вязаньем, пела: "Христос воскресе из мертвых..." или "Христос с учениками из храма выходит с предсмертною песнью своей...", а я лежал в люльке и слушал? Возможно, она пела эти молитвы и не для меня, а для умиротворения своей души?
А я вот, помню, пел для своего полугодовалого сына модную тогда песенку "Бирюсинка", чтоб привить ему музыкальность, когда носил его верхом из детсада. Нажимал больше на благозвучный припев: "Там, где речка, речка Бирюса, ломая лед, шумит, поёт на голоса. Там ждет меня таежная, тревожная...". "Краса" не произносил, замолкал. А через секунды он протяжно допевал "Ка-ся". Я радовался, старанья мои оправдывались.
Я, как и многие родители, желал видеть своего сына на подмостках сцены музыкантом или певцом. Но надежды мои не увенчались успехом. Научился он лабать на гитаре, освоил пять аккордов. Калякал современные шлягеры. Зря я приобретал баян, как и многие доброжелательные родители: пианино, скрипки и другие инструменты. Не наградил деток Всевышний любовью к песне.
Помниться, лет семи я ходил со старшими сестрами в колхозный клуб на "струнный оркестр" из двух балалаек, гитары и мандолины. Игрок на мандолине, Павел Иванович Наумов, приходил аж с другого конца села. И эта красивая кубышка с четырьмя струнами в его руках, так очаровательно выговаривала музыку, что я готов был слушать без конца.
Танцевали девки и молодые бабы Польку, Вальс, Галоп, Вёдро. А мужики и парни, как и я, сидели, смотрели и слушали. Лишь иногда один шустряк по кличке Чечен (но он вовсе не чеченец) плясал "Цыганочку", а потом еще требовал "Лезгинку" и лихо исполнял, аж пот прошибал. Танцевала и старшая сестра Нюся. Она часто хвалилась, что ей уже 14, хотя до полных четырнадцати еще оставалось добрых полгода. И еще восторгалась, когда мы уже возвращались в сумерках домой, что в совершенстве научилась танцевать вальс, только вот намучила ноги тесными калошами. Разулась и шла босиком. Это был ее первый выход в новых калошах, которые мы с ней ходили три дня назад покупать. С большим трудом она выклянчила у мамы деньги на эту обувку. Долго она примеряла. Понимала, что тесноваты, но большего размера не было. И все-таки рискнула, купила. Решила, что растопчутся, разносятся. Больно уж хороши: глубокие, черные, лакированные, с красной подкладкой. Шла, радовалась и волновалась: отругает мама, что потрынькала 5 рублей на тесную обувь.
Мы зашли к ее подругам, троим сестрам Шиколовым, похвастаться обновкой. Все взялись мерить. Младшей, Ольге - пришлись по ноге. Средней, Нюсиной ровеснице, Шуре, также тесноваты. А старшей, семнадцатилетней Нине, - совсем тесные, но она сделала вывод, что у нее длинные ногти на пальцах, и тут же постригла. И также уверенно заключила: растопчутся. Они все четверо по очереди стали обувать и "под язык" начали танцевать гопак, растаптывать. Тут уж и я подпевал. Потом они переключились парами выплясывать "Краковяк" и припевать: "Вот вам, девки, краковяк, не танцуйте на дурняк. Зашибайте гроши, купите калоши. Топ, топ, таром, не танцуйте даром". Веселое получилось выступление, но их усердие было напрасным: размер калош не увеличивался.
Дома мама одобрила покупку, заметила, что - тесноваты. Но не ругалась, а даже похвалила: "Ничего страшного, Рая будет носить зимой на два носка". И Рая с радостью ждала наступления холодов.
Как-то папашка спросил меня: "Поедешь со мной в Кугульту на районный базар? - Еще бы, какой же дурак откажется от такой поездки, конечно же, я согласился. - Тогда ложись пораньше, а то проспишь. Там что-нибудь продадим, купим материи, мать сошьет тебе штаны и рубаху к школе".
Я, конечно, лег рано, но долго не мог уснуть. Размышлял, что это за Кугульта, что за райцентр? Я там еще никогда не был. Бабушка говорила, что это - уезд и там есть действующая церковь, а как она "действует" - не понимал. Не проспать бы, вот что главное. По утрам-то я иногда рано просыпался, когда мама и папашка начинали ходить по хате и тихо разговаривать. Встану, посмотрю и опять на бок. И на этот раз не оплошал. Сквозь сон услыхал, как мама сказала:
- Проводи, Матюш, корову в стадо, а я вам, мужикам, быстренько спеку пару пышек, тесто уже готово.
А когда она увидела, что я встал, заговорила со мной:
- Подскочил уже, мог бы еще поспать. Отец уже запряг. Проводит корову и поедете. Иди умойся дождевой водичкой из таза и поешь молочка с хлебом.
Есть я еще не хотел. Вышел из хаты. Погладил лошадок по холкам, поговорил с ними. Умылся, как было велено, выглянул за угол, а за дорогой на выгоне - трое мужиков: мой крестный отец - Алеша Шикалов, тоже с коровой, Иван Леонтьевич, тот тоже собрался ехать с нами на базар, и папашка.
Ожидая стадо, затеяли петь. Первую начали "Пташку". Запевал крестный: "Пташка, пташка, канарейка, канареечка моя, - и тут вступают сотоварищи, - лучше пташке жить на ветке, чем во клетке золотой ...". Мысленно и я с ними пел. Песня звучала громко, ладно, не хуже колхозного граммофона. Наверное, слышно на селе.
Первым тянул Иван Леонтьевич. Голос его звенел, как колокольчик. Казалось, утренний воздух дрожал. Я думал, научусь ли я когда-нибудь так петь? Как было бы прекрасно. Скучно, наверное, жилось бы, если бы не существовало песен веселых и печальных. Люди тогда, должно быть, только работали бы, разговаривали и бранились, а то и доходило бы до драки, что иногда и случалось на свадьбах с теми, которые не умеют петь.
Пока подошло стадо, они спели еще две песни: "Там в саду при долине громко пел соловей" и "Зеленый дубочек". Песни эти о чем-то далеком, прошлом, печальном и горестном, не сбывшемся, желанном в жизни. Так и нагоняли на душу тревогу. Слушал бы и слушал это очарование.
И вот началось главное: мы двинулись в путь, в эту неизвестную Кугульту. Когда выправились на дорогу, папашка отдал мне вожжи и кнут. Я никогда не видал, чтоб он бил лошадей кнутом. Хлопнет вожжами и еще прикрикнет: "Но, пошли, ребята", и они переходят на рысь. Я сидел в середине на поперечной доске между мужиков.
Леонтьевич не только хорошо пел, он был и отчаянным кулачником. Небольшого роста, верткий. Его даже побаивался сам Мануха, здоровый отменный кулачный боец на селе. В схватках всегда кричал: "Кого рукой, кого ногой, от кого сам убег". Пацаны, которые постарше, рассказывали. А те не соврут. Мужики сначала разговаривали о погоде, что своевременно прошли дожди. Неплохие виды на урожай. А мы как раз проезжали мимо пшеничного поля.
- Мне лучшие цветы - это зеленя пшеницы, - сказал Леонтьевич. Потом повел речь о торговых делах:
-Вот продам месячных цыплят по рублю за голову - полтина в кармане - начал богатеть он, - еще подержать бы пару недель, можно было подороже взять, но зерно на исходе. И если яйца сбагрю по рублю за десяток, еще тридцатник навару - ого-го капитал!
В задке брички на сене стоял его ящик с цыплятами и полная корзина яиц. А у нас в дырявом мешке похрюкивали два поросенка, и в клетке пять кроликов.
- А я думаю, Иван Леонтьевич, побольше наторговать. В прошлый базар Мануха продал месячных кабанков по 25 рублей за голову. Думаю, нынче дороже будут. И за кроликов по десятке дадут интеллигенты-деньжатники. Они еще лежат, потягиваются. Приедем как раз к разгару. Распродадимся, домой въедем купцами первой гильдии. Да если и полуштоф прихватим в дорожку, с песнями заявимся.
И они запели старинную тюремную песню:
Это было в далеком-далеком детстве, а слова и мелодия этих давно отзвеневших песен о давней старине, о печальной судьбе продолжают звучать в памяти.
В 26 лет занесло меня на чужбину, аж в Казахстан. Там за полтора года я много преуспел: обучился специальности автокрановщика. Закончил один курс вечернего техникума. В народном театре сыграл роль старика-еврея в комедии Василия Шкваркина "Чужой ребенок". И в других одноактных пьесах выступал, говорили, недурно. Городская жизнь оказалась интересней сельской. А все равно домой тянет, как перелетную птицу.
Помнится, вернулся из отпуска под впечатлением спетых в застолье песен с братьями, с друзьями, лежал под машиной, насвистывал старинные мелодии, закручивая болты кардана. Смотрю, кто-то остановился в пяти метрах. Видны только ноги до коленей в рабочих ботинках и спецодежде. Показалось, слушает меня, свистуна. Пусть, думаю, испытывает наслаждение, коли уж нравится, продолжаю заливаться соловьем. И вдруг мой слушатель проявил себя:
- Иван, да ты ж це нашу песню спиваешь!
Это был сварщик из отдела главного механика.
- Здорово, дядя Коль, что-то ты путаешь. Ваша песня "Выпрягайте, хлопцы, лошадь".
- Ох, хлопче, шуткуешь? Эти песни давно стали нашими общими. Вот послушай, как она у нас поется.
Он уселся на лежащее близко запасное колесо и тихонько запел: зеленый дубочек на яр похилився, молодый казачик, чого зажурився? Чи воли устали. Чи з дорози збйвся?... Песня звучала проникновенно, печально: ... первая любила, постель белу стлала... - на том и остановился. Наверное, не захотел нагонять тоску, а мне хотелось еще послушать. Но он медленно заговорил:
- Сгинули мои красотушки: первая жинка с четырнадцатилетней дочкой. Во время оккупации уже перед самым освобождением. Гитлеровцы, отступая, свирепствовали, особенно их прислужники, наши националисты. И откуда их столько набралось на нашу погибель? Люди прятались от них в лес и уводили худобу с собой. Нагрянут варвары в село, ходят по дворам. Если хата пустая, значит хозяева - партизаны. Оставшихся старых и малых постреляют, подворье жгут. А люди уже знали, что наши на подходе. И моя милушка с доченькой прихватили корову с собой и тоже подались в бега. А Васька, ему было тогда 12, остался караулить хату. В огороде стояла большая копна сена, так он в ней выбрал конуру и иногда в моем тулупе там и ночевал. Заявились злодеи, посрывали замки на дверях, что подходящее побросали в повозки, присвоили. Изба наша саманная, крыша черепичная. Так они ее разнесли гранатами.
Вскоре Красная Армия освободила село и всю Украину, а от наших "партизанок" ни слуху, ни духу. Или под облаву фашистских карателей попали и были уничтожены. А может, как некоторые предполагали самое подлейшее, пленены этими нелюдями, "лесными братьями" для любовных забав. Жене то еще и тридцати пяти не было, а дочка - совсем дитя. Какие ж они муки приняли! Господи, есть ли ты? Куда ж ты смотрел? Какое же тяжкое, незабвенное горе нам с сыном принесла проклятая война? Вот уж сколько лет прошло, а нет мне душевного успокоения.
Сына нашел в уцелевшем чулане на сене. Спасал его от холода мой тулуп. И люди добрые не оставляли в беде мальчишку, делились последним куском хлеба. И в колхоз, в поле пошел уже работать, там давали кое-какое питание. Нарадовались мы с ним, обливаясь слезами. Три дня я побыл в селе, понял, что не смогу там жить. Не будет мне покоя и конца скорбям. Одна радость, что остался сын. Поднялись мы с ним и поехали куда глаза глядят с солдатскими эшелонами. Очутились в Казахстане. Сначала устроился в совхозе. Шорничал, сапожничал. Нога окрепла. На сварщика выучился. Теперь, вот, железо латаю. Изредка переписываюсь с бывшими соседями. Так хочется поехать в родную сторонку, посмотреть, походить по дорожкам молодости, подышать родным воздухом. Перелопатить в памяти счастливые годы. Ах, Ванька, как порой мало отпускается человеку счастья, да и то вдруг оборачивается каким-нибудь злым роком.
Нет, я не жалуюсь на современную свою жизнь. Встретил добрую женщину, вдову с дочкой. Дочку недавно выдали замуж. И Васька уже два года как женат. Уже и сынок родился. Все, кажется, хорошо, жить бы и радоваться, а вот прошлого не могу забыть. Лежит оно тяжким грузом в душе. Иногда думаю, а вдруг они, жена и дочка мои, живые? Отпустили их эти "лесные звери", а они, стыдясь позора, подались в другие места? Был бы я сочинителем, сотворил бы такую песню, чтоб вызывала протест в людях, не идти на поводу у этих злодеев- Наполеонов, Гитлеров.
Приходи, Ванька, в выходной в гости, поспеваем с тобой, мабудь, яки украинские сладим, а то все как-то не с кем.
- А с кузнецом, с Гузенко? Земляк твой. Как-то я слыхал, он напевал в кузнице: "Гуцулка Ксеня, не садись на колени... " Песельник-остряк.
- Нет, Иван, хоть мы с ним из одной области, не могли спеться. Наши стежки-дорожки разные. Я с первых дней войны в Красной Армии, почти до Берлина дошел. Перенес два тяжелых ранения. А он, видите ли, был на лесозаготовке, и не слыхали они там, что началась война. А как немцы пришли, очутился в полицаях. Рассказывал: был молод и глуп. Дали, мол, винтовку и приказали поддерживать соблюдение нового порядка. Невинной овцой прикидывался. Не знаю, как уж он пособничал новым хозяевам? Наверное, как и все. А как же иначе, раз "по глупости" не ушел в партизаны. А как наши освободили Украину, опять подался на "лесозаготовки". Около трех лет скрывался. Дольше не выдержал, сдался властям. И его "помиловали", влепили 10 лет. Срок отсидел и тут еще 2 года поражения не добыл. Теперь бог или дьявол определяет его судьбу на небеси.
- Как это на небеси, он что, умер?
- А-а, ты ж нынче только из отпуска, не знаешь? Прибрал Господь. Встал он на стульчик, как и всегда, чтоб заслонкой отрегулировать подачу воздуха на горн, соскользнул, грохнулся затылком о наковальню и кыкнул. Такой вывод сделали следователи. Я был в понятых. Они-то, знали его подноготную. Здорово не докапывались до истины: туда, мол, и дорога. А у меня создалось подозрение: уж не подкараулил ли его кто-нибудь из наших, за злодеяния не огрел ли кувалдой по тылице? Устроил самосудом возмездие и был таков.
- Вот это да! Коли несчастный случай, то, может, действительно наказал Всевышний, если он, конечно, есть? А коли убийца наложил руку, это же какая жестокость! А родные у него есть?
- На Украине жена, двое взрослых детей. И здесь подженился, есть уже ребенок. Я с ним здорово не якшался и сильно не печалюсь. Нагляделся за войну на человеческую погибель. Но ведь это были какие люди!
Люди, Ваня, одни приносят в жизнь добро, оставляют гарный след, а другие - ненависть, зло и покидают этот мир проклятые народом. Все уходит, а песни остаются.
Песня, Иван, это тебе не хухры-мухры, как иногда думают бездушные. Это светлая частица человеческой жизни. Печальный или радостный праздник. Она иногда пробирает даже бессердечных людей. И особенно неудачников, счастье у которых было коротким и обманчивым. Песни поют жизнерадостные, нестареющие душой, устремленные в будущее и горемычные узники в заточении, не теряющие надежды вырваться на свободу. Приходи обязательно ко мне в гости в выходной. На досуге поговорим, поспеваем, сладим и украинские.
И я пообещал, уважая доброго пожилого человека, свое обещание выполнил.
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 18 Feb 2022