Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
В предвкушении улова "рыбачил", склонясь над страницами очередного номера. Он подкупает многокрасочностью палитры, неприглаженностью и непричёсанностью творческих манер его авторов, что оценит придирчивый неслучайный читатель.
Елена Гончарова щедро одаряет своей органической метафоричностью и сердечной распахнутостью. Самые высокие взлёты и посылы души светло и больно заземлены, оправдывая название подборки "Земное -небесное". В ней привлекают инструментовка стиха ("запасают пассаты и солят муссоны"), слитность парадоксальной мысли и острого чувства ("Стихи не выносят прохлады, не потому ли сгорают") и бездна откровенности ("И я могу... беспечно позабыть, что не твоя, как ты забыл, что мой" Из стихотворения "Возьмёшь меня к себе, запрячешь надолго" не выкинешь и буковки. Но есть в подборке и огрехи, которые не возникли бы, будь чуть повыше планка внутреннего цензора. Так, например, корявы обороты "под этим вот" и "от этих вот", которые соседствуют с трепетным образом "наскоро сколоченных любовей". В смежных стихотворениях - назойливые повторы: "где пустота прорастёт" и "в пустоту проросло". Нарочито звучит "горем обыскана" в строчках, подкупающих безыскусственностью. Мимо того "цензора" проскакивают такие антирифмы, как "силу-наживу". Не хочется придираться к таланту, действительно состоящему (цитирую) "из неба, зноя и мяты", но что поделаешь: взялся за гуж... Вероятно стихи Е. Гончаровой воздействуют на вас не только тем, что в строчках и между строк, но также и рождаемым ими ассоциативным полем, включающим и сотворчество читателя.
Игорь Паньков непримирим к язвам, на которые так щедра наша действительность. Емкое название подборки "На задворках бытия" оправдано её художественной правдивостью и целостностью. Это стихи о том, как "возносилась в светлом лифте / перестроечная мразь", "какзырит волчьими глазами / на меня дверной замок"; о тех, в чьих глазах особенный буравчик: а сколько стоишь ты, мерзавчик". Такие хлёсткие, эпатажные строчки, такое неприятие пакостей, какими нашпигован сей мир, не может быть не выстраданным. Автор немилосерден в их изобличении, находя неожиданные рискованные, но меткие и впечатляющие краски: "Москва! Как много в этом слове всего, что, вроде мяса в плове, способно в горле застревать!" В публикации всего три стихотворения, но их достаточно, чтобы почувствовать даровитость и мастерство автора.
Нине Алексеевой мир дорог пушкинским светом ("Печаль моя светла") и понятно, почему она иронизирует над "простотой сегодняшних девиц / без теплоты задумчивой печали". Ключом к "особинке" её дарования звучит пронзительное "душа болит, пока мы живы". В её "Жестоком романсе" есть строки ("Никто догадаться не мог, что с нами соседствует лихо", "Я душу любить отучала,/ завесив улыбкой лицо"), восходящие к ахма-товским. Подарком читателям полудетская-полувзрослая "Снежинка", которая дружит с пингвином.
Несколько небесспорных замечаний, "Ах, как были неправы / мы в любви неумелой" -интимно признаётся героиня стихотворения "Пороша". А по мне, больше неправды в любви умелой: нужны ли здесь ноу-хау? Рядом с отличным созвучием "пороша-огорошить" - небрежное "память - слукавить". Несколько манерно, что не характерно для автора, стихотворение "Встреча". Ахарактер-но то, что отмечено выше: пушкинский свет и ахматовская незащищённость.
Юлии Чугай в цикле "Слова и птицы" удалось найти адекватные прекрасному названию небесно-полётные строки. Впечатляют музыкальность стиха и его естественная ритмичность (или ритмическая естественность?), обилие контрастных красок, метафоричность. То она видит себя девочкой у окна, которое "захлестнули" реки "старых улиц" в городе, который - "твоя пропажа". То, в диалоге с Полем Верленом, она предлагает давать "копоти стихам, чтобы они не были, как рафинад, белы". То вдруг обдает болью: "Нет выхода, выезда, вылета... Вселенная зла отменила билет до станции "Жизнь". То неожиданно находит аргументы для преодоления этой боли: "Может, ветер бессмертен", да "Песнь песней да бездонное небо"... Эти подлинно поэтические аргументы жизненно, талантливо выношены и потому убедительны.
Мирон Этлис в подборке "Судьба" художественно достоверен, непреднамеренно правдив и ему веришь, ибо это его, бывшего магаданского зека, судьба. Сердцевина цикла - ошпаривающее стихотворение "В жизни - юродский", свидетельствующее о предельной искренности и мастерстве автора. Он явно скромничает в строчке "Когда в слова впрягаешь мысли": на самом деле, он впрягает в них горбом выношенные чувства и неостывающую страсть. Вспоминается оценка Баратынского Пушкиным: "Никто более, чем Баратынский, не имеет чувства в мысли и вкуса в чувствах". Чувство - в центре: оно названо дважды. Эта ассоциация не случайна: М. Этлису свойственны "сплавленные" эмоционально-рассудочные средства самовыражения. И в них (если вспомнить о "вкусе") излишня, инородна матерщина, проскользнувшая в строках "Биографии", хотя понятно, как толкает к этому лишь одно упоминание о Магадане. Я бывал в девяностых в научных командировках в этих местах: мрачную, "мертвенную", по точному определению М. Этлиса, печать прошлого не стирают никакие десятилетия. В горькой "завещательной" миниатюре, венчающей подборку, поэт замечает: "Я фонарик - нужны же светила". Но знаете, дорогой Мирон, в непроглядные, темные времена, выпавшие таким, как Вы, да и в наши, не самые светлые годочки, такой фонарик поярче иных юпитеров!!
Светлана Весенняя обладает редким даром попадания словом и его интонацией в детскую лексику и психику. Такие перлы диалога с ребёнком, как "папа улиционер", "песковатор", "болерьянка, "темперамен-тура" - это не просто словотворчество, а тонкое перевоплощение обычного в чудесное, что так гармонирует со склонностью детей к инакомыслию и инакочувствию. По свежести, образности и остроумной "ненормальности" бесед с маленьким читателем, подкупающих также и его "мапу" (цитата"), публикация заставляет воспринимать её на равных (и это не натяжка!) с классическими строчками Маршака и Барто. Возможно, в такой оценке есть доля аванса, но веским её основанием служит блестящая миниатюра "Часовые странности". Название цикла "Короче говоря" вполне подтверждается ненатужной способностью автора к немногословию и скупости речи, умножающим её поэтическую щедрость и убедительность. Не хочется, но обязан заметить, что слабовато, особенно рядом с названными удачами, звучат стихотворения "Дождик и котик", "Фантазёрка", "Допрыгался". Но эти "издержки производства" не отменяют сказанного выше. Короче говоря (без кавычек!), можно поздравить С. Весеннюю и альманах с талантливой запоминающейся публикацией. Удивительно и, верится, не случайно совпадение имени поэта с самым многообещающим временем года!
Завершая обзор, должен подчеркнуть, что представленная в нём "великолепная семёрка" отнюдь не исчерпывает художественную ёмкость номера. К читательскому отклику побуждают и другие даровитые авторы, но это уже - до следующей рыбалки.
Ещё несколько слов. В цикле Анны Матросовой "Лучи и колючки" есть теплые слова в мой адрес. Цикл неплохо начат: "Не грех пропустить и стаканчик - обмыть юморной "Балаганчик"; удачен эпиграф из письма Корнея Чуковского о спасительной силе юмора. Но, хотя я, как сказано, и "добрый дядя", и хотя благодарен за внимание, вынужден заметить, что на "Балаганчик" подборка не тянет: юмора, остроты, сатиры что-то не почувствовал, слабовата и мастеровитость. Впрочем, тут нужен предметный разговор, к которому, быть может, удастся вернуться. Понимаю, что субъективен и "вызываю" огонь на себя, но тут уж ничего не поделаешь.
Рыбалка на сей раз выдалась знатная, и я, признаться, испытываю не столько любопытство, сколько удовольствие, доставая из глубин бурно текущей литреки хорошо клюющую рыбёшку. Поэзия альманаха вызывает, как и прежде, подлинный интерес. Но чтобы суровые лимиты площади не свели этот отзыв к скороговорке, ограничусь шестью именами (хотя не менее интересны и многие другие авторы). Разговор о каждом авторе начинается с N34 и завершается N35.
Елена Гончарова не устаёт хватать за душу острым до боли видением невидимого, слухом неслышимого и чувством неосязаемого. Такие образы, как "телогрейка снов", "тоска облепит", "ледяная прошва нелюбви", - это не от ума-разума, а естественное состояние души и языка. В то же время в цикле "Соловьиный сад", который пронизан такими блёстками, есть следы скорописи. Так в стихотворении "Щебет - это пух" красивый финал "Щебет - это я, шёпот - это ты" предваряет чужеродная подготовка "Шёпот - это взмах". В стихотворении "Земных пророчеств шаги тихи" - пафосное, но невоспринимаемое выражение "кипенье крыл". Трудно не заметить глухоту таких рифм, как "гробовом - слов", "облаком - дороги", "нелюбви - три", "не нов - занесло", "объяснить - прожить" и т.п. Между тем, Е. Гончарова знает толк в рифмовке: "трепет - облепит", "на треть - лететь" и др. На этом фоне особенно режут слух отмеченные огрехи. По мне, лучше белый стих, чем такая чересполосица, отнюдь не характерная для мастера классики, каким себя зарекомендовала поэтесса.
Конечно, взрывная цветаевская исповедальность Е. Гончаровой искупает досадные издержки. Но, одолев их, она могла бы приподнять планку поэтической энергетики и экспрессии, как ни высока она и сейчас. К этому обязывает и название цикла, совпадающее с наименованием знаменитого произведения Блока. И словно услыша это, поэтесса достигает новых высот в "ЛК" N35. Любопытно, что здесь её портрет - в профиль, в отличие от N34, где она снята анфас. Но оба фото очаровательны, что чрезвычайно затрудняет какуюлибо полемику о её стихах, и если я что-то здесь нахомутаю, то, надеюсь, читатель меня простит.
В новом цикле "Богу сердечному" ощущается сверхзадача - уйти от расхожих слов, смыслов, поступков. Тут свой язык, которому невольно покоряешься. Вот обескураживающее признание: "А между строчек - мы с тобой". Возразить бы: дескать, лучше "строчки - между нами"! Но над сомнениями берёт верх художественная воля автора. Удивительна интимность его (её!) отношений с Природой: "Небо, побудь со мною". Ну прямо как в одной семье или в общей коммуналке! А трагическую исповедь "В этой бочке одиночества" хочется не цитировать, а переписывать! Нельзя не заметить, что и в этой подборке Е. Гончарова порой грешит излюбленной вольницей самовыражения, зашкаливающей за край понимания, нарочитой темнотой текста, иногда чуть ни ребусами. Но это - в сплаве с блестящим корневым строем её Поэзии и, вероятно, неразъединимо, неразделимо. И, наверное, лучше этого не трогать, оставляя на суд автора. Хочется завершить разговор замечательными строчками Е. Гончаровой:
"Жизнь уходит потихоньку, потихо...
Почему-то жизнь уходит и ухо..."
А Поэзия, добавлю, - остаётся!
Светлана Гаделия в своём цикле "Невозвратность" пишет слова "Жизнь" и "Смерть" с большой буквы. И, может быть, остужающая строчка "Жизнь и смерть всегда подруги" - ключевая в этой публикации, окрашенной неизбежной горечью бытия. Парадоксальны трагические строки: "Не в огне, не в пепле, не в золе - / но и света надо мною нет", "А этот мир уже и ни к чему...". Дарованная жизнь воспринимается, как неотвратимый крест, пытка. Невольно заражаешься этим скорбным излучением, которым пронизана вся образная система стихов. Посудите сами: "Болью больше, болью меньше - что за горе?" Это гимн безнадёге, культ обречённости на Жизнь и на Смерть, как на кару в этом мире, полном "людного безлюдья", ибо всех "Не царь, так Бог пошлёт в огонь". Воздействие этого трагического настроя достигается неподдельной искренностью и сильными художественными средствами: "Возрадуйся безрадостному счастью своему", "Я пишу тоской по облакам", "На столбах наливные луны, а небеса - на ущербе..." Цикл не лишён противоречий, что естественно "на мосту через вечность" между Жизнью и Смертью. С одной стороны, "для свободы ... нет ни пяди", а с другой "Здесь наше царство,/ у этой горы, у этой реки"! В этом же номере помещена содержательная статья Ильи Александра о сборнике С. Гаделия "Третья жизнь". В ней, между прочим, метко сказано: "Самая настоящая машина времени - ковёр-самолет поэтического слова". Едва ли кто после Пушкина тянет на такую ассоциацию. Но сотворение поэтического "перпетуум мобиле" можно вообразить как некую запредельную цель, достижение которой тем более притягательно, чем менее достижимо. Поэзия С. Гаделия содержит такой вектор, и это дай бог каждому стихотворцу. Когдато видный немецкий социалдемократ Бернштейн, заклеймённый Лениным как злейший оппортунист, провозгласил: "Движение - всё, цель - ничто". Тут я на стороне оппортуниста, ибо его утверждение универсально для любого творческого деяния. Вспоминается в связи с этим и знаменитая апория Ксенона об Ахилессе, который никогда не догонит черепаху...
В "ЛК" N35 поэтесса обращается к миниатюрам, чем-то напоминающим японские хокку (хайку), но остается верной своему парадоксальному трагическому складу: "Где родина боли?/ Безродная", "Обветшали надежды./новых не шьём - не из чего", "Ладонь/ подставлю солнцу,/ а в неё наливается ночь..." Трудно вырваться из тягостных настроений поэтессы, но не менее тяжко с ними примириться. Одно очевидно: С. Гаделия по силам разгадка сокровенных тайн теневого человеческого мироощущения и перевод их на поэтический язык. Хочется верить, что в её творчестве найдётся местечко и для чуточку более светлых окошек на фасаде мироздания.
Евгений Инютин тонко назвал свой цикл "Затаённый гул": подлинное чувство не кричит, не колотит в грудь, но к нему прислушиваешься. Даже к тому, что вроде и не бесспорно, но будит нерв сопротивляющихся размышлений. Вот раздумчивые строки о "ложной любви". Да, она вьет преждевременные хрупкие гнёзда, ломает судьбы... Но всё же это любовь не в кавычках. Поди предугадай, когда возьмёт за горло. Вспомним Маяковского: "Стою и плавлю лбом стекло окошечное: / какая выйдет любовь, большая или крошечная?" Е. Инютин своей рискованной формулой цепляет душу, будит цепь ассоциаций, то есть достигает цели: читатель может что-то отклонить, чемуто возразить, но стихи запали! А вот- о "виртуальной любви", автор зовёт её, "в душе растопившую лёд". Казалось бы, может ли виртуальное чувство согреть? Но что такое сжигающая душу мечта, как не "виртуальное чувство"? Опять не бесспорно, но эти строки заставляют "трепыхаться" - не важно, в их поддержку или в противовес. Поэт склонен к неброским, но трогающим образам, "седые года", "скукожилась душа", "реченькисестрёнки". Привлекательны и "белые" миниатюры, особенно о "кораблике-душе", странствующем в поисках "Острова Поэзии". В "ЛК" N35 - та же ненавязчивая проникновенность. Ну чего только не писано о весне, но кто заметил так неожиданно, как Е. Инютин: "Весны парад-алле"? Весна его близкая родня: "А сатанеющая жизнь - да покорится чуду почек!"
Вот так ненатужно, "не мудрствуя лукаво", не бесспорно, но свежо, тормоша душу и будоража воображение, разговаривает с вами поэт, открывая свои островки Поэзии.
Геннадий Трофимов в своей ледяной Ухте горячо сожалеет: "Уже давно свеча сгорела", чего никак не скажешь, читая его подборку "Состоялись на Коми-земле". Да, он состоялся, но не только потому, что эту землю "исходил до самых краёв", но и потому что нашёл для неё живые проникновенные слова. Оттуда, из Ухты, ему, как с некой высоты, видней "как тяжела Россия на подъём", горестней, "что доблесть наша - вера сверх разума", больней следствия "мартышкина труда", то есть, понимай, трагической ломки дров, прославившей последние четверть века истории страны. Причина случившегося определена сильно и нестандартно: "Пытливость человечья/ без тормозов - беда: / опасная предтеча / дороги в никуда". В роли тормозов поэту видится религия, хотя отношение к ней, как он признаётся, "не против, и не за". Такую рефлексию читатель, независимо от вероисповедания, встречает контрвопросом: а тормозит ли она, спасает ли, если любой грех преступной "пытливости" замаливается покаянием и отпускается?! Возможно, я не прав, но стихи Г.Трофимова тем и хороши, что задевают ранимые струнки души и подбивают к раздумью, то есть заставляют её, как велел Н.Заболоцкий, трудиться.
А что ещё нужно?! В "ЛК" N35 очень узнаваемо это свойство поэта в его цикле "Слова на камне". Вот строчки в стихотворении "Костерок", адресованном Ст. Подольскому: "А в руках задремала синица./А по небу журавль плывёт". Афористично горестное признание: "Друзья, что "водой не разлей",/ в воду уходят без броду". Любопытна неожиданная полемика с Э.Рязановым (воспевшим, как широко известно, непогоду): "От непогоды иные народы / не могут на ноги встать". И времечко это, увы, подтверждает с нещадящей настойчивостью. Автор завершает цикл с разящей самоиронией и горьковатым блеском: "Новых не открыл америк,/не изобрёл велосипед./Но, бывает, сохраняет берег/ на песке едва заметный след". Как тут не процитировать Л. Мартынова: "А ты какой оставишь след? След, чтобы вытерли паркет...".
Да, Г. Трофимов торит в безбрежном поэтическом поле свой след, а едва или не едва он заметный - скажет время.
Мирон Этлис в лучшие строчки подборки "Дожить до лета" вложил, как и в предыдущие публикации, неординарную зрячесть и непритворную чуткость, пытаясь разобраться в своих взаимоотношениях с родной неласковой землёй и крутой судьбой. Визитная карточка цикла стихотворение "Курю за сигаретой сигарету", где тихо, но красноречиво сказано, что поэту, "попавшему случайно в старики, /умирать пока что не с руки"! Эти слова пробирают не менее драматично, чем знаменитое "Помирать нам рановато..." А выношенные на своём горбу слова "Век наехал" помимо того, что сильны сами по себе, ранят ещё и болезненной ассоциацией с Мандельштамом: "Мне на спину кидается век-волкодав"... Не всё в цикле звучит на уровне цитированного, но ведь даже Елене Исинбаевой не всегда удаётся повторить свой рекорд. Без неудавшихся попыток не бывает и рекордов. И можно не сомневаться, что "попавший случайно в старики" талантливый поэт ещё не раз возьмёт высокую планку.
Не скрою, испытал радость, что не ошибся в прогнозе, читая его "Колымский синдром" в "ЛК" N35. Здесь каждая строчка выношена, личностна. Вот магаданское бабье лето: "Оно уходит песней недопетой, / похмельное и будто подконвойное". Я выделил эпитет, который здесь, без преувеличения, - в десятку! А вот воспоминание о том, что известно всем, но что явственно пережито только поэтами, подобными колымскому старожилу М. Этлису: "Да, в это время и страна, и песни приблатнились". Хочется, в заключение, привести блестящие строчки из яркого "Колымского синдрома":
"Я не Белый и не Чёрный,
хоть застрял между веками;
не поэт и не учёный,
"ху из ху" - судите сами".
Иван Наумов в цикле "Самоопределение" окунает вас в озоновую атмосферу глубоко личного неприятия болячек и гримас своего времени, не прячась при этом "за словесной завесой" и "фальшивой улыбкой". Непримиримость автора окрашена жестковатой самоиронией: "Я... зловредный шиповник колючий". Такая немилость к самому себе придаёт особую убедительность его беспощадным, пусть порой лобовым, но выстраданным, ошарашивющим болью и гневом строчкам о лицемерах и ханжах, хапугах и горлохватах, заполонивших этот мир. Мир, где автор "устал отнимать" то, что ему "изначально должны", где "надо быть виновным, не зная вины". Поэт на "Распутье" (так называется лучшее стихотворение цикла): то ли "в сурковую нору залечь ... и безропотно сдаться", то ль, "отметая сомненья, ... как прежде, бороться и драться"? Рифма "сдаться - драться" хотя и глагольная, - сильное контрсозвучие, вызывающее в памяти столь актуальный ныне призыв великого поэта: "Встать бы здесь гремящим скандалистом / Оглушить бы их трёхпалым свистом!" Горечь распутья, которую переживает поэт - не просто личная драма, это драма страны. Г. Гейне сказал об этом так: "Мир раскололся надвое, и трещина прошла по сердцу поэта". Личное и гражданское в цикле "Самоопределение" сплавлены. Следуя своей прямой натуре, поэт позволяет себе быть "несдержанным, своенравным", ему "юлить не с руки" и "кукиш в кармане" он не прячет! Может быть, такая прямота где-то отдаёт прямолинейностью, но это легко поправимо, ибо основа цикла - открытость и откровенность, непритворство и неприглаженность. Поэт ничуть не льстит читателю, говоря, что он пред ним "весь как на ладони" И это подтверждается в "ЛК" N35 прекрасной подборкой "Простор". Особенно впечатляет рассказ о "неспутанном" табуне трёхлеток, который как бы соревнуется и не без успеха со знаменитыми конями В. Высоцкого. Стихи "Кони" написаны, не побоюсь этого слова, вдохновенно. По чувству, образному ряду, инструментовке рифмой "Кони" - убедительный пример поэтической неисчерпаемости классического стиха и одновременно - свидетельство высокого творческого потенциала автора, Ивана Наумова.
Октябрь 2009
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 5 Feb 2024