Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
В юности я никогда не жаловался на здоровье. Когда я учился в школе, у меня, конечно, случались "воспаления хитрости", но не чаще, чем у сверстников. С тех пор, как я поступил в университет, стал жить самостоятельно и сам отвечать за свои поступки, меня это совсем перестало интересовать. В бедные студенческие годы, когда перезанимал деньги у знакомых студентов-монголов до стипендии или получения очередного перевода из далёкого дома, я упорно шёл к своей цели - получению высшего образования и в последующем научной работе. Кроме того, я мечтал о спортивных достижениях - если не о карьере бодибилдера, то хотя бы качка-культуриста-любителя. Для этого мне не следовало расслабляться. Зимой я носил куртку "на рыбьем меху", которая "грела" только на ходу в быстром темпе, и дырявые ботинки, не пропускавшие, чтобы не затонуть, ни одной случайной лужи. Осенью третьего курса я решил вопрос с зимней обувью, приобретя кирзовые сапоги с наплавленной по щиколотку резиновой подошвой и два-три набора фланелевых портянок.
Незадолго до окончания биофака университета, почил в бозе "Совок", а вместе с ним рухнула система профессионального распределения после окончания ВУЗов. Так что пришлось мне работать не по специальности, а там где была работа и за неё худо-бедно платили. Вскоре я обзавёлся семьёй, через год родился сыночек. Жена, сидя "в декрете", а затем выйдя на госслужбу, не зарабатывала почти ничего. Родственников в Украине, кроме пожилой тёти, у меня не было (она жила на нищенскую пенсию инженера), и та в скором времени подалась к дочке за бугор. Благо, хоть жильё было - однокомнатная хрущёвка-скворечник в углу под крышей, оставленная мне мамой. Так что примерно до 35 лет мне не приходилось не только болеть, но и бывать в отпуске!
В 2001 году, я получил второе высшее образование, уже по финансовой специальности, и мне стало полегче, потому что работал я в то время в банковской сфере, а ещё и настроил пару независимых "бизнесов". Но не всё же коту масленица! По моему опыту, если жить честно, не быть политиком, вором, уродом, собакой не той породы, периоды благоденствия не могут продолжаться долго! Казалось бы, вот-вот всё наладится: и жизнь, и работа, и бизнес, - как хрясь! - жизнь бьёт тебя по голове... в прямом и переносном смысле! Летом 2007 года с грохотом рухнул мой бизнес, а также спокойная жизнь и карьера. Впервые на полгода я попал в больницу. И если бы не мама, жена, друзья-знакомые, да ещё моя собственная железная воля, наверное, никогда я не встал бы на ноги. А встать на ноги во второй раз - не то, что в первый! Да и времени, чтобы выкарабкаться, остаётся совсем немного!..
Во второй раз, жизнь пошла под откос летом 2014 года, когда нам с женой и сыном пришлось стать беженцами в собственной стране. Сначала, недооценив угрозу, - на лето в Бердянск, затем через Запорожье - в Днепр, в котором мы ненадолго остановились у родственников жены. Сын, после того как с огромным трудом перевёлся из Донецка, с потерей года поступил в Национальный университет радиоэлектроники в Харькове (думаю, не стоит даже сравнивать Донецк и Харьков). Когда с нашим дальнейшим присутствием в Днепре родственники перестали мириться, жена, полная нелепых надежд, решила вернуться в Горловку. Я же, как человек рациональный, понял, что делать нам там нечего и был вынужден переехать в небольшой городок на Днепре. Так впервые распалась наша семья.
Вскоре жена моя вернулась, не сразу поняв то что для меня всегда лежало на поверхности: дорога в прошлое закрыта! Если бы она продолжила работать в горловских городских финансовых органах, как и все её недалёкие подруги, позже её могли бы обвинить в "коллаборационизме".
Сначала я не планировал надолго оседать в Городке, но "нет ничего более постоянного, чем временное!" В пределах города, мы долго кочевали по съёмным квартирам, пока не развелись окончательно и оба не осели в разных его районах. Мы постепенно начали обрастать друзьями и знакомыми: соседи начинали здороваться, продавцы в магазинах и бабушки на рынках - узнавать, у меня появилась доверенное СТО, семейный врач, хороший стоматолог, больница, в которой я лечился. Тем более, что в 52 года здоровьем я уже не блистаю. За последние 2 года мне пришлось три раза полежать в одной и той же больнице, только на разных этажах...
Больница, в которой меня пытались подлечить, находится в старой части небольшого города на Днепре. Наиболее старинная застройка города - металлургический завод, построенный французами, бельгийцами и поляками в период с 1887 по 1901 годы, и рабочий посёлок вокруг него. Древнее начала XX века - только сельские хаты, крытые камышом. Здание терапевтического отделения больницы - это уже сталинская застройка. Всего три этажа, но какая великодержавная архитектура! Массивные колонны с лепниной (почему-то только внутри здания), широкие гранитные лестницы с каменными перилами, высокие (пять метров) потолки, наряду с узкими, как монастырские кельи, палатами.
Вся территория больницы засажена деревьями: осокорями (чёрными тополями), клёнами и каштанами. Раньше были и грецкие орехи - чудовищных размеров старые деревья. Каждую осень они, на радость белкам, осыпали крыши отделений, гаражей и лабораторий больницы бесконечным количеством орехов, забивали карнизы и водосточные трубы листвой, пока все не были спилены. Но это было давно... На их место высадили клёны и рябины, а в память о когда-то буйствовавших, как и во многих районах города, грецких орехах остались лишь полутораметровые в диаметре пни. Клёны растут вдоль побелённого кирпичного забора по периметру парка, не особо бросаясь в глаза, только засыпая землю ворохами красных и жёлтых листьев...
Изящные и нежные рябины, с ажурной кроной, были видны из моего окна. Крупные, сочные с горчинкой ягоды всех оттенков красного и оранжевого, налитые чистым рябиновым светом, были сбиты в тугие, горячие гроздья. Если бы не окрашенные в золотистые и багряные тона листья, казалось, будто лето никуда не уходило. По первому снегу прилетят свиристели, дрозды-рябинники и дерябы - вот будет им раздолье! Рябина, рябинины, рубины...
Ещё один вид деревьев, растущих в парке в один ряд прямо за клёнами и ещё Бог знает где - робиния лжеакация, общеупотребительное ошибочное название которого - "белая акация", стройное колючее дерево, цветущее белыми душистыми гроздьями. В местах, где отсутствуют источники влаги, обычно их высаживают первыми. Как, должно быть, хорошо лежать в этой больнице весной, когда парк умыт весенними ливнями, а в тёмных оврагах ещё стоит вода. Тем более если ты бездомный! В старом парке ещё не по-летнему свежо, всю ночь напролёт щебечет и насвистывает соловей, а медовый аромат белой акации кружит голову и сводит с ума... Особенно в полнолуние! Сейчас же, осенью, эти деревья последние, которые ещё сохранили мелкую зелёную перистую листву.
Великолепные конские каштаны выстроились аллеей перед фасадом всего больничного комплекса. Когда-то, более полувека назад, их посадили довольно часто, и, пока каштаны росли, им пришлось побороться за свет. Их нижние ветви давно усохли, были спилены и обнажили мощные высокие стволы, а подвластные ветрам кроны тихо шелестят и развеваются где-то в небесной вышине. Осенью в парке, кроме обычных звуков тишины: шума ветра в кронах, тихого скрипа стволов старых дуплистых деревьев да частых негромких постукиваний пёстрых дятлов, слышен только шелест опавшей листвы под ногами, больше ничто не нарушает покой сонного воздуха. Когда выглядывает последнее октябрьское солнышко, слышно "пинь-пинь" стайки больших синиц да треск сорок. Порой где-то далеко раздаётся отрывистая перекличка пары воронов...
Во внутреннем дворике больницы по сей день сохранились памятники ушедшей эпохи: бассейн давно высохшего фонтана с крашеными цементными пионерами, стоящими с горнами, барабанами и флагами спина к спине, со всех сторон окружённые победившим мировым империализмом, каждый на одной лишь уцелевшей ноге. Вокруг этого печального зрелища расположились поломанные лавочки и клумбы с бархатцами...
Как я уже и говорил, в последнее время что-то я зачастил в больничную терапию. Хороша она тем, что лечат там сердце, железы, онкологию и всё, кроме инфекций. Причём, как я ни старался, а в "высокий сезон" никогда попасть не мог! К примеру, летом прошлого года я так и не смог протиснуться на лечение с июня по август: не было свободных мест. И только с начала сентября случайно освободилось место на втором этаже в палате номер пять: кто-то умер. Но тогда я не придал этому значения.
В первый раз соседями по палате у меня оказались двое болтливых мужичков: старый и помоложе. Объединяло их то что оба были в разной степени желтокожими и желтоглазыми. Третьего соседа привезли на каталке после реанимации и вливали в него литр за литром прозрачные, жёлтые и коричневые капельницы. У него было перебинтовано горло и ни говорить, ни есть он, естественно, не мог. Кормили его внутривенно какими-то мутными растворами. Сначала я подумал, что ему прооперировали базедову болезнь, но позже, во время перевязки, увидел, что кроме дренажей и трубок, по которым стекал экссудат, горла не было совсем. Тогда я понял, что ему удалили не только щитовидку. Когда соседи по палате привыкли к моему присутствию, расслабились и посчитали меня своим, стали, как обычно, болтать "за жизнь, за политику" и о смерти. О смерти говорили постоянно, спокойно и уверено, без страха, почти как о свершившемся факте. "Номер три" говорить не мог, и только жестами умолял меня покурить ему в лицо или в дыхательную трубку. Я же был вынужден вежливо отказать: "Не курю, извините", - сказал я и мысленно порадовался этому...
Того что был помоложе и менее жёлтый звали Саша. Время от времени на его лице отражалась гримаса мучительной боли: через дыру с монетку справа у него под рёбрами торчала металлическая фистула. Желчный пузырь, как и часть желудка, в результате "диагностической" лапаротомии был удалён, а жёлчный проток - выведен наружу. Проблема была в том, что ему слишком поздно поставили диагноз: пока рак поджелудочной железы не дал метастазы в желудок, двенадцатиперстную кишку и жёлчный пузырь и не стал проявляться в виде жгучей боли в центре живота, его так и не смогли выявить. Наконец, когда был поставлен диагноз - аденокарцинома, она уже превратилась в неоперабельную. Теперь он много рассказывал о мифических клиниках в Германии и в Израиле, где лечат вообще все болезни без операционного вмешательства - только посредством химиотерапии. Но денег у него на такое лечение уже не было - он потратил их на поездки в Киев и Одессу к разным профессорам, чтобы поставить диагноз. Рассчитывал он на благотворителей и волонтёров и ждал, когда те соберут средства... На его поясе висел пластиковый пакет, служивший контейнером для желчи. По мере его наполнения он сливал содержимое пакета в раковину, а перед едой смешивал стакан его содержимого с половиной стакана яблочного сока и выпивал. За те две недели, что провёл я в палате N5, с Сашей произошла глубокая метаморфоза: он похудел, сдал, скулы заострились, под глазами залегли глубокие чёрные тени. Казалось, силы его совсем покинули: с постели вставал он с явным трудом.
Сосед по палате постарше, - лет 65-и, просил, чтобы его называли просто "Дед". Чувствовал себя он вполне нормально, за тем исключением что у него абсолютно не было аппетита. Он был весь жёлтый, как осенний лист, и его мучили газы. Врачи как ни старались понизить ему билирубин - не могли. Его готовили к МРТ и анализам на специфические антитела к некоторым видам рака. А для этого желательно, чтобы билирубин был в норме. У него ничего не болело, а потому, как человек малообразованный (имеющий за плечами всего четыре класса), он беспечно считал, что всё в порядке и ничего ему не грозит. Жена настояла, чтобы он лёг в больницу, и то когда он пожелтел. Всю жизнь он проработал руками. Сначала, по малолетству, подпаском, затем колхозным пастухом. Потом, после месячных курсов, пошёл на завод, где работал доменщиком, в печи плавил урановые болванки. Во времена его молодости это не считалось особо вредным производством - не вреднее, чем плавка чугуна! Потому что эти болванки, выплавляемые из руды, получались низкообогащёнными и шли в дальнейшую переработку. Вот только доменный процесс сам по себе очень грязный и пыльный! К счастью, пришли перестройка и хозрасчёт, а там уж и Совок развалился. Производство закрыли, и Дед устроился там же, при домнах, сторожем-обходчиком.
И без того, человек не крупного десятка, Дед совсем съёжился и лежал, нахохлившись, как маленькая больная птица, в углу своей кровати. Выглядел он совсем жалко - не только от старости и отсутствия аппетита! Была ещё одна причина. Анализы будто взбесились - каждый раз показывали запредельные сахар, билирубин и наличие новых форм рака! Когда всё-таки договорились с профессором-онкологом, что он выберет время для МРТ, произошёл блэкаут: двое суток во всей больнице не было света. Жизнь остановилась, отключилось всё что зависело от электричества, в том числе все операционные, МРТ, кухня и отопление. Кормили пациентов бисквитами и протеиновыми батончиками из гуманитарки, а также детским гематогеном и солдатскими сухими пайками. Когда, всё-таки нужные звёзды сошлись над дедовой головой, приговор онколога был прост и однозначен: помимо цирроза печени, у него была агрессивная форма рака, захватившая поджелудочную железу, часть желудка и часть кишечника. Жить ему оставалось от двух недель до двух месяцев...
Наступил декабрь, дело шло к Рождеству Христову и Новому 2022 году (или Новому году и Рождеству - кто как празднует). Я не планировал снова попадать в больницу. Но, как говорится, сердцу не прикажешь, а оно у меня большое (и это плохо). Опять свободной оказалась только пятая палата, но уже на третьем этаже.
Лежал я, на этот раз всего неделю, и потому мне запомнился только один средних лет человек - Олег. Как он сам любил шутить, "вещий Олег". Кроме прочего, два раза в день ему вливали по литру крови. После этой процедуры у него розовели щёки, появлялась масса энергии: он бегал по палате, ходил в столовую, шутил с молодой миловидной женщиной-врачом, с аппетитом набрасывался на завтрак или ужин. Но стоило пройти какому-то времени с момента приёма капельницы со свежей кровью, как его энергия шла на убыль, румянец уступал место обычной бледности, появлялась тяжёлая отдышка, и "вещий Олег", только что бодро нарезавший круги по палате, переходил на постельный режим. По утрам, ещё до первой капельницы, он лежал пластом и умирал. Я же не мог на это смотреть спокойно! И потому с утра регулярно бегал позвать дежурную манипуляционную медсестру: "Клавдия Ивановна, опять в пятой палате пациент умирает, свежей кровушки хочет"! Ему ставили литровую капельницу с кровью, и всё повторялось снова!..
В своё время, соблазнившись весьма приличной, даже по шахтёрским меркам, зарплатой, ранним выходом на пенсию и хорошим социальным пакетом, бывший ГРОЗ (горнорабочий очистного забоя), Олег уволился с одной из шахт объединения "Павлоградуголь" и устроился на новую работу - на "Восточный ГОК" (горно-обогатительный комбинат) в городе Жёлтые Воды, Каменского района Днепропетровщины, - крупнейший производитель природного урана в Европе. С тех пор могу представить, почему Олег стал "Вещим".
Точного диагноза "Вещему Олегу" в тот момент ещё не поставили. Соседи по палате в полушутку опасались, что у него вампиризм! Но он отшучивался, что не боится солнца. Проверить это не представлялось никакой возможности, поскольку приближалось зимнее солнцестояние - момент, когда Солнце проходит самую южную точку эклиптики, а его высота над горизонтом в Северном полушарии минимальна. Да и декабрь выдался на редкость тёмным и хмурым. Между тем, врачи гематологи говорили, что у него какая-то форма рака крови. А может и несколько...
Пару слов по поводу истории и названия города "Жёлтые Воды". Дело в том, что как и в Китае, в его окрестностях протекает своя Хуанхэ - Жёлтая река. Долину Жёлтой реки с её притоками и непролазными тростниковыми крепями в былые времена называли урочищем "Жёлтые Воды". В некоторых местах река омывала выходы железной руды, а ярко-жёлтая окраска - продукты окисления окрашивали воду. Поэтому запорожские казаки назвали реку "Жёлтой", а долину возле неё - "Жёлтыми Водами". Эта местность принадлежала Дикому полю. Переправа на реке Жёлтой называлась Жёлтым Бродом. Здесь стояли казацкие зимовья, укреплённые для защиты от татар. В урочище Жёлтые Воды 16 мая 1648 года состоялось сражение украинско-татарского войска Богдана Хмельницкого с войсками Речи Посполитой под руководством Стефана Потоцкого. Битва была проиграна поляками и стала началом Украинско-польской войны 1648-1657 годов.
В этом году я не пытался попасть в больницу летом. Да и тёплый сентябрь меня особо не интересовал. Решил залечь в неё с 1 октября, но мне сказали, что в связи с тёплой осенью сезон сдвинулся, и вряд ли мне удастся отмучиться раньше ноября. Но такой расклад меня совсем не устраивал. Не хотел я ездить нашими Днепровскими кручами по первому гололёду. Да и вообще самонадеянно считал себя хозяином своего времени. Потому я стал подъезжать в приёмное отделение каждое утро к 8:00, начиная с очередного понедельника. На третий день таких поездок мне "повезло" - кто-то на первом этаже "зажмурился", а очередной пациент наотрез отказался ложиться на его место - в палату N5. Я лёг вместо него. На втором и третьем этаже, недавно был сделан ремонт. Санузлы радовали глаз кафелем цвета морской волны, душевыми кабинами с холодной и горячей водой, и прочей новой сантехникой. В холле расположилась столовая на четыре стола и новый большой холодильник Liebherr. В палатах, во избежание расплода живности (кроме лежачих пациентов) принимать пищу было запрещено. Стены в палатах и коридорах были свежеокрашены водоэмульсионной краской пастельных светло-зелёных и голубых тонов. Все окна были заменены на двухкамерные металлопластиковые, во всех палатах холодная и горячая вода, кондиционер, автономная система отопления на электрических батареях. Кроме того к каждой постели при ремонте подвели кислород, индивидуальное освещение и кнопку вызова дежурной медсестры. Помимо обычных тумбочек была поставлена какая-никакая минимальная мебель: шкафы с полочками и тремпелями, вешалки для одежды посетителей...
На первом этаже я ожидал увидеть что-то подобное. Каково же было моё разочарование, когда я не встретил и следа подобного ремонта. Ни каких тебе подвесных потолков со светильниками и жалюзи на окнах. Всё выдержано в лучших традициях драного социалистического минимализма! В холлах, на лавках, и даже на полу в коридоре лежат пациенты. Многих из них отправили в "резиновую" терапию только что из "Больницы скорой помощи", подобрав на улице с отравлением палёным самогоном. Там их обычно как следует промывали парой-тройкой литровых капельниц с физраствором. После бодрящего внутримышечного коктейля из витамина B12 и чего-то там ещё их раздавали по больницам города. Многие из лежащих в коридоре были без сознания, другие бредили. Зато к сомнительным плюсам первого этажа можно отнести то что у каждой постели стоит стульчик, на который санитарки приносят завтрак, обед и ужин. Вот такое персональное обслуживание! А ещё - центральное водяное отопление, которое продолжает работать во время блэкаутов. Потому что миникотельная за окном греет первый этаж терапии и соседний роддом. А второй и третий этажи отапливаются электричеством, которое питается либо от сети, либо от больничного генератора, размером с небольшой дом, работающего на солярке...
Теперь я лёг в пятую палату на первом этаже. Тесную, обшарпанную, без удобств. Стоило прилечь на свою кровать, как её сетка просела до пола, и если бы не помощь сокамерников по палате, я бы, вероятно, никогда уже не встал. На следующий день, уступив моим мольбам, санитарки принесли из соседней палаты деревянный щит, не позволявший сетке прогибаться. Из мебели у меня была прикроватная тумбочка и забитый в стену гвоздь, чтобы вешать куртку. Позже мне "подарили" стульчик для приёма пищи.
Кровать моя стояла в нише у стены и изголовьем вплотную подходила к койке у окна. Но лежал я к изголовью ногами. На самом светлом месте последние четыре месяца располагался сорокапятилетний хиппи Виталик. Родственники к нему не приходили. Только дружбаны, такие же как он, слегка мутноватые личности. В связи с инсультом, он ходил на костылях, ноги его заплетались. Он уже не принимал никаких лекарств, капельниц и уколов. Очевидно, на серьёзное лечение у него просто не оставалось денег. Виталик был, что называется, каланча - двухметрового роста, с непропорционально маленькой головой и несуразно оттопыренными ушами. Чтобы поместиться на кровати, ему приходилось подгибать колени. Однако, несмотря на физические данные, он был тих и скромен, и порой проявлял живой, острый ум. Ходил он патлатый, в бейсболке, лёгких замусоленных спортивных куртках, джинсах клёш и розовых кроссовках сорок восьмого размера. Был у чувака один секрет. Он собирал мундштуки, портсигары, маленькие перламутровые и медные шкатулочки. В портсигарах у него лежали аккуратно нарезанные квадратики из газетной бумаги, а в шкатулочках - какие-то листики, цветочки, и кругленькие шарики, вероятно, из пыльцы. Из всего этого он увлечённо скатывал козьи ножки, затем надолго уходил "подышать свежим воздухом".
Напротив моей кровати, лежал мой ровесник, лет 55-ти, Иван (родства не помнящий). В молодости, наверное, он был статным красавцем-мужчиной. Когда-то худощавый (а теперь вообще походил на скелет, обтянутый желтоватой кожей), ещё совсем не лысеющий, с тонкими правильными чертами лица, брюнет. Борода с благородной проседью. Но я никогда не видел, чтобы он вставал! Приподняться санитарки заставляли его утром и вечером, чтобы сменить памперс. В остальное время он лежал молча, укрывшись по подбородок одеялом, и даже ел то что ему давали лёжа, иногда разливая жидкий больничный суп... Порой в обед к нему приходили по очереди две очень красивые женщины: дочка и невестка. Приносили ему овощное рагу, соте, котлетки, курятину, всякие сладости. Но прежде чем развернуть перед Ваней скатерть-самобранку, каждый день повторялся один и тот же квест: "Как меня зовут?" - Спрашивала Ира. "Ира", - отвечал Иван. "А кто я?" - Пыталась уточнить дочь. "Моя сестра", - следовал ответ. "Какая сестра?", - спрашивала Ира. "Старшая." "А ты кто?" Неуверенно: - "Петя?" - "А сколько тебе лет?" - "27!" Потом он приступал к трапезе с вполне здоровым аппетитом, а расстроенная дочка тихо плакала, стоя над ним. Напрасно женщины говорили ему, чтобы не ел всё сразу. Остановиться он просто не мог.
Чуть поодаль, у противоположной стены, как раз напротив входа в палату, там где в пятых палатах второго и третьего этажей находились бойлеры и умывальники, размещался Николай. Его возраст, как и цвет его лица, определить было невозможно из-за кровоподтёков на лбу, щеках, подбородке и шее. Руки и ноги также были покрыты свежими синяками. Могу только предположить, что он был либо моим ровесником, либо немного старше. Хотя Коля не принадлежал к монголоидам, судя по лимонному цвету глаз, кожа его под ссадинами была жёлтая. Из-за полного отсутствия аппетита он худел, но комплекции Ивана ещё не достиг. В нашей палате он был единственный, кто перемещался не на костылях или держась за стену. Правда, ходил он в последнее время тоже ненормально - мелкими шажками, широко расставляя ноги. Как он сам мне пожаловался в минуты откровения, у него очень распухли яички, и маршировать циркулем, как в былые времена, ему никогда уж не придётся. Впрочем, служа на флоте, он и так не очень-то маршировал. Разве что только полгода "учебки" в Северодвинске. А ещё два с половиной года службы у него прошли на "горячем" (в прямом и переносном смысле) месте моториста, в реакторном отсеке "К-457" - атомного подводного крейсера стратегического назначения, проекта бб7Б "Мурена". Во время службы на флоте Коля, имея практически неограниченный доступ к чистому спирту, которым мыли палубу и протирали панели в реакторном и ракетном отсеках, а потом просто выплёскивали за борт, постепенно стал употреблять его и внутрь, "для здоровья" перед завтраком, обедом и ужином. Так получилось, что к концу третьего года службы, матрос не просыхал ни дня. Демобилизовавшись, он вернулся в родное Романково, где гнали самогон практически, в каждом дворе. В окрестностях, по-соседски, все знали друг друга. И чтобы "привлечь клиента", придумали хитрый маркетинговый ход: самогон отпускали в долг. Потом, когда у металлургов, азотчиков и машинистов тепловозов бывал день получки, домой они доносили от силы половину денег. Остальное оставляли в "ганделыках". В Романкове Коля прожил следующие 20 лет, пока не получил заводскую квартиру в центре города.
Кровоподтёки по всему телу появлялись у него от сахарного диабета второго типа. Хрупкие кровеносные сосуды под кожей постоянно лопались, пальцы рук и ног почернели. Он давно перестал считать перенесённые микроинсульты, сетчатка на левом глазу отслоилась, правый же ещё что-то видел. Уже очень давно он плотно подсел на инсулин (и быстрый, и медленный), но и тот перестал помогать! То ли из-за сахарного диабета, то ли в результате многолетнего беспробудного пьянства, Коля за месяц пожелтел... У него диагностировали цирроз печени. Почти одновременно с циррозом сильно распухла мошонка. Лечил он её холодными примочками. При этом, не подозревая худшего, он не обратил внимания на то что первично. III стадия рака яичек характерна поражением лимфатических узлов средостения и отдаленными метастазами (в печень, кости, легкие, головной мозг).
Николая никогда не отличала особая сила воли, он всегда "плыл по течению", не напрягался, чтобы обучиться чему-то новому. После флота пошёл на металлургический комбинат кочегаром и проработал у печи до пенсии по инвалидности. Услышав свой диагноз, он совсем махнул на себя рукой. Не соблюдал диету, ел белый хлеб и безвкусные больничные макароны, забывал принять лекарства. Глюкоза крови у него достигла 37 единиц. Я никогда не слышал о таких случаях! Для здорового человека, норма сахара крови - от трёх до шести единиц, для диабетика - до семи с половиной. Бывает, конечно, и выше (13 - 16), но это уже очень высокий уровень!
Дышал он всегда тяжело, прерывисто, особенно, когда спал на левом боку. Но когда переворачивался на правый бок, сон становился спокойней, дыхание легче. И, благодаря бесконечным литрам капельниц, которыми вымывали из него лишний сахар, я думал, что и на этот раз он проскочит, как он сам говорил: "я - щасливий, менi по життю щастить!". Но на этот раз для Коли печально всё обернулось... Как-то с утра, в субботу, хотя и измученным, слабым голосом, но не сбиваясь и не теряя нить разговора, он ещё говорил с женой по мобильнику, но после завтрака и обычной утренней капельницы, его стошнило кровью, дыхание стало поверхностным и прерывистым настолько, что, казалось, вот-вот он совсем задохнётся! Глаза закатились... К обеду, появилась его жена, которую я раньше никогда не видел. Наверное, кто-то её вызвал. Это была худенькая, с тёмными кругами под глазами и неровно закрашенной сединой, но всё ещё со следами былой красоты, женщина. Выглядела она на десяток лет младше Николая. Она бегала к врачу, суетилась вокруг Коли и причитала: "В тебе ж ус штани мокрi, шо ж ти не сказав? Я б сухi принесла! Та навiщо ж ти, Колюшко, себе занапастив? Казала я тобi, кидай пити!".
По случаю субботы, я не хотел сверх необходимого задерживаться в больнице - откапался и свободен! Тем более, что дома меня ждал и переживал, вернусь ли я домой, мой ласковый и светлый зверь, мой комочек персонального счастья - улыбчивый британский кот. Я понимал, что каждый кузнец своей судьбы. Час Николая пробил, и я ничем не смогу ему помочь, как бы ни сочувствовал. С другой стороны, я не хотел быть свидетелем ещё одной смерти и суеты, связанной с ней, в тесном средостении пятой палаты.
Когда солнечным воскресным утром я снова приехал в больницу, всё было уже кончено. Я думал, - он не переживёт ночи, но всё случилось гораздо раньше, днём, после того как я ушёл. От Коли остались лишь воспоминания, аккуратно перестеленная постель, да забытая женой чашка. К обеду на его месте уже лежал другой умирающий от сердечной недостаточности старик, семидесятилетний дед Петро.
А где-то высоко и безмятежно, в прозрачных, чистых сферах, медленно проплывали искристые холмы, и барханы, и даже огромные, сияющие снежными шапками горы, разделённые озёрами и морями яркого голубого света! Но весь этот небесный ландшафт сохранял неподвижность друг относительно друга, будто на огромной панораме...
На следующий день в небе уже не было никаких холмов и барханов, а также снежных равнин и плоскогорий. Один лишь незамутнённый, бесконечный небесный океан солнечно-синего цвета. Куда бы я ни взглянул, нигде не было видно его пределов! Далёкие берега уходили за горизонт и скрывались за кронами деревьев старого парка. Через эту картину тянулся, уходя в бесконечность, белёсый инверсионный след реактивного самолёта... Для кого-то - это символ черты, после которой можно подвести итог жизни, финальный либо промежуточный. Для других же - это черта означала перечёркнутые надежды и несбывшиеся мечты, чаще всего из-за лени, порой - из-за малоумия, но часто - в результате того что в жизни просто "повезло" родиться под несчастливой звездой.
При таком небе солнце осени бывает настолько ярким, что, если ненадолго на него засмотреться, а потом закрыть глаза, то на обожжённой сетчатке появится цепочка красно-фиолетовых на жёлтокоричнево-красном фоне пятен, соединённых тонкими синими прожилками. Сияющий нимб солнца вызывает слёзы... И неподготовленному человеческому сознанию сразу не понятно, то ли это слёзы боли и горечи, то ли светлые слёзы счастья.
29.10.2023 - 30.11.2023
Станислав Чугай. Касаточки (Воспоминания о студенческой практике орнитолога)
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 2 May 2025