Михаил Сидорович

ЧИГИРЬ-УГОРЬ

Глава 1. Юрка

Юрка проснулся от странного шума. В избе стучали, топали, передвигали скамьи и сундуки.

Юрка протёр сонные глаза и свесил с печи свою лохматую голову.

Мать, расстелив на столе свою старую шаль, укладывала на неё какие-то пожитки. Сестра Сурьяна помогала одеться меньшой сестрёнке Машке. Машка, укутанная в сто одёжек, была похожа на мохнатого колобка. Она сидела, как кукла, растопырив руки-ноги, и в недоумении хлопала глазами, пока Сурьяна укутывала её поверх бараньего кожушка ещё одной шалью.

Распахнулась дверь. Из сеней пахнуло холодом. Вошёл отец, одетый по-зимнему и подпоясанный.

- Ну, куда ты столько старья берёшь? - сердито буркнул он на мать. - Выбрось всё.

- Ага, выбрось! Ты сам что ли прял, ткал, шил всё это? Ишь, разбросался! - проворчала мать.

- А почему Юрка до сих пор не одет?

- Пусть поспит пока, - ответила мать, увязывая вещи в узел. - Только под ногами будет мешаться.

- Да, он уже и не спит давно, - отец кивнул в Юркину сторону. - Ну-ка слазь быстро с печи и одевайся.

- А умываться? - удивился Юрка.

- Потом умоешься. Вон, твоя одёжа вся на лавке, - деловито кивнула мать.

Юрка послушно спрыгнул с печи и принялся натягивать портки. Ужасно хотелось понять, к чему весь этот переполох. Но по всеобщей хмурой торопливости понимал, что сейчас не время приставать с расспросами.

Когда он оделся, ему велели таскать узлы во двор. Во дворе стоял запряжённый в сани Орлик. Он то и дело мотал головой и выдыхал большие облака пара. Глядя на этот пар, Юрка вспомнил сказку про Змея Горыныча, который выдыхал, наверное, вот такие же облака огня и дыма.

Поверх всех сундуков и узлов усадили Машку. Она смеялась, радуясь снегопаду, и ловила языком снежинки. К задку саней на верёвке привязали корову Рыжуху.

- Ну, с Богом, - сказал отец, распахивая ворота.

- Сурьянка, следи за Юркой, чтоб не потерялся! - крикнула мать. - За руку возьми!

- Ещё чего? - обиделся Юрка, уворачиваясь от Сурьяны. - Я, чай, не маленький, чтоб меня за руку водили. Ребята засмеют.

- Ладно, шагай сам, мелюзга. Гляди только не отставай! - улыбнулась красавица.

На улице оказалось много народу, будто бы вся слобода вышла из домов, не свет, не заря. Всюду храпели лошади, скрипели по снегу полозья саней, брели люди. И все двигались только в одном направлении, к дороге, ведущей к кремлю.

В соседской усадьбе были настежь распахнуты все двери. Один дружинник, забравшись на сеновал, сбрасывал с него сено. Несколько отроков, составив щиты и копья в пирамиду, растаскивали охапки сена и обкладывали ими дом со всех сторон..

- Тятя, а чего это отроки сено дядьки Самсона выбрасывают? - спросил Юрка.

- Не отставай, давай! - огрызнулся отец. - Ишь, рот раззявил.

Когда вышли из слободки на дорогу, ведущую к крепости, Юрка заметил, что над гончарной слободой поднимается густое облако дыма, в котором крутились, гоняясь друг за дружкой, стаи искр. А над некоторыми избами уже взметнулись высокие языки пламени. Но набат почему-то не гремел, и люди не спешили к месту пожара с баграми и вёдрами. Вместо этого они продолжали угрюмо идти, не обращая на пламя никакого внимания.

Мимо проскакал гридень на вороном коне, в островерхом шеломе и кольчуге. - Лекса, - крикнул он одному из отроков, - долго возитесь! Проверь, все ли вышли из кузнечной? Если кто не вышел, пинками гони. Сразу, как проверишь, поджигай.

- Понял! - деловито кивнул Лекса.

Посадские люди шли молча. Только скрипели полозья саней, мычали коровы, ревел чей-то младенец. Всё ближе высокие заснеженные крепостные валы с деревянной стеной наверху. Вот уже и мост через глубоченный крепостной ров. Мост, ограждённый по обеим сторонам толстыми сосновыми перилами, упирается в пасть открытых ворот, устроенных в основании огромной надворотной башни.

Башня опиралась на два бревенчатых сруба, словно на две толстенные ноги. Между этими "ногами" зияла тёмная арка ворот. Средняя часть башни была четвероугольная. Там высоко над воротами под специальной тесовой кровелькой висела икона Божьей Матери, словно бы охраняя вход в город от всякого зла. Верхний этаж башни был уже восьмиугольный с обламами наверху, из которых во все стороны глядели хищно прищуренные бойницы. А ещё выше возносилась крутая шатровая крыша с караулкой наверху. Вокруг караулки с громким карканьем кружились потревоженные вороны. Казалось, что острая крыша караулки царапает облака.

"Вот бы забраться на эту верхотуру", - подумал Юрка, - "и потрогать облака! Они, наверное, мягкие и тёплые!".

Перед мостом пришлось остановиться. Мост был узок и на нём образовался затор.

- Не напирайте, вы! - хрипел простуженным голосом десятник приворотной стражи. - Перила снесёте! Поганые ещё далеко. Все успеете.

- Мы и не напираем! - беззаботно усмехнулся, стоявший рядом с Юркой гусляр Андрей, которого все почему-то звали Сурияром.

- Тебе-то легко говорить, - вздохнула мать, - у тебя ни детей, ни пожитков, только узелок, да гусли.

- Мал золотник, да дорог, - усмехнулся гусляр. - такие гусли, дороже, чем твоя корова и лошадь, вместе взятые. Ты глянь-ко на бабку Евдоху. Навьючила на себя узлов столько, что, гляди, в ворота не пройдёт.

- Пустая твоя головушка! - отозвалась Евдоха. - Это же травы, чтоб вас дураков лечить. Вот разрубят тебе поганые лоб, чем рану-то промывать?

- Это ты на год от всех хворей трав-то набрала, что ли?

- Да куда там? Только от ран и от гноя. Да чуток ивовой коры от жару. Остальное бросить пришлось. А ты знаешь, сколько у меня трав-то насушено? Больше, чем в ином дворе сена! Сколько я за ними по болотам лазила! И всё теперь пропадёт.

- Ладно, давай мне половину твоего стога, Евдоха, мне всё равно нести нечего. Только, чур, мою голову хорошо промоешь.

- Тьфу на тебя! - осерчала травница. - Разве можно так шутить? Накликаешь, дурень, беду на себя! Наконец, очередь сдвинулась, и тятины сани въехали в тёмный тоннель ворот.

- Сурьяна! - окликнул красавицу один из отроков, охранявших ворота. - Вы ещё на постой не определились? А то давай, к моим - третий дом от городских амбаров.

Сурьяна, сознавая силу своих чар, гордо повела бровью, пожала плечами и, скромно потупив глазки, сказала:

- Где тятенька велит, там и станем на постой.

- Тебе-то какая разница? - толкнул парня в бок другой дружинник. Тебя всё равно никто от ворот не отпустит - и вся любовь.

Парень ничего не ответил, только покраснел ещё больше и проводил красавицу грустным взором.

- Юрка где? Куда пропал паршивец? - заголосила мать.

- Здесь я, маманя. - Юрка дёрнул мамку за шубу.

- Пошли, горюшко. - Мать сердито дёрнула Юрку за руку.

Рыжуха склонила рогатую голову к Юркиному уху и, словно в утешение, лизнула его в щёку своим тёплым шершавым языком.

Дома в городе были совсем не такие, как в посадах. Ни тебе плетней, ни тебе садов. Не было ни одной приземистой избёнки. Все дома были в два, а то и в три этажа. Иные украшены резными наличниками. Крыши всё тесовые, а то и чешуйчатые узорные. Улица была узкая сажени в две - не больше. По обе стороны плотным строем стояли высокие дома, срубленные из толстых брёвен. Между домами узкие и глубокие, похожие на щели, дворы.

Бирючи расселяли посадских по домам. Первой подселили бабку Евдоху. Одинокая женщина, она да ещё травница легко нашла себе приют у костоправа.

- Сюда ещё пять душ! - кричал бирюч, указывая на одни из ворот. - Ну, живее! Есть семья из пяти душ?

- Мы - семья из пяти душ! - отозвался отец, протискиваясь к воротам.

- Где пять-то? Дитя за половину считается, - отозвался бирюч. - Мужик, баба, девка, да двое детей, считай, четверо вас.

Юрке показалось обидным, что его уравнивают в правах с несмышлёной Машкой.

- Давай, меня с ними, - подошёл гусляр. - Я бобыль, у меня никого нет, кроме гуслей.

- Заходи, - распорядился бирюч. - Всё! В этой избе местов нет. Народ, айда к следующей.

Возок Юркиных родителей втиснулся в узкое пространство двора. Там уже стояли двое саней, поставленных на попа.

- Микуло, ты что ли? - приветливо улыбнулся хозяин, вышедший на крыльцо.

Это был коренастый рыжебородый мужик в рубахе без пояса и в накинутом на плечи кожухе.

- Я, друже, - ответил отец. - Вот на постой к тебе определили.

- Здрав будь, кузнец! Милости просим. Кабы не война, век бы тебя в гости не дозвался.

- Здрав будь, скорняк. Принимай постояльцев.

Мужчины крепко обнялись, по обычаю, трижды приложившись щеками.

- А малой-то у тебя как подрос! Открой секрет, чем кормишь? Ну, давайте все в дом. Мы без Вас распряжём!

Пока отец с хозяином разгружали пожитки и выпрягали Орлика, Юрка с гусляром вошли в тёплую духоту избы. Там уже сидели по лавкам несколько постояльцев. Две бабы в углу стряпали завтрак.

- Доброго здравия всему обществу, - поклонился гусляр.

- И вам здоровьица,- отозвались жители скорняковой избы.

- Давай поближе к печке, малец. - Гуслаяр подтолкнул Юрку к припечной лавке.

- Дядя Сурияр, - спросил Юра, - скажи, от чего это гончарная слобода горела, а люди её не тушили?

- Это, малой, наши слободу подожгли, чтобы враг примёта к стенам сделать не мог.

- А примёт это что?

- Примёт, малой, это насыпь такая из брёвен, по которой враг может подняться на крепостную стену, как по дороге. Избу то разобрать не трудно. А брёвна в избах сухие, лёгкие, почитай, вдвое легче, чем свеже-срубленные. Лучшего материала для примёта не сыщешь. Вот, чтобы поганым труднее было город взять, при подходе врага все посады выжигают. Так завсегда делают.

- Как, дядя Сурияр? Выходит, и нашу избу сожгут? - На Юркины глаза навернулись крупные слёзы.

- Должно быть, уже сожгли, - рассудительно ответил гусляр. - И мою халупу сожгли. Так издревле заведено.

- А где же мы жить теперь будем?

- Пока здесь, у скорняка Никодима, а как ворога прогоним, за две зимы отстроимся. И будет у тебя новый дом, чистый, светлый.

- Кому дом, кому и домовина, - угрюмо отозвался мужик, сидевший на соседней лавке.

- Всему своё время, - отозвался гусляр. - Время гулять, время помирать, время жечь избы, время строить их. А пока жив- веселись. Тебя как звать-величать, мил человече?

- Харитоном меня кличут. Огородник я, с Капустного Яра.

- А я Сурияр - гусляр, весёлый человек.

- Вот и повесели нас, - попросила хозяйка, хлопотавшая у печи. - В чехле-то, чай, гусли у тебя.

- Как же не повеселить такую красивую хозяюшку, которая нам такой вкусный завтрак парует?

С этими словами гусляр вынул из чехла гусли, пробежался по струнам, подкрутил один колок и снова тронул струны.

По горнице прокатился волшебный звон. Все разом затихли. И гусляр повёл старинную песнь о царе Оставре, о лютой сече с Комырями, пришедшими из-за горы Карпатской, о том, как внук Оставра, царь Горох отомстил врагам за гибель своего славного деда.

Песня была бурная, как непогода. В звуках гуслей Юрке слышался лязг мечей, грохот сталкивающихся щитов, ржание и храп могучих коней.

Другая песнь повела слушателей по просторам равнинных рек, среди дремучих нехоженых лесов к Студёному морю, где летом никогда не заходит солнце, а зимой вечная ночь, озаряемая лишь звёздами и бесшумными вспышками небесного огня. Повела Юрку песнь с купцами к славному Асьграду, что стоит на острове Валатея, чьи белокаменные башни отражаются в тёмных водах Студёного моря.

И Юрка словно бы почувствовал медленное укачивание морской волны, словно бы услышал поскрипывание корабельных снастей.

Когда гусляр закончил играть, и звуки струн, подобные шелесту волн, умолкли, ещё долго в горнице стояла тишина.

- Дядя, Сурияр, - тихонько спросил Юрка, - а отчего гусли так сладко поют?

- Это райские птицы подарили им свои голоса, - ответил гусляр. - Семь птиц подарили им семь голосов. Птица Гамаюн принесла ноту ДО, птица Рарог - ноту РЕ, От птицы Магур досталась нота МИ. От Финиста - ФА, от Алканоста - СОЛЬ, от Свиляны - ЛЯ, от Сирина - СИ. Вот и запели гусельки яровчатые дивными голосами. Они всё могут передать - и конский топот, и звон мечей, и шум сырого бора на ветру, и грусть, и веселье. Всё мироздание в них, все чудеса и ужасы.

- ЧуднО, - только и мог сказать Юрка. - А ты меня научишь?

- Тебя? Ты же кузнец! Кому батькино ремесло продолжать? Кому он свои кузнечные хитрости передаст? Оглохнешь там в своей кузне. Какой из тебя гусляр?

- А я у бати попрошу. Пусть Миша, мой старшой брат, кузнецом будет, когда со службы его отпустят. А я у тебя учиться хочу.

- Ну, вот, когда Миша вернётся, тогда и поговорим.

В скором времени хозяин дома с Юркиным отцом вошли в горницу, щи были готовы, и вся компания придвинулась к столу. Стол был маловат. Потому первым делом накормили мужиков - хозяина, Юркиного отца, Сурияра и хмурого мужика. Потом к столу подсела ребятня, потом бабы. Сурьяна завтракала с бабами, так как была уже большая.

Юрка быстро подружился со Славкой, хозяйским сыном, таким же рыжим и конопатым, как его отец, скорняк Никодим. После трапезы они отпросились гулять. Их, конечно же, отпустили. В избе и без того было тесно.

Вдвоём они весело носились по узким улицам, где Славка знал каждый проулок, каждую щель между домами. Шныряли между возами и беженцами. Юрка посмотрел на торг, на дивно срубленные храмы, на княжий терем с резными прикрылечными столбами, на купеческие лавки. Потом они взобрались на крепостную стену.

- Куда лезете, малявки? - Окликнул их караульный отрок, бродивший по пряслу стены от одной башни, до другой. Ну-ка брысь отсюда.

- Мы только на град сверху поглядим, - ответил Славка. - Юрка посадский, он с такой высоты ещё ни разу на мир не глядел.

- Кому сказал, брысь! Шпарьте отсюда, малышня.

- А я тебя помню, - вдруг сказал Юрка. - Ты этим летом у нас в кузнечной слободке был, и мой батя тебе меч чинил.

- Так ты что ли кузнеца Микулы сын? - смягчился караульный. - Помню. Хороший мастер, ловко клинки правит. Черен до сих пор как влитой держится - не шатается.

- Пусти нас, добрый молодец. Мы только чуток поглядим, и назад.

- Ладно, мелюзга,- вздохнул дозорный. - Немного можете посмотреть. Только не здесь. Вас весь город видит. Идите лучше в башню. С караулки и видно дальше и сотник туда поленится подниматься. Там дозорному скажете, что Радим разрешил. Только быстро. И помните, как дозорный прикажет, мигом назад.

- Спаси Бог! - крикнули мальчишки и шустро побежали к двери надворотной башни. Грех было не воспользоваться такой неслыханной возможностью.

В башне было темно, лишь скудный свет бойниц освещал её таинственное нутро. В полумраке виднелся большой барабан подъёмного моста. Славка объяснил, что в этот барабан заходят люди и вращают его своими ногами, как ярморочная белка в колесе. А на ось барабана намотаны цепи подъёмного моста. Когда барабан поворачивается, цепи наматываются на ось, и мост поднимается.

Действительно, две толстые цепи тянулись от оси барабана, которой служило целое бревно, к отверстиям в стене.

Запыхаясь, друзья поднялись по крутым лесенкам с одного моста на другой, потом выше и выше. Пять мостов насчитал Юрка, пока они достигли последнего люка, который вёл на караулку. Под шатром крыши гнездились голуби. При появлении друзей, они недовольно вспархивали, громко хлопая крыльями.

- Кто такие? - строго спросил караульщик, когда две любопытные головёнки осторожно выглянули из люка в полу.

- Я Славка Кожевников, а это Юрка Кузнецов. Нам Радим дозволил на град сверху посмотреть.

- Радим! Тоже мне воевода выискался. Плетей ищет на свою и мою задницу. А если сотник нагрянет с проверкой? Ладно, не кукситесь. Значит, ты брат Сурьянки из Кузнечной?

- Ага.

- И вы у скорняка Никодима на постой встали?

- Верно! - подтвердил Славка. - Они у нас теперь живут.

Отрок хитро улыбнулся, что-то прикидывая в уме.

- Ну, если ты, Юрка поможешь мне вечером Сурьяну на крылечко вызвать, так уж и быть, позволю вам чуток на град поглазеть. Зря что ли поднимались?

- Обещаю. Вот тебе крест, - сказал Юрка.

- Крест! Знаю я Вас кузнецов. Всем известно, что кузнецы, да мельники с нечистым знаются. И Сурьянка твоя ведьма. Даром что ли полгорода парней приворожила. Ладно, лезьте сюда.

Получив разрешение, друзья выбрались на караульную площадку. Она располагалась на самом верху шатровой крыши. Над ней, на четырёх столбах была установлена маленькая тесовая кровля для защиты от непогоды. Из под этой кровли свисала верёвка сигнального колокола.

Поднявшись на цыпочки, мальчишки заглянули за перила. У обоих перехватило дух от такой высотищи. Теперь башня казалась втрое выше, чем это мнилось при взгляде снизу. Дивно было мальчишкам видеть птиц, пролетавших внизу. Но облака потрогать не удалось. Они были хоть и низко, но оставались всё так же недосягаемы.

Весь град Рязанский был виден отсюда, словно на ладони - и сплошная кора тесовых крыш, окутанная дымками топящихся печей, и княжий терем, и круглая площадь - торг в центре с вечевым колоколом на высоком помосте, и чешуйчатые маковки трёх церквей, возвышавшиеся над крышами прочих домов. И другая надворотная башня, на противоположном конце города.

- А вот наш дом! - гордо сказал Славка, указывая куда-то пальцем.

Юрка, как ни старался, не смог отличить один дом от другого. Он повернулся в другую сторону, чтобы рассмотреть Кузнечную слободу. Но не мог узнать родимую сторону. Там стояли лишь почерневшие печки, да груды дымящихся головёшек. Только колодезный журавель одиноко торчал среди останков бывшей родной слободки.

От этого Юрке стало грустно. Он вдруг осознал, что мир навсегда изменился. Конечно, после войны будут построены новые дома, чистые, золотисто-жёлтые, пахнущие смолой и стружкой. Но они будут уже другие. Никто не вернёт ему милую сердцу старую кособокую избушку, где он когда-то учился ходить и ту раздвоенную старую яблоню, под которой он играл и учился лазать по веткам.

Юра перевёл взгляд в туманную даль, на величественные изгибы реки в крутых берегах. С наслаждением он представил, как весной вскроется лёд, и льдины с грохотом и треском покатятся вниз к великой Ра-реке, и дальше, через разные страны, до неведомого Хвалынского моря, о походах на которое когда-то рассказывал ему дед.

То-то будет радости, строить плотины на весенних ручьях, мастерить и пускать кораблики с парусами из кусочков бересты. И понесёт могучая река его кораблик аж до самой Персии.

Он посмотрел на белые от снега поля, на перелески, переплетённые серебряным кружевом ветвей.

- А что это там, в дали, такое чёрное? - спросил Юрка, указывая на непонятную тёмную массу, прикрытую туманной дымкой.

Плутоватая улыбка вдруг окаменела на румяных щеках караульного.

- А ну-ка, малышня, брысь отсюда, - вдруг сказал он. - Живее, живее, чтоб духу вашего здесь не было! Да не шастайте по городу, а мигом домой!

Спотыкаясь, мальчишки запрыгали вниз по крутым деревянным ступенькам. А наверху вслед им понеслись частые тревожные удары башенного колокола. Внизу на городских улицах послышались нарастающие крики, хлопанья дверей. Залаяли собаки. Следом, так же часто и тревожно зазвонил колокол на другой караульной башне. Сразу же к нему присоединились голоса церковных колоколов. Гулко и низко заухал вечевик.

Из многоголосого шума людских голосов Юрка смог разобрать только одно слово, повторяющееся снова и снова: "Орда".

Глава 2. Явление Чигирь-звезды

Сурияр, задремавший было у тёплой печки, вздрогнул от звуков набата.

- Началось, - сказал кузнец, вставая.

- Ой, а Юрка-то где? - всполошилась мать. - Затопчут в суматохе-то.

- Я сбегаю, - сказала Сурьяна, ловко накидывая на голову шаль.

- И Славку тащи домой, - крикнула хозяйка. - Узнаешь его?

- Узнаю! - отозвалась Сурьяна уже из сеней.

Кузнец одевался быстро, но без спешки. Застегнул на все пуговицы нагольный кожух, сверху - армяк из серого сукна. Всё это он стянул ременным поясом, к которому пристегнул меч.

- Держи, - он протянул второй меч гусляру. - Заказчик не взял, а продать его я не успел. Теперь пусть пока твой будет. После войны вернёшь.

- Вот за это спаси тебя Бог, - ответил Сурияр, принимая драгоценный дар.

Вооружившись, обитатели Никодимовой избы высыпали во двор. На улице уже всё кипело. Мимо ворот неслись толпы горожан, побрякивая щитами, поблескивая лезвиями рогатин. Набат гремел со всех колоколен и надворотных башен.

Слившись с толпой, они поспешили к городской стене.

Сурьяна первая заметила прижавшихся к стенке мальчишек, и, ловко поймав обоих за уши, поволокла домой.

Когда мужики поднялись на стену, там уже было много народу. Иные припали глазами к бойницам, иные стояли рядом, ожидая своей очереди. Самые нетерпеливые влезли на тын, чтобы получше рассмотреть вражье воинство. И все возбуждённо обсуждали.

- Вон, гляди! Едут!

- Где?

- Да там за перелеском. Тебе через бойницу не видать - обзор узкий.

- А вот, я тоже вижу. На половцев похожи.

- Дайте мне тоже поглядеть!

Кузнец, дождавшись своей очереди, припал к узкой бойнице. Легкомысленный Сурияр влез на тын и уселся на нём верхом. По всему заснеженному простору окрестных полей там и сям двигались большие группы всадников, человек по сто в каждой.

Одни такие группы обходили град справа, другие слева. Отряды конницы то и дело останавливались, Подойдя к перелеску, или оврагу, они высылали вперёд разъезды по десять человек. Дождавшись их возвращения, снова приходили в движение.

Сначала Сурияр пытался сосчитать вражьи сотни. Но те постоянно передвигались с одного места, на другое, путались. А кроме того, из-за поворота реки подходили всё новые и новые отряды всадников. И Сурияр бросил их считать. Всё равно, сколько бы ни прибыло гостей, всех придётся принять-приголубить.

- Одного я не пойму, - сказал Никодим, отрываясь от своей бойницы, - чего это степняков среди зимы принесло? Они ведь завсегда в конце лета приходили, чтобы урожай наш конями потравить, чтобы стада на пастбищах перехватить, чтобы жнецов прямо на нивах порубать, а жниц в полон угнать. Кони-то их сытно на наших нивах кормились. А теперь как-то нескладно у них вышло. Зима. Урожай наш уже давно весь в закромах, скот в хлевах, людей всех успели в граде спрятать. С таким припасом мы можем года полтора в осаде просидеть.

- Сидеть не придётся,- отозвался хмурый. - Полтора года! Ты хоть полтора дня продержись. Зерно-то мы собрали, да кому оно теперь достанется?

- Степняки не горазды города брать, - вмешался в разговор кузнец. - Дикие они. Сроду никакого осадного снаряду, окромя лестниц делать не умели.

- Так то раньше было, - ответил хмурый Харитон. - Купцы на торгу сказывали, что они, татары эти, все Хоррезмийские грады взяли, и булгарские тоже. Так, что осадный снаряд у них теперь имеется. Их нынче ведёт царь Батый. У него не только степняки. У него со всего света сволочи нагнано. От восточного окияна, до Ра-реки все земли ему поклонились.

- Да, силищи много нагнал, - сказал Сурияр, слезая со своего неудобного сиденья.

- Сдаётся мне, это только сторожевой полк, - ответил хмурый огородник. - Видите? Даже обозы ещё не показались. Главная-то рать ещё не подошла.

- Что же за полк такой? - воскликнул Сурияр. - Их же тьма!

- То-то, что тьма, - согласился хмурый.

Тут из башни, примыкающей к пряслу стены вышел рослый широкоплечий гридень. На голове его был шелом с кольчужной бармицей, на могучей груди - бахтерец из крупных стальных пластин.

Ударами булавы о железный щит, он потребовал тишины. Когда ратники затихли, он обошёл весь строй, осмотрел оружие.

- Вот, что, мужики, - сказал он, - Мне князь велел командовать обороной этого прясла стены, от башни, до башни. Разделимся на два отряда. Один отряд держит оборону до заката, второй - до полуночи, так и будем меняться. Один отряд на страже стоит, другой греется. Только, чур, спать не раздеваясь. По сигналу колокола приходите на смену друг другу. И пока смена не пришла, со стены не уходить. Но если набат услышите, тогда уж все бегом на подмогу.

Первый отряд сотник возглавил сам. Второй поручил своему подручному, отроку Радиму. Никодим и его гости попали в первый отряд. Им выпало стоять на стене в первую смену от полудня, до вечера.

Ратники время от времени поглядывали в бойницы. Вражья сила всё прибывала. Непрерывной лентой текло несметное войско, окружая Рязань со всех сторон. Ржали кони, шумела многоголосая толпа. Становилось всё шумнее, словно на большом базаре.

За полдень потекла пехота, весьма разношёрстная толпа. Иные были в войлочных колпаках, иные в больших мохнатых шапках, иные же в островерхих шапках, сшитых из овчины, мехом внутрь. А у иных головы были туго обмотаны белым полотном. Блестели тысячи шеломов различных форм - глубоко сидящие аварские, иранские, похожие на чашу, с пикой на темени, мсырские, в виде выпуклой пластины, закрывающей только темя, и всякие прочие шеломы невиданных форм.

Редко где блестела кольчуга, или пластинчатый доспех. Чапаны, кожухи, ватные халаты. Казалось, сошлись народы с половины мира под этот небольшой град.

Хмурый мужик всё больше мрачнел. А гусляр, напротив, шутил не переставая:

- Другие-то люди путешествуют, чтобы мир посмотреть, а мы, не выходя из дому, весь мир поглядим.

В обед бабы принесли кашу и горячий збитень. Тоже смотрели в бойницы на вражью рать, охали.

Пришёл поп из вознесенской церкви. Посмотрел в бойницу. Сказал:

- Не бойтесь, православные, Бог вас не оставит.

И ушёл.

Скрипели телеги, ржали лошади, ревели верблюды, истошно мычали быки, запряжённые в повозки. От этого шума защитникам приходилось кричать друг другу в ухо, чтобы быть услышанными.

С каждым часом вражья рать всё росла. Казалось, целое море людей, юрт, кибиток разлилось вокруг града.

- Куда столько? Вслух рассуждал кузнец. Ежели каждый из них по щепке бросит, вот и примёт готов.

- Значит, надо проредить, - отвечал ему гусляр. - Вот испытаю твой клинок в деле, ладный ли.

- Клинок-то не подведёт, - ворчал кузнец. - Ты сам не осрамись.

Враги между тем принялись уже притаскивать вязанки хвороста и складывать их в кучи. А по речному льду подходили новые и новые сотни. И не было им числа.

После захода солнца на караулке ударил колокол, возвещая время отдыха. Оставалось только дождаться смены.

Обратно шли молча. Только хмурый вдруг сказал:

- Завтра начнут.

- Гляди! - крикнул Никодим, указывая куда-то вверх.

Подняв головы, люди увидели в небе необычно яркую звезду, от неё плавной дугой тянулся бледный светящийся хвост.

- С нами крестная сила, - сказал огородник Харитон. - У божьих звёзд хвостов не бывает! Уж не от Нечистого ли?

- Это звезда зовётся Чигирь Угорь, - ответил Сурияр. - Такое и в прежние времена бывало. И возвещает эта звезда большие бедствия и тяжкие испытания. Сказывают, что при рождении Буса Даженьяровича взошла такая же звезда с длинным хвостом. Мудрые волхвы предрекли тогда конец Русколанского царства. Так оно и вышло.

- Тут и без мудрых волхвов тошно, - заметил огородник. - Ежели она пришла известить нас о бедствиях, то опоздала. Мы уже сами догадались.

- Постой, - вмешался Никодим. - Чигирь звезда - утренняя звезда, а сейчас вечер, да и хвоста у ней отроду не наблюдалось.

- Так то - простая Чигирь, - отозвался Сурияр. - Её каждый видал, а эта - Чигирь Угорь, эта появляется не на каждом веку и беды на хвосте несёт.

Дома дети уже спали. Чтобы не будить их, мужики тихо повечерили и улеглись спать. Утомлённые все быстро заснули, лишь Сурияру не спалось.

Он лежал на лавке под образами, уставившись в мутное, затянутое пузырём оконце, за которым по небу медленно ползла, выгнув хвост, загадочная звезда Чигирь Угорь. В уме сами собой складывались строки, ложились ладные струнные троезвучия. Сама собой рождалась новая песнь, о Батыевом нашествии. Зачем она, если смерть уже пришла? Ведь ясно же, что потомки никогда не услышат этой песни. Но упрямые стихи всё лезли в голову гусляру.

Глава 3. Каменный дождь

С полуночи снова стояли на стене. Вглядываясь в ночь, видели только огненное море костров, разлившееся вокруг Рязани. Временами в городе начинали лаять собаки, фыркали кони в лагере противника. Клонило в сон. Вдруг до тонкого слуха гусляра ветер донёс голос одинокой флейты. Где-то на краю вражеского лагеря пела одинокая флейта. Голос был странным, лад чужеземный, непривычный для русского уха. Но в голосе чужого инструмента была понятная любому тоска. Гусляр невольно проникся уважением к мастерству незнакомца. Он хоть и враг, но мастер. О ком тосковал неизвестный музыкант? Из каких неведомых земель пригнали его под Рязань? Осталась ли у него дома мать или невеста? В грустной песне сквозило предчувствие скорой смерти. Так почудилось Сурияру.

Ему захотелось взять гусли и немедленно попробовать сыграть эти диковинные переливы песни. Но гусли остались в избе у Никодима, и уйти с поста было никак невозможно.

Чигирь-звезда склонилась к западу. Теперь она уже была не бледно-зеленоватой, а стала наливаться красным. Хвост её торчал вверх, будто капля крови стекала по небесному своду, оставляя за собой красную полосу.

Поутру на башне ударил колокол. Продрогшие, измученные ожиданием, защитники оживились. Осталось только дождаться смены, чтобы уйти в заветное тепло изб. Однако оживление и шум начинались и во вражьем стане.

Глянув в бойницу, Сурияр увидел, что прямо напротив него чужеземцы выкатывают какие-то машины, похожие на самострелы, только огромные, снаряжённые парой огромных цельно-деревянных колёс.

- Глянь-ко, Микуло, - толкнул он кузнеца. - Чего это поганые делают?

Кузнец приложился к бойнице.

- Скверно дело, - поморщился он. - Это пОроки. Машины такие, вроде самострела, только большие. Стрелять будут каменными ядрами. Чтобы стену сломать.

- А разве это возможно? - усомнился Сурияр. - Стена вон какая толстая. Впереди тын, за тыном срубы, наполненные землёй.

- Думаю, они не впервой это делают, - ответил кузнец, глядя, как вокруг выстроившихся в ряд машин суетятся тёмные фигурки людей в долгополых шубах.

Вдруг что-то щёлкнуло. Одна из хитроумных машин дёрнулась, подпрыгнула, и в воздухе послышался нарастающий свист. Чёрное небольшое ядро медленно описало в воздухе дугу и, не долетев, с глухим стуком врезалось в основание земляного вала.

Стена чуть дрогнула. С кольев тына посыпался иней.

Сейчас же тёмные фигурки засуетились вокруг машины, подкатывая её поближе к городским стенам. Кто-то из горожан выпустил стрелу. Но для лука расстояние было великовато. Не пролетев и половины пути, стрела воткнулась в снег.

Снова камнемётная машина подпрыгнула. Засвистела чёрная клякса ядра, плавно описывая дугу. На этот раз ядро врезалось в частокол. Стена ощутимо вздрогнула под ногами. Из щелей между брёвнами пошла пыль. Глянув вниз, Сурияр увидел, что белый снег у основания стены покрылся жёлтыми щепками.

Между тем, к стене подходила вторая смена.

- Чего это? - спрашивали подошедшие мужики.

ПОроки бьют! - отвечали стоявшие на стене ратники. - Стену ломают.

- А вы чего не стреляете?

- Далеко. Из лука не дострелить.

Третье ядро, просвистев над головами, влетело в город и врезалось в крышу чьей-то избы. Испуганно заржала потревоженная лошадь в конюшне. Между тем, враги выдвигали вперёд всё новые камнемёты. Один за другим сыпались удары ядер. Иные ядра вязли в земляном валу, иные с громким грохотом сотрясали стену. Вздрагивали и кривились остроконечные брёвна частокола, принимая удары. Одно ядро разбило вершину тына, осыпав защитников щепками.

- Ну, нечего толпиться! - крикнул сотник, протискиваясь вдоль стены. Первая стража марш по домам. Двое на стену, остальные спуститься, укрыться за валом! Пока стена цела, на приступ они не пойдут.

Первая стража, выполняя приказание, пошла по домам. Благо идти было совсем близко. Людей по стенам расписывали нарочно так, чтобы ближе было идти от дома к своему пряслу стены.

По пути к скорняковой избе, кузнец нагнулся к лежавшему у дороги ядру. Ядро было чёрное с бурыми потёками. Когда кузнец его поднял, оно оказалось на удивление тяжёлым, будто не каменное, а железное.

- Что за камень такой тяжёлый? - вслух удивился кузнец. - И эти потёки больно уж на ржавчину похожи.

Повертев тяжелое ядро в руках, он вдруг заметил сварной шов.

- Вот те раз! Да оно литое! Это из какого же металла его отлили? Похоже на железо, только почему такое чёрное? Да и где это видано, чтобы из железа чего-нибудь отливали? Как поганым удалось создать такой сильный жар в горне, чтобы железо стало жидким? Это же не медь, чтобы лить. Железо можно только ковать! Это всякому известно.

Никодим прервал его размышления:

Хватит тебе эту каменюку в руках вертеть! Того гляди, другая в голову прилетит.. Все ядра, которые через стену перелетают, аккурат в это место ложатся. Только в самом центре города нет опасности и у стен.

Кузнец вынужден был согласиться с другом. Оба бегом покинули опасное место. Жители домов, оказавшихся под обстрелом, тоже спешили покинуть свои жилища. Они просились в дома вокруг площади, куда ядра не долетали, другие жались поближе к стене,

По возвращении наших ратников, женщины в слезах бросились мужьям на грудь, радуясь, что все целы-невредимы.

- Тятенька, что там творится? - донимал отца Юрка.

- Обычное дело, - степенно отвечал отец, - вороги стену ломают, хотят в град войти.

- А ну, как сломают, тогда что?

- Известно, что! На приступ пойдут.

- И что будет?

- Да ничего. Встретим в проломе и побьём их.

- Наши победят?

- Конечно, сыне. Наши всегда верх возьмут. Нам бы только до подхода князя Георгия продержаться. Тогда погоним поганых.

- А князь Георгий скоро придёт?

- Скоро. Как рати со всей земли русской соберёт, так и придёт.

- Скорей бы.

Бабы быстро накрыли стол. Скорняк принёс из погреба корчагу медовухи. С морозу выпили, пустив чашу по кругу. Потом принялись за щи.

После обеда продрогшие ратники завалились кто на печь, кто на запечные лавки. Только Сурияр, взяв гусли, тихонько касался струн.

Со стороны городской стены слышались частые глухие удары ядер, иногда прерываемые грохотом чьей-то разбитой крыши.

Юрка, видя, что гусляр не спит, подлез к нему под бок:

- Дядя Сурияр, а ты ворогов видал?

- Видал.

- А какие они?

- Обыкновенные люди, только одеты не по-нашему.

- А чего они на нас лезут? Чего им дома не сидится?

- Им царь велит, вот они и лезут. А кто не послушается, у того Батый семью погубит. Сам понимаешь, с бабой и ребятишками от царя далеко не убежишь. Вот они и слушаются.

- Они злые?

- Такие же, как мы - разные. Нынче ночью кто-то из них играл на дудочке, вроде нашей жалейки. Очень хорошо играл, и жалостливо так. Видать, они тоже знают, что такое горе.

- Как же так? - удивился Юрка. - Они пришли в нашу землю убивать и грабить, людей полонить. А мы их жалеть будем?

- Нет. Не будем мы их жалеть. И нас никто не пожалеет. Ты не бойся. Смерть, она не насовсем. Потом снова родишься. Так от Роду заведено. Это только перед битвой страшно. А уж когда мечи зазвенят, там не до страху.

- Вот бы мне на них поглядеть.

- Рано тебе. Мамку слушайся да сестру свою.

Сурьяна взяла вёдра. Война войной, а посуду мыть надо.

- Ты с ближнего колодца воду не бери, - наказывал ей Никодим. - Там ядра падают. Лучше с площади принеси.

- Я знаю, дяденька, не сумлевайтесь, - ответила Сурьяна, застёгивая свой ловко приталенный кожушок.

На улице было пусто. Редкие прохожие опасливо перебегали пространство, куда падали перелетевшие ядра. Мостовая во многих местах была повреждена, и острые обломки тесин торчали вокруг дыр.

Сурьяна поспешила к торгу, где толпилась княжья дружина. В нужный момент она должна была поспешить на подмогу туда, где будет наиболее трудно. Отроки, народ безусый и весёлый, изнывали без дела, ожидая своей очереди. Одни молчали, другие смеялись и хорохорились.

Такова война, - подумала Сурьяна. Долгое утомительное ожидание битвы, потом несколько времени ужаса, потом...

Тут красавица увидела первых убитых. Перед церковью прямо на земле лежало несколько окровавленных тел. Видать, попали под ядра. У одного не было головы. Баба без ноги лежала вся бледная в бисеринках пота. Над ней сидела девушка и гладила её по щекам, то и дело, вытирая слёзы.

Из церковных дверей выглянул поп:

- Следующего покойного заносите! А то до ночи не управимся!

Сурьяна заняла очередь у колодца.

- Сурьяна! - один из отроков подбежал к девушке.

- Миша! Брате!

Молодые люди обнялись и приложились ликами.

- Как тебе служится? - спросила Сурьяна.

- Обыкновенно, так же, как всем. Стоим вот. А вы-то как? Все наши успели в град уйти?

- Все ушли. Батюшка на стене слева от северных ворот стоит. Жив, здоров пока. Легкий инструмент с собой привёз, а большую наковальню прямо в кузне зарыл. Если вдруг чего случится с ним, ты должен знать. Кузню нашу сожгли. Но место ты найдёшь. Горн-то не сгорел. И шлак кучей лежит.

- Да ладно. Не накаркай. Где остановились-то?

- У скорняка Никодима.

- Эх, повидаться бы! Близко родители мои, да не уйдёшь, - вздохнул Миша.

- Ты гляди, не подставляй себя по-глупому. Вам бы парням всё удаль показывать, где надо и где не надо. А тебе дело тятино продолжать.

- Да ладно! Я, чай, не маленький. Чего ты меня учишь? Али наставницей по ратному делу стала?

- А ты не стой впереди всех. Стой позади!

- А если ворог с тылу нагрянет?

- Ну, тогда стой в середине войска.

- Куда воевода поставит, там и встану.

- Вот, возьми мой оберег. Он на первопряденной нитке.

- Да мне уж обереги девать некуда. Весь увешан.

- Тогда давай поменяемся оберегами.

- Кто оберегами меняется, тот судьбой меняется. Хочешь себе забрать смерть на ратном поле? А мне бабью дашь? От родов?

- Да, ну тебя! Как был упрямцем, так и остался.

- Вот и очередь твоя подошла. Давай ведро-то.

Миша помог сестре набрать воды.

- Ну, ступай, Сурьянушка, кланяйся родителям.

- Храни тебя Бог.

Тут раздался голос попа:

- Чьё тело? Где родичи? Ну, всё, отпел уже, забирайте!

Глава 4. Первый приступ

С полудня мужское население Никодимовой избы снова заступило на стражу. Вся средняя часть вверенного им прясла стены представляла жалкое зрелище. Частокол был весь разбит. Над стеной торчало лишь несколько уцелевших кольев. Сама основа стены была сложена внизу из городней - отдельных срубов, поставленных вплотную друг к другу. А поверху срубы были соединены сплошной рубкой, называемой тарасами. Всё это для устойчивости было заполнено землёй. Теперь стена сильно покосилась. Несколько городней нависло над внутренним откосом вала, готовое упасть на головы сидевших под валом стражей.

Отправив второй отряд на отдых, сотник велел основным силам расположиться в улице вблизи стены. Двоим же добровольцам велено было подняться на стену для наблюдения, одному справа, другому слева от наметившегося пролома.

Лучникам и самострельщикам сотник велел держаться поближе к лестницам, чтобы по тревоге могли бы они быстро подняться на стену и встать у бойниц. Остальным же, вооружённым мечами, копьями и дрекольем велел на стену не лезть, а затаиться справа и слева от пролома.

Сурияру выпало первым стоять в дозоре. Поднявшись на уцелевшую часть прясла, он увидел, что внешний откос вала весь усыпан щепками и обломками брёвен, весь изрыт ядрами. Глянув же на противника, он увидел, что картина переменилась. Метательных машин стало вдвое больше, видимо, подошли отставшие камнемёты. Большие повозки подвозили новый запас ядер. Грохот падающих ядер не прекращался ни на миг. Стена под ногами у гусляра то и дело вздрагивала от частых ударов.

Кроме уже знакомых пОроков, для метания ядер, появилось множество более мелких машин непонятного назначения. Они представляли собой большие ящики на двух колёсах с оглоблями. Эти странные машины были развёрнуты оглоблями к вражьему лагерю, а задками к городу. Задняя стенка каждого такого ящика имела множество отверстий, из которых торчали какие-то предметы, за дальностью расстояния плохо различимые. Эти машины пока бездействовали, но уже выстроились в ровную линию позади камнемётов.

Ещё одно изменение заметил Сурияр - множество небольших будочек на полозьях с бойницами было подтянуто почти к самому крепостному рву. Сурияр догадался, что в каждой такой будке сидел вражеский лучник, готовый к стрельбе.

Гусляр нацепил свою шапку на остриё меча и осторожно приподнял её над зубьями частокола. Немедленно стук нескольких стрел о брёвна частокола возвестил, что лучники в будках не дремлют.

Сотник поднялся на стену и припал к бойнице рядом с гусляром.

- Крепко обложили, - сказал он. - Сегодня вечером, или завтра утром попрут на приступ.

- Да, ну! - воскликнул гусляр. - Откуда знаешь?

- А вон, видишь ту большую кучу хвороста и брёвен? Это всё собрано, чтобы ров засыпать. Думаю, к вечеру наберётся уже достаточно связок. Как только стена рухнет, сразу и пойдут. Видишь эти маленькие будочки? В них стрелки сидят. Только высунься, враз утыкают стрелами.

- Это я уже понял, - согласился гусляр. - А что там за ящики на колёсах?

- А вот это загадка, - сказал сотник, почёсывая подбородок под ремешком шелома. - Сколько на свете живу, такого осадного снаряду никогда не видал. Похоже, поганые готовятся нас чем-то сильно удивить.

Спустившись со стены, сотник объявил всем, чтобы никто не вставал в проёме стены, а потом послал гонца к князю, чтобы доложил о неведомых ящиках на колёсах, которые во множестве выдвинулись из лагеря противника.

До позднего вечера работали камнемёты. Ядра то и дело вышибали из стены поломанные брёвна. Срубы, из которых состояла стена, всё больше кренились. Средняя часть прясла готова была развалиться в любой момент. Приходил воевода, смотрел через бойницы. По приглушённому разговору Сурияр понял, что точно такие же ящики стоят ещё в четырёх других местах, где намечаются проломы стены.

Только с наступлением темноты обстрел прекратился.

- Слава Богу, - перекрестился сотник. - За ночь мы успеем подготовить поганым несколько подарков.

В тёмном небе снова зажглась звезда Чигирь Угорь. Теперь она была уже заметно больше, словно бы выросла. Её изогнутый хвост напоминал половецкую саблю.

Вот уже подошла смена. Но сотник не спешил распускать по домам свой отряд. Он выстроил всех ратников в улице, за исключением дозорных, и обратился к ним с такой речью:

- Слушайте, братья. Стена готова рухнуть, связок хвороста противник запас уже достаточно, чтобы завалить ров. Это означает, что завтра утром начнётся приступ. Как придёте домой, гоните сюда баб и ребятишек, которые постарше. Пусть возьмут с собой вёдра. Надо залить наружный откос вала, чтобы скользким его сделать. Днём высовываться из-за вала было опасно, ибо за нами наблюдают вражьи стрельцы, а ночью самое время это сделать. Сами же ложитесь спать. Завтра будет тяжёлый день, но град поганые не возьмут. Надо дать им такой урок, чтобы век помнили. Баб шлите сюда с вёдрами. Всё поняли? Ну, с Богом. Первая стража, разойдись! Радим, заступай на караул.

Всю ночь кипела работа. Бабы и ребятишки выстроились в цепи от колодца до стены - передавали друг другу вёдра с водой. С поломанной стены они поливали внешний откос вала. По внутреннему откосу вала, напротив, вырубили удобные ступени и присыпали их землёй, чтобы нога не скользила

Вторую половину ночи отряд сотника снова провёл на страже. И снова чуткое ухо гусляра различило унылую мелодию одинокой флейты. Ближе к свету к ратникам подошёл какой-то мужик. Он принёс несколько хлебов и большой шмат сала.

- Что? Замёрзли, сердечные? - начал он. - Вот. Поешьте, чем богат. Князь-то с боярами в тепле спят, а вы тут мёрзнете. Я вот одного понять не могу, почему бы от степняков не откупиться? Известное дело, жадны они до золота. Так ведь нет. Жмутся князь с боярами! И куцы жмутся! Как же! Золота им жаль, а ваших голов не жаль. Вот и поляжете все, ради их мошны ненасытной! А были бы вы поумнее, так подняли бы их на копья, а золото всё ордынцам отдали. Не будет золота, незачем им будет жизни свои класть. Вы и сами бы живы остались, и баб с ребятишками спасли бы.

- Что это ты говоришь? - зашумели в толпе. - Да разве можно своих-то?

- Вот вы их защищать собираетесь, - отвечал мужик, - а они Вас жалеют? Известно, орда ради золота войной пошла. А вам-то что? У вас и золота-то нету! Вам неча терять! Вот и положите свои головы ради сохранения их богатств.

Речь незнакомца окончилась неожиданно. Неслышно подошёл сзади сотник и одним ударом булавы разбил оратору голову.

- Что уши развесили, ротозеи? - спросил он притихших бойцов. - У Батыя огромная рать. Её кормить надо. Если поганые в град войдут, всё до последнего зёрнышка из амбаров выгребут, весь скот сожрут. А Вас дураков построят в колонны и погонят убивать ваших братьев суздальцев. Которые живы останетесь, в рабстве передохнете! От золота, конечно, тоже не откажутся. Чего добру пропадать? Поверила волку кобыла, что откусит только один кусочек!

- Да мы и не собирались его слушать, - сказал кузнец.

- Верно! - зашумели ратники. - Собаке собачья смерть!

Рано утром второго дня, ордынцы возобновили обстрел. Подошла смена, но сотник разрешил своему отряду отлучиться только на полчаса, чтобы согреться и поесть. Потом велел снова идти к стене.

Едва только Никодимовы постояльцы ввалились в избу, отогрели о печку озябшие пальцы, как раздался страшный грохот рухнувшей стены, а следом за этим отчаянно зазвонил башенный колокол. Его подхватили колокола церквей. Это был набат.

Мужчины, молча, схватили своё оружие и бросились на улицу. Горшок с дымящейся кашей так и остался стоять нетронутым посреди стола. Женщины опустились на колени перед иконами.

Когда наши ратники оказались на улице, они увидели, что в стене зияет пролом, шириной сажен в десять. Лучники и стрельцы из самострелов застыли возле своих бойниц, сняв с правой руки рукавицы.

Несколько времени прошло в тягостном ожидании.

- Сейчас пойдут! - подбадривал людей сотник, обходя ряды. - Не робейте, ребята! Помните, за вами ваши жёны и матери. Батый в захваченных градах живых не оставляет!

Вдруг во вражьем стане что-то оглушительно защёлкало, затрещало, завыло. В небо над Рязанью взмыли тысячи стрел. Каждая выла, шипела, как дьявол, оставляя за собой огненный хвост и дымный след.

Стрелы густо посыпались с неба, забарабанили по щитам. Раздались крики раненых, забилось на земле несколько убитых.

- Дьявол! - закричал кто-то в толпе. - Чур, чур, чур! Наше место свято!

Несколько человек в ужасе бросились прочь от стены.

- Стоять! - перегородил им дорогу сотник. - Что, храбрецы, стрел испугались?

- Так, если бы это простые стрелы были, - оправдывались беглецы, - а то ж колдовские! Где видано, чтобы стрелы с огнём и дымом сами из ящиков вылетали? Ясно, им нечистый помогает. Гляди, у стрел этих даже прорези для тетивы нет, и серой воняет!

- А ты не нюхай, - отвечал сотник. - Прорези нет, зато наконечник есть. Вишь, в щитах сколько их застряло? Значит, и дьяволу добрый щит пробить нелегко. Не робей, ребята!

Во вражьем стане гулко забили барабаны, и тут же их грохот заглушили боевые кличи тысяч глоток. Воздух наполнился свистом стрел. На стене защёлкали тетивы луков.

Гусляр поглубже натянул шапку и поправил на потной шее подщитный ремень. Сердце колотилось, как бешеное. Самое страшное, что гусляр не мог видеть, что происходит за валом. Только по грохоту падающих в ров брёвен и по тому, как часто дёргали тетивы стрельцы на стене, он понимал, что приступ начался. Сейчас враги заваливают ров.

Сотник, взобравшийся на стену и наблюдавший за боем через бойницу, то и дело оборачивался и кричал:

- Не бойся, орлы! Уже полсотни стрелами побили. Пока ров забросают, сотни две стрелами нашпигуем.

Иногда на стене вдруг падал один из лучников, убитый вражьей стрелой через бойницу. Тогда сотник кричал:

- Заменить!

Тут же кто-нибудь из ратников поднимался на стену и принимал лук из мёртвых рук. Тетивы луков щёлкали не переставая. Двое ратников едва успевали разносить по стене стрелы, которые были увязаны пучками по 20 штук и хранились в башнях, сложенные в этакие поленницы. Много лет они пролежали там, ожидая своего часа. И вот этот час настал.

Травница Евдоха с костоправом и двумя помощницами тут же под стеной перевязывала раненых.

Все четверо обитателей Никодимовой избы стояли рядом, плечом к плечу и ждали своего часа. Как же утомительно вот так стоять в страшном напряжении и ждать. Возможно, это последний день твоей жизни. Сколько времени было потрачено напрасно, сколько дел недоделано?

- Ребята, готовься! - крикнул сотник, оторвавшись от своей бойницы. Уже лестницы тащат. Сейчас полезут. Ждём... Ждём... Пора! Вперёд!

С криком "Ура" ратники взбежали на вал и встали в проломе, укрывшись за плотно сомкнутыми щитами. Вражьи стрелы густо застучали по щитам. Многие стрелы пробили щиты насквозь, высунув стальные жала с изнанки. Но убитых не было. Строй устоял. Через несколько мгновений лавина врагов, ползущих на вал по лестницам, достигла гребня и татарские лучники прекратили обстрел, опасаясь побить своих.

Сверкнули мечи. Громко звенели под ударами медные и стальные щиты, глухо лязгали клинки по шлемам, с тупым стуком опускались на мохнатые шапки. Звон оружия, рёв напирающей толпы Грохот татарских барабанов, стоны раненых слились в единый адский шум.

Сильно помогла затея с водой. Не зря бабы всю ночь поливали откос вала. Перегруженные атакующими, лестницы несколько раз съезжали в бок и падали в ров.

Одного за другим русские ратники отправляли под откос вражеских воинов. Уже множество порубленных тел грудами лежали во рву, а на вал карабкались всё новые и новые толпы. Одна за другой вражьи сотни срывались с мест и устремлялись к пролому.

Ратники рубились яростно, по команде сотника - менялись. Передняя шеренга расступалась и отходила в тыл. На смену ей вставала свежая шеренга. Своих раненых русичи оттаскивали в тыл. Евдоха уже дважды посылала своих помощниц, Сурьяну и Татьяну, по избам собирать чистое тряпьё для перевязок. Убитых складывали в ряд на мостовой.

Никодим был легко ранен саблей в ногу. Спас толстый валяный сапог и изрядное количество тряпья, которым он обматывал ноги. Кузнец был оглушён ударом по шлему и едва не скатился в ров в кучу вражьих тел. Спасибо, хмурый Харитон удержал его. После перевязки оба снова встали в строй и продолжали биться.

Сначала ратники стояли в шесть рядов, к вечеру уже только в четыре ряда. Позади на мостовой росла шеренга мёртвых тел. Весь день не принимали пищи, только пили воду, которую приносили женщины. Почти валились с ног от усталости. И лишь наступившая тьма прервала этот яростный приступ. В татарском стане забили медные гонги, и толпы врагов отхлынули от непокорённых стен Рязани.

Оказалось, что внешний откос вала весь покраснел от пролитой крови. Горячие ручейки даже промыли во льду множество извилистых русел. По обе стороны от примёта лежали груды порубленных человеческих тел. Иные ещё стонали и шевелились.

Уже в ночи подошёл поп с дьячком, быстро оттарабанил заупокойную, окропил тела павших, и пошёл к следующему пролому.

- Спаси Бог, мужики, - говорил сотник, обходя строй. - Не подвели! Вот уже два дня Рязань держится против этаких полчищ. Несомненно, скоро Георгий Суздальский придёт на помощь. Скоро! Надо только не падать духом и держаться. Не тот пропал, кто в беду попал, а тот пропал, кто духом упал.

Глава 5. Во рву

Первую половину ночи бойцы спали без снов, мало отличаясь от убитых. По сигналу колокола они восстали и побрели к бреши в стене. Чигирь-звезда горела ярче всех звёзд, уступая разве только луне. В её мертвенном свете смутно виднелись длинные ряды тел, уложенных по краю мостовой.

Четверых ратников поставили на стражу, остальные под руководством сотника принялись за работу. Нужно было разбирать брёвна рухнувшей стены и таскать их на вал. Там их укладывали на внешний откос, привязывая к стойкам верёвками, как это делают на лесосплаве.

Сурияру выпало стоять первым. Глянув в пролом, он содрогнулся. В дали, сколько хватало глаз горели костры вражеского лагеря. Их было больше, чем звёзд на небе. В темноте рва бледный свет хвостатой звезды высвечивал завалы из человеческих тел. Из общей тёмной массы тут и там торчали древки сломанных копий и окоченевшие руки. Сотни мёртвых рук, воздетых к этому странному светилу, будто замерших в приветствии.

Это была страшная картина, невозможная в своей бессмысленности.

Гусляр весь обратился в слух. Из сонного лагеря доносилось фырканье лошадей, перекличка часовых на непонятном языке. Порою ветер доносил волчий вой. Волков манил запах смерти, но они не решались подойти к желанному рву с мертвецами. Ведь для этого надо было пройти через огромный ордынский лагерь. На это звери пока не решались. Волкам оставалось только выть, и ждать окончания осады.

Вдруг гусляр снова услышал нежные переливы флейты. Флейта пела о ласковых волнах восточного океана, набегающих на рассветный песок, о нежных лепестках, облетающих с яблонь, о несвершившейся любви, о неотвратимой разлуке, о надежде и жестокой судьбе, от которой одно спасение - мудрость и прощение.

"Если бы не война, - подумал гусляр, - я бы пошёл в ученики к этому мастеру. Я бы шёл за ним босиком, через все степи, горы и пустыни, хоть до самой Сиян-горы за которой из океана восходит солнце! Но идёт война, и мы враги". Сменившись с поста, Сурияр принялся вместе со всеми перетаскивать брёвна и собирать залетевшие в город ядра. "Только бы пальцы брёвнами не придавило, - думал гусляр во время работы. - Не так смерть страшна, сколько невозможность тронуть струну".

Ночь прошла в тяжких трудах и кратких передышках. Тогда какие-то бабы приносили еду - кашу, щи, пироги.

- Поешьте, - говорили они, - Днём-то опять некогда будет.

И ратники ели, не разбирая, что едят и чьё оно. Общая беда списала все долги. Теперь все старушки были им матерями, бабы - сёстрами, девы - дочками.

А между тем, медленно разгорался кровавый рассвет. Он возвещал о приближении нового дня, для многих, быть может, последнего. Пришла вторая смена ратников. Но домой никто не шёл. Все понимали, что скоро снова ударит набат. Не хотелось понапрасну ходить туда-сюда, зря трудить и без того усталые ноги.

Вражий стан постепенно оживал. Сквозь общий многоязыкий хор слышалась ругань, отдельные отрывистые команды. Лучники уже встали у бойниц. Ратники разобрали щиты.

- Болтов самострельных мало осталось, - поучал самострельщиков сотник. - По голытьбе не стреляйте, оставьте их лучникам. Выцеливайте только тех, кто в добром доспехе. Латников валите. А как колчаны опустеют, берите свободные щиты и в строй.

- Дядя сотник. - Кто-то робко, но настойчиво дёргал сотника за полу кожуха.

- Чего Вам, малышня? - недовольно обернулся он.

- Возьмите нас к себе. Мы можем стрелы подносить, - заискивающе улыбнулся Славка.

- Марш домой, мелюзга! - мать вас дома выдерет, а мне недосуг.

- Ага! - скривился Юрка. - Сурьянке, значит, можно, а нам нельзя? Чай, мы тоже мужики. Обидно нам с бабами-то сидеть.

- А правда, - вмешался в разговор один из подносчиков стрел. - Ты пусти нас на валу биться, а малых поставь стрелы подносить. Они малого роста, ниже бойниц будут. Даже случайно стрелой их не зацепит. Силы тут большой не нужно, а проворства у них побольше чем у взрослых мужиков будет!

Сотник заколебался. Опасности для мальчишек вроде бы нет, а соблазн высвободить для обороны пролома ещё двух крепких ратников был очень велик.

- А родители-то знают?

- Вон наши отцы - кузнец Микула и скорняк Никодим!

- Вот навязались...

Размышления сотника были прерваны вдруг раздавшимся грохотом барабанов, возвещавших о начале нового приступа. Следом часто зазвонил набат.

- Шут с вами! - махнул он рукой. - Ты, конопатый, здесь оставайся, а ты остроносый слева от пролома стрелы разносить будешь. За работу! Дуйте по местам.

И мальчишки, гордые от оказанного доверия, бросились исполнять приказание.

Лучники стащили с правой руки рукавицы и потянули стрелы из колчанов. Ратники выстроились позади пролома. Рёв атакующей толпы рос, подобно приближающейся волне. Часто защёлкали луки, застучали по частоколу стрелы.

- За мной!

Ратники, пригнувшись, взобрались на вал и укрылись за штабелями сложенных брёвен. А рядом уже скреблись по ледяной корке вала крючья и шипы осадных лестниц.

- Руби!

Тут же мечи опустились на верёвки и освобождённые штабеля брёвен с грохотом покатились, сметая с вала осаждающих вместе с лестницами. В общем рёве толпы послышался треск ломаемых лестниц, вопли покалеченных.

- Руби!

Второй ряд бревенчатых связок покатился вниз смертоносной лавиной. В ответ, по щитам забарабанили стрелы.

- Ядра!

Со стен полетели вниз собранные за ночь ядра.

Вот и всё! В какие-то полчаса весь собранный за ночь боевой запас был истрачен, и дело снова дошло до мечей. Снова началась сеча. Но теперь, когда половина вражеских лестниц оказалась поломанной, сдерживать врага стало легче. Время от времени сотник трубил в рог. По этому сигналу первая шеренга ратников расступалась и отходила в тыл, чтобы перевязать раны и отдышаться, а на место их заступал следующий ряд воев.

Евдоха, бегло оглядев рану, кивала одной из своих помощниц. Те, по знаку старой лекарки, промывали рану отваром трав и накладывали повязки.

Сурьяна работала быстро и ловко, словно кружева плела. Её кокетливый украшенный стеклянным бисером кожушок был весь перепачкан в крови.

- Эх, Сурьяна,- говорил ей очередной раненый. - Кожух-то загубила!

- Пустяки, ты мне потом парчу подаришь, я парчой его покрою, буду самая красивая.

- Ох, глазищи твои колдовские!

- Знамо дело, у нас в Кузнечной слободе у всех девок глаза колдовские! Кузнецкие, да гуслярские девки самые опасные!

Бату Хан въехал на отлогий холм, и устремил взор в сторону дерзкого города. Громыхая позолоченными латами. Большая свита нукеров догнала своего повелителя и осадила коней на почтительном расстоянии от повелителя. Джихангир, закрывшись ладонью от солнца, наблюдал за разворачивающейся битвой. Его многочисленные, как море, рати беспомощно топтались перед проломами стен. Одни воины, словно муравьи, медленно карабкались по лестницам, только для того, чтобы после короткого боя довольно быстро скатиться вниз. Другие воины толпились на краю рва, дожидаясь своей очереди. Дерзкий город никак не хотел сдаться, хотя шёл уже третий день осады.

Скука! Великий внук Потрясателя Вселенной не смог сдержать зевок. Во всех семи проломах стен творилось одно и то же. Всюду шла упорная рубка, конца которой не предвиделось. Чугунные ядра кончились, значит, увеличить количество проломов не удастся. Ядра можно будет собрать только после окончания осады, чтобы погрузив их на телеги, использовать для штурма следующего города. Хочешь-не хочешь, придётся ждать. Время и натиск рано или поздно решат дело.

Кыпчаки, гузы и тангуты лучше сражаются в поле. А вот китайцы и хоррезмийцы более приучены к штурму городов. Чем больше их погибнет, тем проще будет удерживать в повиновении их страны. Главное, чтоб не разбежались эти трусливые собаки. Если бежит один, казнить весь десяток, если бежит десяток, без всякой жалости казнить всю сотню. Только так! Власть держится на жестокости и страхе!

Мяса не жалко. Другое дело - время. Время не подвластно никому, даже хану! До весны надо успеть взять Новгород, Старую Ладогу, Орех и Копорье. Тогда весь Великий шёлковый путь от страны Чин, до самого Варяжского моря будет у его ног. Если же он замешкается, реки вскроются, и его великое войско, собранное с половины мира, окажется в западне, среди рек и болот. Начнётся голод, от тысяч гниющих трупов пойдёт зараза. Этого нельзя допустить.

По всем предварительным подсчётам город должен был пасть вчера. Ничего! Сегодня, в крайнем случае, завтра дерзкий город падёт! И тогда живые позавидуют мёртвым. Надо будет примерно покарать этих упрямых урусов. Тогда следующие города станут сговорчивее, и можно будет наверстать потраченное здесь время.

С новым сигналом рога Сурияр, уже в который раз сделал шаг вперёд и вступил в битву. Солнце клонилось к закату. Ратников оставалось всё меньше и меньше. Уже и справа от него и слева ратники пали, а ему всё везло, хотя был он не лучше и не сильнее других. Для чего-то богиня Макошь, которой Сурияр тайком от попов молился, никак не хотела обрезать его ниточку. Он рубил вражьи руки и головы весь обрызганный кровью. Но это была не его кровь. А новые рати всё лезли и лезли по лестницам. Иные же поганые рубили ступени в обледенелом откосе вала и карабкались без лестниц. Когда очередное тело скользило вниз по ледяному откосу, оно сбивало ещё нескольких карабкающихся. Те поднимались и лезли снова.

Вдруг икру правой ноги пронзила сильная боль. Это чьё-то копьё с крюком зацепило. Враг, узкоглазый с маленьким посиневшим от холода носом дёрнул за крюк. Гусляр не удержался на ногах и покатился вниз по откосу вала под ноги наступающим врагам.

Противник, не пожелавший выпустить своё оружие из рук, тоже сорвался с лестницы и покатился вслед за гусляром. Оба ударились о связку жердей, одну из тех, которыми был завален ров. Потом покатились кувырком по откосу насыпи по окоченевшим телам, прямо в ров, заваленный мертвецами, в который ещё ночью гусляр заглядывал с таким содроганием.

Но теперь страха не было. Некогда было бояться. Об одном гусляр жалел, что не сумел удержать добрый булатный меч, подаренный кузнецом. Едва только падение остановилось, Сурияр вскочил на ноги, сбросил с шеи подщитный ремень и ухватил щит обеими руками. Враг тоже вскочил, угрожая окровавленным копьём.

Некоторое время они дрались, Сурияр щитом, а ордынец копьём. Он всё пытался зацепить щит крюком, отклонить его и тут же ударить остриём.

Но враг оказался не очень хорошим воином, видимо, такой же мирный житель, как и сам Сурияр. В ров то и дело скатывались новые тела. Иные из этих тел оставались неподвижными, иные сразу вскакивали и снова карабкались на насыпь, другие корчились в агонии, издавая стоны. В этой кутерьме никому не было дела до двух людей, сцепившихся не на жизнь, а на смерть в заваленном трупами рву.

Наконец, копейный крюк глубоко завяз в щите Сурияра. Сурияр рванул щит и скользкое от крови древко вылетело из рук ордынца. Гусляр ударил щитом, надеясь прихлопнуть мелкого противника, словно муху. Но тот оказался юрким, как ящерица, он проскользнул гусляру за спину и захватил его шею локтевым сгибом на удушение.

Так они катались некоторое время по сплошному ковру тел. Иные тела были твёрдыми, закоченевшими на морозе, иные ещё мягкими и тёплыми.

Когда уже темнело в глазах от удушья, Сурияру всё же удалось вырваться из захвата. Ордынец вцепился зубами в руку гусляра. По подбородку поганого потекла кровь. Тут гусляр увидел, что у ордынца из-за пазухи торчит какой-то жёлтый предмет, который он в сумятице принял за рукоятку ножа.

Гусляр, не раздумывая схватил этот предмет и ударил недруга в грудь. Но предмет оказался не ножом, а какой-то палочкой из жёлтого дерева. От удара палочка сломалась, и в руках русского ратника остался только острый обломок. Гусляр тут же несколько раз воткнул эту острую щепку в шею недруга, а потом в глаз, и налёг всем весом, желая проломить стенку глазницы, чтобы пронзить мозг.

Кровь из шеи врага залила гусляру глаза, и он ничего не видел. Он только почувствовал, как кость проломилась, и его острая щепка легко провалилась в череп, как обмякло и перестало дёргаться тело.

Глава 6. Разноцветные огоньки

Раздались удары гонгов, и наступающие толпы отхлынули от разрушенных, но непокорённых стен города. Поганые отступили, волоча за собой раненых. Усталые ратники сошли с вала и повалились прямо в снег.

Только сейчас до кузнеца дошло, что Сурияра нигде нет. Напрасно он оглядывал ряды убитых, спрашивал окружающих, не видел ли кто гусляра. Все сочувственно пожимали плечами.

Сотник подозвал к себе Радима:

- Поднимай моих орлов и гони по избам. Неча на снегу валяться, застудятся ещё с горяча-то. После полуночи они сменят вас. А я пойду к князю. Буду подмоги просить. Вишь, людей-то почти не осталось. Если не приведу новых людей, завтра поутру сомнут нас поганые. И часа не продержимся.

- Эй, малыши, - крикнул он мальчишкам. - Хотя, какие вы малыши? Вы теперь ратники. Ну, вот, ступайте по домам. Завтра не приходите. Всё равно стрел больше нет, подносить нечего. Вот вам за верную службу.

Он вынул из-за пазухи горсть лесных орехов и, разделив её на две равные части вручил юным героям.

- Чтобы завтра я вас здесь не видел. - строго сказал он. - Попадёте под шальную стрелу, или затопчут ненароком. Так и сгинете ни за что. А нет, так я вас плёткой отхожу. Бегите!

Мальчишки ушли.

- Чего сотник говорит, будто стрел нет? - проворчал Славка по дороге к дому. - Гляди, вон их сколько!

Действительно, заборы, крыши домов, мостовые были утыканы множеством вражеских стрел. Длинные, тростниковые узким гранёным жалом , с четырех лепестковым оперением.

- Давай, как поедим, пойдём собирать! - заговорщически подмигнул Юрка.

- Мамка не пустит, - вздохнул Славка. - Давай притворимся, будто спим, а как все уснут, тихонько выйдем и насобираем. Я свечки возьму. Это на стене с огнём нельзя показываться. А в городе можно. Поганые нас из-за вала не заметят.

Юрка знал, что обманывать нехорошо. Но отродясь такого не бывало, чтобы посадские трусливее городских были.

- Идёт! - с деланной небрежностью ответил он.

Между тем лучники на стенах собирали стрелы во множестве застрявшие в тыне с наружной стороны.

Один лучник, бондарь Ермолай, обвязавшись вожжами вокруг пояса, выбрался на замковое бревно, которым колья тына пристёгнуты к стене в верхней части. Второй лучник, его брат Ярослав, страховал его за другой конец вожжи, перекинутой через тын, чтобы ненароком не сорвался.

Ермолай осторожно расшатывал вонзившиеся в тын вражьи стрелы и передавал их через бойницы своему брату. Дело было опасным. Кто знает, не затаился ли рядом вражеский стрелец? Но отважный ратник надеялся на ночную темень, на усталость противника и на авось, без которого на Руси отродясь ничего не делалось.

Вдруг изо рва до его слуха донёсся стон:

- Братцы, помогите!

Во рву кто-то из наших! - подумал Ермолай.

- Кто там? - спросил он.

- Свой я, раненый только, - донеслось изо рва.

Доложив Радиму, Ермолай спустился на вожжах по откосу вала и далее, по откосу вражеского примёта на самое дно крепостного рва. Там было темно. Свет луны не достигал дна, а брать с собой факел Ермолай побоялся. Ведь свет может привлечь внимание вражеских стрельцов.

- Эй!- позвал Ермолай.

- Здесь я, - отозвался Сурияр.

Придавленный трупами и потерявший много крови, он еле удерживался, чтобы не провалиться в пропасть небытия.

Ермолаю пришлось немало потрудиться, прежде, чем удалось высвободить товарища из-под мёртвых тел. Он обвязал гусляра вожжой под мышками и свистом подал знак ратникам, чтобы тянули. Потом и сам выбрался тем же способом.

Сурияра дотащили до ближайшей избы и положили на стол. Там уже лежало по лавкам множество раненых. Прикорнувшая было, хозяйка избы побежала за Евдохой. - Пальцы! Пальцы! - громко шептал Сурияр склонившейся над ним знахарке. - Не чую их! Зазнобил. Шут с ней, с ногой, ты мне первым делом пальцы ототри. Я ведь гусляр.

Знахарка принесла ведро снега со двора и оттёрла Сурияру пальцы.

- Болят? - спросила она.

- Ох, как болят, спасу нет!

- Это хорошо. Значит, отойдут. Вот они уже и порозовели.

- Спаси тебя Бог! - улыбнулся гусляр.

- Чем это тебя? - спросила Евдоха, осматривая большую синюю шишку на голове гусляра.

- Не помню. Может, упало что, может, стукнул кто-то.

Евдоха проткнула шишку ножом и выпустила из неё кровяной сгусток, потом перевязала чистой тряпицей. Потом наступила очередь ноги. Сапог пришлось разрезать. Из разреза хлынула красная от крови вода. Видно снег, набившийся в сапог, растаял. Так же пришлось разрезать и затвердевшие от смёрзшейся крови штаны.

- Ого! Кто это тебе так ногу-то разодрал? Целый клок выдрали ироды!

- Известно, кто! - прохрипел гусляр, корчась от боли. - Нехристи.

- На вот, возьми в зубы, - сказала Евдоха, подавая обёрнутое тряпицей веретено. - Будет больно, но не долго. Евдоха промыла рану и , запустив в неё пальцы принялась копаться. Гусляр чуть не взвыл.

- Вот, - показала она чёрный сгусток. - Кажись кусок портянки в рану попал.

Она второй раз промыла рану, залепила её жёваным хлебом, смешанным с паутиной, и наложила повязку.

Сурияра переложили на печь. Некоторое время он слушал, как боль в ноге и в примороженных пальцах медленно, неохотно отступает. Потом, измученный ужасами последних дней и согретый добрым жаром печи, провалился в чёрный бездонный сон.

Сотник обходил выстроившееся вдоль улицы пополнение. Лишь двадцать человек были ратниками, пришедшими с соседних участков стены, где не было проломов. Остальные - старики да дети. Мальчишки, ещё не служившие отроками.

"Нет. Не выдержат, - думал сотник. - Все завтра полягут. Но где взять других? Князь держит дружину в кулаке, чтобы вовремя поспеть на помощь туда, где поганые будут брать верх. Что толку удерживать врага в шести проломах, если в одном месте они ворвутся в град? Тогда всем конец. На дружину вся надежда".

Наконец, он рассудил, что надо сражаться с теми людьми, какие есть, а вслух сказал:

- Ну, что молодцы? Вы свежие, вполне крепкие. Мы и без вас два дня держались, а с вами подавно продержимся.

После этого он поделил своё воинство на десятки таким образом, чтобы в каждый десяток входило хотя бы по два-три ратника уже испытанных в деле. Эти двое должны были обучить новичков держать строй и смыкать щиты.

За ночь удалось разобрать на брёвна ещё две разрушенных ядрами избы. Брёвна затащили на вал и закрепили верёвками. Смену отрядов сотник провёл за час до рассвета, чтобы люди, стоявшие на страже вторую половину ночи, успели к началу приступа поесть и согреться.

Никодим со своими постояльцами сидели за столом, молча ели, вспоминая гусляра, павшего во вчерашнем бою. Вдруг в избу вошел соседский мальчишка.

- Хлеб, да соль вам, православные, - сказал он, степенно осеняя себя крестным знамением.

- И тебе здравия. Чего тебе, малой? - спросил скорняк.

- В нашей избе гусляр раненый лежит, он послал меня гусли принесть.

- Живой? - воскликнул кузнец Микула.

Вся компания живо вскочила из-за стола и, разобрав оружие, без которого теперь не делали и шагу, бросились за мальцом, принесшим такую добрую весть.

То-то было радости, когда друзья с шумом и грохотом ввалились в чужую избу и, побросав у порога щиты, принялись обнимать чудесно спасшегося товарища.

- Живой! Давай, рассказывай, как тебя угораздило?

- Погодите, братцы, - отвечал гусляр. - Вы мне прежде всего скажите, вот вы на страже после полуночи стояли?

- Конечно, стояли!

- А Чигирь-звезду видели?

- Да видели её проклятую, тебе-то на что.

- А флейту слышали?

- Какую ещё флейту?

- Ну, дудочка такая, вроде жалейки. Она каждую ночь тихонько играла в неприятельском стане. Каждый раз при восходе звезды играть начинала.

Друзья удивлённо переглянулись.

- Я вроде не слыхал, - недоумённо развёл руками кузнец. - А тебе-то на что?

- А вы не слыхали? - гусляр с затаённой надеждой смотрел то на Харитона, то на Никодима.

Никодим пожал плечами, а Харитон сказал:

- Верно ты говоришь. Я в прошлые две ночи я будто слышал дудку, но в эту ночь её не было.

- Точно ли?

- Точно, - кивнул Харитон. - Я верно приметил. Дудки в эту ночь не было.

Гусляр вдруг закрыл лицо руками и замотал головой , шепча:

- Почему я? Почему я?

- Ты чего? - удивился Никодим.

- Ничего, - ответил гусляр. - Голова болит. Зашибли меня.

- Э, друже, - вмешался кузнец, - у тебя наверное мозги свихнулись. Мне один знахарь сказывал, что можно их на место поставить. Допустим, ежели тебя в лоб стукнули, надо по затылку вдарить. Ежели слева саданули, надо справа двинуть. Вот мозги и вправятся.

- А это точно знахарь был? - усомнился Никодим.

- Точно! Только надо это сразу делать, пока мозги неправильно не приросли. Даже в святом писании сказано, ежели тебя по правой скуле двинули, надо по левой засадить!

- А может, лучше сначала с Евдохой посоветуемся? - робко возразил гусляр.

- Нет, - решительно сказал Никодим. - Когда по башке двинут, первым делом надо шею промять хорошенько, чтобы хребет поправить. Это уж самое верное средство.

- Ну, вот, - вздохнул гусляр, - кузнец советует молотом вдарить, кожемяка - промять, а ты Харитон огородник. Что присоветуешь? Поливать почаще?

- А что? - пожал плечами Харитон. - Мне от похмелья завсегда ведро воды на голову помогает. Я конечно не лекарь, но так мыслю. Капуста, она ведь неспроста на голову похожа. Стало быть, есть между этими предметами какая-то родственная связь. А капуста, всем известно, воду очень любит, да и голове вода никогда не вредила. Только капуста тёплую воду любит, а голова студёную. Всего-то и разницы.

Всё это Харитон сказал со своей обычной серьёзной угрюмостью. Чем вызвал громкий смех не только у товарищей, но и у раненых. Хоть смеяться некоторым из них было очень больно.

- Ой, дюжину щук тебе в портки! - простонал один из увечных. - У меня рёбра переломаны, а ты смешишь меня! Креста на тебе нет!

- Чего к увечному пристали? - вмешалась хозяйка. - Морок у него. Он про эту дудку всю ночь чего-то бормотал. Ушибли его, вот и бормочет. Бог даст, выходим. Дайте ему спокою. Евдоха строго наказывала, чтобы покой был.

- Гусляр я. О чём гусляру бредить, как не о музыке. Гусли-то принесли?

- А как же? Вот оне!

- Давайте их сюда! Мне от головы всегда рассол и гусли помогали.

Гусляр вынул из чехла гусли, любовно огладил их, пробежался по струнам, поправил колки. Распухшие пальцы гнулись хуже, чем раньше, но слушались.

- Дозвольте братья вас музыкой распотешить. С музыкой-то и раны быстрее заживают, и помирать легче.

Гусляр тронул струны и завёл старый гимн о сече на Трояновых валах. Как прадеды за Русь бились, за братьев своих даков, против ромского царя Трояна и его бесчисленных ратей.

Плавный напев разливался привольно, неспешно и могуче, словно Волга в половодье. Раненые затихли. Затих даже мужик, раненый в живот, который стонал всю ночь. А потом раненые начали подпевать. Сначала тихо, потом всё громче. Волны музыки накатывались, наполняя избу силой и волей к жизни, гордостью за славных предков, которые не склонились перед железными ратями Рима. Уходили боли и усталость. Приходили спокойствие и решимость.

Тут тревожный набатный звон прервал гусляра. Мужики разом встали с лавок, коротко попрощались и, разобрав сложенное оружие, вышли из горницы.

Пригнувшись и укрывшись щитами, ратники затаились на внутреннем откосе вала. Главная хитрость была в том, чтобы занять гребень вала на миг раньше врагов. Тогда вражьи стрельцы не рискнут стрелять, опасаясь поранить своих.

Вот уже стрельцы на стенах защёлкали луками. Это означало, что враг подошёл на расстояние верного выстрела. Вот припавший к бойнице сотник поднял свою сверкающую булаву. Это значило, что надо приготовиться.

Вот он ударил булавой по своему звонкому стальному щиту. И ратники с криками "Ура" высыпали на вал.

- Руби! И собранные за ночь брёвна покатились под откос, сметая атакующую толпу. Досталось и толпе скопившейся на примёте. Они стояли так густо, что уклониться от падающих брёвен не было никакой возможности.

С четверть часа после этого враги не могли пойти на приступ, надо было связать между собой поломанные лестницы. Ратники в это время наглухо закрывшись щитами, принимали дождь стрел. Прикрывались скверно. Сквозь щели проникло несколько стрел, и трое мальчишек распростёрлось на валу. Свои из задних рядов оттащили их в тыл, предоставив заботам Евдохи и её учениц.

Но вот лестницы были исправлены, и снова началась сеча. Дрались стойко, как всегда, но потерь было больше. Трудно было старикам и мальчишкам выстоять против воинов. Сотник, наблюдая со стены, заметил страх и сомнение на лицах мальчишек и горькое отчаянье в чертах стариков.

- Радим, замени меня! - крикнул Сотник. С этими словами он сошёл со стены и протиснулся в первый ряд. Только одно средство могло теперь придать стойкости воинам - встать впереди. Но если он погибнет, русская рать дрогнет. Ничего. Ещё остаётся Радим. Парень решительный, заменит. Главное, чтобы сам раньше времени не сгинул.

Сотник бился расчётливо - ранил в руку, потом только пугал врага ложными выпадами. Раненый не мог наступать, но и отступить не мог. Это было невозможно, ведь вся лестница позади него была занята другими воинами. Движение останавливалось до тех пор, пока обескровленный враг не срывался вниз. Тогда всё повторялось сначала.

Главное - тянуть время.

Вот кто-то из старцев оступился и заскользил вниз по ледяной корке под ноги врагам. Его тут же изрубили в куски.

День тянулся невозможно медленно, а сотникова рать таяла на удивление быстро. "Нет, не выстоим сегодня", - подумал сотник. - Победить сегодня невозможно, но можно с честью умереть Главное, сделать это как можно позднее. Тянуть время, тянуть время.

Будучи самым выносливым, сотник всё же нуждался в отдыхе. И вот, уже когда солнце склонялось к закату, он отошёл в тыл. Освободив до боли уставшую шею от подщитного ремня, он упал на колени и умылся снегом. Жадно выпив ковш тёплой воды, которую вёдрами подносили бабы, он вдруг услышал, как шум на валу усилился. Обернувшись, он увидел, что остатки его рати почти кувырком посыпались с вала. А над валом поднимаются ордынские шеломы, увенчанные пучками чёрного конского волоса.

Оборона рухнула.

Схватив щит и меч, сотник бросился вперёд, навстречу бегущим.

- За мной! - крикнул он.

И налетев на первого ордынца, всей тяжестию тела сшиб его наземь и широким взмахом меча перерубил ему ногу. Несколько других ордынцев, бежавших следом за первым, остановились и, ощетинившись мечами и копьями, стали осторожно обходить сотника с боков.

Но небольшая передышка, которую сотник даровал своим ратникам, позволила им остановиться и снова обратить своё оружие против врага. Дружно навалившись, они сначала даже на несколько шагов потеснили ордынцев, Но на помощь ворвавшимся лезли новые и новые нукеры.

Щиты сшиблись со щитами, в узкой улице возникла страшная давка. Большая масса врагов медленно выдавливала ратников в сторону площади. На сторожевой башне надсадно звонил колокол, требуя подмоги. Лучники на стене обернулись и стреляли неприятелю в затылки. По густой толпе с близкого расстояния промахнуться было невозможно, но толчея была так велика, что мёртвые тела с торчащими стрелами долго не могли упасть, лишь медленно тонули в уносившей их толпе.

Сотник, сражавшийся впереди всех, мог только молотить рукоятью меча по шлемам. Сзади напирали свои, спереди - чужие. Правый бок обожгло, видно, кто-то из врагов пырнул его ножом. Чья-то сабля ударилась о шелом и соскользнула на плечо, разрубив кольчужную бармицу и толстый кожух. Левая рука предательски ослабла. Теперь уже не она держала щит, а щит, подвешенный на ремне, держал руку.

Вдруг сквозь рёв битвы раздался топот и бряцание стали где-то позади, потом громовое "Ура!" "Слава Богу, наши"! - пронеслось у него в голове. Вскоре второе ура раздалось у неприятеля в тылу. Это ещё две сотни обошли врагов вдоль стены и отрезали от пролома.

С обеих сторон в улицу вползала река блестящих кольчуг и алых еловцов на островерхих шеломах. Часть подоспевших дружинников встала на валу, отсекая подход новых врагов. Другие же обратили мечи против тех, кто ворвался в пролом. Враги, а их ворвалось в город около двух сотен, быстро ложились один на другого под ударами русских мечей.

Сотнику ещё раз обожгло правый бок. На глаза стала наползать мутная бледная пелена, голова кружилась. Он, ничего не видя, ещё нанёс несколько ударов рукоятью меча. Кажется, попал кому-то в зубы. Потом картина вдруг прояснилась, но битва происходила уже где-то далеко внизу. С удивлением сотник смотрел в удалявшееся тесное ущелье улицы, где продолжала кипеть битва, где люди кричали, хрипели, булькали кровью из рассечённых шей, скалились, как дикие звери, неистово размахивали саблями.

"Так вот она какая - смерть! - подумал сотник - Слава Богу, поганых мы сегодня отбили. Но Радим! Как он теперь будет управляться без меня"?

Сотник хотел посмотреть на свои руки, и не увидел их. Оглядевшись по сторонам, он обратил внимание, что вместе с ним, навстречу падающим снежинкам, поднимается к небу множество разноцветных огоньков, синих, голубых, изумрудно зелёных, малиновых, золотистых, ослепительно белых.

Глава 7. Бабий день

Наконец-то гонги во вражеском лагере пробили отбой, и орда отошла в свой стан. Мягкий пушистый снег ложился на город, на ледяные валы, на лица мертвецов. Евдоха с помощницами бродила между ранеными и убитыми. Старая травница переходила от тела к телу, осматривала рану и кивала одной из своих подручных, чтобы те делали перевязку. Некоторых раненых она перевязывала лично. Взглянув на иных, она просто опускала глаза и переходила дальше. Мёртвым она закрывала веки.

Осмотрев раны одного молодого ратника, Евдоха кивнула Сурьяне, но та стояла, словно окаменев.

- Промой и перевяжи, - сказала травница.

Но Сурьяна продолжала стоять, уставившись на крепкого мужика с прорубленной грудью. Мужик тяжело дышал, закатив к небу невидящие глаза.

- Сурьяна? - травница тронула девушку за рукав.

И вдруг девушка разрыдалась и упала на снег рядом с раненым. Лицо старой травницы дрогнуло, она подозвала другую помощницу, и продолжила осмотр увечных. А Сурьяна всё сидела, прижав к груди голову умирающего. Слёзы текли по её подурневшему лицу.

- Сурьянушка, - Никодим тронул девушку за плечо, она не заметила.

- Не тронь её, - тихо сказал Харитон. - Пусть с отцом попрощается.

Вдоль улицы, заваленной телами, шёл поп, размахивая кадилом. Он скороговоркой бормотал слова заупокойной молитвы, но от частого употребления давно уже перестал понимать смысл этих страшных слов.

К попу подбежала какая-то обезумевшая баба, схватила священника за бороду.

- Где твой Бог? - закричала она, потрясая святого отца.

- За грехи наши тяжкие, - ответил священник, не делая никаких попыток освободиться.

- За какие грехи? - заорала баба, и задала святому отцу такую звонкую затрещину, что аж скуфья слетела с его головы и упала в окровавленный снег. - Ты посмотри, что творится! Есть у него сердце, у твоего Бога?

- А кто идолам требы ставил? А кто тайком под рубахой вышитые пояски носил? - так же монотонно ответил священник. - Кто навьям горячую воду и веники в бане оставлял? Кто на божнице за иконами идолов прятал? Кто Велесу несжатую жмень пшеницы в поле оставлял? Кто в овинах Симарглу требы ставил? Кто куриного бога в хлевах вешал? Кто подковы над дверью прибивал, на счастье? Думаете, я не вижу вашего бесам служения? Чего я не вижу, то Бог видит. Вот и осерчал Боженька, наслал на Русь племя нечестивое.

Баба упала в снег, молотя руками по мостовой, а священник снова надел на голову скуфейку и пошёл дальше, помахивая кадилом и механически бормоча слова погребальной молитвы.

- Вот. - Харитон протянул Радиму булаву.

- Чего? - непонимающе оглянулся Радим.

- Булава. Ты теперь сотник, тебе и носить её.

- Я не могу быть сотником! Я не боярин и даже не гридень. Я кметь. Мне только десятком командовать.

- Так нас десяток и остался. В самый раз по тебе.

- Кем командовать? - закричал Радим, всё же принимая булаву.

- Так нами, - ответил Харитон. - Ты помощник сотника. Когда его нет, ты замещаешь. Давай, командуй, не гоже от работы увиливать.

- Эй, кто жив, становись. - крикнул Радим, вертя в руках увесистую булаву. Ратники построились вдоль вала. Всего их оказалось девятнадцать человек. Все до единого имели лёгкие раны.

"Со мной как раз двадцать будет, - подумал Радим, - встанем в одну шеренгу, и первым же натиском нас сомнут.

Странно было Радиму, что бородатые мужики смотрят на него, безусого юнца, и ждут от него мудрых приказаний.

Да и какая мудрость тут поможет? Двадцать человек против сотни тысяч, если на глазок прикинуть, а то и больше.

- Первая стража, по домам! - подал команду Радим.

"Как бы мало нас ни было, а спать хоть немного надо", - подумал он.

Харитон с Никодимом взяли под руки Сурьяну. Она всю дорогу молчала, уставя пустой взор перед собой. На пороге их никто не встретил. Войдя в избу, они увидели, что все женщины, стоят вокруг стола, и даже не обернулись на вошедших.

С нехорошим предчувствием Никодим подошёл ближе. На лавке под образами лежал Славка. Руки его были сложены на груди, а глаза закрыты, черты лица заострились. На шее чернела маленькая ранка.

- Мы, мы, - всхлипывал в углу Юрка, - мы стре лы со би рали. Другие ре бя та тоже собира ли. Что мы ху же их что ли?

- Вот и собрали... - вздохнула мать.

Никодим подошёл к Юрке, прижал его к груди, заплакал и принялся гладить по волосам.

- Ты, Юра не плачь, - говорил он, глотая комки боли. - Всему граду теперь беда пришла, да и всей Руси беда.

Юрка уткнувшись мокрой мордашкой в грудь Никодима в голос разрыдался. Никодим несколько раз открывал рот, чтобы сказать мальчику о смерти его отца, и не мог.

- А где Микула? - встревоженно спросила вдруг Марья, Юркина мать.

Никто не ответил. Глянув на окаменевшее лицо дочери, она громко вскрикнула и выбежала из избы.

- Сегодня мы опять их отбили, - угрюмо сказал Харитон, - но мало нас осталось.

Никодим откупорил баклагу с медовухой. Выпили, закусили солёными грибами, похлебали щей.

- Надо Марью поискать, - сказал Харитон, поднимаясь. - Без шубы выскочила. Замёрзнет ещё.

- Сидите, дядя Харитон, - остановила его Сурьяна. - Я сама маманю приведу, а вы спите, вам скоро на стражу заступать.

Глаза девушки просохли. Теперь в них горела сухая злая лихорадка. Быстро одевшись, она выскочила в тёмные сени.

Мужики не стали спорить. Страшная усталость свалила их в богатырский сон.

После полуночи они снова стояли на страже, приплясывая на крепком морозце. Снег сильно скрипел под ногами, что предвещало большие холода. Хвостатая звезда светила ярче луны, затмевая все ближние к ней звёзды. Ярко пылала тысячами костров равнина вокруг города. Вся прошлая жизнь проходила перед глазами Никодима. Он вспомнил детство, женитьбу, друзей и родню, четверых своих детей, умерших от оспы. Грядущая смерть уже не пугала, не вызывала гнева. Просто было немного грустно расставаться с этой землёй, с полюбившейся избой, с женой. Вот уж не думал Никодим, что переживёт своего последнего сына. Славка, славка! Как же его угораздило? А может, и лучше, что он умер быстро? Не дал Бог, чтоб его ордынцы замучили. Эта ночь, судя по всему, в его жизни последняя.

Никодим с удовольствием вдыхал морозный воздух, впитывал звёздный свет. Иногда он всматривался в таинственную Чигирь-угорь, ярко горевшую на небе. Теперь она была уже не лучистая, как прочие звёзды, а круглая и ослепительно белая. Её чуть изогнутый хвост расширялся, к концу, как у Жар-птицы, какой её изображают на прялках.

- Кто ты? Из какой неведомой бездны пришла ты к нам? И зачем пришла? Ты ли принесла нам беду на своём хвосте, или пыталась нас остеречь, спасти?

Хвостатая звезда загадочно молчала, изливая на обречённый град ровный мертвенный свет.

Утро приближалось с беспощадной неотвратимостью. Восточный край неба посерел. Одна за другой таяли звёзды. Не дожидаясь колокола начала подтягиваться к пролому вторая стража. Ратники обнимались на прощание. Некоторые менялись крестами, становясь после этого крестовыми братьями. Поменялись крестами и Харитон с Никодимом. Обнялись, трижды поцеловались.

Радим приказал первой страже идти по домам - есть греться и быстро возвращаться. Вражеский стан тоже потихоньку просыпался.

Жена Никодима, Умила, была молчалива и скорбна. Она поставила на стол горшок с жарким. Это оказалась тушёная телятина с грибами и кореньями, щедро сдобренная сметаною. Рядом на блюде красовалась горка румяных блинов.

Телятина была для начала зимы обычным кушаньем. Телят всегда кололи в начале зимы, чтобы не тратить на них сено. Только в прежние годы телятину всячески экономили, стараясь растянуть на долгое время. Но теперь уже не было смысла экономить.

Одеваясь, ратники с удивлением заметили, что и бабы, все трое, тоже натягивают кожухи, обматывают головы тёплыми шалями.

- А вы куда? - спросил Никодим. - Не время сейчас на улице вертеться. Много стрел перелетают через тын, а дальше, на кого Бог пошлёт. Пропадёте, как Славушка наш.

- Дело есть, - сухо ответила Марья.

Подойдя к валу, друзья с удивлением увидели, что там собралось довольно много баб. Они деловито копались на месте вчерашнего побоища, добывая из-под снега мечи, копья и сабли.

- Куда вы дуры лезете? - кричал обескураженный Радим.

- Тебя, дитятко, забыли спросить! - отвечала толстая купчиха Степанида, известная на всю Рязань своим ядовитым языком и склочным нравом.

- Так побьют же вас! - Радим чуть не плакал. - Я здесь главным поставлен над воями.

- Вот воями и командуй, а к нам не лезь, - отвечала Степанида, примеряя добытый из сугроба ордынский шелом.

- Ну, что за строптивый народ, эти бабы! - воскликнул Радим.

Подошедшая Евдоха тихо сказала:

- Женщины не хотят отдавать себя на поругание. Слишком уж большая рать у Батыя. Рязанским бабам всех не ублажить, здоровья не хватит. Ты что ли их защитишь?

- Ты Радим, не гони их. Всё равно не уйдут, - вмешался Харитон. - Жаль их, конечно. Да чего уж там? Так и этак пропадать. А Бог даст, продержимся до подмоги. Князь Георгий, может, уж близко.

- Мудрый не плюёт против ветра, - добавил Никодим. - Разве бабу переупрямишь?

- Да ты посмотри, как они щиты то надели! - возмущался Радим. - Смотреть противно! Пряжка же есть! Неужели не хватает ума по росту себе подщитный ремень укоротить?

- Вот и поможем им, - подмигнул скорняк.

- Эй, молодка, чего ремень подщитный не укоротишь? Пряжка на нём для чего? Рукоять должна быть на уровне пупка, а не на лобке. Не то место бережёшь, красавица!

- А ты синеглазая чего призадумалась? Не можешь понять, где тут рукоять, и для чего все эти ремешки? Нету здесь рукояти. Это тебе достался мурманский щит. Он к локтю крепится. Просунь ручку под эти два скрещенных ремешка, а за два коротких, стяжки называются, возьмись рукой. Вот умница! Неудобно? У тебя рука короче, чему Гаврилы была. Сейчас, я отпущу локтевые ремни подлиннее.

- Куда? - Евдоха схватила Сурьяну за руку.

- Пусти, я за отца поквитаться должна!

- Должна? А мне кто помогать будет? Я три дня на тебя - дурёху потратила! Учила тебя, учила. Мне ведь быстрее самой было сделать, чем вам объяснить. Твоя учёба кровью люда рязанского оплачена была. Теперь ты уйдёшь, мне другую неумеху руко-крюкую воспитывать? Положи меч. Мстить надо на холодную голову. Не беспокойся, орда большая, тебе тоже хватит.

Вскоре грохот барабанов возвестил о начале нового приступа. Бабы шумною нестройною толпой высыпали на вал.

- Куда? - кричал Радим. - без команды не соваться! Стрелами побьют!

Налетевший град стрел тут же подтвердил его правоту. Несколько воительниц упали. Толпа с визгом откатила назад.

- Стоять! - кричал Радим. - Как скомандую, тогда уже не мешкайте!

Радим взобрался на стену и припал к бойнице. Уже слышался грохот приставляемых лестниц.

- Вперёд!

Мужчины первыми подали пример и с криком "Ура" взбежали на вал. Бабы толпой ломанулись за ними.

- Не напирать! - орал Харитон. - Своих столкнёте, дуры. Стойте и ждите своей очереди.

И снова закипел бой. Бабы дрались безо всякого порядку, но яростно, и беспощадно. С сердцем. Мстили ордынцам за погубленных мужей и за пока ещё живых детей. Мстили за себя, за свой род, который должен будет скоро оборваться.

Многие гибли. Гибли глупо, бесполезно, но и в мыслях ни у кого не было отступить. Всяк знает, медведица, когда с детёнышем, опаснее матёрого медведя. У неё хоть когти короче, да злости больше.

Бой продолжался час за часом, но волны атакующих снова и снова откатывались.

Бату Хан въехал на холм, что возвышался на правом берегу Оки. Некоторое время он наблюдал за битвой, покусывая плеть. Это был дурной знак. Когда джихангир грызёт плеть, лучше с прошениями к нему не подходить. Свита старалась держаться на почтительном расстоянии.

- Это женщины? - наконец, спросил джихангир.

- Похоже на то, повелитель, - ответил одноглазый Субудэй.

- Но почему мои нукеры до сих пор не опрокинули их?

- Субудэй замешкался, не зная, что сказать.

- Да простит меня великий хан! - пришёл на выручку Субудэю, советник Елю Чу Цай. - Эти женщины потомки древнего племени амазонок, ранее проживавших в этих землях. Они свирепы и сильны, как мужчины. Нет ничего удивительного, что пользуясь преимуществом обороны, они некоторое время могут сдерживать натиск твоих победоносных войск, повелитель.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что мои советники вдвое занизили численность урусов, не посчитав их женщин?

- Разведка не моё дело. Я всего лишь учёный и механик, - с поклоном ответил Елю Чу Цай. - Мои баллисты разрушили стены, как я и обещал. Мои пороховые ракеты позволили обстреливать город с безопасного расстояния. Я свои обещания выполнил. Если хочешь, можно испытать пороховые сосуды. Мы забросим их в город с помощью баллист. Они разорвутся со страшным грохотом и огнём. Возможно, они посеют панику среди урусов.

- Нет, это лишнее, - отрезал хан. - Не будем тратить наше тайное оружие на этот обескровленный полумёртвый город!

- В таком случае, я сделал всё, что было в моих силах. Теперь дело за воинами. Они уже покорили полмира. То же будет и здесь. Нужно сохранять спокойствие и ждать.

Опять ждать! Бату Хана передёрнуло. Все только и говорят: Ждать, ждать, ждать! Как сговорились. А чем кормить эту огромную армию, во время ожидания? Об этом мудрые умники, конечно, не думают. А как передвигаться, если реки оттают и из удобных ровных дорог превратятся в непроходимые преграды, забитые плавучими льдами? Священный Правитель, царственный дед Бату Хана, всегда побеждал благодаря своей стремительности. Как эти ослы не могут понять, что время это главная причина побед и поражений? В схватке побеждает тот, кто быстрее!

- Эй, кто там? Посыльного ко мне! - крикнул Бату Хан.

Посыльный, соскочив с коня, распростёрся перед ханом.

- Разыщи командира штурмовой колонны. Скажи, что я требую его к себе!

- Слушаю и повинуюсь, повелитель, - ответил посыльный и, вскочив на коня, галопом помчался исполнять приказание.

Не прошло и четверти часа, как тысячник Кутулуг-Темир пал ниц перед джихангиром.

- Почему город до сих пор не взят? - вкрадчиво спросил Бату-Хан.

- Поверь, повелитель, мы прилагаем все усилия.

- Но перед тобой женщины! Ты хочешь сказать, что мои нукеры слабее женщин?

- Нет, повелитель, твои нукеры сильны и искусны. Они выполнят твоё приказание, но на это потребуется некоторое время.

- Время! - Бату Хан до боли стиснул в кулаке рукоять плети. И этот о том же! Время - единственное, над чем Хан не имеет власти.

- Город должен был пасть на второй день! - воскликнул Бату. - Баллисты расчистили вам путь за один день. Но вот уже идёт пятый день осады, а вы до сих пор беспомощно топчетесь в проломах! И сколько же ещё тебе надо времени?

- Сегодня до заката мы ворвёмся в Рязань, повелитель. Клянусь тебе.

- Уж постарайся. Но если ты окажешься слабее этих баб, то и место займёшь по заслугам. Я велю тебя оскопить и отдать рабыням. Будешь до конца дней своих кизяк для костров собирать и котлы чистить! Иди!

- Слушаюсь и повинуюсь! - Тысячник, кланяясь, попятился.

Хлестнув коня, Бату Хан помчался к следующему пролому. Свита, громыхая позолоченными латами, последовала за ним.

А битва на валу разгоралась всё сильнее. Марья, вдова кузнеца, сражалась зло и отчаянно. Рубила пальцы, вминала шеломы, сбивала мохнатые шапки с бритых голов. Многих ордынцев она отправила в ров, переполненный трупами. И отступила только тогда, когда сломался меч. Остриё, вершка два, отломилось при очередном сильном ударе, да так и застряло в черепе ордынца.

Спустившись с вала, она подобрала первую попавшуюся саблю, которых много валялось на месте вчерашнего побоища, и вернулась к пролому.

Купчиха Степанида сражалась без щита. Могучую грудь её защищал юшман, снятый ею с мёртвого гридня. Это был наполовину кольчужный, наполовину пластинчатый доспех, застёгивающийся пряжками спереди, словно кафтан. Еле удалось стянуть застёжки на груди дородной богатырши. Оружием ей служил тяжёлый двуручный меч, самый большой, какой нашёлся в грудах разбросанного по улицам оружия. Со свистом и грохотом она обрушивала тяжёлый клинок на ордынцев. Кого рубила, кого просто сшибала с лестниц. Брызги крови от её меча летели далеко, ложась длинными кривыми строчками на ещё чистый, выпавший накануне снежок.

Но недолго билась богатырша. Ордынское копьё с чёрным волосяным султаном пробило её могучую грудь. Словно башня, рухнула Степанида и покатилась по откосу, сшибши с лестниц с полдюжины степных удальцов. Она упала на самое дно рва, но сумела ещё подняться, вырвать из своей груди копьё и пригвоздить им к земле ещё одного, упавшего рядом ордынца. Только после этого свалилась она на тело своего последнего врага и навсегда затихла.

Никодим и Умила бились рядом, плечом к плечу.

- За Славку! - выкрикивала Умила каждый раз, когда ей удавалось отправить недруга вниз.

- Эй, муженёк, не отставай, - подзадоривала она Никодима. - Это тебе не дратву сучить! Это как бельё вальком выколачивать.

- Сама не отстань! - отвечал ей скорняк, отправляя к предкам очередного нукера.

Но тут зацепил Умилу за плечо копейный крюк. С криком покатилась она с вала. Не раздумывая, Никодим прыгнул вслед за нею. Съехал он на заднице по ледяному откосу, прямо под ноги, рубившим жену ордынцам. Там он храбро бился один против многих, и пал на тело своей жены весь изрубленный. И кровь их смешалась, как издревле смешивали свою кровь русичи перед клятвой. Так и отправились они вместе в неведомый путь, не разлучённые даже смертью.

Во второй раз поднялась на вал Марья, вдова кузнеца Микулы. Снова она храбро рубила лютых недругов. И снова сломала клинок. Сталь налетела на сталь. Сверкнули искры. На вражьем клинке осталась глубокая щербина, а Марьин клинок разлетелся осколками. Но она, не сробев, всадила в горло врагу оставшийся обломок. Так и покатился он в груду тел с торчащей из шеи рукоятью.

Снова Марья пошла рыться в кучах оружия, приговаривая:

- Что за мечи нынче куют? Мой-то Микула не чета другим был, добрые клинки ковал!

Уже заполдень пал хмурый Харитон. Вражья сабля рассекла ему край шелома и лоб. Упал он, как пьяный на брашно. Но бабы не дали ему сгинуть, оттащили в тыл, перевязали и уложили в той же избе, где лежал раненый Сурияр.

По сигналу барабанов, всё новые толпы врагов устремлялись на приступ, но бабы стояли крепко. Один только раз ордынскому удальцу удалось взобраться на вал. Это был узкоглазый багатур с жидкими усиками и длинной чёрной косицей, свисавшей из-под шелома. Ловкий и вёрткий, он ускользнул от всех ударов, что обрушили на него бабы, взобрался на вал и за краткий миг порубал четверых защитниц.

Это увидел Радим, бившийся неизменно впереди. Промедли он хотя бы миг, и поганые сбросили бы защитников с вала.

Но Радим не растерялся - смело бросился он на вражьего воина. Сабля врага мелькала так быстро, что невозможно было её увидеть. Радим не заметил удара. Кривой, невидимый и непонятный удар сабли вошёл ему под ребро, пронзил кольчугу и проник глубоко в утробу. Всё, что мог сделать Радим, это крепко обнять недруга за плечи и повиснуть на нём.

Тут подоспела Марья, вернувшаяся с новым мечом. Ударив сзади, перерубила она шейный хребет ордынскому удальцу. Только косица отлетела и повисла на крюке одной из осадных лестниц.

Так и покатились Радим с убитым ордынцем вниз, не разжимая объятий, под ноги наступающим толпам.

Славный выдался денёк! Жаль рассказать о нём будет некому...

Уже солнце клонилось к закату, когда шальная стрела достала бабку Евдоху. Стрела упала сверху и вошла старой травнице под ключицу.

- Отвар кончается! Что делать? - крикнула ей Сурьяна. Глядь, а Евдоха лежит со стрелой в груди.

- Работай! - прохрипела лекарка, закашлялась кровавой пеной и отошла.

- Тётя Сурьяна, - крикнула подбежавшая девчонка. Помоги! У Дарьи кровь никак не останавливается! Третью повязку промочила!

И Сурьяна побежала к умирающей Дарье, только успев подивиться, что сверстницы, с которыми она ещё на прошлой неделе беззаботно закидывала парней снежками, зовут её тётей, и безоговорочно признали за старшую.

Третий клинок Марье поломать было, видно, не суждено. Достало-таки её вражье копьё. Меч выпал из её натруженной руки и, гремя покатился по откосу. Чьи-то руки подхватили Марью за руки и поволокли в тыл.

Когда Сурьяна склонилась над матерью, та, корчась от страшной боли, сказала ей:

- Теперь ты старшая в семье. Юрку построже держи, а Машку одевай потеплее, хворая она, вечно из соплей не вылазит. На тебя вся надёжа. Не знаю, как, но попытайся спасти их. Ох, как же нутро горит! Про Мишу узнай, может, жив ещё. Колечко моё золотое, ты знаешь, где прячу, красу с височными подвесками серебряную, что тебе на свадьбу готовила спрячь, зарой где-нибудь. Авось не найдут поганые. Ох! Зачем же так больно-то?

- Не сумлевайтесь, матушка, я всё исполню, - глотая слёзы, обещала Сурьяна.

- Первым делом Машку проверь. Чиста ли, накормлена ли. Юрка та ещё нянька, недосмотрит! Рыжуху подоить не забудь. Поди, мается недоеная-то! Спать хочется. Потеплело будто.

Слова матери становились всё более путанными и медленными. Руки всё холодели. Быстро отошла она. Видать, кровяную жилу злодеи пробили. А другие-то по три дня от болей мучились. Повезло...

Закат ещё горел, когда удары гонгов отозвали остатки штурмующих сотен назад в лагерь. Незримая богиня Мара устало опустила свой окровавленный серп. Человек урожай по осени собирает, а смерть во всякую пору при работе. Но и ей порой отдых нужен.

- Стойте! Стоять! - заорал Кутулуг Темир, размахивая плетью.

Усталые нукеры остановились, изподлобья глядя на своего тысячника. От бывшей тысячи в строю оставалось не более двух сотен.

- Я знаю, что вы думаете, дети шелудивой собаки, - воскликнул тысячник, оглядывая нестройную толпу измученных воинов. - Вы думаете, что я бросил вас на убой, а сам сижу в тылу, угрожая вам всяческими карами! Я не трус. Я о вас дураках забочусь. Просто, если бы я пал, вы бы сразу драпанули, и хан казнил бы всю тысячу без остатка. Но вы правы, я привёл вас сюда умирать. И теперь я должен показать вам, как это делается. Смотрите же!

С этими словами Кутулуг Темир спрыгнул с коня и отшвырнул уже не нужную ему плеть. Он обнажил саблю, рукоять которой была украшена персидской бирюзой, и один пошёл в сторону города.

Нукеры молча наблюдали за своим тысяченачальником.

Кутулуг Темир быстро шёл к залитому кровью валу, поблескивая лезвием сабли в закатных лучах.

Что-же? Он не выполнил обещание, данное хану. Теперь хан должен выполнить своё. Но у храбреца всегда есть достойный выход!

- Гляди, - сказал брату Ярослав. - Ещё один супостат идёт!

- Вижу, - ответил Ермолай. - Может, переговорщик?

- Да где это видано, чтобы переговорщик шёл с обнажённой саблей? - усомнился Ярослав.

- Тогда, давай подстрелим его.

Оба лучника натянули тетивы и прицелились. Первым полетела стрела Ярослава. Звякнув о пластины панциря, она отскочила. Тут же отпустил тетиву Ермолай. Стрела чиркнула по шлему, но только высекла из него пучок искр.

Странный враг продолжал спокойно идти вперёд.

- Добрый доспех, - глубокомысленно изрёк Ярослав, и, отложив лук, взял прислонённый к частоколу самострел.

Самострельщик был давно мёртв. Но осталось его оружие и два болта к нему. Ярослав упёрся ногой в стремя самострела, присел и, зацепив тетиву поясным крюком, который носил на такой случай. С натугой он выпрямил ноги. Стальной лук со стоном согнулся, железный орех поворотился на оси и щёлкнул, фиксируя тетиву.

- Сейчас проверим, так ли хорош твой панцирь, - сказал Ярослав, вкладывая в желоб тяжёлый арбалетный болт.

- Чур, моя попытка следующая! - усмехнулся Ермолай, наблюдая за действиями брата.

А между тем Кутулуг-Темир уже карабкался по откосу вала, хватаясь за выбоины, вырубленные в окровавленном льду его нукерами.

Гулко звякнула тетива. Болт с громким стуком пробил пластинчатый наплечник и пригвоздил руку тысячника к грудной клетке. Кутулуг-Темир покачнулся, на мгновение замер, но потом снова полез на вал, скрипя зубами и цепляясь за выбоины рукоятью сабли, которую по-прежнему держал в правой руке.

- Живучий гад! - воскликнул Ермолай, обнажая клинок. - Теперь мой черёд!

С этими словами, Ермолай спрыгнул со стены на вал и попросил баб чуть отойти. Когда над кромкой вала показался шлем чудаковатого врага, Ермолай нанёс свой удар.

Кутулуг-Темир даже руки не поднял, чтобы защититься. Кровь обильно хлынула из разрубленного шелома, залила всё лицо и струйкой потекла с подбородка. Сабля, украшенная персидской бирюзой, выпала из его руки, он, гремя латами, покатился вниз на трупы своих бывших воинов.

Нукеры, угрюмо созерцавшие это странное зрелище, повернулись и молча побрели в сторону ордынского лагеря.

- Чего ему надо-то было? - недоуменно спросил Ярослав.

- А шут его знает, - ответил Ермолай, вытирая меч. - Совсем дурной какой-то.

Глава 8. Сильнее смерти

Сурьяна вошла в тёмную избу. Тихо, пусто. Только перед иконами тускло светилась лампадка. Где привычная шумная теснота Никодимова жилища? Юрка и Машка спали за печкой. В углу скреблась мышка.

Очень хотелось упасть на лавку и уснуть, не раздеваясь. Но, нет. Сурьяна, преодолевая усталость, принялась за работу. Первым делом она поставила в печь кашу. Хорошо Юрка протопить догадался, потом пошла за водой, поила и кормила скотину, доила коров, свою Рыжуху и хозяйскую Милку. Потом надо было отнести раненым свежего молока, проведать их. Потом она долго рылась в хозяйских сундуках, рвала старые рубахи на длинные полосы, удобные для перевязки.

Лишь под утро Сурьяна забылась тревожным сном.

Проснулась она с первым ударом колокола, извещавшим о смене стражи. До восхода солнца оставался всего лишь час. Надо было спешить.

Сурьяна быстро умылась, переплела косу, проглотила несколько ложек каши, натянула свой огрубевший от крови кожух. Достала из подпечья меч, тятенькиной работы, пристегнула его к поясу. Вот и всё, пора прощаться.

Подойдя к печи, девушка поправила одеяло, на разметавшейся во сне Машке, тихонько тронула за плечо Юрку.

- Чего? - Заспанный Юрка протёр глаза.

- Я ухожу на войну.

- Я знаю.

- Пока не вернусь, ты за главного. Машку береги.

- Знаю.

- Если вдруг не вернусь, так навсегда главным и останешься.

Только теперь до Юрки дошло, что быть главным это не только почёт, но и тяжёлый труд, забота.

- Чего это ты не вернёшься?

- Мало нас осталось. А у Батыя огромная рать. Сомнут нас сегодня. Давно бы нас уже смяли, да проломы в стенах узкие. Потому и не могли до сих пор поганые в град войти. А сегодня... Мало нас осталось.

- Тогда я с тобой!

- А Машку на кого? Ты теперь главный, тебе нельзя.

- Ну, вот! То говорили, что я мал, а теперь - главный!

- Такова твоя судьба - из малых сразу в главные. Береги Машку. Если поганые в град войдут, хоть расшибись, а не отдавай её.

- Да, не отдавай! А как?

- Ты главный, ты и придумай.

Чтобы не продолжать этот тяжёлый спор, Сурьяна поцеловала братишку в лоб, подхватила корзину с чистым тряпьём и вышла на улицу. Утро было морозным, снег скрипучим. У бреши в городской стене, помимо стражи, стояли десятка полтора княжьих отроков с раненым гриднем во главе. Гридень был в шеломе и кольчуге, но без щита. Его правая рука, обмотанная окровавленным тряпьём, висела на перевязи. Меч же был подвешен справа, так, чтобы удобно было выхватить его левой рукой.

- Кто здесь у вас главный? - спросил гридень.

- Он, - хором ответили Ярослав и Ермолай, указывая друг на друга.

- Вот как? - усталое лицо гридня тронула усмешка.

- А почему это я главный? - недоумённо спросил Ярослав.

- А почему я? - не менее недоумённо спросил Ермолай.

- Так некому же больше! - возразил Ярослав.

- А ты на что? - не сдавался Ермолай.

- Не спорьте, я главная, - сказала Сурьяна, ставя корзину с тряпьём на снег. - А вы, дяденька, кем будете, чего вам?

- И впрямь, главная! - усмехнулся в седые усы гридень, оглядывая ладную и гордую девичью фигурку. - Вот, привёл я тебе пополнение. Принимай, красавица.

- А что так мало?

- Не вели казнить, сколько князь дал, всех привёл, никого не спрятал.

- А с князем кто остался?

- Кто надо, тот и остался. Князь тоже на стену встал, только не в твоём проломе.

- Значит, подмоги больше не будет? - нахмурилась Сурьяна.

- Только от Бога, - невесело улыбнулся гридень. - Ну, ладно. Вижу, порядка тут у вас нету. Придётся мне немного покомандовать. Не осерчаешь? Давай булаву, воеводой вашим буду.

- Булаву во рву под трупами поищи, - вздохнула Сурьяна.

- Так и знал. Всё не как у людей! Где у вас ратники?

- Вон бабы идут, и эти двое. Вся наша рать.

- Не густо!

- Не вели казнить, батюшка! Все тут. Никого не спрятала, - ехидно поклонилась Сурьяна.

- Тётя Сурьяна, - вмешались две подошедшие девицы. - Мы отвар в ближнюю избу поставили, чтобы не остывал шибко, а то морозно нынче.

- Вы что, баклагу найти не могли? - возмутилась Сурьяна. - Морозно! Налить в баклаги, да за пазухой спрятать. Вот и тёплый будет.

- И правда, тётя Сурьяна, простите, мы мигом!

Гридень между тем отошёл осмотреть место предстоящего боя.

- Здравствуй, сестрица, - сказал один из отроков.

- Миша! - воскликнула Сурьяна, заключая брата в объятия.

- Ну, как ты?

- Я то жива. Чего мне сделается? В задних рядах воюю. Ты-то как?

- Да и я здоров, - ответил Миша. Но от глаза Сурьяны не укрылись ни его опухшие веки, ни множество отметин от стрел и сабель на его червлёном щите.

- На сене что ли ночевал? - спросила Сурьяна, выбирая из воротника брата сухие соломинки.

- Нет, просто всю ночь сено перетаскивали, - ответил брат.

- В амбар? - догадалась Сурьяна.

- В амбар, - кивнул Миша, - и под закрома, и в проходы, и вокруг всё обложили. А сверху все меха из кладовых сложили. Должно хорошо полыхнуть.

- Значит, не придёт князь Георгий?

- А батя где? - спросил Миша, отводя взгляд, словно предугадывая ответ.

- Опоздал ты, Миша, - сквозь слёзы запричитала Сурьяна. - Пойдём, я покажу тебе батюшку с матушкой. Мы их рядом уложили.

Брат с сестрой опустились на колени у снежного холмика. Сурьяна осторожно отгребла пушистый снежок с их лиц. И долго брат с сестрой молчали, глядя на лица родителей.

- Между тем по улице начали подтягиваться раненые.

- Вам чего? - удивлённо оглянулась Сурьяна.

- Залежались мы, - ответил Харитон с перевязанной головой и глазом - вот плечи размять пришли.

- Ты же вчера ещё пластом лежал!

- То вчера было, - отвечал Харитон.

Раненые подходили к кучам сваленного оружия, рылись, выбирая, кому что по силам.

Последним приковылял Сурияр с гуслями за плечами.

Выбрав себе круглый татарский щит и саблю, он расчехлил гусли и, усевшись на завалинке, сказал:

- Позвольте мне, люди добрые, песней вас распотешить.

И не дожидаясь ответа, он заиграл "Последнюю битву Святослава".

И под звуки гуслей слёзы стали просыхать на впалых щеках, плечи людей стали расправляться, руки крепче сжимали оружие.

Потом Сурияр перешёл к двусмысленной песенке:

"Ох, отдали молоду За седую бородУ, А седая борода Не пускает никуда"

Бабы то хихикали, то плевались, девушки закрывали рты рукавичками. Отроки беззаботно смеялись, позабыв о страшной усталости последних дней и близости смерти. Старый гридень тихонько усмехался в свои длинные усы и почёсывал здоровой рукой давно небритый подбородок.

Но так честному люду и не довелось узнать, чем закончилась история лукавой молодухи и старого глуповатого мужа, снова гулкий грохот барабанов во вражеском лагере возвестил о начале битвы.

- Идут! Идут!, - закричали со стены дозорные.

Музыка прервалась, и разношёрстная рязанская рать снова притаилась за валом. Только стоящие на стене Ярослав и Ермолай наблюдали сквозь бойницы, как к граду двигаются бесчисленные осадные щиты и будки стрельцов на полозьях, как из лагеря вытекает широкая река штурмовой колонны, ощетинившаяся лестницами и крючьями.

Разноязыкий рокот надвигающейся толпы становился всё громче. Лучники защёлкали тетивами. Сверху дождём посыпались стрелы, забарабанили по крышам изб и по щитам ратников, по грудам сваленных на обочины трупов.

- Лезут! - Крикнул Ярослав. - Пора!

- Ну, вперёд, детки, за мной! - сказал Гридень и первым взбежал на крепостной вал.

Следом за ним, с криком УРА! последние защитники Рязани взбежали на вал, и снова в который раз сшиблись щиты со щитами, зазвенели клинки, крики множества глоток слились в единый протяжный рёв. Начался шестой день беспощадной битвы.

Снова один за другим враги скатывались в ров, снова падали окровавленные защитники Рязани. Всюду гремело оружие. Шёл последний день отчаянной, безнадёжной битвы.

Иногда волны атакующих откатывались, и сей же час с неба снова начинали сыпаться стрелы. Тростниковые, с тонкими четырёхгранными жалами, с чёрным четырёхлопастным оперением. Они вонзались в снег, словно вырастали на снегу странные чёрные цветы. Тогда воины укрывались щитами, а Сурьяна пряталась под свесом крыши. Потом, как только смертоносный ливень прекращался, снова с рёвом накатывалась волна атакующих. Снова начиналась сеча.

Небольшой отряд таял, а орде не было конца. Рязанцы шатались от усталости, а ордынцы подходили свежие, полные силы. Вот уже и гридень пал на окровавленный снег, но оставшиеся без начальника отроки продолжали яростно рубиться с неприятелем.

Подняв голову после очередной перевязки, Сурьяна увидела, что нескольким ордынцам удалось взобраться на вал. Увидев это несколько ратников и ратниц попятились, как видно, полагая, что дело кончено, и противника теперь уже не удержать.

- Куда? - заорала Сурьяна, заступая бегущим путь. Она сама не узнала своего голоса, таким грозным и властным он оказался.

Несколько бегущих остановились перед ней, словно налетели на стену.

- Всё Мочи нету! - крикнула Любавка - черноглазая девка из кожевенной слободы.

- Назад! - Сурьяна обнажила клинок.

- Сдурела! - Взвизгнула Любавка. - Сама воюй, коли храбрая!

- И повоюю! Кому жизнь не мила, айда за мной! - С весёлой злостью крикнула Сурьяна и побежала на вал. Она не оглядывалась назад. Ей уже не важно было, пойдут ли за нею люди, или не пойдут. Всё одно - смерть. Но люди пошли. Израненные и измождённые, они обогнали Сурьяну, и с такой яростью обрушились на врага, что снова опрокинули его с вала.

Казалось невероятным, что жалкая горстка измученных и израненных людей смогла это совершить. Но враг снова, в который раз, отхлынул от пролома, сбивая с ног напирающую сзади толпу свежих воинов.

В краткий миг образовавшейся передышки, Сурьяна окинула взглядом поле боя Вот свисает со стены тело Ермолая со стрелой во лбу. Вот брат Миша лежит на истоптанном красном снегу. А это лежит Любавка. Висок раздроблен булавой глаз вылез из раны и висит на стебельке.

- Рязань горит! - крикнул кто-то из уцелевших.

Сурьяна оглянулась. Густое облако чёрного дыма поднималось над городскими амбарами. Это стражи зажгли амбары. Значит, поганым удалось ворваться в град.

Но с высоты вала, она увидела и более страшную картину, как чёрные толпы врагов вливаются через проломы на другом конце города. Всё кончено! Удерживать вал уже не было смысла. Ещё чуток времени и орда ударит с тыла, даже если жиденькой цепочке защитников удастся сдержать новый натиск.

- Отходим в проулок, - скомандовала Сурьяна. И все, кто ещё мог стоять на ногах, безропотно послушались её приказа.

Оставшиеся в живых семь, или восемь человек отошли в узкий проулок и сомкнули щиты.

- Подвинься, красавица! - сказал один из отроков, выпихивая Сурьяну из первой шеренги во вторую. _ Меня убьют, тогда и подменишь меня.

Новая толпа врагов с победными воплями взбежала на вал, и, не встретив сопротивления, перехлестнула через него. Тут враги на несколько мгновений остановились, но только для того, чтобы подтянулись отставшие. Собравшись в достаточном числе они снова обрушились на горстку уцелевших защитников.

Отряд уцелевших защитников медленно пятился вдоль по проулку, отчаянно рубясь, но уступая натиску. Один за другим падали наземь враги. Один за другим падали наземь рязанцы. Вот уже последние трое отроков и Ярослав составляли первую шеренгу. Они сомкнули щиты и намертво перекрыли узкий проулок. Во второй шеренге ждали своей очереди Сурьяна , Харитон и Сурияр.

Вот пал Ярослав, его место сразу же занял Сурияр, приняв на щит удар вражеского клевца, и лихо раскроив саблей лицо вражеского нукера.

В этот момент Сурьяна услышала позади надвигающийся топот множества ног. Оглянувшись, она увидела новую толпу врагов, вливающуюся в проулок с тыла.

"Вот, и мой черёд настал", - пронеслось в голове у Сурьяны. Но тут, одноглазый Харитон схватил Сурьяну, как котёнка за шкирку, другой рукой подхватил под коленки и перекинул её через забор во двор чьей-то усадьбы.

- Беги, прячься! - крикнул он.

Сурьяна, плюхнулась в сугроб. но, возмущённая таким коварным поведением Харитона, тут же вскочила на ноги. За забором бешено звенели клинки, слышались крики и предсмертные хрипы.

Обдирая ногти, Сурьяна с трудом отодвинула тяжёлый обледеневший засов, хотела уже распахнуть створки ворот, и вдруг замерла. Шум битвы исчез. Оружие больше не звенело. Слышался только скрип снега под множеством ног и многоголосая чужеземная речь.

Спешить на помощь было уже некому. Сурьяна осталась одна. Она стояла одна-одинёшенька среди чужого незнакомого двора.

Вдруг створка ворот приоткрылась, и в проёме ворот показалось скуластое смуглое лицо, забрызганное мелкими капельками чьей-то крови. Раскосые глаза быстро обежали двор, остановились на девушке, и по лицу врага расплылась желтозубая улыбка.

Сурьяна взвизгнула и выставила перед собой меч.

Желтозубый улыбнулся ещё шире и, обернувшись сказал что-то на незнакомом языке.

Ворота распахнулись и во двор вошли несколько ордынцев. Их было десять, или около того

Ухватив меч обеими руками и выставив его перед собой, Сурьяна медленно пятилась в глубину двора. Но не страх, а смех разбирал вражеских нукеров. Их забавлял вид хрупкой девчушки, неумело державшей перед собой клинок. Из глаз Сурьяны текли слёзы, оставляя отмытые дорожки на перепачканном кровью лице.

Один из ордынцев выступил вперёд, знаком приказав остальным не вмешиваться. Мерзко улыбаясь, он крадущимися кошачьими шагами приблизился к девушке. Саблю он демонстративно вложил в ножны, а вместо неё взял в руки метлу, прислонённую к стене.

Этот его поступок вызвал новый взрыв хохота у толпы врагов.

"Не считаешь меня за воина?"

Стиснув зубы, Сурьяна бросилась вперёд и обрушила на врага целый град ударов, но недруг легко отвёл все удары и шлёпнул девушку метлой по заду, под хохот и улюлюканье своих товарищей.

Это был не бой, а игра кота с мышкой. И осознав это, Сурьяна шмыгнула в норку - приоткрытую дверь сеней. Но захлопнуть её перед носом противника не получилось. Ловкий враг успел подставить ногу, и дверь не затворилась.

В отчаянье девушка ткнула мечом наугад в дверную щель. Клинок вошёл во что-то мягкое. За дверью раздался крик, и враг отпрянул. Воспользовавшись этим, Сурьяна захлопнула дверь и задвинула засов. Клинок на два вершка окрасился кровью.

- Доигрался! - зло прошептала Сурьяна.

На несколько мгновений повисла тишина. Потом со двора донеслись яростные крики, и дверь вздрогнула от могучего удара. По косяку пошла трещина. "Не выдержит", - подумала Сурьяна, оглядываясь по сторонам. Дом был самым обыкновенным трёхсрубником. В середине сени, из сеней две двери: налево - в избу, направо - в хлев. У задней стены лестница наверх.

Плохо понимая, что делает, ведомая скорее чутьём, чем разумом, беглянка бросилась по лестнице в верхние сени. А внизу дверь трещала от страшных ударов.

В верхних сенях так же были две двери. Одна - в верхнюю светёлку, что располагалась над избой, вторая вела на сеновал, что располагался над хлевом. Сурьяна с трудом подавила глупое желание зарыться в сено. Всё равно найдут.

В этот момент грохот выбитой двери и топот ног возвестил, что враги ворвались в нижние сени. И Сурьяна быстро полезла по шаткой лесенке на чердак.

На чердаке было темно. Только свет маленького слухового окошка, размером с ладонь, скупо освещал закопчённые слеги и тесины кровли. Это был тупик. Дальше бежать некуда. Снизу доносились яростные крики на чужом языке, топот ног, грохот опрокидываемой утвари.

Одна мысль стучалась в висках: "Только не даться живьём". Но вот под чьим-то весом заскрипела лестница, и в люке показалась голова в островерхом аварском шеломе. Сурьяна взвизгнула от страха и рубанула по вражьей голове.

От шлема сыпанули искры. Враг с грохотом покатился вниз. Крики внизу стали ещё более злыми.

- Что злитесь? - крикнула Сурьяна. - Пропала охота смеяться?

С каким-то звериным рыком в люке показалась ещё одна голова. Сурьяна ударила, но удар прошёл вскользь по шелому. Что-то легонько ткнуло девушку в бок. Но Сурьяна, не обращая внимания на пустяки, била и била, удерживая меч обеими руками, пытаясь попасть по вражьей голове. Наконец, грохот падающего тела возвестил, что и этот враг повержен.

Снизу донеслись новые угрожающие выкрики, но желающих повторить атаку не находилось.

- Милости просим, гости дорогие! - глотая слёзы, крикнула Сурьяна. - Кому добавки?

Только теперь она заметила, что в левом боку нарастает боль. Коснувшись кожуха, Сурьяна обнаружила, что бок весь мокрый и липкий. В глазах плыло. Сурьяна стиснула зубы, чтобы не закричать, сдёрнула с головы платок и прижала его к ране левой рукой, правой по-прежнему сжимая рукоятку меча.

С каждым мигом Сурьяна всё больше слабела. Хватит ли сил отразить новое нападение? Но нападения не было. Только доносился снизу какой-то шум, голоса. Потом всё стихло. И в этой тишине раздалось слабое потрескивание. Потом затрещало сильнее, потом к нарастающему треску добавилось неровное гудение. Запахло дымом.

"Сеновал подпалили", - со странным облегчением подумала Сурьяна, опуская ставший слишком тяжёлым клинок. - "Матерь Божия услышала мои молитвы, живьём не возьмут!".

Дым начинал разъедать глаза. Пришлось лечь. Внизу дыма пока не было. "Вот и полегла Рязань", - думала Сурьяна. - "А славно я вылечила их от похоти. Один проколотый живот, две разрубленные башки, и охота развлекаться пропала. Ничего, обойдётесь".

- Что не лезете? Не хотите рисковать? Правильно. Одну-две башки я снести ещё могу...

"Полегла Рязань..." .

"Как там Юрка? Машка? Живы ли? Я-то отмучилась, а они?"

"Ради чего полегла Рязань? Ради себя? Но это нелепо. Ради себя надо было покориться".

Раньше Сурьяне казалось, что рязанцы защищают самих себя, свои семьи, очаги, а теперь выходило, что это не так. Отдать жизнь можно только за нечто более ценное, чем жизнь.

"Что же ценнее жизни? Русь? Честь? Правда? Свобода?"

Мысли Сурьяны путались, в глазах темнело, кашель мучительной болью отдавался в больном боку. Хотелось выскочить на воздух, но для этого уже не оставалось сил.

Десятник Торгул вынужден был отойти ещё на несколько шагов. Жар от пылающего дома становился всё сильнее. Упрямая уруска всё не выходила. Ничего. Пытку огнём не выдержит никто. Выйдет!

Какой позор, если кто узнает, что одна девчонка ранила трёх воинов в его десятке. Идрак ранен в живот. От таких ран не выживают. Медленная и мучительная смерть предстоит ему. Судьба ещё двоих не ясна. Раны в голову всегда очень сильно кровоточат. Но зато и заживают быстрее, чем на других частях тела. У Тохты кровь вроде бы остановилась, у Каюма хлещет, как из барана. Скорее всего, тоже не жилец. Обидно.

Дерзкая дрянь! Пусть только выйдет! Уж мы придумаем забаву. Молить будет о смерти!

Сильный жар от горящего дома заставил его отойти ещё на несколько шагов.

"Нет. Не выйдет, - с досадой подумал Торгул. - Наверное, уже задохнулась. Жаль". Торгул с досадой пнул тело Сурияра. Но Гусляр был уже не подвластен ему. Он шёл по лугу, заросшему синей травой и диковинными цветами, прислушиваясь к голосам дивных птиц.

ЭПИЛОГ.

- Тихо,- шептал Юрка, нежно поглаживая сестру по щеке. - Тихо, Машенька.

Дети лежали в темноте, укутавшись в старый Никодимов тулуп. Сверху доносился скрип снега под чьими-то ногами, крики. Нет. Не родился ещё человек, который смог бы обыграть Юрку в прятки. Если только Машка не заревёт, нипочём не найдут!

В Рязани улицы были мощёны толстыми деревянными плахами. Эти плахи клали поперёк улицы на два ряда продольных брёвен, крепко прибитые на деревянные гвозди. Между землёй и плахами оставалось узкое пустое пространство. Такое узкое, что взрослому человеку нипочём не поместиться. Но Юрка не был взрослым человеком.

Поверх плах был натоптан толстый слой снега. Этот снег надёжно защитит от жара пылающих зданий.

Нет. Не найдут. Пролом в мостовой, через который дети проникли в своё убежище, был довольно далеко - сажен пять. Пролезть - не пролезут, увидеть - не увидят. Не станут же ордынцы вскрывать все мостовые в городе. Разграбят град и уйдут. Только бы Машка не запищала...

Ну, а если найдут, у Юрки есть нож, и он знает, что будет делать.

- Скази мне казьку пъо зяйку и лису! - тихонько попросила Машка.

- Слушай, Машенька, - прошептал Юрка. - Жил был зайка. А рядом жила лиса. У зайки была избушка лубяная...

Страница Михаила Сидоровича на proza.ru

Главная страница сайта

Страницы наших друзей

Последнее изменение страницы 31 Aug 2020 

ПОДЕЛИТЬСЯ: