Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
В июне 1962 года, после расстрела рабочего митинга в Новочеркасске так и неназванным по сей день стрелком, мне опротивели голодный, замусоренный город, политехнический институт, где я обучался уже два года, да и вся людоедская советская власть.
Кое-как спихнув экзаменационную сессию /разумеется с двумя-тремя "хвостами"/, я уехал к старшему брату в Ленинград.
К тому времени у меня уже была рукодельная книжица моих стихотворений, которую у нас, на юге, опубликовать я не мог никакими судьбами.
В Ленинграде, со свойственным мне в те времена наивным нахальством, я сразу же направился в союз писателей РСФСР, прямёхонько к Председателю СП /знал уже, что никто, кроме Первого Лица, у нас ничего не решает/, Руководила тогда ленинградским отделением СП известная писательница Вера Кетлинская.
Чудом никто меня не остановил. И чудом же я застал Веру Казимировну на рабочем месте. / Вообще, в ту пору Чудеса встречались мне чуть ли не на каждом шагу!/
Передо мной открылся очень просторный и безлюдный кабинет, отделанный драгоценными породами дерева. Во главе длиннющего дубового стола сидит шикарная пожилая дама в котиковом манто, наброшенном на плечи, курит пахитоску с янтарным мундштуком. Смотрит сквозь меня невидящими глазами. Через бесконечную паузу спрашивает:
- Кто вы? Что вы хотите?
- Я такой-то, студент. Хочу издать книгу стихотворений, но не знаю, как это осуществить.
Писательница, кажется, очнулась. Увидела меня. Как-то непонимающе посмотрела мне в глаза.
- Где стихи? Покажите.
Подаю ей толстую тетрадь.
Небрежно заглянула в рукопись в двух-трёх местах.
- Любопытно. Кажется, что-то в этом есть. Но ни один издатель в стране это не опубликует.
- ?..
- Впрочем у нас есть один поэт, который возится с молодёжью. Глеб Семёнов. Свяжитесь с ним... от моего имени.
Глеб Сергеевич Семёнов, тонкий, необычный, поэт в третьем поколении, руководил в ту пору лит.объединением при ленинградском Горном институте. Как ни удивительно, под его рукой пробовали поэтические крылья многие ныне известные поэты: Александр Кушнер, Глеб Горбовский, Ирина Знаменская, Андрей Битов, Геннадий Трофимов, Александр Городницкий...
Другая, знаменитая ныне, компания молодых поэтов сложилась под сенью величественной Анны Ахматовой - так называемые "ахматовские мальчики": Евгений Рейн, Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман.
Конечно же, между группами литературной молодёжи моментально возникло соперничество.
Однажды Глеб Сергеевич организовал вечер поэзии в ДК какого-то завода. Пригласил и "ахматовцев". Все читали стихи. "Ахматовцы" дерзко высказались о питомцах Глеба Семенова в том духе, что те - как бы "инкубаторские" поэты, подражатели, растущие в теплице - под крылышками Глеба. А сами они, дескать, орлы в свободном полёте.
Глеб Сергеевич пресёк перепалку, заявив, что не позволит оскорблять своих учеников. А поэтому "ахматовцы" должны удалиться... Короче, выставил агрессоров с вечера поэзии...
На самом деле, конечно же, все интересовались творчеством друг друга. Более того, как-то наедине, Глеб Сергеевич сказал мне, что считает Иосифа Бродского наиболее значительным поэтом в современной русской поэзии.
Мне повезло: какое-то время я тесно общался с Евгением Рейном, который, в свою очередь, считался "патроном" Иосифа Бродского. /Не скажу "учителем": это звание слишком глубокое, ответственное. Тем более, что Иосиф, конечно же, развивался по собственным внутренним и мировым путям./ По крайней мере он был для Бродского старшим и более опытным товарищем.
Неожиданно в Ленинград явился Евгений Евтушенко. Он связался с "ахматовцами" и пригласил их пообщаться - в шикарном ресторане: материальных затруднений у Евтушенко в ту пору - и никогда впредь - не было. В ресторане за беседой экспромтом учинили состязание поэтов. Арбитром был, конечно же, сам Евтушенко. В состязании в тот раз победил Рейн.
Вообще, у Евгения Рейна есть замечательное свойство: он - настоящая "Шахрезада"! Громадный объём памяти. Талант занимательного рассказчика. Остановить поток его повествования нельзя, и не слушать невозможно!
Так вот, Евгений заметил однажды мимоходом, что я внешне напоминаю ему Иосифа /Бродского/.
Прислушиваясь-присматриваясь к судьбе и творчеству Бродского, я подумал, что мы и впрямь как братья, почти близнецы.
Действительно, Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года, я - двумя неделями раньше, 10 мая 1940 года. Стало быть, по закону вежливости, в автобусе или метро он мог бы уступить мне сидячее место как старшему. Оба мы чистопородные евреи, принадлежащие к европейской ветви рассеяния, которую, кажется, именуют "ашкенази" /увы, по еврейским делам, понятиям, языку, культуре я настолько "не в курсе", что в Израиле вполне сошёл бы за папуаса, поэтому более охотно отношу себя, да и Бродского, к разряду ещё не озвученной ветви "древнерусских евреев"/. У Иосифа отец - фотограф, фотокор, мама - бухгалтер. Мой отец был экономистом, мама -адвокатом.
Несмотря на утверждение Рейна о нашем внешнем сходстве, мне он больше напоминает моего старшего брата Георгия: оба - суперлидеры, оба бешено одарённые - физически и умственно. Безусловно, Иосиф раз в сто талантливее меня: красавчик, острый ум, чудовищная память - легко освоил английский как родной, да ещё итальянский прихватил явно. Я же и в русском путаюсь временами: сто раз сдавал экзамены по русскому на "отлично", но на следующий день после экзамена становлюсь малограмотным: так и не усвоил твёрдо, когда пишется одно "н" а когда два в суффиксах прилагательных и страдательных причастий, или когда ставить "о", а когда "ё" в словах "чорт" и "девчёнка". Словом, он меня изрядно опередил: ушёл из советской школы, отучившись 7 классов, - и моментально плюхнулся в Университет Жизни и Творчества. Я же, по тупости своей, отсидел 10 классов средней школы и полтора ВУЗа: политехнический и часть гуманитарного /фил. фак госунивера/ - то есть уйму времени потратил зря.
Да и в области самообразования судьба предоставила Иосифу изрядную фору: у него - ленинградское детство, сокровища культуры - потрясающие библиотеки, музеи, неизбежное общение с людьми искусства, тайные токи недобитой культуры Серебряного века. Чего стоит дружба-служба-витание при Анне Андреевне! - Та самая передача сути "из рук в руки"!..
У меня же - скромный городок-аул; туповатая провинциальная школа: октябрята, пионеры, комсомольцы. Чуть не влетел транзитом в Партию!
Зато таинственные душистые горы вокруг, кристальные речки, море солнца - против его "линяло-лилового" Ленинграда...
Короче говоря, я догадался: жизнь разыгрывала в нашем с Иосифом случае два контрастных варианта судьбы, поначалу, в истоке, довольно-таки схожей. Оба были изначально зачарованы литературой - прозой-поэзией. Евгений Рейн рассказывал, что Иосиф явился к нему, в ту пору более искушённому в поэзии, почти Мэтру, с пачкой верлибров.
- Хочешь публиковаться - пиши в рифму, - заявил Рейн юному модернисту. Иосиф действительно взялся за строго метрические стихи, весьма преуспел в них, стал неформальным лидером молодёжной поэзии и головной болью "совписа".
Зато к концу творческого пути он /Бродский/ настолько "расковал" метрический стих, что тексты стали свободней свободного: протяжённая строка "ударника" позволяет "не заморачиваться" излишней плотностью высказывания, напоминает ритмичную прозу /стихи в прозе - Тургенева/, рифма стала ритуальным "звоночком" в конце строки, хотя мысль не оканчивается, переходит в любое количество строк, которые как бы "чокаются" между собой рифмами; рифмуется, например, "мир" и "чирр", "сорока" и "барокко", - неожиданно и иронично. Зато формально - это натурально метрические стихи, не придерёшься /а ведь советские издательства тех лет наотрез не воспринимали свободные стихи/.
Кроме того статус Нобелевского лауреата требовал потока гениальных текстов, как от чемпиона по прыжкам в высоту постоянно требуют всё новых рекордов. Оттого творчество становится - работой, может быть, даже каторгой.
Любопытно в этом смысле любое телеинтервью Иосифа: очевидно, что интервьюер напряжённо смотрит буквально в рот гению, ожидая пророчества или парадокса - и он получает требуемое. Но каково почти бездомному поэту - где-то на перекрёстке чужбины!
Всё более стихи Иосифа напоминают эпос, бесконечное виртуозное повествование очень умного и очень усталого человека.
Тем не менее, пусть редко, у Бродского возникали потрясающие лирические строки-признания:
Я испытывал "свободные стихи" параллельно с "метрическими" - изначально. Со временем состряпал даже "общую теорию стихосложения", где все формы перетекают одна в другую естественно, по кругу, но начинается-то всё с верлибра!
Поначалу установка у нас с Иосифом была близкая: музыкально-образный поток с мощным образом - объединителем текста. Позже, под влиянием знаменитой /а хочется сказать по-советски - пресловутой/ петербургской школы поэзии, да и необходимости многописания /для заработка?/, Иосиф стал многословен, изобрёл свою "рифмоленту" с бесконечными рифмованными двустрочиями /которым охотно подражают бесчисленные маленькие "бродские"/:
После общего "фундамента" русской поэтической классики /Державин, Тютчев, Пушкин, Боратынский, Ахматова, Цветаева - у Бродского; Державин, Фет, Лермонтов, Полонский, Мандельштам, Пастернак - у меня/ - усилились в его текстах черты блестящей риторики с характерными "ибо", "поскольку". Творчество приобрело характер виртуозного, бесконечного, напевного и несколько заунывного монолога, напоминающего молитву потрясённого раввина.
Я же тупо держался первоначальной спонтанности, разветвлённого образа-дерева в пределах относительно небольшого текста. Разумеется не из теоретических принципов, а из-за свойств своего мышления и далеко не комфортных условий работы: всё возникало и записывалось "на ходу" - в электричках, на автобусных остановках, под ночными фонарями - в блокнотик, пристроенный на колене. Для меня стихотворение не состоялось, если внезапно, как правило в конце текста, не возникает "озарение", неожиданное пронзительное понимание как исход мысли-творения. Просто повествование-сообщение, даже очень яркое, но без взрывчатки, для меня как-то недостаточно. Что ж, воистину - "каждому своё".
Между прочим, у моего старшего брата Георгия, как и у Иосифа, преобладало, по-моему, логическое мышление. В результате, он был куда острее заточен: писал, действовал - как ножом, эдакой опасноватой "финкой", которой, при необходимости, и побриться можно, и прирезать противника-соперника. Я же всегда пользовался для письма туповатым пёрышком типа "дутыш". Георгий блестяще играл в преферанс, покер, буру, очко; одно время неплохо подрабатывал игрой на бильярде. Я предпочитал баскетбол, любил бег на средние дистанции, был неутомим, как владимирский тяжеловоз.
(Должен оговориться: употребляю здесь и далее по тексту давно прошедшее время /плюсквамперфект/ так как, действительно, всё давно прошло, свершилось, если не состоялось. И я теперь говорю, действую, рассуждаю в качестве некой "голограммы" себя - прежнего).
Тем не менее судьбы наши с Иосифом постоянно аукались. Он принялся сочинять где-то в 1957 году - в геологических экспедициях, после разрыва с советской средней школой. Я сложил первый осмысленный, неслучайный текст в 1957 году, покидая родной городок для учёбы в Новочеркасском политехническом /вообще-то сочинять я начал ещё учеником четвёртого класса, обнаружив, что без особых усилий способен рифмовать и вообще болтать ямбом-хореем/.
Иосифу первые публикации в "самиздате" принесли славу и неформальное лидерство в молодёжной творческой тусовке Ленинграда, Москвы, арест и ссылку в архангельскую провинцию в 1964 году.
Я, в свою очередь, вляпался в трагические события июня 1962 года в Новочеркасске. Позже с трудом ускользнул от чрезмерного внимания КГБ, самостоятельно улетев на Колыму в 1972 году.
В начале 70-х обострилась война советского режима с инакомыслием. Особенно это проявилось в отношении творческих людей. Бульдозерный разгон выставок авангардистов. Преследования Солженицына. В Ленинграде, под надзором первого секретаря горкома КПСС Романова, прошли обыски у ряда писателей. Глеб Сергеевич Семёнов, мой старший наставник, почти классический поэт, попросил меня увезти с собой, на Кавказ, рукопись книги стихотворений, которую могли у него изъять при обыске - и поминай как звали! Но тут же решил, что не имеет права меня "подставлять", и рукопись забрал. Позже она была опубликована в томике его произведений - в серии "Малая библиотека поэзии", слава Богу!
Недаром - после доноса мельчайшего литературного стукача /имя его не достойно запоминания/, после обычного неправедного суда и ссылки Иосифа на север Архангельской области, Анна Андреевна заметила как-то: "Какую судьбу они /власти/ делают Рыжему!"
Ведь если бы не было всей этой бесовщины: клеветы, преследования, высылки из страны, а потом - всемирного сочувствия, поддержки зарубежной интеллигенции, - Иосифа Бродского ожидала бы судьба остальных "ахматовцев" - шикарного Рейна, утончённого Наймана, замкнутого Бобышева. Их в конце концов стали "печатать", появился материальный достаток. Но - слепо-глухота лит.критики, спад интереса к поэзии в стране; статус "крепких поэтов регионального уровня".
4 июня 1972 года Иосифа Бродского выслали из СССР в Вену. Таким образом мы с ним "разъехались", как и положено братьям, в очень разные стороны. Похоже, усиливалось как сходство, так и расхождение наших судеб. В музыке это называется /если не ошибаюсь/ - контрапункт, внешне всё казалось случайным, внутренне была жёсткая логика. Иосифа привлекал Запад, англоязычная поэзия. Меня изначально притягивал Восток: великие китайские поэты средневековья: Ли Бо, Тао Юаньмин /в переводах замечательных востоковедов: Конрада, Александра Гитовича/, изысканные японские поэты Исса, Сайгё, Басё, Исикава Токубоку /в переводах Марковой, Глускиной/.
Итак, Иосиф эмигрировал на Запад, я повлёкся - на Восток. Он рванулся в Мир, вовне. Я углубился - в себя. В результате Иосиф привлёк своим творчеством и судьбой внимание мировой литературной элиты, заработал Нобелевку и ещё кучу престижных литературных премий, званий, наград.
В 1975 году я возвратился с Колымы, скрылся в северо-кавказской провинции, был наотрез отвергнут отечественным "литературным процессом", хотя уже имел что предъявить отечественной литературе. Убеждён: если бы удалось опубликовать некоторые работы в области прозы-поэзии своевременно /70-е, 80-е годы/, они могли повлиять на дух и формы современной нашей литературы: книга стихотворений "Азъ есмъ" /1970 г./; повесть-пьеса "Свидетель" /1962 г./; повести, рассказы из цикла "Житие незнаменитого человека" /1965 г. - 1980 г./... Впрочем невостребованность - обычное и не самое страшное дело. Общество частенько, как Сатурн, пожирает своих детей, не подавившись. Один удачливый советский поэт говорил мне по-свойски: "Что, брат, покончишь с собой? - Плевать! У нас талантов - пруд пруди! Не пропадём..." В какой-то мере он был прав.
Я знаю поэтессу высочайшего уровня. Она прозябает в нищете и безвестности: её просто не в состоянии увидеть и понять нынешние литературные воротилы. Я знаю поэта, которого вполне можно назвать современным Уолтом Уитменом русской поэзии. Ему не удалось издать ни одной книги. Долгое время он жил, выращивая лук и помидоры . Теперь доживает на пенсии. Мне-то проще: удалось издать в последнее время стихи и прозу "за свой счёт" тиражами 100-50 экземпляров. Книги-невидимки. Но они "расходятся", есть даже несколько преданных читателей! Но самая главная удача - литература озарила мою судьбу: я никогда не скучал!
О становлении стиля Иосифа Бродского.
Поначалу тексты И.Б. складывались в стиле пророчества: таинственно, торжественно, афористично:
Стихи соответствуют самоощущению суперлидера, напоминают интонацию библейских пророчеств.
Со временем торжественность схлынула. Пришла интонация бесконечного монолога - умного, печально-огорчённого мастера речи. Стихи действительно напоминают иногда "рифмоленту", подобную ленте, вытекающей из щели телефакса.
Иосифу в статусе Лауреата приходилось много и гениально говорить, высказываться, звучать
- а это истощает:
Мне всегда больше всего хотелось видеть, слышать, понимать - в молчании.
Не удивительно, что торжественный тон пророка сменила реалистичная, местами циничная речь обитателя чуждого душе иностранного мегаполиса - знаменитый "поток сознания"...
Говорю обо всём прямо, открыто, даже и весело. Громадный поток мировой и отечественной литературы легко обтекает "больные места", движется неуклонно к добру и совершенству, обязательно достигнет своей высокой цели - воспитать творян, человечное человечество, если только безумные, но влиятельные тупицы-политики не взорвут нашу матушку-планету вместе с её драгоценными сокровищами - людьми.
P.S. Читатели сих заметок могут возмутиться: отчего я рассказываю о Нобелевском лауреате и событиях, с ним связанных, в столь "свойском" тоне. Но когда мы, довольно молодые литераторы, в шестидесятые годы где-нибудь в Комарово, в дачном писательском "скворечнике" раскупоривали пару бутылок сухого красного - на четверых-пятерых, закусывая килькой в томатном соусе, никакой "иерархии" между ровесниками не было. А была запальчивая правда - вне комплиментарности... Было братство, сотрудничество-соперничество: кто "круче", талантливей. А братство, обозначенное в названии этих записок, предполагает прежде всего правдивость, искренность, сочувствие, прямоту высказываний, понимания пути и трагедии поэта, современника, моего брата Иосифа.
Кисловодск, 20.11.2018 г.
Маргарита Самойлова. Об очерке С.Я.Подольского "Мой брат Иосиф"
Главная страница
Литературный Кисловодск и окрестности
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "ЛК"
Последнее изменение страницы 7 Jun 2022