Игорь Паньков

ОСТАНОВИТЬ АНУБИСА

Античная драма времён перестройки

Под ред. Олега Воропаева

ОТ АВТОРА

Хор:

Завершив свой многолетний труд и поставив в конце жирную точку, автор задаётся вопросом: а к какому жанру относится написанная им книга - эта элокубрация, в которой невозможно отыскать ни крупицы вымысла, ни коротенького словечка выдумки? Если местами она напоминает римский календарь - фасты, имеющие обыкновение человеческие дни делить на "счастливые" и "тяжелые". Может ли статься, чтобы автор сочинил фасты?

- А почему нет? - отвечает себе автор. - Очень даже может! Чем же ещё прикажете вы объяснить тот удивительный факт, что все многочисленные персонажи нашего повествования полностью соответствуют своим реальным прототипам, время действия легко определить по ходу сюжета, а название города без труда угадывается едва ли не с первых строк?

Корифей:

Единственная вольность, которую позволяет себе автор, это лёгкая ирония; и за ней неумело прячет он большую любовь к своим героям, замечательному городу и жизни в целом. Ведь не иначе как от избытка жизнелюбия в качестве своей главной темы он выбрал смерть.

- Ни в склад, ни в лад, поцелуй кобылу в зад! - легко возразит мне какой-нибудь любитель изящной словесности. - Сие уму невместимо!

Охотно соглашусь. Ибо сдаётся мне, что это и впрямь никакие не фасты, а банальные комедия, фарс или водевиль. И чтобы вы в этом больше не сомневались - вот вам куплеты и романсы самого фривольного и двусмысленного содержания. Вот вам законный повод для любых разновидностей смеха: сардонического, саркастического, иронического, гомерического и даже, если будет угодно, истерического. Вот вам полупьяные сатиры, фавны, сильваны, наяды и дриады, "италийский уксус" и "аттическая соль". Вот вам Дионис собственной персоной, дифирамбы и жертвенные козлы в честь Диониса. Вот вам...

- Поклонник Вакха дерзкий, ты речист... - вмешается в просвещённую беседу некий лукавый демон, обуреваемый духом злобы. - Заруби себе на носу, автор, что жертвенные козлы - суть трагедия!

Безропотно готов согласиться и с этим. Трагедия! Ибо содержанием её служат "выдающиеся и печальные происшествия, в которых обнаруживается борьба действующих лиц между собою и с разного рода препятствиями, а также нравственные и душевные потрясения и терзания, способные вызвать чувства ужаса и сострадания". Присутствуют неизбежная катастрофа, сопровождающаяся гибелью главного героя, обязательный пролог, неотъемлемые эпизоды, парадос, а вместе с тем и стасимоны, которые в конце каждого эпизода должны исполняться на орхестре неподвижно стоящим хором.

- Ну-у-у, понесло кота на блядки... - отверзет сахарные уста очередная адамантовая душа. - Не было в жизни ничего подобного, нет, да и быть не может! А когда чего-то быть не может, - это просто сказка: произведение бытового, волшебного или авантюрного характера с установкой на вымысел.

- Подумаешь! "Не веришь - прими за сказку". Но только если это и на самом деле сказка, мистерия, идиллия, буколика, феерия, эклога и всё такое прочее с установкой на вымысел, - всё равно, не иначе как "на трагическом котурне", - на последнем автор настаивает.

Итак, наслаждайтесь, друзья мои, парадосом, слушайте стасимон, и будьте счастливы! Не забывайте, что уже во французской Конституции 1793 года было записано: "Цель общества - всеобщее счастье". И ещё, друзья мои, помните, что "нет такой плохой книги, которая была бы совершенно бесполезной". Ибо в любой из них имеет место и свой оксиморон, и своя энигма. А если так, то значит, я "не потерял даром масло и труд".

Кстати, позвольте нетерпеливому автору, наконец, представить вам своего главного героя. Зовут его Егором Егоровичем.

Да вот же он, друзья, перед вами...

Хор:

За сценой стоны, вопли и плач.

ПРОЛОГ

ПРОЩАНИЕ С ЧАЛКИНОЙ ДЕРЕВНЕЙ

Начнём же наш путь, исполненный показного смирения, наигранного милосердия, благочестивого лицемерия, бессмысленного тщеславия! Пусть склоняет Луна своё холодное лицо вечной девственницы, мерцают, как раскалённые угольки преисподней, негасимые огни города, мечутся и вскрикивают в тёплых постелях праведники, мирно спят нечестивцы - по бетонной дорожке уже грохочут разболтанные колёса каталки, приветливо вспыхивают, одно за другим, окна разбуженного морга. А значит, обязательно должно что-нибудь произойти...

В данном же конкретном случае произошло вот что. Однажды, в канун повсеместно отмечаемых рождественских праздников, после дружного собантуйчика в патологоанатомическом отделении, тёпленький уже доктор... (а вот имя и фамилию доктора автор до времени никому открывать не собирается, не желая бросить мрачную тень подозрения ни на одного из своих замечательных персонажей; поэтому наградим его псевдонимом Погибальцев - разницы-то ведь всё равно никакой...)

Итак, друзья мои, этот самый никому не известный доктор Погибальцев бесславно впал в немощь души немужественной и поддался на вкрадчивые уговоры ночного санитара Игорька Южанина, пропадающего от безысходного одиночества. И остался преломить с ним тучные хлеба.

Уж не знаю, чем они могли там на шару запивать сии библейские хлеба и в течение какого отрезка времени, но только очнулся Погибальцев за своим рабочим столом в беспросветном как танталовы муки и непроглядном мраке огромной залы патологоанатомического музея. Над коротенькой белобрысой шевелюрой доктора, словно несметная стая летучих мышей, висела кожей осязаемая совершенно зловещая, пуленепробиваемая тишина. Она не давала даже звона в ушах.

Погибальцева с головы до ног окатила жаркая волна испарины и прошиб холодный пот. С трудом восстав с "шафранного ложа Тифона", он пошарил вокруг себя руками и откинул в сторону край тяжеловесной оконной портьеры. Обстановка разрядилась, но не прояснилась ни на йоту.

За окном присутствовало Нечто. Внешне это загадочное нечто напоминало открывшееся взору содержимое развороченной в познавательных целях музыкальной шкатулки. Развороченной, но, тем не менее, исправно действующей, ибо доктору почудились тихие звуки исполняемой как бы на цымбалах приятной мелодии. Звёзды вспыхивали и гасли, словно звонкие серебряные пластинки ксилофона под ударами стремительных молоточков-saltarelli. На роль молоточков претендовали острые концы узкого лунного серпа, попеременно совершающие короткие и ритмичные возвратно-поступательные движения.

- Маримба, глокеншпиль и э-э-э, кажется, челеста... - наморщив лоб и вслушавшись, отметил умница и эрудит Погибальцев, выступая за предел умозрения, возможного человекам.

Непостыдный делатель слабеющей дланью вернул штору на прежнее место и тупо уставился в пространство перед собственным носом. И тут взор его случайно упал на ближайшую из музейных банок, неизвестно кем установленную ровнёхонько на уровне докторской физиономии и по этой причине пребывающей в поле зрения большую часть рабочего времени. В массивной десятилитровой банке с приснопамятного 1953 года пребывал мастерски изготовленный анатомический препарат анэнцефала - безголового младенца, к тому же покрытого густой шерстью и с рудиментом толстого как у крысы хвоста. Стоит ли упоминать, что сей отвратительный урод порядком действовал патологоанатому на нервы!

Теперь в банке сидел чёрт.

Чёрт был весел, оживлён и зелен, как речная тина. Вдобавок, он бодро и энергично онанировал, высунув кончик языка, с наслаждением отдуваясь и фыркая, и совершенно не обращая внимания на смутившегося доктора. Погибальцев, который, как незаблудшая овечка, оказавшаяся в волчьем логове, невольно вынужден был посвятить свой кратковременный досуг разглядыванию доброцветности и соразмерности, протёр глаза, помассировал виски и усердно похлопал себя по щекам. В голове от этого загудело, не хуже чем на колокольне, но видение и не думало исчезать.

А тем временем враг человечества, обуянный манией кратковременного сладострастия, довёл начатое до логического конца, легонько замутив при этом раствор в сосуде, - и тут же принялся в довольно развязной манере, свойственной телевизионным сурдопереводчикам и разминающимся боксёрам подавать какие-то загадочные знаки. Судя по всему, он просил выпустить его наружу.

До крайности заинтригованный Погибальцев, который был добролюбив и склонен к благотворениям, ржавым лезвием толстого анатомического скальпеля с превеликим трудом соскоблил наслоения буровато-красной замазки на толстой стеклянной крышке, а следом сковырнул и само неподатливое стекло. В воздухе запахло серой и формалином.

Чёрт молниеносно выскочил из тесного узилища и энергично, как пёс после купанья, встряхнулся, обдав доктора брызгами и парами зловонного раствора. После чего удобно устроился на краешке стола, водрузил мохнатую ногу на ногу и, томно обмахиваясь увлажнённой кисточкой собственного хвоста, в упор уставился на Погибальцева.

Тягостное затвердение сердца размягчив излиянием утешительных слов, любознательный Погибальцев просипел фальцетом юродивого из оперы "Борис Годунов":

- Т-т-ты кто?..

- Я - Анубис! - густым шаляпинским басом отрекомендовался чёрт, и с этими словами... (ах, заранее прошу прощения у наших дам) нет, не испортил, как принято выражаться в приличном обществе, воздух, и не пустил, как говаривали наши прабабушки (ещё раз попрошу меня простить!) шептуна, и даже (тысячу раз извините за непарламентарное выражение!!) не пукнул, а прямо-таки (содрогнитесь и ужаснитесь!!!) высокоторжественно пёрнул, виртуозно воспроизведя стихийное явление природы в виде грохота и треска грозового раската средней величины.

Корифей:

Хоревты (стыдливо переглянувшись):

Погибальцев от неожиданности подскочил на стуле, но сумел взять себя в руки и дерзко возразил:

- Анубис, н-насколько я знаю... н-насколько я знаю (нашему храбрецу пришлось собрать остатки воли в кулак, чтобы перестать заикаться), насколько я знаю, это древнеегипетский бог бальзамирования. И морда у него собачья.

- Иста-дриста - ставка солиста! - удивился чёрт, скочевряжив препохабную рожу. - Ну-кась, деятель науки, повтори ещё раз, кем ты меня тут обозвал? Свинья скажет борову, а боров - всему городу. Чур меня!..

Чёрт отклячил заросший густой щетиной зад от столешницы, семеня на четвереньках, приблизился к собеседнику и прильнул к уху подвижным поросячьим пятачком.

- Слушай сюда, додик патлатый!.. - он глумливо ухмыльнулся, но взял себя в руки и, откашлявшись в кулачок, с невероятными ужимками и экивоками перешёл на сбивчивый шёпот. - В общем... если по чесноку... с утра пень дымит! Сам, в общем, понимаешь... Так ты бы пристроил мне, что ли, дядю на один замес... До смерти охота к Магдалинке!..

Нечистый, кривляясь, совал в темноту когтистой шуйцей.

- К какой Магдалинке? - удивился несчастный Погибальцев, испытывая почти физические страдания от непозволительного жаргона собеседника.

- Попа да дурака в передний угол сажают! Известное дело, к Марье! -

Чёрт то ли фыркнул, то ли чихнул, обдав Погибальцева букетом тончайших ароматов хронического кариеса, болотного газа и всевозможных химкомбинатовских выбросов.

- А то, китайский доброволец, может, на пару жабу забьём?

Чёрт критически обозрел помятую физиономию Погибальцева с синюшными мешочками под глазами и, сделав для себя определённые выводы, отрицательно помотал головой.

- Гусли звонки, да струны тонки... Ладно, Бухарин, ты, главное дело, товарищу помоги. А я тебе, как в сказке про Ивана-дурака , сокровенное желание исполню...

О, слушатели укоризн и исследователи обличений!

Сохраняя всю неуниженную высокость души, близорукий доктор, наконец, сумел определить точку в пространстве, к которой, яко червь бессмертномучительствующий, пытался приковать его внимание Анубис. Располагалась она на самой периферии громадного музейного зала, за невидимым во мраке столом для заседаний и шеренгой густолиственных фикусов в массивных кадках по обеим его сторонам, - там, где, подобно миражу в пустыне, "из тумана соткав бессильный призрак летучий", мерцал и переливался блуждающими огоньками стеклянный фасад плотно сдвинутых высоких музейных шкафов.

Вгляделся Погибальцев и ахнул. Ибо мерцала и флюоресцировала вовсе не блестящая поверхность стекла, и не мутная жидкость в расставленных за дверцами разнокалиберных банках, как это могло показаться сначала. Сияние исходило от крохотных человеческих фигурок, находящихся внутри каждой банки: головы их окружали миниатюрные сияющие ореолы.

Присутствовали в сем святочном созвездии хорошо знакомые каждому библейские персонажи: апостолы, пророки, великомученики, а также и сам Спаситель в терновом венчике, пригвождённый к миниатюрному деревянному распятию. Из соседнего сосуда простирала к нему руки безутешная его Богоматерь. Рядом простоволосая Мария Магдалина склоняла светлое чело долу в нескончаемой покаянной молитве.

Доктор в очередной раз попытался сконцентрироваться и хоть что-нибудь сообразить, но ничего не сообразил, а только отчаялся и обессилел. И без того убогие предположения, едва успев зародиться под тесной черепной коробкой, таяли как прошлогодний снег. А воспрянувший чёрт уже пощипывал страдальца за мочку уха, недвусмысленно призывая к ответу.

- Короче, зелень подкильная, - кладёшь зарубку? Ссать и родить нельзя погодить!

- Это как?.. - Погибальцев поймал себя на мысли, что не чувствует ни рук, ни ног. - Договор подписывать надо?.. Кровью?.. Но это некоторым образом... э-э-э... не сообразуется с моими... э-э-э... моральными принципами...

- У вора воровать, только время терять! Желаньица-то сокровенные в запасе имеются?.. Ой, вижу, имеются желаньица... Кто любит попа, кто попадью, а кто и попову дочку.

- Благоденствуем вашими предстояниями... - начала уже складываться в голове Погибальцева несколько старомодная, но вполне приемлемая форма вежливого отказа. Но ставшие непослушными губы против всякой воли вдруг растянулись в идиотскую ухмылку, и сами собой изрекли нечто прямо противоположное.

- Эх, рашн, сам себе страшен!.. Ну, а в принципе, чем чёрт не шутит? Не спорю, хотелось бы в один прекрасный день навсегда отчалить из наших приполярных широт куда-нибудь... туда!.. А ещё лучше... туда!.. В любом случае, конечно, на юг. В Крым, или, может быть, на Кавказ... Ну да! Ну конечно! Конечно на Кавказ!

Козлоногий проворными пальцами карточного шулера произвёл едва уловимое движение перед носом Погибальцева, а ногами изобразил выразительное чечёточное па.

- Алтынного вора вешают, а полтинного чествуют! Вытащу тебя из тины!

И с этими словами неистово дёрнул доктора за обшлаг неопрятного медицинского халата.

- Эх, сказал бы словцо, да уж выпито пивцо!.. Это же я и сам не знаю, чего сейчас будет!.. Короче, следи за дыханием - оставь покурить!

Осклабясь, он в каком-то восторженном изумлении крутил головой, потирал аристократические ладошки и бил в половицу копытом, точно муругий жеребец, нажравшийся овса, и теперь готовый сорваться с места в карьер.

- Но ведь тебя на самом-то деле не существует? - с явным облегчением вдруг сообразил Погибальцев. - Ведь ничего этого на самом деле просто нет?

- Чужая погибель нам не корысть! - великодушно согласился хвостатый.

- Так значит, ты мне, как бы это яснее выразиться, всего-навсего померещился?

- Играем без кляуз. Натуральная белая горячка. Классический Delirium tremens... Тсс!!! Да не тряси ты мануфактуркой, не переживай - чего кисляк наворотил? С неделю загасишься на дурдом - как рукой снимет, что твой триппер. И точи дембель.

- Уф-ф-ф... - вновь обретя потерянную было способность соображать, Погибальцев уже не мог остановиться и теперь, прощёлкав ситуацию и с той, и с другой, и с третьей стороны, с превеликим облегчением вздохнул, утирая рукавом россыпи жаркого пота на бледном челе.

- Ну, а коли так, то, значит, и греха на мне никакого? Что я, значит, тебя к ней пущу? Ну, то есть, к Магдалине?..

- Дело ясное, что дело тёмное... Грех сладок, а человек падок... А без Бога шире дорога... Прелестные соблазны сатаны!!! - Лукавый в ораторском экстазе закатил глаза, и на неряшливом пятачке его вскипела пена неподдельного вдохновения. - Шевели понималкой!

- Не хочешь ли ты сказать, - забеспокоился Погибальцев, - что... э-э-э, искушение порою бывает прискорбнее самого... э-э-э, проступка?

- С такими заворотами место за воротами! - хохотнул в полнейшем восторге чёрт. - Не бзди в скафандр, жлоб затаренный, а то всплывешь!.. Если расколбас по полной программе, чего разводить качалово?

Погибальцев заинтересовался.

- Надобно толкнуть в эту тёмную дверь познания!..

Сжав недрогнувшей рукой скользкий скальпель и изрядно повозившись с затвердевшей как железобетон замазкой, он неловко надавил на лопнувшее со звоном стекло.

На сей раз помещение заволокло сладким благоуханием ладана. Магдалина, трепеща всем телом и молитвенно сложив руки на груди, следила за Погибальцевым бездонными от ужаса зрачками.

Погибальцев виновато опустил голову и отвернулся.

- Что же ты, Анчутка беспятный, сам не мог в стеклянную банку залезть? - с обидой в голосе обратился он к притихшему чёрту.

- Эх... - притворно сокрушаясь, вздохнул рогатый. - Так ничего и не понял, дурилка картонная?.. Нематериальный я. Искушение одно и смута душевная. Начнёшь прочмокивать - всё дело задымишь... Прощай, чалкина деревня!..

Чёрт на глазах у доктора принялся вдруг стремительно вращаться вокруг собственной оси и при этом расти, разбухать и распространяться во все стороны, подобно пылевому вихрю перед грозой. У Погибальцева закружилась голова, и он почувствовал, что теряет сознание.

Тело доктора обнаружили в музейной комнате на следующее утро. В картинной позе античного героя Геркулеса Погибальцев неподвижно лежал "среди смолкших Бубнов Кибелы", у распахнутых створок одного из музейных шкафов, среди осколков дюжины расколоченных им банок, в окружении распластавшихся в лужах зловонного консерванта мертворожденных уродцев. Был он цел и невредим, а всего лишь дал, что называется, дрожжей и слегка обмочил штаны. После приведения в чувство его, естественным образом, пришлось скоренько облачить в "смирительную рубашку с короткими рукавами" и на одиннадцать суток изолировать от прочих строителей коммунизма в переполненной палате местной психушки. Диагноз белой горячки ни у кого не вызвал сомнений.

И жизнь покатилась своим весёлым чередом.

Что делать! От правды, как говорится, не уйдёшь, и нечего тут обидульки клеить. Как говорится, чёрного кобеля не отмоешь добела. Ничто не сокрыто от истинной премудрости.

Увы, всё это так. И, тем не менее, к сказанному считаю необходимым добавить ещё пару слов. А в частности то, что всего пару месяцев спустя нашему гнусно впавшему в бесчестное и нечестивое растление доктору позвонила из прекрасного далёка любимая тёща. И дрожащим, прерывающимся, трепещущим от волнения и переходящим в страстный звериный вопль восторга голосом сообщила сногсшибательную новость. Суть известия заключалась в том, что в некоем мелкопоместном, но хлебосольном райцентре благодатной Ставропольской губернии администрация тамошней ЦРБ (центральной районной больницы) испытывает крайнюю нужду в патологоанатоме и готова предоставить ценному специалисту...

(Уф-ф-ф-ф, я всё сказал, а уж дальше фантазируйте сами. Сколько вам будет угодно.)

Матка Боска Ченстоховска!

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ПЯТАЯ ХИРУРГИЯ
ИЛИ
СЛОН В МАРИНАДЕ

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ

ЗАГИБ ИВАНЫЧ

Хор:

К тому времени, когда труп Соломона Ивановича доставили в первый образцово-показательный городской морг, его многочисленные родственники уже успели кое-чего уладить.

Успели подмазать дежурного хирурга в расчёте, что тот замолвит своё веское слово и посодействует отмене предстоящего вскрытия. Успели позолотить ручку санитарке онкологического отделения, чтобы старая грымза обмыла тело усопшего прямо в ванной комнате для больных. Успели отстегнуть дежурной медсестричке, дабы она, не дожидаясь третьих петухов и второго пришествия, распорядилась отправить каталку с покойником в трупохранилище. И уж, само собой разумеется, успели - как и требуют того благородные правила светского этикета - отстегнуть ночному санитару этого ужасного заведения, уповая, что покойник будет за это помещён на соответствующее его земным заслугам место.

Больше никому отстегнуть не успели, поскольку дело было глубокой ночью.

В результате такой заботы связанный по рукам и ногам Соломон Иванович мирно покоился в уютном холодильнике патологоанатомического отделения под сияющими девственной чистотой зефирными покровами. Назойливые мухи не кружили над аристократическими залысинами Соломона Ивановича, потому что новенькую чешскую каталку с телом защищал сверху изящный жестяной саркофажек. А равно и потому, что "поставленный на мзде" санитар на радостях врубил мотор хладагрегата на полную мощность.

Соломону Ивановичу более не угрожало насильственное вмешательство в его судьбу неопрятного патологоанатома, скрупулёзное исследование его поражённых неизлечимой болезнью внутренностей, либо, страшнее того - коварное их изъятие для научных и коммерческих целей. Умиротворённая душа Соломона иорданской голубицей порхала в морозном воздухе холодильной камеры, то и дело с гордостью присаживаясь в изголовьях скромного саркофажка.

В тесном соседстве с Соломоном Ивановичем располагались и другие покойники: кто в одежде, а кто и без неё, кто на каталке, а кто и прямо на загаженном кафельном полу в лужицах смёрзшихся нечистот и сукровицы. Увы! Даже в столь заброшенном и захолустном уголке вселенной отнюдь не торопились восторжествовать светлые идеалы равенства и любви, а недоступные досужему взору эфирные и астральные тела усопших не спешили слиться в братских объятиях, а предпочитали держаться особняком, - так, точно дело происходит в заурядном следственном изоляторе.

Зато на гладких кафельных стенах сего приюта уныния и скорби, с благородным намерением повсеместно упрочить природную любовь к порядку и дисциплине, были аккуратнейшим образом развешаны таблички с лаконичными сентенциями и призывами. Как то: "Sic transit gloria mundi", "Жизнь - это очередь за смертью", "Мёртвый друг не предаст", "Тяжело в лечении - легко в гробу", "Оставь одежду, всяк сюда входящий", "Уважайте своих ближних! Не умирайте в пятницу!", и даже: "На каждого мангуста у нас хватает дуста". Впрочем, эта последняя надпись, сделанная подозрительного качества краской, была явно кустарного производства. А в углу морозилки, у самого пола, где целых два ряда отсыревших кафельных плиток отвалились, чья-то не поднаторевшая в орфографии и синтаксисе рука обычным синим фломастером намалевала следующую нелепость: "Да здравствует правоприменительная практика нестандартных методов лечения сколиоза путём отправления ритуальных услуг!". И сбоку в скобочках: "Горбатого могила исправит".

Покорная обстоятельствам душа печально вздыхала и терпеливо ждала своей богоизбранной участи.

Долгое ожидание это было, наконец, прервано до чрезвычайности резко и противно взвизгнувшей дверью. В помещение ураганом ворвался коротконогий, но атлетически сложенный и весьма энергичный молодой человек в засаленном синем халате с высоко подвёрнутыми рукавами. Бравируя зверским выражением на хмурой небритой физиономии, он с грохотом откинул крышку саркофага, грубо отшвырнул в сторону заботливо выглаженную простынку, ухватился волосатыми лапами за ручки каталки и потащил её за собой наружу - в узкий коридор, во всю длину которого тянулся ещё один привлекающий всеобщее внимание плакат: "За выражение лица санитаров администрация ответственности не несёт", и далее - в кабину грузового лифта.

Дверцы лифта с грохотом захлопнулись, заныл и загудел мотор, пол под ногами дёрнулся, кабина медленно поплыла вверх, к просторному и светлому помещению секционного зала.

ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ

ЕЩЁ ОДНА ТРАГЕДИЯ, ДОСТОЙНАЯ ЕВРИПИДА

Несмотря на несусветную рань - а электронные часы на покрытых цыпками масляной краски стенах указывали всего только половину восьмого - в секционном зале присутствовала Иродиада Фёдоровна собственной персоной. По этой причине там царило оживление лесного муравейника в условиях пожара...

"Ворона в павлиньих перьях", - так нелестно отзывались о своей шефине работники патологоанатомического отделения. - "Сама розгочкой стегает, сама прижуривает". А кое-кто и с пеной урта доказывал, будто бы госпожа Шестопалова, заведующая образцово-показательным Кисловодским моргом, ни больше ни меньше как Гарпия (древнегреческая богиня вихря, изображавшаяся в виде крылатой женщины с медными когтями - Прим. автора), и сохранив в своём хромосомном наборе ряд специфических признаков, передающихся по женской линии, обладает поистине удивительной способностью повергать простых смертных в трепет.

О, многобедственное богатство! Достоплачевный случай! А так это или не так - покажет время.

- Захотели от каменного попа железной просвиры?!!!.. - гремели под сводами прозекторской отголоски трубного гласа, которым Моисей когда-то привёл в негодность крепостные стены Иерихона. - Бу-бу-бу!!!.. Гу-гу-гу!!!..

Но даже если никакого конфликта не было и в помине, воздух вокруг госпожи Шестопаловой сам собою сгущался, как перед грозой, а от синтетических занавесок на окнах доносилось лёгкое потрескивание высоковольтных разрядов.

Что же и говорить о людях! Тем более что к грешным представителям рода человеческого отношение у Иродиады сложилось вполне определённое.

- Не нужны нам праведники, а нужны угодники! - недвусмысленно указывала начальница на его место в жизни неопытному новичку, дерзнувшему переступить священные пороги пятой хирургии.

И добавляла хриплым прокуренным голосом, брезгливо отправляя скомканные резиновые перчатки в тазик с порошком талька:

- Будь хоть чёрт, хоть пёс, лишь бы яйца нёс.

Когда же приходилось ей выставлять "выработавшего ресурс" специалиста за больничные двери, монолог был и того короче:

- Вздулся волдырь, да и лопнул!..

Хотя в заявлении на имя главврача этот предмет, как правило, был сформулирован более приемлемым для апологетов Трудового Кодекса образом. Допустим, хотя бы и так: "Осуществлена оптимизация динамики работы тяглового средства передвижения, сопряжённая с устранением изначально деструктивной транспортной единицы". Что в переводе с тарабарского языка на человеческий означало: "Баба с возу - кобыле легче". Если же пребывала Иродиада в шаловливом настроении, формулировка вполне могла прозвучать и следующим образом: "Налицо слабо выраженная актуальность применения клавишных инструментов в среде лиц духовного звания". (Нафига попу гармонь.) Всему на свете предпочитала Иродиада Фёдоровна отточенные наукоёмкие определения и юридически беспощадные характеристики.

Но вышедших из строя сотрудников своевременно сменяли молодые, зелёные, но зато исполненные социального оптимизма кадры, и снова первый образцово-показательный функционировал чётко и без сбоев, подобно безупречно отлаженному механизму фирменного швейцарского хронометра.

На расчищенном от вскрытых трупов поле сражения вновь деловито клацали тяжёлые секционные ножи из нержавеющей стали. Истошными голосами шакалов верещали мощные, как самолётные турбины, циркулярные пилы для вскрытия полости черепа. Через все форточки, щёлочки и вентиляционные трубы струился сладковатый запах тлеющей плоти, тёплой крови и формалина. Юные лаборантки в накрахмаленных до твёрдости гипсовой лангеты халатиках-бикини, с поблёскивающими в руках биксами порхали, как грациозные солистки "Лебединого озера". Из мощных динамиков бахчисарайскими фонтанами лилась исполненная неземной благодати музыка Петра Ильича Чайковского в исполнении Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио.

- Препарасьон, медам!.. - подавала время от времени свой пионервожатский голос Иродиада.

Девы замирали, в волнительном ожидании трепеща прелестными лядвиями.

- Релеве!..

Беззвучно матюкаясь, лаборантки послушно вытягивались на носочках.

- Соте!.. - голос Иродиады становился подобен щёлканью бича, которым в Малороссии погоняют тягловую скотину.

А сама мадам Шестопалова, не снимая резиновых перчаток, принималась ритмично прихлопывать в ладошки. С каждым новым хлопком и появлением в атмосфере нежного облачка талька лаборантки, опровергая законы физики, легко взлетали в воздух и на мгновение зависали над полом.

- Фуэте!..

Подхваченные вихрем легкокрылые образцы мясомолочной продукции с коровьими глазами, вращаясь вокруг своей оси и рискуя с размаху треснуться о стенку, летели по невидимой окружности, при каждом обороте то выбрасывая ножку в сторону, то вновь возвращая её к колену.

- Антраша!!!..

Движения говяжьих окорочков становились похожи на мелькание стрекозиных крылышек. Дело спорилось, ладилось и кипело. Девичьи головы кружились как от хорошей затяжки. В трансцендентальной тишине, в эпицентре безжалостного сияния кафеля, острых как бритва осколков солнечных лучей и потоков мертвенного света от бестеневых ламп раздавалось только назойливое жужжание заблудившейся мухи и пронзительный визг Иродиады:

- Чеширский!!!.. До каких пор ты будешь демонстрировать нам решение проблемы повышения мелкодисперсности оксида двухатомного водорода механическим путём?!!..

- О, добрые боги! Если кто и толчёт воду в ступе, то это не я! - и молодец в синем халате рванул органокомплекс из распанаханного покойника с такой силой, что капли и сгустки тёмной крови с чмокающими звуками посыпались и на мраморный подоконник, и на бестеневой светильник у потолка, и на девственной белизны халат Иродиады, и на широкую физиономию самого Чеширского, побуревшую от натуги как свёкла.

- А куда провалились гистологические лаборантки?!!! - не обращая внимания на эти несущественные мелочи, продолжала тем временем Иродиада. - Где эта безмозглая козаТанька? Где дойная корова Манька? Куда подевались эти невинные жертвы общественного темперамента? Почему вокруг никто не мычит, не телится?.. О, если б имела я сто языков и железное горло...

Голос то зудел, как испорченная бормашина, то рычал и хрипел, как напористый морской бриз, перерастающий в ураган, становился всё выше, хотя выше, казалось, было уже невозможно. Парализованная муха свалилась, лапками кверху, на металлическую крышку инструментального шкафчика, в последний раз шевельнула слюдяными крылышками и затихла. А пронзительный фальцет всё забирал ввысь.

Однако, стоп! Настроение у своенравной Иродиады Фёдоровны менялось так же стремительно, как и направление жестяной стрелочки флюгера, совершающей свои бессмысленные движения по прихоти стихийных сил природы. Вот уже и всё забыто.

- Ой, дорогой Вениамин Валерианович, здравствуйте!.. А-ха-ха-ха-ха-ха-ха... Вениамин Валерианович... просто умора, до чего у вас на голове шапочка потешная!.. Колпачок клоунский... И-хи-хи-хи-хи-хи-хи... Ермолочка османская... Э-хе-хе-хе-хе-хе-хе... Ох... Знаете?.. Знаете, на кого вы в ней похожи?.. О-хо-хо-хо-хо-хо-хо... Осёл, играющий на лире!.. Кхе-кхе-кхе! Вениамин Валерианович!!! Кто вам позволил брать в лаборатории отработанный формалин?!!! Разве не я вам вчера намекала, что одна природа делает великое даром?! Кончается время покаяния, начинается время наказания...

Несчастный Вениамин Валерианович, в ужасе сотрясаясь всем телом, отчего казалось, будто он под аккомпанемент невидимой волынки беззаботно отплясывает ирландский танец, проблеял в ответ что-то невразумительное, подобно страдающему тяжёлой формой ангофразии (расстройство речи, заключающееся в заполнении пауз мычанием - Прим. автора). А кряжистый коротконогий санитар, поспешив заштопать кривой цыганской иглой предыдущего покойника от волосатого подбородка до ещё более волосатого лобка, уже переключился на лысого Соломона Ивановича. Одной рукой смахнув труп с шаткой каталки на секционный стол, он замер рядом с ним в первой позиции, не решаясь утереть струйку светлого пота, стекающую с кончика носа, как с испорченной клепсидры.

Утончённая и легкоранимая душа Соломона Ивановича ахнула и затрепетала в благородном негодовании: кому-кому, а уж ей-то доподлинно было известно, сколько двоюродный брат жены был вынужден отвалить, чтобы вскрытие отменили!

О, неизмеримая пучина коварства!

О непередаваемый накал страстей!

О высокий трагизм минуты!

Да постигнет вероломного клятвопреступника сугубое мздовоздаяние!

Как вам это понравится?

И тут мятущаяся душа Соломона Ивановича не выдержала и возроптала.

Правда, в отличие от аналогичных мятущихся душ бывших руководящих и партийных работников, имеющих обыкновение роптать, как говорится, не подбирая выражений, она возроптала стихами. К тому же почему-то стихами Еврипида, для нынешнего времени несколько устаревшими. И вот это более всего удивительно, особенно если учесть, что поэзию Соломон, по макушку погрязший в бухгалтерской прозе жизни с тремя судимостями, просто не переваривал, а фамилия Еврипид ни в одной платёжной ведомости ему не встречалась.

"Увы! Зачем похоронить сестре мой бедный прах вы не даёте, боги?.."

Так горько и безутешно плакалась бухгалтерская душа, разрывая на груди белые одежды и хирургические бинты. Очевидно, именно высокий трагизм минуты как раз и способствовал тому, чтобы изо всех имеющихся под рукою Муз в дело вмешались именно Каллиопа и Мельпомена, сообщив корыстолюбивой натуре Соломона Ивановича сладостный дар°песнопения.

Между тем, никто никого вскрывать вовсе и не собирался.

Бездыханное тело распяли на чёрной с прожилками влажной мраморной плите. Иродиада Фёдоровна дирижёрским взмахом анатомического скальпеля рассекла синюшную кожу правого бедра. Санитар Чеширский, лица необщим выраженьем напоминающий в этот момент широкоухого складчатогуба (порода крупных летучих мышей, обитающая в районе Кавказских Минеральных Вод - Прим. автора), утопая в длинном клеёнчатом фартуке и широчайших нарукавниках, развёл края раны, зацепив их сразу четырьмя стальными крючками. После чего с грацией бога Плутона, выдающегося среди прочих обитателей Олимпа уродством и хромотой, быстро сменил первую позицию на третью и замер.

Иродиада с долю секунды поколдовала проворными пальчиками в глубине раны и осторожно приподняла над синеватой фасцией склерозированную трубку бедренной артерии, умудрившись параллельно продемонстрировать серию гран батманов. Чеширский без промедления наложил лигатуры и исполнил нечто вроде арабеска.

- Весьма, весьма, Вольдемар... - Иродиада поощрительно улыбнулась любимчику. - Пуант!

Чеширский встрепенулся и сделал вид, будто хочет подпрыгнуть на носочках своих бесформенных полуботинок, сработанных в одном из местных подпольных обувных цехов.

- Плие, мон ами!

Вольдемар совершил попытку присесть.

Увы, "осла не приучишь скакать по Марсову полю"!

- Эпольман! - ударила в ладоши неуёмная Иродиада.

Далее началось непонятное. Посредством исполнения серии не поддающихся описанию пируэтов рядом с покойником установили странный аппарат со множеством разнообразных датчиков и пузатых ёмкостей. От аппарата протянули тонкий шланг с канюлей на конце и фиксировали в рассечённой артерии. Зафыркал и заурчал мотор компрессора. Осунувшееся лицо Соломона Ивановича, как по волшебству, принялось наливаться восковой бледностью. Густая синева чудесным образом исчезла с области лба, отступила к щекам, сбежала до середины шеи, а затем и вовсе исчезла.

Встревоженная душа, озабоченно наблюдающая за происходящим, невесомым туманным облачком расстелилась у самой поверхности секционного стола и не успела ровным счётом ничего сообразить, когда Чеширский неожиданно вырвал пробку из горлышка небольшого тёмного флакона, который неизвестно откуда появился в его короткопалых руках. Помещение заволокло тошнотворным запахом эфира. Зверская улыбка на вислощёком лице санитара самым противоестественным манером вдруг пошла расплываться всё шире и шире, дробилась, множилась. Предметы и люди в прозекторской принялись, как лошадки на детской карусели, вращаться - вначале медленно, а затем быстрее и быстрее.

- Фондю-ю-ю-ю... - донёсся откуда-то многократно тиражированный эхом злобный хохот Иродиады Фёдоровны и растворился в пространстве, как кусок рафинада в чёрном кофе.

Свет ослепительно вспыхнул и померк. Всё погрузилось в небытие.

Корифей:

ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ

ПОД ПОКРЫВАЛАМИ ИЗИДЫ

Итак, всё погрузилось в небытие. И почему бы нам, друзья мои, воспользовавшись этим обстоятельством, с "поля, загаженного мухами, не перейти на мою трагедию", - иными словами, пусть и не наше с вами это собачье дело - не попытаться выяснить, где в этот момент находятся лаборантки, которых Иродиада Федоровна помянула недобрым словом? Эти "роза и фиалка, достойные садов Адонисовых"? Эти "блистающие своим отсутствием" Таня и Маня? В Аркадии, где дивен Зевсов храм? А что (ха-ха-ха-ха!), очень может быть! И даже весьма вероятно. Но, однако, что же они там в этакую рань делают? Трудятся, вменяя себя ни во что, или, напротив, согрешают с кичением фарисейским: халявят, сочкуют, торчат, отвисают, кайфуют и оттопыриваются?

Да неужели же согрешают?

О, отечество простоты и целомудрия! И как только подобное предположение могло прийти вам в хэд! Таня и Маня не согрешали. Они бе-се-до-ва-ли. Знакомо ли вам это слово?

Задыхаясь и кашляя в густом химическом амбре патолого-гистологической лаборатории, из одного стаканчика в другой перекладывали тонкие стеклышки с наклеенными на них микротомными срезами человеческих органов. Из спирта - в эфир, из эфира - в ксилол, толуол или ещё какую-нибудь гадость; капали на них из длинной стеклянной пипетки с резиновой грушей на конце тёмно-фиолетовым раствором гематоксилина либо смородинно-красным эозина и насухо промокали чистой сухой тряпочкой. Или же окрашивали эти срезы по более сложной методике Ван-Гизона. Ну, а поскольку заняты у наших тружениц тыла были исключительно руки, а голова полностью свободна, то могли они себе позволить маленькое удовольствие весело потрепаться друг с дружкой. Ибо сказано в Писании: нет ничего ужаснее и пагубнее духа уныния.

Однако не станем торопить события, суетиться как под клиентом и проявлять нетерпение и спешку, как при ловле блох. И прежде чем перейти непосредственно к сути невинных девичьих бесед, обрисуем буквально в двух словах портреты наших новых знакомых. Тем более что много трудиться нам не придётся.

"Обе в цветущей поре и дети Аркадии обе", были наши симпатичные визави похожи друг на друга как две сочных и спелых репки, хотя Таня и могла показаться ботвою погуще, а в корнеплоде слегка помягче.

При этом она обожала носить тесные ядовито-зелёные дольчики из лайкры и свободно изъяснялась на "джайве" - мухосранско-американском молодежном жаргоне. И Маня не меньше подруги обожала носить обтягивающие дольчики. Но поскольку тратить время на пустую болтовню не любила, то в своей разговорной речи вынуждена была постоянно обращаться к приемам паралингвистики, - то есть средствам, напрямую к языку не относящимся: выразительным паузам, многозначительной мимике и красноречивым жестам. У неё, как удивительно точно подметил классик русской литературы М.Е. Салтыков-Щедрин, "образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но, во всяком случае, вполне негодный для выражения каких бы то ни было мыслей".

Признаюсь по секрету: и Тане тоже зачастую сказать вслух было абсолютно нечего, но она так уважала сам процесс, что из любви к искусству совершенно бескорыстно болтала обо всём подряд.

"Язык не выражает уже готовой мысли, а создает её", - утверждал крупнейший отечественный специалист в области языкознания Александр Афанасьевич Потебня. В полном соответствии с этой теорией, своей речевой активностью Таня пыталась хоть в какой-то степени компенсировать отсутствие мысли как таковой. И надо заметить, у неё это неплохо получалось.

- Секи, подруга, я те щас пенку брошу - ухохочешься! - так традиционно начала своё былинное повествование Таня, роняя из пипетки густую фиолетовую кляксу на тончайший парафиновый срез. - Прям халявстори!

(Ещё одна щедрая клякса на предметное стекло, одна мимо и одна Мане на халат.)

- Значится, так. Ко мне в пятницу на остановке Жорка из бойлерной подваливает, - в полном пожаре, даже языком еле ворочает. Зато примажоренный, и салатник праздничный. Да как начнет почки выдрачивать! Короче, я еду в Сочи, подпишись, герла, на фак.

- А ты?.. - сквозь пузырь от жевательной резинки поинтересовалась Маня, не переставая следить за струйкой песочных часов, чтобы успеть вовремя их перевернуть.

- Я?! А что я?!.. Я, само собой, сконструировала улыбон и отвечаю: щ-щ-щас!!! Щ-щ-щас, миленький, только валенки зашнурую! Греби-ка ты, карась картонный, ушами в камыши, у тебя, по всему видать, фляга свистит! Не на ту нарвался! Я вам работник со средним образованием, а не какая-то шанель номер пять! Поищи себе труженицу лёгкого поведения - может, она и будет на халяву твои хромосомы хавать, а у нас с тобой стычка не катит... И вообще, базарю, Федя пуганый, ты сколько сегодня на грудь принял? "Фаустпатрон молдавской марганцовки и ещё полбаяна косорыловки"! С какого перепугу? "Отмечали с электриками столетие лошади Будённого"! А самого шизо косит и гложет. Чё, типа, стоишь, как слива зеленая? Чё сиськи тянешь? Какие траблы? Пойдем, полежим в тугезе - имеется блудный хайзер... И лезет слюни гонять, недогон ушатый...

- А ты?.. - поинтересовалась Маня, втягиваясь в беседу.

- Я?!.. А что сразу я!.. У меня второй день краснуха... Спрячь, говорю, свой кукиш волосатый! Канай, говорю, косить изюм! Вали пустыню пылесосить, раз не рюхаешь фишку, лошара сиволапый!

- А он? - Маня перестала гипнотизировать часы и забыла переставить банку с кусочками органов в термостат.

- А он и ухом не моргнул!.. Не понимаю я такого обращения, Мань... Ну, выпил ты литр, ну, два, но нажираться-то зачем? "Нам, - орёт, - невзападлец, а ты, белокурва, коряво насаживаешь! Следи, типа, за помелом, фильтруй базар. Мне доктор прописал перепихнин с повторином. Так что, давай по-рыхлому..."

- А ты?.. - Маня побледнела как восковая свечка.

Из её ослабевших пальцев выскользнуло влажное предметное стекло и с тихим звоном разлетелось на кафельном полу на множество крохотных осколков.

Таня торжествовала.

- С таким стручком лежи ничком! В общем, отскочи на полсандалии, кисель в коробке! Ящер ты убогий, и лоб у тебя в два шнурка...

- А он?.. - Маня громко икнула.

Потемневшие зрачки её медленно расширялись.

- Он? Да что он!.. Ну, чисто мальчик Юнь-Су! Короче, дурак дураком и уши холодные. Привязался - лифоном не отмахаешься...

- А ты?.. - Маня полыхнула румянцем, как электрическая конфорка.

- Ты ж меня знаешь, Мань! Чтобы я когда коленки морщила?! Да залейся всё кефиром! Сваливай, базарю, чмо ты из Зажопинска, покедова не впаяла по кумполу! Сходи, консервой закуси...

- А он? - Маня подёрнулась инеем, как бокал свежеприготовленного молочного коктейля.

- Ну, а что он?! Попузырился, попузырился, да и спрыгнул в туман! Наверное, пошёл за угол коржи метать...

Маня не подавала ни малейших признаков жизни.

- ...Ну, чё, Манька, правда - полный сюр? - расхохоталась Таня и от всей души ширнула подругу острым локтем в рёбра. - Правда - ржака?.. Правда, я молодчинка?.. Ну, Машка, улыбни улыбальник, что ли?!

- Я тащусь, как удав по стекловате... - простонала Маня, размазывая глаза по щекам и медленно погружая кассету с микропрепаратами вместо ксилола в жидкий парафин.

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЁРТЫЙ

ПОРОСЯТА ИЗ СТАДА ЭПИКУРА

Судебно-медицинский эксперт Баранов с гастрономическим погоняловом Ганс-Колбаса мог бы в два счёта сразить любого книгочея-выскочку масштабами своей эрудиции и уровнем своего интеллекта, хотя, подобно Сексту-Эмпирику, единственным источником знаний признавал чувственный опыт. "Доблести истинный страж, её непреклонный сопутник", был он человеком хорошо воспитанным, интеллигентным, и - я бы даже осмелился сказать - стеснительным, а посему не уставал повторять:

- Ну что вы, господа, в самом-то деле! Ну, какой же я гений! Так себе, обыкновенный талант...

О, сколь неуместна бывает порой ложная скромность! Ведь его блестящим характеристикам собратьев по ножу мог бы позавидовать даже Цицерон.

- Мёд на языке, молоко на словах, желчь на сердце, обман на деле, - отзывался он о Вольдемаре Чеширском, верном клеврете Иродиады Фёдоровны.

- Осёл трётся об осла, - так характеризовал непонятную дружбу Вольдемара и Иродиады. - Достойная парочка. Право, я предпочёл бы ошибаться вместе с Платоном, чем разделять правильное суждение с этими людьми.

- Муж честный, опытный в красноречии, - говорил о патологоанатоме Егоре Егоровиче Пушкове. И уточнял: - Но того, к чему он стремится, нет нигде. Поэтому надо выпить...

Доктору Вениамину Парамоновичу, который вообще-то трудился в загробном учреждении соседних Ессентуков, однако частенько по-дружески наведывался в первый образцово-показательный, Баранов давал несколько расплывчатую и двусмысленную характеристику.

- Мужик проказник - работает и в праздник.

В отношении уже знакомых нам лаборанток - Тани и Мани - был он не менее оригинален и категоричен, и ограничивался для обеих одним общим определением:

- Прекрасная Елена в исполнении девицы Бланш Гандон...

К вышеизложенному считаю необходимым добавить, что, если бы вы, уважаемый читатель, будучи с господином Барановым на дружеской ноге, в один прекрасный день принялись настойчиво допытываться, к которой из философских школ он склонен себя причислять: стоиков ли, атомистов, перипатетиков, либо младогегельянцев, наш мудрец тут же бы с пафосом воскликнул:

- Честно и откровенно? Да ведь все мы... (непечатное, непечатное) - чумазые поросята из стада Эпикура!

Отсюда становится отчасти понятным, отчего на вопросы, касающиеся того, каким образом сподручней разрешить ту или иную проблему, он уверенно и непоколебимо изрекал:

- Per abusum... Посредством злоупотребления.

Плечом к плечу с Барановым на этом же вредном производстве самоотверженно трудился санитар Юлий Дмитриевич, ровесник доктора, считающий себя по этой простой причине его помощником и подчинённым только во время вскрытия, а во всякое другое время - приятелем и даже собутыльником.

Уже с самого утра в тесноватых закутах судебно-медицинской экспертизы что-то тоненько и мелодично позвякивало, побрякивало и побулькивало. Неисправный водопроводный кран чувственным колоратурным сопрано исполнял итальянские арии. Рождались из небытия разнокалиберные мензурочки, стопочки и пробирочки. Весело булькала, перетекая из одних ёмкостей в другие, чистая как слеза загадочная субстанция со специфическим изысканным запахом. Время от времени кем-нибудь добавлялась в неё толика студёной водицы.

- Эх, Юлик, - с отеческой снисходительностью вздыхал Баранов, обретя возвышенное состояние духа, - Barbam video, sed philosophum non video, - бороду я вижу, а философа не вижу... Отчего так? Почему добавляешь ты две части чистого спирта в одну часть воды, когда первооткрыватель химической таблицы элементов Дмитрий Иванович Менделеев завещал нам делать как раз наоборот? Ведь у нас сегодня ещё два вскрытия...

- Крути педали, пока не дали! - объяснял свою шаткую позицию Юлий Дмитриевич, бессмысленно вращая глазами, и снова наливал.

- Люди немощны и самолюбивы, посему надо щадить их! - реагировал Баранов словами святого старца Тихона Задонского и, тяжко вздохнув, покорно пил до дна.

Оба специалиста были влюблены в свою редкую и романтическую профессию, и поэтому уже с начала трудового дня пребывали в превосходном настроении, которое ещё более усиливалось после перерыва на обед.

Время от времени из своего кабинета на втором этаже к соседям на минутку заглядывал и патологоанатом Егор Егорович. Приотворял дверь и, зорко вглядевшись в воодушевлённые физиономии приятелей, всегда очень удивлялся.

- При взгляде на вас кажется мне, будто я вижу богов Гомеровых, охмелевших от нектара, настоянного на непенте.

- Aut bibat, aut abeat - либо пусть пьёт, либо пусть уходит, - не поворачивая головы, заявлял в подобных случаях Баранов Юлию Дмитриевичу. - Но зайдя, пусть помнит, что торопливость задерживает! Тем более, у нашего уважаемого доктора должна оставаться заначка. Неостановимозаботливая на прошлой неделе выдавала своим на обработку рук. Выдавала? Вот, то-то! Хотя, конечно, за тобой, брат Егор, не уследишь... Так ты ворачайся скорей, радосте моя... любимче мой!.. - настойчиво подталкивая Егора к выходу, вопил Баранов и щурил свои хитрые страстные очи. - Помни, Егор, мы с тобой одной крови: Чук и Гек!

Как "Силен румянорожий на споткнувшемся осле" шпарил Егор Егорович вверх по широкой двухмаршевой лестнице. А достигнув эфирных высот, крался, словно тень сапёра по минному полю, мимо триумфальных дверей кабинета Иродиады и гладиаторской двери лаборантской подсобки к монашеской дверце своего кабинета.

Однако же недокрался, ошеломленный совершенно невозможным обстоятельством, вскрывшимся перед его похолодевшим носом.

Запертая в любое время дня и ночи и опечатанная семью печатями Сулеймана ибн Давида массивная сейфовая дверь, поименованная табличкой "Музей патологоанатомического отделения", незыблемая, как Великая Китайская стена и загадочная, словно карта необитаемого острова, где Иуда-Горбачёв закопал золото партии, была приоткрыта.

Егор Егорович сделал глотательное движение, и остановился как вкопанный.

"Спаси меня, Господи, но только не теперь..." - уподобляясь Блаженному Августину, выдавил из себя доктор и робко перекрестился, потому что не придумал ничего, что бы душеполезного совершить в сложившейся ситуации. - Что бы сие означало?

И ничего не придумал. Мысль работала с бешеной продуктивностью, но вхолостую. Тогда решил он зайти с другого конца и задействовать проверенный метод сравнения и аналогии.

А представим-ка на моём месте того же Баранова с его хвалёной интуицией, подобной мудрости Зевса. Можно ли предположить, как бы повёл себя он, соответственно своему благоразумию?.. Ещё как можно! Ясно как божий день, что в подобной ситуации наш хвалёный Ганс-Колбаса, пряча свои поросячьи глазки, проблеял бы в качестве отмазки: "Жизнь человеку даётся всего один раз, да и то в основном случайно..." Потому что никогда не отличался душка Баранов храбростью и героизмом. Нет, не преступил бы он запретного предела, а робко стоял перед ним, "как раб, ожидающий смерти"!

Однако гораздо больший интерес представляет реакция этого "мошенника выспренней речи" Чеширского, сатрапа и прихлебателя Иродиады Фёдоровны, которого, кроме его почтенного христианского имени Вольдемар, добрые люди окрестили также Крошкой Цахесом и Малюткой Скуратовым. Просто жуть как интересно! Ведь это никто другой, а именно "Крошка Скуратов", размечтавшийся об огромных возможностях бурного карьерного роста, в порыве откровения как-то брякнул Иродиаде: "Будь моя воля, уж я бы Христа подороже продал...". Кто-кто, а этот деятель в критической ситуации обязательно вспомнит коронную фразочку, которая, судя по всему, в самом скором времени засияет золотыми буквами на его фамильном рыцарском гербе. Как бишь она звучит?..

Корифей:

В десяточку!

Ну, а наши прекрасноланитные Таня и Маня? Разве так сложно угадать, что именно, "благоговея богомольно", воскликнут они? Чего проще!.. Ибо в любое время наши прекрасноланитные по поводу и без выдают в прямой эфир одну и ту же остромодную сентенцию: "Да, будут схватки родовые...".

Всё это, я вам скажу, не очень-то оригинально!

Ну, а вот чем бы ответила на дерзкий вызов судьбы Её Лукоголовое Всемогущество Иродиада Фёдоровна? А?.. Думается, и этот вопрос не из самых интересных. Не актуальный, прямо скажем, вопросик. Вероятнее всего, брякнула бы относительно "амбивалентной природы нервных импульсов, генерируемых корой головного мозга". В смысле - "и хочется, и колется". Или чирикнула что-либо относительно "адекватного отношения субъективной логики к неадекватным явлениям объективного мира". Как говорится, "знай, баба, своё кривое веретено!"

А ты, Егор - чем хуже, чем глупей?!..

И тут в голове Егора Егоровича феерически-яркой неоновой вывеской над цирком-шапито вспыхнул бессмертный афоризм, которым ежедневно припечатывает Баранова за его робкие пожелания не наливать сразу же после очередного тоста Юлий Дмитриевич, исполнительностью и расторопностью своей превосходящий самого Гермеса.

"Нет времени на медленные танцы!"

Даю честное слово, что утвердившийся в безветренных пристанях Егор Егорович, который "сам был с воробья, а сердце с кошку", вовсе не собирался проникать в потайную комнату, но за то быстротекущее мгновение, пока он смаковал известный афоризм, ноги сами собой занесли его туда, а руки аккуратно притворили за ним дверь.

Сразу после этого он внимательно огляделся, и голова его пошла кругом. Поистине, было, было тут, отчего прийти в изумление и восторг!

Сложилось справедливое мнение, будто в мрачноватом полумраке анатомических музейных залов пылятся на полках сотни разнокалиберных банок с заключёнными в них сросшимися уродцами, раздувшимися от алкоголя сердцами и окаменевшими почками. Этот же напоминал образцовый интендантский склад. На металлических стеллажах, стройными рядами уходящими в бесконечность, возвышались там необъятные рулоны пожелтевшей марли, громоздились брикеты рыжевато-серого парафина. Пещерными сталактитами тускло переливались залежи стеклянной лабораторной утвари. Потрясали воображение монбланы, эвересты и маттерхорны белоснежной хлопковой ваты.

- Сады Адонисовы! - поражённый в самое сердце, вскричал Егор Егорович, успев ещё выхватить из темноты стройные шеренги душистых резиновых сапог, противогазных сумок защитного цвета и пугающего вида мятых противочумных костюмов - и сунулся в следующий дверной проём.

Смежная комнатушка оказалась совсем крохотной и едва вмещала в себя стеклянный вытяжной шкаф. И только в углу, на неровной площадке пола из бурой метлахской плитки, брызгаясь во все стороны тысячекратно преломлённым солнечным лучом, покоилась огромная пузатая бутыль. Пламенное сияние, исходящее от неё, мерно и беззвучно пульсировало. Внутри бутыли плавился и дышал Эликсир...

Егора Егоровича пощекотали раскалённой кочергой. Перво-наперво был им произведён органолептический анализ содержимого загадочной ёмкости, хотя даже последнему чудаку было ясно, что кроме медицинского спирта в ней ничего нет и быть не может. Вслед за этим на захламлённых складских стеллажах доктор разжился подходящего размера гранёным штофом тёмного стекла с притёртой пробкой, подходящего размера воронкой...

Уже улепётывая во все лопатки, от священного ужаса "приседая трепещущим задом", доктор успел сунуть в карман халата маленький плоский ключ, неизвестно как очутившийся в археологических наслоениях мусора и паутины за металлической ножкой вытяжного шкафа.

О, грозный Юпитер, от коего всё: и болезнь и здоровье! - а расскажу-ка я по секрету, с какой такой целью нашему герою столь уж необходим оказался вышеупомянутый штоф!

Всё дело в том, что с некоторых пор Егор Егорович вёл дневник. Не совсем, правда, обычный дневник. Правильнее сказать, что дневника-то никакого и не было, а просто в своём карманном календарике педантичный патологоанатом делал для памяти каждодневные отметки. Любой праздничный или будний день, когда случалось ему волей провиденья злоупотребить горячительными напитками крепче сорока градусов, он обводил аккуратным кружочком и замалёвывал чёрной шариковой ручкой. В случае если выбор падал на более изысканные напитки, начертанный кружок не заштриховывался. Ну, а "случись, что ничего не случись" - тогда и календарь оставался нетронутым.

К вящему удивлению растерянного Егора Егоровича, уже в самом скором времени листок его календаря стал напоминать образцовый спортивный тир, в котором стрельбы проводятся ежедневно, а большинство залпов венчает точное попадание в цель. И наконец Егор Егорович сумел так пристреляться, что вышел в абсолютные чемпионы, так что надобность в продолжении дневника сама собою отпала. Зато с этих пор нашего доктора стали по ночам преследовать навязчивые кошмарные видения. Утром, напротив, обнаруживались ужасающие пробелы в памяти. Возвращаясь к суровой и немилосердной реальности, он теперь первым делом подзывал к кровати свою маленькую дочурку и, кашлянув в сторону, испуганно вопрошал хриплым шёпотом:

- Ну что, Сонечка-солнышко, папочка вчера не шибко хулиганил?

- Нет, папуля, - успокаивала дочь, - ты вчера очень смешной и весёлый был, и чёрной икрой нашего Шарика накормил. Только он всё равно тётины туфли съел!

- Какие туфли? Какая тётя? - силился и не мог вспомнить Егор Егорович, обливаясь жарким потом.

- Шарик не все туфли скушал, он только каблуки отгрыз, - продолжала терпеливо объяснять девочка, - а тётя Элеонора с дядей Барановым приходили к нам мериканский Хэллоуин отмечать.

- Где же они теперь?..

- Тётя Элеонора непонятными словами сильно ругалась, и в такси босиком уехала. А дядя Баранов на кухне спит. Его вчера никто поднять не смог, он очень тяжёлый...

В чугунной голове Егора Егоровича начинала вырисовываться приблизительная схема происходившего. Страх перед действительностью отступал. Требовалось срочно опохмелиться.

ЭПИСОДИЙ ПЯТЫЙ

ЛЮСТРА ИЗ КОСТЕЙ ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Существуют ли на земле люди, у которых всегда всё хорошо? Или, на худой конец, удовлетворительно? К примеру, среди нас с вами - отыщется хотя бы один такой персонаж?..

Вот и я так думаю!

В противовес всей этой хиромантии, санитар судебно-медицинского отделения Юлий Дмитриевич жил себе и не тужил. Радовался жизни в меру своей испорченности, и на большее губы не раскатывал. Потому что ещё в медицинском училище затвердил как "Отче наш".

Во-первых: "мало не воруй -°посадят".

Кроме того: "зарплата - это награда человеку за его скромность".

И наконец: "полез раньше - поднялся выше".

И прожил он так на белом свете тридцать лет и три года, пока хорошо жить не помешала ему ещё одна, страшно вредная и даже опасная русская поговорка: "кашу маслом не испортишь". Или, как выразилась бы по этому поводу несравненная Иродиада Фёдоровна, "отсутствие прогресса-регресса в метаболизме организма при изменении соотношения жиров и углеводов в традиционном блюде оседлых народов".

Дело в том, что Юлий Дмитриевич, подобно Икару, сыну Дедала, возомнил о себе чересчур много. Поддавшись в минуту непростительной слабости на льстивые увещевания жены, он начал строить дом. Вследствие чего и впал в великую, ни с чем не сопоставимую нужду. И если кому-то у нас время от времени ещё не хватает на батон ситного, - очень прошу меня извинить, это всё цветочки! Что они в сравнении с тем почти безвыходным положением, когда человеку необходимо рассчитаться за четыре плиты перекрытия шесть на полтора! Тут и прожжённому авантюристу приходится думать думу.

"Сердце, смирись, ты терпело и горшие беды!" Беспрецедентно тяжкая финансовая кабала выковала из Юлия Дмитриевича сообразительного, предприимчивого и трудолюбивого человека. Что, в свою очередь, помогло ему сделать блестящую карьеру.

Когда-то, когда всё у него было ещё в полном порядке, трудился Юлий Дмитриевич рядовым фельдшером Скорой помощи и поплёвывал себе через левое плечо. Влачился по городам и весям на спецколымаге, насквозь провонявшей бензином и карболкой. Массовой народной любви этот допотопный агрегат с лопнувшими рессорами и громоподобной сиреной, прямо скажем, не вызывал. Прижимистые родственники пациентов с превеликой неохотой опускали в прохудившийся карман фельдшерского халата кровные рублёвки и трёшницы, мятые и рваные, словно были они кем-то нарочно изжёваны. Но с большей вероятностью туда могли попасть подгнивший апельсин или вялое градобойное яблоко.

Юлий Дмитриевич жестоко страдал от недосыпания и желудочных расстройств. А потому, после очередного нагоняя за недопустимый перерасход спирта он не стал, как обычно, сводить дебет с кредитом, а махнул на всё рукой и в тот же день записался на курсы классического, спортивного и восточного массажа одновременно.

Закончив эти курсы с отличием, потому что дал кому полагается на лапу, он очень удачно устроился на работу в процветающий ведомственный санаторий. Медицинский халат его сделался несравненно чище, да и сам он, наконец, расстался с дурной привычкой спать стоя в рейсовом автобусе по дороге на службу. Однако большой экономической выгоды новая должность не приносила. Зато таила массу соблазнов.

"Ловко её щекотать массажист начинает проворный, хлопая громко рукой по ляжкам довольной хозяйки", - не без сарказма описывал в своё время римлянин Ювенал одного из представителей этой специфической профессии. Но и на изломе века двадцатого энергичные пассы новоиспечённого массажиста точно так же вызывали у отдельных легкомысленных курортниц целую гамму сложных душевных переживаний. Вследствие чего они начинали постанывать, вскрикивать и совершать настойчивые попытки несанкционированных лечащим врачом действий с целью соблазнить Юлия Дмитриевича.

Юлий Дмитриевич был по натуре мягким и отзывчивым человеком. Скоро новая работа стала для него сущим адом.

По счастливой случайности, в это самое время в городском морге открылась подходящая масштабу незаурядной личности фельдшера вакансия. Не без участия непреклонной и, как нам думается, весьма осведомлённой супруги Аллочки, Юлий Дмитриевич сделал последний, самый блистательный ход в своей гроссмейстерской партии. И усталым триумфатором взошёл на позлащённый пьедестал сотрудника отделения СМЭ.

- Неужели не страшно?! - неустанно вопрошали счастливца прежние его приятели, узнав о новом зигзаге биографии. - Не противно?

- А чего страшного? - отвечал Юлий Дмитриевич, как Дракула, цыкая зубом. - Царь и народ - всё в землю пойдет... Умирать - не лапти ковырять: лёг под образа да и выпучил глаза!

Любой романтик и бунтарь, ступив на обетованную землю, кипящую млеком и мёдом, вмиг бы угомонился и принялся почивать на лаврах. Любой другой - да, но только не наш Юлий Дмитриевич! Пустившись, как принято говорить, во все тяжкие, Юлий Дмитриевич позволил себе иметь увлечения. С пылкостью неофита предался он пагубной страсти собирательства. Приглянулся ему чёрт ягодкой.

Испытывая незнакомое доселе упоительное чувство, бросился Юлий Дмитриевич коллекционировать художественную, научно-популярную и медицинскую литературу, латиноамериканские кактусы в кубических горшочках, старинные иконы в окладах, антикварные подсвечники, шандалы, канделябры - любую "подставушку под квасной гвоздь" - и под конец дошёл до той степени неразборчивости, подразумевая которую, взрослые ироничные люди с улыбкой вопрошают: "А где у вас тут люстра из костей Петра Великого?".

Однако и этого ему показалось мало. Последним его коньком, обожаемым детищем раз и навсегда стали гробы.

Началось это оригинальное увлечение, в общем-то, случайно. В тот заурядный день, когда обманувшиеся в лучших чувствах наследники одного высокопоставленного покойника решили жестоко отомстить своему обидчику. И с этой целью заказали для него в местном похоронном бюро "деревянный макинтош", более напоминающий футляр для очков.

Но кто же мог себе представить, что штрейкбрехеры из месткома удостоят сослуживца чести быть захороненным в пузатенькой палисандровой шкатулочке с шестью бронзовыми ручками для удобства транспортировки! Ну и в итоге, невостребованное типовое изделие, подобно крейсеру "Аврора", совершившему холостой выстрел, осталась пылиться на вечном приколе у входа в санитарскую подсобку.

Впоследствии Юлием были приобретены и другие шедевры столярного мастерства самого разного качества: от домовины, напоминающей ветхозаветный ковчег, до саркофага, покрытого двенадцатью слоями масляного лака и с Государственным гербом несуществующего СССР на крышке.

В конце-концов в запасниках коллекции собралось великое множество гробов всех времён и народов: с ножками и ручками, колёсиками и круглыми водолазными иллюминаторами, затейливой хохломской росписью и искусной инкрустацией моржовой костью, золочёными купидонами и кариатидами; а кроме того, несколько элегантных, как морские эсминцы, цинковых ящиков, парочка щелястых "деревянных бушлатов" для бомжей и безродных, солидный аэрофлотовский трансферт-кейс, упаковка герметичных полиэтиленовых мешков для нужд отдела соцобеспечения, и белый иудейский саван.

Мало-помалу гробы погребли под собой всю пустующую прежде территорию судебно-медицинских подвалов, коридоров, подсобных помещений и лестничных площадок. Они заполняли всё свободное пространство на кушетках, тумбочках и шкафах, громоздились друг на дружку, доверху заполняя кабину бездействующего грузового лифта. Казалось, они обладают сверхъестественной способностью размножаться стремительнее, чем саранча или даже тараканы, и вот-вот под их немыслимой тяжестью рухнут тонкие межэтажные перекрытия, разверзнется земная твердь, и весь этот брик-а-брак разом ухнет в геенну огненную, тартарары, или ещё значительно глубже.

Всем знакомым Юлий Дмитриевич с нескрываемой гордостью демонстрировал свою необычную коллекцию. Ну а в минуты особого расположения, мог предложить и лично понежиться в одном из уютных гнёздышек с премиленькой атласной обивкой, обрамлённой пышными вологодскими либо бургундскими кружевами.

Случалось и патологоанатому Егору Егоровичу, и судмедэксперту Баранову строго конфиденциальным образом просить у Юлия разрешения воспользоваться на короткое время подобным гостеприимством, ежели негде им было уединиться с весёлыми и сговорчивыми случайными подружками. И всякий раз такое разрешение они великодушно получали...

Вы, конечно, спросите - а как относилась к увлечению своего санитара заведующая отделением судебно-медицинской экспертизы?

Вынужден буду здорово вас разочаровать. В том-то и дело, что никак. По той простой причине, что особа сия неотлучно и безотрывно пребывала в заоблачных высотах руководящего Олимпа. Где же непосредственно находилось это загадочное место - в одном из кабинетов пятиэтажной городской поликлиники N2 по улице Кутузова, или в здании городского Управления внутренних дел по улице Красноармейской - этого с точностью не смог бы сказать ни один ясновидящий прорицатель, но все между собой дружно именовали его Конторой.

С периодичностью в пятнадцать-двадцать минут из Конторы следовали телефонные звонки с чёткими и подробными инструкциями, ценными указаниями и строжайшими требованиями отчёта. Этим дело и исчерпывалось. (Сиди тихо, не поминай лиха.) Известно было лишь то, что зовут заведующую Саломея Павловна. Однако, даже несмотря на столь скудные сведения, по больнице упорно циркулировали самые невероятные слухи о её личности и образе жизни. Находились злые языки, всерьёз утверждавшие, что Саломея Павловна, будто самая обыкновенная гражданка, имеет семью. И даже, представтьте, не одну. Впрочем, последнее обстоятельство как раз не относится к разряду невероятных. Ибо, как вы сами наверняка догадываетесь, "от вожделения свободной любви" несложно обзавестись и целой дюжиной пребывающих в неведении мужей, если личность твоя общественностью не идентифицирована.

А ещё вспоминается автору, как в один из первых дней трудовой деятельности на новом поприще с Юлием Дмитриевичем едва не приключилась досадная неприятность: не признающий возражений и встречных вопросов властный женский голос из телефонной трубочки повелел ему срочно доставить в Контору папку с протоколами вскрытий.

Бодро отмахав лихим кавалерийским аллюром марафонскую дистанцию по запутанным лабиринтам поликлиники N2 и милицейского управления, Юлий, к своему изумлению, не обнаружил никаких признаков Конторы и её таинственной обитательницы. С упавшим сердцем наш "многопобедный храбрец" передал пухлую картонную папку одной из сотрудниц медрегистратуры и, утирая бледное чело, воротился в морг. Удивительно это и невероятно, но нагоняя со стороны строгой начальницы не последовало. Что могло означать только одно: отчёт был ею своевременно получен.

Отныне все операции с исходящей документацией Юлием Дмитриевичем успешно и без проволочек осуществлялись через всевозможных посредников, курьеров или секретарей, а сам он руководствовался железным принципом далёких предков: "В тайнах патрона, смотри, никогда не пытайся ты шарить, всё, что он вверил, таи, хоть терзает вино или злоба...". Ни один бюрократический комар не смог бы тут подточить своего въедливого носа!

С год назад, решив привести учрежденческие кадры в строгое соответствие с неуклонно возрастающим объёмом работы, Саломея Павловна приняла на работу в подведомственное отделение ещё одного судмедэксперта - доктора Кошерного, возвратившегося из непродолжительной репатриации на свою историческую родину. Постная, как яйцо всмятку, фамилия Кошерный никому в морге не пришлась по вкусу (не оттого ли, что спокон веку пятая хирургия привыкла отдавать предпочтение исключительно трефному?), и в кулуарах к новичку прочно приклеился псевдоним Доктор Шекель.

Вполне возможно, что дружное предубеждение коллектива к личности Кошерного имело под собой какие-то реальные основания. Не знаю. Не думаю. Во всяком случае, был Доктор из той породы людей, о которых говорят, что они, даже открывая шкаф, предпочитают сначала постучать.

К моменту описываемых событий весь наличный состав отделения судебно-медицинской экспертизы (за исключением небожительницы Саломеи) присутствовал на сложном вскрытии. При этом и бывалый санитар, и оба доктора, а в особенности Доктор Шекель, привыкший считать себя восходящим с востока светилом международного масштаба, казались чем-то расстроенными. И я даже скажу чем. При рассечении головного мозга по методу профессора Флекснера, а равно и академика Абрикосова, экспертами было констатировано отсутствие крохотного мозгового придатка, так называемого шишковидного тела, или эпифиза. Что для зрелого человека равновероятно отсутствию сердца, или, скажем, дыхательного горла.

Расслабленный Баранов, пьющий "с полудня вчерашнего дня прозрачную влагу Фалерна", долго массировал пухлой ладошкой свой загривок и обиженно сопел, уставившись на желтоватые, неаппетитного вида лепёшки, аккуратно разложенные перед ним на специальном столике.

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Всё было бы понятно, будь я сейчас в стельку пьян... Но сегодня я, к сожалению, почти не успел опохмелиться!

- Понедельник - День святых Цитрамона и Аспирина! - постным голоском отозвался Юлий Дмитриевич, вычерпывая ковшиком тёмную кровь из полостей трупа.

Солнечные зайчики скользили по белоснежным кафельным стенам, сыпались со стеклянных иллюминаторов бестеневой лампы, скакали по потолку, прятались за тюлевыми занавесками. От запаха озонированного воздуха, карболки и солнечного света щекотало в носу.

- Лично я никогда не бываю в пьян, - разоткровенничался доктор Шекель, почёсывая прямым как гусарский палаш мозговым шпателем обширную область пониже спины, - но и мне обидно! Ибо, ежели соотнести вопиющий факт отсутствия шишковидного тела с мудрым законом гибиса и немезиды и древнеегипетскими преданиями о его роли как вместилища человеческой души, всего несколько тысяч лет назад я с лёгкостью мог бы доказать, что у нашего, - как бишь?..

- Соломона Ивановича...

- ...что у нашего Соломона Ивановича просто-напросто нет души!

- Удивительное совпадение, доктор! Ведь то же самое утверждала и его тёща, которая умоляла снять с покойного фамильные платиновые коронки... - удивился Юлий Дмитриевич, бодро заштопывая огромной кривой иглой анатомический разрез на трупе от подбородка до лобка.

- У кого нет души, так это у наших патологоанатомов! - бурно прореагировал на невинную реплику страдающий от похмелья Баранов. - Ведь это они держали труп в холодильнике больше недели! Но стоило явиться из Канады внучке этого самого Соломона и настоять на вскрытии - их, понимаешь, тут же вызывают на какой-то краевой симпозиум! И жить неохота, и застрелиться лень...

Доктор Кошерный испустил стон.

- У меня такое неприятное чувство, что вы оба правы...

Баранов обречённо махнул рукой и продолжил филиппику.

- И теперь докажите, что это не наши предприимчивые коллеги удалили дурацкий эпифиз, чтобы продать за границу?! Я слышал, эндокринный завод в Каунасе покупает эпифизы по доллару штука!

Доктор Кошерный тонко улыбнулся с чувством собственного превосходства.

- Много говорить не буду, а то чего-нибудь скажу... Таки завод эндокринных препаратов в Каунасе закупает у населения гипофизы, а не эпифизы. Что же до предприимчивых коллег, извините за выражение, но ведь они так и не успели произвести вскрытия... Где же логика? Отделение судмедэкспертизы - это не то место, где можно языком как попало!..

- Вид человека с умным выражением лица сегодня производит на меня тягостное впечатление... - с тоской пожаловался Баранов в пустоту.

- Коллега, но я вообще далёк от мысли!..

- Ещё бы!

- Остановитесь, коллега, надо же думать, что понимать!..

На этом конфликтопреткновенном моменте словесная перепалка, грозившая перерасти в элементарный мордобой, внезапно прервалась по той простой причине, что Юлий Дмитриевич закончил поливать труп крутым кипяточком из смесителя, ловко кинул в тазик с порошком талька мокрые резиновые перчатки, аккуратно повесил на гвоздик забрызганный кровью фартук, и пригласил обоих докторов отобедать, чем Бог послал.

Вскоре затворилась за ними тяжёлая дверь секционного зала, погасли на высоком потолке мощные бестеневые светильники, и в густом воздухе повисла гнетущая тишина. Только две огромные зелёные мухи долго ещё сражались друг с дружкой на скользкой поверхности влажной мраморной столешницы, не желая полюбовно поделить тучное белое тело покойного.

Удаляются все трое. Унылый Доктор Шекель спускается к остановке маршрутных такси. Его скромный пеплум быстро теряется на фоне ярких нарядов горожан.

ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ

ПАСТОРАЛЬ В ДУХЕ ТЕОКРИТА

Но неспроста же говорится, друзья мои, что понедельник - день тяжёлый. Ибо в тот же - представьте себе - в тот же самый день недели состоялся и у Тани с Маней задушевный, или, как принято нынче выражаться, подкожный разговор. Создавая своеобразный юридический и даже исторический прецедент, неразрывно связанные узами любви и взаимопонимания подруги впервые за всю жизнь не обменивались слухами и сплетнями и не занимались перемыванием чьих-либо косточек, - нет, они ссорились и выясняли отношения! Какой комар их укусил, и по какой причине возникло это нелепое противостояние, неизвестно. Не иначе как "ведьма Канидия их заразила змеиным дыханьем!" Но самое-то поразительное, что наступательную активность в этом интеллектуальном диспуте Клары Цеткин и Розы Люксембург проявляла робкая Маня. Данный факт настолько фраппировал Таню, что она, полностью деморализованная, без сопротивления перешла к глухой обороне. О, правда Зевса! Солнца свет! Лаванде простой не поспорить с пурпурною розой!..

Лаванда возникла из неизвестности патогистологической лаборатории, и сразу перешла в наступление, повелительно дёрнув за рукав халата Пурпурную Розу, крутящую задом перед Юлием Дмитриевичем.

- Хорош скирдоваться, титька тараканья. Кончай трепанацию.

- Ой, Манюня! Куда колеса катишь? - не поняла и обрадовалась поначалу Таня.

- Закрой рот, клава лохматая, кишки простудишь. Ишь, рыло залопатила, рысь непутявая...

- Ну, ты... ну, ты сегодня... с переподвывертом... - только и нашлась что сказать порядком озадаченная Татьяна.

Тогда Маня, не выпуская из цепких пальцев рукав халата, вывела напарницу во внутренний дворик, выполняющий функции автостоянки для жмуровозов, а также, по совместительству, курилки под открытым небом и новгородского вече.

- А куда мы идём? - в терпеливом ожидании приятного сюрприза, очень робко поинтересовалась Таня.

- В Мексику! - послышался весьма неконкретный ответ.

- А что там в Мексике?

- Мексиканцы!

От тревожного предчувствия у Тани засосало под ложечкой.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Я тебе сейчас скажу всю правду маткой! Колхозница запойная...

Парило. Сквозь трещины в сухом раскалённом асфальте пробивались доисторические хвощи. Между ними, точно хищные микроскопические динозавры, подстерегающие добычу, копошились серые кузнечики. Маня развернула подругу спиной к шероховатой стене. Глаза её метали шаровые молнии. Сердце стучало как бешеный африканский тамтам.

- Видеть не могу твоё братское чувырло, - зашипела она как дрессированная кобра, хищно сузив зрачки и впиваясь ногтями в Танино запястье.

Таня перепугалась до смерти и даже открыла рот, чтобы громко завизжать, но не завизжала.

- Ты на кого хлеб крошишь! - безжалостно продолжала между тем Маня. - Ты чё, базарное трёкало, шуршишь не по кайфу, будто это Жорик горчиловку из музея спупырил? А ты видала? Ты чё суёшь клитор не в своё дело, коза необученная... А может, сама сшушарила, и теперь базар на стенку мажешь? А то, может, скажешь, что уже и мебель с ним двигала, свиноблядка рылохуева?

Таня поперхнулась слезами.

- Тампон тебе на язык, Машка! Ты чё, тяпку заморозила? Кончай кислотой брызгать. Да всё суперфосфат!.. Ты такое скажешь, что у меня прям матка в трусы проваливается... - голос Танечки дрожал.

- Прикуси метлу!.. Еще узнаю, что ты на Жорика ведром звенишь, получишь вафлю в грызло. И запомни, подруга, навсегда: между нами дохлый бобик...

- Нужен был мне твой Жорик, как в жопе гнилой зуб, - обиделась наконец Таня, - тоже мне, шестикрылый семихуй! И что ты вообще с ним связалась? Ботва дротом и бумеранги по месяцу не стира-НЫ!..

На последнем слоге в голове у Тани произошло нечто вроде короткого замыкания, а под левым глазом вспыхнул маленький, но яркий багрово-фиолетовый фонарь.

Беги, о, дева нежная, беги!

Таня, недолго думая, взяла ноги в руки и дунула, сломя голову, куда глядят её размазанные глаза.

- Чё расшиперилась? Колупай отседова, падла неумытая... - долго ещё звенел в её ушах задушевный голос недавней подруги. - Иди домой, ноги мой!

- До смерти тебе этого не забуду!

- До смерти сперва ещё дожить надо...

ЭПИСОДИЙ СЕДЬМОЙ

ИМЕНИНЫ ВЕРТИБУТЫЛКИНА

За семь тысяч лет, незаметно пролетевших с момента сотворения мира Господом Богом, люди совершенно не изменились, разве что пить стали значительно больше. Взять хотя бы наших героев.

Душка Баранов, этот эпикуреец, гедонист и киренаик, этот разгильдяй и мерзавец в четвертом поколении, а любимец женщин и бабник - только во втором, этот вечный младенец, который "в кабаке родился, в вине крестился", имел на сей счёт собственное непререкаемое мнение в рамках полностью оформленной философской концепции.

- Пей перед ухою, за ухой, после ухи и поминаючи уху! Алкоголизм, братцы, это вам не нозологическая единица из Международной статистической классификации болезней, как некоторые особо умные тут о себе понимают, а образ жизни аристократа и мудреца. Если хотите - система координат, сублимация идеи Бога, соблазн и преткновение народа: "испей винца и позабудь отца". Лично я, как вам всем, надеюсь, известно, на трезвую голову - конченый мизантроп и мудозвон. Однако стоит мне выкушать хотя бы кружечку пива, - хоп! - внутри организма тает какая-то поганая ледышка, и всё сразу становится запупок. Жопа петь просится! Правильно люди говорят: от любви до ненависти - один стакан. Только здесь наоборот. Я ведь, братцы, водку не пью - я ею душу дезинфицирую. А теперь скажите - кем я буду, ежели разведу в своей бессмертной душе полную антисанитарию? Алкоголик, товарищи, - это человек, который всегда точно знает, чего хочет! К тому же, говоря между нами, пьяный профессионал намного предпочтительней трезвого идиота...

Друзья на эту тираду только многозначительно качали головами.

У Юлия Дмитриевича была на вооружении другая теория. Юлий Дмитриевич, который тоже пил "от вознесенья до поднесенья", ведать не ведал, по какой причине он заливает за воротник. Знал только, что "как ни верти, а кабак по пути". Чувствовал в себе этот мощный императив и, не раздумывая, потакал всем его властным прихотям, как следует исполнительный новобранец командам старшего по званию.

Что же до Егора Егоровича, то он, в отличие от своих друзей, был уверен, что не пьет совсем, а вместо него захлёбывается спиртом, водкой и разноцветными суррогатами совершенно другой гражданин. Егор Егорович был убеждён, что для полного счастья нормальному человеку вполне достаточно раздавить поллитру в тёплой компании коллег. Беда была в том, что как только искомая поллитровка пустела, внутри Егора Егоровича просыпалось прежде незнакомое ему существо, и тоже по имени Егор Егорович - пижон, задира, авантюрист, рубаха-парень и отчасти герой-любовник. И вот этому сорвиголове неожиданно становились доступны столь острые ощущения причастности всем тайным и явным смыслам бытия, что хотелось продолжать дионисийский праздник до тех пор, покуда не сделаешься как "гордый кедр, что секирой срублен", не превратишься в "чурбан, от смоковницы пень бесполезный".

"О ничтожное, жалкое племя людей, дети праха, увядшие листья...", - хочется и мне возопить вслед за Аристофаном, глядя, как трое наших аристократов духа вследствие своих предосудительных привычек попадают в целую череду неприятнейших историй, результатом чего и явилась написанная для назидания потомков сия многоправдивая книга.

А посему, автор заранее просит прощения у читателей за многочисленные пробелы, которыми изобилует данная глава. Ибо, несмотря на самую скрупулезную работу по воссозданию происходящего, добиться этого в полной мере так и не удалось. Никакие свидетельские показания в данном случае не помогли прояснить ситуацию, поскольку провалы в памяти в сей злосчастный день наблюдались у всех без исключения персонажей. По этой причине пристрастнооткровенному автору остается лишь одно: называть вещи своими именами. Ибо, в конце концов, и я, подобно Фукидиду, "написал свой труд не затем, чтобы удостоиться сиюминутной похвалы, но чтобы он стал достоянием веков"!

Ибо когда я немощен, тогда силён!

Из двери святилища показывается Иродиада с небольшой свитой храмовых прислужниц; одна из них несёт тяжёлый золотой сосуд со°смесью, приготовленной для возлияния.

"Кто с водярой дружен, тому xер не нужен".

"В календаре бывают даты, когда мы все бываем даты".

"Белое - несмелое. Красно - напрасное. Водка - в сердце прямая наводка".

"Дёшево, питательно - пей водку обязательно!"

"Вино на пиво - диво. Пиво на вино - говно".

"Здравствуй, кайф, где ты был? Почему не приходил?"

Плакаты с этими выразительными лозунгами, начертанные нетвёрдой рукой старшего лаборанта Моти, успевшего хлопнуть разминочный рюмаш, уже красовались на стенах небольшой уютной зальцы, обозначенной на табличке как "Помещение для персонала", когда Таня, заговорщицки подмигнув Моте и Вольдемару, на цыпочках вошла туда из коридора, обеими руками "важно, как будто священную утварь Юноны", прижимая к выразительной груди странно раздувшийся пакет.

- Иродиада дает добро!..

Из предательски позвякивающего пакета на белый свет были извлечены три амфороподобные ёмкости со спиртом, который заботливыми руками заведующей был разбавлен дважды дистиллированной водой, умягчен 25-процентным раствором глюкозы и приправлен аптечным порошком лимонной кислоты. Данная тинктура обладала замечательным свойством всасываться в кровь ещё на пути к желудку и вызывать взрывоподобную реакцию дружного ликования, за что и получила меткое название "коктейль "Анестезистка".

- Атомные ампулы! - Мотя восхищенно цокнул языком, хмыкнул и почесал затылок. - Через пятнадцать минут публика будет в полном ауте. Проверено.

В дверном проеме возникла вертлявая голова Юлия Дмитриевича, стриженая под короткий ёжик.

- Что за притча - водка греется, закусь стынет, а деньрожденец отсутствует?

- Эй, муходром, заходи, третьим будешь! Не стой в дверях, как Вася с парашютом. - Чеширский уже тянул свои волосатые лапы к ближайшей от него бутыли. - Повламывались сегодня и будя. А насчёт Егора не вибрируй, он у нас горбушник известный, опять, небось, решил отмочить какую-нибудь залепуху.

- Ой, мальчики, - забеспокоилась Таня, пытаясь поправлять тугой лифчик через медицинский халат и мохеровую кофточку, - а "Фанты" запивать не взяли? Как же так? Я девушка приличная, я всегда спирт запиваю...

- Приличная, тогда сходи в аптеку, купи губоскатин.

Вульгарный Вольдемар сегодня был в ударе.

Мотя, два дня назад выписанный из психбольницы, тоже был в ударе, вследствие чего, зайдясь жизнерадостным детским смехом, ласково шлёпнул Таню холёной ладошкой по заднице.

- Вай, камэнный цветок!.. Сахарныца!..

Вольдемар, отодвигая в стороны тарелки с закусками, уже основательно устраивался за пиршественным столом.

- Двинь бордюром, Танюха, пусть трудящийся лох сядет. Мы тут с народом посовещались и решили, что можно, в принципе, начинать. Как говорили наши далёкие предки, нет именинника - нет проблемы...

- А го-ости? - вспыхнула Таня.

- И гости подтянутся. Ещё ни разу не было случая, чтобы гости не пришли. Ну, что, публика, быстро выпитый стакан не считается налитым, так, что ли?

- Да ведь это нечестно! - вспыхнула Таня. - Надо подождать всех!

Но тут находящийся в ударе Мотя решил положить конец прениям, и с этой целью угрожающе воздел указующий перст к потолку, украшенному бумажными гирляндами, не снятыми с прошлых новогодних праздников.

- Людям маленького роста бить в лицо легко и просто!

- Я буду жаловаться Иродиаде Фёдоровне - пискнула Таня.

- Повторяю: я не шаман, но в бубен настучать могу...

Огромные Танины глаза ещё больше расширились и стали неудержимо наполняться слезами.

Впрочем, Мотя не был бы Мотей, если бы не умел красиво выйти из любой, даже самой сложной ситуации. Вот и теперь, обратив гордый римский профиль к публике, в немом восторге ожидающей дальшейшего развития событий, он, как ни в чём не бывало, добродушно изрёк:

- Судя по вашим охуевшим лицам, вы слегка удивлены?..

Пробел первый.

...Маня, покачнувшись, как сухая былинка на ветру, приоткрыла сто первую по счёту дверь и сунула в образовавшийся проём свой иконописный рязанский профиль, обрамленный густым ореолом винных паров. За дверью было сумрачно: скорее всего, здесь просто забыли включить свет. В центре комнаты стоял Егор Егорович и с энтузиазмом размахивал руками, как дирижер, потерявший и ноты, и дирижёрскую палочку. Он тоже был пьян в стельку.

- Сиводёр, сиволдай, сивопляс, сивуха, сивак, сивушина, простак, полугар, брандахлыст, - всё что угодно, но только не наш медицинский! Из этого чифирбака торчат уши высокоатомных спиртов, тут приванивает, я не побоюсь этого слова, изобутиловыми и изопропиловыми фракциями!

- Ближе к телу! - подзадоривал друга Баранов, развалившийся на медицинской кушетке в позе сказочного Колобка. - Что у нас в числителе? Слон в маринаде. А в знаменателе? Девять гавриков, готовых кинуть кир. Необходимо поставить этой гнилушке из кружки окончательный диагноз. А иначе не видать тебе титула графа Вертибутылкина, как своих ушей!

- Еще только одну секундочку! - нетерпеливо отмахнулся от него Егор Егорович и сделал несколько маленьких глотков из объёмистой жестяной кружки, которую держал в руке. - Нет, это не алезарин (смесь спирта и хлебного кваса - Прим. автора), послевкусие не то. И, разумеется, не косорыловка. Мазутом (смесь водки с пепси-колой - Прим. автора) здесь даже и не пахнет - мазут, он на свету опалесцирует. Рахат-лукум (кофе со спиртным - Прим. автора) не катит по той же самой причине. Бурый медведь (спирт с коньяком - Прим. автора), естественно, у нас тоже отпадает, потому что для него здесь градусности маловато. Значит, и о Северном медведе (спирт с водкой - Прим. автора) речи идти не может. О, Дионис, весёлый бог...

Баранов терпеливо ждал, похлопывая себя ладошкой по могучему брюху и снисходительно посмеиваясь.

- Одно из двух! Либо это Северное сияние (водка с шампанским - Прим. автора), либо Белый медведь (спирт с шампанским - Прим. автора).

- Ну-ну-ну... вспотев от волнения, напрягся Баранов. - Горячо уже, очень горячо, но...

- Но, честно говоря, пикантности не достает... Великий Зевс и боги мне свидетели, неужели Баядерка?!..

(Не ум, а бритва острая!)

- Баядерка!!!.. (спирт с сухим вином - Прим. автора) - заорал что было мочи Баранов и от избытка чувств хлопнулся с кушетки на пол. - Да здравствует граф Вертибутылкин! Ну, брат, это полное выпадалово! Высоко!.. Хотя были минуты, признаюсь, я думал, у тебя галстук крутится... Сомневался. Чудовищные пробелы в знаниях. Где Пляска смерти? (Смесь водки с глазными каплями - Прим. автора.) Где Устрица пустыни? (смесь виски и джина - Прим. автора.) Где Три товарища? (Смесь коньяка, пива и самогона - Прим. автора.) Где, наконец, просто Поцелуй? (Красное вино с водкой - Прим. автора.)

- Ты еще вспомни мифическую Слезу комсомолки, - слабо защищался именинник.

- К тому же, как сам понимаешь, аристократу духа мало разбираться в напитках. Необходимо уметь правильно определять лигрыльность. А в этом ты ни в зуб галошей.

- Это к делу не относится!

- Как не относится? А каким же образом, по-твоему, мы сможем выяснить, хватит на нашу гоп-компанию этого красителя, или не хватит? Как, по-твоему, я должен это определять - на глазок? Я - на глазок? - возмущению Баранова не было предела. - Заруби на носу, граф ты хренов: интенсивность пьянки считается прямо пропорциональной количеству спиртного в литрах, его крепости в градусах и обратно пропорциональной числу пьяных рыл. Лигрыл, еловая твоя голова, это: литр - градус - рыло!

- Вот тебе и слон в маринаде... - закручинился Егор Егорович. - Он и не подозревал, как много обязан знать настоящий аристократ духа.

- Ладно граф, не распускайте нюни. В любом случае, вам полагается титул, а титул полагается обмыть. Положим, так сказать, прокладочку... Наливай!

- Ничего не вижу - темно уже.

- Темно? Разливай по булькам. Или вас этому в вашей мокровкиной академии тоже не учили?

- Ответьте мне, лорд Баранов, - Егор наклонил голову к плечу и его тут же повело в сторону (в темноте новоиспечённому графу было очень тяжело сохранять равновесие), - из чего погагается пить графьям: из мензурок и граненых стаканов, или же из каких-нибудь супернасосанных фужеров с переподвывертом и инкрустированных козлиных рогов?

- В минуты тяжкие раздумий потомственный аристократ, утоляя духовную жажду, время от времени может позволить себе сделать пару глотков из футляра для очков или пупка любимой женщины. Ну и, естес-с-с-с-нно, из изящной дамской туфельки. Но последнее, осмелюсь вам доложить, в наше время - очень большой дефицит.

- Па-че-му?

- Дамы уже не те. На ногах таскают всё что угодно: лапти, хромачи, калоши, кеды, красы на манной каше, всяческие босотяпки и гринды - но только не туфельки.

- Пол графства за туфельку!

- Пол графства за обладательницу прекрасной туфельки!

Как по волшебству, в то же мгновение дверь распахнулась и в комнату, как "стоголового смерча летучая прядь", ворвалась Маня.

- Ой, вот они где! Попались, головастики! Я там, понимаешь, сижу, как умная Маша, а они тут, понимаешь, прикололись по синей воде... Бесстыжие! Совсем глаза отморозили!.. Ой!.. - она щёлкнула выключателем и зажмурилась от яркого света.

- Мира богиня, владычица! С нами навеки останься!.. - раскисший как кисель Баранов раскинул руки в надежде на объятия и лез целоваться. - Мария, увенчай мои желанья!.. Простри, простри мне руку...

- Фу, как у вас тут перегаром пахнет...

- Никакой это не перегар... Это... это... благорастворение воздухов. - Ганс-Колбаса окончательно принял вертикальную ориентацию и тупо уставился на Маню. - Маню-ю-нечка!.. А ты что это сегодня оделась как гопа? Зачем на тебе этот воротник свиняче-стоячий? Разве ты не знаешь, что сегодня надо выглядеть хорошо - сегодня у доктора день рождения... А гнутки? Что это за шпроты на шпильках? Ну, куда они годятся? Как мы из них будем пить? Что мы из них будем пить....

- Вы тут не пейте, потому что там все собрались и вас ждут. Всем вломно.

Лицо Баранова вытянулось.

- Сечёшь, Егор-ч, вождь вакханок дельфийских? Мы тут с тобой сидим на голяке, как быки фанерные, а наш балабас хавают беспредельные санитары. Давай, портвейнгеноссе, последний колымский глоток, и валим. А ты беги пока, беги, Манюня, да передай: графья идут, сейчас начнутся речи...

Пробел второй.

...Стоило Егору Егоровичу переступить порог импровизированного банкетного зала, как его многоукрашенные стены сотряслись от восторженного визга, писка, топота, хохота, хрюканья, мычанья и блеянья, бурных продолжительных аплодисментов, переходящих в овации, торжественных речей и импровизированных здравиц, единодушно выражавших немудрёную мысль, знакомую человечеству от времен демократии афинской до Ельцинской "дырократии": "О, многочтимый наш, верный товарищ Егор! Нас вы услышьте, и жертву примите от нас, и порадуйтесь нашей молитве!.."

- Сами горбатые! - ответствовал, как и положено в таких случаях именинник, пришвартовавшись в той части праздничного стола, где закуска погуще, да вино послаще; приосанился, и с энтузиазмом взялся за ответный тост.

Говорил он изощрённо и витиевато, ходил вокруг да около, многократно возвращаясь к истокам ранее изложенной мысли, перетекал от одной темы к другой, путешествовал от тезы к антитезе, от следствия к причине и назад, но всё у него что-то никак не вытанцовывалось с финалом. А девять человек перед наполненными до краёв златочешуйными кубками с огненноросной жидкостью, таращили на него удивлённые зенки и отпускали реплики:

- Волнисто, блин, заплетает...

- Во, прикололся херачить голландию...

- Бабы, у меня глаз выпал...

- Сижу в гадалке - о чём это он?

Даже бесчуственный Вольдемар начал проявлять первые признаки нетерпения.

- Что-то, ребята, у меня зачесалось левое Фаберже...

И так просидели бы они немало времени, если б старший специалист отделения медицинской статистики Марина, девушка без комплексов, зато с богатым и разнообразным опытом семейного прошлого, решительно высморкавшись, не сказала волнующим низким голосом:

- А дай-ка я тебя, Егор Егорович, лучше поцелую!

После чего нетвердыми шагами приблизилась к имениннику, навалилась на него своим большим горячим женским телом и, ласково удерживая руками за уши, поцеловала взасос. А после, задохнувшись и поникнув головой, как нежная иорданская роза, долго рыдала у него на плече.

- Желаю тебе Харит пышноволосых, да побольше, и Ганимедовой амвросии, да покрепче!.. - залупил щедрый Ганс-Колбаса от избытка чувств и эрудиции.

- Желаем тебе... чего ты сам себе желаешь! - не стал оригинальничать Юлий Дмитриевич, украдкой подливая в свой стакан спирта. - А чего... ты доктор, себе желаешь?..

- Хочу... - перед мысленным взором Егора Егоровича за долю секунды пронеслась вся его коротенькая жизнь и вновь уметелила в надёжно забытое прошлое, со скрипом притормозив на институтском семинаре по диалектическому материализму. - Хочу совершить скачок из царства необходимости в царство свободы...

- Это верно как нигде! - восхитился Доктор Кошерный, с аппетитом уплетающий свиной холодец, приготовленный руками супруги Егора Егоровича. - Мы будем жить так свободно, что даже наши правнуки станут нам завидовать!

Где-то раздались аплодисменты.

Однако бывалый Вольдемар Чеширский в ответ на эту рискованную реплику только скептически покачал головой.

- Надолго ли дураку стеклянный хуй? А цепная собака - всегда при деле...

- Об чём речь, - соглашался Вениамин Валерианович, - но ведь каждый гандон мнит себя дирижаблем...

Густые клубы синего сигаретного дыма заволокли тесное помещение и более уже не рассеивались. Из кулканических глубин этой дымовой завесы вдруг весело и энергично затарахтел включенный кем-то на полную громкость старенький японский двухкассетник.

- Танцы-обжиманцы! - голосом саблезубого занзибарского гамадрила взревел Вольдемар и, теряя равновесие, ринулся в гущу событий. - Патронов не жалеть!..

- "Я пью до дна за тех, кто в морге!.." - дружно выводили слившиеся в братских объятиях с элементами подтанцовки Таня, Маня и Мотя, давно успевшие утратить свой воинственный пыл.

Юлий Дмитриевич выстроил из дюжины бутылок и рюмок импровизированный металлофон и двумя вилками пытался подыгрывать музыкантам.

- Я человек банальной сексуальной ориентации!.. - убеждал Баранов раскрасневшуюся Марину, исполняя с ней в углу комнаты нечто среднее между испанским фламенко и борьбой сумо.

- Не учите меня жить, доктор, - устало отбивалась Марина, - а главное, уберите от меня свои грязные женатые руки!..

- Напилась - так и веди себя доступно! - дружно защищали Баранова Таня и Маня.

- Отдай жену дяде, а сам иди к бляди! - мефистофельским басом хохотал Вольдемар, пытаясь плечом оттеснить Баранова от Марины. - Эх, ловись девка большая и маленькая!..

А уж далее, выражаясь высоким штилем, "наступил перерыв бытия, и тела в беспорядочном движении блуждали, лишённые чувств..."

Пробел третий.

Корифей:

...Очнувшись от белогорячечных сновидений в покосившемся кресле собственного кабинета, Егор с третьей попытки сумел вырулить на шатких колесиках к ящику из-под микроскопа. Собрав железную волю в кулак, отворил серебряным ключиком дверцу и принялся энергично выкручивать притёртую пробку из горлышка похищенного штофа, который там с некоторых пор находился на хранении. От волнения расплескав немного спирта на колени, залпом выпил.

Никого в эту благодетельную минуту не было с ним рядом, и казалось Егору, что, оставшийся на грешной земле в гордом одиночестве, "меж высоких дерев, овеваемый запахом сладким, спит он в лёгкой тени прекрасных цветов майорана..."

Пробел четвертый.

...Егор Егорович пришёл в себя на улице, под благотворным воздействием свежего осеннего ветерка. Оказалось, что он остроумно и непринуждённо шутит, а под руки его бережно поддерживают Таня и Маня. Куда-то они неторопливо шли по притихшему ночному городу.

Было очень свежо. Опавшие листья приятно похрумкивали под ногами, а оранжевый месяц глупо ухмылялся сверху во всю ширину своего беззубого рта.

- Доктор, не ковыряй в носу - мозги поцарапаешь! - заботливо предостерегалаТаня Егора Егоровича, время от времени впадающего в ступор.

- Что вы, Танечка, на меня так смотрите, будто у вас родители на дачу уехали? - с той же тупой последовательностью отвечал Егор.

После чего минут пять все покатывались со смеху.

Внезапно рядом нарисовался похожий на шахматную доску автомобиль такси и Таня, перекинувшись парой слов со штурманом, отчалила. А Егор с Маней, взявшись за руки, отправились в Комсомольский парк кататься на качелях.

В ночном парке было темно и очень сыро после недавнего дождика, к тому же утлые металлические челны, стянутые массивной железной цепью, упорно не желали раскачиваться.

За полным отсутствием свободы выбора, врач и лаборантка страстно целовались взасос, пристроившись на мокрой деревянной скамейке. Во время самых продолжительных поцелуев Егор Егорович засыпал и отключался, поэтому Манечке приходилось покусывать его за мочку уха и шептать обидные слова.

- Доктор, ты чего такой мягкошанкерный? Спать охота?

- И спать охота, и Родину жалко... - голосом Мальчиша-Кибальчиша отвечал Егор.

- Доктор, а ты меня любишь? - продолжала свои приставания Маня.

- Ещё нет...

- Но попробовать-то уже сейчас можно!

Засим Манечка целиком и полностью взяла инициативу в свои слабые женские руки и увлекла именинника в ночную сень развесистых каштанов, романтические всполохи звезд и зазывные шорохи мягких золотистых листьев.

Размашистым театральным жестом Егор Егорович бросил на кучку прелой листвы свою фирменную джинсовую куртку, и они возлегли, как Антоний и Клеопатра.

Подмораживало. На озябших деревьях матово поблёскивала роса, кристаллизующаяся в иней. В холодном лунном сиянии голубовато-серебристыми бликами вспыхивали и гасли островки бесстыдно обнажённой плоти. Жалобной детской скороговоркой Манечка умоляла Егора Егоровича не снимать с неё колготки полностью. Но не успел ещё "скипетродержец Эол предаться ласкам желанным", как стремительно трезвея, с отчаянием понял, что сходит с ума.

Осмелюсь вам доложить, милостивые государи и государыни, что в студенческие годы Егор Пушков имел по такому сложному предмету как психиатрия твёрдую пятерку. Поэтому он совершенно адекватно отнёсся к внезапному вторжению в свою черепную коробку посторонних голосов. А именно: мысленно попрощался с родными и близкими, чадами и домочадцами, приятелями и знакомыми.

Голоса, и в этом не могло быть никакого сомнения, помещались где-то внутри головы. При этом звучали, как из далёкого космоса. Их нестройный, но дружный хор скандировал нараспев:

- Остановись, Егор... Остановись...

Вы мне не поверите, но Егор действительно остановился.

А как бы вы сами поступили на его месте?

Егор же оставался почти спокоен, только волосы на всей поверхности тела сделались у него жёсткими, как медная проволока. А из тёмных глубин помрачённого сознания всплыла на поверхность одна-единственная, совершенно бессмысленная фраза:

"За голос матушки печальной я принимаю шум осин..."

ЭПИСОДИЙ ВОСЬМОЙ

"ЗЫБЛЕМА, НО НЕ ПОТОПИМА"

О, оседробительный рок! О, Янус-отец, Аполлон! Страшную, поистине страшную историю поведали голоса, зазвучавшие в голове Егора Егоровича в ту бессонную сентябрьскую ночь. Не ведаю даже с какой стороны и прикоснуться мне к этой жуткой тайне...

В общем, слушайте и трепещите!

Все миры связаны между собой, и в каждом из них царствует закон, называемый кармой, или неизбежностью следствия. Так, если вы на своём приусадебном участке в четыре сотки решите щедро посеять чертополох, а не розы и лилии, то и пожнёте тоже исключительно чертополох. Это и есть карма. Карма не уничтожается, и её наказания не могут быть отменены. Говоря более понятными словами, "как ни учи, но худого не сделаешь добрым". Кто-кто, а уж Иродиада Федоровна, патологоанатом высшей квалификационной категории, отличник здравоохранения и ветеран труда, член профсоюза и активная дружинница, знала эту истину лучше всех нас вместе взятых. И потому, когда для достижения желанной цели ей потребовалось запродать душу, она подошла к этому делу с основательностью Симона Волхва, желающего приобрести у апостолов тайну их чудес.

В первую голову были изучены ею: сфрагистика - наука о печатях, и тавматология - учение о чудесах, танатология - учение о смерти, магия - тайная наука персидских и мидийских жрецов, религия огнепоклонников, а также теургия - та отрасль магии, которая непосредственно касается сношений с духами. Были проштудированы и прочие мудрёные псевдологии, вроде некромантии и фульгурии. Были прочитаны хронографы и анналы, логографы и апокрифы, "ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков". И вот, как-то раз в зимний месяц шеват, на широте сорок пятой параллели, где-то точнёхонько "между Минтурнских болот и Петрином вблизи Синуессы" были призваны Иродиадой девять чинов ангельского мира, девять небесных воинств или бесплотных сил: серафимы, что означает пламень огненный, херувимы, что означает разумение, ведение; а также престолы, господства, силы, власти, начала, архангелы и ангелы. И были призваны искусители человеческих душ в семи смертных грехах: Люцифер, что значит гордость, Маммон, что значит скупость, Асмодей, что значит распутство, Сатана, что значит гнев, Вельзевул, что значит чревоугодие, Левиафан, что значит зависть, Бэльфегор, что значит лень, а с ними заодно ангел смерти Аваддон. Каждым из них был брошен свернутый папирус в стоящую на порфировом постаменте серебряную цинерарию, и были эти папирусы сожжены там непрочитанными - потому что для исполнения воли достаточно её простого изъявления (ведь бесчисленные Эоны, высшие существа, посредствующие между материальным и духовным мирами, в то же мгновение доставят всё что надо по назначению). После чего было произнесено Иродиадой, стоящей на коленях лицом на восток, "маран-афа" - арамейское слово, означающее проклятие, и воля исполнилась.

И вот, воскурив духам фимиам и вознеся обильные жертвы на алтарях Исиды и Анубиса, Иродиада получила законное право занять любую из курульных должностей, как то: диктатор, консул, первый секретарь горкома КПСС, magister equitum, директор городского колхозного рынка, директор кладбища, претор, цензор, председатель городского комитета народного контроля, и даже шеф-повар ресторана "Замок коварства и любви", с правом выставлять бюсты и маски предков в атриуме и носить их на торжественных процессиях. (Сдаюсь искусству мощному, уже сдаюсь!)

Но вместо всего этого великолепия пожелала она возглавить первый образцово-показательный городской морг.

Корифей:

Вышла, тем не менее, крохотная какая-то неувязочка. Какая-то микроскопическая несостыковочка, малюсенькое несогласованьице. Отчего и почему, знает про то только "Гений, звезду направляющий нашу с рожденья". То ли напастей и неурядиц добавила в нашу собачью жизнь горбачевская перестройка, то ли была Иродиада Федоровна, подобно Сизифу, царю Коринфскому, примерно наказана за свои хитрость и распутство. Короче говоря, время патриархов давно кануло в лету, и поэтому, когда по истечении 66 лет Иродиадиной жизни "пригорбила её старость", потребовалось и ей уходить на заслуженный отдых. Что, по соображениям чисто материального плана, было крайне нежелательным.

Тогда запросила Иродиада для себя мору - то есть, хотя бы краткое отлагательство, отсрочку. Человеческие души заново не отрастают, как хвосты у ящерок - вот и пришлось посулить родственную. Старшим наследником колена Иродиадова являлся Мотя. Беззаконная сделка состоялась против воли владельца. Душа стала болеть и чахнуть, и, в конечном итоге, пришла в полную негодность.

По достижении злокозненной цели в слепом материнском сердце пробудилось запоздалое раскаяние. Все имеющиеся в распоряжении средства были теперь брошены на спасение сына. Иродиада Фёдоровна даже попыталась выкупить родственную душу за любое количество душ мужских либо женских, младенческих и безгрешных, либо уже в полной мере набравшихся житейского опыта и премудрости. Увы и ещё раз увы! По всем канонам чёрной и белой магии было сие невозможно.

Долгие бессонные ночи проводила безутешная Иродиада над древними папирусами и инкунабулами, расшифровывая мудрёные алхимические символы и каббалистические знаки. Как раненая волчица, металась она от одного источника тайных знаний к другому. Разум её пребывал в смятении и нигде не находил ответа.

Тогда решилась она на последнюю крайность. У вновь поступивших в отделение трупов по её указанию стали изыматься души в качестве заложников.

Душа, пребывающая в некотором сродстве со своей телесной оболочкой в течение трёх суток после наступления смерти, окончательно изгонялась из тела при помощи несложного аппарата для внутриартериального бальзамирования. Затем её одурманивали парами эфира и растворяли в ёмкости со стопроцентным этиловым алкоголем высочайшего качества. Выпотрошенную оболочку, как обычно, выдавали родственникам.

Пришлось, само собой разумеется, резко резко поднять цену на ритуальные услуги, так как все вышеописанные манипуляции требовали большого количества дорогостоящих реактивов. Родственники умерших вынуждены были послушно раскошеливаться.

("И вот две радужных бумажки вдова выносит ей в руке...") Преизобильная милость!

К удивлению Иродиады, несдержанные на язык сотрудники "пятой хирургии" относились к Моте с исключительным пониманием, искренне сочувствуя его неведомым бедам и радуясь маленьким радостям.

"По штатному расписанию он здесь ещё не самый главный дурак..." - одобрительно изрекал Баранов, глядя, как Мотя обиженно шмыгает носом на строгий вопрос Иродиады относительно недостачи спирта. Даже протобестия и архиеретик Вольдемар, из карьерных соображений изображающий лучшего Мотиного друга, с пиететом отзывался о удивительной гармоничности его натуры: "Если дурак сыт, одет, и всегдаулыбается, то, возможно, он не такой уж и дурак".

Сам Мотя едва ли даже смутно догадывался о связи между чем-то таинственным и странным, незримо происходящим под мрачными сводами покойницкой, и собственной скромной персоной. Формально, до самого последнего времени он числился старшим лаборантом отделения, но являться на работу кроме как за зарплатой, ему с некоторых пор было строжайше запрещено.

И зажил Мотя, как божий племянничек: "или на палочке ездит верхом, или домики строит". Бесконечные и однообразные дни проводил он в огромной Иродиадиной квартире, в пёстром и шумном обществе из дюжины приблудных собак и кошек, которые непрерывно ссорились, ласкались, гадили и приносили потомство. По многу часов кряду он сидел, безвольно обмякнув телом, в огромном кожаном кресле, рассеянно подкуривая одну беломорину за другой, на полную громкость врубив музыкальный центр и телевизор, и гадая, "скуку в вине потопить или сном от забот позабыться". Пепел и окурки небрежно смахивал на ковёр.

Соседи и многочисленные знакомые считали Мотю сильным экстрасенсом и с упорством, достойным лучшего применения, пытались записать к нему на приём своих траченых порчей и сглазом родственников.

Однако Мотя врачевать решался нечасто, предпочитая экономить накопленную душой космическую энергию, для подзарядки которой ему непременно требовалась марихуана или пары эфира. В отдельные дни он с особым вниманием прислушивался к мощным всполохам этой энергии, которые, как помехи в ламповом приёмнике, шелестели в окружающем пространстве, и полностью переставал реагировать на все внешние раздражители.

"Часто мне кто-то кричит в мои чистые, чуткие уши..." - жаловался он матери, нежно поглаживая изящными холёными пальцами потрёпанный томик античной поэзии карманного формата. Тогда, по вызову Иродиады, приезжала машина Скорой помощи с двумя дюжими санитарами, и Мотю увозили в психиатрическую лечебницу.

Осиротевшие Мотины питомцы тяжело переживали временное отсутствие любимого хозяина. Они теряли интерес к жизни: переставали драться и совокупляться, отказывались гадить. Даже накормить деликатесами их удавалось с большим трудом. Иродиаде Фёдоровне перед началом рабочего дня приходилось дольше обычного кружить, как "орёл цепконогий", по шумному городскому рынку с необъятными авоськами в руках, тщательно подбирая рационально сбалансированый по микроэлементам и витаминам собачье-кошачий рацион.

ЭПИСОДИЙ ДЕВЯТЫЙ

БХИКШУ ПОПАДАЕТ В ЗАКРУТКУ

- Нет повода не выпить, друзья! - С таким нетривиальным заявлением обратился к коллегам судебно-медицинский эксперт Баранов, когда стрелки его усыпанного изумрудами и бриллиантами китайского "Ролекса" прямо во время вскрытия вздрогнули в последний раз и застыли, указывая точное время собственной смерти, которая пришлась на десять минут одиннадцатого.

Рядом с секционным столом ошивался помирающий от скуки Егор Егорович.

Баранов снял перчатки, стащил с запястья часы и долго тряс ими возле уха, после чего засунул в нагрудный карман и тяжело вздохнул.

- Ещё и гарантия не вышла...

- Необмытое изделие гарантии не подлежит, - ехидно поддел Юлий Дмитриевич, извлекая из инструментального набора огромный сверкающий нож.

- Так вот я и говорю: нет повода не выпить! - даже обрадовался Ганс-Колбаса. - Конечно, так жить нельзя, но по-другому мы не умеем... Эх, дайте только экспертизу закончить... Записывай, Юлик! На вскрытие доставлен труп женщины средних лет, правильного телосложения, удовлетворительного питания... Ты с нами, Егор?

Начиная понимать, к чему клонит доктор, обрадовался и Юлий Дмитриевич.

- Давно пора! А то крутишься целый день, как белка в мясорубке!..

Внезапно в секционном зале раздался громкий треск, сопровождающийся тихим всплеском, или наоборот, громкий всплеск и потрескивание. Рассевшиеся на каталках мухи рванули в разные стороны.

Юлий Дмитриевич смущённо утёр забрызганный кровью лоб о собственное плечо.

- Пиздаускас, как говорят в Литве!!!

Изумлённый Баранов замер, задохнувшись от возмущения.

- Ты понимаешь, что ты наделал? Ты мне весь халат кровью обсифачил, хренодел из жмуртреста!..

- Не специально я... Руки трясутся...

- Кеглей надо шевелить! Долбак долбаком и зубы шифером!

- Да вы сами дурнее пьяного ёжика!

- Ах, так ты ещё и ругаться? Так он ещё и ругаться, - вы слышали, Егор Егорович? Он думает, что он один умеет ругаться! Да после этого, Юлий Дмитриевич, вы знаете кто... Просто... полное ничтожество, вонь подрейтузная, Моська плоскорылая, шкварка заширенная, выпердыш кровавый!..

- Да и вы, доктор, за такие слова, если честно... - ящер убогий... Хряк вонючий! Уродила мама, что не принимает яма...

- Прочь от меня, не в меру верный раб!!!

.....

- Вот только не надо так лаконично на меня смотреть, - заявил Юлий Дмитриевич, гордо покидая помещение секционной и развязывая на ходу тесёмки фартука.

- Весёленькая картина! - печально воскликнул Егор Егорович. - Историческое полотно. Битва русских с кабардинцами.

- Я не кабардинец, я - бурят, - горделиво выпятил грудь Ганс-Колбаса.

- Какой цирк, такие и клоуны, - пожал плечами Юлий Дмитриевич.

Егор Егорович встрепенулся.

- Хватит вам, друзья, сеять зубы дракона! А ну-ка, "между собой обменялись словами крылатыми тихо...". Ты куда это направился, Юлик?

- В магазин, доктор, куда ещё? Всё равно мировую придётся пить... Как говорится, люди пахать, а мы - руками махать. Алгоритм процесса выверен до мельчайших деталей...

После того как раздосадованный Юлий Дмитриевич ретировался, Баранов, понурив большую голову с розовой проплешинкой на темечке, притих и принялся гипнотизировать сбитые носки своих импортных мокасин.

Минуты три прошли в непродуктивном молчании. Наконец представитель симпатичного национального меньшинства ожил, кушетка под ним озабоченно заскрипела.

- Базар житейской суеты и ярмарка тщеславия... Знаешь, старичок, о чём я сейчас подумал? Ни за что не угадаешь! А не жахнуть ли тебе ещё раз того самого спирта?

- Иродиадкиного? Так ведь трижды пробовал... Обижаешь, я ведь тебе всё рассказывал,- положа руку на сердце, признался Гансу Егор Егорович.

- Надо! Надо, брат, попробовать ещё раз, - настаивал Баранов, - но только свеженького культамицина, что ещё стоит в кладовке!

И вот тут-то Егор Егорович действительно раскрыл рот и ахнул, поражённый, как эта бесценная мысль не пришла ещё раньше ему в голову.

- Да-а-а-а... Ну-у-у-у... Нимфы диктейские!.. Да ведь так-то оно так, но кладовочка на семи запорах стоит!

- Спору нет, ваша Лохнезия, поговаривают, даже замок сменить хочет. Типа у неё запасной ключ от музея медным тазом накрылся. Да ведь, брат, лучше колымить на Гондурасе, чем гондурасить на Колыме. А? Или ты со мной не согласен?..

И в тот же миг, как по озарению свыше, Егор Егорович вспомнил о странном ключе, который он уже столько раз перекладывал из кармана в карман, не переставая удивляться его неожиданному появлению среди неисчерпаемых залежей мелочи, табачных крошек, запчастей от шариковых ручек и прочих предметов интимного назначения, но напрочь запамятовал, каким образом он мог там оказаться. Виновника несчастий знают боги...

- Пей, кума, да не пропей ума! - строго попенял самому себе Егор Егорович.

Но тут вернулся оживлённый Юлий Дмитриевич, эмоциональный разговор вспыхнул с удвоенной силой, и скоропалительная клятва сама собою позабылась.

И вот уже во второй раз, обмирая от страха, крался мышиный жеребчик Егор Егорович по сумрачному коридору. Вновь на заплетающихся ногах входил в потайную каморку, и, вздрогнув всем гармонично развитым телом, поражался пульсирующему сиянию-аджорно, исходящему от пузатенькой стеклянной бутыли. И снова, стараясь не расплескать ни капли драгоценного эликсира, наполнял штоф мгновенно испаряющейся волшебной влагой.

И снова не был изобличен. Не иначе как не обошлось тут без вмешательства сил потусторонних!

С учётом предыдущего баснословного опыта, блаженный невестоводитель решил выйти на контакт с голосами в привычной домашней обстановке. И пока, "кудри цветами убрав и душистою горькой травою" хозяйственная супруга его, наяда красы несравненной Леночка хлопотала на кухне, а дочурка Сонечка играла с подружками "в лугах зелёных, у ключей хрустальных", благоискусный глава семейства с гранёным ограничителем в деснице и ароматной яблочной долькой в шуйце - необычайно умиротворённый, но, в то же самое время, готовый к любым неожиданностям - плавно выдохнул из груди воздух и опрокинул в рот содержимое стакана. Обжигающий спирт рашпилем прошёл по глотке и пищеводу. Из округлившихся глаз мышиным горошком брызнули слезы.

И опять ничего не произошло!

Егор Егорович так расстроился, что накричал на вернувшуюся с улицы юную наследницу за порваные на коленках колготки и крепко повздорил с попечительницей и содейственницей по какому-то второстепенной важности вопросу внешней политики. За это раздосадованная Леночка заставила его чистить и жарить на ужин картошку.

Корифей:

Когда на оконном стекле медленно расплылась громадная клякса сумерек, а семья торжественно приступила к вечерней трапезе, за дверью всем почудился странный шум.

Егор Егорович удивился, обеспокоился, и побежал глянуть. Прямо у двери тамбура на нетронутом стерильном снежном покрывале безжизненно распласталось грузное тело Баранова.

Егор Егорович опешил и попытался сообразить, что предпринимают в подобных обстоятельствах. Но тут Баранов ожил сам и принялся энергично и неуклюже извиваться, как живец на кукане. И довольно требовательно, хотя и не вполне разборчиво, заорал:

- Егор-ч! Принимай гостей! Егор-ч! Ты зачем, дядя, калитку запер? Я, как бывший десантник, через забор... Ты готов со мною в Гады плыть, Септимий? Ч-ч-ш-ш-ш... Я т-тут где-то свой портфель уронил. Сщ-час же найди! В нём б-тылка водки и секретные документы...

Общими усилиями шумно сопящее и исторгающее из своих недр спиртовые испарения тело Баранова доставили в помещение и водрузили на кухонный табурет. Гуляка непраздный некоторое время сидел неподвижно, только широко и приветливо всем улыбался, как деревянный монгольский истукан.

После двух чашек крепкого горячего чая к гостю вернулись пластика и координация движений. Ну а способности логически мыслить и пламенно ораторствовать он не терял ни при каких обстоятельствах.

- Егорыч! - громко зашептал он, стоило жене Егора Егоровича отойти к холодильнику. - Дай старику простереть утомленные члены!.. Чай не водка - много не выпьешь. Необходимо срочно остопориться... Я хотел сказать - остаканиться ... То есть, пардон, ографиниться... Ты увидал бы тогда, как пляшут фавны и звери! Тьфу ты, совсем запутали человека... Короче: сей же момент распечатай свой штоф и приговори! Лично мне можешь не наливать, я для себя черпак табуретовки притаранил...

Корифей:

Было далеко заполночь. Любопытный месяц просунул свой острый озябший нос в форточку. Супруга Егора Егоровича Леночка, исчерпав все приёмы гостеприимства, давно ушла спать. А два приятеля всё ещё сидели, нахохлившись, на крохотной кухоньке, намертво вцепившись одеревенелыми пальцами в пустые гранёные стаканы, и только росла на блюдечке перед ними дымящаяся горка измятых вонючих бычков.

Голоса пришли, когда Егор Егорович уже крепко спал. Оказалось, что во сне они не менее реальны, чем наяву. Голоса тесно обступили Егора со всех сторон и громко роптали, торопясь и перебивая друг друга:

Души:

Егор Егорович, чьи наэлектризованные волосы от ужаса светились и легонько потрескивали в кефирном сиянии луны, поначалу прислушивался ко всем тирадам одновременно, но вскоре сдался и в полнейшем отчаянии воскликнул:

- Ничего не понимаю... Побольше конкретики, господа! Ну п-жалста! Кто вы такие?!

Тогда заговорил уже один голос, спокойный и бесстрастный.

Первый Голос:

- Что вы хотите этим сказать?

Первый Голос:

- Д-д-д-да... - произнес Егор, окончательно запутавшись. - Как не понять...

Первый Голос:

- Теперь, ка-а-а-жется, знаю...

Первый Голос:

- Ку-ку-куда же я, блин, денусь!..

Первый Голос:

- Но что я д-д-должен делать?..

Первый Голос:

- Я? - изумился Егор. - Я и в Египте-то ни разу не был...

С этого места голоса снова завопили хором. Егор едва не оглох от возмущённых возгласов.

Разрозненные голоса:

И тут в разговор вновь вмешался какой-то новый голос. Его отличали гортанные нотки и непререкаемая уверенность в собственной правоте. Егору почудилось также, будто бы откуда-то издалека голосу аккомпанируют ритмические звуки лезгинки.

Второй голос:

На этом месте Егор Егорович совершенно успокоился, повернулся на левый бок и захрапел. Но и захрапев, с удовольствием продолжал слушать популярную мелодию из кинофильма "Семнадцать мгновений весны", а в общую симфонию безумия включился проникновенный голос актёра Вячеслава Тихонова:

- Итак, пастор, вы должны запомнить пароль. Всего четыре слова: "В чём сила, брат?". Запомнили?

Егор промычал что-то невнятное и с ним сделались судороги.

Но Тихонов показал характер и не отвязался.

- На это вы непременно должны ответить: "В белых тапочках".

- Но почему?

- В случае если у вас спросят: "Но почему?", отвечайте: "Потому что белые тапочки никогда не выходят из моды". И убедительно вас прошу - никакой отсебятины!..

- А у кого мне надо спрашивать?

- С вами выйдет на связь наш агент Люцилия.

На этих словах в голове Егора громко щёлкнул какой-то тумблер, и голоса отключились. А может быть, это отключился сам Егор Егорович.

ЭПИСОДИЙ ДЕСЯТЫЙ

ИСПОВЕДЬ ПОГОСТНОГО ЖУКА

- ...Вольдемар, к тебе это тоже относится... Знаешь поговорку: "Если не сядет самолет, то сядет техник"? Не знаешь? Скоро узнаешь... Итак, продолжаем!..

...Труп человека является основным источником получения пластического материала для пересадки, и мы в своей практике ориентируемся именно на труп, или, как мы его называем, "спецдонор". Заготовка трупных тканей производится от лиц, умерших внезапно от острой сердечно-сосудистой недостаточности, асфиксии вследствие повешения и самоповешения, инфаркта миокарда, атеросклероза, отравления этиловым спиртом...

...Маня, прекрати ёрзать, протрёшь междуножное пирожное. Все прекратили мух считать и сосредоточились! Нечего из официального мероприятия устраивать помёт валькирий... Егор Егорович, а вы чего фыркаете?

...Итак, ткани погибших от травм с обширным нарушением целостности кожи и массивной кровепотерей, а также утопленников для заготовки непригодны... Если смерть наступила даже после непродолжительной болезни, труп как спецдонор непригоден...

...Мария, ты почему побледнела?.. Что?.. Это женское?.. Какое ещё женское, что за параша? Сходи продаблись, и всё пройдет... Продолжаем! Все внимательно записывают, потому что я ничего два раза повторять не буду. Не буду!.. И ещё раз, специально для дураков говорю, что не бу-у-у-ду!!!..

...Таким образом, ткани можно изымать от трупа и через 24-30 часов после смерти, если сохранять его при температуре -4о. Заготовка тканей производится в следующей последовательности: кожа, апоневроз, сухожилия, нервы и сосуды, синовиальная капсула, кости и суставы, костные фрагменты, рёберные хрящи...

Иродиада на секунду задумалась, поправляя на рыжих волосах туго накрахмаленный белый колпак. В это мгновение в эпицентре сгустившейся тишины "грохот раздался вокруг, будто рухнули своды эфира". Дружный коллектив с видимым облегчением и нескрываемой радостью бросился поднимать с пола потерявшую сознание Маню.

Маня была пьяна.

Дождавшись короткой паузы среди всеобщего шума, гама и суеты, вальяжный Артаксеркс Мнацаканович с многомудрой сардонической ухмылкой склонил свою попахивающую нестиранными кальсонами седую львиную гриву к лицу Егора Егоровича.

- Как патологоанатом старой ленинградской школы и ученик самого академика Абрикосова, я бы настаивал на следующем диагнозе: от полученных знаний пациентка скончалась на месте. - И после некоторой паузы смиренно добавил: - Праведницы же наследят землю и вселятся в век века на ней...

Иродиада, к изумлению присутствующих, сохраняла полное самообладание и выдержку. И лишь когда проблевавшуюся Маню под белые руки препроводили в помещение для персонала, чтобы навести лёгкий марафет перед отправкой в родные пенаты, начальница не сдержалась и, брезгливо скривив губы, позволила себе одну единственную реплику:

- Баба с возу - меньше навозу!

Хор:

Гони природу в дверь, она влетит в окно.

Двадцать пятого декабря в одиннадцать часов утра по зимнему времени тринадцатый по счету санитар образцово-показательного городского морга Вольдемар Чеширский проснулся в своём логове с мучительной головной болью.

Вокруг расхристанного санитарского ложа, раз и навсегда лишённого уродливых пережитков прошлого в образе постельного белья, медленно остывали остатки вчерашнего валтасарова пира. На голых стенах, искусно маскируя вопиющие дефекты штукатурки, кособочились живописные работы руки самого хреномаза Чеширского, ничуть не менее ужасные, чем роковые слова "мене, текел, фарес". Центральное место в экспозиции принадлежало громадному полотну, изображающему сцену распятия Христа. Особенно удались автору серые фигурки легионеров на переднем плане. Впечатляло обилие грозного вооружения, качество и мощь доспехов. Свирепые и безжалостные лица воинов, представлявшие для самого художника не более чем эскизы к будущему автопортрету, легко могли травмировать неискушённого зрителя.

Картину можно было считать практически завершённой, однако самокритичный Вольдемар испытывал смутное неудовлетворение от центральной детали, каковой являлось левое подреберье Спасителя, изображенного мастером в художественной манере неподражаемого Доменикоса Теотокопулоса по прозвищу Эль-Греко. Это досадное чувство недовольства собой не оставляло Чеширского ни во сне, ни наяву, ни даже (что всего печальнее) в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. Следовательно, бежать от него было невозможно.

Скрупулёзно исследуя злосчастный брульон на протяжении нескольких последних месяцев, виртуоз кисти вынужден был признать, что в основе несвойственной ему самонеудовлетворённости кроется недостаточное знание пластической анатомии человека. В поисках дорогой неподкупному сердцу истины Вольдемар решил не останавливаться ни перед чем - и смело написал заявление на работу в должности ночного санитара патанатомии.

И что же! Уже в самом скором времени естествоиспытатель-постмодернист с удивлением обнаружил, что новое амплуа снискало ему не только незримые творческие дивиденды, но и вполне ощутимые материальные. Как-то само собой вышло, что с набившей оскомину "Примы" он перешёл на аристократические "Давыдофф", а с розливной бурды, гордо именуемой карачаевским пивом, на баночный "Хольстейн". Этот процесс настолько увлек творческую натуру художника-пейзажиста, портретиста и баталиста в одном флаконе, что временами Малютка Скуратов испытывал головокружение, как при высотной болезни. Представитель богемы предался грубому практицизму и грёзам о однокомнатной гарсоньерке. В душу его коварнейшим образом вкралась привычка опохмеляться водкой "Абсолют".

В жиденьком свете нескончаемых зимних сумерек, возлежа на полуистлевшей парусине пляжного шезлонга рядом с раскалённой буржуйкой, с томиком Бунина в картинно отведённой руке, он до кишечных колик остро воспринимал лирический императив полюбившегося ему стихотворения великого русского классика:

"Люблю сухой, горячий блеск червонца..."

С преданностью сенбернара, подавившегося куском парного мяса, заглядывал он теперь в совиные очи штрунди-заведующей. А если выходил он в окровавленном фартуке до пят "перетереть тёрки" с родственниками умершего, то "жадная глотка его, иссушённая голодом долгим" от предвкушения воображаемых дивидендов порой была не в состоянии вымолвить ни слова.

В ближайшие планы маэстро отныне входило овладение многосложным искусством гаруспиции (гадание по внутренностям жертвенных животных - Прим. автора), дабы предвосхищать малейшие прихоти Иродиады Фёдоровны.

Двадцать пятого декабря ровно в полдень призван он был предстать пред её грозные очи.

Некоторое время Иродиада в зловещем молчании испепеляла взглядом нового сотрудника. Вольдемар выдержал всё, и честных глаз не отвёл, хотя между лопатками у него журчали ручьи, а пульс зашкалил за двести.

Вскоре с шипением газовой горелки вспыхнули и поникли за его плечами два нежных цветка бегонии, а у третьего с хрустом растрескался глиняный горшок. Вольдемар не дрогнул, только тёмно-русые кучерявые волосы у него на висках подёрнулись снежной белизной.

И лишь когда рвануло с грохотом авиационной бомбы и разлетелось зеркало над рукомойником, он не выдержал пытки и рухнул плашмя на тёплый ворс мягкого коврового покрытия.

Иродиада Фёдоровна отпоила Вольдемара крепчайшим марокканским кофе, попотчевала обжигающим ямайским ромом, приголубила, обворожила птичьим щебетом речи, окружила материнской ласковой заботой. После рома поднесла ещё и более привычную жителю российской глубинки рюмашку спирта, настоянного на апельсиновых корках, попутно изложив суть дела.

Суть была проста.

Необходимо сделать кое-что, чего она, Иродиада Фёдоровна, по причине её высокого административного положения самолично совершить не может. Согласен ли он, человек, безусловно, новый, но которого она с первого, так сказать, оценивающего взгляда... А интуиция её ещё никогда...

Короче говоря: Её Высочество Иродиада, единственная и бессменная заведующая образцово-показательным городским моргом, высочайше повелевает своему тринадцатому санитару совершать выезды для бальзамирования покойников по всей территории города Кисловодска, станции Подкумок и поселков Новокисловодский, Неженский, Аликоновский, Мирный и Учкекен! По свободному прейскуранту!

Тут заново родившегося на свет Чеширского опоясал слетевший с оконной рамы широкий золотой солнечный луч, а гробовую тишину кабинета сотрясли хриплые аккорды органного концерта Георга Фредерика Генделя. Вольдемар на миг уже ощутил себя счастливым обладателем шестой модели "Жигулей" в спортивной комплектации.

И много других сильных и противоречивых чувств испытал в течение этих пролетающих как пули у виска мгновений бывший узник "Матросской тишины", бывший свободный художник Вольдемар Чеширский, известный под кличками Крошка Цахес и Малютка Скуратов. Мысль его обрела на краткий промежуток времени динамизм блохи и проворство таракана. Выражаясь слогом древних римлян, "так победитель Эней по равнине носился с тёплым от крови клинком..."

Пухлые губы Вольдемара расплылись в безгрешной младенческой улыбке и бестрепетно шепнули кроткое "да".

- А кроме того, - продолжала Иродиада межгалактическим голосом. - Кроме самого бальзамирования, Вольдемар, ты должен произвести и ещё одну несложную, но чрезвычайно ответственную манипуляцию, в тайный смысл которой посвящён быть не можешь, и каковая нигде, никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах, ни одной живой душе не должна стать известной, и...

Впрочем, остальное уже не имеет для нас ровно никакого значения...

А имеет для нас значение тот немаловажный факт, что уже на следующий неделе в патологоанатомическом отделении состоялся очередной осточертевший всем инструктаж, более похожий на вахтпарад времён рейхканцлера Бисмарка. Проводила его Иродиада, предварительно принудив слушателей напялить на себя противочумные костюмы первого типа, а именно: обрядиться в пижамы, резиновые сапоги, резиновые перчатки, косынки, марлевые маски и очки-консервы. Сама, облачившись в точно такой же наряд, со спортивным секундомером размером с кормушку для волкодава, на который время от времени злобно поглядывала, она вышагивала из угла в угол своего огромного кабинета, маячила взад и вперёд, шастала туды-сюды, отбивая такт длинной деревянной указкой, сверкала на слушателей горящими глазами и замогильным голосом диктовала:

- ...Итак, в тех случаях, когда в помещении для вскрытия имеются мухи, блохи, комары и другие насекомые-переносчики, стены, пол и потолок опрыскиваются раствором хлорофоса или обрабатываются дустом хлорофоса 5-10%, или из аэрозольных баллончиков с дихлофосом... Записали? Поставили точку!

Что ещё вам не ясно, Артаксеркс Мнацаканович? Вы что, в ваши семьдесят пять лет в первый раз с Луны свалились? Кому?..

А кто это у нас там хихикает? Это снова ты, Татьяна? Ну, похрюкай, похрюкай, пусть все видят, какая ты обезьяна!..

Кстати, почему вы не записываете, Вениамин Валерианович? Ах, вы и так всё знаете! Вы всегда такой умный? А череп вам не жмёт?.. Ах, вы не местный!.. Зачем же тогда вы сюда пришли? Нет, ну вы, честное слово, как ребёнок... Вот бы вам башку оторвать и дать в руки поиграться!..

Итак, внимание! Пионеры юные, головы чугунные...

Чеширский с ласковой улыбкой идиота нетерпеливо ерзал на стуле.

- А ты что, мальчик мой, ручку тянешь?.. Нет, нет, эта масть не канает!.. Тему трансплантации свежеотрезанных крысиных ушей на мужской член мы с вами подробно разбирали на прошлом занятии. А сегодня переходим к другой архиважной теме - коммерческой трансплантологии. Как вы наверняка уже слышали, производственный кооператив по заготовке органов для пересадки, организованный при больнице, будет состоять из трёх функциональных подразделений. Записываем:

а) операционный блок;

б) отделение консервации и хранения тканей;

в) отделение учета и регистрации...

Да тише, товарищи! Поверьте, я уже кончаю! Дайте мне спокойно это сделать!.. Осталось только самое приятное... Чшшш... Итак, главным специалистом отделения консервации и хранения назначается ваш коллега... (сбили, блин, с мысли!), ну... антропоморфный дендромутант... наш миленький Буратино... - лицо начальницы приняло одухотворенное и мечтательное выражение, - Вольдема-а-ар Чеширский!!! Приказ вчера завизирован главным врачом...

Аплодисменты!

Ошеломлённый новостью Вольдемар не смог удержать себя в рамках обусловленных приличий и, вскочив со стула, от восторга подпрыгнул на месте из второй позиции.

Иродиада пришла в ужас столь грубого непрофессионализма и нарушения устоев, и изо всей силы трахнула указкой по столу.

- Шанжман де пье! Шанжман де пье, Вольдемар! Пятая позиция!!!

ЭПИСОДИЙ ОДИННАДЦАТЫЙ

ЗВЕЗДОЧЁТ И ЗАСРАКА

Жизнь прекрасна, и плевать, что это неправда. Ибо кто же в силах поверить, что буквально за несколько месяцев до этих предгрозовых (не побоюсь этого слова) событий в мире ещё царили относительная гармония и порядок, а в душах - хрупкий покой и согласие? Что в межзвёздном эфире витали тонкие ароматы нагретого солнцем асфальта, дачных черноземов и соснового бора, подступающего к бетонному больничному забору. Что пылали авроры, шептались зефиры, и мамаевы полчища разъевшихся мясных мух, каждая размером с откормленного шмеля, наскучив брать приступом подступы к покойницкой, повинуясь беззвучной команде, тяжело вздымались до уровня подоконников второго этажа морга, и, скатившись с этой своеобразной воздушной горки ("так лебедей белоснежная стая с пастбищ обратно летит и протяжным звонким напевом всё оглашает вокруг"!), пикировали в супницы, хлебницы и шашлычные мангалы беззаботных дачников. А "в скромных палатах разбужен благими лучами", санитар Юлий Дмитриевич, застоявшимся жеребцом выбегая из стойла на волю, спорой рысцой вывозил под окна прозекторской своих милых покойников принимать воздушные ванны, покуда он наводит во внутренних помещениях плановый марафет.

"Грязь в бороде у него, и от крови волосы слиплись", но он весел, энергичен, приветлив и вполне доволен собой и окружающим миром, ибо успел опохмелиться.

"Всё-таки в дерьме что-то есть, ведь миллионы мух не могут ошибаться..." - думает Юлий Дмитриевич и ему отчего-то становится ещё веселей.

В аккуратную стопку белья Юлий Дмитриевич любовно складирует предметы туалета, экспроприированные у мрачных мертвецов - их можно будет после стирки по дешёвке сбагрить на блошином рынке. В маленькой жестяной коробочке из-под монпансье хранятся у него золотые коронки и мосты, из которых любой ювелир с лёгкостью изготовит рыжую витую цепуру, а заодно и чертогончик для знакомых братков в адидасах и деловых ребят в малиновых пиджаках. А вот готовые ювелирные изделия - колечки или серёжки, снятые со столетних старушенций - те нередко являются предметами антиквариата и требуют к себе особого внимания - тут важно не прогадать при перепродаже.

В помятом цинковом ведре с раствором Кайзерлинга хранится у Юлика голова от частично захороненного неопознанного покойника. Если на покойника заведут уголовное дело, голову отправят в институт Сербского на криминалистическую экспертизу. А нет - из неё можно выварить превосходного качества череп на продажу. В общем, хлопот у трудолюбивого Юлия Дмитриевича уже с самого утра - полон рот! "Деньги есть - Уфа гуляем, денег нет - Чишмы сидим", - бормочет себе под нос Юлий Дмитриевич старинную казачью песню.

Внезапно задумавшись и растянув губы в шаловливой лыбке, он вспоминает, как на тридцатилетний юбилей Егора Егоровича решил круто соригинальничать: взял, да и подарил ему "с царского плеча" один из первых гробов своей коллекции. Егор Егорович подарок с подобающей благодарностью принял, но испросил разрешения хранить экспонат на его прежнем месте, ибо, как он выразился в высоконаучном штиле госпожи Шестопаловой, "артефакт, вырванный из контекста, автоматически теряет свою репрезентативность".

Да вот вам, кстати, и Иродиада Фёдоровна собственной персоной! Похрустывающий от крахмала халат, высокий как тиара восточного тирана медицинский колпак, под которым идеальное, волосок к волоску, рыжее парикмахерское сооружение. Похлопывая по ладошке левой руки длинной телескопической указкой, страстным взглядом исподлобья придирчиво озирает вверенные ей разношёрстные отделенческие кадры. Как ни пестуй их, как ни натаскивай, как ни повышай регулярными практическими занятиями их профессиональный уровень - толку от этого ноль целых, ноль десятых. Может быть, поэтому на сей раз доклад читает не сама Иродиада, а неизвестная бикса с санэпидстанции. Бикса, по мнению Егора Егоровича, очень даже ничего, если бы не дурацкая привычка трясти, как чёрная карачаевская овца, своей кучерявой башкой. Под её кокетливое блеянье Егор мгновенно впадает в кому, ради маскировки стараясь не смыкать полуприкрытых веками глаз. Тут же ему начинает мерещиться всякая чертовщина, но от грохота Иродиадиной указки он быстро приходит в себя и вновь отдаётся чарующим звукам чувственного голоса прекрасной представительницы санэпиднадзора.

- ..."Свободная, ничем не связанная, пожинает она труды других, и всегда полны для неё столы. Ибо и козы доятся для неё, и пчелы на неё работают, и повара для неё услащают приправы. Пробует она их раньше царей, а потом угощается вместе с ними и вкушает от всех блюд. И где бы ни застала её ночь, там она находит и пищу и сон..." Бу-бу-бу-бу...

Слева от Егора Егоровича клюёт пеликаньим шнобелем Вольдемар. Сзади слышатся мощные органные аккорды похрапывающего Артаксеркса Мнацакановича.

- "Красноречивейший из поэтов - Гомер - не со львом, не с леопардом и не с вепрем сравнивает отвагу лучшего из героев, желая его похвалить, но с её дерзновением. Ведь именно так он говорит: не дерзка она, но дерзновенна. И вообще он так восхваляет её и так восторгается ею, что не один только раз и не редко, но очень часто её вспоминает: любое упоминание о ней украшает поэму. То говорит об Афине, когда отвращает она смертоносную стрелу от Менелая: Гомер сравнивает её с заботливой матерью, укладывающей своего младенца..." Бу-бу-бу-бу... (Простите, я очень взволнована...) Весьма прискорбно, но, перейдя с языка восхитительных художественных образов к физиологии, мы обязаны отметить, что у неё происходит э-э-э... частая дефекация. Причём, повторяет она это занятие (ради всего святого, извините) где ни попадя, за одни сутки оставляя до пятидесяти испражнений...

На последней реплике Егор Егорович, испуганно вздрогнув, окончательно пришёл в себя. И нерешительно вытянул руку.

- Уважаемый лектор...

- Чем могу быть полезна?

- Вы не могли бы уточнить, в данном случае - о ком идёт речь?

Вдохновенная физиономия лекторши вытянулась. Кудряшки перестали весело подрагивать.

- То есть, как это "о ком"? По-моему, это ясно...

- Ещё раз извините, но я, очевидно, пропустил самое важное...

- А по-моему, мы с самого начала условились, что сегодняшняя беседа будет целиком посвящена именно Люцилии... Разве я сказала что-то не то, Иродиада Фёдоровна?

Иродиада скривила губы в презрительной гримасе.

- Если неопохмелившийся Егор Егорович сегодня затрудняется воспринимать русский язык, может быть, мы сможем помочь ему, перейдя на международную латынь? Речь идёт о представительнице семейства каллифорид из подсемейства Luciliinae...

- Lucilia caezar!

У Егора Егоровича пошла кругом голова.

- Что-то опять неясно?

- Откуда она взялась?..

Обе дамы переглянулись с озадаченным видом. Но, очевидно, придя к обоюдному согласию относительно непроходимой тупости Егора, дружно воскликнули:

- Распространена всесветно!..

Впрочем, Егор Егорович и сам начал чувствовать, что заигрался. Поскольку все присутствующие в аудитории распростились с дремотой и теперь демонстрировали полнейшую бодрость духа и тела, прыская в ладошки, хрюкая, отворачиваясь и закатываясь в судорогах беззвучного хохота.

Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы к Егору не протянулась могучая спасительная длань Артаксеркса Мнацакановича и весьма фамильярно не похлопала по спине.

- Не расстраивайтесь, коллега! (У самого Артаксеркса Мнацакановича лицо было подозрительно красным, а на глазах блестели непрошенные слёзы.) Вы, очевидно, запамятовали... Речь идёт о зелёной падальной мухе...

- А он... А он до последнего надеялся... что исключительно о нашей Мане... - в беззвучном хохоте сотрясался Вольдемар. - Гюльчатай, закрой личико!..

- О Юпитер... клянусь, я вам всё это ещё припомню... - шептал, скрежещя зубами, Егор, от ярости готовый провалиться в секционную и ещё глубже - в трупохранилище. - Не должно терпеть смехотворцев! Пидаки и мударасы! (Хорошо ещё что я, слава богу, атеист - пойду, нажрусь - и все проблемы решены.)

Ведь недаром же драгоценная супруга Леночка проницательно называла своего суженного Звездочетом коньячных этикеток.

И всё-таки жаль, что занял наш Егор Егорович столь неактивную, вялую и оборонительную жизненную позицию, а к вечеру так и вообще от расстройства так раскис, что предпочёл валяться чурбаком бессознательным, обретаясь в своих алкогольных видениях "по ту сторону добра и зла". Потому что в тот же самый день сидел за одним из столиков в кисловодском ресторане "Замок коварства и любви" не кто иной, как наш старый знакомый чёрт.

В оправдание Егора скажем, что мало кто из сторонних наблюдателей смог бы признать в нём прежнее пошлое существо, путём обмана и подкупа слинявшее из тесной банки с формалином. Потому как вбился наш кандыба в интеллигентскую робу, перевоплотился в чистопородного жирномордого туню, да ещё и с "печатью Магомета" на лице. И сколько ни ломай ему вытерку - однозначно явствовало, что этот туз корячится здесь на свои.

Судя по всему, наш беглый "с понтинских болот и сосновых лесов галлинарских" успел очень неплохо устроиться. О последнем свидетельствовало и то, что напротив него на тонконогом стульчике удобно расположилась белокурая шайзочка с данными провинциальной продавщицы кваса. Ей, этой пимпочке, чрезвычайно льстило, что красавец-джигит не разводит гнилых базаров, не колотит понтов, а чисто конкретно подкатывает к ней шары. Деву попеременно бросало то в жар, то в холод, а от чертовски-двусмысленных шуток своего по-цыгански темпераментного кавалера она беспрерывно и заливисто хохотала, ойкала, и даже тихонько взвизгивала, откидываясь на спинку стула и в изнеможении сползая по ней, отчего её коротенькая юбчонка задиралась сверх всякого приличия.

"Я твоя сказка! С хорошим концом!.." - корячилось на эстраде бесполое дарование в пиджаке цвета чешуи манильского зеркального карпа. А между нашей парочкой происходил чрезвычайно волнительный разговор приблизительно такого содержания.

- Мадмуазель, не желаете шлёпнуться? Разрешите взять вас на таран? - галантно щурился чёрт, наклоняя набок макитру с идеальным пробором.

- Хоп! - отвечала кокетка, невинно закатывая голубые глазищи и против своей воли хихикая.

- В таком случае, дэвушка, я вас приватизирую на вэсь сэгодняшний вэчер! - говорил чёрт, ради баловства и куража чудовищно коверкая русский язык.

- КлевотА! - пищала канашка, захлёбываясь от смеха. - Я в запАде! Я с вами себя такой умной чувствую!..

- Ну, а эсли всо в шакаладе, - ворковал чёрт и усиленно давил лыбу, - можэт бит, наканэц, пагреем фуфлыжку?

- Кайфулька! - лучась восторгом, кричала его подружка. - Шуба заворачивается!

- Канэшна! Плывем по плану... - ухмылялся чёрт во всю свою пьяную фейсину.

Да, вот ещё что. Между прочим. Эта раскладушка, эта зелёная слива, обращаясь к нашему дьявольски интеллигентному чёрту, называла его не только по вымышленному имени-отчеству, но величала также профессором, академиком, а на ушко, уже более интимно и дерзко, - хитровыебанным блядоящером и даже, представьте себе, Заслуженным работником культуры! Или, выражаясь ещё интимней, Засракой...

А тем временем, музыка в зале звучала всё громче. Артисты и музыкальные коллективы сменяли друг друга у микрофонных стоек. Элитный ресторан мог позволить своим клиентам это приятное разнообразие.

"Я мечтаю танцевать, как волшебные русалки, и глазами собирать с твоих нежных губ фиалки..." - отчаянно дрыгали на сцене ногами две коротконогие пигалицы.

Как я уже объяснял в самом начале этой главы, жизнь была прекрасна, и всем было плевать на то, что это неправда.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

МУДИЛА
ИЗ
НИЖНЕГО ТАГИЛА

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ

ДЖАЗОВОЕ ОТКЛОНЕНИЕ
ИЛИ
КВИПРОКВО

Хор:

В воскресенье, как обычно, супруга Егора Егоровича Леночка (Андромаха с лица, да и только!) готовила на обед борщ. А приготовив, прилегла немножко отдохнуть. Но была потревожена телефонным звонком.

- Алло! - раздался в трубке громокипящий бодростью и социальным оптимизмом голос. - Товарищ Пушков Егор Егорович по этому адресу проживает?

Леночка осторожно ответила, что проживает.

- Попросите товарища к телефону!

Леночка сообщила, что товарищ Пушков в настоящий момент отсутствует, так как у него срочный визит к стоматологу.

- А с кем я разговариваю?

Узнав, что беседует он непосредственно с верной супругой товарища Пушкова, незримый собеседник ещё более оживился и выложил потрясающую новость. Впрочем, послушайте-ка лучше сами.

- А постарайтесь припомнить, уважаемая Елена Сергеевна, не был ли случайно ваш муж в 1984-м году в числе премированных по партийной линии туристической поездкой в Мексиканские Соединённые Штаты?

- Был, был... Только почему же случайно? Он всегда высокую активность проявлял на идеологическом фронте, - охотно подтвердила Леночка, заинтригованная по самое не могу.

- Как же случилось, что он до Мексики не добрался?

- Обыкновенно, как у нас всё случается. Наши ведь в том году южнокорейский "Боинг" сбили, - принялась простодушно объяснять Леночка. - С пассажирами на борту. Сложная международная обстановка и всё такое прочее... Вот поездку и отменили. На время. А мы вскоре на юг переехали. А откуда вы знаете?

Бравурный голос в трубке загремел с удвоенной силой.

- Вам привет из Березниковского городского комитета коммунистической партии! Поздравляю вас! Награда нашла героя! Никто не забыт и ничто не забыто!..

Сначала Леночка решила, что её разыгрывают и хотела даже бросить трубочку. Но потом передумала и решила дослушать до конца.

- Уточните, Елена Сергеевна, ваш новый адрес. Все необходимые документы мы вышлем вам по почте.

- А вы не рэкетиры? - насторожилась Леночка. - В этом случае должна вас предупредить: "крыша" у нас надёжная. Так что можете ни на что не рассчитывать...

Собеседник не обиделся.

- Мы, милая барышня, в ваши годы и слов-то этих поганых слыхом не слыхивали! Однако я вас охотно готов извинить. Однако я вас отчасти понимаю... Как не понять... "Время такое теперь, что похуже железного века..." Да, и ещё... Буде возникнут непредвиденные сложности, Егор Егорович обязательно и непременно должен связаться с нами. Обещаю, мы всячески постараемся помочь... Увязать, уладить, утрясти...

После чего трубка хрюкнула и в ней раздались длинные гудки.

Егор Егорович вернулся от эскулапа с печатью страдания на лице. Под глазами у него залегли тёмные круги. Правая щека ощутимо оттопыривалась вследствие огромного ватного тампона, заполняющего прореху между зубов. Однако ещё перед калиткой его встретила маленькая Сонечка, весело скачущая на одной ножке, и восторженно закричала:

- Папа, папочка, а мы в Америку жить уезжаем! Ты поедешь с нами?

Егор Егорович, обескураженный этим заявлением, чуть не рухнул на кактус, однако сумел взять себя в руки, встрепенулся и побежал выяснять отношения с женой.

Придётся уж автору признаться вам, дорогой читатель, что какое-то время тому назад нынешний бескомпромиссный демократ Егор Егорович числился в совьет кантри и пламенным комсомольцем, и высокоидейным коммунистом, и много чего разумного, доброго и вечного посеял на Поле Чудес агитации и пропаганды. Работал он, как вол на колхозной пашне, совершенно безвозмездно, и упорно повышал уровень своих знаний в колдовском сиянии белой ночи, "челюстями страшными скрежещя" над трудами классиков марксизма-ленинизма. И преспокойно глодал себе чечевицу. И невеста его тогдашняя, Леночка, как Стабианская цветочница, тоже не сидела, сложа руки. За это и решил многомудрый и дальнозоркий партийный орган, проводя месячник воспитательной работы среди ширнармасс методом чоха, сделать им на медовый месяц настоящий коммунистический подарок. Почему же и не сделать, если оказались достойны? И премировали наших молодожёнов роскошным заграничным свадебным путешествием! Не верите? А зря. Потому что не в растленной вражеской сказке, а в нашей злободневной соцреальности под тысячи идеологических сладкопений послали Егора Егоровича - в Мексику, ну а супругу его, соответственно, - в Румынию (она-то ведь рядовой комсомолкой была без году неделя). Такой вот, сударики мои, кувалдометрический миллиметраж. Такое вот джазовое отклонение. С этаким бы счастьем да по грибы ходить!

И отправилась "дочь долговыйного лебедя" Леночка в дружественную страну социалистического лагеря в свой медовый месяц наслаждаться страстными цыганскими песнями и плясками. А голубая мечта коммуниста Пушкова рухнула в пучины морские вместе с дымящимися обломками южнокорейского "Боинга-747", перехваченного краснозвёздным ястребком у тихоокеанских форпостов великой советской державы.

Но позвольте на этом месте автору отвлечься. Потому что вглядываюсь я в ваше умное и ироничное лицо, милый читатель, и чудится мне там вежливо скрываемая усмешка. Не мне адресована она, а безыдейному и беспринципному Егору Егоровичу, который в течение коротенькой своей жизни меняет убеждения, как змея старую кожу. И обидно мне до слез. Потому что, подозреваю (более того, даю на отсечение свою правую, рабочую руку), что и вы, уважаемый читатель, а не вы, так почтенные ваши родители, досточтимые деды-прадеды, "радуясь пиру бессмертных", в спартанской и торжественной обстановке вступали-таки в октябрята и даже в пионеры. Нет-нет-нет! Только не отпирайтесь, голубчик! По глазам вашим сейчас вижу - даже и в комсомол дерзновенно заявление писали. А в таком случае об чём спич, как говорят англичане! В таком случае и вам, не хуже чем мне, известна повсеместная "радость позора от скверного пенья на чуждых подмостках". Так что будем считать, что инцидент исчерпан, и продолжим наше увлекательное повествование.

Незаметно пройдёт день, другой, пролетит одна неделя, другая, - и многочисленные друзья Егора Егоровича, вместе с его чадами и домочадцами соберутся, чтобы достойно проводить старшего товарища, верного мужа и горячо любимого отца в далёкое путешествие. Дружно сдвинутся над щедрой скатертью-самобранкой громокипящие фужеры со слабогазированным импортным ферментом. Зазвенят валдайскими колокольцами подёрнутые росами и туманами тонкостенные чарки с фальсифицированной импортной "рвоткой". И, в конце концов, пойдут в ход солидные гранёные стаканы с отечественным ускорителем.

- Семь футов под килем, дорогой товарищ! (Это расчувствовавшийся Юлий Дмитриевич.)

- Мы средь чертогов творим возлияние Вакховой влагой! (Несомненно, Баранов.)

- Бархатного пути, Егорыч! (По телефону - не допущенный Леночкой к праздничному столу Чеширский.)

- Жертвами ветры смирим и направимся в Кносское царство! (Это снова упившийся в зюзю Баранов.)

- Хватит ли смертному слез, чтоб такие страданья оплакать? (Промокающая салфеткой глаза расчувствовавшаяся Леночка, с чрезмерной драматической аффектацией.)

- Иди же смело за порог палат хранимых!.. (Эротичным сопрано Аллочка, благоверная санитара Юлия Дмитриевича.)

- О, дай же бог тебе побольше сил - нам помогать, бессильным и несчастным!.. (На высокой ноте трагического надрыва - вездесущая душа Соломона Ивановича, незримо пребывающая среди пирующих в качестве независимого наблюдателя.)

Егор Егорович с фужером в руке протолкался к Баранову.

- Андрюха, помнишь, я в букинистическом магазине нечаянно врезал тебе энциклопедией по кумполу? Ты всё ещё обижаешься?.. Зря! Я ведь совсем другое имел в виду! Может, замнём для ясности? К примеру, банки четыре пива тебя устроит?

Баранов, принявший позу умирающего лебедя, насупился и поиграл челюстью.

- Ящик водяры!

- Нет, ну какой, всё-таки, ты у нас ранимый...

- Какой есть!

- Лечиться надо...

Ах, друзья мои! К чему раздором сердце мрачить! Пускай себе, медленно и плавно отойдёт от перрона скрипучий плацкартный вагон, и, уверенно набирая скорость, рванёт во весь дух в направлении бывшей деревеньки Кучково (владения боярина Фёдора Кучкова - Прим. автора), а в настоящее время - столицы нашей родины города-героя Москвы. И навернутся в распахнутых по-детски глазах слезы, каждая размером с мичуринскую сливу. И защемит - ох, как защемит! - огромное и нежное как у закланного тельца, возложенного на грозный алтарь Артемиды, доброе сердце Егора Егоровича.

ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ

ВЕНЧАННЫЙ ЛАВРАМИ
ИЛИ
"ПОНЕСЛИ БОТИНКИ МИТЮ"

Столица встретила Егора Егоровича стаями сизарей в синем безоблачном небе, непривычной чистотой и европейской опрятностью улиц и зданий, обилием дорогих иномарок на широченных проспектах и магистралях, а главное - полным отсутствием очередей перед коммерческими магазинами и мавзолеем Ленина. Выставка достижений народного хозяйства и реконструированный стадион "Лужники" чудесным образом превратились в огромные вещевые рынки. Памятник "Железному Феликсу" с Лубянской площади был отправлен в бессрочную ссылку и заменён бесформенным булыжником. А знаменитая скульптура В. Мухиной "Рабочий и колхозница", которую в народе некогда любовно нарекли "Свинарка и пастух", тем же самым народом, принявшим близко к сердцу европейские либеральные ценности, была переименована в "Сладкую парочку".

Корифей:

Возле памятника Гагарину напротив гостиницы "Космос" бурлил и кипел страстями небольшой летучий митинг, приуроченный ко Дню космонавтики. Пожилые и откровенно древние граждане в старомодных пронафталиненных пальто с красными бантами на груди эмоционально приветствовали оратора, по клочку бумажки зачитывающего свой доклад.

- Придёт время, товарищи, - и первая делегация инопланетян, открыть которых помог далекий полет Гагарина в 1961-м, склоня причудливые зеленые головы, понесёт венки к мавзолею Ильича...

- Ура, товарищи!

- Ура, ура!..

В это же время на огромной сцене Большого кремлёвского дворца съездов под ритмичную плясовую мелодию, скинув с широких плеч серую красноармейскую шинель, ходил колесом малоизвестный молодец по фамилии Газманов, в петлюровских шароварах и мягких сталинских полусапожках. Сбоку от него, напоминая сдобный колобок на пружинке, дёргался и подпрыгивал признанный народный любимец - московский градоправитель Лужков, натянувший на хитрый лысый калган Ильичёвскую чёрную кепку.

- И ноздрями!.. Зем-м-м-млю втяну!.. - заливался соловьём-разбойником молодец под притоптыванья и прихлопыванья татаро-монгольского полчища, мобилизованного для пополнения новой русской интеллектуальной и культурной элиты.

- Втя-я-ну-у-у-у-у-у... - приседал, как на утренней зарядке, градоправитель, озабоченный благодетельной идеей поворота великих сибирских рек.

А в студии Останкино перед софитами, юпитерами и объективами наведённых телекамер, кривлялся и жестикулировал главный клоун страны, изобретатель неведомой и неразъяснённой либеральной демократии. Озарённый пламенем фотовспышек, он шикельгруберовски рубил воздух ребром ладони, дёргал лицом и шакальим голосом лаял в микрофон:

- Диктатура - это запор! Демократия - понос! Выбирайте, что вам больше нравится!.. Давно пора наложить вето на табу!

- Отродясь не бывало, и вот - опять... - сокрушённо разводил руками на министерском заседании предтеча артиста разговорного жанра Задорнова, благообразный седовласый старший хозяйственник страны, сын оренбургских степей Виктор Викторович Черномырдин. - Ума нету - лопатой не наложишь... А какая жаль!

Ступив на заплёванный асфальт площади трёх вокзалов, Егор Егорович от нахлынувшего волнения на секунду замер, ностальгически набрал полную грудь фальсифицированного столичного кислорода, обильно сдобренного ароматами вонючих выхлопов всех мировых автомобильных брендов, и на лице его расплылась идиотская улыбка - словно втянул он трепещущими ноздрями прельстительные ароматы драгоценного нарда, алоя и киннамона.

Корифей:

В душе Егора Егоровича разливались тепло и радость. Хотелось петь, смеяться и делать подарки детям. Егор теперь совершенно убедился в том, что в судьбе его принимают участие неведомые силы, которые сами организуют любое дело наилучшим образом. После фантастического трюка с материализацией путёвки в Мексику, полный дерзости и киченья Егор свято уверовал, что, "против чаянья, многое боги дают". С радостным нетерпением ожидал он от настоящего и будущего новых приятных сюрпризов. По этой причине, во время посадки на рейс Москва-Шеннон-Гавана-Мехико в многолюдном аэропорту "Шереметьево-2" Егор Егорович не шибко-то и поспешал. Беззаботно посвистывая, он держался чуть в сторонке от наэлектризованной и взъерошенной толпы бесчисленных русопятов, штатников, швендюков, фиников и прочих кимирсенов. Вследствие чего попал в свой салон туристического класса одним из последних. И место ему досталось в самом последнем ряду, у стенки, где спинки кресел не откидываются.

- Полный непрохил... - Егор озадаченно поскрёб выбритый до синевы безвольный подбородок и принялся прикидывать, каким образом ему выжить в несгибаемой позе на протяжении двенадцати часов.

Тут внимание его привлекла экстравагантная особа лет двадцати. Особа, не обнаружив к своему ужасу в салоне ни единого незанятого местечка, металась по проходу между креслами, всхлипывала и до хруста заламывала руки. Её грациозное отчаянье не знало границ.

Без промедления в голове нашего хитреца созрел коварнейший план. Решив побороться за своё откидывающееся кресло, он живо подхватился с неуютного седалища и устремился навстречу несчастной, вооружившись трагическим котурном и парой цитат, бессистемно выдернутых из Эсхила и Еврипида. На лицо была надета подобающая случаю траурная маска.

- "Дитя моё, на горе мы с тобой спешили, видно..."

- Что-о-о?..

- "Вбегает Ио, превращённая Герой в корову..."

- Вы что-то сказали или мне показалось?

Особа замерла и устремила на Егора пытливый взор потревоженной на насесте курицы.

Егор устало прикрыл глаза тылом ладони и продемонстрировал полное отчаяние.

- "Агамемнон закрывается гиматием и глухо стонет..."

- Зачем же так?.. - продолжала тупить особа. - Или вас так зовут, Агамемнон?..

- Да, мне порой кажется, что это и в самом деле я. Так что не расстраивайтесь, девушка! Если вам не досталось места в жизни, смело занимайте моё!.. Вот, пожалуйста...

Егор элегантно шагнул в проход.

Не отрывая заворожённого взгляда от Егора Егоровича, особа на ощупь переместилась к предложенному ей креслу и юркнула в него.

- Не знаю, как и благодарить вас, Ме... Ме... Агамемнон!.. Огромное вам человеческое спасибо! А куда же вы пойдёте?

Егор многозначительно вздохнул.

- Я предпочитаю места в первых рядах.

- Почему?

- Да что ж тут непонятного? Если начинается падение лайнера, тележка со спиртным всегда катится вперёд. Ну, и...

- Вы это серьёзно?.. Глупости какие!

- Нет, не глупости... Глупости - это то, чем вынуждены заниматься парень и девушка, пока не дошли до главного...

Заставив собеседницу мучительно осмысливать полученную информацию, он продолжал топтаться в проходе, который минуты через две почтила своим царственным присутствием красавица-стюардесса. Укоризненно сверкнув лазурными, как купола Самарканда очами, стюардесса заявила:

- Молодой человек, не стойте тут. Стоять не положено. Что вы здесь вообще делаете?

- Вас дожидаюсь... - чистосердечно признался Егор.

Стюардесса улыбнулась так, словно Егор Егорович был её долгожданным и любимым младшим сыном.

- Вы говорите неправду, молодой человек, но я вам верю.

Стюардесса строго сдвинула соболиные брови, отчего ещё больше похорошела, и отправилась на поиски свободного места. Вскоре она вернулась.

- Стоя не полетите, молодой человек, а мест, похоже, и в самом деле нет.

Небожительница удалилась для переговоров с руководством. Облагодетельствованная особа с восторгом таращилась на Егора как на суперзвезду Диснеевской мультяшки.

Воротившаяся в очередной раз стюардесса ласково, но крепко ухватила Егора Егоровича за рукав и повлекла через весь салон туристического класса по направлению к носовой части авиалайнера. Шли долго, в пути несколько раз останавливались, что-то кому-то объясняли и растолковывали. Наконец, отодвинулась в сторону глухая серая портьера, и перед оторопевшим Егором вспыхнул залитый искусственным светом интерьер салона бизнес-класса, на мимолётное мгновение затмивший даже сногсшибательную улыбку стюардессы.

- Вот здесь вы и полетите, дорогой товарищ Агамемнон... Понимаете, накладка у нас получилась. Своего рода квипрокво. Глубокоуважаемый сеньор Хорхе Круз Мартин Толедо де Савенсаль, близкий друг нашей страны и президент общества мексиканско-советской дружбы позавчера вернул билет, купленный на этот рейс, а место возьми да и продай по коллективной заявке в туристический... В общем, желаю вам приятно провести время! Прошу вас, не стесняйтесь, за всё заплачено...

Егор Егорович раскинулся в широчайшем кресле, возложил гудящие ноги в леопардовых носках на специально приготовленную подушечку, принял из рук обворожительной хозяйки салона рюмочку фирменного "Наполеона", культурно остаканился, хрюкнул от удовольствия, хмыкнул, и с наслаждением зашкворчал экзотической "Герцеговиной Флор", приобретённой по случаю в буфете столичной гостиницы.

"Нам Кремля заманчивые своды не заменят статую Свобо-о-ды..." - очень довольный собой, мурлыкал под нос Егор Егорович. А в маленьком иллюминаторе справа от него уже вовсю кувыркалась топографическая карта города Москвы, и масштаб её становился всё мельче и мельче.

ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ

ПОДРУГА ЗВЕЗДОЧЁТА

Если кто-нибудь из вас, дорогие читатели, более других сгорающий над этой книгой от нетерпеливого любопытства, попросит автора беглыми штрихами набросать портрет юной супруги Егора Егоровича Леночки, автор сделает это с превеликим удовольствием. Он и сам давно намеревался перейти к этой волнующей теме, да всё как-то руки не доходили. Ну, а если кому-то стало совсем невмоготу - совсем другое дело. Какие могут быть возражения? Все тёмные и мрачные краски он тут же отложит в сторону, и выберет в своей палитре только лишь самые жизнерадостные, тёплые, светлые, чистые и полнокровные тона.

Его легко понять. Ибо не будет преувеличением сказать, что несравненная меж прочих Леночка являлась самой впечатляющей девушкой в бесконечной череде особ женского пола, которых автор знал лично. Не какой-то там дешёвой "пиплухой с подкладухой", третьесортной паранджой и суконкой, а самой что ни на есть штатной жирондой.

Ну а теперь - прошу вас, задавайте наводящие вопросы. Только не стесняйтесь! Потому что давным-давно подмечено: чтобы женщину можно было отнести к категории красивых, она должна соответствовать как минимум тридцати "если".

- В таком случае, стройна ли она была? - спросите вы.

С восторгом отвечаю:

- Именно! Стройна, как пальчиковая батарейка! И при этом ещё и гибка, точно ферула! (Школьная линейка, которой били по ладоням провинившихся учеников - Прим. автора.)

- А легка ли она была на подъем? Стремительна ли была в движениях?

- Не то слово! С головы до кончиков пальцев ног она была вся "исполнена оживления и порывов", как фьезоланская нимфа, легка и стремительна как Эол, покровитель четырех ветров: Зефира (западного), Эвра (восточного), Нота (южного) и Борея (северного). И даже ещё легче и стремительней. (Хотя дотошный автор просил бы вас не забывать, что слово "эол" в переводе с древнегреческого означает не только "быстрый", но также ещё и "коварный").

- А была ли она нежна? Была ли умна? Горда? И была ли при этом хороша собой?

- В наивысшей степени! Мудра, как сова - пернатый символ богини Афины, прекрасна собою, как павлин - птица Геры, горда, как орёл - вещая птица Зевса, и кротка, точно голубка - символ Афродиты.

- Ну хорошо, ну ладно... Но была ли она при этом ещё и женщиной изысканной и утонченной? Присутствовало ли в её привычках и манерах нечто этакое неуловимо-аристократическое, возвышенно-благородное?

- Сжалься, богиня дивная! На подобный риторический вопрос мне хотелось бы вам ответить строкой из утончённейшей персидской газели: "Когда она пила красное вино, видно было, как оно струится в её горле..."

Однако в том-то и дело, дорогие друзья, что, при всей эфемерности, субтильности и грациозности, при всей нежной гармоничности облика и изяществе сложения, не так-то просто было разглядеть, что внутри у прелестной Леночки непрестанно ссорятся и воюют между собой, с одной стороны - четыре чёрта: Грильгот, Астарот, Раппал и Грибуйль, а с другой - восемь архангелов: Михаил, Гавриил, Рафаил, Уриил, Салафаил, Иегудиил, Варахиил и Иеремия. А что из этого в конечном итоге может выйти, вы, может быть, догадаетесь и сами. А может быть, ни фига и не догадаетесь. Вот Егор Егорович, покуда жил с Леночкой в законном браке первые пять лет, даже и не подозревал, и всё у них было чисто шокин-блю, всё было солидольно и обалденно. А на шестой год он прорюхал. И пошла у них после этого не любовь, а тыдыгымка (игра по упрощенным правилам с обилием юмора, иногда чёрного - Прим. автора). Короче говоря, всё у них пошло вразжопицу, как говорится, через поппенгаген в роттердам. Пошёл у них "пустой разговор на Волге". И в итоге - о, сколько ран душевных пришлось Егору прятать под расшитый свой гиматий!

Тем более что и сам Егор Егорович отнюдь не напоминал, даже издалека, трогательный подарок ко дню конфирмации или на бармицву.

Капусту рубил он в этой свой Большой жмурне не по-детски, это да, это правда. И вообще, крутился, как только мог, и хлебалом не щёлкал, и на Марсовом поле потолков не красил, и в цыганском профсоюзе не состоял, и жохом не ходил, и стоп-краном не был. Да только никак не меньше половины лавандера вылетало у него исключительно на то, чтобы как следует дерябнуть, затараканить, погазовать, заканифолить и уйти в подзалёт (а хули, блядь, не на паровоз же человеку копить?), потому что был наш Егор... как бы это поинтеллигентнее выразиться... а, прошу прощения, уже говорил! - звездочётом коньячных этикеток! А ведь каждому известно: "пошёл в шалман - держись за карман". Тем более, что на шармака Егор проезжать не любил, на шармака всё больше проезжали те, которые бухали с ним в одной компании. А выше обстоятельств - только ангелы.

Но продолжим, однако, наш рассказ.

Итак, проводив своего Егора Егоровича, Леночка с головой погрузилась в домашние хлопоты. Тихонько напевая что-то ужасно актуальное во все без исключения времена, вроде: "Женою я была тебе примерной... Твой царский дом, как он процвел со мной...", она прилежно вымела этот бельведер, из окон которого открывался изумительный вид на Сухую балку с возвышающейся как гнилой зуб Лермонтовской скалой и поблёскивающей на камнях Ольховкой, а также - на новенький санаторий имени XXVII партсъезда. Вымела его сверху донизу, от мансарды до котельной, а затем протерла везде пыль и смахнула паутину. Со всей нерастраченной женской любовью вымыла полы. После чего перегладила снятое с верёвок бельё и перестирала всё, что, на её хозяйский взгляд, нуждалось в стирке. Затем с сосредоточенным видом, хмуря прелестные брови, прошлась вдоль книжных стеллажей, прогибающихся под тяжестью бесчисленных фолиантов, и некоторым из книг любовно погладила корешки, а некоторые, после краткого раздумья, переставила на новое место.

Закончив с книгами, Леночка принялась орошать из пластмассовой леечки свои цветочные джунгли, раскинувшиеся на бесчисленных жардиньерках, этажерках и кашпо. Через неплотно прикрытую дверь из смежной комнатушки до её слуха доносились скучные обрывки теленовостей, вроде: "Вчера Борис Ельцин опять принял в Кремле...", "Депутаты Госдумы жалуются, что им не выдали квартиры за январь...", "И мяч, преодолев последнее препятствие между ног вратаря, влетает в ворота...".

-Лучше б сказали, где в этом году пройдёт Каннский кинофестиваль, - вздохнула Леночка и потянулась к пульту.

В зеркало Леночке был виден уголок зелёного дивана, на котором любил поваляться Егор, - порою даже в то время, когда положено ему было находиться на службе. "Папа, ты зачем опять отвиливаешь от работы!" - укоризненно восклицала в таких случаях дочка и с визгом убегала, пока ей не сделали "козу". "Софья! Сейчас же вернись за стол, закрой рот и ешь суп! - устало говорила терпеливая Леночка. - А если вы с отцом собрались поубивать друг друга - идите на улицу, я только что вымыла полы°".

Ах, как Леночка любила свой уютный гостеприимный дом! Ни у кого из близких и знакомых не встречала она жилища, где было бы так много цветов и книг (а по понедельникам - ещё и пустых бутылок, выстроившихся в ряд в котельной). А старенький диван, который обожал Егор, Леночка просто терпеть не могла. Егор всегда валялся на нем, отгородившись от мира книгой или газетой и утробно посапывая, либо, напротив, чересчур эмоционально философствуя на различные отвлеченные темы. Он нередко чревовещал с него о пользе возвышенного и прекрасного, но при этом всегда в сторону телевизора вытягивал свои ноги в несвежих носках, и его одухотворённое парами алкоголя лицо, обращенное к небесам обетованным, становилось напыщенным и глупым.

"Семья как семья: муж пьет, жена гуляет..." - вспомнила Леночка расхожую присказку, верную, с её точки зрения, только наполовину, и у неё задрожали губы.

Леночка совершенно не собиралась плакать, но две огромные слезищи всё -таки сорвались с её длинных ресниц и покатились по щекам, а ещё одна шлёпнулась на запястье - туда, где Леночка вплоть до нынешней весны носила скромный браслетик из позеленевшей от солнца бирюзы. А весной нитка, скреплявшая бусины, порвалась и камешки рассыпались. Явственное знамение! По гадкому закону подлости случилось это именно в тот момент, когда она кормила кур. Раздухарившийся кочет, превосходящий пышностью форм губернатора Черногорова, первым подскочил к браслету, что-то возмущённо проклекотал и, показывая заразительный дурной пример, клюнул один камешек.

Грош цена тому браслету в базарный день, но это был - и Леночка никогда этого не забудет - первый подарок Егора, сделанный ещё до свадьбы. Перед самой свадьбой.

Леночка опять задумалась, на этот раз с мечтательной улыбкой.

Пускай браслета нет, но никакие жизненные передряги не заставят её позабыть волшебную зимнюю сказку, которую каждый год напевает ей февральская метель, не позволяя чуткой памяти растерять яркие бусинки счастливых воспоминаний.

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЁРТЫЙ

ШЕДЕВРАЛЬНАЯ ЧУВИХА

(РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА)

Хор:

Всем известно: браки заключаются на небесах. От себя добавим - и в преисподней. На нашей памяти, правда, это случилось только однажды в морге первой городской клинической больницы города Оренбурга. Хотя, вполне вероятно, что не первой, а как раз таки второй. А может быть даже и железнодорожной. Впрочем, суть дела от этого нисколько не меняется.

Суть же дела заключается в том, что молодой аспирант кафедры патологической анатомии производил как-то показательное вскрытие.

Фамилии аспиранта за давностью лет уже и не вспомнить, но только на кафедре за непростительную молодость все дразнили его Пинцетиком, а то и вовсе - абсирантом. И чихать им было на то, что молодой ученый опубликовал три коллективные статьи в толстом журнале "Архив патологии", выступил соавтором доклада на Всесоюзной научной конференции в матери городов русских Киеве, и был без пяти минут кандидатом наук по чрезвычайно животрепещущему вопросу, касающемуся канцерогенной сенсибилизации у пробандов.

Так вот, всё тайное, впоследствии ставшее явным, произошло приблизительно в то время, когда Пинцетик ловко рассёк на трупе ножки диафрагмы и острейшим лезвием секционного ножа умело подпиливал мягкие ткани вокруг гортани, намереваясь приступить к выделению органокомплекса по методу Шора. А расположившись в непосредственной близости от секционного стола, на происходящее глазела группа студентов медицинского училища.

Вы наверняка имеете представление о нынешней молодёжи: все, как один, оболтусы и обормоты! Могу вас утешить - и прежде были не лучше.

Так вот, томились и тосковали будущие помощники эскулапа на вскрытии по давно известному всем прозекторам сценарию. А именно: безрадостно и пессимистично настроенные картинно бледнели, ахали и театрально зажимали носы надушенными платочками. А также периодически теряли сознание и безмолвно сползали в объятия более стойких одногруппников. Либо, прикрывая рукой рот, с невнятными гортанными восклицаниями, как черти из пекла, выскакивали из помещения.

Отчаянные и убеждённые оптимисты в это же самое время настойчиво елозили животами по кромке влажного секционного стола, оживлённо вращали глазами, крутили носами и безостановочно задавали всевозможные идиотские вопросы. Как то:

- А вот это, доктор, - печень? Ах, это лёгкие!.. А лёгкие такие чёрные оттого, что покойница курила? А она курила сигареты или папиросы?

- А покажите, где находится внематочная беременность...

- Да-а-а-а-а?.. А как же туда вставляют спираль?..

- А правда, что температура тела бывает повышенной и комнатной?..

- А пищевод вначале заканчивается желудком? А потом прямой кишкой?..

- А вы замечали, доктор, что внутренняя красота человека сильно преувеличена?..

И так далее в том же духе.

Время от времени оптимисты отвлекались, чтобы вывести какую-нибудь окончательно сомлевшую пессимистку на зелёный газон позади траурного зала к табличке "Выезд из больницы строго через морг", немножко проветриться и вдохнуть глоточек свежего воздуха. Попутно они успевали ознакомиться с содержимым стеклянных инструментальных шкафчиков и хитроумной планировкой таинственных подсобных помещений.

Когда вскрытие, наконец, было завершено, студенты с диким гиканьем и посвистом рассыпались по лестнице, не на шутку напугав шофёра подкатившего к моргу автобуса-катафалка. А Пинцетик облегчённо вздохнул, мысленно перекрестился, после чего первым делом пересчитал скальпели, секционные ножи и громадные, изогнутые на концах иглы.

Всё, как будто, было в полном порядке. На двухъярусном инструментальном столике стройными рядами лежали мелкозубчатые пилы для вскрытия полости черепа, цельнометаллические молотки из нержавейки, проволочная пила Джильи и изогнутая ножовка Луера с двойным полотном. В положенном месте покоились изящные длинношеие корнцанги, элегантные желобоватые и пуговчатые зонды, стройные анатомические, хирургические и шоровские пинцеты, а также стокубовые ковшики для подсчёта объёма жидкости в полостях с ручками длинными, как у поварских черпаков. Не хватало разве что одного кровоостанавливающего зажима, по рассеянности хирургов попавшего в патологоанатомическое отделение внутри брюшной полости трупа

Со столь незначительной потерей вполне можно было смириться. Пинцетик только досадливо крякнул, но тотчас и думать перестал о пропаже.

С неторопливостью очень уставшего человека сполоснувшись горячей водичкой в душе и переодевшись в цивильное платье, он ещё разок обошёл свои владения и внимательнейшим образом проверил - везде ли выключен свет и закручены водопроводные краны.

Доктор совсем уже собрался уходить, но чёрт (не иначе как сам чёрт) дёрнул его проверить ещё и лампочку в холодильнике. (А надо сказать, что именно здесь свет чаще всего и забывали выключать, отчего лампочки очень быстро перегорали.)

Так вот, едва Пинцетик отодвинул неподатливый засов и потянул на себя тяжеленную дверь холодильной камеры, как тут же и замер в немом изумлении на пороге, точно библейский соляной столб.

На фоне заиндевевшей панели испарителя в самом центре рукотворной ледяной пещеры, на чёрном чемоданчике-дипломате, погрузив лицо в худенькие синие ладошки, сидела девушка. Белые халат и шапочка, а также очаровательные белокурые локоны делали её очень похожей на сказочную Снегурочку.

Когда доктор подошёл поближе, девушка подняла на него переполненные безмолвным страданием и ужасом огромные серые глаза, но подняться или даже просто вымолвить слово оказалась не в состоянии.

Только минут через тридцать, заставив дрожащее всем телом хрупкое создание выцедить сквозь стиснутые зубы чайную чашку тёплого разведённого спирта, ошеломлённый спаситель сумел добиться от неё более-менее связной речи.

Так он узнал, что несчастная жертва обстоятельств попала в трупохранилище по шалости своих ветреных одногруппников, обладающих чрезвычайно развитым чувством юмора. Сами они, по всей видимости, о своей шутке уже через минуту напрочь забыли, что едва не послужило причиной печального и даже трагического исхода. И если не привело, то вы сами знаете почему.

- Просто невероятно, до чего бодро вы держитесь! - мотая головой, восхитился Пинцетик самообладанию освобождённой пленницы. - Вы отважный человек! Как вы себя чувствуете?

- Как свинья на мясокомбинате... - заикаясь, прошептала потрясаемая ознобом девушка. - Меня колбасит!

А чуть позже заплетающимся языком поинтересовалась у аспиранта:

- Доктор... я буду жить?

Конечно же, благородный спаситель просто обязан был доиграть свою звёздную роль до конца! Как истинный рыцарь, джентльмен и наставник студенческой молодёжи, он галантно проводил оттаявшую красавицу до общежития. Произвёл необходимые врачебные назначения. На следующий день счёл святым своим долгом после работы заскочить и осведомиться о состоянии здоровья девушки.

Более того. Чтобы как можно успешнее снять неизбежные последствия психоэмоционального стресса, Пинцетик ежедневно дарил своей подшефной цветы и конфеты, регулярно водил её в Театр музыкальной комедии, периодически настаивал на посещении кафе "Уралочка". И, в конце-концов, остался у неё ночевать.

Через три месяца Егор Егорович и Леночка поженились.

Корифей:

ЭПИСОДИЙ ПЯТЫЙ

ПА Д'АКСЬОН ДЛЯ ЗАКОЦАННОЙ СКРИПКИ

Когда на рассвете самолёт Ил-62 с Егором Егоровичем на борту пошёл на снижение над заснеженными громадами вулканов Попокатепетль и Истаксикуатль, когда немного поодаль вспыхнул сверкающими ожерельями ледников гигантский кратер Ориноко и показалось базальтовое плато Теотиуакана с пирамидами Солнца и Луны, на противоположной стороне земного глобуса время приближалось к полуночи. В скромной четырёхкомнатной квартирке Иродиады Фёдоровны за круглым столиком, покрытым старомодной бархатной скатертью, маленькая слама намылилась метать стирки.

Шла игра в преферанс. Мотя сдавал, Иродиада Фёдоровна вистовала. Третьим из присутствующих был не кто иной, как наш добрый старый знакомый, весельчак и балагур Вольдемар Чеширский.

Томительные вялотекущие минуты проходили одна за одной в напряженном молчании, лишь изредка прерываемом нервным повизгиваньем чёрного пуделька, примостившегося у Мотиных ног, да репликами игроков, сделанными вполголоса.

- Полуцвет...

- А зайду-ка я с мамки...

- Святого Павла не хотите ли...

- Сибирская язва!!!

Иродиада Фёдоровна с видом оскорбленного самолюбия вздрогнула, поправила безукоризненную причёску.

- Разве можно так выражаться при собаке...

Было заметно, что шефиня, как всегда, не в настроении. Вначале она с кислой миной нервно постукивала по паркету узким носком своей импортной туфельки. После, уже не сдерживаясь, отшвырнула карты в сторону и приступила к профилактической беседе с санитаром. Беседа получалась не очень-то весёлой.

- Ты, Вольдемар, как мартышка: всё хитришь, а жопа голая. И когда только ты догонишь своим пустым калганом, что жмудик, который тырит у жмуров рыжие фиксы, не сегодня-завтра попадёт в поле зрения прокурора. И тот вотрёт его в палубу. Амба! Кранты! А заодно сообщи мне, сделай одолжение, - куда это девалась половина пинцетов из нового инструментального набора? Ну и, кроме того, обязана категорически предупредить: если твою малохольную пачку снова выпасут в ломбарде со шмотьём от покойников, мне придется тебя уволить. Кого ты хочешь офоршмачить?

- Нашили накладку, Иродиада ...

- Харэ чесать по бездорожью, пока не отхарили паровозиком! Фраер набушмаченный!..

- Дар речи дан всем, но душевная мудрость немногим, дорогая Иродиада Фёдоровна!

- О, низкий раб, изыди от меня!

- Ответ при себе. Я откусаюсь.

- Откусаешься... Взялся чесать на низок, да и заплыл в овёс. Теперь лахмы не жди!

Вольдемар заёрзал на стуле. В воздухе отчётливо запахло метаном и сероводородом. Большие напольные часы у камина пробили полночь.

- Мама, - промяукал Мотя, не сводя тоскливого взгляда с бледно-голубого лунного диска в окне, - Люциферчик на двор просится. Я схожу выгулять?

- Сотрись, но только на полчаса!

С гибкой кошачьей пластикой Мотя бесшумно накинул на себя плащ и привидением скользнул в дверь.

- Не жизнь, а сплошная заморока, уважаемая Иродиада Фёдоровна, - закручинился полночный гость. - Подскажите убогому, куда можно заныкать ампутированные конечности из оперблока? Ведь уже мешают входить в трупохранилище. Кровища и говнище! И как избавиться от отказных мертворожденных? Несколько осталось ещё от прежнего санитара. Трепещу, повествуя об этом...

- Будет залечивать, Вольдемар! - отвечала суровая хозяйка. - Подрочи - и всё пройдёт!

Довольная шуткой Иродиада залилась громким визгливым смехом. Но уже через минуту лицо её снова стало скучным как гнилая картофелина.

- Бесхозные конечности, мой юный друг, проще всего подкладывать в чужие гробы. А чтобы поместилось больше, не поленись каждую распилить! Младенцев - тех просто зашивай во вскрытые взрослые трупы. И не бзди! Рано сосать друг другу концы! Всё у тебя?

- Проблем - куча! Но главное - необходимо срочно заканчивать ремонт холодильника. Вчера крысы опять младенца съели, остались только черепные кости. А ребёночек-то не отказной! Как тут не начнёшь очком гвозди дёргать...

- Ну и какие ты, демон жёсткий, кружева наплёл? Как откыркался?

- Да сказал, что за счёт государства захоронили: подумали, мол, отказались родители...

Помолчали. Хозяйка, накинув кокетливый кружевной фартучек, заварила душистый чай с фирменными примолотами: мелиссой, чабрецом и зверобоем, выставила бутылку абрикотина. Несмотря на столь поздний час, её морщинистое лицо не выказывало ни малейших признаков утомления.

- Купеческий!.. - обжигая губы и отфыркиваясь, нахваливал Вольдемар. - Узнаю стиль римского двора. Вином и млеком реки текущие...

- Да уж не на нифилях заварено...

- Уметь наслаждаться жизнью, Иродиада Федоровна, значит жить дважды...

- Свинья учит Минерву! - скрипучим фальцетом опять захихикала Иродиада. - Каждый сверчок - знай свой шесток!

- Знаю, Иродиада Фёдоровна, всё знаю! - со слезами умиления вскричал Чеширский. - С вашим-то дружеским участием!.. С вашей материнской заботой!.. Да я с завязанными глазами могу идентифицировать локализацию насекомовидных в иерархических системах пирамидального типа...

- Эх, мать твою так, Володька! Не акафисты должен ты петь, а пахать, как Миколка-паровоз. Ибо ты везешь цезаря и его судьбу!

- Кто пашет, а кто с Мавзолея рукой машет! Пусть лошадь пашет, она сильная... Если позволите, дражайшая Иродиада Фёдоровна, я ненадолго отлучусь. Схожу Журчинскому позвонить. Совершу, как говорится, плановое даблопосещение...

- Так вот откуда этот запах смерти, odor mortis! Изведись, нечистый, изыди...

Не заставляя себя упрашивать, Вольдемар вскочил и мигом скрылся за поворотом коридора.

- Полюбуйся, варварская страна, на обнаженные ягодицы!.. - раздавались издалека глухие раскаты его голоса, перекрываемые рёвом сливного бачка. - Тот сделал полдела, кто уже начал...

И, наконец:

- Свершилось! Consumatum est!..

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!... - вдруг пронзительно как сирена Скорой помощи заверещала Иродиада Фёдоровна, выпуская из рук полупрозрачную фаянсовую чашку. - Мотя!!!

Она вскочила на ноги, с грохотом опрокидывая стул. Сладкий чай оросил тяжёлую бархатную скатерть. Перламутровое блюдце вдребезги разлетелось на паркетном полу.

- Мотя... Где Мотя? Он давно должен быть дома... Ты скажешь мне, хуетряс, где теперь Мотя?!..

Мотя летел над мерцающей в лунном свете асфальтовой дорожкой, как испуганная ночная птица взмахивая крыльями длиннополого ватерпруфа и неловко перебирая ногами. Точно острова в океане, под ним проплывали распластавшиеся на влажном асфальте мокрые кленовые листья. Звёзды прыгали над головой, как горох в сите. Худая изломанная тень уродливо кривлялась где-то сбоку. Далеко сзади, вывалив язык, едва поспевал чёрный пудель по кличке Люцифер.

Дыхания не хватало. Дыхания совсем не было. Мотя про него и забыл, как забыл и про всё остальное, вдохновлённый Великим Призывом. Источник его был замурован за тройной кладкой темноты в огромном мёртвом здании морга. Но Моте казалось, что он уже уловил его невидимую ауру, его неповторимый сладковатый запах, который делает предметы и тела невесомыми даже на огромной дистанции.

Мотя из последних сил отталкивался от лунной дорожки длинными ногами в грубых тяжеловесных башмаках. В горле у него свистело, по щекам текли слезы. Тёмные деревья раскачивались из стороны в сторону в такт его шагам.

- Я всё своё... - хрипел, как заклинание, Мотя, -

- лёгкий шарф соскользнул с Мотиной шеи и повис, вздрагивая, на чёрном изваянии низкорослого карагача, -

Мотя ногой пихнул входную дверь морга, не успев удивиться, что она не заперта, и ворвался в ярко освещённый лунным светом коридор прозекторской.

Вот уже и конец коридора, лестница наверх, лестничная площадка, ещё один пролёт, снова коридор, и... Мотя, не сбавляя скорости, успевает сгруппироваться и из последних сил врезается всей тяжестью тела в запертую и опечатанную дверь.

Дверь неподвижна, и только с притолоки обрушиваются вниз тонкие струйки белой известковой пудры.

Ещё разбег... Удар! Ещё!.. И ещё!..

Левую ключицу пронзает нестерпимая боль. Но массивная дверь в тот же миг вместе с коробкой вылетает из стены и обрушивается на пол, вздымая густые клубы невидимой в темноте пыли. Сверху с матами и завываниями валится Мотя.

...Руки лихорадочно шарят по полкам, торопливо хватают пузырьки, флакончики, бутыльки, срывают неподатливые крышки, откупоривают пробки. Ноздри, жадно трепеща, прислушиваются к запахам. Ноздри ищут знакомый запах эфира и не находят.

Опорожнённая стеклотара летит в сторону, падает на пол, разбивается от удара о стену. В помещении скоро становится нечем дышать.

Задыхаясь, Мотя выскакивает в смежную комнатушку с кафельным полом и большим вытяжным шкафом в углу. Открывает заслонку шкафа, включает вытяжку. Раздаётся успокаивающее гудение мотора.

Мотя успевает отпрянуть, делает шаг назад, как тут же натыкается на что-то массивное и скользкое, разлетевшееся под его ногами на многочисленные осколки. Он падает на пол, больно ударяясь коленками и до кости раня холёные пальцы острыми как бритва кривыми лезвиями бутылочного стекла. С некоторым запозданием слышит он звон, хруст, чувствует запах спирта, ощущает огненные порезы на коже. Пошатываясь, пытается подняться, вздымая изувеченные руки, словно парящий в зените гриф-падальщик свои широкие крылья.

Спустя долгое время измученный Мотя откупоривает, наконец, искомый флакон с эфиром, и, быстро накинув на голову заранее припасённый полиэтиленовый пакет, жадно дышит.

В рокоте моторов вытяжного шкафа ему слышатся перебои. Слух беспокоят непонятный шум, свист, какие-то всхлипы, обрывки слов, возгласов, восклицаний. Вытяжка не справляется со своей работой. Вентилятор визжит и вибрирует уже на пределе, а широкая жестяная труба, как дифтеритное горло, никак не может выхаркнуть через себя тончайшие лоскуты и нежные прозрачные плёнки недуга.

Корифей:

(Анфестерии - большой весенний праздник пробуждения природы, третий день которого посвящался душам умерших. Узников выпускали на свободу разделить общее торжество. - Прим. автора.)

А Моте уже легко. Мотя уже припал к неиссякаемому роднику животворящей Космической Энергии. Он уже в состоянии видеть контуры последних душ-заложников, плавно отрывающихся от лужи на полу и ускользающих к звёздам через лужёную воронку вытяжки. Души ласково улыбаются ему и зовут с собой. Души передают друг другу приветы.

- Вещий завет Эрехтидам, жильцам Пандионова града, правящим праздничный чин по отеческим древним уставам!..

- Вакхово имя святите и, Бромия чтя всенародно, пиром на стогнах широких весеннюю радость восславьте!

- Дымом овейте престолы богов; увенчайтесь венками!

- С нами! С нами! Туда, где хорошо... - приглашают души, - туда, где нам будет лучше, чем здесь!..

- Не могу, - смущённо отвечает Мотя, - у меня больные крылья. Я не умею летать. Я не способен исцелять прикосновением. Я могу только смотреть и видеть, чувствовать и понимать, сопереживать и соболезновать. Но у меня совершенно бескрылая карма.

Мотя заливисто смеётся, как маленький мальчик, и бежит вниз по лесенке, в самый-самый низ, где в глубоких подвалах день и ночь работают мощные холодильные установки.

Он распахивает скрипучую дверь холодильной комнаты, похожую на окованные человеческими страданиями врата ада, и останавливается на пороге.

В центре склепа, вокруг крохотного трупика новорожденного замерли, в напряжённом ожидании пошевеливая усиками, три громадные серые крысы. Блестящие бусинки глаз зло и настороженно глядят на Мотю. Крысы не боятся Моти. Уже через секунду одна из них, дёрнув облезлым хвостом, делает молниеносный рывок вперёд и впивается острыми, как сапожными гвозди зубами в бледную детскую щёчку.

Бац!.. Крыса получает по хребту тяжёлым флаконом из-под эфира, пущенным недрогнувшей Мотиной рукой. Крысы бросаются врассыпную.

Мотя садится, по-турецки подогнув ноги, на ледяной кафельный пол, загаженный кровью и нечистотами, и с нежностью смотрит на изуродованное личико младенца. На голове у Моти измятый полиэтиленовый пакет, глаза ему застилают слезы, сознание медленно угасает от нехватки воздуха, но Мотя всё видит и всё понимает, потому что он вкусил от неиссякаемого источника любви и добра. И не имеет ровно никакого значения, что у него плохая карма и больная душа. Несмотря ни на что, он будет сидеть и сторожить труп младенца до утра, пока не придут люди. А если посмеют вернуться крысы, он смело сразится с ними, как отважный гладиатор-бестиарий. И победит.

Из дверей храма Артемиды показывается процессия: неизвестные личности ведут Мотю, закованного в наручники, с покрытой головой, несут серные факелы. Во время прохождения процессии Иродиада, переодетая мужчиной, закрывает своё лицо плащом.

Раздаётся внезапный удар молнии. Мотя проваливается под землю.

Скорбящая Иродиада Фёдоровна, в глубоком трауре, облачённая в плерезы и вуали, с посткоитальным выражением лица тихо положила на стол указку и кашлянула в сухой кулачок.

- ...Таким образом, коллеги, маркировка тканей начинается тотчас после изъятия из покойника. На каждую ампулу наклеивают паспорт с серией донора, то есть порядковым номером трупа, названием трансплантата, датой и режимом заготовки...

Я требую внимания!.. Все ткани от одного донора, расфасованные по отдельным посудам, укладывают в стерильный мешок, который пломбируют, помещают в низкотемпературную камеру и хранят в таком виде до получения анализов...

Во время взятия тканей хирург раскладывает их в большие лотки с физиологическим раствором и антибиотиками: кожу в один лоток, кости - в другой, суставы - в третий... Кровь заготавливается сразу в стеклянную посуду с резиновой пробкой и металлическим колпачком...

ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЬЯНЫЙ УГОЛ

Егор Егорович возвращался домой в тот самый день, когда хоронили Мотю. Реденькая похоронная процессия с духовым оркестром во главе медленно шаркала подошвами по тонкому, как саван, мартовскому снежку. Задувал Аквилон - северный ветер, в медвежьих широтах простонародно именуемый "поносом". Полупьяные музыканты в соловчанках и дембельских хромачах дули на покрасневшие пальцы, иные - нещадно отверзнув уста для зловредной матерной ереси, с чёрных веток по-человечьи нагло орали лохматые вороны - а наш Егор Егорович блаженно подрёмывал в потрёпанном кресле старенького "Икаруса".

Дремать-то дремал, но на душе у него было сумрачно и неуютно. Похоже, его всемирно-историческая миссия окончилась полным провалом. Всё врали голоса! Никакой Анубис ни с кем на связь не вышел. Мерещились с похмелюги какие-то похабные рожи - но и те, ближе к рассвету, одна за другой превращались в искажённые лица собутыльников, страдавших за общее дело.

Зелёную муху Люцилию Егор всё-таки сумел изловить самостоятельно, в городском музее мумий Гуанохуато, как и напророчил темпераментный кавказский голос. Дальше было хуже.

Егор смутно помнил, что перед таможенным досмотром в Шереметьево поместил приморенную эфиром муху в ювелирный футлярчик из города мастеров Таско. Голова у него раскалывалась с похмелюги, руки и ноги отвратительно дрожали, а лицо позеленело и осунулось.

Таможенник просветил багаж Егора Егоровича на специальном аппарате, а самого хозяина - окинул проницательным взглядом.

- Откройте чемодан.

Непослушными руками Егор Егорович выполнил приказание. Опытный шмонала склонился над беспорядочным нагромождением барахла и безошибочно выудил из неё гуу - серебряную коробочку для хранения амулетов. Егор Егорович перестал моргать.

Шмонала осторожно приоткрыл коробочку. Мухи не было.

- Почему серебро не внесли в декларацию?

- Я... Я не знал, что при ввозе тоже полагается... - слинял в резину Егор, с трудом ворочая распухшим языком.

- В следующий раз не забывайте. Проходите.

Офицер захлопнул футляр и возвратил хозяину.

Вообще-то, если по чесноку, то в черняк было Егору уже с позапрошлой недели. Как видно, перестарался легко увлекающийся господин Пушков активно совмещать приятное с полезным. А длительный перелёт и совсем доконал его. Ощущение было такое, будто в исправно действующем организме лопнула какая-то малюсенькая пружинка. Маленькая, но самая главная. Перед глазами ещё стояли, как кусочки цветного стекла в детском калейдоскопе, знакомые картинки: пальмы и белоснежные яхты Акапулько, уютные кофейни Пуэбло, мерцающие несметными сокровищами ювелирные лавки Таско, раскалённые скалы Куэрнаваки, страшные мумии Гуанохуато в лохмотьях полуистлевшей одежды. А в промежутках между всем этим - текила и бренди, и шнапс, и мартини, и пиво "Корона" и "Богемия" днём и ночью.

Память Егора невозбранно наполнялась прошлым. В ушах его словно звенели тысячи сладкопений. Егор вспоминал, как катался на импровизированных индейских гондолах по древним каналам Хошимилько с пышнотелой смуглянкой Эвой, его латиноамериканской экскурсоводшей, хохотушкой и просто пикантной женщиной. Эва учила его закусывать текилу подсоленным лаймом и пить парагвайский чай матэ.

От буйноцветущих, точно крины среди терний, воспоминаний Егора Егоровича бросало в жар и начинало посасывать под ложечкой. Одновременно он восторгался надеждами и ему становилось полегче. Ибо хотелось уже поскорее домой, в желанную тишину и милый уют. Хотелось отбиться в горизонталь на заветном зелёном диванчике в гостиной и сомкнуть утомлённые вежды. Хотелось похлебать обжигающего густого борща со сметаной и роскошной мозговой косточкой. Хотелось взять на руки маленькую Сонечку, чтобы она потрепала отцовские уши своими детскими лапками, и даже в волосы вцепилась. Чтобы в спальню вошла чистенькая белокурая Леночка и перестелила кровать свежими накрахмаленными простынями и наволочками...

Никогда не предполагал Егор, что с такой неуёмной силой охватит его щемящее чувство ностальгии. И это - после всего-то двухнедельного отсутствия!

С задумчивой умиротворённой улыбкой повернул Егор Егорович серебристый ключик в замочной скважине. Замок щелкнул. Дверь отворилась. Егор Егорович шагнул через порог в маленькую прихожую.

- На территории!..

В прихожей было очень тепло, тихо и чистенько. Только вихри золотых пылинок плясали в горячем потоке солнечного луча. Одним своим концом луч упирался в тумбочку, в белый бумажный лист, вырванный из ученической тетрадки.

Егор Егорович немножко удивился, осторожно поднял записку, поднёс к глазам.

Корифей:

До поздней ночи Егор Егорович, наглотавшийся колёс и обжигающей крутой чернухи, провалялся на диване в гостиной, бессмысленно тараща глаза в потолок. Уснуть не удавалось, подняться тоже не было сил. Накатила ужасная слабость, а в душу прокрались апатия и смур. Слегка познабливало. Ломило в суставах. Противно ныли все до единой косточки. Пылала голова. К ночи температура поднялась до тридцати девяти. Егор Егорович заскуратал.

А примерно в то же самое время в заветной комнатушке санитара Юлия Дмитриевича, к которой давно и прочно приклеилось название пьяного угла, состоялась очередная ассамблея. Присутствовали на ассамблее: Ганс-Колбаса, Вольдемар Чеширский, Танечка с Маней, врач-патологоанатом из Ессентуков Вениамин Валерианович и бойлерщик Жорик. Публика всем гамузом только что вернулась с Мотиных поминок. Все были подшофе, но сильно озябли и находились под впечатлением от увиденного и пережитого, а потому твёрдо решили продолжать общаться и до упора доить политуру. Фривольным корпоративным весельем, бубнами и кастаньетами, по вполне понятным обстоятельствам, в этот мартовский вечер и не пахло, однако разговор то и дело непроизвольно переключался со сверхактуальной трагической темы на посторонние, не менее актуальные.

Юлий Дмитриевич, успешно вжившийся в роль гостеприимного хозяина-Амфитриона, банковал.

- Вот, жил-был-пожил, да и ножки съёжил, - добавлял он в конце каждого тоста, и переливчато, как певчий дрозд, шмыгал носом. - А мёртвым телом - хоть забор подпирай.

- Ах, как грустно... - стонала раздавленная горем Таня, - просто вот так взяла бы и разрыдалась...

- Что же ты не плачешь? - ехидно интересовался Баранов. - Не знаешь? А я знаю. Чтобы поминки стали действительно грустными, их нужно делать безалкогольными! Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить...

- Занесло меня как-то на горкомовскую безалкогольную свадьбу... - предался воспоминаниям Вениамин Валерианович, - так там публика ещё в пять раз быстрее нажирается!

- Эх, ложка узка, таскает по три куска; надо её развести, чтобы таскала по шести, - сетовал Чеширский, шурудя толстыми как сардельки щупальцами в консервной банке, где вместо шпрот давно уже плавали одни забычкованные хабарики.

- А тебе - и рыбку съесть, и раком сесть?

- Мне б к блондинке б, да сардинки б... - настаивал тот, порываясь встать с кушетки, однако боялся отпустить стол.

Таня железной рукой держала ситуацию под контролем.

- Сидеть, Федя, ты дома! И никаких рывков...

Баранов с выражением вселенской скорби на лице упорно пытался прикурить сигарету со стороны фильтра.

- Нет в мире совершенства... Спишь с женой - выпить не дают. Спишь один - закусить нечем...

Спирт был тёплым и противно вонял резиной. Он моментально всасывался и дурманил голову.

Юлий Дмитриевич, зачем-то надев хирургическую маску, сбивчиво повествовал о своей коллекции икон и иконостасов, периодически обращаясь к теме русской духовной музыки. Оба доктора в усиленных выражениях восхищались и негодовали. При этом Вениамин Валерианович не забывал левой рукой из-под правого колена незаметно плеснуть спирту в Танечкину рюмку.

В свою очередь Таня, демонстративно строя глазки Баранову, вела неусыпное наблюдение за Жориком, чья промасленная десница, как неслыханных размеров чёрный таракан, совершала романтическое путешествие по Манечкиному бедру, медленно, но уверенно продвигаясь всё выше. Против своей воли скромная Манечка была вынуждена хихикать и взвизгивать.

Напряжённая атмосфера, таким образом, мало-помалу разряжалась, теплела и становилась более дружественной. Спустя час последний ледок окончательно растаял.

- Вот это, бабы, самарканд!.. - попыталась выразить словами своё непередаваемое душевное состояние Таня, которая опьянела значительно меньше остальных.

- Не порно, но задорно!

- Крыша, стой!..

- Оттяжно...

- Завально...

И только Юлий Дмитриевич, который никогда не внимал собеседнику, продолжал блеять в своем репертуаре:

- Вот и тяни лямку, пока не выкопают ямку...

- Приказываю зачехлить лапшемёт! - сердился и топал на него ногой Баранов.

- Сам такой!

- Ты пьян как сто китайцев. Ты даже "мяу" сказать не можешь.

- Это ты, доктор, "мяу" сказать не можешь, книжник запойный! Чойболсан!

- Да, я наполовину бурят! - брыкался Баранов. - Это факт научный. Но зато я хаваю культуру! Я нашпигованный по самое не могу! И при этом не заникилировался. Я простой и меня любят девушки. А ты просёкся в зелень и люки тебе заварило. Тебе пора домой.

- Я не хочу домой! Мне дома Аллочка капельницу будет ставить... Я хочу ещё работать на керосине... Я хочу армянского пирожка...

- А больше ты ничего не хочешь?

- Закрыть глазки да лечь в салазки!

Оказалось кстати, далеко не все знают, что такое армянский пирожок.

- Берёшь буханку чёрного хлеба, - охотно принялся объяснять красноречивый Баранов, - разрезаешь на две части. Обе густо намазываешь гуталином и помещаешь под источник тепла. Гуталин плавится, спиртовая фракция проникает в хлебную мякоть. Удаляешь верхнюю часть с гуталином - и пирожок готов к употреблению!

- Но почему он - армянский? - продолжал удивляться Вениамин Валерианович.

- Да потому что чёрный, мудило... Ну, скажи, где я найду этому мазурику гуталин? Мы ведь не на армейских сборах.

Вскоре Вениамин Валерианович впал в совершеннейший ступор и как бы закоченел. Буркала его, не моргая, уставились в одну точку.

- Голова в штаны падает - спать хочу, - объяснял он Тане.

Рядом предавалась сладким грёзам мечтательная Маня:

- Вот проснусь я однажды рано утречком... В своей скромной девичьей постельке... А рядом - принц на белом коне!

По прошествии следующих пяти минут пятеро из наших друзей совсем, что называется, улетели в какашку и, задраив иллюминаторы, плющили репу в самых причудливых позах. А Манечка, бережно обняв полуживого Жорика за талию, повела его в родную бойлерную стравливать пар.

В помещении бойлерной Жорик оживился, припухшая физиономия его приняла почти осмысленное выражение. Он усадил Манечку на кровать, а сам, сбрызнувшись водицей из медного рукомойника, учинил в комнате шмон. Из тумбочек и шкафов на пол полетели подшивки пожелтевших газет, окаменевшие куски хозяйственного мыла, запчасти к бритвенным станкам, осколки разбитого зеркала, ржавые болты и обломки засохшей тараньки.

- Без кайфа нет лайфа, - глухо доносилось то из одного, то из другого угла его утробное бормотание. - А кимоно-то херовато...

И прочие невероятные сентенции.

- Жо-о-о-ор, ну чё ты слона бреешь... - слабо протестовала Маня, безуспешно пытаясь взывать к отсутствующему чувству ответственности. - Ты меня, сучара бацильная, будешь мять-топтать?.. Или мне приглючилось?..

"На столе стоит стакан, а в стакане таракан...", - ахал и охал на облупленной стене покосившийся репродуктор, транслируя в эти звёздные мгновения искромётный конкурс русских частушек. - "Я его за усики, а он ко мне под трусики!.. Эх!.. Эх!.."

Наконец, скорчившийся под кроватью Жорик восторженно взревел, являя миру своё усатое лицо:

- В полный рост! Смотри, что у меня есть! Только не шугайся: образец экспериментальный, но полностью соответствует международным стандартам... Именной кукен-квакер главного учкекенского гениколога товарища Тарзаняна! С дарственной надписью!..

Воздетая рука Жорика, как противотанковую гранату, сжимала неопределённого цвета искусственный член размером с небольшой дирижабль.

Жорик деликатно откашлялся.

- ...Опасаясь тем самым умалить чистоту моих намерений в глазах вашей невинности...

Чертыхаясь и шумно сопя, покрытый пылью и паутиной кочегар выбрался из-под кровати, и без предисловий задрав на Манечке колючую шерстяную юбку, принялся стаскивать влажные трусики.

Морда у Жорика горела. Резиновый франкенштейн скользил и вырывался из потных рук. Манечка стонала и отворачивалась. Её безудержно рвало в подушку.

ЭПИСОДИЙ СЕДЬМОЙ

ЧУГУН С ЛАПШОЙ И ПИЛЕНЫЙ ТРУЗЕР

Как только спала температура и уменьшился кашель, Егор Егорович решил побороться.

- Судьба судьбой, - философствовал он, возлежа на диване с позавчерашней газетой в руках, - но настоящий мужчина ни при каких обстоятельствах не должен превращаться в тряпку! Даже когда погибал крейсер "Варяг", все пели песню. Не для кого-то пели, для себя. И никто не размедузился, не расклячился и не засмурнел...

- Не хило! - Егор сам удивился своим аналитическим способностям. - Эту тему необходимо прокачать поподробнее!

Конечно, начать надо с простого. Стильная стрижка плюс пара новых шмоток - мелочь по сравнению с мировой революцией, но и она способна изменить ситуацию. Раз уж я свободен, как трусы без резинки - попутного ветра мне в хайр. Пальцы веером, спина шифером, сопли пузырем и смайл до ушей - полный расшибец! Нечего по этому поводу бурлить решалкой. Жизнь, конечно, не удалась, но в остальном - всё как надо! Броня крепка и танки наши быстры! Будет и на нашем стриту селебрейшен!

Егор Егорович усилием воли придал лицу серьезное выражение и приблизил его к зеркалу над диваном.

- Здорово, приятель! Как себя чувствуешь?

- Как тампакс в хорошем месте в плохое время, - ответило отражение.

Игривое настроение моментально улетучились.

- Поправь воротник - свистеть мешает! - отреагировал Егор на грубую реплику оппонента. - Поканали-как мы в хайральню, а потом сразу на шопки... Или сначала на шопки, а потом в хайральню?..

На автобусной остановке Егор закурил, и с целью скоротать время принялся изучать расклеенные там объявления. Он давно убедился, что это не только увлекательное и весьма познавательное занятие, но ещё и даёт объективное представление о времени, на пульсе которого ты держишь руку.

Объявлений было много, и все они были выдержаны в духе времени. Остановка, несмотря на то, что находилась на дальних форпостах городской цивилизации, была обклеена предприимчивыми гражданами сверху донизу. Наибольшей популярностью у горожан пользовалась медицинская тематика.

"Врачебный кооператив "Асклепий и кобра". Дипломированный специалист установит любой диагноз по желанию заказчика. Дорого".

"Кооперативная аптека "Весёлая клизма". Наше слабительное действует так нежно, что даже не нарушает сна".

"Девушка познакомится с мужчиной для серьезных отношений (не реже двух раз в неделю)".

"Обеспечу уход престарелого человека. Быстро, безболезненно".

"Фотоателье "Перспектива". Пожизненная гарантия сходства".

"Индпошив обуви. Наши несношаемые набойки уведут тропою вечности!"

"Зоомагазин "Мордашка". Суки оптом и в розницу".

И так далее...

Когда Егор в корчах и судорогах забрался в долгожданный пазик, у него опять было превосходное настроение.

Продавец импортного шмотья на площади у Нарзанных ванн производил впечатление малого крутёжного, но с явной призвездью: постоянно подпускал леща, хвастался железом и, не переставая, гремел крышкой. Короче, подгружал клиента по полной. В конце концов выяснилось: коммерсант элементарно был пьян. Но выяснилось это уже, практически, в самом конце, ибо ведь надо же учитывать, что даже в условиях повсеместного тотального пьянства, в нашей стране число долбанутых, шизанутых и вольтанутых всё-таки чудесным образом превышает количество косых, кривых, бухих и непросыхающих.

Узнав, что требуются фирменные джинсы, заусенец невероятно воодушевился и принялся потрясать турецкой мануфактуркой так, точно намеревался выбить из шмоток не только обильную пыль, но и сам заморский дух.

- Я просекайло! Для плюсового человека ничего не жалко... Да вот оно: трузер пиленый, супернасосанный. Клевяк!

Заставив Егора облачиться в джинсу, пономарь принялся с очумелым лицом водить вокруг него хоровод.

- Хорошему вору всё впору... Мажорный прикид... Железняк! А полукай вот на это: шпроты самцовые демисезонные... А я говорю, не эсэнговые! И цена успокаивающая. Ну что, забились?..

Корифей:

Отшопившись, Егор Егорович с огромным облегчением тут же двинул в близлежащий аквариум с намерением принять на грудь швыряло-другое шалманки (местного разливного пива - Прим. автора), а то и свернуть шею зелёной ящерке поцеплявее. Прилунился в видавшее виды красное пластмассовое кресло, за покосившийся от тысяч взлётов и падений шаткий столик с видом на облупившийся мусорный контейнер, и с предался медитации и самосозерцанию.

На голубой планете стояла оттепель. И без того непостоянная, непродолжительная и непоследовательная, как наивная девичья любовь, кисловодская зима взяла тайм-аут. Озорной ветерок щекотал линялый подшёрсток докторской норковой ушанки, поднимал лёгкий шторм в гранёном швыряле с разбодяженной водкой.

Вполслуха, как придирчивый эстет и гурман, погружающийся в волнительную атмосферу знакомой оперной увертюры, внимал Егор Егорович близким его сердцу пьяным базарам, краем приметливого глаза созерцал бальзаковские сцены частной жизни, и ему всё хорошело и хорошело. Всё вокруг уже теряло свои привычные очертания, а близкие и дальние голоса повсеместно сливались в умиротворяющий шум морского прибоя.

- Помацал я шалашовочку, чувствую, шмель солидный в нутряке...

- Вот ворьё паршивое! Помыли ксиву, гады, как пить дать помыли...

- ... и пошла бегать как курва с котелком...

- Разрешите, Эммануил Зигмундович, в качестве лечащего врача рекомендовать вам стаканчик вот этой старки. Это всем водкам водка...

- Запишу, сука драная! Срисовал я тебя, падла!..

- И непременно откушайте, мой уважаемый, этот дронтхейский анчоус: ничто так не прочищает и не расширяет пищевод...

- Мишаня, пидор, не спи, замёрзнешь!.. Вон олень прётся - стрельни сигарету...

- Сами вы, сударь, скотина некомпилированная!..

...Егор ещё отыскал в себе силы добраться до парфюмерного отдела центрального универмага. И там, уже созерцая объективную реальность сквозь клубы зыбкого розового тумана, за последние драхмы и тугрики вырвал у судьбы первостатейную французскую парфу - несбыточную мечту всех его знакомых мужского пола. А в качестве финального аккорда, уже начисто утратив чувство меры и способность ориентироваться в происходящем - нелепые старомодные часы на цепочке. Кого Егор собирался поразить этим "чугуном с лапшой" - сие неведомо, но, откинув с глубокомысленным видом круглую полированную крышку, он заторопился домой.

Достигнув на автопилоте обетованного аэродрома в гостиной, Егор Егорович рухнул на него, как Андрей Болконский в поле под Аустерлицем, позабыв раздеться и выключить телевизор. Здоровый сон тут же объял его утомлённые изнурительными излишествами члены. Правда, в самый разгар многокрасочных сновидений, ему смутно почудились какие-то голоса. Они то ли просили его о чём-то, то ли настойчиво чего-то требовали, а может быть, просто укоряли. Но слабые голоса вытеснила яркая картинка серебряного Роллс-Ройса, за баранкой которого сидел загорелый Егор и посылал воздушные поцелуи в объективы видеокамер...

Внезапно раздался громкий и требовательный стук в дверь. Полусонный взъерошенный Егор отпер. На пороге стоял Кшесинский с чёрным чемоданчиком в руке.

Пугливо озираясь и непрестанно прикладывая к губам указательный палец, Чеширский увлёк Егора Егоровича вглубь дома, заставив предварительно запереть входную дверь на все замки и цепочки. Усадив хозяина и сам устроившись на диване в гостиной, он безмолвно распахнул лежащий на коленях чемоданчик и осторожно извлёк оттуда аккуратно свёрнутый отрез чёрного драпа, подозрительно смахивающий на тот, которым местком больницы премировал Иродиаду в канун очередного выхода на пенсию.

Затем Чеширский, всё так же озираясь и заговорщицки подмигивая, нарушил молчание и зашептал, от избытка таинственности втягивая голову в плечи:

- Мне, братец ты мой, велели организовать с тобой разговорчик... Есть тут одна такая душа... Только, само собой, ты должен понимать, что дельце скипидаром попахивает... Сам-то я вообще не при делах, это они взяли меня за пищик, упросили, заставили, ну, я и...

Тут Чеширский резко взмахнул руками, удерживающими чёрную ткань. Отрез хлопнул в воздухе, разворачиваясь и на мгновение заслоняя Егору свет небольшой модной люстры. Егор невольно зажмурился и отпрянул.

Когда через долю секунды Егор Егорович открыл глаза, прямо напротив него стояла Иродиада Фёдоровна, со зловещей улыбкой прижимая к груди двухсотграммовый шприц Жанэ с кроваво-красной жидкостью в цилиндре. По всей комнате разгуливало десятка два чёрных кошек. Все они потягивались, чесались, задирали хвост трубой, но при этом неотрывно глядели жёлтыми фосфоресцирующими глазами в глаза Егору Егоровичу.

- Кот - это группа костей, обтянутая кожей и элементами меха, перемещающаяся по местности под действием голода и полового инстинкта, - искусственным металлическим голосом отчеканила Иродиада. После чего надвинула на лицо марлевую маску и сосредоточенно нажала на поршень, выпуская из шприца излишки воздуха

- Давай, Вольдемар!

Егор хотел было вскочить и броситься вон из комнаты, но отчего-то ноги у него сделались ватными и отнялись. Рука в чёрной перчатке со зловонным марлевым тампоном грубо ударила его по губам, прижалась к носу. Стало нечем дышать. Егор Егорович дико закричал и... проснулся.

Он лежал на сбитой простыне, уткнувшись лицом в скомканную рубашку. Джинсы были расстёгнуты и приспущены, а на ногах красовались покрытые толстым слоем дорожной грязи башмаки. При попытке открыть глаза начинало ужасно мутить. Любое движение отзывалось головной и душевной болью. Сердце хрипело и дёргалось, как мотор поломанного мопеда.

Героическим усилием воли Егор заставил себя добраться до холодильника. Прилагая последние силы, распахнул дверцу: холодильник был пуст. Вместе с очередной волной тошноты к горлу подступило холодное отчаяние.

Как противотанковую гранату сжимая в руке расписанную красными петухами чайную чашку, Егор по-пластунски дополз до туалетного столика. Отплясывающими чечётку пальцами вытащил из картонной коробочки изящный стеклянный флакончик, зубами сорвал с него крышку. Без колебаний перевернул флакон над симпатичной чашкой. Комнату заволокло запахом, причаститься которого удаётся только баловню судьбы, что сподобился получить аккредитацию на церемонию вручения кинематографической премии Оскар.

Некоторое время Егор Егорович тупо смотрел на маслянистую голубоватую жидкость в чашке. Когда сердце сделало очередной головокружительный кульбит, он тремя глотками выхлебал всё до дна и бодрой рысью ринулся на кухню за водой.

ЭПИСОДИЙ ВОСЬМОЙ

БЕСПРАЙСОВАЯ ЛИЗА

Егор Егорович ещё дважды побывал на приёме у врача. Взяли у него кровь, и мочу заставили принести в баночке. Сварили ему сахарА, просветили его рентгеном, а потом попросили зайти снова. Аппарат, что ли, неисправен оказался...

Егор Егорович всё делал, как велели, но делал вяло, нехотя, через силу. Тяжело ему было, хотя, вроде бы, ничего внутри и не болело. С радостью принял он больничный лист из рук знакомого доктора, потому что очень уж ему на работу идти не хотелось.

А старичок-доктор положил ему на плечо свою чистенькую руку с аккуратно подстриженными ногтями и ласково заглянул в глаза.

- Егор Егорович, голубчик, вы свой человек, должны нас понять. На снимочке у вас непонятное затемненьице имеется... Шут его знает, откуда оно объявилось там. Человек вы, возможно, здоровенький, но, как коллега коллегу, должны меня, старика, послушать. Надо бы вам немножко подлечиться, - исключительно с целью диагностики, так сказать, экс ювантибус. А через месячишко проследим на снимочке, так сказать, за динамикой... Ну, так я считаю, мы с вами договорились?.. И хорошо бы ещё, Егор Егорович, вам, пока, суть да дело, проконсультироваться у ведущего специалиста. У краевого фтизиатра, скажем, перво-наперво...

Егор Егорович моментально всё понял, но даже бровью не повёл. К специалисту, так к специалисту! Лечение? Пожалуйста, сколько хотите и какое угодно! Подумал так Егор Егорович и вежливо откланялся.

И разверзлись перед нашим, низринутым с пьедестала героем семь кругов Дантова ада, заскрипело над ним, всё стремительнее проворачиваясь, безжалостное колесо фортуны, и громко-громко, прямо над головой, зазвучала траурная музыка небесных сфер. Вострубили рыдающие серафимы и херувимы в свои серебряные трубы, и мигом рухнули иерихонские стены несуществующего величия, песочные замки дутого самомнения, зыбкие миражи иллюзорного благополучия.

Где же видим мы теперь нашего бесшабашного искателя приключений, нашего воинствующего жизнелюба?

Лежит бедный Егор Егорович на скрипучей больничной коечке, на серой проштемпелёванной простынке. В головах у него стиранная-перестиранная и штопанная-перештопанная наволочка, под которой сбились в жёсткий комок грязно-жёлтые клочья колючей ваты. Поверх Егора Егоровича одно только ветхое байковое одеяльце, которое давит и душит его, как смертный грех. А рядом с кроватью замерла в терпеливом ожидании не безутешная рыдающая жена или верная любящая подруга, а полнёхонькая капельница на тонкой журавлиной ножке штатива.

Исхудал Егор Егорович. Подбородок его небрит, губы обметало простудой, волосы на голове немыты и нечёсаны. Светит ему теперь не жаркое мексиканское солнышко, а тусклая от пыли больничная лампочка без всякого абажура. Кряхтят и стонут, забывшись в тяжёлом сне, товарищи его по палате, мечутся и зовут далёкую мамочку, плачут горькими-прегорькими слезами, стыдливо отворачиваясь к стенке. А в тёмном коридоре, в двух шагах от входа в палату, отвратительно скрипят ржавые колёса больничной каталки и раздаются возбуждённые голоса врачей и нянечек: это снова кого-то повезли в морг.

И шепчут, против воли шепчут пересохшие губы скупые слова безнадёжной больничной молитвы.

Хор:

Не один, не два, и не три месяца провёл наш Егор Егорович на казённой коечке в незнакомой больнице чужого города. Гораздо больше провёл.

Поначалу, конечно, думал, чего греха таить, будто жизнь его уже кончена. Но не страшно было ему так думать. Как бы со стороны смотрел он на себя. Устал он и надорвался. Всего один маленький шаг отделял его от невидимого барьера, за которым только пустота и неизвестность. Но что-то удерживало его от этого почти незаметного шага. Лежал себе Егор Егорович и на всё вокруг как бы в последний раз поглядывал. Наблюдал.

Вот принесла ему старенькая нянечка покушать. Если разобраться, там и кормить-то больного человека нечем, так хотя бы доброе слово скажет, пожалеет. Вот сестричка впорхнула в палату капельницу поставить. Вену иголкой колет, а сама улыбается, шутит. Глаза так и сияют, так и лучатся! Глядишь, и от боли отвлечёт незаметно. А ещё - нагнётся над кроватью, наклонится вперёд, чтобы удобнее было. Халатик-то и оттопырится спереди. А кожа у неё юная, нежная, особенно между грудей... Да и сами груди почти целиком перед тобою, аж дух захватывает! Думать начинаешь: может, не до конца ты ещё покойник, если и тебе вдруг так тепло и хорошо стало?

А жизнь вокруг кипит, как ни в чём не бывало, скрытая от постороннего взгляда, но от этого не менее волнующая и разнообразная.

Снуют по палатам сверхобщительные коммерческие агенты, предлагают задарма всякую всячину: электрические массажёры, миксеры или машинки для стрижки бороды. Влачат увесистые авоськи торговцы газетами и журналами. Бродячие коробейники в одно мгновение превращают неуютные холлы в подобие галантерейных магазинов и салонов мод. Три раза в сутки - перед завтраком, обедом и ужином тянутся по направлению к пищеблоку вереницы выздоравливающих под предводительством дородной буфетчицы, тяжело гружёные вёдрами, подносами и термосами. Неторопливо бредут навьюченные медицинскими биксами караваны в центральную стерилизационную, и каждый - сам себе погонщик и верблюд - влачит на собственном горбу перевязочный материал и инструментарий. Под недрёманным оком строгой сестры-хозяйки отправляются вьючные экспедиции в далёкую прачечную. Бесконечными зимними вечерами полуживые задохлики азартно расписывают пульку, забивают козла, насмерть сражаются в поддавки. Бешено бурлят интриги и страсти.

В шестьдесят шестой палате, кроме Егора Егоровича, прописались ещё пять доходяг. Тесновато, зато никому не обидно: скажи спасибо, что в коридор не положили, такое тоже бывает.

Болезнь у всех одна, а характеры разные. Чаще всего сложные. К примеру, приходит бедолага в себя после обморока, открывает глаза, и испуганно спрашивает у товарищей:

- Братцы, где это я?

- У себя, Вовик, в шестьдесят шестой. Не переживай.

- В палате или в камере?

Но договорится с людьми, если по-хорошему, всегда можно. Потому что у наших людей приоритета всего два - секс и алкоголь. Либо наоборот, алкоголь и секс. При том что деньги, как таковые, отсутствуют. Их дефицит возмещается наличием неограниченного досуга. Как нынче стало принято говорить - безлимитного.

Вечерами это - коллективный просмотр телевизора в холле.

Народ во все времена требовал для себя зрелищ и хлеба. Наибольшей популярностью у него пользуются зарубежные телесериалы и отечественные новости. Сплошная простомариярабыняизаура, которую можно смотреть с любого места и даже сзади наперёд, даже в глазном отделении для слепых, либо - тотальный черномырдин, как обобщённый портрет российской власти на любом уровне. Что эта власть ни делает, получается либо КПСС, либо автомат Калашникова. Потому что курс у неё всегда один - правильный. А вся жизнь проходит в атмосфере нефти и газа. Но осталось ещё немного времени, чтобы ей сохранить лицо. А уж потом придётся сохранять другие части тела. Эта власть во все времена помнит, что врачи и учителя хотят есть. И чтобы в этом убедиться в очередной раз, она пытается доить тех, кто и так лежит. Но без неё - никуда, без неё - Мамай по стране прошёл. Так что, дорогие россияне: здесь вам не тут!

Всё! Можно выключать телевизор и идти резаться в покер, либо зависать в курилке (кирялке) с имеющимся в наличии женским контингентом. И познакомиться не составляет никакого труда. Если какая понравилась, смело подходи и в лоб:

- Девушка, а как вас зовут?

Она тебе и отвечает:

- По-разному зовут. Знакомые, например, зовут в ресторан.

Ясно и понятно. Можно продолжать знакомство. Главное - не теряться.

- Девушка, а вы замужем?

Она, смутившись:

- Нет, просто я сегодня не накрашена...

Отлично! Для порядка, конечно, не мешало бы поинтересоваться:

- А какой у вас диагноз, дорогая, если не секрет?

Она и ответит ласковым и смешливым голосом:

- Какие же тут, дорогой, секреты, - на посту истории болезни в одной куче лежат. У меня уже пять лет туберкулёз матки...

В общем, как убедился Егор Егорович, этот геморрой не стоит свеч.

Пожилого врача, который лечит Егора Егоровича, по случайному стечению обстоятельств зовут Иваном Ивановичем и он знает всё на свете. Потому что когда-то, очень давно, сам безвылазно прозябал в одной из этих палат. А потом прошёл большой жизненный путь и стал уважаемым человеком - заведующим отделением. При том что, по сути, никуда идти ему для этого не потребовалось: по-прежнему большую часть жизни он проводит в этих наводящих смертную тоску стенах.

Внимательно выслушав Егора через фонендоскоп, врач говорит:

- Ну, вот и отлично! Сегодня ваш кашель нравится мне гораздо больше.

- Ещё бы! - без улыбки отвечает ему Егор, - не зря я всю ночь тренировался...

- Запомните, больной, - внушает Иван Иванович. - До тех пор пока вы можете попадать в рот таблеткой, ваше состояние я буду считать вполне удовлетворительным.

- Иван Иваныч, когда же вы мне, наконец, хоть что-нибудь приятное скажете?

- И приятное сейчас скажу. Для охотников за органами вы уже не представляете никакого интереса.

- Охотники за органами меня как раз не пугают. Заспиртованные органы пересадке не подлежат.

- Как врач - рекомендую вам от алкоголя решительно воздержаться. Как человек - не советую.

А вот белой лебедью проплывает по коридору постовая медсестра Наташа. Однако вовсе не просто так идёт по коридору Наташа, о нет! В пухлом кулачке несёт она таблетки тубазида Григорию из пятнадцатой палаты. Больные провожают Наташу восторженными и завистливыми взглядами. Потому как всем известно, что Наташа несёт долговязому Гришке не только горькие пилюли, но также свои сахарные плечи и карамельную грудь. Хотя чудится автору, слухи о больничных романах с юными и прекрасными собою медсестричками сильно преувеличены.

Ночь, бескрайнюю ночь пронзают тонкие лучики света...

А в это время...

В тесную захламлённую комнату коммунальной квартиры проникает из-под фанерной двери узкая полоска света из коридора. Наконец и в самой комнатушке, в ответ на дребезжанье будильника, вспыхивает мутный плафон ночника. На узком малосемейном ложе отчаянно борются с волшебными чарами сладкого предрассветного сна Манька и Жорж. Жорж побеждает первым, вскакивает с кровати и, сунув ноги в холодные шлёпанцы, не размыкая припухших глаз, вприпрыжку бежит по коридору к туалетной комнате в чём мать родила.

- Опять, хулюган, стриптиз устроил! - раздаётся из общей кухоньки возмущённое старушачье шамканье. - И когда уже брательник твой возвернётся, да повыселяет всех вас к чёртовой бабушке вместе с вашими алкашками!

- Полный цымус, баб Кать! - бодро отзывается жизнерадостный Жорж. - Я ведь незаметно, к тебе жопой... Ты канай, канай в помойку, да чайник наш на плиту закинь!..

- Тьфу ты, нечистая сила! Бандит с гармоникой!..

Манька подняться не может. Как только она сбрасывает одеяло и усаживается на краю кровати, опираясь худыми руками, начинается страшное головокружение. Перед глазами вспыхивают радужные круги, к горлу подкатывает тошнота. Манька беспомощно валится на прикроватный коврик, больно ударяясь головой и плечом, из последних сил лупит подвернувшимся под руку шлёпанцем по полу, жалобно зовёт:

- Жо-рик!.. Гоблин, блядь, спина обгрызенная, ну помоги мне! Мне на работу надо...

Вбегает Жорик с полотенцем на шее, помогает конкубине подняться и сесть. Сидеть Манька не может, откидывается на подушки со слезами обиды и злости.

- Жо-ринька! Ми-иленький! Буксы горят! Ну, ширни меня в последний разочек... Меня с работы выгонят... Ну, нельзя два прогула подряд... Ну, у нас оставался эфедрончик!

- Сдохнешь скоро от своего эфедрона, глиста в скафандре!

- Только не надо ссать крюками! Сдохну, тогда и начнёшь вибрировать!..

Благородное сердце Жоржа переполняется жалостью. Шлёпая влажными тапочками по линолеуму, он лениво бродит по комнате, отыскивая и подбирая то резиновый жгут, то использованный пластмассовый шприц.

Теперь надо запоганить шнягу.

- Чтобы окислило, и сплющило, и люки заварило... - даёт ему последние наставления Маня.

На минутку Жорик отвлекается, закуривает сигарету. Другой он одаривает вытянувшиеся в трубочку бледные Манькины губы. Затем надёжно перетягивает жгутом по-детски тонкую руку. Звонко шлёпает ладонью по исколотым венам, берёт дурмашину.

- Куда тебя ширять? У тебя и на правой дыра и на левой. Вот, беспрайсовая Лиза...

Игла медленно путешествует по изуродованной узлами вене. Жорик с нежностью и презрением смотрит на замершую от боли и ожидания Маньку. В нём начинает медленно пробуждаться неукротимое животное желание. Челюсти его судорожно сжимаются. Пепел от сигареты рассыпается по простыне...

Вытянутая Манькина рука благодарно поглаживает его холодную мошонку.

- Гандон ты, штопаный колючей проволокой...

ЭПИСОДИЙ ДЕВЯТЫЙ

ГОЛОВОЧЛЕН И ГОФРИРОВАННЫЙ

На третий день Пасхальной недели, после разговления, санитар Юлий Дмитриевич немножко опоздал на работу, так как ему с утра срочно понадобилось опохмелиться. Не в народе говорят: "для праздника Христова не грех выпить чашечку простова".

Засим он вынужден был поспешить.

Поэтому в длинный коридор родного морга Юлий Дмитриевич влетел, сильно запыхавшись. На ходу отдуваясь и стряхивая свободной рукой с длинного подвижного носа капли пота, он небрежно кинул в подсобке громыхнувшую пивными бутылками авоську, рванул дверь секционной и замер от удивления на пороге.

В прозекторской кипела работа. Ослепительно сиял свет. Фыркали и плевались водопроводные краны. Задиристо басили голосистые весенние мухи. В открытую форточку врывались прохладные потоки свежего апрельского ветерка и щекотали небритую санитарскую шею.

На блистающем секционном столе лежало что-то под стерильной накидочкой. А рядом со столом стояла коротенькая стриженая блондинка и с приветливой улыбкой глядела на Юлия добрыми серыми глазами. Руки её по локоть были выпачканы в порошке гипса. Немного порошка попало на лоб и щёки, что делало выражение лица забавным. К груди она бережно прижимала изумительной работы посмертную маску.

- Так вот ты какой, мой Шварценеггер! - блондинка неслышными шагами приблизилась к санитару и окинула его восхищённым взглядом с головы до пят. Для этого пришлось ей вытянуться в струнку и приподняться на носочках ног, обутых в уютные домашние пиночетки.

Юлий Дмитриевич, который напоминал в эту минуту скорее Дон-Кихота, рухнувшего со своего Росинанта, немало был удивлён. Что-то в глубоком грудном голосе обаятельной блондинки показалось ему знакомым.

- Однако мы не можем сейчас терять ни минуты, дорогой Юлик! - решительно продолжала неизвестная особа. - В отделении введён режим чрезвычайного положения. Нам поступило спецзадание из Москвы!

При этих словах она указала пальчиком в резиновой перчатке на потолок и выразительно округлила глаза.

- От нас требуют невозможного. И мы не имеем права никого разочаровать. Главный врач круглосуточно ждёт рапорта о выполнении: сегодня ночью у него в спальне установлен правительственный телефон прямой связи. Слушай меня внимательно и не перебивай. Я надеюсь, ты давал подписку о неразглашении?..

И дамочка, которая, как вы вероятно сами уже догадались, была Саломеей Павловной, вкратце изложила Юлию Дмитриевичу всё, что произошло в городе за тот промежуток времени, пока душа его нежилась попеременно в объятиях Вакха и Морфея.

А произошло следующее.

Несколько тому дней назад в семихолмный град из первопрестольной нагрянула авторитетная (понимай буквально) делегация, дабы обложить данью местных производителей подпольной осетинской водки.

И надо же тому случиться, чтобы прямо за круглым столом переговоров, вместо ужина с выпивкой, каждый из дипкурьеров получил по полмагазина свинца из автомата Калашникова. А главный атташе по акульему промыслу, ввиду своих особых заслуг перед родиной и общаком, девять граммов из пистолета Макарова. После чего весь состав дипломатической миссии вывезли на территорию кисловодской свалки, облили бензином и попытались спалить вместе с лимузином. К счастью, бензин тоже оказался подпольным (был получен с одного из чеченских нефтеперегонных предприятий, оснащённых по последнему слову каменного века), поэтому никак не хотел загораться.

Шокированная произошедшим, криминальная общественность столицы срочно собралась на большой курултай, дабы вынести вердикт о мере пресечения провинциального беспредела. Одновременно несколько человек из числа местных авторитетов решением курултая были назначены в состав комиссии по похоронам.

Надо признаться, вышеупомянутая комиссия заметно активизировала однообразную жизнь курортного городка. Несмотря на то, что основную массу организационных вопросов ей удалось решить буквально в течение нескольких минут.

В самом дорогом кооперативном магазине закупили шикарные погребальные туалеты для усопших, в строгом соответствии с параграфами неписаной табели о рангах. С нетерпением ожидали прибытия из столицы транспорта с гробами. А пока, дюжина вооружённых до зубов милиционеров в бронежилетах неусыпно охраняла здание морга снаружи и изнутри, во избежание возможных провокаций.

Дело осложнялось единственно тем, что морда лица руководителя расстрелянной делегации была основательно подпорчена. На месте выходного отверстия пули, проникшей в череп через затылочную кость, в самом центре некогда благообразной физиономии зияла воронка размером с кулак.

Устроители похорон, облачённые высочайшим доверием структур, приближённых к Кремлю и Государственной Думе, менее всего хотели бы ударить в грязь лицом или показаться неумехами. Поэтому готовы были добиваться превосходных результатов любыми средствами.

За восстановление аристократических морщин неудачливого дипломата заведующей судебно-медицинским отделением посулили новый итальянский холодильник с индивидуальными ячейками на восемь персон. Что же такого в незыблемом мироздании может произойти, если затея вдруг провалится, сторонами тактично не обсуждалось. Но у Юлия Дмитриевича при одном взгляде на искусственный глаз и вставные челюсти уполномоченного по худой спине тучными стадами пробегали зябкие мурашки.

В дерзновенных помыслах своих он давно мечтал заделаться обладателем фирменного итальянского холодильника, в глубоких ячейках которого так удобно содержать крупные партии бананов, ананасов и другой деликатной скоропортящейся фруктово-овощной и даже рыбо-мясной продукции для продажи на рынке! И вот теперь, прямо у него на глазах бригада каменщиков оперативно сооружала небольшую пристроечку к зданию прозекторской. Сварщики навешивали створки железных ворот, электрики тянули толстый многожильный кабель.

Но это не радовало.

Несмотря на все профессиональные ухищрения, ликвидировать грубый косметический дефект не представлялось возможным.

Саломея Павловна по фотографическим снимкам покойного искусно изготовила посмертную маску, а затем и гипсовый муляж головы. Но после нанесения разноцветного театрального грима на это произведение искусства оно приобрело вид вульгарного напомаженного манекена.

За томительные двое суток в ожидании похорон Саломея Павловна сбросила в весе шесть килограммов, а у Юлия Дмитриевича начала прогрессировать медвежья болезнь, осложнённая ночным недержанием мочи.

И вот, подмигивая мигалками и мурлыча сиренами, к моргу подкатила долгожданная автоколонна из столицы. Впереди следовал милицейский уазик дорожно-патрульной службы с автоматчиками. Точно такая же машина замыкала караван, состоящий из нескольких легковых иномарок и автобуса, гружёного семью вычурными деревянными гробами в стиле позднего барокко, и восьмым чудом света, блистающим бронзой и хрусталем. К этому последнему прилагался специальный газовый баллон, содержимое которого требовалось закачать под хрустальную крышку, что гарантировало сиятельному мертвецу консервацию на неограниченный срок.

Решительный и встревоженный чрезвычайный уполномоченный, этакий головочлен в кожаном плаще до пят, распространяя вокруг себя экзотическое благоухание наркопритонов Бангкокка и Патайи, ворвался в аподитерион, сверкнул металлокерамическими коронками и, обратив ястребиный взор на Саломею Павловну, разразился пламенной диатрибой:

- Если всё пойдёт по плану - сверли дырку для ордена!

Саломея Павловна подёрнулась голубоватым инеем.

- А если нет?

- На этот случай дырки у тебя уже есть... И не путай жизнь с покером - в карты везёт чаще...

После чего повернулся к Юлику.

- Эй, бздиломученик, в очках ноги не потеют?.. - поинтересовался уполномоченный. - Выше голову, дядя! Плох тот глист, который не мечтает стать анакондой! И не переживай: предприятие бесплатно роет могилы своим сотрудникам!..

Затем он с досадой крякнул:

- Эх, взять бы автомат да разрядить обстановку...

И гордой поступью дуэлянта покинул помещение.

На Саломею Павловну страшно было смотреть. Она напоминала стремительно спадающийся детский надувной шарик.

- Может быть, нам проконсультироваться у Иродиады Фёдоровны? - подкинул спасительную соломинку Юлий Дмитриевич, полупрозрачный, как плохой рентгеновский снимок.

Саломея Павловна покорно сняла телефонную трубку, набрала заветный номер. Шелестя сухой былинкой голоса, коротко изложила суть дела.

- Дорогая Саломеечка Павловна! - пронзительно зачирикал голос на том конце провода. - Хранится ли ещё у вас в ведре с раствором Кайзерлинга неопознанная голова, приготовленная для отправки на криминалистическую экспертизу в институт Сербского?

- Кажется, лежит голова...

- Пришейте!

И трубочку положили.

- Ну, это уже натуральная булгаковщина какая-то... - простонал санитар, и глаза его в полумраке подсобки загорелись недобрым светом надежды.

Затем Юлий Дмитриевич и Саломея Павловна многозначительно переглянулись и... закипела работа.

Вскоре голова была примётана, причёсана, подстрижена, гладко выбрита, кожа на ней посветлела, потеплела, помягчела, - и перед изумлёнными работниками пятой хирургии предстал в костюме от поддельного Труссарди белобрысый молодой человек с глупой и немного стеснительной, как бы извиняющейся улыбкой.

- Но ведь покойник должен быть старым и седым! - опешил Юлий Дмитриевич. - Знающие люди говорят, что сляпать из дерьма конфетку проще, чем потом её продать...°

- От нас потребовали невозможного, - философски рассудила Саломея Павловна, - вот пускай и получают, чего хотели!

И немедленно отбыла в Контору, оставив помощнику во флаконе из-под кровезаменителя пятьсот миллилитров чистого, как первая любовь Средства Успокоительного и Утешительного, в качестве поощрения за безупречную работу.

Морально и физически измотанный Юлий Дмитриевич включил на полную громкость радиоприёмник и немедленно приступил к сеансу релаксации.

По радио в этот ранний час транслировали сольный концерт Профессора Лебединского. Каждый раз, когда Профессор голосом, напоминающим трение несмазанных шестерёнок, произносил сакраментальную фразу "я убью тебя, лодочник...", Юлий наливал и пил.

Рукотворный покойник, как восставшая из пепла птица Феникс, лежал в своём сказочном чертоге и, казалось, с удовольствием слушал.

Прибывшая через четверть часа в полном составе делегация похоронных устроителей в немом изумлении остановилась на почтительном расстоянии от гроба.

- Что за понты корявые?.. - попытался выразить кто-то крайнюю степень недоумения и замешательства.

- Откуда взялся этот гофрированный в нашем гробу?.. - уверенно поддержали его из задних рядов.

- Ну, держись теперь зубами за землю!.. - сделали оперативный прогноз наиболее прозорливые.

Однако уполномоченный заставил всех разом замолчать.

- Ша, братва!.. Быстро языки в задницу!.. Чичи протараню! Есть маза факать водолаза...

А ну-ка, фраерок на катушках, подмогни... - обратился он тоном Птолемея II Братолюбца к Юлию Дмитриевичу, с добрым чувством подмигивая тому стеклянным глазом, - у нас тут один дельфин нечаянно сделал волны.

- Ха-ха-ха-ха... - грохнула братва.

Юлий Дмитриевич нетвёрдыми шагами приблизился к неподъёмному бронзовому монстру, подсунул снизу влажные ладошки. С противоположного конца впряглись два амбала.

На всём протяжении бесконечного коридора Юлию приходилось неловко пятиться. Деревенеющие руки и ноги сводила судорога напряжения. Поясница медленно наливалась расплавленным чугуном. От мощного трения резиновых подошв дымился антистатический линолеум. Выпитый спирт закипал внутри и с шипением испарялся через микроскопические кожные поры, застилая зрение горячим зыбким маревом. В ушах набатно гудели стопудовые колокола.

- Люди мрут - нам дорогу трут, - глухо бормотал Юлий Дмитриевич, блуждая безумным взором по небесам и весям. - Несут корыто, другим покрыто...

И тут произошло непоправимое. Высокий итальянский каблук модного ботинка с размаху налетел на неприметный кафельный порожек, разделяющий отделение судебно-медицинской экспертизы от траурного зала. Натруженные пальцы тут же с восторгом освободились от гнёта непосильной ноши. Тускло отливающий искусственным золотом саркофаг на долю мгновения повис в воздухе, медленно и торжественно, как уходящий в пучину "Титаник" накренился набок, а затем с ужасающим грохотом грянул об пол.

Ухмыляющаяся голова с обрывками гнилых ниток на шее, стремительно вращаясь, голевым мячом поскакала к выходу.

"Я убью тебя, лодочник..." - успел изумлённо прохрипеть Профессор Лебединский в последний раз.

ЭПИСОДИЙ ДЕСЯТЫЙ

КОНДЁР НА БАЛАБАСЕ

Как-то в очереди на раздатке двое больных долго спорили: чем, по своей метафизической сущности, является странное блюдо, которым их собираются потчевать.

- Бурда какая-то, - наконец сошлись они во мнении.

- Юшка из помоев! - обиженно поддакнул третий.

- В вашем возрасте, молодые люди, пора бы уже разбираться в предмете, которым регулярно разрушаешь своё здоровье, - вмешался в разговор старичок в больничной пижамке, напоминающий деклассированного работника умственного труда.

- Запомните раз и навсегда, - ласково улыбаясь, продолжал старикашка, - что жиденькая бурда, в которой тонет алюминиевая ложечка, в народе именуется баландой. А та же самая бурда, приготовленная таким образом, что ложка в ней стоит - это уже кондёр. Ну а в сегодняшней разблюдовке, насколько я в ней могу разобраться, в качестве первого блюда значится уха диетическая "карие глазки", либо, на выбор, щи тюремного образца под названием "шуры-муры". На второе, не иначе как по многочисленным просьбам контингента, наши поварихи сварганили энергетическую кашу из риса и гороха "дружба народов" и овощную хряпу. И на третье - традиционный больничный чай "белые ночи". Ну что ж! Не кондёр на балабасе, но, в общем, вполне жевабельно. Бывает бурдолага и похуже. В атаку, клистирный батальон!

- Вы, я извиняюсь, шеф-повар ресторана будете? - осмелился спросить старичка один из спорщиков.

- Нет, я профессор элоквенции! - признался старикан. - По-моему, для этого не надо заглядывать в рафли.

- Это, извиняюсь, каких же наук?

- Я не знаю ни наук, ни искусства, я - философ.

- А-а-а-а-а... - разочарованно протянули спорщики, - артист-куплетист! - и мгновенно утратили интерес к старикану.

А любознательный Егор Егорович до глубины души восхитился красноречивым дедулей и подсел к нему за столик.

В кислом воздухе стояло урчание пустых желудков. Низко склонив носы над тарелками, посетители столовки занимались погоней за призраками мяса и картошки и вполголоса вели оживленную беседу.

В кабинете главного врача древние напольные часы с маятником, похожим на заржавевшую от крови гильотину, пробили полдень. Постовая медсестра, зевнув, разложила на стойке бумажные пакетики с таблетками и, шаркая шлёпанцами, скрылась в комнате для медперсонала. А холодное, как говяжий студень, солнце дотянулось щупальцами до монументальной кадки с фикусом и громадного живописного полотна на стене, изображающего Михаила Юрьевича Лермонтова, с маниакальным упорством бредущего по горной дороге навстречу порывам ураганного ветра.

Коснувшись картины, солнце остановилось в изумлении. Экспрессия неизвестного художника была способна привести в замешательство самого искушённого зрителя. Ветер на полотне дул с такой силой, что тяжелая меховая бурка поэта стояла колом перпендикулярно его телу.

"Куда он идет?" - неизменно спрашивали все новенькие, стоило им перешагнуть порог столовки. И получали неизменный ответ: "Искать у цыгана кобылу".

И верно, поручик на картине был без коня.

Но мы отвлеклись.

Итак, часы побили полдень, а профессор элоквенции и не думал прекращать свою просветительскую деятельность.

- ...пятерка, пятерик, пятачок, пятак, пятифан, питекантроп, петя, петрович, петровский, петрофан, петыч, пескарь, файф, файфер, файфак, файфушник, файшечник... ну, и так далее... - излагал маститый старец с улыбкой превосходства на устах. - Вот вам неполный синомимический ряд для обозначения пятирублевой купюры. А если...

Время от времени вокруг беседующих начинала собираться небольшая толпа празднолюбопытствующих, но Егор Егорович отгонял их взмахами руки, как назойливых насекомых. Да и сам старец метал на Егора Егоровича испепеляющие взоры при малейшей попытке увести в сторону русло беседы.

- Как! Мы не решили ещё вопроса о существовании Бога, а вы хотите отправляться на ужин? Как можно прикасаться к пище или таблеткам без решения этого преюдициального вопроса?..

Профессор был столь заразителен в своей неподдельной любви к искусству красноречия, что количество его стихийных поклонников и верных адептов росло день ото дня.

Через неделю, проходя мимо ординаторской, Егор Егорович краем уха уловил доносившиеся оттуда знакомые интонации:

"В жидких и скудных плевках, цвета шафрана, с хриплым кашлем слюна выделялась из горла..."

А сквозь полуприкрытую дверь можно было разглядеть, как молоденькая докторша из постперестроечных недоучек, попросив больного широко открыть рот, о чём-то сокрушалась, выражая свои эмоции глубоким, дрожащим от волнения контральто:

"...Мысли глашатай - язык затекал изверженной кровью, слабый от боли, в движеньи тяжелый, шершавый на ощупь..."

- Ну, началось, - подумал Егор, - коллективное помешательство. Массовый психоз на почве острозаразной любви к классической литературе. Редкое поражение людей вирусом красноречия. Следующая остановка - конец света.

И вдруг, неожиданно для себя, озорно подмигнул испуганной постовой медсестричке и сам выдал на весь коридор:

"И безысходной тоской нестерпимые эти страданья сопровождались всегда, сочетаясь с мучительным стоном..."

На что милосердная сестра, не отрывая подкрашенных глаз от листка назначений, послушно зашептала виноватой скороговоркой, как на школьном уроке:

"Силы духовные тут ослаблялись, и тело томилось, ослабевая совсем у самого смерти порога..."

Однако надеждам человечества на скорую и безусловную победу духа над материей в масштабах отдельно взятого клинического отделения не суждено было сбыться. Потому что буквально через месяц полного аколбасоса и цмыги начался в отделении форменный ужирон.

Это беспрецедентное событие пришлось на пик избирательной кампании в краевую думу бывшего руководителя некогда сверхпопулярной молодежной группы "Маковый рай". Набив мошну под самую завязку, тот решил из мальчика-беспризорника переквалифицироваться в отцы-основатели родного Ставрополя. И в то время как на голубых экранах замельтешила розовощёкая поросячья физиономия кандидата, вместо рыбкиного супа, тюремного шулюма, жидкой чумазы и всякой прочей стравы, доплывающие тубики стали четырежды в день получать полукопченый балабас по полполена на брата, пышные саватейки и сдобные белые почечунчики с помазухой.

В шалфейниках, откуда ни возьмись, завелась натуральная первосортная индюшка - фыркай, не хочу, хлебай себе через борт. А в канун Дня города выздоравливающим, как в царские времена, выдали для аппетита по фужерону белого сухаревича - клёвого фермента от винсовхоза "Виноградный".

Веселей и шибче застучал по разделочной доске острый как бритва шнайдерлинг в проворных руках хлебореза, ощутимо весомее сделался полуторалитровый алюминиевый половник-цугундер раздатчицы Вероники, без устали наполняющей вылизанные до блеска шлюмки, протянутые за добавкой.

Нищебродская порцушка как по волшебству разрослась в сытную порцайку, а там получила и своё законное прозвище - порца.

Не житуха, а кусок кайфа! Смерть птенцу!

Соответственно явленным по щучьему велению чудесам, скудноватый словарный запас посетителей больничной столовки также подвергся основательной ревизии. Посреди мутного омута лагерной и тюремной лексики, декорированной античными гекзаметрами, запестрели, словно жемчуга в свином корыте, благородные кулинарные термины вроде "галантин", "консоме", "гаспачо", "пулярка на вертеле" и "апперитив".

Обнаружилось, кроме того, что на сытый желудок куда как легче философствовать. И вот уже, поклевав вилкой во втором блюде, кто-то вздыхает, ковыряя спичкой в зубах и рассеянно обращаясь к соседу:

- Много ли нам, русским интеллигентам, надо? Пачку магазинных пельменей, кастрюлю домашнего борща, килограмм кооперативной колбасы. Ну и закусить чего-нибудь...

Оттолкнувшись от пуза, тубики в пёстрых пижамах нарезали тусовку от кишкодрома до отливальни, с непривычным оживлением теснились у запертых кабинок, чтобы, дождавшись своей очереди, бурно откинуть на дуршлаг или устроить с унитазом драку без правил. А облегчившись, в полубессознательном от обжорства состоянии валялись по кимаркам, мучимые изжогой, икотой или отрыжкой, бесконечно дымили в травилке и обсуждали текущую политическую ситуацию.

Берегитесь, люди! Не должно даваться в обман пресыщенному чреву!

- Сколько же, пацаны, этот Джузеппе Даун отслюнил на свою агитацию?

- Много ли, мало - никто не срубит. А он ещё с месяц потусуется и сделает отскок. Со свиным-то рылом...

- Да, господа, это птица высокого полета и потому низшего сорта...

- Этот таранта, братишки, лох с реалиями!.. Говорят, он и триппертоников в лохматкином лазарете закормил до потери импульса, и синяков с шуриками из сыроежкиного дома.

- Встремаган ему шурики - они же не электорат...

- То-то и оно, что они не электорат, а мы - электорат!

- И нужно ему, господа, этакие дымы кольцами пускать?..

- Да у него, дорогой товарищ, этих зелёных шелестелок - до сблёву, чего ему шифроваться!

- Базарят, пивовар на музоне поднялся... А начинал - как крысятки подъездные, молотил халдеем в кабаке... Вот прульник!

- Сам ты прульник! Обыкновенный шварцмахер, темнодел. Он в политике вяжет, как свинья в кибернетике...

- А ржачно, в натуре, какое-то чмо из Зажопинска...

- Из Благодарного, как и Мишка Горбач.

- Да ну и ху...

- Товарищи, попрошу без форшлагов!..

- Ну, ты, мелиоратор, фильтруй базар! Забыл, кого бояться?..

- Я бы попросил вас тщательнее выбирать выражения. И не надо так лаконично на меня пялить зенки ...

- Не трожь его, Витёк. Сколько дурака не бей - умнее не будет.

- Если зайца долго бить, можно выучить курить... Ха-ха-ха-ха-ха...

- Ой, братцы, что-то серёдыш прихватило!.. Тикалку!.. Ой, мама...

- Тихо, молодёжь! У Кузьмича опять хлебало колбасит... Эй, кто-нибудь, позовите процедурную или постовую!

- Шлёпа в шестой палате профессору подключку ставит...

- Полегчало нашей бабушке - реже стала вдруг дышать...

Volens-nolens, автор вынужден прервать эти занятные экстемпоралии, дабы вернуть внимание читателя в гранитное русло фабулы и сюжета. Ибо есть знания, не обладая которыми человек, тем не менее, может быть безмятежен и счастлив всю свою жизнь. А есть и такие, без которых любая попытка разобраться, что же есть счастье, обречена на провал.

Корифей (взволнованным шёпотом):

Как-то, после утомительных медицинских процедур первой половины дня Егор Егорович, не на шутку взволнованный, подошёл к постовой медсестре:

- Тетя Шлёпа, миленькая, хорошенькая, вы не знаете, - нашего профессора в какое отделение перевели? На каком этаже? И в палате его со вчерашнего дня не видно. Может, в реанимации он?

Шлёпа оказалась в курсе.

- Так ведь забрали дедулю от нас! После консилиума вроде как не подтвердился тутошний диагноз. В онкодиспансер горемыку отправили. А какой забавный был старичок!..

Сложив под необъятной грудью пухлые руки, она жалостливо вздохнула.

Ох, как огорчился тут наш Егор Егорович! Как будто с его близким родственником эта беда приключилась. Закручинился Егор Егорович пуще сестрицы Алёнушки над мутным омутом с картины художника-передвижника Васнецова. Сидит он на широком подоконнике в самом конце длинного больничного коридора, видит легкокрылую берёзовую рощицу за окном и вспоминает пасторальные аркадии невозвратного детства. Из приотворённой двери соседней палаты до него доносятся страстные хрипы радиоприёмника. Звучит прибацанная соната Бетховена для фортепиано в исполнении раскрученного шустрокопыта.

Колышутся от свежего ветерка школьные косички берёз. Колышутся выцветшие театральные занавески на распахнутых больничных окнах.

Колышется полупрозрачная белоснежная ткань на подоле короткого Наташиного халата, обнажая стройные подстановки бутылочкой. Колышется от смеха упругая Наташина грудь. Колышутся в Наташиных руках изъятые для стирки штопаные-перештопаные вонючие Гришкины сырки.

Пронзительно звучит в измученной одиночеством душе Егора Егоровича бесхитростный и наивный монолог, воспоминания о котором оставил ему странный, тщедушный, но несгибаемо уверенный в своем превосходстве старик.

И значит, всё расшибец.

ЭПИСОДИЙ ДВЕНАДЦАТЫЙ

КСИВА-ВЕЗДЕХОД

Мужайтесь, дорогой читатель! Словоохотливый автор в очередной раз спешит поразить ваше воображение удивительнейшими подробностями биографии одного из своих персонажей. Святым своим долгом почитает он сообщить, что некто Ганс-Колбаса, этот беззаветный служитель Эскулапа и Диониса, человек широчайшей души и столь же необъятного бэксайда, вечный забияка, герой-любовник, мега-срачист и хуетряс принадлежит к касте неприкасаемых.

- Будет Алябьева петь! - в ответ на такую эскападу громко хмыкнете вы. - Нашел наивных албанцев!

И будете совершенно правы. В наше время верить вообще нельзя никому, даже себе. Мне - можно. Поэтому стану шуршать по факту. И вот вам ржачный фрагмент.

Дело в том, что с некоторых пор в кармане нашего эксперта имелась ксива-вездеход: этакие краснопёрые служебные корочки с покарябанной фоткой и блёклой гербовой печатью. И в них на русском языке было ясно сказано, что гражданин Баранов - ценный специалист. Поэтому запрещается подвергать его особу задержанию, обыску, аресту и прочим видам насилия над личностью. Даже если очень чешутся руки. Напротив! Доблестные представители МВД должны оказывать гражданину Баранову содействие и помощь на всей территории Ельцинской Черномырдии.

Баранов очень любил и берёг свои корочки и даже не подозревал, что однажды они окажут ему медвежью услугу, в одно мгновение обратившись в privilegium odiosum - ненавистную привилегию. Он прикасался к ним только чистыми руками, хранил их во внутреннем кармане пиджака (там, где американские гангстеры прячут свои чудовищные пистолеты), и ламинировал их. Корочки за это не один раз вызволяли своего хозяина из самых сложных жизненных ситуаций, пока, в конце концов, не подвели его под монастырь.

Отправился как-то Баранов на конференцию в один большой город. Отправился с недвусмысленными намерениями и разнообразными вожделениями. Потому что, если город большой - то и совещание намечается крупное. А значит и банкет после совещания непременно затмит своим варварским размахом морально устаревшие лукулловы пиры и афинские ночи.

Так оно в точности и случилось.

И на этом банкете угоревший от докладов и спирта Баранов ненароком приклепал клёвую чувачку - юную ставропольскую судмедэкспертшу Розочку.

И они полюбили друг друга.

У каждого додика своя методика. И хотя в арсенале Баранова имелся лишь один проверенный способ знакомства с девушками, но зато безотказный. Баранов задавал своей интересантке единственный вопрос, и у них тут же завязывались близкие отношения.

- Солнце моё, - говорил Баранов, - вы случайно не знаете способа побыстрее потратить мою зарплату?

Таким образом, Розочка втюрилась в своего принца с первого взгляда, и после банкета увлекла его прямиком к месту их будущего проживания - в закреплённую за ней комнату общежития овцеводческого института.

Увы! Судьба не только зла, но ещё и коварна сверх всякой меры. После бурного па-де-буре что-то в поведении возлюбленного не устроило неуживчивую петунью, и неформальный семейный союз был расторгнут.

- Сегодня я понял, что я у тебя не первый! - воскликнул Баранов, и в отчаянии шлёпнул резинкой своих просторных трусов по животу.

- А я поняла, что и не последний... - скривила губки Розочка. - Какая свинья лезет в кровать в грязной обуви!

- О, женщина! Шедевр творения, царица милосердия, мать человечества... Так сними с меня ботинки! - попытался восстановить вселенскую гармонию либерально настроенный Ганс-Колбаса.

Но со словами "отвянь, маньяк противный" его выставили под проливной дождь. А страдающая от разбитых надежд кайфоломщица Розочка, припудривая на носу хотимчики, чесанула ночевать к родственнику - двоюродному внучатому племяннику сестры отчима бывшей свекрови, который в том же кошачьем городке числился заместителем коменданта по культурно-массовой работе.

Тем временем промокший до нитки Баранов с песней "Как же ты променяла, шалава, моряка на штабное дерьмо" совершил марш-бросок от периферийной оторвановки до железнодорожного вокзала. Там он в очередной раз хватил лишнего и устроил знатную махачкалу.

Бдительные сотрудники правоохранительных органов отвезли задиру на голубом луноходе с антеннками и мигалочками в своё пенетенциарное учреждение и заточили в каземат. Где в ходе следственных мероприятий случайно выбили из Баранова волшебную ксиву.

Настроив тишину и исследовав мандат в дрожащем свете чикфайера, неутыки здорово затряхнулись. После чего вежливо извинились перед экспертом, вернули ему импортную зажигалку, сделали под козырёк, и... вытолкали не успевшего отогреться специалиста под разверзшиеся небесные хляби.

Напрасно Ганс-Колбаса со слезами на глазах пытался лепить откорячки, умолял оставить его перенайтать в уютном обезьяннике, клялся и божился больше не бакланить. Чёрствые души тюремщиков остались глухими к его душераздирающим стонам, и за несчастным навеки захлопнулась бронированная дверь камеры.

Нарезая тусовку под ледяными потоками, неприкасаемый с упрямством носорога в очередной раз порыл на вокзал. Но напрасно возрадовался он возможности закичемариться на жёстких сиделках в переполненном зале ожидания. Едва истерзанное тело его, охваченное сладостной дрёмой, начинало медленно отклоняться от предписанного Конституцией строго вертикального положения, хамские личности в бронежилетах, с резиновыми демократизаторами наперевес со всех ног бросались жбанить мозги нарушителю общественного порядка, прерывая сон на самом интересном месте.

Пришлось Баранову ломать штамынку до утра. И только в бледно-розовом сиянии первых лучей Авроры он умудрился с часок попитонить, сжимая грабками раскрытую книжку удостоверения.

В таком виде и обнаружил его Егор Егорович, который натощак сдавал кровь для сложных лабораторных анализов в краевом диагностическом центре и теперь заскочил в привокзальный буфет скушать пару пирожков.

Друзья радостно вопили, не обращая внимания на антигуманные физиономии окружающих, колотили друг друга кулаками по груди и плечам, обнимались.

- Прости, Егорыч, - щуря в улыбке припухшие глазки, хриплым басом оправдывался Баранов, - вчера не смог к тебе заскочить. Вломный выдался денек. Житуха - как у седьмой жены в гареме. За явкой строгий контроль... Атеперь рассказывай, Тахтун-Бабай, отчего сам такой еловый? Домой не звонишь, не пишешь? Ленка-то с Машкой вернулись - знаешь?

- Да знаю я, - махал рукой Егор Егорович, - мне Леночка звонила. Сюда строго-настрого запретил ей приезжать.

- Правильно, чего ей здесь делать? Ты сам приезжай на побывку. А то Сонька без тебя подрасти успела. (Мы с Элеонорой заходили на Восьмое Марта.)

Кстати! Тебе не кажется, что нашу встречу полагается обмыть? Тем более что я сегодня ещё не опохмелялся. Печень рассыпается на атомы! Необходимо срочно вскорячиться. Давай-ка мухой в буфет. Русское вливание не терпит отставания!

- Мне вообще-то нельзя... К тому же я завязал... на время.

Когда Егор Егорович убедил возбуждённого друга пройти в плацкартный вагон, тот первым делом, попирая все правила приличия, взгороздился блестящими от мазута и чернозёма лопарями на нижнюю полку, распахнул окно, и прокуренным басом загудел на весь перрон, как дьяк с клироса:

- Причина амилоидозов при парапротеинемических ретикулёзах - в неопластической трансформации клеток ретикуло-эндотелиальной системы!.. Не забывай, Егорыч, тезисов конференции!.. Мы, дуборезы, тоже не лыком шиты...

Поезд ушёл. Егор Егорович брёл по опустевшему перрону. На бледном лице его блуждала тихая улыбка. Егору Егоровичу было хорошо. Прохладный ветерок трепал изрядно разросшуюся шевелюру. Хрустела под ногами подмёрзшая за ночь грязца.

Многолюдный вокзал уже окончательно проснулся, захлопал дверьми, заголосил, запах. Разночинный народец, поёживаясь от сквозняков, выходил на отхожий промысел. Все вокруг приветливо улыбались Егору Егоровичу, каждому был он для чего-то нужен. Но и Егор Егорович наш тоже не с Луны свалился. И у Егора Егоровича имелась для каждого христофора и прохиндея парочка ласковых слов.

Вот подскочили к нему белозубые цыганки, потрясая бубнами, живописными лохмотьями и полуголыми ребятишками. Обступили, наперебой горланя, потянули чумазые руки.

- Лавэ нанэ, чавэ! - на чистейшем цыганском отрезал им Егор Егорович. - Сам на подсосе.

Смуглянок как ветром сдуло.

Вот тихой сапой подкрался бановый шпан на кривом костыле, в мундире маршала наполеоновской гвардии. Нечленораздельно шамкая, норовил теснее притулиться. Бойкие руки его при этом тоже не оставались без дела.

- Адресом ошибся, дедуля.

- Чего такое?.. Не расслышу...

- Канай в шестнадцатую роту, туз колыванский, там будешь лопатники коммуниздить!

- А-а, ёптыть, так бы и говорил!..

Понятливый старичок, заломив рога, ускакал. Тут же из-за невидимых кулис материализовался застенчивый юноша. Рассыпаясь в извинениях, стал интеллигентно намекать на трёшку.

- Расскажи всё это бабке в красных кедах!

Лениво совершали променад вялые, как севрюги после нереста, оттрубившие смену вокзальные проститутки. Егор Егорович угощал их дешёвыми сигаретами.

- Студент, огнемёт есть?

- Только народная техника, в смысле - швабрики...

- А может, приболтаем усталого Петю?

- Что-то мне сегодня глубоко кажется, если за бабки...

- Чтоб у тебя початок отсох!.. Мудозвон!

Егор вышел на свежий воздух, улыбнулся нарождающемуся дню. Гостеприимный город кутался в туманную дымку, гасил мутные фонари.

А умиротворённый Егор Егорович прогулялся до троллейбусной остановки, вскочил в полупустой троллейбус, занял переднее место. И пока этот сарай на привязи черепашился по разбитым губернским проспектам и магистралям, напоминающим сточные канавы, он в мечтательной полудрёме вспоминал прошлое, грезил о будущем, и рассеянно улыбался страшненькой белобрысой кондукторше со сложным дефектом прикуса.

Впервые в жизни Егор Егорович чувствовал себя абсолютно счастливым. Он даже совсем забыл, что так и не успел скушать два аппетитных пирожка с ливером. Горячие жирные пирожки, завёрнутые в жёсткую промасленную бумагу, лежали у него в кармане пальто и приятно согревали бедро.

ЭПИСОДИЙ ДВЕНАДЦАТЫЙ

РЕАЛЬНАЯ ЖИВОПЫРКА

В маленьком дворике - почти монастырская тишина... Куст сербалины в холодных каплях росы... Пышные далии, вобравшие в себя все краски лета... Щебет птиц, напоминающий звуки страстных поцелуев...

...Снова и снова автор просит прощения у своего терпеливого читателя. На этот раз - за полную несостоятельность в изображении пейзажных сцен. Ну не даются ему эти пейзажи, и всё тут! Не желает он прослыть досужим лакировщиком действительности! Ведь ему заранее известно, что из всего этого в итоге может получиться. В лучшем случае - соцреалистический роман "Красные зеленя". В худшем - "Записки охотника". А ведь автор, как вам известно, не из тех, что "ведут на проскении древние игры". Приходится поэтому держать себя в руках, быть предельно лаконичным и изо всех сил изображать древнего спартанца.

"Щебет птиц, напоминающий звуки поцелуев..." И всё, и баста!

А ведь займи моё место великий мастер художественного слова Лев Николаевич Толстой, уж он бы, возбуждённо дрожа коленкой, столько всего набуровил, столько накатал и нашкрябал в избытке чувств!.. Озадачил бы по самое не могу: "Вспырскивали с чувыканьем жаворонки...". Простецки восхитился: "Тыркал дергач под горою...". Интимно посетовал: "Ах, вороны заколянились!..". А уж после перескочил бы на трогательные подробности относительно "лохматой собачонки с прямостоящим хвостом". И пошёл, и пошёл развозить седьмую воду на киселе и прочие туманные абстракции. И так - ad infinitum.

Блаженная эпоха альманахов! Ты позади и слава Богу.

И посему ваш покорный слуга не станет "вперять свои очи во тьму небес", а перейдёт прямиком к изложению сухих фактов.

Без сумы и без посоха, без хлеба и благословенья, ветром гонимый и солнцем палимый, битый и шитый, клятый и мятый Егор Егорович вернулся домой. Маленько пообтерханный, но, безусловно, живой и почти здоровый.

Посетил с дубовым веничком парную баньку, переменил драное исподнее, сволок шерсть со щёк и подбородка и... "недра супруги своей осчастливил короткой любовью"! Робкий румянец надежды вновь взошёл на его впалые щёки.

Сияя, подобно юбилейному рублю в апофеоз застоя, Егор жадно курил у распахнутого настежь окна и мысли его, как почтовые голуби, витали в небесных эмпиреях.

Леночка, тоже слегка похудевшая (что, впрочем, всегда ей было очень к лицу), на радостях облачилась в какой-то невообразимый тарентский пурпур, облеклась в несусветные златотканые шелка с паволоками и фофудьями, обулась в фантастические шафрановые эвмариды. И в ожидании Юлия Дмитриевича с супругой Аллочкой умащала себя притирками и благовониями.

По всему дому беззастенчиво гуляли сквозняки и задирали подолы лёгким шторам, надували, как паруса, тяжёлые серые портьеры и высоко вздымали, словно флаги на башнях, невесомые белые занавески. Включенный на полную мощность, в зале разорялся телевизор, и чтобы быть услышанным, приходилось повышать голос почти до крика. В этот высокоторжественный день ничего не могло происходить вполсилы.

Егор Егорович скептически оглядел Леночку, присевшую на край малинового пуфика перед трюмо, и на его лице появилась гримаса лёгкого неудовольствия:

- Кончай шпаклеваться, уже на Пьеро похожа!

Диктор с телеэкрана также окинул Леночку взыскательным взглядом, но остался доволен:

- ...Центризбирком твёрдо заявил, что не допустит фальсификации выборов избирателями!..

Леночка в ответ беззвучно зашевелила губами, совсем как в немом кино.

Егор схватился руками за голову:

- Да выключи, наконец, этот ящик для дураков...

- Дорогой, я тебя совсем не слышу, но после больницы ты выражаешься, как криминальный элемент...

- Чехлись, говорю, скорее, гости вот-вот будут!

- Всё и так давно готово!

- Нет, не всё! А ну-ка, пока любители выпить не уничтожили все наши запасы, изобрази мне разминочный рюмаш!

Диктор на телеэкране отложил листок бумаги с текстом и сделал глоток из стоящего перед ним стакана с водой. Благородное лицо его выражало скепсис:

- ...Увы, как и много лет назад, в наших парках культуры и отдыха отдых значительно превалирует над культурой...

Леночка пытливо вгляделась в Егора единственным нарисованным глазом:

- А тебе не вредно?

- В присутствии врача ничто не вредно! Praesente medico nihil nocet!

С загадочным выражением лица Леночка извлекла из косметички дюжину изящных вещиц непонятного назначения:

- Не можешь потерпеть полчаса? Представляю, что начнется, когда ты снова выйдешь на работу!

Егор с расстроенной физиономией расстегнул пуговицу на вороте сорочки:

- Терпение - добродетель ослов! А в дуборезку я больше не вернусь!

Вокруг Леночкиной головы вспыхнуло лёгкое облачко пудры, отдалённо напоминающее нимб:

- Как не вернёшься?

- В жмуртресте ловить больше нечего! Там теперь Вольдемары шишку держат!

- А что заведующая?

- Исключительно, как ты догадываешься, с её подачи и ведома... Они с Чеширским теперь не разлей вода!

В комнате запахло французскими духами.

- Даже удивительно! Такие разные люди!

- Злодейство равняет тех, кто им запятнан!

Леночка рассеянно застегнула замок-молнию на маникюрном наборе.

- Как ты можешь так отзываться о Вольдемаре? Вы же были друзьями?

- Дружба дружбе розь, а иную хоть брось!

- Я погляжу, ты поднахватался жизненного опыта!

- Вполне возможно. Мне были созданы для этого все условия. Поэтому - перекуюсь я, пожалуй, в акулы бизнеса! Организую кооператив или малое предприятие... Заведу себе секретаршу...

Леночка замерла, сжимая в руке щёточку для ресниц.

- А это не опасно - бизнес?

Диктор на телеэкране переложил лист бумаги из правой стопки в левую:

- ...Все наши просчёты оказались верны, - сообщил корреспонденту председатель правительства...

Утомившийся ждать обещанной рюмахи, Егор нервно зарычал:

- Да выключите же кто-нибудь этот проклятый телевизор!!!..

Тут в комнату ворвалась Сонечка в нарядном костюмчике и принялась подпрыгивать на одной ножке, с весёлым визгом шлёпая в ладоши.

- Мама, папа, ура! - гости пришли!!!..

Ну, вот! Попробуй, опровергни после этого утверждение, что здоровье - драгоценный дар Божий, а болезнь - бесценный дар Божий! Даёт и зло уроки людям добрым! Ибо только после вынужденного затворничества решился Егор Егорович претворить в жизнь давнишнюю идею относительно собственного бизнеса. А решившись, принялся действовать с завидной энергией и целеустремленностью. Он, конечно, не тешил себя иллюзиями и смутно догадывался, что скоро только сказка сказывается. И не ошибся.

Уже в самом начале немудрёного бюрократического процесса на авансцену (или, точнее, проскениум) нашей античной драмы, как чёртик из табакерки, выскочил главный врач городского медобъединения господин Розенканцер. Требовалось получить у него разрешение на занятие медицинской деятельностью.

Было тут отчего испугаться и сдрейфить!

Даже внешне господин Розенканцер был - сама фанаберия и фанфаронада. Щедрая природа, не опасаясь обвинений в излишней эксцентричности и театральности, обильно наделила его фактурой. Фейсом лица Розенканцер вышел - вылитый цыганский барон, которому сбрили бороду, а усы и бакенбарды оставили. И в этом самом фейсе, что называется, непрестанно и отчаянно "боролись волк и кабан", и никак не могли разобраться - кто же победил. Поэтому и выражение лицевого фейса у главврача было двойственным, как у древнегреческого бога Януса: свирепым и грозным, и, в то же время, насупленным и обиженным. Вечно Розенканцеру казалось, будто его хотят кинуть, облапошить, облакшить, залить ему галоши и выжать лапу.

Но это только так казалось, а на деле всё обстояло прямо противоположным образом. Недаром же за глаза именовали доктора "главнюком" и даже "белой крысой" - умел, умел Розенканцер в чужом огороде капусту сажать! Соответственно, и любезное разрешение Розенканцера напоминало скорее бессрочную долговую расписку, ростовщический кредит под залог недвижимости, и даже кабальную запись.

Работники морга, люди весьма утончённые и чувствительные, органически не переваривали городского медицинского предводителя, хотя встречаться им приходилось значительно реже, чем кому-либо другому. "У него голос - будто в цинковое ведро ссыт..." - хрустя тапочками по опарышам, изрёк как-то умница и эрудит Баранов. Изрёк, и снова зашлёпал к секционному столу вскрывать эксгумированный труп.

Ну, так вот. Прежде чем вызвать доктора Пушкова на ковёр, Розенблюм Розенкрейцерович Розенканцер как следует накрутил и раскочегарил себя, и к моменту звёздной встречи напоминал уже не цыганского барона, а самого Зевса-громовержца. От прилива крови к голове у него едва не сделался удар. (Ну и вредная же работёнка у наших руководителей и начальников: по самому незначительному поводу приходится рисковать своим здоровьем.)

В итоге Розенканцер так возбудился, что вращал в бешенстве глазами и фыркал, как шакал, подавившийся шкурой ехидны, а также возмущенно взмахивал усами и брызгался слюной. Он мучительно пытался что-то произнести вслух, но вместо этого только шипел, булькал и тоненько свистел фистулой, наподобие испорченного самовара, который вот-вот взорвётся.

Наконец, отчаявшись передать свою мысль посредством человеческой речи, Розенканцер здрючил клифт, вскочил с кресла и бросился выбивать на наборном паркете чечетку. Может статься, он всего лишь корчился в кататонических судорогах и бессознательно дёргал конечностями, чтобы стравить лишний пар. Однако Егор Егорович, который неслабо затряхнулся, сумел въехать в тему и прочухал, что сей темпераментный галоп суть элементарная морзянка, искусно зашифрованная под чечётку. А врубившись окончательно, он смог расшифровать коротенькое телеграфное сообщение. Текст его гласил:

"Гони тугрики, баклан, не то защемлю!"

- То есть как, по какому праву? - проблеял Егор голосом ведомого на заклание агнца.

"Право у нас в стране одно - телефонное..." - продолжал между тем лихо строчить Розенканцер на лютую зависть радистки Кэт. - "А пойдёшь шуршать не по кайфу, измельчу в штыб!"

- Позвольте! У нас в стране... если можно так выразится... как бы демократия! - с петушиным задором воскликнул Егор, перед глазами которого ещё стояли кадры из телефильма о расстреле Белого Дома.

И тут, впервые за всё время беседы Розенканцер позволил себе расхохотаться. И от души хохотал, продолжая отплясывать какой-то невообразимый краковяк, минут десять, пока не вспомнил, что незаработанные деньги Егора пока ещё не перетекли на его, Розенканцеровский, неоткрытый текущий счёт.

После этого удары главнюковских штиблет по паркету сделались более осмысленными.

"Демократия - это счастливая возможность цивилизованно выбрать себе рабовладельца", - отбарабанил Розенблюм Розенкрейцерович. - "Или ты думаешь, что я за тебя буду свою работу делать?!.."

После столь убийственного аргумента у Егора Егоровича натуральным образом прилипли тапочки к дивану, подогнулись коленки и бессильно опустились руки. И подкрутив ланцы, он "тихо ушел в сторону моря". И ночь напролёт после этого испытывал небывалые душевные терзанья и муки. Довольно того, что на протяжении этой бессонной ночи неоднократно приходилось ему в бессильной ярости рвать зубами орошённую скупыми мужскими слезами синтепоновую подушку. (Что и говорить о безвинно пострадавшей Леночке, которой тоже досталось!)

Утром, на свежую голову обмозговав весь этот беспредельный маракеш, будущий бизнесмен решил не предаваться панике, а как умный человек, мудро закосить под дуру. И тем самым доказать, что совершенно напрасно отдельные мрачные мозгоделы утверждают, будто пустой мошной не изворотишься. Ещё как изворотишься!

И чтобы уже ни от кого никогда не получать никаких разрешений на занятие медицинской, да и любой другой деятельностью, включая оказание ритуальных услуг, Егор Егорович дунул, плюнул, и одним росчерком пера переименовал собственное предприятие во внедренческое.

Тут же, в доведённом до филологического блеска уставе предприятия было зафиксировано, что основной целью деятельности новой фирмы является внедрение в отечественное производство передового продукта человеческой мысли - аппарата для бальзамирования покойников.

Таковым ловким маневром наш Одиссей миновал свои Симплегады и вышел на необъятный оперативно-тактический простор, а краснорожий господин Розенканцер "поехал в Крым по капусту".

Далее законопослушный Егор Егорович уже совершенно хладнокровно преодолевал все положенные в данном виде многоборья препятствия: от всемернобдительной милиции и неусыпнобдительного горисполкома до сверхбдительной пожарной охраны и архибдительной санитарно-противоэпидемиологической службы. Просто каким-то случайным образом в каждой из этих инстанций у него обнаруживались либо старые знакомые, либо приятели этих старых знакомых, либо друзья приятелей этих старых знакомых, а также их близкие и дальние родственники. Все они, к счастью, были весьма скромными людьми со здоровыми потребностями: любили хорошо выпить и как следует закусить. Вполне простительные маленькие слабости. В общем, жизнь нашего Егора вскипела ключом, как источник шипучего нарзана в Нарзанной галерее.

Он увлечённо разрабатывал макеты клише, печатей и штампов, оформлял и распечатывал солидные фирменные бланки и яркие рекламные листовки. Наносил визиты вежливости нотариусам и банкирам.

Егор здорово переменился. Даже мысли у него в голове сделались отрывистыми, как афоризмы. "Кризис среднего возраста... Правильная маркетинговая стратегия... Абиссинский налог..." - щёлкало в голове Егора, намечающего набег на очередное госучреждение.

В первом городском морге, где пока ещё трудился Егор Егорович в предвкушении выхода в свободное плавание, горячо обсуждали ставшую вдруг необычайно актуальной философскую категорию необходимости и случайности.

- Старый лев словно бы обновился. Он обнаруживает все признаки молодого осла, - иронизировал Артаксеркс Мнацаканович в беседе с Барановым, и ржал как сивый мерин. - Уста праведнаго поучатся премудрости, и язык его возглаголет суд.

- Такова селяви... - вздыхал Ганс-Колбаса. - Оптимист на последние деньги всегда покупает кошелёк...

- Один в поле не трактор... - сомневался в успехе предприятия выжига Чеширский. - Высшее благо - питаться чужими кусками!..

Даже Иродиада Фёдоровна как-то не удержалась и отпустила по этому поводу реплику в присущей ей язвительной манере:

- Хозяин - барин. Любишь кататься - катись к чёртовой матери!

Закончилось тем, что счастливый изобретатель сочинил для своего детища ласкающее слух название "Падший ангел" и принял на работу главного бухгалтера, потому что сам, будучи гуманитарием и естественником, падал в обморок при одном только виде таблицы умножения.

- А девиз? - настаивала строгий бухгалтер. - У любой солидной фирмы, наряду с ярким названием, должен быть и привлекательный броский лозунг, как принято выражаться за рубежом, слоган.

Пришлось искать и слоган, который, впрочем, даже сочинять не пришлось, потому что испокон веков он был начертан на цеховом знамени патологоанатомов, прозекторов и судмедэкспертов: "Хороший клиент - мёртвый клиент".

А вскоре подоспел и банкет по поводу презентации новой фирмы и инаугурации её президента. На мероприятии, кроме самого Егора Егоровича, присутствовали: Юлий Дмитриевич с супругой, душка Баранов со своей новой пассией, имя которой для истории не сохранилось, Вениамин Валерианович, с барского плеча подаривший Егору старенький чехословацкий аппарат для бальзамирования, а также Леночка, которая поджарила ради такого случая огромную сковороду картошки на сале.

Вечеринка удалась на все сто. Во всяком случае, наутро мало кто мог похвалиться тем, что помнит происходящее во всех подробностях. Ну, за исключением, может быть, Леночки.

- Брошу всё к чёртовой бабушке и уеду терапевтом в Зеленокумск! - твердил пьяненький Баранов, размазывая по широким щекам слёзы и сопли. - У меня уже яйца седые, а я у Саломеи как мальчик на побегушках...

- Не по Хуану сомбреро, доктор? - подливал масла в огонь ехиднейший Юлий Дмитриевич. - Тогда зачем же вы в судмедэксперты пошли?

- Да потому, что вскрытие - самая точная отрасль медицины!

- Зато лечащий врач - звучит гордо!

- Лечащий врач звучит, как ворующий вор! - не сдавался Баранов. - Тем более, диагностика в наше время достигла таких успехов, что здоровых людей почитай и не осталось. При том что лекарства в больницах практически отсутствуют, наряду с питанием и постельным бельём...

- Нет, обратите внимание, какой светильник разума коптит!.. - в восхищении шептала его новая подруга, роняя пепел мимо тарелки.

Не чуждые прозы жизни, Аллочка и Леночка завели серьёзный разговор о хозяйстве.

- А первоклассный у вас навоз в парничке! - нахваливала красавица Аллочка передовое хозяйство Пушковых.

Леночка, поправляя на вые газовый шлейф цвета электрик, горделиво улыбалась гостям улыбкой Джиоконды:

- Егор Егорович говна не держит!

Мопассановское солнце, "огромное, пылающее, раздутое, как физиономия пьяницы", медленно и неохотно опускалось за горизонт.

ЭПИСОДИЙ ТРИНАДЦАТЫЙ

ПЕТУХОМ НА ВЕНИКЕ

Ночь. Дурные и страстные крики котов. Двускатная шиферная крыша особняка Егора Егоровича, залитая простоквашей лунного света. Телевизионная антенна, ковыряющая вилкой в жиденькой гороховой похлёбке ночного неба. На антенне - два полупрозрачных ангела, сидят, свесив пухлые детские босотяпки, и мирно беседуют. В руке у одного стеклянный штоф размером с огнетушитель, на этикетке которого надпись, криво начертанная фломастером: "Филантропин" (лекарство любви к людям - Прим. автора).

- Ну что, Купидон Купидоныч, по последней?

- Наливай!

- In nomine patris et filii et spiritus sancti!..

- Эх, хорошо пошла... А кстати, как там поживает наш артизан? Наш бурый дух? Наш автодидакт?..

- Извольте, коллега, при мне выражаться человеческим языком...

- Будь проще, Мункар, и к тебе потянутся люди!

- Простота хуже воровства, Накир!

- Как там наш Егор Егорович?

- Говорит, наскучили ему кадавры. Решил набить мошну, облачить чресла свои в аксамит и базан, и питаться исключительно амброзией.

- Копил, копил, да чёрта и купил!

- Что верно, то верно.

- В поле ветер, в жопе дым! Ему ли не знать, что собственность - это воровство?

- Кротости, кротости не хватает...

- И что же, по-твоему, такое кротость?

- Кротость есть неколеблющееся устроение души, пребывающее одинаковым при поношении и при похвалах.

- Истинная правда и правдивая истина! Ну-ка, капни ему, что ли, капель семь-восемь этой самой кротости...

Один из ангелов достает из складок своей лебяжьей хламиды пузырёк с пипеткой на конце, капает в мутный штоф чем-то пахучим. После чего взбалтывает бутыль и разливает по стаканам.

- Насколько это может быть съедобно?

- За вкус не ручаюсь, а горячо будет.

Ангелы выпивают.

- Эх, хороша тинктура!..

- Это тебе не аптечный лауданум...

Занюхивают рукавом.

- А не подписать ли нашему герою прошение об отставке? Взять, и закатать его в кичеван!..

- Не-е-е... рановато ему в абшид. Устроим-ка мы лучше ему mors immortalis... Будет он у нас акридами питаться...

- Просто крылья чешутся...

- Стоп!.. Но ведь с позиции Ангела-хранителя это выглядит как-то непатриотично, Мункар?

- Есть вещи и поважнее любви к Родине, Накир.

- Например?

- Любовь к истине.

- Сохрани нас, Господи, от обольщения близкогрядущего богомерзкого антихриста... - бегло бормочут дуэтом.

-Так значит, забились о стрелке?

- Забились! Ну, а что относительно нашего августинца?

- Перекашляем по ручнику...

- О'кей!

- Ну, бывай, камрад...

Ветер легонько качнул густую тень громадного грецкого ореха, и ангелы исчезли.

"Аппараты для бальзамирования фирмы "Падший ангел" - ваш путь к успеху и процветанию!"

Сей рекламный слоган с правого борта раздолбанной малолитражки "ВАЗ-2106", которую в народе любовно называют ещё шестерёнкой, зубилом или шахой, подкреплялся не имеющим портретного сходства изображением вышеупомянутого крылатого существа. На разбойничьей физиономии ангела сияла ослепительная улыбка с телевизионной рекламы зубной пасты. Одна рука небесного создания держала за ручку небольшой саквояж, напоминающий баул земского врача. С ладошки другой, как из рога изобилия, сыпались стодолларовые купюры, поражающие воображение яркой огуречной расцветкой.

На левом борте авто помещался ещё один зубодробительный лозунг, начертанный буквами чуть меньшего размера: "Вы всё ещё не в белых тапочках? Тогда мы идём к вам!"

А сам "летающий диван", содрогаясь и вибрируя проржавевшим корпусом, на пределе своих угасающих лошадиных сил и скромных возможностей отечественного автосервиса струячил по федеральной трассе "Кавказ".

Вояж этот, без преувеличения сказать, имел громадное местечковое значение, поскольку нувориш Пушков вынашивал намерение посетить знаменитую минераловодскую типографию "Кавказская здравница", где несколькими днями раньше был размещен заказ на печать предвыборных плакатов с его портретом анфас, увидав который, даже избалованная мужским вниманием примадонна всех времён и народов воскликнула бы: "Настоящий полковник!", хотя был Егор только лейтенантом медицинской службы запаса.

Корифей, с пафосом:

Да-да-да-да-да!.. Вы совершенно правильно меня поняли. Можете послать меня куда подальше, но дело обстояло именно таким образом.

Если быть более точным, то и полноцветные плакаты, и чёрно-белые листовки уже были некоторое время назад отпечатаны и упакованы, и теперь терпеливо дожидались на складе, когда же уважаемый кандидат в депутаты благоволит за ними заехать. И Егор Егорович, которого какая-то неведомая сила толкнула на выборы в Совет города, поспешал из последних сил. "Лови, паук, мух, поколе ноги не ощипаны", - шептал ему на ушко чей-то мерзкий голос. И Егор покорялся.

Черепицу ли ему напекло? Ведь мало того, что Егор, как свинья в озеро Тамбукан, сдуру решил вляпаться в политику, - он, что гораздо печальней, получал немалое удовлетворение, ощущая себя полноправным участником этих увлекательных крысиных гонок, тараканьих бегов и петушиных боев без правил. Ему это необычайно льстило, придавало уверенности в себе, дьявольски кружило голову, словно глоток-другой aqua vitae.

Via dolorosa, в час-пик изобилующая отчаянными "шахматистами", непрерывно перестраивающимися из ряда в ряд с намерением всех уделать, была в это время почти пустой, а Егор Егорович чувствовал себя как никогда сильным, дерзким, и подающим надежды, а потому жал во весь костыль.

Вам не кажется, граждане, что мы с вами однажды это уже проходили?

Как восхитителен был знойный летний день! Изумрудные зеленя вдоль живописной трассы перемежались канареечно-жёлтыми барханами люцерны и марсианскими полями полевых маков. Под лазоревым куполом небосвода совершали головокружительные пируэты юркие ласточки и жирные сизари. Самозабвенно пикировали навстречу автомобилю, словно желая протаранить его насквозь, но вместо этого, чиркнув кончиком крыла по лобовому стеклу, невредимо ускользали в высокие обетованные небеса.

Что и говорить! Мало где ещё в необъятной земле нашей можно созерцать столь богодухновенные картины.

Но вот как раз сегодня Егор не был расположен предаваться однообразному созерцанию покрытосеменных и внимать надсадной трескотне насекомых. Доконало его дикое переутомление предвыборной гонки.

- Крепче за шофёрку держись, баран!.. - чертыхнулся Егор, чтобы невзначай не закимарить за рулем, ибо вспомнил, что в отечественной автоклассике функцию шести подушек безопасности выполняет единственная иконка на лобовом стекле. А её-то у Егора как раз и не было. И тут...

Тут что-то случилось. С окружающим ли миром, с самим ли Егором Егоровичем, - не понять. Только как будто безо всякого щелчка кто-то выключил всюду свет.

Мир, подобно ящику Пандоры наполненный порывами ветра, запахами и звуками, ожесточённо рвущимися в окна автомобиля, превратился в чёрно-белое кино. И одновременно очень далеко, у самого горизонта, возникла из небытия маленькая чёрная точка и начала медленно приближаться. За десяток томительных секунд точка разрослась в жирную кляксу, назойливую беспокойную плевокрылку, и наконец, - в несущийся по встречной полосе большой чёрный мерседес, на правом кресле которого, рядом с водителем, развалился, ковыряя в пасти золотой зубочисткой, чёрт.

Самым странным было то, что Егор не только не отреагировал на потенциальную опасность, но, напротив, выказал по отношению к ней полнейшее безразличие. Словно утратив способность воспринимать реальность, он, как муха в кисель, стал погружаться в вязкое и безвольное бесчувствие. С этого момента всякая реальность для него навсегда закончилась, и время остановилось.

Егор Егорович уже перед самым раскалённым радиатором мерса попытался привычно матюкнуться, но у него из этого ничего не вышло. Тогда он решил действовать единственно силой мысли:

- До смертинки три пердинки... Вляпался, как хер в рукомойник!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЛЕЗГИНКА ДЛЯ
МАНДАРИНОВОГО
НОСОРОГА

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ

НА ТОМ СВЕТЕ - В ЛАЗАРЕТЕ

На проскениум слетает Демон Смерти, огромный, в развевающихся чёрных одеждах, с карминно-красными губами и чёрным мечом. Он подхватывает Егора Егоровича, и, укрыв полой чёрного плаща, исчезает с ним в неизвестном направлении.

Хор:

Умер Егор Егорович.

И как только Егор Егорович умер, вызвали его на Страшный Суд.

Странное, скажу я вам, это было зрелище. Странное и удивительное. Много чего повидал на своем веку Егор Егорович, но такого не видел, но такое и в страшном сне ему никогда бы не привиделось. Невероятная картина предстала пред мысленным взором его.

Что же увидал он? Какую-нибудь ерунду и нелепицу? Или то, что лишь при первом рассмотрении смахивает на ерунду, а на самом деле является банальной зрительной галлюцинацией? И где всё это происходило - на том или на этом свете?

Несть ответа...

Однако ни на секунду не смею задерживать ваше драгоценное внимание, - в конце концов, это вам самим решать; но только, как подсказывает мне память, обстоятельства складывались следующим образом.

Едва успел наш Егор Егорович испустить дух и скапутиться, как попал в весьма тесное и душноватое помещение, куда, одновременно с ним, уже набилось порядочно народу...

"Ну и мировецки!" - скажете вы. - "А на что же этот мыслящий тростник, принесённый в жертву Молоху, грешным делом, ещё рассчитывал? Поднял хвост - да пошёл на погост".

Да ни на что он, естественно, не рассчитывал и рассчитывать не мог, потому что, когда подкрался карачун, слишком растерялся. А придя в себя, был поражён просто совершенно невозможным обстоятельством. Оказалось, что все без исключения лица мужского пола, заточённые вместе с ним, тоже были Егорами Егоровичами. То есть, в буквальном смысле слова Егорами Егоровичами, хотя и на разных, так сказать, стадиях развития, начиная с юного и даже младенческого. И все эти до боли знакомые Егоры Егоровичи сидели себе спокойнёхонько, как в каком-нибудь кинотеатре "Новый Иерусалим", на мягких стульчиках в зале с высокими потолками, и терпеливо дожидались начала судебного заседания.

Тех, что помладше, взрослым Егорам Егоровичам приходилось всячески развлекать, забавлять и ублажать, сюсюкаться с ними, усадив к себе на коленки; а двух самых маленьких - туго спеленатых крикливых младенцев, - даже убаюкивать на руках.

- Ну и ситуация, - воскликнул Егор Егорович, - куда ни плюнь - везде родные лица! Умирать - не в помирушки играть...

С какой-то точки зрения, всё происходящее выглядело даже комично. Однако нашему Егору, которого всего пару минут назад хватила кондрашка, подобное положение дел показалось столь абсурдным и так сильно подействовало на его психику, что от мысли о возможном сумасшествии его спасла только ещё более сильная мысль о том, что он мёртв.

Сообразив это, Егор Егорович сумел взять себя в руки и принялся терпеливо ожидать неизбежной развязки.

Это, однако, оказалось не таким уж простым делом. По всей видимости, в заоблачных сферах цену драгоценному времени совершенно не знали, ибо томительное ожидание растянулось на неопределённо-долгий промежуток этого самого времени. Егор Егорович успел вдоволь поглазеть по сторонам.

Надышали и хулигански накурили в комнате до такой степени, что иных сморил тяжкий сон. Те же, кто продолжал бодрствовать, принялись в довольно невежливой форме переругиваться между собой. Из обрывков бурных тирад Егор смог кое-что намотать на ус. В итоге у него сложилось впечатление, что каким-то непонятным образом он успел насолить всем присутствующим, и что все присутствующие имеют на него зуб. Кроме того, он смог выяснить, что каждый из пёстрой компании, протирающей в зале брюки и коротенькие шорты, подобно самому Егору тоже когда-то умер. И только вследствие благоприятного расположения светил и заботы ангелов-хранителей (которых у Егоров оказалось целых два!) каждого из них в своё время вновь возвратили к жизни, дабы и жизнь нашего, самого взрослого Егора Егоровича могла продолжиться. Дабы не сгинул он бесследно, но успел совершить в своей жизни возвышенный и благородный поступок, - не ной его косточка во сырой земле!

Однако вместо того, чтобы стремиться душой к чему-нибудь прекрасному и возвышенному, Егор влачил совершенно жалкое существование. И докатился до того, что выпустил из банки Анубиса - инфернальную субстанцию четвертой степени мизерабельности!

Егора неприятно поразил тот факт, что все его двойники собрались с единственной целью - выступить на процессе. Причём отнюдь не защитниками или свидетелями, как логичнее было бы предположить, а страстными обличителями. (Вот уж от кого не ожидал он услышать в свой адрес дурного слова, так это от самого себя!)

- Каин, где брат твой Авель? - издевательски кричали ему из зала.

- С хохотом презрения сжигаю вашу фотографическую карточку!

- Дураков в алтаре бьют!

- На словах ты Лев Толстой, а на деле - хрен простой!

- А Шуйскому не должно доверять...

- Сугубой лжи - сугубое возмездье!

И так далее. Даже нет желания повторять эти гадости.

- Сами вы такие, - не выдержал, наконец, Егор Егорович, - горгоны змеекудрые! Обезьяны, рядящиеся в пурпур, и ослы, щеголяющие в львиной шкуре!

Соперники были посрамлены. Многие почувствовали себя неуютно. Откуда-то донеслись жиденькие аплодисменты.

- А жопе слова не давали!.. - прозвучал с галёрки чей-то запоздалый возглас, сделанный задорным петушиным дискантом, но тут же и затих, не встретив одобрения и поддержки.

Но более всего Егора травмировало то невозможное обстоятельство, что он, как особо опасный рецидивист, помещался внутри металлической клетки.

- Жить гадко, и помереть - не сладко! - в отчаянии воскликнул Егор.

Здесь автору необходимо опять отвлечься и добавить, что и судьи в черных мантиях, которые, наконец, удостоили своим присутствием благородное собрание, тоже оказались Егорами Егоровичами. И тоже выражались в адрес обвиняемого весьма нелицеприятно. А из толпы разношёрстной публики, помещающейся в зале, всё чаще и чаще звучали возмущённые и насмешливые выкрики. Председательствующий с сердитым видом колотил по столу деревянным молоточком, чтобы навести элементарный порядок.

Минута шла за минутой, час за часом.

Мало-помалу неразбериха и сумятица в зале превысили все мыслимые пределы. И тогда прозвучал удар гонга.

Стремительно воцарилась тишина. Каждый поспешил занять пологающееся ему место. А в дверном проеме прямо из воздуха материализовались два существа ангельского чина с приветливыми улыбками на бледных и симпатичных мордашках. Одного из них, как мы уже знаем, звали Мункар, другого Накир. Помимо адвокатской хламиды каждый из них был облачён в шёлковую мантию и короткий парик с буклями.

Ангелы-хранители отрекомендовались защитниками гражданина Пушкова, чем моментально снискали с его стороны полнейшее к себе расположение. Первым делом они убедили судейских в абсолютной неправомочности подвергать своего подзащитного унижению и произволу, заставляя находиться в звериной клетке. Под неодобрительный гул и улюлюканье двери узилища были распахнуты, и Егор Егорович поместился на жёстком деревянном табурете непосредственно перед судейскими.

Засим начался процесс.

Один за другим поднимались на трибуну представители стороны обвинения, и каждый излагал во всеуслышание душещипательную историю собственной смерти. Впрочем, трибуна - это сильно сказано. И судьи, и секретари, и адвокаты, и докладчики - все размещались за обыкновенным деревянным столом, покрытым лоскутом красного кумача, пёстрым от табачных крошек и чернильных пятен. Вглядевшись повнимательней, Егор заметил в углу этого полотнища вышитые золотой канителью серп и молот. А на стенке, у которой восседал президиум, обнаружился портрет юного Володи Ульянова. Тем сильнее озадачила Егора шеренга детских ночных горшков, выстроившихся под батареей парового отопления.

Тщательно проанализировав сложную гамму запахов, витающих в атмосфере, Егор Егорович заподозрил, что помещение, скорее всего, принадлежит дошкольному учреждению: детскому садику или яслям - вот откуда этот ненавистный дух влажных пеленок, вымытых карболкой полов, и молочной кухни, где с утра до вечера пузырятся и клокочут в алюминиевых кастрюльках подгоревшая манная кашка и молочный супчик с отвратительной сбежавшей пенкой.

Ну, так вот. Каждый рассказывал историю своей смерти.

Это было (как и любое историческое повествование) ничуть не поучительно, зато эпически прекрасно. Егор и сам помнил несколько таких ситуаций, когда, с огромной долей вероятности, мог он запросто свернуться, загнуться, врезать дуба и загреметь на тот свет. Когда жизнь его в буквальном смысле висела на тоненьком волоске.

"Как, однако, всё в нашей судьбе относительно и непредсказуемо! - принялся рассуждать Егор Егорович. - Я вообще начинаю думать, что жизнь и смерть всегда, каждое мгновение, идут рядом - если и не рука об руку, то плечо к плечу - и каждое мгновение решают между собой вопрос о том, кто должен уступить дорогу. Беспечность - смертный грех. Он разрушителен не только для тебя, но и для всего мира. Да-да, именно так. Я уже как-то пытался размышлять на эту тему, когда ещё работал в морге..."

Покуда Егор так мудрствовал, подошло время зачитать обвинительный приговор.

В общем и целом, на гражданина Пушкова возлагалась вина за бесцельно и бессмысленно прожитые годы, в итоге каждого из которых ему всякий раз авансом вновь была дарована его жизнь. Теперь же вся милость провидения аннулировалась задним числом, и единственно вследствие того прискорбного обстоятельства, что не выполнил он своего земного предназначения.

Корифей:

И всё ничего, - ибо и по сей день большинство из нас предназначения этого не выполняет, и даже в ус не дует. И всё ничего, - да не проявил Егор должной бдительности и выучки, и выпустил из банки хитрого чёрта по имени Анубис. И пошёл тот разгуливать по белу свету и делать свое чёрное дело: смущать души человеческие да морочить людям головы дьявольскими соблазнами и наваждениями. И великая от этого беда приключиться может буквально в масштабах всего прогрессивного человечества.

И была найдена в Книге Судеб соответствующая кара.

Но, как оказалось, вовсе не справедливость приговора и неизбежность наказания беспокоили всех находившихся в зале суда. Более всего каждого из Егоров Егоровичей, а тем паче его Ангелов-хранителей беспокоили вопросы: как найти выход из создавшегося положения, как спасти душу Егора и обезвредить Анубиса.

Егора Егоровича, невольно предуготовлявшегося уже к самому плачевному исходу, столь тронула эта неподдельная забота о нём - ничтожном и бесполезном, в сущности, человеке, что, когда Мункар, обратив к нему обрамлённое париком кукольное личико и по-ленински выставляя ладошку, воскликнул: "Вы, милостивый госудаг'ь, совегшаете тягчайшую истог'ическую ошибку!..", - Егор ощутил влажную горячую волну, прихлынувшую к груди и подступившую к горлу. И неудержимо разрыдался.

- Смирил!.. Смирил гордыню!.. - пробежал тогда шепоток по всему залу. Но шепоток совсем другого рода - не злобный и ехидный, а напротив, весьма деликатный и радостный.

- Клёво!..

- Ништяк!..

- Улёт!..

- Вгустую!..

- О, блистающий, светлый Эфир!..

- Варнацкое слово на варнацкую честь!

Проплакавшись, Егор выплеснул из души своей все обиды, накопившиеся в ней за всю жизнь. Остальные Егоры Егоровичи и Егоры, обступив его со всех сторон, совали ему какие-то успокоительные капли, дружески похлопывали по плечу, заглядывали в глаза и пытались подбодрить.

- О, горе мне! В друзьях я ошибался! - лепетал Егор Егорович, промокая платочком покрытый испариной лоб.

- Приговор, приговор! - раздались вдруг тревожные возгласы откуда-то с периферии.

От ушей и до лодыжек Егор облился жарким потом.

В руках судейских в ту же минуту появился огромный конверт, запечатанный семью сургучными печатями. (Менделеевская замазка, - механически отметил Егор.) Печати с треском взломали и конверт вскрыли. Приговор был немедленно зачитан тем из Егоров Егоровичей, который исполнял роль судьи. Из его слов, произнесенных самым высокопарным и многозначительным тоном, следовало, что, с учётом всех вышеизложенных обстоятельств, Егор Егорович приговорён к суровому, но вполне заслуженному наказанию - условно-досрочному освобождению с конфискацией имущества.

Другими словами, его следует безотлагательно вернуть к жизни, экспроприировав, однако, всё, чем до сей поры столь бездумно и расточительно он пользовался. А также - изолировать слабого духом Егора от его собутыльников и коллег.

А как же поступить с домочадцами и коллегами?

Текст резолюции и многочисленных поправок к ней содержал следующие основополагающие параграфы:

§1. Доктора Баранова приказом главного судебно-медицинского эксперта Ставропольского края отправить в пожизненную ссылку в город Зеленокумск вместе с Элеонорой в качестве сестры милосердия и жены декабриста. А чтобы он не допился до белочки, усадить за написание докторской диссертации на тему "Роль русского мата в воздушных сражениях второй мировой войны".

§2. Юлия Дмитриевича силами преданной супруги Аллочки закодировать по методике врача-нарколога Довженко и лишив тем самым сомнительных радостей жизни, превратить в законченного мизантропа и неврастеника.

§3. Резолюцию завизировать любой датой периода Горбачёвско-Ельцинского правления на выбор, потому что в это время никакой жизни в России для русского человека всё равно не было.

Все уже собирались броситься бурно и продолжительно аплодировать, но тут с места подскочил молодцеватый Егор в возрасте аспиранта, и язвительнейшим образом поинтересовался:

- Всё это, несомненно, прекрасно и замечательно, но что же нам с Леночкой-то делать?

Зал замер, а на третьем ряду моментально встрепенулся и ещё один Пушков, буквально двумя или тремя годами старше:

- Да, вот вопрос: куда же нам девать Леночку? Она хорошая...

На что кто-то весьма помятый, весь в морщинках и жилочках, бесстыднейшим образом расхохотался:

- Па-думаешь, ха-арошая... Старого леса кочерга!

Тут же в летучий диспут вписался и ещё один ёрник:

- Смиренненькая глазковыколупывательница с полувыломанными ногтями...

Зал ахнул.

- Ах, вы вот как?!.. О своей девушке?

- А недоволен, так и искал бы себе мажорную курицу...

- Да, видно, не всем чернецам в игуменах быть!

- Доступным женщинам я рад, но им не ждать больших наград...

- Вы что, кенты...

- Твои кенты в овраге лошадь доедают...

После этого с мест повскакивали уже все без исключения Егоры Егоровичи и дошло даже до рукоприкладства. И лишь когда жажда крови была утолена и страсти в горячих головах слегка поутихли, в споре вновь возобладали словесные аргументы.

- Нет, ну Леночку жалко, она-то здесь совершенно не причём. А Сонечка тем более не причём.

- Сонечку жальче всех! Безотцовщина... эх, при живом-то родителе...

- Кому ты, кеша керосинщик, тюльку косяком гонишь? Разнуздал звякало, а базар беспрайсовый!

- Точно, братва, масть не канает...

На этом месте до этого самый дисциплинированный и выдержанный из Егоров вскочил ногами на табуретку и отчаянно жестикулируя, принялся орать изо всех сил:

- Да о чём мы спорим, товарищи студенты? Жалко нам или не жалко... Как не стыдно! И это в условиях сложной международной обстановки... Империалистическое окружение... Война в Афганистане... О каком мещанском благополучии может идти речь? Есть такое слово - "надо"!

Проголосовали.

Постановили дополнительно:

§4. Возвращение Егора Егоровича Пушкова домой и его перемирие с Леночкой считать недействительными и аннулировать. Развод оформить нотариально. Егора Егоровича лишить прописки в доме по улице Сиреневой. Для пущего правдоподобия задним числом добавить в легенду агента Пинцетика-Погибальцева парочку семейных скандалов с криками на всю улицу и взаимным рукоприкладством с лёгкими телесными повреждениями без членовредительства.

§5. Бизнесмена Пушкова довести до финансового краха методом специально организованного в стране дефолта с ваучеризацией.

И опять нашлись в тихом омуте ворчуны недовольные.

- Где же мы для ваших грязных дел Чубайсов с Гайдарами отыщем? У нас в стране, вы знаете, такие караси не водятся...

- Пожалуйста, об этом не беспокойтесь, уважаемые господа, - успокоил всех Накир, - это не наши проблемы. Гайдар с Чубайсом проходят по другому небесному ведомству, оно само обо всём и позаботится.

- Господа, а вам не кажется, что это как-то негуманно? История нам этого не простит...

- А чертей из банок выпускать - гуманно? Раньше надо было головой думать...

Некоторые разногласия вызвал вопрос - на какую группу инвалидности после автомобильной аварии должен претендовать Егор - на первую или вторую. Но и тут умудрились принять соломоново решение, оформив Егору вторую группу с правом трудоустройства.

- Но только не по профессии!

- А вдруг он осмелится и дерзнёт?

- Всё это, товарищи, как говорит Иродиада Фёдоровна, бинарный характер высказываний индивидуума утратившего социальную активность!

- Вечно он такое скажет, что я не втыкаюсь... Любит кадыком постучать! Ты-то сам вшарахиваешься в тему?

- Как, говорите?

- Бабушка, говорю, надвое сказала!..

- Верно, всегда играй честно, если у тебя на руках пять тузов!

Проголосовали.

Приняли единогласно.

Правда, с существенной оговоркой. Всех своих отторгнутых благ Егор Егорович лишался не насовсем, а лишь до тех пор, пока он:

1). Не найдет Анубиса и вновь не заключит его в банку для макропрепаратов в патологоанатомическом музее города Березники Пермского края.

2). Не постигнет истинного смысла жизни.

Под убористым текстом резолюции сама собою появилась размашистая подпись красными чернилами: и. о. Саваофа.

- Кто же пойдёт против - да проклянётся такой в сем веке и в будущем!

- Да, да! А чтобы он не забыл...

- Чтобы не отказался от своих обязательств...

- А для этого - пускай каждую ночь снится ему какая-нибудь из его смертей...

- Из ночи в ночь... Из ночи в ночь...

- Пускай он помучается...

- Совершенно верно, пусть хорошенько помучается...

- Пускай он лишится покоя даже ночью, а иначе - где гарантия?..

- И собака помнит, кто бьёт, кто кормит...

- Да, коллеги, душа обязана болеть - это её здоровое состояние!

- Правильно, совершенно верно, конгениально!.. Да будет так!..

Зал потонул в грохоте аплодисментов. Кто-то неизвестно откуда притащил роскошный букет белых японских хризантем и, как имениннику, вручил Егору.

- Дай, брат, вдохнуть честный запах твоей сермяги!.. - слышались радостные восклицания.

- Капельницу, капельницу несут! - перебивали их подпрыгивающие от восторга голоса.

В комнату, действительно, вошли Мункар и Накир, оба в акушерских халатах, рукава которых были закатаны выше локтя. В руках у одного находилась спринцовка, у другого - штатив с флаконом жидкости, весьма напоминающей крахмальный клейстер, и система для переливания крови.

Пошлёпав пухлой ладошкой по локтевому сгибу Егора, Накир весьма грубовато и неуклюже, при этом совершенно безболезненно вонзил толстенную иглу в вену. Мункар в то же мгновение прыснул чем-то остро пахнущим в лицо Егора Егоровича.

В глазах у Егора вспыхнул тоннель, состоящий из ярких разноцветных обручей. На узком противоположном конце этой метростроевской трубы Егор увидел самого себя, возлежащего на операционном столе с маской наркозного аппарата на лице. Вокруг стола, расторопные как гекатонхейры - сторукие великаны греческой мифологии - суетились личности в белых халатах: ставили подключичный катетер, устанавливали переносной рентгеновский аппарат, прикладывали к груди пластины дефибриллятора...

- Разряд!..

- Еще разряд!..

- Сердцебиение восстановилось!...

Егор мучительно медленно приближался к самому себе на противоположном конце тоннеля.

- Пульс 70, слабого наполнения, артериальное давление 105 на 65...

- Вот вам, Пал Палыч, свежий анекдот про патологоанатома и гинеколога. Вышли оба из больницы после рабочего дня. Патанатом и говорит: какая прелесть, всюду только живые...

Бесконечный тоннель закончился.

Егор Егорович перестал видеть себя со стороны и почувствовал, что стремительно куда-то проваливается. На него обрушилась боль.

- Э-эй, - раздался неизвестно откуда мелодичный голос Накира.

Подобно жене библейского Лота, превозмогая окаменелось членов, Егор Егорович нашёл в себе силы обернуться и увидел вдалеке его широкую ухмыляющуюся рожу.

- Бог приглядывает за тобой!.. Сделай, чтобы ему было интересно.

ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ДЖАРЫКА

Профессор Зудов возбужденно ёрзал поджарым мускулистым задом по скользкому кожаному сиденью профессорского кресла, периодически даже слегка в нём подпрыгивая, как в седле чистокровного аргамака. По причине резкого скачка амплитуды умственного напряжения, в густой черной шевелюре профессора потрескивали электрические разряды, вспыхивали голубоватые искры. Бриллиантовая заколка на галстуке преломляла потоки дневного света и с удесятерённой силой отбрасывала их на стены и окружающие предметы, подобно мифическому гиперболоиду инженера Гарина.

Профессору хотелось сию секунду соскочить с кресла, подбежать к огромному окну, одним толчком распахнуть его, а потом набрать полную грудь воздуха и крикнуть на весь мир, что отныне полновластным хозяином этого мира становится он - Ашдауд Базарович Зудов. Что не далее как сегодня утром он совершил грандиозное и невероятное по своей простоте открытие, которое сделает его ни больше, ни меньше как наместником аллаха на грешной Земле. Ашдауда Базаровича так и распирало заявить об этом во всеуслышание.

Но в силу того, что Ашдауд был джарыком - то есть человеком хитрым, коварным и непредсказуемым, делать он ничего такого не стал, а вызвал по внутренней связи секретаря-референта Наташу и распорядился заказать в "Пицце-хат" две большие пиццы и подать через двадцать минут в кунацкую. После чего связался с кунацкой и приказал готовить сауну. А затем, уже по мобильному телефону, позвонил двум девушкам, имён которых не помнил, и пригласил приехать через полчаса. Необходимо было достойно завершить столь славно начавшийся день!

Еще Ашдауд хотел позвонить своему лучшему другу капитану ФСБ Эльбрусу, чтобы поделиться с ним огромной чистой радостью и наполеоновскими планами, но так как был он хитрым как иблис и таким же недоверчивым и подозрительным, то решил, что лучше Эльбрусу будет узнать всё в свое время.

"Отсоси меня сбоку, сопля чекистская", - подумал Ашдауд. - "Перетопчешься!"

После этого игриво подмигнул длинноногой, длинношеей и длинноволосой секретарше, перекисью водорода превращённой в стопроцентную блондинку, притянул её за осиную талию, усадил к себе на колени и, плотоядно урча и причмокивая, принялся щипать и лапать.

Вышколенная Наташа кокетливо повизгивала и закатывала глазки, одновременно прикидывая в уме, в какой момент лучше пожаловаться профессору на свои дырявые колготки.

- Ну чё ты менжуешься, как целка после пятого аборта... - скороговоркой бормотал Зудов в перерывах между "язвительными лобзаниями". - Будет, будет тебе именная стипендия... Даже целых две... Прямо сейчас устроим сессию и на этом столе поставим тебе десять баллов...

- Ах, профессор, - отвечала ему дважды стипендиатка. - Вы так самоуверены во мне? Если бы вы знали, как противоположный пол любит остроумных!

Однако уже спустя несколько мгновений Зудов отшвырнул Наташу в сторону, точно надоевшую игрушку, раздражённым гортанным голосом велел ей убираться и проваливать ("Иди крыжить сводки, сиповка пыльная!"), а сам схватил клавиатуру "Пентиума" и принялся торопливо щёлкать по ней узловатыми пальцами.

- Фак ю бич! Карась глистоватый... - деловито ругнулась, поправляя нижнее бельё, Наташа и невозмутимо отправилась домой.

"Тэ-экс... Тэ-экс..." - бормотал Ашдауд, набирая озаривший воспаленное воображение текст. - "Меморандум... Общественного фонда нечеловеческих изменений... Основатель фонда... Первый академик высокогорного аула... Почетный профессор Гренландии и Лапландии... первый... самый первый ... суперкрутой..." Между делом он набирал в жменю с огромного, испещренного витиеватым восточным орнаментом подноса фундук, хурму, курагу, ядрышки сладких лесных орешков и торопливо отправлял в рот.

Внезапно непоседливая как блоха мысль Ашдауда сама собой перескочила на другую тему, и он, подобно Геркулесу на распутье, замер в сосредоточенной задумчивости. Между его кустистыми чёрными бровями залегла высокохудожественная морщинка в форме скрипичного ключа.

Схватив со стола шариковую ручку, исполненную в виде гусиного пера, Ашдауд принялся испещрять лист бумаги неряшливым размашистым почерком.

"...Сломать? Поймать? Доконать? Уе..ать?"

Проклятущая рифма не шла на ум. Ашдауд поморщился, а потом усмехнулся, подумав про себя: "Ну и насрать..."

Он самодовольно возвёл глаза к потолку, пытаясь осмыслить только что родившиеся гениальные стихотворные строки, после чего отшвырнул в сторону гусиное перо, судорожно выхватил из хрустального стаканчика стоящего перед ним на столе перьевой "Паркер" и принялся испещрять уже другой бумажный лист совершенно другим, убористым каллиграфическим почерком.

"...Основной задачей общественного фонда "Россинант" является... целевая знаковость... комплиментарность... вопреки глобальным тенденциям времени..."

Ашдауд погрузился в сладостные думы.

Он представлял себя джигитом на белом арабском скакуне, Аполлоном на проворном белокрылом Пегасе, благородным доном Алонсо Кихада из Ламанчи. Поэтому и общественный фонд, который он решил учредить, ему захотелось назвать именем одного из самых известных жеребцов в истории человечества - Россинанта.

Вне всякого сомнения, в Ашдауде Базаровиче погиб великий драматический артист. Возможно, что в нём погибли также большой музыкант, талантливый художник и незаурядный поэт. Но самой большой потерей была бесследно сгинувшая в Ашдауде Базаровиче светлая сущность подвижника и благодетеля человечества. Ибо уже с младых ногтей Ашдауд Базарович подчинил свою жизнь суровым законам наживы, добычи привилегий и дивидендов. Таким образом, к сорока пяти годам щедро одаренная Всевышним личность академика стала напоминать братскую могилу нереализованных замыслов, намерений и чистых душевных порывов.

И, тем не менее, начиная с сегодняшнего утра, академик стал пророчески отчетливо прозревать перспективу. Перспектива лежала перед ним как наливное яблоко на блюдечке с золотой каемочкой. Со скучными учебными программами учрежденного семь лет назад института было покончено, про вечную тесноту в узких коридорах вуза, острую нехватку средств на зарплату профессорско-преподавательского состава можно было забыть.

Итак, "...наградами общественного фонда "Россинант" являются присуждаемые решением правления: почётный диплом "Широкой души человек", почётный диплом "Человек большой души..." и сверхпочётный диплом "Огромной души человечище", вручаемые номинанту одновременно с протезом, замещающим недостающую до соответствующей степени общественного признания часть души. Либо, в случае полного отсутствия последней, её муляж в натуральную величину:

а) из искусственного серебра с чернью;

б) из искусственного червоного золота;

с) из искусственной платины с фианитами и бурмитским жемчугом.

Символы общественного признания являются безвозмездным даром общественного фонда. Но, будучи изготовлены руками лучших мастеров народных художественных промыслов, данные протезы и муляжи приравниваются к произведениям искусства, поэтому их вручение номинантам требует материального возмещения в валюте... "согласно действующего прейскуранта".

"Ах, лёгкость необыкновенная в мыслях!.." - рассмеявшись серебряным колокольчиком, воскликнул Ашдауд. - " А что говорят за моей стройной спиной, я вовсе не желаю этого знать, - я и без того о себе достаточно высокого мнения... Тем более что при хорошем кнуте пряники никакие не нужны. Но об этом никто не должен знать, кроме меня..."

Ашдауд не без труда оторвал мечтательный взгляд от потолка, и, восторженно ахнув, покрылся зябкими мурашками. Теперь-то он купит их всех с потрохами... Он будет клеить им лейблики, ромбики и лычки, и за каждый малый гран тщеславия, нарциссического самолюбования и неудовлетворенного самолюбия он выколотит из этих цуккерманов столько, сколько заблагорассудится ему, Ашдауду... Да что там! Эти ластоклювы сами прибегут к нему со своими денежками, будут толкаться в очереди у дверей его кабинета, дышать друг другу в затылок и работать в рукопротяжной...

Корифей:

"Дайте мне табурет, и я придумаю для него награду!" - Ашдауд вновь самодовольно усмехнулся, занося только что родившийся афоризм в электронную записную книжку. - "Надо будет использовать при первом же публичном выступлении..."

В то же самое мгновенье настроение у Ашдауда резко развернулось ровно на 180 градусов. Так бывало всегда, когда он некстати вспоминал о своей супруге, о её незримом присутствии в этих стенах, о её непомерных претензиях на проценты от его капитала и даже (смешно сказать) его мужского достоинства.

Супруга его, Хайдарабад Харизмовна Зудова, по происхождению была горгулья (небольшой полуразумный демон - Прим. автора), но претендовала в институте на должность первого визиря при дворе эмира Бухарского. Она держала в страхе и повиновении весь двор, всю многочисленную челядь, которую её артистичный и великодушный супруг именовал штатом сотрудников, для которых он придумывал пышные названия должностей, с которыми заключал многостраничные трудовые соглашения с юридически заковыристыми пунктами и подпунктами.

Плевать и чихать хотела Хайдарабад Харизмовна на эти контракты и подпункты! Она орала на подчинённых так, что те в судорогах валились в обморок. Она увольняла за пятиминутное опоздание на работу, за недостаточно вежливое приветствие при встрече, за взгляд исподлобья или громкий смех за спиной. "Хорошая секретарша принимает факс на слух", - к месту и не к месту любила повторять Хайдарабад Харизмовна. Потому и считалась она серым кардиналом этого монастыря духа, которому её супругом-романтиком было придумано столь мудрёное имя - Квазиакадемический институт эмоционально-опосредованных пертурбаций. Если сложить начальные буквы вместе, получалась забавная аббревиатура, которою в городе знал даже ребенок - КИЭП! Потому что этими буквами были испещрены доски объявлений, дверцы маршрутных такси, первые колонки новостей в городских газетах, и прочие островки вопиющего и повсеместного моветона, отданные на откуп рекламе.

Корифей:

Как злой дух тундры, вызванный камланьем шамана, в кабинет и впрямь неслышными шагами вошла грузная Хайдарабад и села напротив Ашдауда, пристально уставившись на него недобрым взглядом.

- За что Наташке столько денег платишь? Где это слыхано, чтобы какие-то секретарши, какие-то заочницы такие деньги получали? Скоро о тебе не только по всему малокарачаевскому району слух пройдёт, скоро о тебе в Кремлёвском дворце скажут: Ашдауд совсем из ума выжил, Ашдауд совсем плохой стал, своим девкам, своему гарему всё своё состояние готов отдать, в ноги швырнуть, своих родных, своих детей по миру пустить... Я этой обербляди половину волос повыдёргивала, скоро вторую половину повыдергаю...

Говорила всё это горгулья совершенно спокойно, но очень веско, убедительно и совершенно непререкаемо. Ашдауд, при всех своих бесчисленных званиях и регалиях, никогда не находил достаточной силы ей противоречить и вступать с супругой в полемику.

- Кстати, о, визирь души моей... - Хайдарабад грациозно качнула необъятными бёдрами и губы её, словно две кровожадные пиявки, хищно изогнулись, - как поживает твой карликовый кузнечик?

Рука красавца Зудова, потянувшаяся было к подносу с орешками, безвольно обмякла. Лицо опало и осунулось. Блеск в глазах угас. Ашдауд ощутил резкое биение пульса в висках и неприятную тяжесть под ложечкой. Его стройная фигура словно сгорбилась, сплющилась и сжалась в комок, как безжалостно скомканный лист дорогой гербовой бумаги. Ашдауд обречённо поник головой и приготовился к самому худшему.

Что за гамлетизм... Уж лучше бы у него разболелись все зубы!

ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ

ЭВАНДР, УДРУЧЁННЫЙ ГОДАМИ

Воскресное утро зарделось в лучах золотистой Авроры. Стихли Зефиры, присмирели Эолы, и зыби утишились в море безбурном. Наглый блохастый кот неловко шлепнулся на землю, сорвавшись с края переполненного мусорного контейнера, взревел утробным басом и исчез в неизвестном направлении. А из-за угла контейнера показалась громадная ступня в растоптанном армейском ботинке сорок шестого размера с полуистлевшими обмотками, вслед за ней - широчайшее галифе, декорированное красными революционными лампасами. И, наконец, перед насторожившимся Егором Егоровичем выросло жизнерадостное огородное пугало, каким его рисуют на иллюстрациях к детским книжкам...

При ближайшем рассмотрении пугало обрело облик сумасшедшего мельника из оперы Даргомыжского "Русалка". Седая запущенная шевелюра старика топорщилась в высокохудожественном беспорядке. Мощные кисти рук, как клешни гигантского краба, воинственно торчали из кургузых рукавов пиджака. Грозовые глаза, с тревогой и беспокойством вглядывающиеся в Егора Егоровича из-под мохнатых бровей, внезапно опознав его, вернули спокойный васильковый оттенок. Брови дрогнули и радостно поползли вверх. И всё лицо, наиболее выразительной деталью которого являлся массивный ноздреватый нос, похожий на подгнивающий баклажан, осклабилось радостной улыбкой. Невзначай обнажив при этом то, что поэт Бродский со свойственной ему образностью обозвал "развалинами Парфенона".

- Ах, Добрый день, коллега!!.. Чем обязан счастью... столь раннему визиту?.. Пардон, не изволите ли подвинуться?..

Вот это реприманд!

Егор Егорович едва отскочил в сторону, а его визави профессионально отточенным движением выхватил из пучка пожухлой прошлогодней травы пустую пивную бутылку, и живёхонько поместил её в дырявую авоську, которую до этого стыдливо придерживал за спиной.

Не без труда и с немалой долей изумления опознал Егор Егорович в этой гротескной личности бывшего своего коллегу Артаксеркса Мнацакановича по кличке Доктор Цигель - патологоанатома с громадным стажем и баснословными заслугами.

Древний, как ветхозаветный Иаред, Доктор Цигель некогда пользовался большой популярностью как в тесных околонаучных кулуарах, так и в самых широких близкомедицинских кругах. Это был, несомненно, он, потому что другого такого природа-мать при всей своей изощренной фантазийности ещё не придумала.

История, избравшая своим главным героем Артаксеркса Мнацакановича, началась очень и очень давно.

Проживал в некие баснословные времена в Северной Пальмире молодой подающий надежды ученый-патологоанатом. Мечтая с головой погрузиться "в пучину тёмную науки", работал он рядом со светилами такой величины, что их имена даже спустя множество лет произносил он таинственным шепотом, от избытка эмоций вытягиваясь на цыпочках и взволнованно трепеща. Либо, напротив, декламировал эти имена могучим оперным баритоном, возвышающимся до фальцета и фистулы.

Было ли вправду столь велико нравственное влияние этих титанов мысли, или просто сказалась сила их психологического воздействия на нашего персонажа, - но два года, проведенные с корифеями в стенах одного исследовательского института, не стали для доктора чем-то вроде богатого приданного на всю последующую жизнь, но зато сделали его, едва различимого в ярких отблесках чужой славы, нелепой и комической фигурой самолюбования.

Итак, что же в итоге обоняем мы в развитии красот вожделеннейшего периода? - незамедлительно вопросит на знаменательном месте сем безлестный читатель. - И каков намечается огнезарный финал?

Да, ни одно из намерений не осуществилось, и никакое из долженствовавших восторжествовать ожиданий не восторжествовало. Ибо сказано: человек полагает, а Бог располагает. Спустя ровно два года, вследствие пагубного влияния климата на побережье Финского залива, у молодого учёного открылась скоротечная чахотка, побудившая его в одночасье бросить и кафедру, и светил, и даже диссертацию, - и в спешном порядке передислоцироваться в курортный город Кисловодск.

С этой поры характер нашего героя начал портиться прямо на глазах. Восстенаем же о случившемся! Тридцать три года - и ничего не сделано для бессмертия!

Отныне главной целью для Артаксеркса Мнацакановича сделалась непрестанная демонстрация своих экстраординарных сверхспособностей - дабы никто не посмел усомниться в его исключительной незаурядности.

Парадокс в том, что, возжаждав публичной славы и общественного признания, Артаксеркс Мнацаканович всё больше и больше становился отшельником и мизантропом. Одним из его пунктиков сделалась паническая боязнь заразы. Обыкновенную телефонную трубочку во время разговора приходилось ему удерживать двумя пальцами в метре от своего брезгливо исказившегося лица. Вследствие этого при разговоре он был вынужден истошным голосом орать, а также всё на свете путать, перевирать и переспрашивать по десяти раз кряду.

Упоминали современники и другие пикантные подробности. Так, места общего пользования ученик питерских корифеев с некоторых пор стал попросту игнорировать. Зарёкшись посещать сии рассадники дурных болезней и противоестественных наклонностей, он отныне, уединившись в рабочем кабинете, с гривуазной улыбкой клинического идиота мочился в раковину умывальника. И надо было видеть, как, регулируя силу и направление мощной зловонной струи, доктор извивается в судорогах , по-собачьи задирая ногу!

А непредвзято наблюдать за подобными интеллектуальными триумфами имел возможность любой желающий. Понеже доктор нимало не заботился закрывать за собой дверь, чем повергал в шок молоденьких лаборанток.

"Старость - не радость, маразм - не оргазм", - констатировала происходящее Иродиада Фёдоровна. - "Налицо антитезисные свойства умственно-неполноценных субъектов в контексте выполнения государственных нормативных актов. Дуракам закон не писан!"

И, пожав плечами, отправлялась писать требование на выдачу дезинфицирующих средств.

Но и этого мало. При всём внутреннем превосходстве над окружающими, внешне доктор являл собой самое жалкое зрелище. Неглаженные брюки его вздувались на коленях болотными пузырями, а причинное место вечно щерилось беззубой пастью ширинки.

В общем, приблаживал Артаксеркс. Вошли эти дурацкие шутки юмора у него в колею привычки. Но главная ржака была в том, с какой трепетной заботой Артаксеркс Мнацаканович относился к своему маникюру! Ногти свои чистюля Артаксеркс холил, лелеял, и держал в полнейшей неприкосновенности. Предпочитая к ним не прикасаться, он заботливо оберегал их даже от ножниц и маникюрной пилки.

В первую очередь страдали от этого, конечно, резиновые перчатки, которые в огромных количествах рвались у него в самые ответственные моменты вскрытия. Доктор пытался решить проблему, натягивая на руки одновременно по три пары, чем приводил в ужас рачительную сестру-хозяйку. В сонме злопыхателей и критиканов даже родилась версия, будто к ногтям своим Артаксеркс Мнацаканович перестал прикасаться с того момента, когда он в последний раз пожал руки светилам отечественной патанатомии, лично забальзамировавшим тело вождя.

Засим позвольте мне продолжать.

Множество занятных и поучительных историй мог рассказать на досуге Доктор Цигель, но вот темы своих научных изысканий никому не открывал. Из-за того злые языки болтали даже, что темы, как таковой, попросту нет, да и никогда не было. А если и есть, то это какая-нибудь полнейшая ерунда, от которой извилины сами завязываются бантиком. Что-нибудь наподобие диссера господина Розенканцера "О действии прямых солнечных лучей на бараньи яйца". Из этой же симфонической оперы. Что налицо блеф и игра коррумпированного самолюбия.

А некоторое время спустя Доктор Цигель и вовсе бесследно исчез из поля зрения. Одни впоследствии с пеной у рта утверждали, что доктор сошел с ума, и теперь читает курс лекций по стратосферной аэронавигации в сыроежкином доме на Хасановской. Другие пытались всех убедить в том, что, пребывая в добром здравии и исключительных физических кондициях, он удачно переправился с грузом золотых коронок в братское государство Израиль. А вот некоторые так прямо и заявляли, что помер Артаксеркс Мнацаканович, навечно почил, отравившись смертельным трупным ядом через прокол в перчатке. Эти, последние, даже припоминали, что, кажется, были приглашены к доктору на похороны, но по ряду уважительных причин присутствовать не смогли. И вот - нате вам, пожалуйста! - является Доктор Цигель собственной персоной, "венчанный лаврами, в блестящей багрянице".

- Tempora mutantur et nos mutamur in ilis! Чрезвычайно рад нашей встрече! - шепелявя, воскликнул Доктор Цигель и коварно приблизился к Егору Егоровичу на опасное расстояние, чтобы как из пульверизатора обдать его порцией едкой слюны.

Егор Егорович собирался уже открыть рот, чтобы ответить, но Доктор Цигель не позволил, воздев руку величественным древнеримским жестом.

- Молчите, коллега, молчите! Silentio! Всё, что вы сейчас можете мне сказать, я давно знаю и сам. Всё знаю, обо всём информирован, поскольку по крупицам собирал сведения о вашей драгоценной личности, а равно и не менее ценные сведения, положенные мной в основу новейшей отрасли научного знания, получившей название анубисологии...

- Но позвольте, Артаксеркс Мнацаканович!..

Доктор Цигель, всплеснув ладошками, даже надселся от смеха. И торопливо забулдыкал:

- Ах, ради бога, не говорите ничего Доктору Цигелю (лучше поучите Фиму, с какого конца мацу кушать!), Доктор Цигель вам сейчас сам всё расскажет... Кто, по-вашему, пятый десяток лет бьется над разгадкой феномена нематериальной сущности, наименование которой - Анубис?..

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЁРТЫЙ

ПРОВЕРКА НА ВШИВОСТЬ

Заметив, как Егор Егорович ошарашен, Доктор Цигель пришел в неописуемый восторг и ещё больше оживился. Он даже избавился от авоськи с пустыми бутылками, примостив последнюю на сухую коровью лепёшку у основания мусорного контейнера. После чего протёр свои мосластые длани носовым платочком размером с половую тряпку, аккуратно скомкал его, сжамкал и отправил в нагрудный карман пиджака (добрая половина платка и после этого продолжала свешиваться снаружи, напоминая приспущенный пиратский флаг).

- Не обессудьте, коллега, что не пускаюсь в пространные разъяснения. Времени катастрофически не хватает. В двенадцать закрывается пункт приема стеклотары, а я стар уже стал, одышка замучила. С этаким грузом - и в полчаса не управиться. А над планетой нависла страшная угроза. Вы, по своей неосторожности, не имеющей оправдания преступной наивности, изволили выпустить на свет Божий рогатого четвертой степени инфернальности, феномен нематериальной сущности, чье имя - Anubis simplicissimus. (Глаголы уст его беззаконие и лесть.) И это ещё хорошо, что только Анубиса, что не Люцифера, не Ваал Зебуба, не к добру будь помянуты... Но хорошо-то может и хорошо, так ведь поймать надо! Восстановить, как говорится, status quo. Ведь он у нас наделает, понимаете ли, делов, наломает дров - дай только волю. Потом и за сотню лет не расхлебаешь. Эх, и заварили же вы кашу... Инфернальности-то у него, положим, не так много, но есть, понимаете ли, системообразующая тенденция, алгоритм этакой. Заставь дурака Богу молиться - он и себе лоб расшибет, и окружающих тому же научит. Углебоша языцы в пагуб... Это и есть схема действия Анубиса. Самую благую идею довести до абсурда, в результате чего ее гуманистическая и смысловая компоненты вычленяются, а остается только количественно-результативная, только уже с обратным, само собой разумеется, знаком...

Доктор Цигель говорил сбивчиво и темпераментно, сильнее обычного фонтанируя слюной, широко и выразительно жестикулируя. Егор из его аргументации почти ничего не усвоил, но понял единственно то, что знал и до встречи с сумасшедшим стариком: Анубиса необходимо выловить и нейтрализовать.

Но как это сделать?

- Проще пареной репы, коллега! - словно маков цвет расцвел, угадав его горькие думы, Доктор Цигель. - Ныне, когда я, гласом своим ко Господу воззвах, совершил открытие, достойное увенчать научные изыскания моей жизни, а равно и всего двадцатого века, - уста моя возглаголют премудрость, и поучение сердца моего разум. Да постыдятся и смятутся в век века, и посрамятся и погибнут!

С этими пророческими словами Доктор Цигель вновь улыбнулся ущербной и лучезарной улыбкой, заставившей Егора Егоровича вспомнить картину художника Васнецова "Утро на поле Куликовом", и запустил обе пятерни в свою бетховенскую шевелюру.

Минуты две прошли в сосредоточенном и напряжённом молчании. Склеротические жилки на лице доктора медленно наливались фиолетовой венозной кровью, а пальцы тем временем совершали короткие ощупывающие движения, напоминающие работу сапёра или кропотливый процесс настройки какого-нибудь сложного щипкового инструмента вроде арфы ил лютни.

- Есть!.. - Доктор Цигель выпростал правую руку из волос и сунул под нос опешившему Егору Егоровичу. - Fortuna - non penis, in manus - non recipem... - бормотал он что-то из кухонной латыни, бешеными глазами любовно вглядываясь в недоумевающее лицо Егора Егоровича. - Страсти ради нищих и воздыхания убогих... примите на содержание, друг мой, особь сию, в просторечии именуемую скнипой, письмариком, или вошью головной. Дар сей, в знак признания наших общих заслуг перед наукой общей патологией... Приими, сын мой, оружие и щит и востани в помощь мою! Петербургская и Ленинградская школа патологоанатомов...

Артаксеркс Мнацаканович явно расчувствовался и начинал заговариваться. Несмотря на все усилия что-либо понять, Егор Егорович сделать этого не сумел, покуда Доктор Цигель не успокоился и не попытался изъясняться по-человечески.

- Дерзайте, дерзайте, коллега и мой юный друг!.. Блажен муж, иже не идее на совет нечестивых... Совесть - тысяча свидетелей! Каждый лично должен пройти проверку на вшивость! Дело, видите ли, в том, что некая нематериальная, как я уже имел честь выразиться, сущность, именуемая Анубисом, вселяясь, подобно вирусу в человеческий организм, приводит к полному замещению души продуктами своего деления. Вместо тончайших психо-эмоциональных флюидов, свойственных гуманоиду, поражённый орган начинает репродуцировать генетические монады Анубиса. Mens agitat molem - мысль приводит в действие материю...

- И каков же этот... он... ну, в сущностном плане?

- Анубис? О!.. Он - отвратительный, ужасный, омерзительный, неприятный, неприглядный, нелепый, ужасающий, мерзкий, непристойный, непотребный, похабный, неприличный, отталкивающий, жуткий, мерзопакостный, мерзостный, чудовищный, страховидный, страхолюдный, страшный, кошмарный, противный, невзрачный, неказистый, тошнотворный, неказистый, тяжёлый, неуклюжий, гнусный, гадкий, гадостный, негожий, одиозный, паскудный, поганый, паршивый, уродливый, уродский...

- Довольно, довольно, хватит!.. - в полном расстройстве чувств замахал руками Егор Егорович и от нахлынувшей слабости рухнул причинным местом на перевёрнутое ведро, очень кстати оказавшееся рядом...

- Ах, прошу прощения!.. - ещё больше возбудился Артаксеркс и ухватил Егора за запястье, заодно как бы заодно прощупывая пульс. - Хорош из меня хозяин, нечего сказать! Аз же есьм червь, а не человек... Это у вас не голодный обморок?

Егор Егорович слабо махнул рукой, как бы с негодованием отвергая диагноз, хотя и сам не был до конца уверен в своей правоте.

- И тем не менее... Не останетесь ли отобедать со мной? По законам кавказского гостеприимства? Как сказано во Псалтири, в трудех человеческих не суть.

И Артаксеркс Мнацаканович принял воинственную позу заправского тамады, сжимающего в руках невидимый рог изобилия.

- А чем у вас по субботам потчуют? - попытался сострить Егор Егорович, который бы и дохлую кошку за милую душу проглотил. - Чем-нибудь кошерным?

- А вот и не угадали...

С улыбкой на обветренных устах Доктор Цигель стремительно к чему-то потянулся, куда-то быстро наклонился..., и вновь обратив своё доброе лицо к бывшему коллеге, в шуйце уже крепко держал парочку нешуточных шампуров. Более того, на каждый из них была насажена дюжина неизвестного происхождения сочных шматков, вызывающих самые дурные подозрения.

Уложив шампуры на пару кирпичей, между которыми предусмотрительно была насыпана кучка душистых щепок, Артаксеркс уступил Егору Егоровичу высокую честь возжечь пламя этого импровизированного жертвенника. Мучимый гамлетовским вопросом: "есть или не есть", Егор с пятой попытки запалил кусочек вялой берёзовой коры.

- "Потрох собачий мы с вами начнём на ореховом вертеле жарить!.." - потирая огромные покрасневшие на ветру ладони с когтями, как у Фредди Крюгера, с восторгом цитировал Доктор Цигель из любезных сердцу классиков.

Егор Егорович изъявил робкое желание довольствоваться чем-нибудь вегетарианским.

- Совершенно исключено! - безапелляционно отверг его предложение Артаксеркс.

- Но почему?!

- Человек на 70% состоит из воды, а ваш вегетарианский огурец - и на все 90%. Отсюда несложно вывести, что человек на 80% - это огурец. А блохи на огурцах, как известно, не водятся. Вам показана сугубо мясная диета.

- Но при чём тут блохи?! - в отчаянии воскликнул Егор Егорович, которому вот уже дважды некстати напоминали о блохах и у которого от этого голова пошла кругом.

- Ушы имут, и не слышат, ноздри имут, и не обоняют ...

И Артаксеркс, с кряхтеньем перегнувшись через край ржавого мусорного контейнера, долго шарил внутри руками, чем-то там шуршал и гремел. Когда же разогнулся, эйнштейновская шевелюра его была густо усыпана древесными стружками и увенчана гнилым капустным листом, а в руках тускло мерцала бутылочка самого настоящего пуйи-фюиссэ.

- Или лучше конячка для щелка? - любезно поинтересовался Цигель.

- О, добрые филистимские пастыри!.. - поперхнулся куском требухи Егор. - Вы что, во французском посольстве связи имеете?

- Ну, нет. Просто я уже не первый год как на рынке "Минутка" трудоустроен. И зарплату нам регулярно продукцией выдают. Это такая нынче линия у правительства. А то, что вы имеете удовольствие сейчас созерцать - моё жалованье за последние полгода. Восстенаем о случившемся!

Егор Егорович и не хотел, но от всей души расхохотался.

- Вы меня, Артаксеркс Мнацаканович, с каждой минутой всё больше изумляете. Да и в качестве сомелье вас трудно представить. Нет, вы скрываете, - вас директором рынка назначили! Очередным указом президента!

- Какой президент? Мне понятна ваша ирония, коллега, но я ничуть не обижаюсь. Аз же нищ есьм и убог. И официально числюсь на должности менеджера по экологии офиса.

- Какого, какого менеджера?..

- Когда-то в русском языке бытовало примитивное понятие "уборщик", но согласитесь, что в эпоху гласности и перестройки страна нуждается в управленцах нижнего звена. И вот, державной волей Главного статистического управления статистика была оптимизирована в одно короткое мгновение. Огромнейшее, без преувеличения сказать, достижение! И трудящемуся человеку респект, и мировому сообществу приятно. Да... А ведь прежде я тут обыкновенным бомжом вкалывал... Ну, за всё хорошее!

От требухи и контрафактного компота Егор заметно повеселел, глаза его заблестели.

- Вы рассуждаете как убелённый сединами государственный муж... А с законодательными инициативами не пробовали выступать? Они сегодня стране необходимы не меньше, чем новые кредиты...

- Не стану скрывать - в прошлом месяце я вынужден был отправить письмо президенту.

- Много страниц исписали? В родном отечестве, как известно, туева хуча проблем...

- Меня же тревожит одна, зато архиважная. Вследствие чего мне с моим природным интеллектом вполне хватило и одного предложения.

- А точнее? Процитировать можете?

Артаксеркс Мнацаканович взволнованно поднялся с яркого ящика из-под импортной сельхозпродукции и потоптался на месте, как бы припоминая.

- Виноват... Рече безумен в сердцы своем... "Господин Президент, убедительно Вас прошу: отдайте распоряжение министерствам и ведомствам изготавливать мусорные контейнеры не такими высокими, а то в них неудобно лазить людям пожилого возраста, Героям России, ветеранам войны, труда, многодетным матерям-одиночкам, инвалидам и орденоносцам".°

- И что ответил президент?

- Честное слово, обещал вынести вопрос на всенародный референдум.

- Ну что, подождём?

- Увы, подождём.

- Почему же "увы"? Радоваться надо...

- "Увы" - это просто адаптированное к моему возрасту "Ура". А чего ещё вы ждали от философски настроенного патологоанатома?

Егор Егорович улыбнулся, чиркнул спичкой и закурил. К небу потянулся ароматный дымок.

Из-за угла ближайшего лабаза неожиданно появились два могучих былинных богатыря - Илья Муромец и Добрыня Никитич - в мышиной форме бойцов ОМОНа. Богатыри робко приблизились.

- Отцы, штакетой не угостите?

Егор Егорович вытащил из мятой пачки "Беломора" пару папирос, протянул одному из незнакомцев.

- А штучек шесть дадите? - звякнув чем-то из сбруи, молвил Добрыня Никитич густым басом и потупился.

Розовощёкий Илья молча давил лыбу.

- Угощайтесь...

Богатыри, не суетясь, рассовали папиросы по карманам и радостно воскликнули:

- А пачку? Если не жалко?

Егор Егорович задумался. Ему было безумно жалко. Пачка была последней, новых поступлений не ожидалось.

Артаксеркс Мнацаканович, как местный авторитет, цвикнув через зуб и напустив на лицо меланхолическое выражение, решительно изобразил классическую распальцовку.

- А ну-ка, друг любезный, извольте сей же момент размандоёбить нам это ваше злоебищенское троепиздие...

- О, диктейские нимфы! - ахнул Егор Егорович.

- Чё так не по-братски, дяденьки?.. - обидчиво пробасил Илья Муромский после некоторой заминки. - С барыг по кропалю - пацанам убиться...

Обиженные омоновцы молча развернулись и двинули гуськом туда, откуда и пришли.

- Весна покажет кто где срал!!! Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?.. - проорал им вслед неуёмный Артаксеркс Мнацаканович. Покачнувшись на своём занозистом ящике, он грозил небу огромным бурячным кулаком.

- Яко несть во устех их истины, сердце их суетно...

Приятели долго сидели молча, задумчиво озирая малопривлекательные окрестности "Минутки" Рынок, действительно, в плане экзотики ничем, кроме мусорных контейнеров, похвалиться не мог.

- ...Понимаете ли, коллега, - наконец позволил себе продолжить прерванную лекцию Доктор Цигель, - ведь Анубис - это всем нам известный спид, своего рода иммунодефицит, только поражает он не тело, а душу. В этом и заключается моё открытие! Соответственно, я без труда могу доказать, что любой организм с необратимо поврежденной душой переходит в разряд неживых, становится чем-то вроде минерала или жидкости. А из этого следует очередной посыл: кому-кому, а вам-то известно, что головные вши не живут на мертвых организмах. Они их покидают, как крысы тонущий корабль... Все, кроме экспериментальной особи ANTI-ASD-2000!.. Сорок лет, целых сорок лет я, как Мичурин и Лысенко вместе взятые, занимался селекцией этого вида письмариков, дабы вывести единственный уникальный экземпляр, обеспечивающий стопроцентную гарантию точности. Долгие полвека я проводил хронический эксперимент на самом себе! Я не брился... Я не мыл голову... Я даже не расчёсывался!..

Артаксеркс Мнацаканович жалостно всхлипнул и высморкался.

- Более того, я вынужден был скрывать результаты моих наблюдений от научной общественности. И это, признаюсь вам, самое печальное... Но бежит между тем, бежит безвозвратное время!.. Зато теперь мой экспериментальный экземпляр действует с точностью и быстротой американского "Першинга". Если уж он вопьётся кому положено в патлы, если вгрязётся, то вы его оттуда уже не вырвите никакими силами, даже силой убеждения. Уж будьте покойны! И если перед вами действительно Анубис, экземпляр произведет полную демаскировку объекта. Чёрт снова станет чёртом, и уже никто не заставит нас думать, будто это не чёрт... Так что, держите, дорогой коллега, эту лакмусовую бумажку, этот универсальный вселенский диагностикум... И позвольте от всей души пожелать вам удачи в ваших дальнейших поисках. Удача вам еще ой как понадобится! Держите...

- Фахверк и высверк, - согласился Егор Егорович, - Только где же я должен его держать? С вашего позволения?..

- Если будет угодно не его, а её. За долгое время совместного, так сказать, существования, я привык к ней и по-своему привязался. Даже имя, если хотите, ей дал, чтобы как-то обозначить в своих научных отчетах. Её зовут Шехерезада...

Тут Доктор Цигель стыдливо зарделся, потупив блудливый взор, но зарделся весёлой, светлой, артериальной кровью.

- Долгими зимними вечерами, когда на кухне так неуютно, мне казалось, что она нашёптывает мне, одну за другой, волшебные восточные сказки. Возможно, коллега, вы тоже когда-нибудь испытаете нечто подобное... Считай всякий день последним, что тебе выпал, будет милым тот час, на который ты не надеялся...

Егор Егорович опешил.

- Опаньки!.. Вы это что же, уважаемый, намекаете, что она у меня в волосах жить будет?! - покраснев, с сардонической усмешкой воскликнул он. - Да во юдоль плачевную!

- Нет ничего глупее глупого смеха! Придется смириться, коллега, ради чистоты эксперимента. Других условий содержания для неё создать мы попросту не можем. И никто не может. К тому же необходимо постоянно иметь её, как вы понимаете, под рукой...

Заметив протестующее и даже негодующее выражение в глазах Егора Егоровича, ещё не успевшее оформиться в очередную эмоциональную реплику, коварный Артаксеркс Мнацаканович разжал пальцы и выпустил Шехерезаду гулять в густой русый чуб Егора.

- Продай всё, что имеешь, и следуй за мной... Помните эти слова? Когда-нибудь и вам, дорогой коллега, как самоотверженной собаке Павлова, отольют на родине бронзовый памятник!

- В роткампот собаку Павлова! В роткампот памятник!..

Но покричал, покричал наш Егор Егорович, выпустил, как говорится, пар, и подавленно затих, сгорбившись на своём дырявом ведре. Нечем было ему крыть неумолимую логику Доктора Цигеля! Разве что озвучить выкорчеванную из самых нутряных недр долготерпеливого русского народа пословицу и поговорку: "Печальной жопой радостно не пукнешь".

"Наверное, я интеллигент", - продолжил размышлять Егор Егорович с зелёной тоской, и тут же некстати вспомнил известную цитату вождя мировой революции Владимира Ульянова-Ленина: "Российская интеллигенция мнит себя мозгом нации, а на самом деле есть не мозг, а говно".

ЭПИСОДИЙ ПЯТЫЙ

ШЕСТЁРКА НА ПОДЪЁМЕ

Итак, главным побудительным мотивом Ашдауда Базаровича Зудова, его движущей силой отныне было желание совершать добрые поступки. Проявлять щедрость и бескорыстие, благородство и широту души. Ведь именно эти качества и составляли основу сверх меры одаренной и артистичной натуры, к которой Зудов себя причислял. Именно они и олицетворяли самую суть гордого горского мужчины, настоящего джигита, каковым Зудов, несомненно, являлся. Именно эти особенности натуры и создавали светлый и привлекательный образ доброго гения, в который, мало-помалу, трансформировались ипостаси Зудова-человека, Зудова-большого ученого, Зудова-основоположника самого благородного из земных начинаний - Общественного фонда нечеловеческих изменений души "Россинант". Фонда, способного рано или поздно (вопрос только во времени) осчастливить всё прогрессивное человечество, включая старых дев с незаконченным высшим образованием, спившихся ветеранов горячих точек и неуспевающих школьников младших классов. Вот для кого профессор непрерывно и неутомимо сеял разумное, доброе и вечное, делал широкие жесты и проявлял благородные качества.

Но, совершив один или несколько таких жестов, профессор сам неизменно начинал комплексовать, мучиться и переживать. В его душе тут же поселялся червь сомнения, принимавшийся точить его изнутри: а логичен, а закономерен ли был его замечательный поступок, действительно ли заслуживали эти примитивные люди и эта пошлая ситуация того, чтобы Зудов ни с того ни с сего так раздухарился? Не слишком ли театрально широким был его жест? Ведь ежели после нескольких подобных благородных поступков бизнес его вылетит в трубу, - как сможет он и дальше проявлять лучшие свойства своей натуры и поголовно осчастливливать человечество?

Английский классик Честертон так говорил о своём друге Диккенсе: "если он и видел мир в розовом цвете, этот взгляд родился на фабрике, где изготовляли чёрную ваксу". В точности так и здесь. Вот ведь какой парадокс!

И так всякий раз: когда жизнь подставляла Ашдауду подножку, он, незамедлительно реагируя, неизменно вынужден был оставлять на филейных частях её эфирной плоти то, что в учёных кругах принято называть укусами разъярённой необходимости. Например, когда бизнес фонда "Россинант" внезапно захромал на все четыре копыта, и профессору стало сложновато выплачивать своим сотрудникам указанную в контракте заработную плату, его вдруг осенила идея перевести фонд на самоокупаемость.

Но столь же неожиданно фонд начал приносить неплохой доход. Зудов тотчас испугался своей щедрости и необъятной широты своего характера. Он перестал спать по ночам, у него испортился аппетит, он сделался капризным и раздражительным и ежедневно устраивал сверхплановые разносы подчиненным, шерстил направо и налево всех, кто попадался под горячую руку. Рвал и метал.

Как всегда в таких случаях, осложнились отношения с женой (автор благоразумно обходит стороной описание сцен, которые закатывала супругу и его приближенным ещё более ранимая Хайдарабад Харизмовна).

Выжатый как лимон, с осунувшимся лицом и тёмными кругами вокруг глаз, несчастный, близкий к отчаянью, сидел Ашдауд в своём огромном кабинете, уронив лицо в ладони. Перед профессором на столе лежала ведомость о начислениях заработной платы сотрудникам фонда "Россинант". Рядышком покоился золотой паркер профессора. Но у Зудова не доставало сил взять ручку и поставить свою подпись под документом. Указанные на бумаге суммы казались ему чудовищными, противоестественными и разорительными.

- Тысячи ножей раздирают сердце... - как сомнамбула бормотал Зудов. - Презираю и прочь гоню невежественную толпу... Цугцванг!.. Эмерджентная революция!.. Кантабиле лакримозо!..

Ну почему, почему на своем собственном предприятии он не имеет права делать того, что хочет, почему должен он подчиняться каким-то нелепым установлениям, традициям, законам и правилам? О, зачем он столь прекрасен и благороден? Отчего столь добр и мягок душой? Ведь это никогда не будет по достоинству оценено его своекорыстными современниками и чёрствыми земляками. Чем больше совершает он добрых поступков, тем сильнее они его ненавидят. Как низки эти люди, ради которых он готов без промедления броситься на раскалённый жертвенный алтарь! Как несовершенен мир! О, времена! О, нравы!

Корифей:

- Всё потеряно, кроме чести!.. - в полном отчаянии восклицал Зудов, подобно благородному Франциску I, разбитому и пленённому Карлом V, ломая пальцы и чувствительно ударяя лбом о столешницу. - Забыться и заснуть!..

Зудов был близок к истерике.

Секретарша Наташа, девушка наивная и незлобивая, с искренним состраданием всматривалась в потемневшее лицо шефа. Она относилась к этому незаурядному человеку с огромным уважением, по-своему любила его и жалела.

А сегодня профессор был совсем плох. С самого утра он ни разу не коснулся ее: не усадил на коленки, не тиснул, даже не ущипнул. Он ныл, хныкал и капризничал как ребенок. Он выплеснул на пол две чашки чая, так как тот показался ему неправильно заваренным. Он не грыз свои любимые орешки и не угощался свежей курагой, а только время от времени отдавал приказания накапать сердечных капель из флакончика, хранящегося в холодильнике.

Доброе сердечко Наташи ныло. "Совсем сдулся, дятел тоскливый..." - жалостливо думала Наташа. - "Любимка моя, лешак тя понеси!"

Ей очень хотелось утешить измученного профессора, как ребенка погладить по головке и рассказать ему добрую сказку с хорошим концом. Но как? Она недоумённо поводила бёдрами и вздыхала бюстом. "Может, кассету с весёлой порнушкой на видак поставить? Типа, "Внук лишает девственности свою бабушку"?.."

В этот момент тёмный бесцельно блуждающий взгляд профессора упал на рюмочку с лекарством, которое в очередной раз подала ему девушка.

- Т-ты... Т-ты сколько капель мне накапала? - с усилием выдавил из себя Зудов.

- Пятнадцать...

Профессор почернел.

- Т-ты... Ты что же это творишь, блядь, сука? Ты угробить меня захотела? Я ведь тебе тысячу раз повторял - четырнадцать капель!.. Четырнадцать!!! Четырнадцать!!!.. Разве ты не знаешь, что у меня критический возраст по инфаркту миокарда... Долбанет, - и всё, к ё...й матери! Ты этого хочешь? Этого? Ах, ты... чаргалы!.. Тварь!.. Соска!..

- Память имеет свойство забываться... - пролепетала Наташа в слабой надежде на амнистию.

Но не тут-то было. Профессор в ярости вскочил со своего кресла и тут же вновь бессильно рухнул в него.

- Убирайся отсюда прочь!.. Ты уволена!.. Сделай так, чтобы я тебя больше никогда не видел... Никогда... Никогда...

Жестом гениального дирижёра Зудов взмахнул кистью руки. Он чувствовал полнейшее изнеможение.

- Ах, Ашдауд Базарович, я не такая, как в самом деле!.. - однообразно восклицала Наташа, на подламывающихся пятнадцатисантиметровых каблуках ковыляя к выходу и поливальной машиной орошая пространство вокруг себя слезами.

Но ещё до того как она успела добраться до двери кабинета, профессора осенило. Он понял, где искать выход из минотаврова лабиринта в дурно пахнущей истории с заработной платой. Как всё гениальное, это было до безобразия просто.

Всего-навсего он включит себя в число лиц, получающих заработную плату по коэффициенту трудового участия. Включит себя тоже! Тогда другим достанется меньше. Кто же сможет оспаривать размеры его коэффициента и объем его заработка? А ну-ка, покажите мне этого безумца! И ведь всё это чертовски справедливо, единственно верно и безупречно юридически! Это именно то, что надо! Ай, да Зудов! Ай, да сукин сын! И ведь всё это возможно только потому, что у него, Зудова, никогда не было мании величия! Да и откуда? Великие люди, как известно, ей не страдают.

Профессор схватил с подноса горсть орешков, подбросил на ладони и отправил в рот. Он вдруг вспомнил, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Ну разве можно так сгорать на производстве?

Профессор рванул из кармана пиджака мобильник, набрал номер девушки, имени которой не помнил, и приказал немедленно приезжать. Затем связался с кунацкой и отдал распоряжение забить пару-тройку неслабых косяков, заказать две больших пиццы и затопить сауну.

И только после этого разрешил себе бросить взгляд на часы.

- О, Трахея, богиня любви, четверть двенадцатого ночи! Ну, разве кто-нибудь другой в этом городе изнуряет себя так ради общего блага?

ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ

АРИЯ РИГОЛЕТТО

Расставшись с Артаксерксом Мнацакановичем, Егор некоторое время пребывал в двойственном настроении. С одной стороны, он испытывал необычайный прилив сил и оптимизма, поскольку наконец-то обрел хоть какие-то зыбкие ориентиры на своем тернистом пути. С другой, он по-прежнему был в полном неведении относительно местонахождения и рода занятий Анубиса. Надеяться на помощь старого коллеги не приходилось. Егор Егорович отлично знал: насколько глубоким теоретиком и виртуозным экспериментатором является Доктор Цигель, настолько же он слаб и беспомощен в самых элементарных житейских вопросах. Чудовищная рассеянность не оставляла ему никаких шансов даже на то, чтобы появиться в обществе с застёгнутой ширинкой. Рассуждая примерно так, Егор Егорович бодро шлёпал раздолбанными занудинами по мутным весенним лужам.

Солнце било в набат. Окружающий мир дрожал и переливался, преломляясь в развешанных повсюду гирляндах миллионов крохотных водяных призм. Воробьи справляли свои скоротечные свадьбы. Прижимая к животам авоськи и барсетки, отчаянные граждане пытались перебегать улицы в неположенном месте. Водители, отстаивая суверенные сантиметры проезжей части, торопились угостить противника ледяным коктейлем из-под колёс. Автомобильные гудки хрюкали, квакали, рычали, пищали и визжали на все свои нечеловеческие голоса. Бдительные автосигнализации исторгали из железных недр заливистые соловьиные трели, жалобное коровье мычание и короткие автоматные очереди.

Истерически взвизгнув тормозами, на красный свет вылетел раздолбанный фургон с картонной табличкой "Пресса" за лобовым стеклом. Жертва автогена окутала Егора шлейфом бензиновых выхлопов, недовольно фыркнула, крякнула, и исчезла за поворотом. А Егору Егоровичу как лампочку стряхнуло: да ведь это заломная идейка насчет прессы! Кто-кто, а дотошные газетчики всегда в курсе всех происходящих и даже ещё только запланированных событий, потому что вечно суют свой румпель куда не надо. Так не ли и ему пристроиться поближе к этой кухне плохо прожаренных фактов, дурно пахнущих сенсаций и отчаянно пересоленных разоблачений?

Быстро оправившись от радости по поводу продуктивной идеи, Егор, сияя паялом, двинул прямиком в читальный зал Курортной библиотеки, где решил обзавестись адресами местных газет и телерадиокомпаний. Тем более что эта тихая обитель была уже давно им облюбована и основательно обжита. Ибо с тех пор, как амнистированному Егору Егоровичу сменили его социальный статус, пришлось ему поменять и места привычного обитания, и круг былых знакомств, и - в значительной степени - свои прежние привычки и пристрастия.

Что делать! На птичьих правах сослали Егора Егоровича на Землю обетованную. Гол как сокол был Егор Егорович, и оставалось ему только чирикать.

"Я беден, беден как ладонь в слезах..." - почти неслышно вздыхал Егор Егорович, изнывая от жалости к себе. - "Лисицы имеют норы и птицы свои гнёзда, а сын человеческий не имеет где преклонить голову..."

Хлюп!.. - и правая нога Егора по щиколотку погрузилась в колдобину, заполненную жидкой грязью.

"Позвольте не согласиться!" - коротко ругнувшись, дерзко возразил Егор самому себе. - "Всё богатство мира принадлежит в равной мере каждому. Не каждый только знает, как этим добром распорядиться. Судьба никогда не благоволит открыто..."

"И что с того, что не могу я теперь поднять предмета, тяжелей авторучки?" - твердил как заведённый Егор. - "Авторучку ведь поднять могу? Значит, обязан взять её в руки и что-нибудь написать. Ведь слово - это дело! (сие Александр Сергеевич сморозил.) Даже поверженный наземь... - тьфу ты, падла, как склизко... - продолжает сражаться. Либо ты всего себя кладёшь на этот алтарь, либо ты - седьмая вода на киселе. И тогда ни за что не снискать тебе доброй славы и благодарности человеческой... А мелочей в жизни не бывает... Нет, не бывает..."

А надо сказать, что с того момента как душе его не подписали прошение об отставке, успел Егор накропать изрядное количество рифмованных четверостиший. Хотелось уже вынести их на суд людской, показать какому-нибудь грамотею, просто услышать, в конце концов, чьё-нибудь квалифицированное мнение.

Через третьи руки удалось Егору обзавестись координатами некоего Владомира Потоцкого, местного литературного генерала, корифея, пока ещё живого классика, члена трёх Союзов писателей и бессменного вождя городского литобъединения "Плач Ярославны", человека добропорядочного и многоуважаемого. С ним-то и забился Егор о стрелке, к нему и решил направить он стопы свои.

И встреча удалась.

С первой же минуты знакомства Потоцкий обаял и очаровал Егора Егоровича.

Своей былинной внешностью корифей напоминал ветхозаветного Моисея на исходе странствий по бесплодной синайской пустыне. Реденькая седая бородёнка его сбилась на бок. Дальнозоркие глаза слезились и щурились, как от встречного ветра. Да и скромный гардероб живого классика явно нуждался в срочной реставрации, перед тем как быть помещённым в исторический музей.

Квартира писателя также привела Егора в неописуемый восторг. По всей видимости, за те четыре десятка лет, что водил доморощенный Моисей за нос свою многочисленную паству, времени на текущие и капитальные ремонты у него хронически не хватало. Как видно, обратив однажды свои очи горе, не взирал он более на грешный пол под ногами и грешный стул под седалищем.

Тёмные шашечки паркетных половиц в коридоре подошвами бесчисленных паломников были протёрты почти до основания. Обои в гостиной выцвели настолько, что невозможно было определить по ним уже не только цвет, но и расположение фигур орнамента. А стены и потолок в захламленной кухоньке прокоптились, как чугун в паровозной топке. Кран над посудной мойкой ревел иерихонской трубой и низвергал бурные водопады по причине отсутствия резиновой прокладки. Даже звонок на входной двери - и тот был выведен из строя и загадочно молчал, как египетский сфинкс с отбитой мордой. И только неисчерпаемые залежи книг и рукописей, что громоздились на тумбочках, этажерках, стеллажах и подоконниках, не позволяли случайному вольнодумцу усомниться в истинных пристрастиях хозяина квартиры.

Побеседовав часок с Владомиром, Егор убедился, что человек он совсем не глупый и даже почти без странностей. Поэтому, очевидно, всё увиденное в его квартире служило не более чем подмостками, на которых недюжинный актер талантливо исполнял роль мятежного гения и воителя истины.

Маститая старость!

С амплуа у корифея всё было в полном порядке, однако Потоцкого подводили разбойничьи глаза и забубенное брюшко, с ушами выдавая в пророке чревоугодника, сибарита, а может статься и бабника.

- Сколько шедевров принесли, юноша? Гхм... гхм... Сколько?... Ого!... Это серьезно, это серьезно... Думаю, кхе-кхе..., через недельку дам вам ответ, тогда сможем предметно поговорить о вашем огнезарном словотворчестве... Покорнейше, сударь, вас благодарю! Мой глаз ещё тонок на эти вещи... Мне только восемьдесят восемь... Гуляю, пью крейцбрунн, ношу зеленый зонтик на глаза и пользуюсь сносным здоровьем... А вы сударь, непременно загляните на заседание местного водяного общества. Послушаете "Плач Ярославны". У нас раз в месяц дружеское бдение с чайком и шанежками. Пир не роскошный, но пристойный. Где?.. Да в читальном зале знаменитой Курортной библиотеки, где же ещё... Ах, какая там кубатура! Какая аура! Какие тени великих предков! Что за лица гордо взирают на вас с портретов!..

Короче говоря, Егор легко и быстро был очарован, околдован и завербован. Как видно, несложно русского человека подвигнуть на стезю подвига духовного. И дай-то, как говорится, Бог.

И вот...

Корифей:

В глубине сцены нам виден Егор Егорович в окружении содружества Муз. Без шлема, в металлическом поясе поверх хитона, переполненный впечатлениями по самое не могу Егор Егорович лежит на земле, а голову ему бережно поддерживают Каллиопа, Полигимния и Эрато. Вокруг сгрудились бесчисленные аониды, парнасиды, касталиды, пиэриды, ипокрениды.

- Да... давненько уже я не испытывал такого высокого наслаждения! - пробуждаясь от тяжкой дрёмы, изумлённо воскликнул Егор Егорович и тайком зевнул. - Но какая скука! Какая гнетущая скука!

Не мудрено, что он с непривычки так растерялся.

Прямо перед ним, за овальным столом, не уступающим размерами палубе авианосца "Миссури", восседало человек тридцать задвинутых. Нечёсанные полуседые лохмы, всклокоченные козлиные бородки, лоснящиеся пиджаки, тощие удавки на шеях - и вся эта суконная сотня кучковалась, наворачивалась на свою нарезку и, благоговея богомольно, калякала на рыбьем языке.

Над деревянной панелью в человеческий рост располагался венчающий сию тайную вечерю плакат, призывно гласивший: "Товарищи поэты! Дружно дезавуируем гносеологическую схоластику эмпириокритицизма!"

Наткнувшись взглядом на плакат, Егор Егорович вспомнил, с чего началось мероприятие. А началось с того, что восседающий во главе стола и удивительно похожий на постаревшего атамана разбойников Стеньку Разина Потоцкий величественно поднялся с места, упёрся клешнями в стол и рыкнул на весь читальный зал:

- Братие и дружина!..

Воздух вскипел от аплодисментов и женских воплей.

- Титаны и древляне земли русской!..

В зале зашушукались, заёрзали, после чего опять стало тихо.

- Други!!!.. Бросая убегающий взор на распростёртую картину нравственного мира...

На этом основополагающем психологическом моменте комната перед Егором Егоровичем закружилась, перед глазами поплыли радужные пятна, и уже как сквозь густую туманную завесу слышал он все последующие речи и наблюдал сменяющие друг друга говорящие головы.

- Дорогой мэтр слагает на своей учёной лире песни, подобные тем, что слагаются под перстами Аполлона...

- Он как неиссякаемый источник, из которого наши поэты пьют пиэрийскую влагу...

- Будешь ты жить среди нас в свитках бессмертных твоих!..

- ...Ой-ла-ла-ла-ла... Ай-лю-лю-лю-лю-ли...

- ...бескнижная сволочь!!!

Вздрогнув и пробудившись на этом месте, Егор Егорович почувствовал, что всей своей продублённой шкурой ощущает разлитую в атмосфере духовность. Духовности на каждый кубический сантиметр воздуха в читальне было напичкано вдвое, а то и втрое больше, чем положено в среднем по стране. А может, что и раз этак в двадцать. От такого её невозможного переизбытка хотелось передвигаться на цыпочках, разговаривать многозначительным шёпотом, да и ещё немножко этой особой атмосферы захватить на дом. Как ни силился Егор Егорович с чем-нибудь подобное чудо сравнить, сравнивать было не с чем. Разве что с Нагорной проповедью. Но чего лично не видел, о том не скажу.

От этого Егор совершенно рассиропился и впал в распятие. И неожиданно заметил, как с кормовой части палубы авианосца какой-то вертлявый гражданин о чём-то ему сигнализирует. Жестикулировало в этом человечке одновременно всё - глаза, щёки, губы, руки и даже ноги. Похожий от этого на заводную игрушку, он с видимым трудом заставлял себя находиться на одном месте. А чтобы не сорваться и не убежать, вынужден был непрерывно подёргиваться и вдобавок переступать с одной ноги на другую - вследствие чего его туловище и голова совершали однообразные ритмичные движения, вроде маятника метронома.

Спустя пару мгновений гражданин чудесным образом оказался уже рядом с Егором Егоровичем и, не переставая взбрыкивать как балованная пристяжная, радостно тряс ему руку.

- Киселевич... Евгений Киселевич... Очень приятно... Держите петуха!.. А вы, значит, Пушков?.. Новенький?.. А по какому пункту едете?..

Убедившись, что Егор Егорович фаршированный олень и полный профан, Киселевич ещё более к нему расположился. Он нежно обнял Егора рукой за талию и, продолжая безостановочно бормотать, увлек за собою в сумрачные глубины зала. В этой своеобразной манере они, подобно юной Наташе Ростовой с бывалым Андреем Болконским, совершили символический "тур вальса", обойдя помещение по периметру и вернувшись к исходной точке.

За это время Киселевич успел подробно разъяснить Егору Егоровичу несколько важных политических моментов.

Выяснилось, что связанные тесными узами цехового братства местные графоманы и борзописцы расколоты на ряд антагонистических непримиримых фракций. Имеются среди них так называемые поэты-тарелочники, то бишь, горячие поклонники оккультизма и внеземных цивилизаций, - большие, со слов Евгения Евгеньевича, "мастера поэзопить". Существует фракция "преданных" - или, говоря другими словами, стихотворных кришнаитов, дзен-буддистов, и прочих катакомбных христиан-мистиков, которые и в поэзии своей по большей части харекришничают. Наличествует немногочисленная прослойка "шуриков" - полностью безыдейных граждан с явно поврежденной психикой, от которых, вследствие их невменяемости, не приходится ждать вообще никакого креатива, однако и выкурить их раз и навсегда из дорогих сердцу стен, вследствие торжества принципов священной демократии, также не представляется возможным.

- Полные долбонавты!.. - Киселевич в запальчивости ширнул кого-то локтем и добавил коленкой, - и пошлые эпигоны, механически повторяющие отжившие идеи своих великих предшественников!

- Женечка, вы утратили пару шариков... - раздался за спиной Киселевича кокетливый до полной посткоитальности женский голос.

Но Киселевич не обратил на голос никакого внимания, и азартно продолжал растолковывать Егору азбучные истины, касающиеся расклада творческих сил. В частности, Егор сам того не желая узнал, что ощутимым политическим весом в "Ярославне" обладает спаянная железной дисциплиной фракция старых совков - ветеранов КПСС и силовиков под предводительством пары клизмоидов "в самом разгаре творческого климакса".

Если же охарактеризовать всех скопом, то мужики в здешнем литобъединении, что называется, сэконд-хэнд, а бабьё - одна сплошная удмуртия. Сам творческий союз - театр карликов и даунклуб в одной упаковке. Мазу держит Потоцкий, но он оторвался от народа, гребет короной и корчит депутата, хотя, в принципе, абсолютно плюсовый мэн.

- Все же остальные - тут Киселевич понизил голос - сплошь и рядом залепушники и чешут лохматого. Случается, конечно, возьмут, да и выдадут с похмелюги отдельный прикол, забабахают крутые примолоты и зафинтикультяпистые фрагменты. Но говорить о нетленках и эпохалках? О-о-о-о...

- Евгений, вы Якубович!.. - опять раздались над ухом Егора Егоровича безумные звуки кокетливой постклимактерической речёвки.

И вновь суровый Евгений не обратил на попытки наладить с ним контакт ни малейшего внимания.

- Раскажу я вам, ради хохмы, что будет дальше. Так вот. Сначала все трепетно выслушают друг друга. После разойдутся по мастям и начнут раскидывать рамсы. Потом покатит раздача слонов: шобла примется кидать обидульки, лепить отмазки, и забрасывать друг другу крючки на язык... Ну а закончится всё, грубо говоря, тем, "с чего начинается Родина".

- А с чего она начинается? - удивился Егор.

- Известное дело, с чего: со спотыкаловки, сургуч-белоголовки, марганцовки, жумагаря и всякой там полины ивановны...

- Неужто, жбанят? - изумился Егор Егорович, который искренне полагал, что пить всерьёз могут только люди в белых халатах хирургического профиля.

- Пить не пьют, а так, мензурят больше, - с пренебрежением профессионала высказался Киселевич.

И хотел добавить что-то ещё, но в это время Потоцкий беспокойно заворочался на своем курульном седалище, и, обозрев консисторию, "напрягся мышцами и рамена подвигнул".

- Приидите чада, послушайте мене! Глупо бумагу марать, всё равно обреченную смерти... Да и во многоглаголании нимало несть спасения. Нехай себе оболок, с неба спустишеся, воду с моря смокчет. А добрым людям пора и кашу чинить...

- Переведите, Евгений, что он глаголет?

- Пахан базарит, что пора приколоться по синей воде...

Корифей:

Пригубив самопальной отравы, облекшейся в форму домашнего вина повышенной сахаристости, Егор сразу душой расположился к окружающим, растворился в коллективе и настроил пендюрку на общую волну. И вскоре убедился, что характеристики, которые так щедро раздавал Киселевич окружающим, весьма точны. Тем загадочней становилась для Егора творческая личность самого Евгения Евгеньевича, в сбивчивой речи которого то и дело проскальзывали новоязовские словечки вроде "редуцироваться", "проинтуичить", "нашрайбать", а то и вовсе забубенные термины, как, например, "макароническое травестирование".

На тринадцатом тосте у Егора развязался язык, и он напрямую поинтересовался партийно-фракционной ориентацией самого собеседника.

- Я в противофазе, - смущённо отмежевался от социума Киселевич. - Мне с диким авторьём - не по пути! Вот ты поинтересуйся у любого долбоёба, как звали Ярославну, - не ответит! Признаюсь по секрету, они даже думают... - Киселевич залился кирпичным румянцем и прильнул выразительным носом к ланите Егора Егоровича, - что Ярославна - это имя!!!.. Одна воинствующая посредственность, представь, внучку свою - кем бы ты думал? - Ярославной обозвала... Бедная Ефросинья!..

Киселевич зарыдал, промокая глаза судорожно скомканным платочком, и утешился только после очередной рюмки наливки.

- Так вы не поэт?

- Вот ещё, - возмутился Киселевич. - Я - самодостаточный человек! Эпиграфист и режопер!

Обнаружив, что собеседник сейчас рухнет со стула, Киселевич счёл необходимым прокомментировать сказанное.

- Эпиграфист, то есть филолог, изучающий древние надписи на скалах, изделиях и архитектурных сооружениях. Восприемник и продолжатель данного вида творчества в бурную эпоху перестройки. А если говорить конкретно - я изучаю хранилища фольклора отхожих мест. Сортиров, дамских комнат, всяческих гальюнов и ватерклозетов... Являюсь в одном лице как бы режиссёром и оператором постановочного действа... Словом, без ложной скромности, я - режопер эпохи!

Стул под Егором вторично покосился.

- Только не делай поспешных выводов, умоляю! По здравом размышлении ты легко согласишься с тем, что нигде человек так не принадлежит самому себе, а, следовательно, и всему мирозданию, как в отхожем месте. Общественный сортир - это, батенька, солеродный ключ народного творчества, его светлотекущий источник! Где ещё человек разумный может безо всякого стыдения ощутить, что "есть только звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас"? А всё вокруг него - миф и символ, и "звериная радость в глазах"?..

Заметив, что чересчур увлекся, Киселевич прищурил хитрый глаз и пожевал губами. Его голова, напоминающая несортовой картофельный клубень, кивала в такт дерзновенным словам.

- Наскальная живопись не умерла, не исчезла бесследно! Беру смелость утверждать, что при условии правильно составленного графика посещений мест общего пользования, можно получить неплохое образование!

- И что пишут? - поинтересовался Егор, с нескрываемым энтузиазмом накатив по пятнадцатой.

- Нехорошо пахнет тот, кто всегда хорошо пахнет...

Киселевич продолжал ещё долго что-то бормотать, но по мере того как красноречие его расцветало, дикция становилась всё хуже, и Егор, отстранив его нетвердой рукой, решил, что ему самому давно пора посетить туалет.

Блуждая мрачными коридорами Нарзанной галереи, возведённой архитектором Уптоном в стиле романтической готики, Егор едва не сбил с ног привидение женского пола в синем халате технички, с ведром и шваброй в руках. На вопрос о туалете привидение прищурилось на Егора, с ненавистью пробурчало в ответ: "А вам на что?" - и растворилось в воздухе. А на том месте, где оно только что маячило, нарисовалась дверь с чёрной стеклянной табличкой "Служебный Ж".

Как выяснилось, мужской вариант здесь предусмотрен попросту не был, потому что на протяжении последних ста лет коллектив библиотеки комплектовался исключительно представительницами слабого пола.

Служебный Ж старинной готической библиотеки поразил варяжского гостя домашним уютом и чистотой операционного блока. Имелась здесь и туалетная бумага особого сорта, и импортный аэрозольный освежитель воздуха, и душистое цветочное мыло, и даже накрахмаленное вафельное полотенце. На широчайшем подоконнике пламенела бегония в глиняном горшочке. А на аккуратных унитазных бачках имелись наклеенные скотчем отпечатанные на принтере памятки-инструкции, рассчитанные на полную техническую бестолковость контингента.

"Вне зависимости от достигнутого результата дёрните за рычаг!" - призывал официальный документ. - "В случае если результат превзошёл ожидания, дополнительно воспользуйтесь ёршиком и освежителем воздуха".

Памятуя наставления Евгения Евгеньевича, Егор первым делом внимательнейшим образом под разными углами зрения изучил белоснежный кафель и блестящий фаянс на предмет наличия образцов наскальной живописи. И сразу же обнаружил несколько надписей, последовательно расположенных друг под другом. Как и предупреждал Киселевич, с ярко выраженной гендерной спецификой. Написанное выказывало высокий интеллектуальный уровень, незаурядную эрудицию и изрядную начитанность, а вдобавок - чисто женское умение с вежливой улыбкой пикироваться.

"Кто скрыт во глубине сих грозных пирамид?"

"Славянка тихая, сколь ток приятен твой..."

"Я милого узнаю по колготкам".

"Longus penis - basis vitae".

"Не грех ли вам, прекрасная графиня?"

"Отсоси у дохлого мустанга, грызь вострокопытная!.."

"А мы в университетах не кончали!!! Сама ты медной горы козявка..."

И так далее и тому подобное.

Читая этот женский роман в стихах, Егор Егорович получил ни с чем не сравнимое удовольствие. Правда, продолжалось оно недолго. Ему на смену быстро пришло чувство гендерного протеста. Егора задело за живое, что все надписи на кафеле были сделаны нежной женской рукой. Вернее - нежными женскими руками.

- Это же какой-то беспредел!.. - пробормотал Егор, быстро соображая, что бы предпринять в сложившейся ситуации. - Незакамуфлированная дискриминация по половому признаку! Заговор воинствующего феминизма! Подобное надменное умничанье не может оставаться безнаказанным! Такое ощущение, что мужчины им вовсе не нужны... Интересно, а бывал ли здесь Киселевич?

Егор решил срочно бежать за Киселевичем, но потом передумал. Порывшись в карманах, он извлёк на свет божий коротенький огрызок химического карандаша, хорошенько послюнявил грифель, и нацарапал крупными печатными буквами поверх сего подлого лесбиянского Дацзыбао свой гордый мужской манифест:

"Да вырвет хер тому Аллах, кто пишет мелом на стенах!"

Но не успел он в полной мере насладиться чувством мстительной радости, как бедная голова его завертелась вокруг своей оси и поплыла куда-то в сторону раковины, а внутренние органы в мощном порыве вдруг устремились к самомуо горлу и даже ещё выше.

Успев вовремя низко склониться над унитазом, Егор, как бы творя молитву, в мучительных судорогах закоченел над ним.

Корифей:

- Слышите вы эту арию Риголетто, дамы и господа? - убеждал кто-то кого-то за дверью. - Поэтому убедительно попросил бы вас не толкаться... Дайте возможность товарищу безудержно сблевать! Подойдёт и наша очередь...

- Потом я в Магадан, как в дальний Углич, на некое был услан послушанье... - гудел неизвестно откуда голос Потоцкого.

"Весь мир занимается лицедейством! - вновь и вновь в полном отчаянии восклицал Егор Егорович, подставляя голову под струю ледяной воды из крана. - Куда плыть? Почему одно весло у меня задевает воду, а другое песок? Кажется, нет греха, которого я не совершил бы даже мысленно... "

ЭПИСОДИЙ СЕДЬМОЙ

СЛУГАНЫ НАРОДА
ИЛИ
PER PEDES APOSTOLORUM

И еще пару раз встречался Егор Егорович с Артаксерксом Мнацакановичем. И оба раза совершенно случайно.

Доктор Цигель источал омерзительный запах помойки. Да и выглядел он неважно. От желтых лошадиных зубов его осталась только их треть. Короткая седая щетина на щеках, жёсткая, как алюминиевая проволока, звенела на ветру. Взгляд сделался мутным, и время от времени бессмысленно плавал в пространстве, теряя собеседника из виду.

Артаксеркс Мнацаканович косвенными намеками дал понять Егору, что тяжко болен, однако обследоваться категорически не желает, так как не верит в современную медицину, боится правды и во всем полагается исключительно на волю провидения и естественный ход событий.

- Дело моей жизни завершено, коллега, - вздымая десницу с орлиными когтями к небу, с пафосом восклицал Доктор Цигель. - Самые последние мои исследования недвусмысленно подтвердили, что мы находимся на пути истинном, и, per pedes apostolorum... апостольскими, так сказать, стопами достигнем финала нашего благородного предприятия. Сим знаменем победиши...

На глазах старика дрожали слёзы.

- Отверзу во Псалтири ганание мое... Считаю немаловажным отметить, что искать Анубиса необходимо именно там, где менее всего ожидаем мы обнаружить всяческую нечисть и мерзость. Там, где, по идее, должны торжествовать идеи социальной справедливости, творческого порыва, гражданского подвига, где плещут истоки самых благородных идей. Ведь его-то задача как раз - извратить их Божественную сущность, перевернуть всё с ног на голову, дискредитировать, опошлить. Кого Бог хочет погубить, того он лишает разума...

Огромным, как плащ-палатка носовым платком Доктор Цигель утер скупую слезу, затем высморкался в него и всхлипнул.

- Посещайте, мой юный друг, посещайте общественно значимые мероприятия, но исключительно неформальные, места массового скопления людей по интересам... Как говорите? "Плач Ярославны"?.. Литературное объединение?.. Сама идея правильная, здоровая, но, полагаю, масштаб здесь не тот. Всё-таки Анубис - сущность чрезвычайно продвинутая, маниакально-одержимая, гротескная сущность. Его может устроить только нечто совершенно из ряда вон выходящее. Самое большое, самое светлое, самое благородное. Число глупцов бесконечно! Вот воротила Прынцалов приехал в город - эта личность вполне Анубису подстать. А не Прынцалов окажется, - так отправляйтесь на какое-нибудь вселенское мероприятие. Слыхали, небось, про Грушинский фестиваль? Тысяч сто пятьдесят-двести народу. Уж там непременно соберется нечисть со всего бела света... И что с того, что он только в июне проходить будет! Вот в июле и поезжайте... А на похороны ко мне не надо приходить, не надо. На этом мероприятии Анубиса точно не будет... "Прожил не худо и тот, кто безвестным родился и умер..." Увы, Постум, Постум, быстро ускользают годы...

У Егора Егоровича заныло сердце и защемило под ложечкой. Сложный человек был Артаксеркс Мнацаканович, неряшливый и амбициозный, болтливый и к жизни не приспособленный. А вот ведь - совершил, оказывается, открытие во благо всего человечества. Да так скромно, незаметно и непритязательно, что никто, кроме Егора, об этом попросту не знает и никогда не узнает. А и узнает, так не поверит.

Пожал Егор немощную трясущуюся руку Доктора Цигеля своей точно такой же противно трясущейся рукой, повернулся и зашагал прочь от мусорного ящика, нашпигованного нечистотами, и долго еще преследовал его образ жалкого испуганного старика и исходящий от него мерзкий запах жжёной тряпки...

А ведь и правда, ещё в конце зимы прошелестели по Кавминводам слухи о том, что знаменитый своим громадным состоянием, экстравагантной женой и ещё более экстравагантным поведением магнат и воротила Прынцалов, известный под кличкой Маленький Прынц, купил в в Кисловодске дачу. Маститые краеведы и историки местного розлива быстрёхонько разложили перед олигархом множество вариантов "генеалогического пасьянса" для этого памятника архитектуры. Но из всех исторически-привлекательных фигур, почтивших когда-либо город своим присутствием, господину Буркалову ближе других пришлась хрупкая фигурка Матильды Кшесинской, примы-балерины императорского Мариинского театра. После артиста Федора Шаляпина и художника-передвижника Николая Ярошенко, жилищный фонд которых оказался безвозвратно огосударствлён ещё большевиками, фамилия Кшесинской явно была вне конкуренции.

Решено было по этому поводу развернуть небольшую кампанию в прессе, дабы достойно осветить научное открытие кисловодского искуствоведа и краеведа, директора музея театральных марионеток Мориса Грузенфельда.

В самом скором времени, отреставрированная ударными темпами дача засияла доселе не виданной роскошью безупречной импортной отделки. Почти все деревья вокруг старинного особняка были сведены под корень, дабы показать товар лицом. Сам же Маленький Прынц, основавший к этому историческому моменту, в полном соответствии с насущными потребностями общества, Русскую сюрреалистическую партию, приступил к захвату Кисловодска.

Город был взят в кольцо осады, хотя мирные жители этого не замечали. Ибо осада эта была неявная и незримая.

Один за другим особнячки и магазинчики, забегаловки и кабаки, пригородные лесные массивы и охотничьи угодья капитулировали на милость победителя, не выдержав его невиданного финансового напора. А в ежевечерних новостях, тем временем, нескончаемой чередой шли прямые репортажи из противотуберкулезных диспансеров, сиротских приютов, лепрозориев и ветеранских организаций. Прынцалов пригнал грузовик с презервативами для футбольной команды, Прынцалов дарит инфекционной больнице вагон гороха, Прынцалов презентует школе слепых гоночный автомобиль. Маленький Прынц - прямой потомок Кая Цильния Мецената по материнской, и Саввы Мамонтова по отцовской линии! Прынцалов и старики... Прынцалов и дети... Новый русский меценат наносит визит в партийную штаб-квартиру. Вступайте в ряды Русской сюрреалистической партии!!!

Прынцалов, опьяненный успехом, обнаглевший от безнаказанности и отупевший от излишеств, решил, однако, самого себя превзойти по части экстравагантности. И на очередных выборах в Государственную Думу, от избытка куража выдвинул в качестве кандидатов от РСП наряду со своей собственной персоной ещё и свою козу.

"Коза - как символ русского сюрреализма" - этот лозунг, этот смелый девиз в духе времени, проникший в рептильную прессу, и без того доверху нашпигованную всяческой неудобоваримой дребеденью, даже не вызвал у читающего обывателя состояния шока. Ну и что тут такого: коза так коза. Символ так символ. Уж кого только не предлагали нам в кандидаты - рядом не только коза, но и брянский волк невинным ягненком покажется...

Главные редакторы местных газетёнок "На суше и на водах", "Кисловодские хроники" и независимого еженедельника "Женские дела", а равно и городской телерадиокомпании "СЛИФ" (Симбиоз Лажи И Фактов) брали у козы обстоятельные интервью, подробнейшим образом расписывая положительные стороны кандидата-символа: его физическую и моральную чистоплотность, высокие идеалы вегетарианства и, в то же время, наличие на всякий непредвиденный случай острых рожек не только в качестве символа. И сами с удовольствием позировали рядом с козой перед объективами фотокамер.

Неискушенным в пиаре зевакам было преподнесено грандиозное шоу, напоминающее одновременно вход Господень в Иерусалим - знаменитое "шествие на осляти" - и финальную сцену из мультсериала "Бременские музыканты". Недаром всегдашним девизом этих жёлтолистковых кукарач была слегка перефразированная строка из песни про авиаторов, относящаяся к светлому периоду культа личности: "Мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу...".

Посложнее было с телерепортажами в прямом эфире. Но и на этот случай в штате партии имелись многоопытные мордоделы и высокооплачиваемые помощники кандидата, не дававшие козе даже и рта раскрыть, отвечая за неё честнейшим и подробнейшим образом на все звонки и вопросы телезрителей. Козе оставалось только величественно кивать узкой изящной головкой, что она и проделывала с неизменным успехом.

- Да-а-а... Проституция у нас до сих пор не легализована, зато Союз журналистов есть! - язвил утонувший в сдобных перинах своей зеленокумской фазенды Баранов, приковавшись глазами к голубому экрану. - Поразительно видеть, до чего доходит бесстыдство человеческого сердца, влекомого самой ничтожной выгодой... Оно ведёт себя как... сармат, вскормленный конской кровью... Жесть и ахуй!

- Гламурный высер, - охотно подтвердила Элеонора, восседая рядом с супругом в розовеньком пеньюаре с рюшами и увлечённо поглощая индюшачью гузку. - Куда катится мир!

- Мир тут совершенно не при чём, - сурово возразил Баранов, - просто освещение событий лучше. И всяческой информации, которую потом высасывают из фактов, становится чересчур много.

- Буквально как говна за баней, - радостно согласилась Элеонора.

Нотариально закрепив свои права на Баранова, она в последнее время сделалась удивительно покладистой.

А Егор кружил вокруг "дачи Кшесинской" в прямом и переносном смысле этого слова. Чета Прынцаловых, которая повсеместно демонстрировала свой полнейший пиетет по отношению к оккупированному городу, переехала туда всем семейством и с челядью: мамками, няньками, телохранителями и, естественно, легендарной козой. Неоднократно Егор, путешествуя пешедралом, встречал и провожал пристальным взглядом кавалькаду шестисотых мерседесов солидного тёмно-синего цвета. И однажды явился свидетелем того, как из услужливо распахнутой двери лимузина грациозно выпорхнула белобрысая коза, и в сопровождении свиты проследовала в магазин французской моды.

Ну, а ещё неделю спустя Егор чуть было не проник в саму цитадель Буркаловых . В непрерывной череде предвыборных светских раутов, коза пригласила на скромный капустник в мифический альков балерины купленную с потрохами редакцию газеты "На суше и на водах". Спаянный безбожным враньём коллектив мигом встрепенулся, причепурился, и ушёл на бессрочный перекур в волнительном ожидании назначенного часа. Коротая вынужденное безделье, кто-то случайно вспомнил про Егора Егоровича, который считался кем-то вроде внештатного друга редакции и частенько заходил сюда "на огонек" по поводу и без оного.

Работники пера пошушукались, перетёрли тему, да и любезно позвонили Егору.

- Где ты шкуру трёшь, кобыла безобразная?

- Но ведь я не член редакции... - заскромничал Егор.

- Не щёлкай паяльником, очкодрал, коза не срубит... Дедлайн через десять минут. Давай, мухой!

- В смысле?

- В коромысле!

Егор примчался, потратив на поездку в такси последние тугрики и карбованцы. Настрой у него был чрезвычайно решительный. Волосы на голове топорщились дыбом, потому что где-то там, в их густых дебрях, тревожно суетилась обычно спокойная Шехерезада. Сердце глухо колотилось, по всему телу разлилась противная слабость. Несмотря на принятую таблетку аспирина, болела голова. Тем не менее, Егор ощущал внутреннюю решимость идти до конца.

"Будет или не будет на капустнике сам Прынцалов? И если нет, то как мне следует поступить? Может, заныкаться где-нибудь в укромных закоулках поближе к апартаментам козы и дождаться ночи, когда Маленький Прынц придёт исполнить свой супружеский долг?.. Ну, а вдруг - не придёт, не исполнит? Что тогда?.." - Голова трещала и раскалывалась, лоб пылал, покрывшись липкой испариной.

Девушка Тотоша, автор идеи пригласить Егора Егоровича, состоящая в штате газеты в должности наборщика, верстальщика, корреспондента и ответственного секретаря, хлопотала вокруг гостя, потчуя его крепким чаем с лимоном и шоколадными конфетами.

Мало помалу ожидание достигло апогея, и вдруг всё разрешилось самым непредвиденным и неприятным образом. Последовал телефонный звонок из штаба Русской сюрреалистической партии (причем, по-русски говорили с сильным кавказским акцентом). Гостям вежливо, но довольно сухо сообщили, что их прибытия с нетерпением ожидают и уже сервировали по этому поводу столы, однако лично коза, к сожалению, на приеме присутствовать не сможет, поскольку у неё неотложные визиты к ветеринару и доярке.

Работников прессы, стараниями которых из пресловутой козы было сотворено - нет, даже не человеческое, а какое-то полубожественное мифическое существо вроде голубоглазой девственницы Минервы, вышедшей во всеоружии из головы Зевса, такой ответ оскорбил, покоробил и уязвил до глубины души. Возмущенными голосами все принялись проклинать козу, называть ее разными нехорошими прозвищами. А девушка Тотоша - и вовсе осмелилась сравнить козу с животным. На столь резкой ноте все вдруг испуганно замолчали, переглянулись и решили по разъезжаться по домам.

Похилял восвояси и Егор. Возвращаться ему пришлось уже на своих двоих, так как бюджет, подорванный непредвиденной поездкой на такси, трещал по швам. Оставшихся денег хватило на пирожок с картошкой, купленный им у бойкой бабенки на входе в Центральный рынок.

Прихлебывая горький чифир, подхватывая со стола крошки испеченного на прогорклой олифе пирожка, Егор со вселенской печалью взирал на пухлую стопку рукописей, загромождавшую добрую половину стола в комнате общежития связистов, где он, волею небес, влачил гордое существование. Во взбудораженном воображении его сами собой рождались отчаянно-дерзкие, ироничные и ехидные слова, из подсознания выплывали уже готовые образы, а в пылком сердце сами собой чеканились язвительные рифмы.

ЭПИСОДИЙ ВОСЬМОЙ

САГА О ГОРБАТЫХ ФОРТОЧКАХ

Большим городам надобны зрелища, развращенным народам - романы, - утверждал буревестник Французской революции Жан-Жак Руссо. Однако окончательным пунктом падения народных нравов, на наш взгляд, явилось возникновение сетевой литературы. А чем ещё можно объяснить тот факт, что Адриан Буткявичус, более известный в кругах ламеров и хакеров как Крюказябл (Крюказябл - нечитаемый символ, возникающий вследствие несоответствия кодировки для национальных алфавитов - Прим. автора), человек с двумя высшими образованиями и опытом суровой армейской службы, испытывал буквально физическую зависимость от низкопробного интернетовского самиздата. И сам, замаскировавшись под мудрёным ником и мистической аватаркой, выпекал запредельно-продвинутые вирши для огромной помойки, гордо именуемой всемирной паутиной.

В момент последнего посещения им гиперпространства, поюзанный писюк с установленной на нём 95-й форточкой (Windows 95 - Прим. автора) окончательно и бесповоротно завис, а затем и вовсе брякнулся.

- Шесть бед - один резет! - жалобно воскликнул Крюказябл, продолжая бессознательно и бессмысленно жамкать пимпы. - Вот это эвент! Нет, сука, чтобы таск закилять...

А далее добавил нечто уже совсем непечатное.

В ту же секунду он встретился взглядом с неизвестным ему чайником, который, судя по всему, только что появился в помещении, сопровождаемый Антальей Николаевной Ивановой-Петровой-Сидоровой, бессменным главным редактором городского еженедельника "Кисловодские хроники".

- А что, блин, возьмешь с жёлтой тачки? (компьютер азиатской сборки - Прим. автора) - пожаловался Крюказябл незнакомцу. - Хоть плюй в монитор.

И возмущенно пожал плечами.

Благодатная тема нуждалась в продолжении.

- Апгрейдить или не апгрейдить - вот в чем вопрос, Анталья Николаевна... А то, может, и вовсе послать всех на три клавиши, да обновить системники? Я уже не говорю о принтаке. Сто лет назад пора этот кипятильник менять на лазаря (матричный принтер на лазерный - Прим. автора)...

- Пожалуйста, успокойся, Андрюша, - по-матерински ласково прервала его тираду многомудрая Анталья, - этот вопрос мы с тобой обязательно всесторонне обсудим. Но не сейчас.

- Дело жизненной важности! - переполошился Адриан. - Когда, если не сейчас?..

- А сейчас я привела тебе нового сотрудника, он будет набирать на компьютере тексты, пока Оксаночка на сессии. Располагайтесь, Егор Егорович. Давайте посмотрим на вашу скорость...

Когда удовлетворённая Анталья с чувством выполненного долга величаво удалилась в свой кабинет, Адриан, радостно осклабясь, протянул Егору мосластую длань.

- Прибыли ламеры? Сажайте в камеры! Очень приятно познакомиться!.. Буткявичус, так сказать, заведующий флопповодческим хозяйством. Можно и просто Крюказябл. Лихо ты, матросик, топчешь клавиши! Можно сказать, лупишь, как дятел по весне! Пижамкером-то владеешь? А как насчет Короля дров? (графические программы Adobe Pagemaker и Corel Draw - Прим. автора)

Егор Егорович не удержался от тяжкого вздоха, предчувствуя скорый сокрушительный эффект своих слов.

- Если можно, Адриан, объясни ты мне, пожалуйста, как нужно сохранить файл...

(Увы, первый урок компьютерной грамоты Егора Егоровича закончился пару часов назад, и полученные в спешном порядке от Тотоши знания стремительно улетучивались из головы).

Крюказябл, мучительно пытаясь осмыслить полученную информацию, на долгую минуту превратился в каменную статую Командора. За означенный срок он, однако, сумел сообразить, что происходящее - не глупая шутка или розыгрыш, и медленно сполз по спинке стула.

- Ангидрид твою перекись марганца!.. Так чего же ты, айбиэмер долбаный, сюда приполз, если даже файл по адресу прописать не умеешь?..

Егор Егорович очень внимательно и спокойно посмотрел Крюказяблу во встревоженные глазки, отгороженные от мира массивными брокгаузами с выпуклыми как автомобильные фары стеклами.

- Деньги очень нужны...

- А... Ну... Если так... Извини... - Крюказябл подыскивал слова, достойные момента, и не находил. - Ну, ты мазефака! И что я буду с тобою делать?..

Он изумлённо крутил головой на тощей шее, словно испрашивая ответа у родных редакционных стен.

- Конечно, если и правда дело обстоит именно таким образом... тогда бери грызуна, или вот что, нет... Ты, главное, для начала запомни две простые истины. Первая: опыт чайника растёт прямо пропорционально выведенному из строя оборудованию. И вторая: меньше будешь в Интернете - здоровее будут дети!..

Но, не сумев сдержать напора противоречивых эмоций, вызванных поступком сего грандиозного чайника, Крюказябл позволил себе на мгновение прервать дидактический процесс, ещё раз оглядел Егора с ног до головы через мутные линзы, и уже не скрывая восхищения, воскликнул:

- Вах-х-х-х! Будь проклят тот дэнь, когда я сэл за клавиатуру этого пилисоса!!!

Затем сосредоточился, как бы вспоминая что-то важное, и сокрушённно добавил:

- Говорила мама, не храни все пароли на диске D... Водку пьешь?

ЭПИСОДИЙ ДЕВЯТЫЙ

АМПЕРСАУНД НА СЕНЕ

Хор:

Подобно Олимпу - не очень высокой горе на границе Фессалии и Македонии, в географическом промежутке между проспектом Победы и улицей Куйбышева возвышается на холме белоснежная громада здания кисловодской администрации. Построено оно ещё в те незапамятные доперестроечные времена, когда люди верили в рукотворных богов, - а если и не верили, то, по лукавству и практической сметке всё же считали нужным время от времени приносить им какие-нибудь незначительные жертвы.

Вместо масличных деревьев, перед аккуратно выбеленной кубической формы постройкой стройными шеренгами рассажены пирамидальные туи, разбиты весёленькие клумбы и газоны.

Редакция газеты "Кисловодские хроники" также размещается в этом светлом храме. А сразу за культовым сооружением, на этой же стороне проспекта, начинается район хаотичной застройки - заборье, где проживает Крюказябл.

Если же бросить взгляд через дорогу - там, в лучших античных традициях, предписывающих властям обеспечивать свой народ зрелищами, располагаются цирк и кинотеатр "Россия".

По массивным каменным плитам, которыми вымощены подходы к администрации, каждое утро стучат Мирочкины каблучки. И порой, приходя на работу без опозданья, Мира случайно сталкивается здесь с Егором, который тоже спешит в редакцию - и они долго и увлеченно беседуют (подчас в ущерб производственному процессу), прогуливаясь между туями и розами. Их бескорыстная дружба основывается на том, что Мирочка в присутствии Егора способна болтать ещё больше обыкновенного, а Егор готов выслушивать её пространные излияния с необычайным терпением.

- И ещё, Егор, - повелительным и одновременно кокетливым голосом наставляет Егора Егоровича Мирочка, - заруби себе на носу с самого начала, если только не хочешь жестоко со мной поссориться: я не тридцатишестилетняя женщина, как ты по наивности своей думаешь! Я восемнадцатилетняя девушка с восемнадцатилетним стажем!..

Самое интересное, что Егор и сам в это безоговорочно верит. И у него светло и радостно на душе от этой пустой болтовни. Он смотрит на Мирочку и улыбается.

- Что ты так на меня смотришь?! - испуганно восклицает Мирочка и даже оглядывается, - у меня что - гигантская лягушка в волосах?

Егор хочет объяснить, что никакой лягушки он не заметил, но Мирочка уже успела переключиться на новую тему, и поэтому Егор продолжает молчать. От этого их быстротекущая беседа более напоминает монолог.

Неожиданно Мирочка горько-прегорько вздыхает.

- Что случилось? - с трепетным беспокойством интересуется Егор.

- Вчера... - односложно отвечает Мира.

- Что вчера?

Мирочка ещё раз горько вздыхает и отворачивается.

- Ну что ж, всё понятно и без слов...

- Да... Ещё один день оказался напрасной тратой макияжа!.. Ну и ладно, ну и - насрать, и розами засыпать!

Воскликнув это, неисправимая оптимистка Мирочка вынимает из косметички зеркальце и тюбик яркой губной помады.

- А ты не сомневайся: такие как я никогда не плачут! Не потому, что нет сердца, а просто тушь потечёт. Я бы назвала это пофигизмом, если бы не знала термина "стрессоустойчивость". Так что ты ещё услышишь, Егор, как осколки его сердца захрустят под моими каблуками...

Выслушивая эту тираду, Егор стеснительно улыбается, внимательно изучая носки собственных ботинок.

- И не надо так язвительно ухмыляться! Лучше помоги советом. Вот скажи: как при знакомстве с мужиками отличить хорошего парня от плохого, если оба хотят от тебя одного и того же?

Егор упорно продолжает отмалчиваться. Мирочку это крайне возмущает.

- Прошу тебя, Егор, ну, не будь ты унылым говном, будь ты позитивной какашкой!

- Считай, что я - какашка...

- Никакая ты не какашка, ты - дикий пессимист! А быть пессимистом в наше время - это непозволительная роскошь. Даже пятиклассникам известно: чтобы заработать миллион, надо выглядеть на два! Следовательно, пессимизм и слякоть могут себе позволить разве только королева красоты или олигарх... Ну, я не права? Да вынь же, наконец, пепельницу изо рта!..

- Я не пессимист, - вяло оправдывается Егор. Я - одинокий, голодный и очень уставший оптимист.

- И поэтому не пьешь, не куришь, не ругаешься матом...

- Да, не пью и не курю последние полгода.

- Ну, скажите, какая прелесть! Какать бабочками ещё не научился? Но особенно-то не обольщайся: у Буратино тоже было непорочное зачатие и отец плотник...

- А я и не претендую...

- Да-а-а-а... - снова горько вздыхает Мирочка. - Видно, настоящих мужиков ещё щенками разобрали!

Очаровательная как Геба - богиня красоты и молодости, дочь Юпитера и Юноны - Мира была вдовой. Но столь жизнерадостной и одновременно безутешной вдовой, что у Егора, против его воли, складывалось обманчивое впечатление, будто бывший супруг её никуда не пропал и нигде не сгинул, а подобно Ганимеду, сыну троянского царя Тарса, был за красоту похищен Юпитером на Олимп - и Мира с этим никак не могла смириться и отказывалась его простить. Несмотря на это и вопреки этому, Егор был всецело покорен её женским обаянием.

А вот Крюказябл Мирочку почему-то не любил и называл не иначе как эмансипопкой. Хотя в его устах это звучало почти как комплимент, потому что остальных сотрудниц он именовал не иначе как штатными дурами, клещихами или клумбами, пани Юльку с радио - говорящей задницей, главредшу Анталью - кухаркой, а всех их вместе взятых - дырявым войском. Он даже для промежутка времени, проведенного на рабочем месте, выдумал совершенно уничижительное название: "жопо-часы". Всё, что не имело прямого отношения к компьютеру и программированию, вызывало у него мало почтения. В прекраснодушном и подобострастном коллективе редакции он представлял собой, так сказать, радикальное крыло оппозиции. Причем, левой и правой одновременно. Что его самого, однако, нисколько не беспокоило. (Хотя умеренные оппортунисты и коллаборационисты, намекая на умственную неполноценность самого Крюказябла, в отместку прозвали его Эдельвейсом.)

Вот и сегодня, установив очередную клёвую погамульку, Крюказябл, как обычно, принялся прилежно полировать глюки. Но как он ни пробовал дрыгать базой, станция легла.

- Усер бряк! - воскликнул раздосадованный Крюказябл, хлопнув рукой по коленке. - Ступор!..

Редакционные рабыни, с безрадостными лицами низко склонившиеся над письменными столами, отвернулись или сделали вид, что увлечённо смотрят в окно.

- Эй! - вновь нарушил тишину Крюкозябл. - Который там жопо-час, люди?

И в ответ на траурное молчание радостно продолжил:

- Гости умные молчат, не хотят вступать с ним в чат... Ну, молчите, молчите, если файлы не сошлись, магнит вам в сумку...

В этот момент в кабинет ворвалась оживлённая Мирочка и, громко стуча каблуками, поспешила к своему столу. С видом оскорблённого самолюбия женская фракция коллектива была вынуждена ответить на её приветствие.

- Привет, Крюкозяблик!

- И тебя тем же самым в то же самое место! - приветливо заорал Мирочке Крюкозябл, хотя не мог её выносить наряду со всеми остальными и прочими.

Но она-то хоть не отказывалась по любому ничтожному поводу с ним общаться. Заговоров молчания Крюкозябл просто терпеть не мог.

Мирочка устроилась за столом и первым делом принялась разбираться с содержимым косметички.

- Люблю я этот запах напалма по утрам!!!.. - с воодушевлением протянула она, внимательно изучая перекошенные напряжением лица окружающих, а заодно и плакат, протянутый через всю стену, который вчера велела вывесить Анталья Николаевна.

Плакат гласил: "Нас невозможно сбить с пути - нам всё равно, куда идти!" Редакция готовилась достойно вступить в очередную избирательную кампанию.

Егора Егоровича, как единственного мужчину в коллективе, Крюкозябл с самого начала знакомства записал к себе в союзники. Возлагал на него большие надежды в расчёте на создание коалиции. Едва завидев Егора на пороге, он радостно скалился.

- Ну что, инвалид-юзер, ушатаем тележку? Тема прежняя: из чего состоит шайтан-коробка. Итак, как нам уже известно, любая шайтан-коробка состоит из следующих частей... (далее шло подробное перечисление). Для работы можно заюзать горбатые форточки, можно синюю таблицу... По лавру?

- Как два файла переслать...

- Учись, юзверь, пока я жив, - ухмылялся Крюказябл, с аппетитом откусывая от чудовищных размеров бутерброда, сооружённого из белой булки и батона варёной колбасы, разрезанных вдоль.

- Учись, юзверь, скоро чайником станешь! Работёнка здесь клёвая, ничего не скажешь, жаль, что коллектив насквозь пропиленный. Говоря по-русски, вокруг одна навороченная шмонь - а шлямбур толкнуть некому. Анталья - та вообще полный виндец. "Днем свет божий затмевает, ночью юзверей пугает..." На прошлой неделе второго строгача мне впаяла. А всех делов, что ушёл на пару дней в штопор. Так ведь я тут со времен Духовенства Совдепии работаю! Понимать надо... Меня Бордюр Бордюрович лично на работу приглашал! "Неужель ты нас замочишь? Форматни мой винт, коль хочешь..."

По завершении практических занятий Егор Егорович, как примерный ученик, закрывал тетрадку с конспектами и прятал её в стол.

Крюказябл подмигивал ему.

- Сконнектимся!

- Сосвистимся...

Корифей:

Непродолжительное знакомство с Крюказаблом успело обернуться для Егора Егоровича вполне ощутимой пользой. Во-первых, Егор, наконец, стал "чайником" - то есть овладел азами компьютерной грамоты. Он теперь не боялся лишний раз плюхнуться на кею, а во всю ивановскую джобал, курсивил, тюкал, зазиповывал и раззиповывал файлы, а в случае надобности пользовался чепатором или бренчалом - стареньким матричным принтером, который Анталья упорно не желала списывать.

Конечно, о том, чтобы отпатчить или отхачить программу, что-нибудь заинсталлить или прикрутить, не могло пока идти и речи. Но он уже вполне свободно употреблял в разговоре такие мудреные термины как "программа залипла", "пнуть на емелю", "погамулька", "кыш-память", "битые микрохи", смело называл микросхемы - тараканами, мышку - мусей, вентилятор - кульком, жёсткий диск - тяжелым драйвом, а интерфейс - междумордием.

В общем, прогресс был налицо.

Благодаря неустанному попечению Крюказябла, Егор вдоль и поперек облазил сетевые библиотеки, познакомился с сетевыми авторами, шедеврами сетевой литературы, и даже прочел культовые "Записки невесты программиста".

Он узнал, что самое страшное на свете ругательство звучит "суксь и маст дай" и никак иначе, а странный значок в электронном адресе, который все называют собакой или лягушкой, на самом деле носит гордое имя "амперсаунд".

Большего Крюказябл Егору дать не мог, поскольку раскрылось, что никаким кулом, визардом и даже рядовым программером он на самом деле не являлся, а был продвинутым ламером, зато с превеликими амбициями и претензиями. Ибо власти над собой не признавал, излюбленному напитку компьютерщиков - пиву - предпочитал сорокоградусную, а на все попытки открыть ему глаза на объективную реальность и политический расклад, с пренебрежением отвечал:

- Ха! Не видала Москва таракана!..

Откуда он эту фразочку выцепил, ведать никто не ведал. Но всем с предельной чёткостью было ясно, что перспективы у Крюказябла самые неопределенные, самые расплывчатые, что почва под ним шатается. И хотя он "ходит право и глядит браво", в "Хрониках" ему долго не продержаться. Тем более что коллектив там, как мы уже успели заметить, женский, а Крюказябл в этом отношении ведёт себя хуже, чем собака на сене.

Как удалось впоследствии выяснить Егору, страдал Крюкозябл тяжёлой формой странной болезни компьютерщиков - мизогинии (боязнь женщин - Прим. автора), а от этого недуга, как известно, лекарства нет.

Но, кроме мизогинии, страдал разносторонний Крюказябл ещё и дроммоманией - маниакальной цыганской страстью к перемене мест. И ещё, что самое печальное, русской национальной болезнью с латинским названием дипсомания (так сегодня именуют медики периодическое запойное пьянство).

Не знаю как вы, господа, а лично я не вижу из этой ситуации никакого искейпа.

ЭПИСОДИЙ ДЕСЯТЫЙ

"ЧАРОДЕЙСТВО КРАСНЫХ ВЫМЫСЛОВ"

Академик Зудов стремительно взлетел на импровизированную трибуну, сооруженную в актовом зале Квазиакадемического института эмоционально-опосредованных пертурбаций. Орлиные очи академика пылали небесными зарницами, хищный взор блуждал, как лазерный прицел снайперской винтовки. Артистически-выверенным движением Зудов тряхнул головой и пригладил ладошками густую вьющуюся шевелюру с первыми прядями благородной седины на висках. На стройной фигуре профессора как на дорогом манекене красовался безупречно выглаженный чёрный смокинг. Но огромный чёрный бархатный бант, повязанный вместо галстука, с ушами выдавал в учёном муже второразрядного художника. Огромный, как глаз циклопа, чистой воды бриллиант на заколке банта жил в этом ансамбле собственной жизнью, и излучал столь ослепительное сияние, что в любой обстановке становился чем-то вроде оптического центра мироздания. Поневоле начинало казаться даже, что это не бриллиант приколот к академику Зудову, а, напротив, академик Зудов к бриллианту, как некогда Сизиф к минералу совсем другой породы.

Трепещущие ноздри Ашдауда жадно втягивали спёртый воздух помещения, оказавшегося несколько тесноватым для мероприятий подобного масштаба. В воздухе пахло неувядающей славой, неограниченной властью и бешеными деньгами.

Академик распахнул створки портативного ноутбука, и, вибрируя ноздрями, торжественно провозгласил:

- Меморандум Общественного фонда нечеловеческих изменений "Россинант"! Концептуальные гуманистические идеи, положенные в основу деятельности Фонда!..

И пошло-поехало...

- ...Предпосылкой к основанию Фонда стало осмысление сущности перманентного процесса раздробления общества... совсем не сладкие плоды этого разделения мы сейчас пожинаем... Если серьезно проанализировать анатомию разобщенности общества в пределах известных и неизвестных признаков разобщения, то не трудно понять откуда истоки ярко выраженной доминанты зла и неприязни...

Речь Зудова отличало обилие псевдонаучных терминов, а также полная беспомощность в обращении со стилистикой русского языка, его орфографией и пунктуацией. Всё это, вместе взятое, придавало словам академика сверхчеловеческую заумь и непререкаемую убедительность.

- ...Но, к сожалению, если признать существование в природе несправедливости, то в части признания заслуг конкретных личностей в обществе доминирует не просто несправедливость, а гипернесправедливость... Осмысление этих и других насущных проблем явилось предпосылкой для разработки программы (меморандума) деятельности Фонда нечеловеческих изменений "Россинант".

Переполненный зал стонал, вскрикивал и мычал сквозь сон, периодически пробуждаясь от спячки и бурно рукоплеща словесным эскападам академика.

Подремывал здесь и Егор Егорович, усевшийся в одно из кресел в первом ряду, поближе к докладчику, и, словно корочку хлеба диковинному хищнику из зоосада, подсовывая ему чёрный кирпичик диктофона. Лексический набор академика воздействовал на него подобно углекислому газу в атмосфере, вызывая помутнение сознания, потерю координации движений, а также дезориентацию во времени и пространстве.

Егор Егорович присутствовал на праздничном форуме в качестве корреспондента "Кисловодских хроник", куда некоторое время назад устроился наборщиком. Однако время от времени демократичная Анталья Николаевна, главный редактор этого рупора исполнительной власти, давала ему и несложные репортёрские задания вроде этого.

Егор Егорович, в сто первый раз клюнув носом, встрепенулся, и тут же, как баран в новые ворота, уперся в очередную сфабрикованную Зудовым фразу.

- Мы всегда охотно ссылаемся на крылатое выражение "красота спасет мир", при этом не всегда думая о том, какая красота и какой мир должна спасти. С определенной вероятностью можно полагать, что именно сегодняшнее состояние наших душ и нуждается в спасении и возрождении. И этим спасительным кругом может стать возможность и потребность красивого восприятия окружающих, вопреки множеству факторов, ориентирующих на обратное...

Егор Егорович почувствовал, что ум у него окончательно заходит за разум, а Ашдауд Базарович с приятным кавказским акцентом, пробуждающим воспоминания об отце всех народов, напористо продолжал:

- Расходы на изготовление Почетного диплома "Душевный человек" и муляжа этой души в натуральную величину - 12 000 рублей. Расходы на изготовление Почетного диплома и муляжа души, а также золотого нагрудного знака "Широкой души человек" - 24 000 рублей. Расходы на изготовление гипертрофированного муляжа души и ордена из платины с бриллиантами "Бриллиантовая душа", с установкой прижизненного памятника в аллее Знаковых камней КИЭП...

- Акробаты благотворительности!.. - не выдержал Егор. - А что, неплохое название для статьи...

Зал стонал, терял сознание и тонул в грохоте аплодисментов. Телеоператоры теряли кадр. Громадный всевидящий глаз циклопа зловеще подмигивал публике при каждом ослепительном блике фотовспышки.

- Богат Тимошка, и кила с лукошко...

Воротясь в редакцию, Егор занял место за столом и принялся расшифровывать магнитофонную запись, тут же набирая текст будущего репортажа на компьютере. Как жаль, что он не Ильф и Петров и не Сальвадор Дали, и не сможет изобразить, передать происходящее в ярких красках и в натуральную, так сказать, величину! Что ж, придется ограничиться многократно уменьшенной копией...

В помещение впорхнула очаровательная Мирочка, успевшая буквально на днях получить ответственную должность замредактора. Тряхнула грозовым облаком кудрей, блеснула звездочками глаз, затараторила что-то приветливое, расстёгивая застежку-молнию своей модной косметички и извлекая из неё разнообразные предметы туалета. Вскоре на столе перед ней появились: два или три тюбика губной помады, флакончик дешевых духов, смятый носовой платочек, пудреница в футляре, несколько зубочисток, две расчёски (одна из них поломанная), треснувшее зеркальце, баллончик дезодоранта, початая упаковка жевательной резинки, дюжина каких-то шпилек, заколок, брошек, булавок... А Мирочка, продолжая увлечённо болтать, доставала из своего ящичка Пандоры всё новые и новые атрибуты эмансипированной женщины. Горка вещей непонятного назначения непрерывно увеличивалась. Вскоре к ней добавились: вчетверо сложенное расписание электричек, позавчерашний номер газеты "Кисловодские хроники", несколько билетов в цирк, вязальный крючок с клубком ангорской шерстяной пряжи, томик Нового Завета карманного формата и увесистая стопка фотокарточек, на которых было запечатлено, как Мирочка берет интервью у всяких разных известных личностей. И, наконец, на вершине этого маленького эвереста появилась гордость Миры - порткрейон - серебряная трубочка для ношения карандаша.

Егор Егорович знал Миру уже более четырёх месяцев, но его не переставали удивлять в этой молодои привлекательной женщине два качества: во-первых, её способность произносить в одну минуту огромное количество слов, а во-вторых, свойство её косметички вмещать в себя невероятное количество предметов первой, второй и даже тридцать третьей необходимости. Говоря другими словами, там в любое время суток можно было отыскать абсолютно всё необходимое для решения любой жизненной задачи - в буквальном смысле всё, "от гандона до патрона"!

Это казалось Егору каким-то волшебством и заставляло относиться к Мире с несколько большим пиететом, чем того требуют деловые или приятельские отношения.

- Привет! Как жизнь молодая?

- Ах, скажешь, тоже... Какая жизнь? Вместо жизни у нас работа!

- Но выглядишь ты так, будто собираешься в Большой театр...

Мирочка кокетливо и горделиво улыбнулась:

- Нам не дано предугадать, кому и где придётся дать!

Продолжая щебетать, Мирочка пыталась выудить и ещё что-то новенькое из глубин бездонной косметички.

- Мира, пожалуйста, выслушай меня... Мира, понимаешь...

- Я ведь говорила тебе, Егорушка, что ещё окончательно не решила для себя - поеду ли с тобой в Домбай...

- Что значит - не решила? Я не пойму - ты этого хочешь, или ты этого не хочешь?

- Я ведь говорила тебе, что ты классный парень. И если я до сорока не найду себе мужа, то непременно выйду за тебя. Никакого принца с хрустальными яйцами ждать не буду. Даю слово! Ведь ты меня любишь?

Мирочка улыбнулась.

- Кажется, люблю, - с лёгким трепетом, но почти без колебаний выговорил Егор и густо покраснел.

- Это главное, спасибо.

Егор покраснел ещё сильнее.

- Я ждал несколько иного ответа...

Мирочка очаровательно улыбнулась.

- Большое спасибо?

- Но ты не ответила насчёт Домбая...

Мирочка возвела глаза к потолку и страдальчески застонала.

- И это называется эрекцией?.. Да пойми же ты наконец, что подобная поездка может меня скомпроментировать! Любой человек моего ранга должен неусыпно заботиться о поддержании своего реноме... И ещё запомни, Егор, что любви женщины следует бояться больше, чем ненависти мужчины. Чему вас в школе учат?!

- Это ты придумала эту глупость?

- Представь себе, Сократ! А правда, я сегодня просто прелесть, какая гадость?

- Этого невозможно отрицать.

- Очень хорошо! Тогда и ты ответь на мой вопрос относительно поэтического конкурса. Участвуешь?

- Я ещё не решил.

- А вот я считаю, что ты обязан участвовать. В кои веки выделена такая сумма в качестве премиального фонда! Разве эти деньги для тебя лишние, в твоем-то нынешнем положении? Тачка, дачка, да денег пачка - считай это своей программой-минимум на ближайшую пятилетку. А вот газетной джинсой, я согласна, заниматься тебе ещё рано. Заказная тематика, скрытая реклама, вся эта грязь - удел профессионалов, и она не для тебя. Слишком высокие материи! Техника "затирания фактов" путём подачи избыточного количества материала, умение скрыть мотивы дезинформации - на это в нашем зажопинске способны единицы. К примеру, ты в курсе, какая технология носит название "белый шум"? Не в курсе? А ещё обижаешься, что душка Анталья Николаевна не пускает тебя писать платные материалы. Поработал бы ты у пани Юльки на радио - там бы узнал, что именно кормит волка, и почем она - журналистская копеечка. А в нашем женском коллективе ты - всеобщий любимчик и баловень. Хвост в тепле, усы в сметане...

- Твоими бы устами...

Мирочка отложила в сторону зеркальце, закрутила тюбик с губной помадой, и впервые за весь день осмысленно посмотрела в глаза Егору Егоровичу, тем самым как бы подытоживая многотрудный разговор.

После чего необычайно энергично воскликнула, адресуясь скорее к себе, нежели к своему упёртому собеседнику:

- Не ссы, квакуха, болото наше!

ЭПИСОДИЙ ОДИННАДЦАТЫЙ

КЕЙСОМ ПО ФЕЙСАМ

Свершилось!

В чёрт-те знает какой раз на Кавминводы опять пришла весна. На территорию особо-охраняемого эколого-курортного региона на смену генералу морозу явился зеленый прокурор.

Запах влажных коровьих лепёшек и древесной коры, звенящие голоса мутных от грязи горных речушек сулили благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. Пришёл долгожданный март - месяц, названный суровыми римлянами в честь бога войны, а у просвещенных греков известный как месяц охоты за оленями. Опоэтизированный халдеями в качестве месяца цветов, а евреями - месяца колосьев. Март, которому наши далёкие предки славяне придумали тарабарское прозвище Брезозоль, а их потомки росичи - Сухий. Месяц, во время которого, по учению церкви, был создан мир и положено начало нашему спасению.

Новорожденный март вдобавок предлагал всему прогрессивному человечеству подвести кое-какие итоги - и в частности, итоги поэтического конкурса на лучшее стихотворение о городе Кисловодске, конкурса, задуманного местным отделом культуры совместно с редакцией газеты "Кисловодские хроники". Не станем углубляться в мелкие бытовые подробности мероприятия - больше всего на свете автор не хотел бы прослыть пошляком, описывая скрипучий подиум с покосившейся стойкой микрофона, страхолюдных разъевшихся тёток в президиуме, рассеянно перебирающих испещрённые кривульками и загугулинами листы бумаги, серую слякоть за окнами и сквозняки, вольно гуляющие по залу.

"От жажды умираю над ручьем?" Поверьте мне, подобное время от времени может случиться разве что во Франции. У нас умирают от скуки. Но, наконец...

- ...Разреши, драгоценный ты наш человечек, дорогой Егор Егорович, вручить тебе высочайшую награду олимпиоников, славных полководцев, ораторов, поэтов. Позволь, товарищ Пушков, мне, как полномочному представителю жюри, решением которого присуждается первое место, водрузить на твоё светлое чело этот венок из ветвей священного дерева Аполлона... эту благосенно-лиственную лавровую корону... - Мирочка Мегерко от волнения слегка перепутала слова, задохнулась и перевела дыхание, затем смахнула с ресницы слезу и с искренним чувством чмокнула Егора в щёку. - Да здравствует наш венценосец! Аплодисменты!..

Как на эоре - специальной машине, поднимавшей актеров в греческом театре в воздух, Егор взмыл в небеса, вознёсся в самые эмпиреи, полные ослепительного света и громовых раскатов, с минуту поболтался там и брякнулся на грешную землю.

"Позвольте, люди добрые, а где же обещанная победителю грандиозная премия?.."

Корифей:

Пытаясь приватно объяснить Егору за чашечкой чая, подслащённого заменителями сахара, как глубоко он неправ, осудив высокое жюри за решение использовать денежную часть премии "на нужды редакции", Мирочке пришлось взять вдвойне интимный и дружеский тон, а также прибегнуть к эпилемме (оборот речи, когда оратор, делая возражение, сам же отвечает на него - Прим. автора), хариентизму (риторическая фигура, состоящая в том, что всё неприятное излагается деликатно, приятно - Прим. автора) и даже солецизму (погрешности против правил языка - Прим. автора). Последнее особенно тяжело далось образованной и эмансипированной женщине.

И что бы вы думали? Тяжкие труды не пропали даром!

И всё же, несмотря на вечный мир, установившийся во всём мире, Егор Егорович решил во всех подробностях обсудить случившееся и на крохотной как микросхема кухоньке Крюказябла, на пару с последним. Третьи лица к суровому мужскому разговору допущены не были.

- Мамочка, организуй нам попиздеть, - в ласковой форме обратился Крюкозял к своей молодой жене, недавно во второй раз ставшей счастливой матерью, и с этими напутственными словами изгнал её из святая святых.

И тут же обрушился на Егора с суровой критикой.

- Школа низостей и академия пороков!.. "Три янгицы под уиндом пряли поздно ивнингом..." Ну и напряли. А твоя-то клара целкин хороша! Вот, небоскрёб твою мать, умеет свалить от ответственности, спихотехник-любитель. Блудница вавилонская! Что молчишь, будто картриджа объелся?

- Сам виноват, - пытался отшучиваться опьяневший с первой рюмки Егор, у которого уже полгода во рту не было ни капли. - Встал в позу - получи дозу. В другой раз буду умнее. Наливай...

- Как хорошо, говорила вяленая вобла, что со мной эту процедуру проделали... - не отставал Адриан. - Оставь ты своё галантерейное, чёрт возьми, обхождение! Политику лисьего хвоста!..

- Жизнь такова, какова она есть и больше никакова... - вяло бормотал Егор Егорович. - Все люди - братья, как Каин и Авель...

Но Крюказябл только пуще воспламенялся гневом, напустив вокруг себя дымовую завесу сизого сигаретного дыма и проливая водку мимо стакана.

- Разбойницы пера и мошенницы печати!.. Прелюбодейки мысли!.. Вольный союз пенкоснимательниц!.. А на свою надежду константиновну наплюй! Наплюй слюнями!.. Пускай считает себя эксклюзивной стервой. Но я по секрету тебе скажу: самая обыкновенная среднестатистическая блядь!

- Будем же мудры, как змии, и кротки, как голуби, - пытался успокоить его Егор Егорович.

- В жопу гнилой либерализм! Ты обязан быть... обязан быть... - Крюказябл мучительно подыскивал нужное слово, - ...в боренье с трудностью силач необычайный...

- Крюказяблюшка, ты в загробную жизнь веришь? - ни к селу, ни к городу задал вопрос Егор.

- Я верю в Интернет - ибо это единственная реальная возможность общения душ без участия тела.

- Значит, веришь?

- Я верю, что души людей после смерти попадают туда, во что они верят, - сообщил Крюкозябл, тщательно выговаривая каждое слово, что свидетельствовало о крайней степени опьянения. - Вот, к примеру, душа Билла Гейтса, типун ему на модем, непременно окажется в корзине. И там её сожрут сатанинские вирусы!

- Да-а-а... Вот именно этого Данте Алигьери в своей Божественной комедии и не учёл...

-Так вкусим, друг, от древа познания добра и зла... - удерживаясь обеими руками за горлышки водочных бутылок, чтобы не свалиться со стула, пробормотал Крюказябл. - Всё пустяки, в сравнении с вечностью...

- С грязью играть, только руки марать. А мы будем следовать мудрому принципу Лао-Цзы...

- Это как?.. Что ещё за принцип?

- Созидай, но не обладай... - не без труда выговорил Егор Егорович, после чего успокоился и с чувством выполненного долга плавно лёг лицом в тарелку.

Стойкий Крюказябл успел ещё промолвить волшебное заклинание программистов: "Интернет, Интернет, отпусти нас в туалет", и тоже затих.

ЭПИСОДИЙ ДВЕНАДЦАТЫЙ

КЕША КЕРОСИНЩИК

Егор Егорович, насвистывая веселую песенку, вошел в просторную рекреацию на втором этаже здания городской администрации, куда открывались двери редакционных кабинетов, и оторопел от неожиданности.

У одного из столов помещения, за которым посетители обычно заполняют заявления о потере документов, сидел профессор Зудов собственной персоной. Это было, что называется, почти что "кейсом по фейсам".

Профессор был облачен в чёрный костюм с искрой и белоснежную сорочку. С классическим стилем вызывающе резко контрастировал пёстрый галстук типа "пожар в джунглях". Выражение лица у Зудова было одновременно томным, скромным и чинным (других слов для описания этого лица Егор подобрать не смог).

На стареньком столе перед профессором покоился сверхтонкий компьютер-ноутбук с цветным монитором. Профессор время от времени тыкал корявым указательным пальцем на клавиши и с умным видом изучал что-то на экране.

Егор Егорович поздоровался и заспешил к своему кабинету. Профессор любезно ответил кивком головы.

Давненько уже знал Егор Егорович господина Зудова! Да и кто в Кисловодске его не знал? Реклама Квазиакадемического института не сходила со страниц местных газет и телеэкранов. Да и лично знакомых с первым академиком высокогорного аула (рискнувших устроиться на работу в институт и с треском оттуда вылетевших) было на Кавминводах хоть отбавляй.

Мнения общественности полярно разделились. Одна часть, меньшая в процентном соотношении, склонна была считать Зудова злым гением. Другая, большая, видела в нём только самодура, жулика и наглого афериста. Многим, не знавшим его лично, Зудов представлялся фокусником, вроде Дэвида Копперфильда, который под куполом цирка творит весьма сомнительные чудеса. А вот с чьей подачи чудеса эти становятся возможными - было неизвестно. Но все сходились в одном: был в отталкивающей и обаятельной личности профессора цинизм, доходящий до грации.

А ещё ходили по городу слухи о весьма неплохих заработках, которые Зудов иногда выплачивает своим сотрудникам, правда, выплачивает недолго, пока не надоест, и поэтому даже самые ценные специалисты у него не задерживаются.

Всё это знал и Егор Егорович, и заинтересован был узнать еще больше, но активность проявлять счёл неуместным, и затаился в кабинете, прислушиваясь к разговорам через приотворённую дверь.

Вскоре в рекреацию деловой поступью вошла Анталья Николаевна Иванова-Петрова-Сидорова, звонкими всплесками ладошек и радостными восклицаниями приветствуя профессора. Ещё через некоторое время, как легкое облачко цветочных духов, впорхнула неисправимая прогульщица Мира, и тоже, охая и ахая от нежданного счастья, с доброжелательным интересом и восторженным вниманием долго приставала к профессору с распросами. Зудов с видом прилежного ученика объяснял, что оказался в редакции совершенно случайно, так как его шестисотый мерседес заглох прямо под окнами администрации. И он, чтобы не терять золотого времени, решил некоторое время поработать где-нибудь в тихом уголке на своем лэптопе.

После этого профессор также случайно, для поддержания разговора, продемонстрировал труженикам пера сигнальный номер журнала, который он вознамерился выпускать на регулярной основе. Отпечатанный на роскошной финской бумаге журнал этот назывался "Душа нараспашку".

Егор Егорович за дверью навострил уши. При этом волосы у него на голове сами собой наэлектризовались и с лёгким потрескиванием встали дыбом (не исключено, что это пробудилась ото сна беспокойная Шехерезада и вышла на утренний моцион).

- Как жаль, - сокрушенно вздыхал профессор, сетуя на дефицит кадров, - журналу необходим редактор-профессионал! У дела такая перспектива! Такие блестящие финансовые возможности и горизонты!

У Егора Егоровича болезненно сжалось сердце. Размер оклада, который предлагал Зудов своему редактору, показался ему фантастическим. А вдруг, это его звёздный шанс? Может, судьба, в конце концов, повернётся к нему лицом и даст возможность в полной мере реализовать его творческие возможности?..

А может, спросить совета у Миры? Да ни в коем случае!

Поэтому, когда Мегерко, закончив аудиенцию, вошла в кабинет, лицо Егора выражало безразличие и даже скуку.

- Что, профессор Зудов вновь на арене цирка?

- Да, наш несравненный профессор в своём непревзойдённом амплуа! - возбуждённо отвечала ему Мирочка, нервно расстёгивая молнию косметички и приступая к ритуалу её опорожнения. - Опять какую-то грандиозную афёру выдумал. Предлагает бешеные деньги. Глупость, конечно, но какой мужчина! Я от него в полном восторге! Мужчины - они ведь все такие разные, как пирожки... Кто-то, понимаешь, с яйцами, а кто-то - с капустой... При том что принцев среди них, как выясняется, нет. Либо вымерли как мамонты, либо очень хорошо прячутся.

- Ну и что же ты?

- Ах, ну куда я от Антальи Николаевны? Она ведь для каждого из нас как родная мать!

- А может, стоит попробовать?

- Что ты! Что ты, Егорушка! Я не могу огорчать её даже намёками на этот счет. Будь же ты реалистом! У нас и здесь интересной работы хватает. То с коммунальщиками интервью, то с горэлектросетью... Ах, если бы ты знал, как я мечтаю взять большое интервью у главы города! Какой это интересный мужчина! К тому же - боевой генерал... ну, то есть, пока полковник... Я от него без ума... Да, кстати! Дай, наконец, глянуть твой грушинский репортаж. А то после твоих мрачных рассказов я начала, грешным делом, думать, что ничего интересного ты на этой Груше так и не нашел... Не нашел того, кого искал?.. А кого же ты там искал?..

- Я давал тебе газету - сразу, как ты вышла из отпуска! - в сердцах отвечал Егор.

- Ой, да я отлично помню! Просто закрутилась совсем. Ну, буквально, ни минутки свободной! И не смей обижаться на меня! Видимо, ты просто не знаешь, чем хорошая девочка отличается от плохой. Запомни: хорошая делает всё то же самое, что и плохая, но качественно...

У Егора Егоровича от её трескотни закружилась голова, а в руках у Мирочки очутился извлечённый из косметички, сложенный в восемь раз и пожелтевший от солнца номер "Кисловодских хроник" за 25 июля 2001 года.

Мирочка развернула газету и углубилась в чтение.

ЭПИСОДИЙ ТРИНАДЦАТЫЙ

СО ШПАГОЙ НА МЯСОРУБКУ

Откуда берутся народные песни, известно всем. Ясно это и понятно - их сочиняет народ. Но в том-то и закавыка, что - откуда появляется этот самый народ, что он из себя представляет, и каким образом осуществляет свою композиторскую деятельность - не знает никто. Нет у народа ни адреса, ни номера телефона, ни даже имени-отчества. Оттого на благодатной народной теме так часто и спекулируют политики, во всеуслышание смакуя народные проблемы. То обращаются к народу, то, напротив, говорят от его имени. И всё им, в итоге, сходит с рук. Народ безмолвствует.

За это мы его и любим. Любим его национальные обычаи, его песни и пляски, его национальные напитки и его национальный характер. Наш народ - один из самых лучших народов в мире. Это я с уверенностью могу сказать хотя бы потому, что другие народы знаю значительно, неизмеримо хуже своего.

Так вот. Одной из последних песен, зародившихся как бы сама собою в недрах народа и его национальном самосознании, оказалась незамысловатая песенка о фонде "Россинант". Расценивайте это как хотите, но лично я думаю, что для "Россинанта" это симптом. А может даже целый симптомокомплекс. То есть: болезнь запущена и налицо осложнения.

Кто как, но сами работники фонда "Россинант" это давно и очень хорошо ощущали. Потому что штаб-квартира фонда, вкупе со своими многочисленными представительствами, рассеянными по городам и горным аулам Государства Российского, своей злокачественной сутью напоминала спрута или раковую опухоль, которая, постепенно разрастаясь, пожирает всё новые участки суверенной территории.

Вы, видимо, думаете, что это была очень мощная и многочисленная организация? А вот и нет! Гениальная идея академика Зудова в том и состояла, чтобы мизерными усилиями зашибать грандиозные дивиденды.

Работа шла, пока сам академик метался по представительствам, которые только и делали, что вербовали сонмы паломников, желающих приобрести по сходной цене душу, которой у этих граждан в наличии не было (а если и не душу, то хотя бы какой-нибудь завалящий муляж, липовый сертификат или захудалое свидетельство, удостоверяющее, что душа таки официально имеется), и тот же самый Зудов выдавал любому встречному и поперечному эти самые сертификаты. Далеко не за бесплатно, конечно.

А в это самое время в головном офисе, в так называемом правлении Фонда, днём и ночью кипела работа. Три чрезвычайно работоспособные и приятные во всех отношениях дамы денно и нощно перезванивались с представительствами, уточняли даты награждения и фамилии номинантов, конкретизировали размеры выплат, вели учёт поступающих сумм, в спешном, экстренном и авральном порядке заполняли бланки дипломов и свидетельств, а затем отправляли по почте, либо с оказией эти дипломы вместе с муляжами и протезами широких, золотых, добрых, неподкупных и прочих фиктивных душ профессору Зудову.

Словно три грации, три богини красоты, любезности и веселья, спутницы самой Венеры: прекрасная Аглая, веселая Ефросина и цветущая Талия, трудились они только для того, чтобы сделать счастливым поголовно всё человечество.

Первую из женщин звали Ольгой Ивановной, другую Этери Викторовной, ну а третью просто Гаянэ или даже Гаяшей, потому что была она ещё очень и очень юной.

Не стану пространно и многословно описывать этих очень милых мне женщин, а ограничусь высказыванием о том, что бессмертные строки поэта Некрасова "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет", безо всякого преувеличения, адресованы были непосредственно им. И хотя никакого такого коня и, тем более, избы в их жизни вовсе никогда и не наблюдалось, но трепетное отношение к другим людям, сложная и гармоничная духовная организация были присущи всем троим в равной степени. Несмотря на определенную разницу в возрасте, жизненном опыте и даже национальной принадлежности. Ибо знаю сам, не по наслышке, как это непросто в погоне за куском белого хлеба самому не превратиться в кусок дерьма!

Корифей:

- База данных... Готова ли база данных по Ростову-на-Дону? - спешной косноязычной скороговоркой выпытывал по сотовой связи новоявленный царь Мидас.

- База данных готова... Ашдауд Базарович, уточните фамилии номинантов по городу Сочи, и какие души будем выдавать...

- Ашдауд Базарович, двести душ отправлено в Воронежское представительство московским фирменным... Вагон третий, проводница - Клава. Клава, говорю... Нет, не лохматая...

- Ашдауд Базарович, срочно необходимо заказать в Москве картридж "Master-Ton" для печати по металлу...

- Алеу, алеу... - с акцентом, особенно заметным при телефонном разговоре, тараторил многорассчётливый Гарпагон. - Удешевляйте производство! Дипломы теперь будем выдавать без рамок, название "Золотая душа" станем писать не золотом, а чёрной тушью... Как говорите?.. Что?.. Ну хорошо, красной... Так, так, ещё... Сегодня в полночь я учредил новый орден... да, специально для женщин - им ведь так не хватает нашего внимания, комплиментарности нашей так им не хватает... Орден "Душечка". Да, просто "Душечка"... Что?... Да... Нет... Не ваше дело... Да пошли вы...

Телефонные звонки от Зудова, как неоспоримое свидетельство его нечеловеческой работоспособности, следовали с краткими интервалами круглосуточно. Зудов был паранояльно недоверчив, поэтому скрупулезно вникал в суть любой проблемы и процесса, самолично контролировал каждое звено цепочки, начиная от производства орденской бижутерии до её торжественного вручения.

Поработав в поте лица какое-то время, три миловидные женщины на время отложили исполнение служебных обязанностей и устроили маленький перекур. Подымив и выпив чашечку кофе, одна из них - Этери Викторовна, взяла в руки гитару, пробежала пальчиками по струнам, подстраивая инструмент, а потом заговорщицки подмигнула товаркам, и все трое дружно и весело подхватили русскую народную песню, исполняемую несколько на блатной манер.

Хор:

Корифей:

Только-только неутомимые труженицы успели закончить исполнение этого неофициального гимна фонда, только успели дружно отсмеяться, как раздался робкий стук в дверь.

- Дверь отперта для званых и незваных!..

В комнату просунулась голова Егора Егоровича.

- Могу я видеть исполнительного директора фонда?...

- Заходите, пятнадцатым будете!

- Почему пятнадцатым, а не третьим, к примеру? - попытался обратить в шутку непонятное высказывание Егор Егорович.

- Потому что вы уже пятнадцатый - пришли устраиваться на должность редактора. Да вы не робейте... Проходите, присаживайтесь, я объясню, что от вас требуется, - с этими словами первая из женщин, которую, напомню, звали Ольгой Ивановной, подкурила ещё одну сигаретку, глубоко затянулась, выпустила длинную струйку дыма и, прищурив необычайно выразительные глаза, принялась молча изучать Егора Егоровича.

- А какова же судьба предыдущих четырнадцати? - Егор всё ещё пытался шутить.

- А незавидная судьба. Десять не справились с первым же редакционным заданием. Трое уволены на третий день. Один завалил всю работу, начатую тремя предыдущими. И еще один с тяжелейшим нервным срывом проходит лечение у врача-психолога. Пока что амбулаторно.

Женщины опять дружно расхохотались.

- Но пугаться не стоит. Попытка, как говорил Иосиф Виссарионович Джугашвили, не пытка. А суть первого вашего задания такова. Вы должны встретиться с одним из номинантов нашего фонда. Взять у него интервью. Написать материал объемом ровно четыре страницы. Набрать его, соответственно, на компьютере, распечатать, откорректировать, согласовать и завизировать у номинанта. Показать мне и Ашдауду Базаровичу. Всё это следует сделать в течение одного часа. Материал должен понравиться всем троим. Если кому-то не понравится - задание считается невыполненным. Ручка или диктофон с собою есть?

Минут через пятьдесят, когда Егор Егорович лихорадочно исправлял последние погрешности в тексте, позвонил сам Ашдауд Базарович.

- Материал выполнен в виде интервью?

- Да, конечно, как и было оговорено...

- Переделать в очерк. Через тридцать минут он должен лежать у меня на столе.

Через полчаса снова раздался звонок.

- Материал готов?

- Практически готов...

- Выбросьте половину из того, что касается биографических данных и личных заслуг. Расширьте ту часть, где описано предприятие, возглавляемое номинантом. Через пятнадцать минут через Ольгу Ивановну передайте мне.

Через двадцать минут Ольга Ивановна с сияющим лицом вернулась от профессора.

- Профессору материал понравился. Поздравляю!

Измотанный Егор Егорович, голова которого гудела, как медный колокол, сделал судорожное глотательное движение.

- С вас причитается, претендент... Но предупреждаю сразу: в нашем фонде пьют исключительно красное сухое "Прасковейское". А для начала пойдемте кофе пить...

Сидели, пили кофе. Головная боль у Егора Егоровича почти прошла, и голова стала чувствовать себя уже не как гудящий от набата медный колокол, а как чугунный котел из-под вчерашнего бешбармака. Но Егору было хорошо. Он с наслаждением прихлебывал обжигающий крепкий кофе и с удовольствием взирал на своих очаровательных визави.

- А ну-ка, Этери, исполни-ка ещё разочек наш гимн - для нового, так сказать, члена коллектива.

Все прыснули.

Этери взяла в руки старенькую гитару, и песня о "Россинанте" была вновь исполнена общими усилиями.

- Слова и музыка народные, - пояснила привыкшая пояснять Ольга Ивановна.

- Это не народные слова и музыка, - возразил Егор Егорович, - это мои слова и музыка.

Все в немом изумлении уставились на него, не зная ещё, прикалывается ли он, хохмит, или говорит серьезно. Но весь вид Егора Егоровича свидетельствовал о том, что в данный момент он очень серьезен. Поэтому от него тут же потребовали объяснений, подробностей и жизненных фактов.

И Егор Егорович, истосковавшийся по дружескому теплу и вниманию к своей особе, а в особенности к своему творчеству, начал рассказ о том, как сочинил эту весёлую песенку, наслушавшись и насмотревшись репортажей о бурной деятельности вездесущего фонда.

Корифей:

ЭПИСОДИЙ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

ЗАКАДЫКА ИЗ ВШИВОГО ДОМИКА

- Толик, останови возле ЗАГСа, надо букет для номинанта купить, - сказала Ольга Ивановна водителю. - Ах, господи, опаздываем...

И она, оглушительно хлопнув дверцей, поспешила в магазин за цветами.

Егор Егорович сидел на заднем сиденье старенькой "Волги" между неизвестной красоткой в короткой дублёнке и грузным неповоротливым телеоператором Вадиком, с которым успел познакомиться десять минут назад.

Вадик увлечённо сопел, бережно придерживая на коленях огромную профессиональную видеокамеру. Девушка тоже молчала.

- Девушка, а вас как зовут?

- Ева...

- Ева... Потрясающе звучит!.. А вы замужем?

- Да.

- А дети есть? - строго спросил Егор.

- Нет, - извиняющимся тоном ответила Ева.

Выражением своего лица, настороженного и немножко обиженного, она сама напоминала ребенка, надувшего губки.

"Словно индийская слоновая кость, обрызганная кровавым пурпуром, или алые розы, перемешанные с белыми лилиями..." - подумал Егор об этом лице и этих губах. - "Стабианская цветочница!"

- Будут, - утешил Егор.

- Будут, - серьёзно согласилась Ева.

- А вы не знаете, - робко спросила Ева, - что мы должны делать на церемонии награждения и кого едем награждать?

- Скажу по секрету, - беззаботно рассмеялся Егор, - я тоже в первый раз. Но, кажется, нам повезло. Вроде бы, номинант какой-то водочный король. И следовательно, на обратном пути наш багажник будет полон ящиками с водкой и может даже шампанским.

Девушка улыбнулась. Её робкая улыбка, казалось, излучала весь диапазон инфракрасного спектра. А может, это просто запоздалый солнечный луч заглянул ненароком в заиндевевшее стекло автомобиля.

- Я вас не знаю, но вы хороший человек.

- "Хорошие люди редки, едва ли наберётся их столько же, сколько насчитывается устьев у плодородного Нила..." - у Егора закружилась голова, точно после ста граммов коньяка, и от этого его понесло, как Ильфовского Остапа.

- Откуда вы всё знаете?

- Бог наделил нас не знанием вещей, а умением пользоваться ими...

- Вы рассуждаете, как учёный.

- Моя наука - это жить и здравствовать...

- Я с вами чувствую себя не в своей тарелке. Мне кажется, вы надо мной смеётесь...

- А я чувствую себя подобно утлому судёнышку, застигнутому в открытом море неистовым ветром...

- О, я догадалась, вы - поэт?..

В салон ворвалась возбужденная Ольга Ивановна с огромным букетом тёмно-бордовых роз, сдала цветы на хранение Егору Егоровичу и принялась инструктировать Еву.

Машина взревела и, набирая скорость, как тройка с бубенцами понеслась по залитому солнечным светом городу.

Резиденция водочного короля напоминала ставку фюрера из кинофильма "Семнадцать мгновений весны". На каждом этаже и каждом повороте коридора оперативную обстановку контролировали не понимающие по-русски ни слова головорезы, проверяя документы и глазея в мониторы систем наблюдения. У дверей приемной дежурил уже целый отряд бандитов.

Сам король, почти потерявшийся в мрачноватых интерьерах огромного кабинета, бдительно отслеживал ситуацию, наблюдая за действиями разбойничьей шайки на экране огромной плазменной панели. Он резво привстал на своих коротеньких ножках, приветствуя делегацию известнейшего общественного фонда.

В кабинет шефа быстро набились натасканные для подобных мероприятий представители трудящихся масс. В расуждении чего бы покушать, на лицах сияли лучезарные улыбки и гримасы верноподданнического восторга.

Ольга Ивановна набрала полную грудь воздуха и выдала на-гора самую пламенную в своей жизни речь. Вадим метался из угла в угол и надолго замирал в причудливых балетных позах, запечатлевая для истории эпохальные мгновения вручения лауреату дорогостоящего муляжа "Большой души человек".

Всё испортила Ева.

Деревянными кукольными шагами она приблизилась к раскрасневшемуся от счастья королю в самый неподходящий момент и молча сунула ему в руки букет.

Стены вольфшанце содрогнулись от грохота аплодисментов и восторженных восклицаний. Торжественная церемония внепланово закончилась.

Благодушный король, тем не менее, продолжал сиять паялом, и щедро демонстрировал окружающим изысканные приёмы кавказского гостеприимства.

Корифей:

А вот Ашдауд Базарович всю предновогоднюю неделю чувствовал себя очень и очень несчастным человеком. Особенно сегодня. С утра ему пришлось уволить восьмерых сотрудников. Вместе со вчерашними увольнениями работы лишились уже одиннадцать человек. Ашдауд страдал. В полной мере понять его могла только натура такая же незаурядная и просветленная, как и он сам. Но поскольку чего-либо подобного в природе не существовало, академик был вынужден страдать ещё и от непонимания.

Как полководец Марий на развалинах Карфагена, сидел он в малом зале заседаний, в окружении членов правления общественного фонда "Россинант", страдал и жаловался.

- В этом засраном городе, в этой дерьмовой стране совершенно не умеют работать! Любое, самое расчудесное дело, губят безалаберность, безответственность, неисполнительность и полное отсутствие контроля. Какими ещё словами можно объяснять людям, что от них требуется сущий мизер - всего лишь внимательно ознакомиться со списком поручений и выполнить их в срок. В Кисловодске люто ненавидят его, Ашдауда, за то, что едва ли не третья часть местного населения в то или иное время уже прошла суровую школу жизненного опыта, именуемую Квазиакадемическим институтом эмоционально-опосредованных пертурбаций. Но скажите на милость, разве он, Ашдауд Базарович, виноват в том, что хочет научить людей работать? Разве сам он не работает по 24 часа в сутки? Вчера, например, он трудился до часу ночи. А утром вновь поднялся ни свет, ни заря - в четыре часа, и работал до шести. Потом в полном изнеможении упал на диван в кабинете и разрешил себе отдохнуть до половины седьмого. И ровно в полседьмого снова был за компьютером и вкалывал, вкалывал как проклятый. Только потому, что он пообещал одному предпринимателю выполнить эту работу к сегодняшнему дню. Потому, что он - человек ответственный!

А как ему жалко увольнять сотрудников! У него от этого бывает плохо с сердцем, он вынужден принимать пилюли и пить капли. А у него критический возраст по инфаркту миокарда! И он не хочет откинуть копыта к е...й матери только потому, что его окружают одни придурки.

- Разве я неправильно говорю? - трагическим голосом обращался он к каждому из членов правления поочередно, мерцая подернутым влагой орлиным взором.

- Правильно, совершенно правильно! - поочерёдно с готовностью отвечали члены правления.

А каких трудов стоит ему, Ашдауду, подбирать новые кадры! Это раньше через пятнадцать минут после звонка в городскую службу занятости в приемной сидели три претендента на одно место. А сегодня - совсем не то: прошли уже почти две недели после увольнения очередного секретаря-референта, а должность всё еще вакантна! Каждому разгильдяю и бездельнику вечно чего-то хочется: как говорится, "не то конституции, не то севрюжины с хреном"... Да разве же для своего личного блага так изнуряет себя работой Ашдауд Базарович? Ведь он, наивный, искренне хочет осчастливить всех. Все без исключения в этом мире должны почувствовать, что у них тоже большая и добрая, широкая и золотая душа. И что с того, что за это взимаются деньги, что с того, что это большие деньги? Халява - бич любительства, а мы с вами первоклассные профессионалы... Ведь это вам не грязная нажива на алкоголе, наркотиках, проституции, торговле оружием! Безгрешные доходы!..

- Мы с вами, - восклицал Ашдауд, вздымаясь над стулом и простирая руки к небу, - мы с вами творим молитву, и получаем за это фунты, франки и долляры. Потому что мы делаем святое дело!!!... Мы работаем, как священники... И я нутром своим чую, что у дела громадная перспектива. О, ведь недаром один хитрый московский иудей (такой хитрый, что даже имени его в этом повествовании упоминать не следует, потому что оно всё равно никому ничего не скажет), так вот, этот нашпигованный хаммер предлагал ему, Ашдауду, пять лимонов зелёных за то, чтобы войти с ним в долю. Конечно же, Ашдауд отказался. Потому что, уступив долю, неизбежно потеряешь лицо, сорвёшь таинственное покрывало Изиды, отдашь на откуп гениальную технологию, которую разработал именно он, академик Зудов. И тогда всё перевернётся с ног на голову и пойдет насмарку. А он, Зудов, этого допустить не имеет морального права.

В заключение, когда Ашдауд, измотанный, выжатый как лимон, взопревший от эмоционального напряжения, сполз в кресло и сжался в нем, прижимая правую руку к сердцу, у него едва достало сил, чтобы прошептать:

- За недостаточно бодрое и оптимистичное выражение на лицах, за отсутствие здорового блеска в глазах при выслушивании моих приказов и распоряжений, за вялые и неубедительные улыбки при встрече со мной, налагаю на всех штрафные санкции в размере половины месячной заработной платы. И пусть вам будет стыдно, что вы не горите пафосом общего дела...

Произнеся это заклинание, Ашдауд бессильно уронил голову на грудь, закатил глаза и затих, внимательно прислушиваясь.

И почудилось ему, что откуда-то издалека становятся слышны мощные подземные удары. Что фасад его мрачного дворца колеблется. Что зловещий огонь всё сильнее разгорается на капище Семелы.

Смятение и суеверный ужас охватывает Ашдауда.

Пятнадцатая по счёту секретарша Наташа легким кивком головы подала знак Егору Егоровичу, что он может войти в кабинет шефа.

Встречая нового посетителя, Ашдауд Базарович снова глядел молодцом. Узкие зрачки его волчьих глаз ещё более сузились, хищно нацелившись на Егора, тщательно сканируя каждый квадратный сантиметр его физиономии.

- Я вас ещё не поблагодарил за безупречное выполнение задания? - с озабоченным видом спросил Егора Зудов, делая вид, что секунду назад оторвался от бумаг.

- Пока нет.

Зудов удовлетворённо кивнул.

- Ну, значит, ещё поблагодарю...

Суховато предложив Егору присесть, он вновь уткнулся в свои бумаги. Однако поработав минут пятнадцать, решил перейти к делу.

- Я прекрасно помню, на какой должности вы у меня трудоустроены. Ваши намерения, однако, меня нисколько не интересуют. Я предлагаю вам занять место приемщика муляжей и фантомов....

На молчаливый вопрос Егора Егоровича, в изумлении открывшего рот, Ашдауд ответил предостерегающим жестом.

- Это чрезвычайно важная и ответственная работа (как, впрочем, всё в моем институте). Вы будете принимать из мастерских уже готовые для продажи фантомы, замещающие отсутствующую человеческую душу, - и примерять их на себя. Если у протеза или фантома имеются какие-либо дефекты или недостатки - в виде ощущения дискомфорта, неудобства, скованности, или, тем паче, душевной боли, - вы подробнейшим образом обязаны это зафиксировать в протоколе. После чего фантом поступает на доработку, либо, в случае серьезного технического брака, подвергается уничтожению.

- Позвольте, позвольте! - опешил Егор Егорович. - А о моей собственной душе вы, видимо, позабыли?

- Большой проблемы в этом не вижу. Через месяц-два испытательного срока в особом режиме труда и отдыха, в условиях запредельных психо-эмоциональных нагрузок, неизбежно должно произойти почти полное отторжение, отчуждение вашего собственного Я. Его уничтожение и расщепление. Другими словами, ваша душа вам вскорости не понадобится, поскольку вы целиком и полностью проникнетесь благородными гуманистическими идеями нашего фонда, заразитесь его энергетикой, в полной мере ощутите себя винтиком его огромного механизма...

Произнося заунывным голосом эти слова, Зудов как бы незаметно подкрадывался к Егору Егоровичу, его то сужающиеся, то расширяющиеся зрачки приковывали к себе внимание Егора, взгляд сквозь черепную коробку проникал в сознание и доставал до самых потаённых его глубин, отчего сердце болезненно сжималось и каменело. Взгляд академика в эту минуту напоминал отмычку опытного квартирного вора, а то и фомку взломщика сейфов, пытающегося отыскать место, где находится воля Егора Егоровича.

На краткий промежуток Егор Егорович поддался обаянию этого властного голоса, магии этой сухопарой фигуры, незримым флюидам, истекающим от смуглого горбоносого лица. Всё внимание его сконцентрировалось на лице Ашдауда, которое медленно к нему приближалось. От внутреннего напряжения Егор почувствовал, что в глазах у него двоится.

И вдруг, нечто вроде мощного электрического разряда, маленькой шаровой молнии вспыхнуло между этими двумя головами, столь непохожими одна на другую - чёрной как смоль Ашдауда Базаровича и наполовину седой Егора Егоровича. На долю секунды комнату озарила ослепительная голубоватая вспышка, сопровождающаяся оглушительным треском. В воздухе запахло серой и озоном.

С Егором Егоровичем ничего не произошло, он почувствовал только удивление и краткий испуг, от которого озноб пробежал по спине, - а вот с Ашдаудом Базаровичем явно творилось что-то неладное. Контуры его сделались нечёткими и расплывчатыми, а сам он - каким-то одномерным, как отражение в зеркале, а точнее, на водной глади, поверхность которой подернулась легчайшей рябью от внезапного дуновения ветерка. После чего изображение это раскололось на тысячи мелких фрагментов, сжимающихся и исчезающих прямо на глазах.

И... прямо перед Егором Егоровичем, вместо Засраки Зудова в бархатном камзоле с громадной бриллиантовой заколкой в банте, очутился чёрт, сидящий на краю столешницы.

Волосы у Егора стояли дыбом.

- Шехерезада... Господи Боже милостивый, Шехерезада... - со слезами умиления и благодарности прошептал Егор вслух, чувствуя, что теряет сознание. - Неужели Шехерезада?

- Смерть! Где твоё жало?.. Ад! Где твоя победа?.. - истерически визжал чёрт голосом Ашдауда Базаровича, корчась в судорогах и катастрофически уменьшаясь в размерах.

Корифей:

ЭКЗОД

СНАЙПЕР И ДУРЦИНЕЯ

Корифей:

- А-а-а-а-а-а-а-а!!!... - протяжно заверещала Тата, что есть силы впиваясь в спину Игорька.

- Мама!!.. - воскликнул не своим голосом Игорёк, пытаясь освободиться от пронзивших кожу кактусовых колючек, швейных иголок и кошачьих когтей.

Кровь моментально заледенела и свернулась в жилах у обоих. Подняться с постели ни у кого из двоих не достало мужества и сил. Тата мёртвой беспощадной хваткой продолжала цепляться за слабо сопротивляющегося Игорька.

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!... А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!...

Шумные шаркающие шаги приближались. Неведомая сила грубо толкнула невесомое дверное полотно. Повеяло чем-то смрадным, и неестественно сиплый голос глухо прозвучал под гулкими кирпичными сводами:

- М-меня?... Меня, што ли, в-в-вызывали?

Тата бесчувственным комочком обмякла под сбившимся одеялом, а Игорек, собрав остатки голоса и мужского достоинства, гаркнул прямо в чёрную пасть темноты:

- Да кто это?!.. Вы кто?!..

Темнота ещё какое-то время таинственно шуршала и шаркала, а затем громогласно высморкалась и заговорила:

- Игорек?... Ты, шо ли? Не признал... Да Афанасий я, сменщик твой. Вчерась, понимаешь, как заквасили с судебным, чёрт его принес, санитаром... Я, значится, утром у него и похмелился! Подумал, значится, - пойдуть с работы - разбудять... Да вишь, чего вышло! Как ишшо дотумкал, за каким лешим тут ночью очутился... А, значится, новость-то какая у нас, Игорюша, не слыхал? Помощь гуманитарная к нам вчерась в отделение поступила. А откеле - хрен её знат... Видать, вашингтонский обком поработал...

Тут только Игорек обратил внимание на то, что в руках у Афанасия находится толстостенная широкогорлая стеклянная банка, крышка которой тщательно загерметизирована красновато-коричневой менделеевской замазкой. В банке бултыхался обросший шерстью толстый безголовый урод с поросячьим хвостом.

- И чё ж ты тама, родимый, як живый, трепыхаисси?.. Змэрз, Маугли?..

На долю секунды сознание Игорька помутилось, и ему почудилось, будто в банке сидит чёрт.

Что за наваждение!

Игорек протер глаза и немного ими поморгал. Растворяясь, видение чёрта завибрировало всем телом, сделало в сторону Афанасия крайне неприличный и оскорбительный жест, ухмыльнулось Игорьку и исчезло, вновь обретя более привычные взгляду очертания.

И ПРОЧИЕ ВЗДОРЫ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Хор фавнов исполняет фрагмент Песни о Кисловодске.

Хор:

Исчез Анубис. Исчез, будто не было его и в помине. Но остался в Курортном парке грот с заключённой в глубине скульптурой Демона, предусмотрительно отделенного от любознательной публики толстыми прутьями кованой металлической решётки.

В народе говорят, что за этого самого Демона, символизирующего ментальное воплощение Анубиса, местный скульптор Кукурекян некогда получил от партии и правительства Государственную премию. А может даже Ленинскую. Или, не исключено, Сталинскую. После чего заказы посыпались на него как снег на голову.

Да впрочем, Бог им всем судия, и неповинные архитекторы испоганенного грота братья Бернардацци, Джузеппе и Джованни.

Однако Бог Богом, а Анубис - эта акциденция и субстанция одновременно - по прежнему сидит себе в парке, смотрит на публику немигающим мёртвым глазом и словно чего-то ждёт. А если он словно чего-то ждёт, то не исключено, что рано или поздно он этого как бы дождется. И тогда кое-кому не сдобровать.

Да и аура, если по чесноку, у него нехорошая.

Художница-портретистка Фенечка Гордеева, старая приятельница Егора Егоровича, неоднократно жаловалась ему на непонятные болезненные ощущения и дурные предчувствия (отнюдь не связанные с женской физиологией, как некоторые умники тут могут подумать), когда она возле этой крысиной норы писала портреты отдыхающих тунеядцев, уже с утра "источающих запах бальзама".

Так вот, эта самая Фенечка и попросила автора, то бишь вашего покорного слугу, помочь ей в проведении грандиозной акции против сил мирового зла, или, в нашем конкретном случае - одиозного Анубиса. А попросту говоря, в сборе подписей под петицией городской администрации и ещё гораздо более серьёзным и недосягаемым инстанциям (умолчу даже каким), дабы Анубиса-Демона в самом скором времени убрали из грота, парка и нашего венчанного фиалками города. Чтобы и духу его здесь больше никогда не было. И тогда, вполне возможно, наши с вами дела, досуги и прочие вздоры сразу пойдут на поправку.

А что, собственно, для этого требуется?

Да ничего особенного. А всего-навсего необходимо поставить внизу этой странички маленькую загугулинку своей подписи, вот и всё.

- Так просто? - недоверчиво хмыкнете вы.

Да, так просто!

Потому что абсолютно всё в окружающем нас мире, по большому, по самому главному, по гамбургскому счету очень просто. Вы думаете, что эти наши "дары благосклонных квиритов", эти подписи никто не увидит и не прочтёт? Ах, как же вы наивны в таком случае! А известны ли вам три основных постулата, три наиглавнейших заповеди любого творчества?

1. Слово - это дело.

2. Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

3. Созидай, но не обладай.

Таким образом, многоуважаемый читатель, если лично вас что-то ещё не устраивает в окружающей вас действительности, проблема тут только в вас самих. Очередь, как говорится, за вами. Поскорее берите авторучку и аккуратненько ставьте свою подпись.

Вот здесь.

Корифей:

По окончании представления и уходе актеров со сцены, хор оставляет помост, двигаясь в том же порядке левым проходом. Хоревты уходят под звуки флейты.

КОНЕЦ

Последнее изменение страницы 12 Oct 2018 

ПОДЕЛИТЬСЯ: