Страницы авторов "Тёмного леса"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
По давно установившейся традиции, в политической аналитике преувеличивается роль экономических и ресурсных факторов, а это раз за разом ведёт к провальным ошибкам прогнозирования. В статье показано, что детерминантой событий чаще служат ментальные содержания, состояния и колебания массового сознания, амбиции и способности авторитетных лидеров и т.д. Экономическая и политическая сферы сближаются в спокойных фазах социального развития, но далеко расходятся с приближением кризиса. Кроме того, удельный вес психологической составляющей в системе причинных зависимостей возрастал на протяжении истории, и в XXI веке именно от эволюции мировоззрений, ценностей и смыслов решающим образом зависит жизнеспособность планетарной цивилизации.
Ключевые слова: психология, политика, экономика, интересы, амбиции, настроения, прогнозирование, война, революция, технология, культура, баланс, история, глобальное будущее, Сингулярность, векторы.
Назаретян Акоп Погосович, канд. психол. наук, доктор филос. наук, профессор, главный научный сотрудник, руководитель Центра Мегаистории и системного прогнозирования Института востоковедения РАН, главный редактор журнала "Историческая психология и социология истории".
Psychology in Social Forecasting: Peering into the System Causalities
A.P. Nazaretyan
Following the old tradition, political analysts tend to exaggerate the role of economic and resource factors, which repeatedly leads to prediction errors. The paper shows that in most historical cases, mental contents, conditions and fluctuation in mass moods, ambitions and capacities of authorized leaders etc. determine social events more significantly than any outside factors. Economic and political spheres interweave during quiet phases and far diverge as crisis phase is approaching. In addition, the proportion of the mental component in the causal dependency has been growing throughout human history; in the 21st century, it is the evolution of worldviews, values and meanings that finally determines the viability of our planetary civilization.
Keywords: psychology, policy, economy, interests, ambitions, moods, forecasting, war, revolution, technologies, culture, balance, history, global future, Singularity, attractors.
Akop P. Nazaretyan, PhD (psychology, philosophy), Full Professor, senior research fellow, chief of Center for Mega-History and System Forecasting at the Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences, Editor-in-chief of the journal "Historical Psychology & Sociology".
В 1909 году в Англии вышла первым изданием книга будущего лауреата Нобелевской премии мира Р.Н. Энджела [2009]. В ней доказано, что во`йны в Европе отныне исключены, так как экономически бессмысленны: при тесном переплетении национальных экономик крушение одной из них автоматически привело бы к разрушению остальных.
Книга, переведённая на двадцать пять языков, выходила миллионными тиражами. Аргументы автора не могли не убедить всякого "материалистически" мыслящего аналитика, свято верящего в экономическую подоплёку политических событий. Давняя мечта Ф. Энгельса о мировой войне, которая обрушит буржуазное общество, лишалась оснований, что повергло марксистов нового поколения в тоску. Ещё в январе 1913 года В.И. Ленин [1970, с.155] не скрывал разочарования: "Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции... штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие".
С началом войны Ленин усердно доказывал, что она была неизбежна в силу противоречий внутри эксплуататорского класса. И что только диктатура пролетариата навечно устранит такую угрозу.
Между тем внимательный анализ предшествовавших событий показывает, что мировая война не имела не только серьёзного экономического основания, но даже внятного идеологического повода. Немецкие идеологи подняли на щит культуру, а французские - цивилизацию, этот бесхитростный лейтмотив аранжировался мелодиями патриотических маршей, под которые десятки миллионов просвещённых европейцев с энтузиазмом пошли под пули.
Отметим, что после страшной Тридцатилетней войны 1618-1648 годов и оформления Вестфальской политической системы Европа, по сравнению с другими регионами Земли, являла собой островок относительной бесконфликтности. Европейские войны XVIII - XIX веков отличались "гуманностью" и малым числом человеческих жертв. Например, в войнах XIX века погибло около 5.5 млн. европейцев (из них 100 тыс. - в колониях) [Урланис 1994], тогда как в одном только Китае (Опиумные войны, Тайпинское восстание) погибли от 60 до 100 млн. человек [Wang Yumin 1993; Cao Shuji 2001].
А с 1871 года европейские межгосударственные отношения оставались почти безупречными, сделав вывод о немыслимости новых войн неотразимо убедительным. В первое десятилетие XX века мало кто усматривал милитаристскую перспективу в том, что накопившаяся скука однообразного существования с монотонно растущими банковскими вкладами, дефицитом смысловых координат и острых переживаний породила моду на всевозможные экзальтации, включая самоубийства [Могильнер 1994; Рафалюк 2012].
Очень скоро, однако, обнаружилось, что обеспечивавший относительное спокойствие Европы резервуар для сброса агрессии из динамично развивавшегося "центра" Земли в "периферийные" регионы исчерпан, и агрессия была переориентирована внутрь метрополий. С 1911 года психологическая атмосфера интенсивно менялась: публикой овладевал, по выражению П. Слоттердейка [Sloterdijk 1983], массовый комплекс катастрофофилии - иррациональная тоска по "маленьким победоносным войнам". Политические лидеры, поощряемые массами, не всегда сознательно, но вполне методично нагнетали ситуацию, подталкивая Европу к большому кровопролитию.
По единодушной оценке современников, в "чудесные первые дни августа" (1914 года) в столицах царило праздничное настроение, и такая оценка подтверждается фотографиями восторженных толп на площадях Берлина и Парижа, Вены и Петрограда. Немецкие интеллектуалы с энтузиазмом писали, что наконец-то начинается настоящая жизнь вместо пустого прозябания прежних десятилетий [Пирожкова 1997]. Знакомый социал-демократ доказывал Л.Д. Троцкому [2001: 232-237], что "через три-четыре месяца мы дадим Европе крепкий мир", разобравшись с Францией и с Россией. А французский и английский послы в Петрограде заключили пари на 5 фунтов стерлингов о том, когда будет победоносно завершена кампания - к Рождеству или к Пасхе?..
По окончании мировой войны потрясённые европейцы ожидали новых всплесков агрессии со стороны Германии [Магадеев 2011]. Но к концу 1920-х годов страх перед "униженной и обозлённой нацией" улёгся, а политическая аналитика вернулась в русло экономической логики. Последняя же подсказывала, что главными фигурантами новой войны станут Англия и США, борющиеся между собой за европейские рынки. Высланный из СССР Троцкий писал в 1929 году: "Англо-американский антагонизм прорвался, наконец, серьёзно наружу. Теперь и Сталин с Бухариным как будто начинают понимать, в чём дело... Развитие гигантскими шагами идёт к кровавой развязке" [Троцкий 2001, с.536].
Военного продолжения англо-американских экономических противоречий ожидали многие аналитики. А в июле 1940 года А. Гитлер обосновывал приоритет восточного направления экспансии тем, что Англию и США сближает страх перед Россией, с разгромом которой союз между ними нарушится. Бесчисленные интриги, просчёты, взаимные обманы и самообманы неоднократно изменяли конфигурации сторон потенциального конфликта. В итоге два злейших конкурента всё же оказались по одну сторону фронта, да ещё в коалиции со страной "победившего пролетариата" против недавнего оплота буржуазной демократии (легитимный приход Гитлера к власти сомнению не подвергался). Марксистские идеологи так и не смогли внятно объяснить этот экономический нонсенс с точки зрения "классовых интересов"...
Внимательный анализ войн XX века и их предпосылок оставляет впечатление, что экономическая сообразность подвёрстывалась под них, по большей части, задним числом. Вероятнее всего, это относится и к прежним эпохам.
"Средневековые войны трудно объяснить социально-экономическими причинами, - писал И.М. Дьяконов [1994, с.70]. - Почти все они (как и многие из более ранних и более поздних войн) объясняются весьма просто с социально-психологической точки зрения - как результат присущего человеку побуждения к агрессии". Французский историк Ф. Контамин [2001] классифицировал вооружённые конфликты Средневековья по характерным причинам. Только последнюю из семи позиций занимают "войны экономические - ради добычи, овладения природными богатствами или с целью установления контроля над торговыми путями и купеческими центрами" (с.323).
А вот ещё характерная выдержка из исторической книги: "Монгольские завоеватели, ведомые Чингисханом и Батыем, тащили бесконечное множество взятых в бою и утилитарно совершенно бесполезных трофеев. Они мешали быстрому продвижению войска, и их бросали, чтобы пополнить свои бесконечные богатства во вновь покорённых городах. Сокровища эти только в относительно малой доле достигали своей центрально-азиатской "метрополии". В конце XIV и в XV веках люди по Монголии кочевали по преимуществу все с тем же нехитрым скарбом, что и накануне мировых завоеваний" [Черных 1988, с.265].
Военное "бескорыстие" тем более свойственно первобытным племенам. Их анимистическое мышление практически исключает военный грабёж и обогащение: вещь станет мстить обидчику за убитого владельца. Поэтому для охотников-собирателей более характерно не присвоение, а уничтожение и осквернение собственности поверженных врагов. Тем не менее вооружённые столкновения происходят и в плохие годы (конкуренция за охотничьи угодья), и в годы обильные [Першиц и др. 1994]. Географические же сопоставления показывают, что частота вооружённых конфликтов до неолита пропорциональна экологической комфортности территории [Казанков 2002]. В целом уровень смертоносного насилия в древнем каменном веке на полтора порядка превышает соответствующий показатель даже в Европе XX века с мировыми, гражданскими войнами и концлагерями [Keeley 1996; Назаретян 2015-б].
Далее мы покажем, что не только в войнах, но и в прочих обострениях социальной жизни роль экономических детерминаций чаще всего преувеличивается, а то и профанируется.
Мысль о том, что политические решения и действия направляются интересами, восходит к XVI веку, а чтобы понять, насколько она была революционной и продуктивной для европейской культуры, следует обратиться к мировоззренческому контексту эпохи.
Средневековые идеологи обосновывали политические решения и действия исключительно моральными резонами, и чем отвратительнее выглядят эти действия с гуманистической точки зрения, тем старательнее они обеспечивались религиозно-нравственной мотивировкой. Во`йны, резня инородцев, иноверцев и охота на ведьм вершились не иначе как в угоду Божьему промыслу.
Такая картина, всеобъемлющая и почти неуязвимая, охватывала и физический мир: схоласты Позднего Средневековья, заново освоив аристотелевскую категорию целевой причинности, везде усматривали аналоги феодальных отношений. Камень падает вниз, потому что он, подобно смерду, стремится к земле. Лист, подобно бюргеру, тянется к ней не так сильно, а дым - ещё более благородная субстанция - устремлён к небу, подобно дворянскому сословию. Королевская фамилия - небесные тела - вращается в высшей сфере по идеальным круговым орбитам. Вселенная, выстроенная навечно по чинам и рангам, благоприятствует жизни людей до тех пор, пока они строго следуют предустановленному закону; в противном случае на них обрушиваются бедствия в виде грома и молнии, наводнений, голода и эпидемий [Спекторский 1910]. Праведный гнев настигает христиан и за то, что Гроб Господень остаётся в руках неверных, и за то, что они терпят рядом с собой поселения антихристов, и за присутствие среди них кокетливых красавиц, отвлекающих мужчин от высоких помыслов...
Между тем в Европе обострялся тяжелейший кризис сельскохозяйственного производства. Вырубленные леса, донельзя загрязнённые водоёмы, засухи и смертоносные эпидемии, беспримерный рост кровопролитности конфликтов - всё это поставило регион на грань выживания. По оценке историка, европейцы XIV - XVIII веков "относятся к числу самых бедных, голодных, больных и короткоживущих людей за всю историю человечества" [Cohen 1989, p.141].
Смена доминирующего мировоззрения, ценностных и мотивационных координат сделалась условием самосохранения, востребовав идеи и образы, отвергнутые прежними историческими эпохами, и наступила пора великих циников. Унаследованная от пифагорейцев гелиоцентрическая модель упраздняла понятия "верха" и "низа". Теоретические построения Н. Коперника немногим доказательнее суждений Аристарха Самосского о вращении Земли вокруг Солнца: пока орбиты планет признавались идеально круглыми (т.е. до формулировки законов Кеплера) птолемеева геоцентрическая модель давала более точные прогнозы движения небесных тел, а при незнакомстве с понятием гравитации на её стороне оставались бытовой опыт, логика и житейская интуиция. Но Аристарх оставался посмешищем в глазах греков, а великий поляк перевернул мир. Его горячий последователь Дж. Бруно незадолго до гибели на костре инквизиции заявил, что Коперник, обнаружив в небе новую звезду под названием Земля, открыл человечеству истину: "Мы уже находимся на небе, и потому нам не нужны небеса церковников" (цит. по [Шелер 1991, с.135]).
Новая астрономия десакрализовала незыблемую иерархию феодального общества. Г. Галилей и Ф. Бэкон, оформляя естественнонаучную картину мира, расщепили аристотелевскую категорию целевой причинности, исключив любые субъектно-целевые допущения как пережиток схоластики: "Истинное знание есть знание причин!" С оформлением ньютоновой небесной механики вместо привычной космической иерархии устанавливалась мировая анархия, быстро перераставшая в демократию: полная однородность космоса, подчинение всех тел и движений единым законам.
Все и всякие неравенства стали считаться предрассудками, и их развенчание сделалось поветрием в интеллектуальной жизни западных европейцев с приближением эры буржуазных революций. Р. Декарт распространил представления галилеевско-ньютоновской механики на науку о живом, представив животных как "рефлекторные автоматы". Т. Гоббс разработал концепцию "социальной физики", соединив "законы естественные и политические". Б. Спиноза, возражая против декартовского дуализма, определил человека как "духовный автомат" и психологию - как "физику человеческой души" (см. подробнее [Багдасарьян и др. 2014]).
Современником Коперника был блестящий мыслитель Н. Макиавелли, чьи суждения по поводу политики в известной мере предвосхитили и естественнонаучные установки Галилея, и последовавшую "физикализацию" социально-гуманитарного мышления. Именно Макиавелли, решительно отвергнув морализаторскую демагогию, поставил во главу угла политической аналитики категорию интереса. Обобщённо и в переводе на современный язык суть его аргументации состояла в следующем.
Обращение к Божьему промыслу служит не столько действительным мотивом политических решений и действий, сколько средством их рационализации. Крестовые походы снаряжают ради грабежа богатых земель Ближнего Востока. Гугенотов и евреев вырезают для того, чтобы присвоить их состояние. А красивую женщину сжигают на площади не за то, что она "ведьма" и "колдунья", а за то, что отказала в бесплатной услуге стареющему попу...
Отсюда оставался один шаг до признания того, что интересы, определяющие содержание политических решений, являются в основе своей экономическими, и эта аксиома, созвучная "редукционистским" настроениям интеллектуальной среды, становилась преобладающей. В XVIII веке широкое распространение получила аллегория "невидимой руки рынка" (А. Смит), направляющей экономические и политические процессы, а в XIX веке идея экономической детерминации была представлена философией исторического материализма. Как ни открещивались марксисты от "экономического детерминизма" П. Лафарга, постулат о том, что политика есть выражение экономики, составлял азы марксистского социального мышления.
Впрочем, его упорно придерживаются не только приверженцы Маркса. В начале статьи приведены примеры того, как прогнозы, выстроенные на игре экономических интересов, оказывались трагикомически контрпродуктивными. И сегодня рассуждения комментаторов, обнаруживающих за каждой несуразностью в действиях политиков далеко идущие финансовые расчёты, больше напоминают детективные фабулы, чем работоспособные модели. Зато они неизменно служат признаком глубокомыслия, как в глазах редакторов, так и во мнении просвещённой публики.
Французского социолога А. де Токвиля отличали удивительная тонкость суждений и достоверность долгосрочных прогнозов, которые чаще всего решительно расходились с убеждениями современников. Например, в 1835 году, за 14 лет до того как Ф. Энгельс [1957] предрёк тотальное истребление "варварских" славянских народов, и когда заокеанских ковбоев многие европейцы числили в одном ряду с туземными дикарями, он угадал, что ведущими агентами в политической жизни XX века станут Россия и США. И даже - как именно будут действовать русские и американцы на международной арене [Токвиль 1992].
Одно из открытий Токвиля связано с механизмом революционных взрывов. Ещё раньше, чем К. Маркс и его адепты принялись уверять читателей, будто причина революций кроется в "относительном и абсолютном обнищании масс", Токвиль обратил внимание на то, что уровень жизни французских крестьян и ремесленников к 1789 году был самым высоким в Европе. А Северная Америка накануне антиколониальной революции стала самой богатой и процветающей колонией в мире. Вообще же массовые беспорядки происходят не там и не тогда, где и когда люди действительно обездолены - напротив, им предшествуют периоды растущего благосостояния.
Исследования, обобщившие опыт ХХ, а затем и начала XXI века, подтвердили, что революции обычно предшествует рост экономических возможностей и/или вертикальной мобильности, доступности информации и т.д. В ряде случаев это сопровождается снижением детской смертности и увеличением доли молодёжи в структуре населения (первая фаза демографического перехода). Рост жизненных стандартов влечёт за собой опережающий рост потребностей и ожиданий, через призму которых социальная динамика воспринимается массовым сознанием искажённо. Усиливается неудовлетворённость, каковую в практической работе мы часто фиксируем на фокус-группах: бытовые оценки противоположны графикам в начальственных офисах. При длительном улучшении объективной ситуации это может смениться (или дополниться) эйфорией, чувством всемогущества и жаждой всё новых "побед", т.е. тем самым комплексом катастрофофилии, о котором упоминалось выше. Но рано или поздно наступает относительный спад (в ряде случаев вызванный войной, оказавшейся, вопреки ожиданиям, не "маленькой" или не "победоносной"), и на фоне продолжающих по инерции расти ожиданий он рождает фрустрацию. Последняя провоцирует либо депрессию, либо всплеск агрессии, которая быстро находит свой объект: инородцев, иноверцев или правящий класс - здесь уже решающую роль играют "субъективные факторы", включая активность партий, таланты агитаторов и т.д.
Модель, описывающая предпосылки социальных беспорядков и подробно разработанная на сегодняшний день [Davis 1969; Goldstone 2002; Назаретян 2005, 2015-б; Коротаев и др. 2011; Шульц 2014], составляет одно из многих оснований для пересмотра давно устаревших представлений об экономической детерминации. Анализ событий до и после их свершения приводит к выводу, что политика и экономика как сферы воплощения ментальных содержаний (включая ценностные ориентации, нормы и волнообразные колебания массового сознания) имеют различную площадь пересечения в динамике общественной жизни. В спокойные периоды экономические мотивы и соображения могут до известной степени способствовать адекватному прогнозу политических решений, однако с приближением кризисной фазы собственно экономическое уходит на задний план. Здесь уже реальным мотивом чаще служат личные, партийные и прочие амбиции, настроения масс и эмоциональные импульсы лидеров.
Как мы отметили в начале статьи, ещё сильнее мифологизировано влияние экономики на международные конфликты. Анахронизмом становится сегодня и идеологический штамп, связанный с апелляцией к национальным интересам как фактору международной политики. Предлагаю читателю повторить простой эксперимент. Попросите политологов указать на карте страну, чьё правительство действует "в национальных интересах" - и вы убедитесь, что они не вполне понимают, что это такое, кто является субъектом и носителем таких интересов. Действительно ли бомбардировки Югославии в 1999 году отвечали интересам "американской нации"? Какая нация была заинтересована в том, чтобы сокрушить несимпатичные режимы на Ближнем Востоке и в Северной Африке и тем спровоцировать новые волны миграции?
А может быть, дело в том, что государственных деятелей подкупают производители оружия, чтобы увеличить свои барыши? Правда ли, что в политике "всё покупается и продаётся"?
Я более сорока лет психологически консультирую политиков разных стран, уровней и идеологических ориентаций и берусь утверждать: эти расхожие предрассуждения суть чаще всего "проекции" личных установок теоретиков. Длительные наблюдения убеждают меня в том, что среди профессиональных политиков доля готовых "продаться" ниже, чем "в среднем по популяции". Часто это персонажи с очень высоким уровнем притязаний, честолюбивые, акцентуированные (а то и маниакальные) и грезящие о посмертной славе. В их сновидениях чаще, чем в сновидениях "нормальных" людей, фигурируют памятники на площадях и строки в учебниках истории, причём памятники могут падать, скукоживаться или наклоняться, а строки - расплываться и превращаться в чёрное пятно: такова плата за унизительный компромисс.
Не стоит принимать сказанное за лирику. Человека, зацикленного на собственном образе в глазах потомков, "купить" труднее, чем того, кто живёт текущими заботами. Дело здесь не столько в денежной сумме, сколько в изощрённости приёмов для включения защитных механизмов "покупаемой" личности.
Модели, построенные на экономической причинности, хорошо описывают прошлое - поскольку оно "нефальсифицируемо" и беззащитно против любых теоретических конструкций, - но их прогностическая валидность сомнительна. Разлад же между стройными предписаниями экономистов, слабо различающих такие понятия, как интересы, амбиции, настроения, импульсы, и реальным ходом событий приходится объяснять психологам.
Добавим, что удельный вес ментального фактора в комплексе причинных зависимостей исторически неуклонно возрастал, поэтому представленные выводы принципиальны и для оценки отдалённых перспектив. Следуя привычной методологии, глобалисты сосредоточиваются на экономических, демографических, экологических, энергетических расчётах, обычно недооценивая того, что ресурсная база кардинально зависит от развития творческого разума. Ключевой же детерминантой жизнеспособности планеты становятся процессы в сфере субъективной реальности.
Несмотря на то, что хаотическая игра амбиций, импульсов и интересов напоминает броуновское движение, анализ исторического процесса в долгосрочной ретроспективе обнаруживает ряд сквозных векторов. Один из них особенно примечателен: на протяжении тысячелетий, по мере того как возрастали убойная мощь технологий и демографическая плотность (соответственно, убийства становились легче осуществимыми), уровень физического насилия нелинейно, но последовательно снижался.
Этот парадоксальный факт продемонстрировали специальные расчёты коэффициента кровопролитности (отношение среднего числа убийств в единицу времени к численности населения) [Nazaretyan 2010; Pinker 2011; Назаретян 2015-б]. Объяснение же ему даёт синергетическая модель техно-гуманитарного баланса, связывающая системными зависимостями технологический потенциал, качество культурных регуляторов и внутреннюю устойчивость общества. Люди не становились со временем "менее агрессивными", но культура, проходя через горнило антропогенных кризисов и катастроф, совершенствовала средства сублимации агрессии, перевода её из физической в виртуальную сферу [Балашова 2012]. Разбалансированные социумы последовательно выбраковывались историческим отбором, и продолжали историю те, кому удавалось своевременно адаптировать культурно-психологические регуляторы к возросшему инструментальному могуществу. Таким видится один из механизмов, посредством которого из хаоса амбиций, эмоциональных импульсов и непродуманных действий выстраивались линии социального развития. И благодаря которому род Homo, наращивая разрушительную мощь технологий, на протяжении миллионов лет не уничтожил себя и окончательно не разрушил среду своего обитания.
Данные, накопленные современной наукой, позволили выявить ряд дополнительных обстоятельств.
Так, векторы, прослеживаемые в истории и предыстории общества, оказались продолжением тенденций, фиксируемых в эволюции биосферы и, далее, в эволюции космоса: структурное усложнение, образование устойчивых систем, всё более далёких от равновесия с внешней средой, и т.д. К тому же динамика векторных изменений следовала определённой логике. А именно, замедление эволюционного процесса в первые миллиарды лет после Большого Взрыва сменилось ускорением после того, как в недрах звёзд первого поколения были синтезированы и выброшены взрывами в космическое пространство ядра тяжёлых элементов и образовался новый механизм самоорганизации, связанный с конкуренцией за свободную энергию. Около 4 млрд. лет назад этот процесс локализовался на Земле и, вероятно, в других точках Вселенной.
Сопоставление геохронологической таблицы с фазами становления и развития антропосферы привело к ещё одному удивительному открытию: ускорение эволюционного процесса на Земле (сокращение временны`х интервалов между глобальными фазовыми переходами) следовало простой логарифмической формуле. За прошедшие миллиарды лет дрейфовали континенты, бушевали мощные вулканы, падали крупные метеориты, менялся климат, затем появился человек с его "свободой воли" и бесконечными сумасбродствами - а фазовые переходы в эволюции следовали, как по расписанию!
И, наконец, самое неожиданное. Независимые расчёты, проведённые учёными разных стран и специальностей с использованием различных источников и даже различных математических процедур, показали, что уже около середины текущего века гипербола ускорения планетарной эволюции обращается в вертикаль: скорость изменений устремляется к бесконечности, а интервалы между фазовыми переходами - к нулю [Snooks 1996; Панов 2005, 2008; Panov 2005; Kurzweil 2005; Singularity... 2012]. В специальной литературе это было обозначено как Вертикаль Снукса - Панова, или Сингулярность Курцвейла. В 2008 году при НАСА образован Университет Сингулярности, предназначенный для "подготовки к будущему". В Институте востоковедения РАН в 2010 году создан Центр Мегаистории и системного прогнозирования.
Какая же предметная реальность может скрываться за столь странным математическим выводом? Похоже, что на горизонте фазовый переход, сопоставимый по глобальному (а возможно, и по космическому) значению с появлением жизни, и интрига четырёх миллиардов лет эволюции на Земле может разрешиться в обозримом будущем. Не рассматривая здесь простые и странные аттракторы, а также сценарии, угадывающиеся за горизонтом планетарной эволюции (см. подробно в [Назаретян 2015-б]), отметим, что ключевые условия её продолжения связаны с обстоятельствами психологического роста.
Во второй половине XX века в астрофизике почти безраздельно господствовала уверенность в том, что жизнь, культура и сознание суть побочные эффекты спонтанных трансформаций космической материи, неспособные играть в её эволюции какую-либо активную роль, а всем творениям человеческого ума суждено со временем раствориться в безжалостном вареве вселенской энтропии. Размышлениями на эту тему пестрили книги по космологии, причём в соответствующих фрагментах тексты, наполненные строгими аргументами и формулами, прерывались художественными метафорами. Типично замечание лауреата Нобелевской премии Ст. Вайнберга [1981] о том, что только понимание неизбежности конца придаёт "фарсу" человеческого существования оттенок "высокой трагедии".
Лишь кое-кто из советских (или выросших в СССР) физиков, испытавших влияние русской космической философии, позволял себе робкие признания в принадлежности "к тем крайним оптимистам, которые верят, что добываемые знания... превратят человечество в богов, смело поворачивающих штурвал эволюции нашей Вселенной" [Новиков 1988, с.168]. Такие замечания в естественнонаучной литературе оставались экзотикой, а соображения, касающиеся возрастающего влияния разумной деятельности на природные процессы, были ограничены планетарной сферой.
Между тем на исходе прошлого века настроения круто изменились. Так, уже в 1997 году английский учёный Д. Дойч [2001, с.186-189] утверждал, что "ни наша теория звёздной эволюции, ни какая-то другая известная нам физика" не дают оснований ограничивать потенциальное влияние жизни на космические процессы. "Во всей нашей Галактике и во всём Мультиверсе звёздная эволюция зависит от того, развилась ли разумная жизнь, и где это произошло <...> Будущая история Вселенной зависит от будущей истории знания <...> Применяя свои лучшие теории к будущему звёзд, галактик и Вселенной, мы обнаруживаем огромное пространство, на которое может воздействовать жизнь и после долгого воздействия захватить господство над всем, что происходит". В новейшей космологической литературе соображения о том, что сознание есть "космологически фундаментальная сущность" и будущее Вселенной зависит от перспективы развития разума, сделались чуть ли не общим местом [Rees 1997; Smolin 2014; Дэвис 2011; Каку 2011, 2015].
Со своей стороны, психологи-структуралисты давно показали, что ограничения в решении любой инструментальной задачи определяются когнитивной моделью, так что всегда возможно сконструировать более общую модель, в которой неуправляемые константы превратятся в управляемые переменные [Дункер 1981]. Иначе говоря, перспективы разумного управления внешним миром можно считать потенциально безграничными.
К сожалению, однако, всё это не гарантирует человечеству (или какому-то "послечеловеческому" интеллекту) космическое будущее. Средства современной астрономии позволяют в среднем фиксировать две новые экзопланеты за неделю, есть среди них и достаточно схожие с Землёй по объективным параметрам [Каку 2015], но многолетние попытки обнаружить в космосе малейшие свидетельства разумной активности остаются тщетными. Теоретически в Метагалактике должны были сформироваться цивилизации, далеко опередившие нас в развитии. Отсутствие же доступных признаков их существования в космологии обозначено как парадокс Ферми с простой формулировкой: "Где они?".
Традиционное и самое простое объяснение парадокса - ссылка на слабости исследовательских процедур или недостаточный обзор предметного поля, но в последнее время накапливаются аргументы в пользу альтернативных трактовок "молчащего Космоса". Так, анализ переломных эпизодов в эволюции био- и антропосферы не оставляет сомнения в том, что каждый из них мог обернуться иначе: обвалом глобальной системы или её "зависанием", и планетарная эволюция прервалась бы на прежних стадиях.
Согласно общесистемному принципу имплементации (все возможные события непременно происходят), логично предположить, что с возникновением живого вещества биологическая эволюция локализовалась на множестве планет, где реализуются все тупиковые сценарии.{1} Мы живём на Земле благодаря тому, что до сих пор каждая полифуркационная фаза завершалась выходом на вертикальный странный аттрактор, т.е. устойчивость глобальной системы восстанавливалась на более высоком уровне внешнего неравновесия, за счёт усложнения внутренней структуры и совершенствования антиэнтропийных механизмов. В частности, на прасоциальной и социальной стадиях удавалось последовательно адаптировать культурно-психологические регуляторы к возраставшему технологическому могуществу.
Итак, согласно одной из альтернативных версий, Молчание космоса свидетельствует о неизбежном затухании подавляющего большинства локальных очагов эволюции. И о том, что образование космически релевантного разума - событие либо принципиально невозможное, либо ещё менее вероятное, чем спонтанное образование живой клетки. Тогда приближающаяся точка сингулярности представляет собой тот пик, который не мог (и не сможет?) преодолеть ни один из очагов эволюции, а решающими здесь оказываются фундаментальные свойства психики и даже головного мозга{2}.
Мы привыкли полагать себя хозяевами своего внутреннего мира, беспредельность которого ограничена жёсткими "законами природы". Но роковую роль в судьбе планетарной цивилизации способно сыграть как раз то, что "законы психологии" на поверку окажутся жёстче, чем "законы физики", а диапазон контроля над собственными импульсами и иррациональными мотивациями несоразмерен диапазону управляемости масс-энергетического мира. В таком случае разум изначально несёт в себе программу самоуничтожения, каковую на Земле до сих пор удавалось купировать.
А далее вырисовываются две возможные гипотезы. 1. Гуманитарная составляющая раньше или позже перестаёт компенсировать рост инструментального интеллекта, и, по закону техно-гуманитарного баланса, его носитель неизбежно уничтожает себя. 2. Универсальный естественный отбор, отбраковывая разбалансированные цивилизации, допускает космическую перспективу очень немногих из них (возможно - только одной), в которых успеет выкристаллизоваться сознание с активными, но неконфронтационными установками.
В этом и видится интрига, форсированная грядущей Сингулярностью. Сумеет разум, развившийся на Земле, выйти на космически значимую стадию развития или эволюция нашей планеты останется расходным материалом Универсальной истории, одной из её тупиковых линий? Насколько далеко способно в принципе и сможет реально продвинуться совершенствование гуманитарных регуляторов, уравновешивающее ускоренный рост технологического могущества, без утери мотивационных рычагов? Успеет разум освоить стратегические смыслы вне религиозных и квазирелигиозных идеологий, неизменно делящих людей на "своих" и "чужих" и выстраивающих групповую солидарность на образе общего врага? Или за пиком истории последует её "нисходящая ветвь", о которой писали философы XVIII-XIX веков, относя этот переход в будущее на тысячи, миллионы и сотни миллионов лет?
В 2003 году Королевский астроном Великобритании М. Рис оценил шансы Земной цивилизации пережить XXI век как 50:50 [Rees 2003], и это согласовалось с нашими тогдашними прогнозами. Приходится признать, что последующие события развиваются не по лучшему сценарию.
Действительно, начало века ознаменовано историческим рекордом ненасилия. По данным ООН и ВОЗ, с 2000 по 2010 годы в международных, бытовых конфликтах и политических репрессиях погибало около полумиллиона человек, при том что население Земли приближалось к 7 млрд. и ежегодное число самоубийств превышало 800 тысяч [Насилие... 2002; Global... 2011].
Но с 2011 года ситуация заметно ухудшается - буквальный повтор событий в европейской истории столетней давности с поправкой на смену континентального масштаба общемировым. В разбалансированной геополитической системе международное право превращается в ностальгическое воспоминание, опасно снижается интеллектуальное качество политических лидеров и принимаемых решений, обозначившееся ещё во второй половине 1990-х. Грань между состояниями войны и мира, а также между боевыми и прочими технологиями размывается - в данном отношении человечество как бы возвращается к ситуации палеолита, но, опять-таки, с поправкой на уровень технологий.
В 2003 году автор этих строк, ссылаясь на Югославскую и Иракскую авантюры, писал в американском журнале об опасно усиливающейся тяге к "маленьким победоносным войнам", не имеющим иных предпосылок кроме стремления политиков понравиться избирателям, заскучавшим по окончании "Холодной" войны (на фронтах которой погибло до 25 млн. человек) [Nazaretyan 2003]. С тех пор симптомы катастрофофилии, распространяющиеся из двух очагов - США и Ближнего Востока, - обостряются и охватывают новые регионы.
Как и прежде, сниженный иммунитет к этой психической эпидемии обусловлен смысловым дефицитом - тяжёлым недугом "общества потребления". Самым простым и архаичным средством обретения стратегических смыслов остаётся поиск врага, и идеологи рыночной демократии, оторванной от протестантского основания, реанимирует её мотивационный ресурс продуцированием всё новых демонов. Прочие идеологии, будоражившие XX век, утеряли былую пассионарность, а враги рыночной "глобализации" черпают смыслы в колодце религиозного или национального фундаментализма.{3} В результате двухполюсная матрица геополитического мышления ("они - мы") замораживается, и вместо вожделенного бесполюсного мира мы наблюдаем патологию полюсов глобальной системы [Назаретян 2015-a].
На одном полюсе западные, прежде всего американские лидеры, всё ещё инфицированные эйфорией победы в "Холодной" войне, разучившиеся просчитывать решения на несколько ходов вперёд (что решительно отличает их от предшественников 1960-80-х годов) и раз за разом получающие эффекты бумеранга на международной арене. Другой полюс, опустошённый с уходом СССР, заполнили террористические группировки, которые пестовались противостоящими военными блоками и затем, брошенные хозяевами, одичали. Этот системный механизм хорошо известен из экологии: например, после отстрела волков их нишу занимали бездомные псы, более опасные в такой функции и для природы, и для людей, и удалить их оттуда удавалось только с возвращением в нишу естественных хозяев - волков.
Поучительная аналогия заставляет предположить, что, если в близком будущем на мировой арене не образуется вменяемый субъект, оснащённый эффективным смыслообразующим мировоззрением и способный восстановить утерянный геополитической системой баланс, то перспектива цивилизации на нашей планете может оказаться печальной. Не станет планетарным и тем более космическим, а значит, не сможет продолжить прогрессивную эволюцию разум, носитель которого идентифицирует себя по национальной, конфессиональной, сословной и т.д. принадлежности. Только освобождение от групповых матриц идентичности даёт шанс на образование полноценной сетевой организации мирового сообщества, преодолевающей противоположение "своих" и "чужих". Так ядром глобальных проблем XXI века становится проблема стратегических жизненных смыслов.
Эта проблема исследуется нами в содружестве с физиками, космологами, биологами, антропологами, психологами и историками. В книге [Назаретян 2015-б] прослежен опыт формирования смыслов в свободном от конфронтаций - т.е. внеидеологическом - контексте с начала осевого времени. Этот опыт, сохранявшийся по большей части в качестве "избыточного разнообразия" на периферии духовной культуры, был неоднократно востребован, помогая обществам, находившимся на передовой линии технологического прогресса, преодолевать острые кризисы. В частности, судьбоносные решения в мировой политике XX века, основанные на неконфронтационной солидарности (отказ от применения ядерного оружия, прекращение ядерных испытаний в трёх средах, согласованные меры по сохранению природной среды), составляют высшие достижения человеческого духа и доказательство способности политиков дружно "трезветь" на крутых поворотах истории.
Показано также, что современная (постнеклассическая) наука, в отличие от классического естествознания, нацелена на проблематику, связанную с ценностями и смыслами, создавая глубокую основу для долгосрочных жизненных ориентаций. Готовность к освоению смысловых ориентиров, открываемых научным мировоззрением, может быть сопряжена с ускоренным формированием симбиозных форм разума и его материальных носителей. Но это не снимает с повестки дня ни вопрос о принципиальных пределах в развитии гуманитарного потенциала культуры, ни вопрос о сравнительной динамике в развитии инструментального могущества и качества саморегуляции...
Багдасарьян Н.Г., Горохов В.Г., Назаретян А.П. История, философия и методология науки и техники. Учебник для магистрантов и аспирантов. М.: Высшее образование, 2014.
Балашова Н.А. Физическое и виртуальное пространства реализации социального насилия // Историческая психология и социология истории 2012, т.5, N2, с.136-147.
Вайнберг С. Первые три минуты. Современный взгляд на происхождение Вселенной. М.: Энергоиздат, 1981.
Дойч Д. Структура реальности. М. - Ижевск: НИЦ РХД, 2001.
Дункер К. Структура и динамика процессов решения задач // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. М.: Изд-во МГУ, 1981, с.258-268.
Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М.: "Восточная литература" РАН, 1994.
Дэвис П. Проект Вселенной. Новые открытия творческой способности природы к самоорганизации. М.: ББИ, 2011.
Казанков А.А. Происхождение музыки и человеческого языка // Историческая психология и социология истории 2011, т.5, N2, с.85-95.
Каку` М. Физика будущего. М.: Альпина нон-фикшн, 2013.
Каку` М. Будущее разума. М.: Альпина нон-фикшн, 2015.
Контамин Ф. Война в Средние века. СПб.: Ювента, 2001.
Коротаев А.В., Зинькина Ю.В. Египетская революция 2011 года: социодемографический анализ // Историческая психология и социология истории 2011, т.4, N2, с.5-29.
Ленин В.И. А.М. Горькому // Полн. собр. соч., изд.5. м.: 1970, с.152-155.
Лоренц К. Так называемое зло. К естественной истории агрессии // Так называемое зло. М.: Культурная революция, 2008, с.87-310.
Магадеев И.Э. "Германия готова напасть в любой момент...". Восприятие германской угрозы французскими военными в 1920-е годы // Историческая психология и социология истории, 2011, т.4, N2, с.179-202.
Мазур В.А. Инфляционная космология и гипотеза случайного самозарождения жизни // Доклады Академии наук, 2010, Т.431, 2, с.183-187.
Могильнер М.Б. Российская радикальная интеллигенция перед лицом смерти // Общественные науки и современность, 1994, N5, с.56-66.
Назаретян А.П. "Агентура влияния" в контексте глобальной геополитической перспективы // Историческая психология и социология истории, 2015-a, т.8, N1, с.160-171.
Назаретян А.П. Виртуализация социального насилия: знамение эпохи? Историческая психология и социология истории, 2009, т.2, N2, с.150-170.
Назаретян А.П. Нелинейное будущее. Мегаистория, синергетика, культурная антропология и психология в глобальном прогнозировании. М.: Аргамак-Медиа, 2015-б
Назаретян А.П. Психология стихийного массового поведения: толпа, слухи, политические и рекламные кампании. М.: Академия, 2005.
Насилие и его влияние на здоровье. Доклад о ситуации в мире. Всемирная организация здравоохранения. М.: Весь мир, 2002.
Панов А.Д. Завершение планетарного цикла эволюции? // Философские науки, 2005, N3-4, с.42-49, 31-50.
Панов А.Д. Универсальная эволюция и проблема поиска внеземного разума (SETI). М.: ЛКИ, 2008.
Першиц А.И., Семенов Ю.И., Шнирельман В.А. Война и мир в ранней истории человечества. В двух томах. Том.1. М.: ИЭиА РАН, 1994.
Пирожкова Л.Ф. Человек и война. "Круглый стол" ученых // Общественные науки и современность, 1997, N4, с.152-167.
Рафалюк О.Е. "Пляски смерти" рубежа XIX-XX веков: образ смерти в сознании русской культурной элиты // Историческая психология и социология истории, 2012, т.5, N2, с.38-59.
Розанов А.Ю. Условия жизни на ранней Земле после 4.0 млрд. лет назад // Проблемы происхождения жизни. М.: ПИН РАН 2009, с.185-201.
Спекторский Е. Проблема социальной физики в XVII столетии. Т.I: Новое мировоззрение и новая теория науки. Варшава: Типография Варшав. учеб. округа, 1910.
Троцкий Л.Д. Моя жизнь. М.: Вагриус, 2001.
Токвиль А. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.
Урланис Б.Ц. История военных потерь: Войны и народонаселение Европы. СПб.: АОЗТ "Полигон", 1994.
Черных Е.Н. Энергия древних культур // Малинова Р., Малина Я. Прыжок в прошлое. Эксперимент раскрывает тайны древних эпох. М.: Мысль, 1988, сс.260-267.
Шелер М. Человек и история // Человек: образ и сущность (гуманитарные аспекты). Перцепция страха. Ежегодник - 2. М.: ИНИОН, 1991, с.133-159.
Шульц И.И. Причины революций: "голова или кошелек"? // Историческая психология и социология истории, 2014, т.7, N1, с.102-119.
Энгельс Ф. Борьба в Венгрии // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т.6, М.: Политиздат, 1957, с.175-186.
Энджел Н. Великое заблуждение: очерк о мнимых выгодах военной мощи наций. М.: Социум, 2009.
Barinaga M. How scary things get that way // Science, 1992, Vol.258: 887-888.
Cao Shuji. Zhongguo Renkou shi: Qing shiqi [A History of the Chinese Population: The Qing Dynasty], Vol.5. Shanghai: Fudan University Press, 2001.
Cohen M.N. Health and the rise of civilization. New Haven, London: Yale Univ. Press, 1989.
Davis J. Toward a theory of revolution // Studies in Social Movements. A Social Psychological Perspective. N.Y.: Free Press, 1969: 85-108.
Global study of homicide. Trends, contexts, data. UNODC, 2011.
Goldstone J. Population and Security: How Demographic Change Can Lead to Violent Conflict // Journal of International Affairs 2002, 56/1: 11-12.
Keeley L.H. War before civilization. The myth of the peaceful savage. N.Y.: Oxford Univ. Press, 1996.
Kurzweil R. The singularity is near: When humans transcend biology. N.Y.: PG, 2005.
Nazaretyan A.P. Power and wisdom: toward a history of social behavior // Journal for the Theory of Social Behaviour, 2003, Vol.33, #4: 405-425.
Nazaretyan A.P. Power and wisdom: toward a history of social behavior // Journal for the Theory of Social Behaviour, 2003, Vol.33, #4: 405-425.
Panov A.D. Scaling law of the biological evolution and the hypothesis of the self-consistent Galaxy origin of life // Advances in Space Research, 2005a: 36: 220-225.
Pinker S. The better angels of our nature. The decline of violence in history and its causes. N.Y.: Viking Penguin, 2011.
Rees M. Before the beginning. Our universe and others. NY: Helix Books, 1997.
Rees M. Our final century? Will the Human Race Survive the Twenty-first Century? London: Basic Books, 2003.
Singularity hypotheses. A scientific and philosophical assessment. A.H. Eden, J.H. Moor, J.H. S?raker and E. Steinhart (eds.). Berlin Heidelberg: Springer-Verlag, 2012.
Sloterdijk P. Kritik der zynischen Vernunft. 1 und 2. Bnd. Frankfurt am Main: Edition Suhrkamp, 1983.
Smolin Lee. The singular Universe and the reality of time: A proposal in natural philosophy, Cambridge Univ. Press, 2014.
Snooks G.D. The dynamic society. Exploring the sources of global change. London and N-Y: Routledge, 1996.
Wang Yumin. Taiping tianguo geming shiqi ‘renkou sunhao yu yi shuo’ bian zheng [Debating the so-called ‘death toll exceeding one hundred million’ during the Taiping Revolution period] // Xueshu Yuekan [Academic Monthly], 1993, #6: 41-50.
{1} Косвенно это предположение подтверждает ряд эмпирических открытий последних лет. Так, сотрудниками Института палеонтологии РАН выявлены признаки жизни на Земле в эпоху, предшествовавшую образованию океанов, и директор Института А.Ю. Розанов [2009] считает это доказательством её внеземного происхождения. Вместе с тем биологами обнаружены бактерии, способные выдерживать громадные дозы радиоактивного излучения и очень долго обходиться без воды - организмы, пригодные для длительного космического путешествия [Мазур 2010].
{2} В лимбической структуре заложена функциональная потребность в переживании всех эмоций, включая страх и ненависть, причём длительное отсутствие возбуждения снижает порог возбудимости соответствующих нейронов [Лоренц 2008; Barinaga 1992], а культуре до сих пор удавалось найти лишь средства временной сублимации агрессии в виртуальную сферу [Назаретян 2009].
{3} Правоохранители предлагают изолировать террористов от уголовников, так как они в тюрьмах вербуют новых адептов, а это до боли напоминает ситуации, известные из истории русского и международного революционного движения. Немало большевиков и прочих политических бунтарей начинали карьеру как бандиты и налётчики. Из опыта работы с левыми партиями за рубежом мне известно, как падки персонажи такого типа на уверения в том, что по сути они - борцы за светлое будущее человечества: такая агитация наделяет высокими смыслами всякое насилие и возвышает насильника в собственных глазах. Противодействие террористическим движениям может быть эффективным настолько, насколько оно несёт с собой альтернативные смыслообразующие модели, а до тех пор силовые методы, по большей части, играют им на руку.