Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Смутно припоминаю день, когда деревенские бабы голосили в каждой хате. Мы, мелкота, не понимали ещё причины их рёва. И только на следующий день до нас дошло, потому что мама утром не налила в глиняные кружки парного молока, только что принесённого из хлева, где царствовала любимая наша кормилица - корова с весёлой кличкой "Светлая". От мамы я и узнал горькую весть: любимицу, как и других коров из соседних подворий, отобрали эти злые дядьки - немцы.
Стадо погнали на железнодорожную станцию километрах в десяти от нашей деревни, окружённой густыми лесами и топкими болотами. Где-то там, по слухам, и размещались партизаны, очень досаждавшие гитлеровцам. Видать, по этой причине в Каменке и не было немецкого гарнизона.
Дня через два до деревни докатились слухи, что отобранные для угона в неметчину коровы бродят без всякого присмотра. Говорили: это партизаны навели шороха, да так, что фрицы, сопровождавшие стадо, разбежались, а коровы остались без всякого присмотра. Вот бабы гурьбой и кинулись туда, чтобы забрать своих бурёнок и пеструшек... К огромной радости, наша кормилица, как ни в чём не бывало, снова оказалась в привычном ей хлеву. Дело было летом.
Полицай, которого жители Каменки отправили служить врагу якобы добровольно (такое практиковалось, ибо немцы в нашей местности больше доверяли добровольцам, нежели тем, кого они принудили стать полицаями), сообщил о скором наступлении на данном участке фронта. В таких случаях деревенское население становилось беженцами.
Припоминается, как обоз из деревни шёл вглубь леса, в Рудню (это уже Климовический район). Там были ещё более топкие болота с проплешинами - сухими местами.
Пацанва моего возраста принимала это как увлекательную игру. Мы сидели на подводах среди домашнего скарба, а за телегой плелась привязанная к ней корова, почему-то понурая. Жарило солнце, очень хотелось пить...
Прибывший к месту назначения наш обоз разместился на довольно приличном сухом участке средь болот.
Уже потом взрослые рассказывали, что я был большим выдумщиком, за что ребятня признавала меня вожаком, предводителем детской оравы. Мама не противилась: так требовалось меньше времени для присмотра за детьми.
На нашем сухом острове мы обнаружили в огромных кучах большие ивовые корзины: до войны в них таскали торф, который добывали здесь. Он годился на топливо.
Я-то и предложил детворе поиграть в войну (других игр мы тогда и не знали!) Натаскали корзин, пересохших на солнце, сложили в кучу и подожгли. С криками "ура", держа в руках палки, ринулись на "врага". Видать, орали очень громко: так что это услышали немцы в райцентре. Что они подумали, мы не знаем: наверно, решили, что зашевелились партизаны...
Вдруг на острове что-то грохнуло - разорвался артиллерийский снаряд. Заржали лошади. Матери, похватав нас в охапки, кинулись в безопасное место, в болото, приказав нам ручонками держаться за кочки с очень колючей травой. Так и сидели в трясине. Хорошо помню, как возле моей кочки что-то плюхнулось, потом ещё и ещё... Удивительно, но снаряды почему-то не взрывались.
Так и сидели все - и взрослые, и дети, выжидая, когда закончится этот жуткий обстрел... И вот снаряды перестали падать. Все, радостные и счастливые (на этот раз никого не убило), отправились на сушу, чтоб переодеться. А нам, пацанам, строго-настрого запретили и близко подходить к кучам с корзинами, а тем более разводить костры и громко орать...
Таким образом завершилось первое "наше наступление на врага". А поди же: оно почему-то врезалось в память...
Уже смутно припоминаются те дни, когда через мою родную деревню Каменка тяжёлым катком дважды прокатился фронт. В нашу хату-пятистенку (летом немцы семью выгоняли в сарай, где хранилось сено для скота на зимний период) и определяли на постой румын, немцев и ещё каких-то вояк, говоривших на непонятном языке...
А вот весть о Победе помню очень хорошо. Тогда на взмыленной коняке в деревню прискакал гонец из соседнего села и сообщил, что мы победили фрицев. Нас, пацанят, отправили порадовать мам, работавших на полях.
Отчётливо помню, как меня, запыхавшегося и красного от бега, мама тискала в своих объятиях и плакала от радости. В семье появилась надежда дождаться с войны старшего брата Василия и отца. А вот ещё один брат, Иван, пал смертью храбрых при освобождении Белоруссии в соседнем районе Могилёвщины.
... А потом наступил 1946-й, очень голодный год. Сельчан выручала молодая бульба. У соседей - украинцев (от нашей деревни до границы Украины было несколько десятков километров) дела обстояли ещё горше. Выходцы из тех мест в одиночку и группами ходили по деревне, прося подаяние (хотя бы картофельные очистки).
Белорусские женщины, натерпевшиеся при фашистах, с жалостью смотрели на этих горемык и делились последним куском. Помню, как плакали те и другие.
Голод гнал нас, ребятню, на колхозные поля, где уже достигла молочной зрелости рожь. Правда, поля с посевами охраняли дяденьки на конях. Ну и что?
Притаившись средь посевов, мы по одному щипали колоски жита, да так, чтобы оставался ещё и стебель. Набрав нужный "букет", чуть ли не по-пластунски убирались с поля. В безопасных местах, чаще на песчаных пляжах, разводили небольшие костерки. На огне обжигали свои "букеты". Потом в шапки и кепки вытирали обжаренные зёрна и небольшими жменями кидали их в рты. И со смаком жевали эти вкусные до обалдения зёрна...
Домой возвращались мурзатыми, но сытыми, как коты, нализавшиеся из кувшина сметаны. Родители обычно на это закрывали глаза: нельзя же было нас наказывать за то, что постоянно хотелось есть. Хотя и знали: попадись мы в руки объездчиков, родители могли загреметь в тюрьму.
Голод особенно донимал весной. Для колхозников, когда начинался сенокос, на лугах в больших котлах готовились наваристые супы-борщи с мясом. Председатель разрешал в такое время зарезать какую-либо скотину. А мы, дети, как стая грачей, сидели чуть поодаль от кухни, откуда так вкусно пахло. Котелки у каждого были наготове.
Не описать, сколько радости выплёскивалось наружу, если нам что-то доставалось (хитрили колхозницы: якобы больше не могли есть! Это они оставляли кое-что для нас, ребятни).
...Но вот наступало время, когда начинало дозревать просо. Спасу от птиц не было. Матери приказывали всем пацанам сторожить урожай от прожорливых нахальных пернатых. Большего наказания было и не придумать. Вот тогда голод совсем доставал. Есть хотелось, а нечего было. Приходилось ждать, когда куры закудахчут. Значит, они снесли яички. Можно было втихаря стибрить ещё тёпленькое яичко и с наслаждением его выпить.
А когда было совсем невмоготу, кто-то из пацанят подкинул идею: поймать курицу, положить её на порог хаты и давить на живот. Вот и вылезало яйцо без скорлупы - "выливок". Так мы нередко и поступали. Куриный гвалт стоял тогда во многих хатах деревни. Разумеется, за такие "изобретения" многим из нас крепко влетало: мамы стегали фартуками или полотенцами по одному месту. Было не больно, а обидно: ведь наказывали за то, чего не запретишь... Есть-то очень хотелось!
PS. Уже в Сыктывкаре, когда работал в журнале, однажды с заместителем готовили статью на тему голода в первые послевоенные годы. Ему я и рассказал, что такое "выливок". Потом тот признался, что никак не мог найти слов для начала своей книги, которую писал, а мой устный рассказ здорово помог ему завершить задуманное...
Война грохотала вовсю. В нашей отдалённой деревне, окружённой густыми лесами и топкими болотами, жить было уже не так страшно - фронт катился на Запад. Гарнизона в деревне не было - немцы на мотоциклах делали лишь объезды, выслушивали доклады старосты о положении дел. Вражеские солдаты к тому времени притихли и прижухли. Видать, своей шкурой чувствовали, что близок час расплаты за содеянное.
Я уже отчётливо помню, как летом 1944-го в деревню вошли люди с красными звёздочками на пилотках - красноармейцы. В нашу большую хату-пятистенку вселили хороших дяденек с какими-то машинками. То были портные, которые ремонтировали и шили новое обмундирование для солдат и офицеров. Дяденьки охотно слушали песни в нашем исполнении (у старшей сестры Нади был чудный голос. Впоследствии она какое-то время пела даже в Северном народном хоре в Архангельске). Они, слушая нас, часто почему-то вытирали выступившие невольные слёзы. Тогда мы с сестрой заработали свои первые гонорары в виде изюма, который солдаты сыпали в мою шапчонку. Изюм им выдавали порой вместо сахара.
Корова на нашем подворье была знатной особой - белая с чёрными подпалинами. Её мы звали Светлой. На молоко наша кормилица тоже не скупилась. Мама охотно делилась им с постояльцами. Кстати, очень опытными мастерами, так как в хату часто стали заглядывать офицеры.
Однажды пожилой дяденька поманил пальцем меня к себе и стал какой-то лентой измерять моё тело. Потом, через какое-то время, весёлым голосом сказал:
- Давай-ка, малец, примерим твою обновку. Это подарок от нас.
Мама, стоявшая в углу возле печки, кончиком платка вытирала выступившие слёзы. А я, задыхаясь от счастья, в новом модном костюме из очень красивой ткани (видно, предназначалась для офицеров) намеревался скорее показаться на улице перед сверстниками. В деревне ни у кого из ребят ещё не было такого костюмчика.
- Гуляй! - молвил дяденька, и я пулей вылетел за дверь хаты. Ну как не похвастаться перед пацанами, да и взрослыми сельчанами, такой обновкой. Из головы как-то выскочило предостережение портных - шибко не красоваться перед офицерами, если они зайдут в хату. Видно, боялись наказания за разбазаривание ткани не по назначению.
Как на грех, на улице никого из ребят не оказалось. А так хотелось, чтобы мой новый костюм оценили и они, и взрослые. Он был, насколько помню, первым в моей жизни...
Чтобы мой модный костюм увидели все, я решил взобраться на забор, то есть на изгородь из штакетника с заострёнными сверху макушками. Вертелся я там, вертелся, но потеряв равновесие, полетел вниз. Штанина зацепилась за заострённую штакетину, а потом что-то треснуло - это разорвалась ткань. Бочком-бочком я, как воришка, пробрался в хату, думая только об одном, чтобы разорванную штанину не увидела мама. О, горе! Она ловко ухватила меня за шиворот, всё сразу поняла и почему-то горько заплакала. Солдаты еле успокоили её, мигом отремонтировали порванные штаны.
...Через столько десятилетий помню её растерянную и заплаканную... И так жаль того нового моего костюма - первого в жизни. Ох, та проклятая изгородь возле нашей хаты. Она так подвела меня...
Мой родной дядя Прокоп (из-за хромоты его не призвали на службу в армию), когда приходил в гости, задавал один и тот же вопрос:
- Ну когда пойдём стирать штаны, дорогой племяш?
Я долго не мог взять в толк: почему этот взрослый дядька всегда спрашивает об одном и том же. Не удержался и обратился к маме, вовсе не надеясь получить вразумительное объяснение, но ошибся...
Мама, голосистая деревенская женщина, обладала роскошным голосом и была известной в округе запевалой, особенно во время жатвы. Жнеи всегда просили её:
- Наталка, запевай!
Та никогда не отказывалась. Запевала... И тогда по всей округе разливался всеми узнаваемый её голос. Подхваченные жнеями песни слышались далеко от полей, где шла жатва. Кстати, мама слыла первой красавицей в деревне. Она, хитровато улыбаясь, сразу же разъяснила мучавшее меня недопонимание дядькиных шуток-ухмылок: в деревне Прокоп слыл зубоскалом и балагуром:
- Давно это было, тогда немцы ещё стояли в райцентре, - не спеша начала свой рассказ мама. - Одёжку мы стирали дедовским способом - золой. Немцы, охранявшие железнодорожный мост через Сож (приток Днепра), как известно, очень любили "яйки и млеко". За них у солдат можно было выменять жуткий по тем временам дефицит - соль и мыло. Правда, молодых девчат и женщин к ним не отпускали - мало ли что могло приключиться...
А вот мы, женщины постарше, - продолжала рассказывать мама, - хотя и побаивались ходить туда, но нужда заставляла. К концу войны фрицы стали терпимее к местному населению, по крайней мере, в нашей округе. Однажды и я за яйца и домашнее сливочное масло сумела произвести выгодный обмен. Принесла домой соль и один большой кусок хозяйственного мыла.
Его я положила на припечек, надеясь к Пасхе (когда вас, мелкоту, следовало одевать хотя бы в чистую одёжку) использовать по назначению.
К светлому празднику тебе мы справили костюм, сшитый, правда, из домотканного полотна. А ты, такой непоседа, где-то основательно заляпал свои штанишки. И чтобы я не ругалась, стащил этот кусок мыла, припрятанного для лучших времён, и отправился на пруд. Разложив штанишки, как заправская прачка, стал старательно их намыливать. Тёр до тех пор, пока от большого куска остался лишь обмылок.
Увидевшие это действо соседи и донесли на тебя - такого старательного маминого помощника. Ну не поднялась моя рука тебя отшлёпать по известному месту за такую "хозяйственную старательность". Вот дядя Прокоп и стал тебя постоянно подначивать. А ты не обращай внимания на это - он и отстанет, не будет больше донимать...
Вот таким образом я и узнал о первой в своей жизни самостоятельной стирке.
Митрофан Курочкин. Послевоенное детство
Некролог Памяти писателя Митрофана Ивановича Курочкина (1938-2020),
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 16 Aug 2022