Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Было это в далёкие-предалёкие времена, но не так давно, чтобы забыть - в мою бытность студентом-биологом Донецкого университета, с сентября 1988 года по июнь 1993. В то время в конце каждого учебного года полтора-два весенне-летних месяца мы проводили на университетских биостанциях.
Вообще-то, по строгим университетским стандартам, это чудесное время называлось полевой практикой. И проходило оно под пристальным надзором преподавателей. в первую половину дня, когда происходил "учебный процесс". Процесс этот заключался в недалёких экскурсиях по биоценозам в окрестностях биостанции.
После обеда - неусыпный глаз "преподов" (так мы называли преподавателей) смыкался, и каждый был предоставлен самому себе. Преподы занимались своими делами - "сверяли учебные планы" на завтра и не очень беспокоили студентов. Главное, чтобы всё было тихо. Студенты - кто во что горазд - по-своему распоряжались своим свободным временем. Кто оформлял гербарии и коллекции насекомых, кто спал в тени или загорал на солнышке после "непосильных" утренних трудов.
Что касается меня, то я в компании таких же фанатов зоологии тире орнитологов - двух Андреев, Эдика и Лёши-гидробиолога, с биноклем и фотоаппаратом наперевес, - уходил до вечера на орнитологические экскурсии, чтобы "смотреть в оба" и слушать голоса птиц. Либо шёл с Лёшей на рыбалку "на вечерней зорьке" на старицу Донца. Шёл, чтобы послушать сумеречных певцов и крикунов.
Сразу после заката всё ещё поют некоторые дневные птицы, например, славка-черноголовка, птичка размером с воробья или чуть меньше. Её песня состоит из слышимого только с близкого расстояния тихого говорка и полнозвучного, громкого, довольно низкого флейтового свиста в конце. Славка-черноголовка - хороший певец, и весной её песня слышится с рассвета до сумерек. Однако, как только сумерки сгущаются, черноголовка замолкает. У нас она населяет леса с подлеском, опушки, вырубки, заросли по берегам рек, а также сады и парки городов. Летом в её питании преобладают жуки (преимущественно долгоносики и листоеды), клопы, мухи, перепончатокрылые, в частности, личинки пилильщиков, а также гусеницы и бабочки. В конце лета и осенью в пище значительную долю составляют плоды и ягоды (рябины, бузины, черёмухи, жимолости, бересклета, малины, ежевики и т.п.). Таким образом, черноголовка способствует распространению этих растений, так как семена в её желудке не перевариваются...
Но, несомненно, истинный маэстро ночи, распространённый повсеместно - обыкновенный или восточный соловей - это главный ночной певец мая.
Он может петь в любое время суток, даже в непогоду, когда замолкают на время другие птицы. Многие слышали его песню, но почти никто не видел, как он поёт, тем более, не наблюдал его хоть сколько-нибудь продолжительное время в природе. Объясняется это тем, что соловей - маленькая, размером не больше воробья, но гораздо стройней по фигуре, не броская, очень скрытная пичуга, обитающая в нижнем ярусе подлеска. Повадки соловья очень характерны.
Как и зарянка, он держится высоко на тонких расставленных ножках, опустив крылья и приподняв хвост. Дергая им, он порывисто кланяется и издает тихий, низкий, рокочущий звук "тррр", или же протяжный и чистый свист (однотонный, без повышения или понижения на конце). Песня - набор повторяющихся свистов и щелчков. Каждый элемент песни (колено), число которых может достигать 12, повторяется несколько раз. Крик - низкое "фиуить-трр". Иван Тургенев в рассказе "О соловьях", словами птицелова-любителя описал колена песни обыкновенного соловья...
Но сколько бы, и какой бы мастер слова не пытался передать словами всё разнообразие, колористику и фактуру пения соловья, у него вряд ли что-нибудь получится кроме слов. Точно так же, как словами пытаться передать музыку. Ею надо просто наслаждаться!
Соловей - влаголюбивая птица. Высокой численности он достигает в припойменных лесах. Излюбленные места его обитания в европейской лесостепи - припойменные и низинные влажные дубравы. Обыкновенный соловей гнездится в густых, тенистых зарослях калины, черемухи, крушины и жимолости в пойме реки, у небольшого ключика или лесного родника. Соловей охотно гнездится и в густых зарослях влаголюбивых трав. Важно лишь, чтобы под пологом травы, хорошо скрывающего птицу и притеняющего землю, оставалось голое, свободное от травы пространство. Лучшие условия такого типа возникают в зарослях крапивы, некоторых зонтичных и припойменных кустарниках. Прекрасный пример благоприятных гнездовых условий - тенистые по влажным низинным и овражным участкам заросли бузины. В лесной зоне соловей широко расселяется по поймам лесных ручьев и речек, низинным ольшаникам.
Ещё один замечательный певец - садовая камышовка. Голос этой маленькой невзрачной птички полон замечательных и разнообразных мелодий, а потому не специалисту, не сложно принять её за соловья. И она очень любит петь поздним вечером или ночью.
Вечером и ночью в прибрежных тростниках можно услышать трескучую песенку дроздовидной камышовки. Её выступление никак не назовёшь мелодичным, зато слышно её очень далеко. И это фоновый голос тростников и рогоза в сумерках, а в период размножения - круглые сутки!
Сверчок обыкновенный или кобылочка-сверчок - певчая птичка, чуть мельче воробья - обитает на равнинах, сырых и сухих лугах, болотах и по берегам рек. Самец и самка имеют одинаковую окраску. Пение звучит как продолжительное "зирррр" и напоминает стрекотание сверчков. Оно также напоминает песенку пеночки-трещотки, но выглядит ровнее и нежнее, без "металла в голосе". Его пение можно услышать и ночью, и даже ещё в конце августа - начале сентября, когда большинство других певчих птиц уже умолкает. Робкая птица передвигается охотнее всего по земле, избегает полётов.
Соловьиный сверчок и живёт, и "сверчит" непременно рядом с водоёмами. При этом, он не так скрытен и робок, как обыкновенный. При опасности, он коротко кричит "цик" и у гнезда "пит". Пение этой пичуги значительно глубже, чем пение обыкновенного сверчка, и имеет более короткие строфы, которые часто сопровождаются ещё более короткими, набирающими скорость элементами "тик-тиктиктик. ёрр". Его несложная, но очень милая песенка напоминает пение цикад где-нибудь на юге, но, пожалуй, оно тоньше и его музыкальная фраза гораздо продолжительней.
Речной сверчок, или кобылочка речная, вопреки своему названию, встречается не только на берегах рек и озёр, гнездится на краю богатых подлеском пойменных и заболоченных лесов, лугов или болот. Ему необходимо укрытие сверху и свобода передвижений внизу. Кустарники и деревья служат птице в качестве экологической ниши - физического пространства, занимаемого популяцией в экосистеме. Самец поёт на дереве на высоте от 5 до 8 м. После исполнения он камнем падает к земле, чтобы немедленно нырнуть в густую растительность. Пение речного сверчка состоит из ряда прерывистых, вибрирующих слогов "зер-зер-зер", напоминающих стрекотание саранчи. Чаще всего его можно услышать в вечерние часы, в сумерках и рано утром. В начале периода гнездования он поёт также в полной темноте.
Есть и другие таинственные звуки, которые можно услышать, пока направляешься к берегу водоёма. Всюду, где есть высокая трава - на лугах, любых злаковых полях, густо поросших кустарником болотах, засеянных пашнях и других открытых ландшафтах в умеренных широтах - можно их услышать. Начинаются они с вечера, и звучат всю ночь, до утра. "Крекс-крекс! Крекс-крекс!" - это крики коростеля. Эта птица метко звукоподражательно на латыни так и называется - Crex crex. Трещотку коростеля ни с кем не спутаешь! Но вот увидеть его крайне сложно. Размерами он сравним с дроздом или перепёлкой, телосложением несколько напоминает подросшего цыплёнка домашней курицы. Ведёт скрытный образ жизни, почти не показывается из зарослей высокой травы. Летает неохотно и только при крайней необходимости, однако во время миграции легко преодолевает тысячи километров, в том числе над морем и пустынями. Присутствие коростеля на гнездовом участке хорошо выдаёт территориальный крик самца, в безветренную погоду слышный на расстоянии до 1,5 км.
Сосед коростеля по полю или лугу, обыкновенный перепел, или перепёлка - ведёт наземный образ жизни, питается семенами и насекомыми, которые ползают по земле. Когда поспевают хлеба, перепела переселяются в поля, быстро откармливаются и сильно жиреют. Пища главным образом растительная (семена, почки, побеги), реже насекомые. Это единственная перелётная птица отряда курообразных. Перепела прилетают на юг в начале апреля, на север в начале мая. Всё зависит от погоды. Весной, когда прилетают перепела, их всегда слышно. Перепелов ценили за голос самца ("кричат" одни самцы, а самки только "тюрюкают"), имеющий, однако, мало сходства с теми звуками, которые принято называть пением, и разделяющийся на мамаканье (или ваваканье) и крик (или бой). Ваваканье "ва-ва" обыкновенно повторяется от одного и до трёх раз; крик "пить-пибить", состоит из трёх отдельных колен: "подъёма", "проволочки" и "отлива". Отлетают, смотря по широте, с конца августа по конец сентября.
В сумерках и по ночам на водоёме можно услышать низкий рёв водяного быка. Так кричит самец большой выпи (бугая) - птицы семейства цаплевых. Этнограф С.В. Максимов свидетельствовал: "В Одоевском уезде в зарослях реки Упы поселилась птица водяной бык, или выпь, невиданная здесь до тех пор и неслыханная. Не было сил разуверить крестьян в том, что этот ночной рёв, похожий на рёв коровы, не производит водяной черт". Некоторым голос выпи напоминает гудение ветра в трубе. С более близкого расстояния можно различить два колена: запевку - негромкое, высокое "и" или "ы", которое может звучать один, два или три раза, а вслед за ней сразу основной, громкий мычащий звук.
Голос малой выпи (волчка) можно услышать только с очень небольшого расстояния. Кажется, что кто-то ворчит - глухие, однообразные звуки "крро, крро..." или "врро, врро...", следующие один за другим с интервалом в 2-3 секунды. Поют в основном в сумерках. Другие звуки малой выпи - скрежещущее стрекотание, мелодичное, но напоминающее карканье "кэв".
Волчок - самая мелкая цапля, единственный представитель отряда аистообразных, у которого самец и самка отличаются окраской.
Сразу по прилёте обыкновенного погоныша можно услышать и днём. Но обычно его нехитрая песня начинается, как только последний луч солнца скрывается за горизонтом. Погоныша лучше всего слышно в апреле-мае, во время брачного периода. В это время ночью он издаёт характерные только для него звуки, хорошо слышимые на расстоянии до 1-2 км - мелодичный свист "уить... уить... уить". Птицы свистят ритмично, со скоростью примерно 60-110 раз в минуту. В остальное время они, как правило, ведут себя тихо, издавая негромкое "тук-тук". Погоныш предпочитает мелководные пресноводные водоёмы, влажные луга или болота, густо поросшие надводными растениями - тростником, камышом, ивняком, осокой, рогозом, вейником. Держится всегда скрытно; иногда лишь брачный крик самца выдаёт присутствие неподалёку птицы. Открытых пространств избегает, прячется в траве. По земле и по мелководью передвигается очень быстро, ловко маневрируя среди растительности. Плавает неохотно, однако в случае опасности может поплыть или даже нырнуть под воду. Летает всегда в одиночку; во время полёта шея втянута, а ноги неуклюже болтаются сзади. Активен главным образом в сумерки и ночью.
Малый погоныш живёт и поёт в тех же прибрежных зарослях, что и обыкновенный. Но он активен днём, показываясь прежде всего утром и вечером. Поэтому, он чаще чем его родственники-погоныши, попадается на глаза, но всё-таки увидеть и его большая удача, обычно - когда плавает у кромки тростниковых зарослей. Самец "поёт" преимущественно на рассвете. Призывный крик звучит как "квек-квек". У самки без пары есть собственный призывный крик, звучащий как "пёк-пёк-пёлл" или "кик". И потому только по голосам, услышанным на вечерней зорьке и ночью можно узнать, какие погоныши живут именно в этих тростниковых и рогозовых крепях.
Курочка камышница или болотная курочка - небольшая, размером с голубя, водоплавающая птица, близкий родственник (из семейства пастушковых) коростеля, большого и малого погонышей. Типичный обитатель разнообразных водоёмов со стоячей или проточной водой и заболоченными, заросшими берегами. Обычно ведёт скрытный образ жизни - несмотря на большую распространённость, эту птицу бывает трудно увидеть в дикой природе. Они избегают даже сообщества других птиц, в том числе и того же вида. Камышница - обычно молчаливая птица, однако способна издавать ряд громких и резких звуков. Среди них можно выделить низкочастотный стрекочущий крик, несколько напоминающий треск сороки - вроде "кик-ик-ик" или "крррук". Другой звук односложный, но такой же громкий и резкий - "киик" или "киррк". Настороженная птица издаёт более тихое "курр". Во время полёта либо весной в ночное время камышницы кудахчут в быстром темпе: "крек-крек-крек".
Серая или обыкновенная неясыть - ночной хищник - населяет старые лиственные и смешанные леса Палеарктики. Но часто она встречается и в хвойных лесах, а также в лесных хозяйствах. Благодаря умению приспосабливаться, серая неясыть может проникать даже в городские пространства (парки и сады). Крик серой неясыти - это издаваемое самцом длинное трехчастное завывание "хууу-уухуухууу-уу", слышное преимущественно в периоды спаривания и осенью. Самка издаёт резкий короткий звук "кьюит" или "вик-вик-вик!". Для птенцов характерен сиплый звук "пси-ип", которым они просят родителей дать им пищу. Несмотря на то, что серая неясыть - довольно распространённый вид, я никогда до полевой практики первого курса, её не видел и не слышал. Я решил, что должен непременно увидеть неясыть. Но увидеть её тогда мне так и не довелось. Получилось только услышать. А увидел я всего лишь выводок ушастых сов. Но я не расстраивался: "на безсовье и ушастая сова - филин!", сказал я себе. Гораздо позже, уже закончив университет, я увидел в природе не только серую неясыть и ушастую сову, но и филина, услышал голоса очень редких евразийских сплюшек. И всё это, практически, в одном месте, в самом отдалённом и глухом пригороде Днепра.
Я хотел послушать соловья, камышовок (дроздовидную, большую, малую, тростниковую и, если повезёт, камышовку-барсучка), сверчков (обыкновенных, речных и соловьиных), увидеть варакушку, зарянку и услышать их пение. В то время у меня была идея-фикс научиться отличать камышовок по голосу, услышать и увидеть сверчков. Ещё хотел увидеть кого-нибудь из "невидимок" болотной орнитофауны. И всё это у меня, за редким исключением, получилось!
Были среди нас и такие парни, которые перед поступлением в Донецкий прошли "университеты" советской армии и военно-морского флота и растеряли там вместе с мозгами остатки школьных знаний. Таким, чтобы возобновить хоть какое-то подобие разумной деятельности, требовался Подфак (Подготовительный факультет). После Подфака можно было поступить в Донецкий университет по льготному проходному баллу. Они держались особняком, чтобы не умалять своего достоинства, редко ходили на экскурсии и, в основном, ничего не делали. Армия оставила глубокий след в их жизни и сознании. Так что по вечерам они пили местное пиво под гитару и бесконечные рассказы про "духов", "салаг" и "дембель", а также про Казахстан и Туркмению, Балтику и Северный флот.
Про Балтику и Северный флот рассказывал, самый старший из нас, отслуживший три года матросом, Кубрик, к счастью, не Stanley. Но, скоро он стал "Уррием" (Urrie). Иначе его никто не называл. Тогда мне казалось, что это его имя. Со временем я узнал, что его звали Юра. А Уррий - персонаж детского фильма "Приключения Электроника", 1979 года, гениально сыгранного Николаем Караченцевым. Пройдя через Подфак, он оказался со мной на одном курсе, но если я был 1971 года рождения, то он - 1965. Это был щуплый лысеющий, но с волосами до плеч, добродушный человек, вечно в тельняшке и вечно "под мухой". По слухам, служил он на ракетном крейсере и там матросам выдавали по ведру чистого спирта в день, для мытья пола в ракетном отсеке и протирки всяких приборов. Не знаю правда это или вымысел, но пил он изрядно. Когда через пять лет его младший брат пошёл по стопам старшего и тоже поступил на биофак, никто иначе, как Уррием-младшим, его не звал.
Гена служил на Иранской и Афганской границах. Его мечтой всегда было выращивать тюльпаны, и первые луковицы Гена привёз из высокогорий Средней Азии. Но, в течение первого курса он понял: чтобы заниматься любимым делом, вовсе не обязательно заканчивать университет, и не стал сдавать даже первую сессию. Так что и на биостанцию в Яцкое он просто приезжал в гости на выходные. А жаль, был он хороший парень! И мы до сих пор общаемся в социальных сетях.
Сергей-Босс на нашей первой летней практике никак не мог отойти от осознания себя, как "дедушки советской армии". Второй по старшинству, после Кубрика, 1966 года рождения, он считал себя вправе командовать нами. Как-то раз, в общей мужской комнате нашей биостанции в Яцком, когда, как обычно, зашёл разговор о дембеле, ему показалось, что я неуважительно его перебил. Недолго думая, через ряд кроватей, он метнул в меня тапок... Правда, не попал. На следующее утро Сергей потребовал, чтобы я принёс ему его метательный снаряд, а после моего отказа, долго прыгал на одной ноге. Тапок куда-то завалился. Я считал его туповатым неучем и называл - Bos primigenius (первобытный бык). Но за время нашей учёбы Серёга оттаял душой от армии, и оказался умным и дружелюбным человеком, которого я искренне зауважал, и мы сдружились. К тому же и женился он на первой красавице факультета, на два курса моложе нас. Дружили мы до тех пор, пока в 2010 году, Сергей (по бизнесу) не уехал в город, на берегу реки Лужи (бассейна Оки), на гербе которого - бурый медведь с алебардой на плече, где-то к северо-востоку от Калуги, то есть - глухомань. С тех пор след его затерялся...
Грек Рома из Мариуполя, с одной стороны считал себя гением, потому что обладал недюжинными математическими способностями, с другой он всячески заискивал перед компанией бывших служак и пытался к ней примазаться. Роднило его с ними только то что ещё со школы он был законченным алкоголиком. Я думал, что он ещё в университете допьётся до белой горячки, либо цирроза печени. Но он как-то умудрялся сдать все экзамены и зачёты, хоть и не в сессию, но на отлично! Оба его родителя (и мама, и папа), были кандидатами физико-математических наук и работали в каком-то местном мариупольском НИИ. Порой они приезжали на время сессии, чтобы вставить непутёвому сыну мозги и вывести его из очередного запоя. До сих пор не понимаю, что он забыл на биофаке? Но после окончания университета, он закодировался, стал "трезвенником", и уехал работать преподавателем в один из крупнейших греческих университетов. Надеюсь, он так и не вернулся свой родной город!
В один из теплых майских вечеров полевой практики после первого курса, когда приятно пахло костром от "самопровозглашённого" мангала, с жарившимися на нём половинками курицы, слишком упитанной, чтобы быть привезённой из Донецка, откуда ни возьмись, появился на треть заполненный молочный бидон с брагой. Бражка была прохладная, с приятным кисло-сладким, не слишком резким, вкусом. Как в лучших ресторанах Манилы и Куала-Лумпура, подавали её в пол-литровых и литровых жестяных кружках, сделанных из отмытых консервных банок из-под томатной пасты, а пить полагалось через длинную соломинку из стебля тростника.
Когда все дошли до необходимой кондиции, сложилась достаточно романтическая атмосфера, кто-то вынес на воздух гитару, - "пускай подышит"! После пробных трёх аккордов нестройный хор голосов наших бывших вояк запел песню на стихи Сергея Есенина:
И тут я был вынужден удалиться, поскольку был ещё самым трезвым, и не хотел остальным портить вечер, но не ожидал такого дремучего невежества от вроде бы не самого неизвестного русского поэта и певца русской деревенской жизни! Я пошёл побродить по окрестностям... а мне вдогонку взахлёб неслось:
и, чтобы не слышать этого, я ускорил шаг!
Для начала, касаемо "плачущих глухарей", не знаю, где поэт подслушал плач этих сильных, красивых птиц и чем они были опечалены? Названием "глухарь" птица обязана известной особенности токующего в брачный период самца утрачивать чуткость и бдительность, чем часто пользуются охотники. Глухарь полигам. В брачный период (в марте-мае) токуют, устроившись на земле и на деревьях. Иногда токуют летом, осенью и даже зимой. Ранней весной глухари, до того времени державшиеся поодиночке, собираются в известных частях леса, причём из года в год в одних и тех же местах, на так называемых, токовищах. Здесь ранним утром самцы начинают токовать, то есть издавать звуки, похожие на щелчки или треск деревянной трещотки. Затем после главного "удара" следуют особые шипящие звуки, похожие на точение железных предметов, - глухарь "точит", его песню можно изобразить, как "чуфык-чуфык-чуфык". Слышная для человеческого уха часть брачной песни распространяется на 500 м, а инфразвуковая - на километр. В остальное время он очень осторожен, молчалив, обладает прекрасным слухом и зрением.
Дальше - больше! "Плачет... иволга, схоронясь в дупло". Во-первых, вокализация самца иволги включает в себя несколько непохожих друг на друга вариаций. Издалека слышен низкий, мощный, мелодичный звук, так называемый флейтовый посвист, состоящий из 3-4 слогов: "фиу-лиу-ли". Иногда издаёт резкий и совсем не музыкальный крик, напоминающий громкое мяуканье испуганной кошки. На расстоянии почти не разобрать другой типичный для иволги крик: серию отрывистых скрипучих звуков "гигигигиги", как у соколов. Никаких "плачущих" звуков. В брачный период самец ведёт себя демонстративно - прыгает с ветки на ветку, летает вокруг самки, преследует её, совершает в воздухе "нырки", активно щебечет и свистит, распускает хвост и хлопает крыльями. Привлечённая самка отвечает свистом и вертит хвостом. Самец охраняет свою территорию - между конкурирующими самцами нередки ожесточённые драки. Во-вторых, иволге "хорониться" незачем! Эта птица, размером немного крупнее обыкновенного скворца: длина 24-25 см, размах крыльев около 45 см. Оперение самца, - мягко говоря, нескромное: яркое, золотисто-жёлтое с чёрными крыльями и чёрным хвостом. По краю хвоста, а также на крыльях видны небольшие жёлтые пятна. От клюва к глазу идёт чёрная полоса, называемая "уздечкой" - в зависимости от подвида она может заходить за глаза либо нет. У самки зеленовато-жёлтый верх и белёсый низ с тёмными продольными пестринами. Крылья зеленовато-серые. Клюв у обоих полов бурый или красновато-коричневый, достаточно длинный и сильный. Радужная оболочка красная. В-третьих, иволга - не дуплогнездник! Гнездо представляет собой неглубокую висячую корзиночку с широкими овальными краями, обычно сплетённую из полосок луба, сухих стеблей трав и бересты. Изнутри гнездо выкладывается листьями, пухом, паутиной или обрывками мягкого мусора, оставшегося после человека. Как правило, гнездо расположено очень высоко над землёй, в развилке тонких горизонтальных веток, далеко от ствола. Оно хорошо крепится, чтобы сильный порыв ветра не мог его унести, и маскируется в листве кусочками мха и стебельками трав.
И наконец, лучше бы поэт просто рассказал, как он хочет унести чью-то пьяную женщину "до утра в кусты", изодрав в клочья на ней фату колючим кустарником, - так было бы честнее! Без всех этих плачущих глухарей, тетеревов и фазанов. И сумасшедшей иволги, глубоко забившейся в чьё-то дупло!
03.02.2023-11.11.2023
На младших курсах практика делилась на две части. Первая - ботаническая, когда студенты, возглавляемые доцентом-ботаником, носились по лесам и долам, вооружённые рамками гербариев, формата альбомного листа. Вторая часть практики посвящалась зоологии: в основном энтомологии, акарологии - "великой науке" о почвенных клещах, в которой каждый студент за практику мог открыть два-три новых "неизвестных науке" вида этих микроскопических тварей и, наконец, зоологии позвоночных. Тогда студенты, вооружались сачками, морилками для насекомых и палками-копалками, а некоторые - и биноклями. И бродили они по сосновым борам и дубравам, лугам, берегам рек, ручьёв и болотцам в долине Северского Донца. Либо по Кривой косе, которая в виде девятикилометровой песчаной сабли, намытой морскими течениями, вдавалась в Азовское море от его северо-восточного побережья. В Донецкой области Кривая коса - зоологический памятник природы местного значения.
На старших курсах практика проходила у всех по отдельности только по основной специальности. Физиологи человека и животных ("физчижники") и физиологи растений ("физрастники") сидели в Донецке, не выходя из корпуса факультета на Щорса, 46. Всегда в белых халатах (не всегда чистых). Первые резали и кололи лабораторных крыс, заражая их раком. Вторые, в подвале, мыли литровые бутылки из-под молока, стерилизовали их в автоклавах и раскладывали по ним мицелий грибов, смешанный с зерном, опилками и хлопковым орешком. Энтомологи и акарологи, в основном девчонки, "косили" сачком высокую траву в полях и лугах, либо гонялись с ним за бабочками, брали пробы почвы и загорали на биостанциях. И, наконец, орнитологи - два Андрея (чтобы различить между собой, мы называли их Сюр и Зелёный), Эдик, я, и Лёша-гидробиолог. Иногда к нашей компании "пришвартовывался" Саша из Мариуполя. После окончания университета Саша жил в Мариуполе и в последние годы работал на "Азовстали": руководил небольшим цехом, в котором была гидропоника, выращивали грибы и разводили мозамбикских тиляпий. Сейчас судьба его неизвестна.
Большинство важнейших наших экспедиций и орнитологических экскурсий вдохновлял, организовывал и возглавлял кандидат биологических наук, доцент кафедры зоологии биофака ДонГУ Леонид Иванович Тараненко.
Харьковчанин Сюр был единственным из нас, кто занимался орнитологией ещё до университета. Он знал многих харьковских орнитологов и сознательно пошёл в Донецкий университет, чтобы попасть к Тараненко. Как человек разносторонний, он занимался всем, к чему лежала душа: орнитологией, бодибилдингом, живописью и графикой в стиле сюрреализма, а позже - и аграрным бизнесом. Увлёкся художественной фотографией, и ради этого с фотоаппаратом посещал страны Северной Африки и Ближнего Востока. Он - единственный, кто до сих пор систематически занимается бёрдвочингом. И единственный из орнитологической компании (из тех, кто остался в живых), с кем я до сих пор поддерживаю тёплые, дружеские отношения.
Зелёный назывался так потому, что был похож на персонажа мультфильма по повести Кира Булычёва "Тайна третьей планеты" - всегда печального бортинженера Зелёного. "Ну, что у нас плохого?" - со вздохом спрашивал он. По другой версии Зелёным он назывался просто из-за зелёной штормовки с красным подбоем, в которой Андрей ходил всегда и везде, пока мы были абитуриентами. Но может были и другие, неизвестные мне, причины. Ходили слухи, что Андрею прозвище это дала острая на язык девчонка.
В Совке только в семьях и в кругу очень хороших друзей, где любили и уважали друг друга, людей называли по именам. В любом коллективе: в школе, армии, других "университетах" жизни, а также на любой работе, за глаза, у всех в ходу были клички (погремухи, погоняла), в разной степени обидные. Их происхождение, порой, лежало на поверхности, но часто о нём сложно было догадаться. Например, физика, кандидата наук, грека по происхождению, все звали Бяша, что произрастало из его фамилии, а преподавателя политэкономии и научного коммунизма (такие науки существовали только в СССР), доктора наук, тоже грека, называли Гыгымон - из-за слова-паразита. Преподавателя философии, милейшую женщину, лекции которой очень нравились нашей компании, а для девочек были выше их понимания, прозвали Мня-Мня - из-за дефекта речи. Навязанную нам преподавательницу педагогики заслуженно называли Урина. На её лекциях студенты третьего курса переписывали отвратительные брошюры по уринотерапии - таким образом она контролировала их присутствие! Кто не сдавал этой блаженной в конце полугодия определённого количества переписанных брошюр, тому не удавалось сдать зачёт с первого, а то и со второго раза. Зимние каникулы были безвозвратно испорчены!
Приехал Андрей Зелёный из далёкого города Тольятти, что на Волге, но с Донецком его связывали родичи, обитавшие в Снежном. Зелёный был личностью творческой, даже, не побоюсь этого слова, поэтической, но неформального склада, по-пацански, я ему не раз говорил: "твои таланты, да в мирное русло!". Например, он рассказывал похабный стишок о российско-польской войне и Иване Сусанине:
Любил он и песни на стихи Сергея Есенина, под гитару распевал: "Я московский озорной гуляка", "песню о плачущих глухарях" и т.п. По результатам полевой практики после первого курса, его чуть не выгнали из-за "не в меру похабных" частушек, которые он в соавторстве с греком Ромой написал и затем спел дуэтом под гитару у вечернего "пионерского костра" в присутствии дам и преподавателей. Как я и предсказывал, все лавры достались Роме, а тумаки - Андрею, как "автору хулиганской выходки", потому что он ещё и аккомпанировал - у него была гитара. Но, что касается учёбы, он был не худшим студентом, и потому, а также благодаря заступничеству нашего общего научного руководителя, его пощадили.
По окончании университета он вернулся в родной город, и даже какое-то время работал в Жигулёвском заповеднике. Но, как я слышал, занялся бизнесом и переехал в Москву, с тех пор он пропал с моих радаров.
Про Эдика, кроме того, что он звёзд с неба никогда не хватал, я ничего не могу сказать, хотя жил он в городке Комсомольское (с 12 мая 2016 - Кальмиусское) Донецкой области, пока не перебрался в Донецк, а сейчас обитает где-то под Киевом.
К слову сказать, Лёша-гидробиолог влился в нашу компанию, начиная с летней сессии первого курса. В университет он поступил в обычном порядке, без подфака, на два года раньше нашего. Но, поскольку в детстве Лёша был хилым и болезненным очкариком, то и пошёл в школу с восьми лет. За это судьба отыгралась на нём, не дав закончить первый курс университета, - он так и не успел сдать летнюю сессию. С весенним призывом Алексея забрали в армию. Служил он в стратегических ракетных войсках, в глухом сосновом лесу где-то в Прибалтике, о своей службе рассказывал не много. Говорил он только, что у него там было много свободного времени, и он употребил его, чтобы стать терминатором - машиной для учёбы и накачивания мускулов. Получилось так, что сразу после "учебки" в ракетных войсках его поставили на "ответственный пост" - ухаживать за свиньями. В его обязанности входило утром и вечером чистить хлев и кормить их три раза в день. В той ракетной части Советской Армии, где служил Лёша, кормили свиней порошкообразным белковым концентратом (достигая полной автономности на случай атомной войны). Он давал "просто офигевающий" прирост мышечной массы, и не только у свиней. В свободное от чистки хлева и кормления свиней время Алексей накачивал мышцы и повторял то, что изучил на первом курсе: физику, математику и английский. Кстати, язык ему очень пригодился в последующем, когда на четвёртом курсе его послали учиться в университет города Санта-Клара, США, по обмену студентами. И, хотя за время пребывания в Америке, мой друг Лёша немного отстал от нашей университетской программы, а потом ему ещё пришлось потратить массу времени и сил на развлекушки девушки-студентки, приехавшей оттуда с ответным визитом, он всё-таки закончил Донецкий университет с красным дипломом. Как и мне, ему ни дня не довелось работать по своей первой специальности, как и я, он мечтал о другой работе и жизни. Но случилось так, что мы оба попали в жернова на сломе эпох - в середине 1990-х. Они поставили нас перед тяжёлым выбором: либо дальше идти за своей мечтой и разрушать всё вокруг, либо взять свою волю в кулак и попытаться выжить, изменив себе. Мы оба так поступили, и оба добились успеха в другом "деле жизни", о чём всегда страшно сожалели. Несколько раз в последующем наши пути пересекались. Два незабываемых года я работал его заместителем в Донецкой дирекции одного из крупнейших западных банков (где он был директором). Затем наши пути опять разошлись. Но мы дружили до самой его смерти в 2010 году.
Ещё один мой незабываемый друг прожил со мной в одной комнате на 12 этаже в университетском общежитии N2 четыре года, начиная со второго курса. Это был Толик из Волновахи. Как и я, он поступил в университет сразу после школы, к счастью, миновав другую школу - Советской армии и ВМФ. Он был тихим, увлечённым учёбой студентом. Но если я был орнитологом, то он - генетиком и флористом грибов. Больше всего на свете с детства он любил бродить по посадкам в окрестностях Волновахи со своими тремя собаками: одной огромной, стареющей русской гончей и двумя непоседливыми жесткошерстыми фокстерьерами. Благодаря этому он стал хорошим ходоком. Отец его был фермером и охотником, приучил сына ориентироваться в природе и не бояться заблудиться. Иногда летом, по посадкам и байрачным лесам, полям и степям Толик заходил очень далеко от дома и ночевал под открытым небом. Бывал он и в Великоанадольском лесу - одном из первых опытов степного лесоразведения, в основном, на сборе грецких орехов, немалые рощи которых составляли значительную его часть.
Великоанадольский лес - лесной заказник государственного значения площадью больше 2,5 тысяч гектаров. В заказнике преобладают смешанные насаждения дуба обыкновенного, ясеня, клёна, граба, липы. Встречаются берёза, тополь, крымская и обыкновенная сосна, амурский бархат, европейская лиственница, каштанолистный и грузинский дуб, грецкий орех, софора японская. Лес расположен в Волновахском районе Донецкой области. Великоанадольский лес организован как образцовое и учебное лесничество в 1843 году Виктором Егоровичем Граффом. По заданию Лесного Департамента Министерства государственных имуществ, он должен был испытать возможность создания искусственных лесных насаждений в голой безводной степи, руками переселенцев (менонитских колонистов). К 1840-м годам они успешно разводили рощи в степях Причерноморья. Низшая лесная школа при лесничестве просуществовала до середины 1860-х. Число учеников (набираемых из крестьянских мальчиков) доходило до 120 человек. К концу 1870-х годов уже пять лесничеств в Екатеринославской губернии ежегодно сажали около 400 десятин леса, и 11 лесничеств Херсонской - около 350 десятин. В 1892-1898 годах лесничество стало одной из опытных площадок Особой экспедиции Лесного департамента по испытанию и учету различных способов и приёмов лесного и водного хозяйства в степях под руководством профессора В.В. Докучаева. Во времена Докучаева в лесничестве уже работали: лесовод, почвовед и геоботаник, геолог и гидролог. В годы моего студенчества в заказнике был Великоанадольский лесной техникум, многие выпускники которого позже поступили в Донецкий университет и Музей леса.
Толик оказался хорошим другом и комфортным соседом, аккуратным во всём, не устраивавшим проблем и бардака. На все выходные и праздники он уезжал домой в Волноваху и привозил из дому всякие домашние вкусности: пироги и шарлотки с вишнями, яблоками и всяким разным вареньем-повидлом - от мамы, жареную зайчатину, мясо дикого вепря, карпов, лещей и карасей - от папы. На старших курсах и уже после окончания университета мы с Толиком увлеклись тихой охотой: облазили все грибные места в долине Северского Донца и Чёрного Жеребца - его левого притока. Собирали маслята, белушки, желтушки, белые и лисички в молодых соснах в районе Ямполя. Маслята же, боровики, подосиновики, подберёзовики и польские, чёрные грузди и чудесные рыжики - в окрестностях станции Брусин, Донецкой железной дороги, близ хутора Старый Караван и курортного посёлочка Щурово, расположенных на Северском Донце в районе Голубых озёр. Ну, а сыроежек, "на безгрибье", можно было собрать по два ведра, не сходя с одной поляны. С Толиком мы впервые определили "ужасную" фиолетовую рядовку, которая бывает от серой и бледно-голубой до фиолетово-чёрной, как съедобный гриб, и стали брать её во все свои грибные уловы. Она оказалась исключительно вкусным для жарки с картошечкой грибом, даже не требующим предварительного отваривания. Собирали мы и такую же вкусную для жарки серую рядовку (не стоит её путать с белой ложной - абсолютно несъедобной).
Зонтик пёстрый или большой - пластинчатый гриб, огромная шляпка которого, как гигантская отбивная, ложится на всю сковороду. Их хорошо поджаривать в яичном кляре, с солью, молотым душистым перцем и луком. Обычно зонтики не берут, или того хуже - топчут их, сбивают шляпки, потому что невежественные люди путают их с мухоморами. А между тем, в Прибалтике их едят даже сырыми. Я попробовал - непередаваемый нежный вкус и орехово-грибной аромат!
Из ранее относимых к условно-съедобным, интереснейший гриб - свинушка тонкая. Его мы не брали потому, что всегда были с уловом настоящих съедобных грибов. Но этот мясистый и местами массовый гриб, который после отваривания в двух водах, может представлять интерес для трезвенников и людей, ни разу не травившихся грибами. Впервые ядовитость свинушки была отмечена в октябре 1944 года: немецкий миколог Юлиус Шеффер после употребления свинушек в пищу почувствовал недомогание (развились рвота, диарея, лихорадка) и скончался через 17 дней от острой почечной недостаточности. Но, в изданной в 1980 году в Сибирском отделении издательства "Наука" книге "Грибы - друзья и враги леса", свинушка тонкая была отнесена к съедобным грибам сибирских лесов, при этом отмечалось, что свинушки являются малоизвестными съедобными грибами. Ещё в 1980 году эти грибы многими справочниками считались вполне пригодными для заготовки. В 1981 году в Польше завершилось десятилетнее исследование случаев отравления свинушкой, которое показало следующее: в 93 из 109 случаев отравления свинушкой пациенты попали в больницу, трое из них - умерли. Как выяснилось, этот гриб - естественный фильтр, быстро накапливающий в плодовом теле вредные вещества. Содержание тяжелых металлов и железа в нём в 800 раз больше, чем в окружающей среде. С любым видом алкоголя и, если ты уже когда-нибудь получал хотя бы лёгкое грибное отравление, свинушка перестаёт быть условно-съедобной, даёт стремительную аллергическую реакцию. В середине 1980-х швейцарский врач Рене Фламмер обнаружил антиген свинушки, способный вступать в химическую связь со структурами клеточных мембран. Он "прилипал" к мембране эритроцитов и тем самым провоцировал острые аутоиммунные реакции. С тех пор свинушка была отнесена к смертельно опасным грибам. Но мы, биологи, в начале 90-х об этом простом факте ещё и слухом не слыхивали, потому что жили в Совке - самой закрытой и недоверчивой стране в мире!
Вся наша учёба в университете, кроме каникул, состояла из лекций и проработок. В течение учебного года было две сессии: зимняя и летняя, во время которых мы сдавали экзамены. Через 2 - 3 дня после летней сессии, необходимых для того, чтобы возле деканата вывесили результаты сданных (либо не сданных) экзаменов, начиналась полевая практика, и мы уезжали из Донецка. В городе, чтобы добраться от общаги до факультета и обратно, существовало два маршрута: первый с улицы Розы Люксембург, где находились общежития, пешком можно было дойти до биофака на параллельной улице Щорса; если на обратном пути от факультета хотелось зайти в магазин или столовку, то можно было пойти обратно по Щорса до здания с красным фасадом и портиком с непропорционально-толстыми колоннами. Это был ДИСТ (Донецкий институт советской торговли). Там в дешёвой (за счёт использования бесплатного студенческого труда) столовке, можно было хорошо пообедать за 75 копеек. Стипендия у тех, кто её получал, была тогда 40 руб. Можно было подняться по одной из перпендикулярных улиц от Щорса до Университетской, сесть в забитый до отказа троллейбус, доехать до главного корпуса университета и по Гурова спуститься к общежитиям. Но в забитый троллейбус далеко не всегда удавалось влезть. Если не хотелось ехать на ступеньках, расплющенным, как цыплёнок табака среди мокрых либо от пота, либо от снега (в зависимости от сезона) тел, приходилось несколько остановок идти пешком. И тогда путь биологов лежал мимо Областной администрации, здание которой было расположено в прекрасно благоустроенном сквере: зелёном, с лавочками, фонарями и фонтанами - на углу проспекта Мира и Университетской.
Как-то раз, после пересдачи последнего диффзачёта по анатомии человека, который, кстати, по сложности не уступал экзамену и после него многие навсегда расставались с мечтой о высшем образовании (у очень принципиального профессора Попова), мы с Сюром присели в этом сквере на лавочку, чтобы перевести дух. Оба мы были первокурсниками, только что сдавшими первую в жизни летнюю сессию, и окрыленные этим. Казалось, нам море по колено и подвластны стихии! Если бы мне сказали тогда: "Ты - Громовержец, метни молнию!" - я бы, наверное, метнул, правда не знаю точно из какого места... И вот в таком настроении, сидели мы и слушали пение городских птиц. Но не слышали мы никого, кроме одинокого залетевшего в этот угол сквера щегла, да незатейливых песенок большого количества самцов зеленушек. Уж такого незатейливого, что мы с другим Андреем - Зелёным, как-то раз, когда впервые услышали песенку зеленушки, прозвали её "самолёт" за звук, похожий на тоненький звучок пикирующего бомбардировщика, постепенно понижающейся в тоне, жужжащее "иииии"! Поскольку зеленушка птичка территориальная, она занимает определенный участок местности, в центре которого находится гнездо. В том сквере не было ничего кроме декоративных радиационных мутантов - войлочных рябин, ив, а также невысоких, но густых ёлочек. И мы решили, что вот там-то и гнездятся те самые зеленушки. Когда-то Сюр рассказал мне, что он собирает коллекцию птичьих гнёзд. Сейчас же он добавил, что зеленушечьего гнезда в его коллекции как раз нет. В нашем измученном учёбой мозгу моментально созрел план - прийти в этот же сквер вечером, часов в одиннадцать, когда никто не будет нам мешать и позаимствовать у зеленушек пару гнёзд, если в них не будет яиц или птенцов. На худой конец, нам сошли бы и прошлогодние гнёзда. Договорившись так, мы пошли в общежитие и легли спать. Вечером, взяв с собой моего соседа Толика, мы отправились исполнять наш замысел.
В то время в Донецке летом в десять часов вечера уже выключали уличное освещение, оставалось оно до полуночи только на центральных улицах, таких, как Университетская и Артёма. С собой мы взяли фонарики и коробки для гнёзд, но, чтобы не смущать случайных прохожих, наша троица оделась максимально неброско, то есть во всё чёрное. Площадь перед Облисполкомом была полностью погружена во мрак, да и во всём здании едва ли горело одно окошко на самом верху. Все обстоятельства складывались в нашу пользу. Однако мы не учли некоторых нюансов, а именно, что три фонарика, шарящих в кромешной тьме под ёлочками у самого режимного объекта в городе, не могли не вызвать подозрений. Нас кто-то увидел и вызвал патруль... Хорошо ещё, что обычных ментов, а не какой-нибудь "ОМОН" или "Альфу". И нас задержали. Но в отделение тогдашней милиции препровождать не стали. После недолгого обыска и взятия объяснений, поняв, что у нас нет ни оружия, ни взрывчатки, а только коробки для гнёзд и что мы студенты-биологи (ещё и студенческие билеты у нас оказались при себе), нас отпустили восвояси. Велели только, чтобы мы никогда больше, ни при каких обстоятельствах, не лазили по ночам на площади перед Облисполкомом.
Однако на следующий день нас вызвали в деканат. Микробиолог, декан факультета Липницкая, сразу же поняла, что мы немного не от мира сего. Хотя и была лет она 50 - 55, но ещё помнила свою фанатически посвящённую науке молодость. В результате нас пожурили, сказали: "Больше не попадайтесь!" и дали в руки совки и веники, чтобы мы надолго запомнили, что с властью лучше не шутить.
Научный руководитель Толика, кандидат биологических наук, доцент кафедры ботаники Петров, был не только флористом грибов, но ещё и преподавал математические методы в биологии. Этот универсальный инструмент применим в любых разделах биологической науки, особенно при написании серьёзных, математически обоснованных работ. На петровских лекциях многие сидели с немного обалдевшим выражением лица, обозначавшим только одно: "Хоть бы на экзамене пронесло!" Каково же было облегчение большинства студентов, когда они узнали, что по "мат методам" предстоит не экзамен, а обычный зачёт. Мне предмет был искренне интересен, и я при его помощи даже оспорил "универсальную" формулу, которую вывел Райво Мянд в своей книге "Внутрипопуляционная изменчивость птичьих яиц" для описания закономерностей этой изменчивости. Помню, что при использовании метода подстановок, формула теряла всякий смысл. По простоте душевной, я написал прибалту Райво письмо, в котором пытался дискутировать с ним. Может быть, он разъяснит мне, в чём я не прав? Ответ на него я жду до сих пор... Толик же относился к своему научному руководителю с большим уважением. И потому ему было бы не к лицу быть не первым в этой области. В "мат методах" он разбирался досконально и отвечал в любое время на любой мой вопрос. Потягаться с ним в этом мог только Рома из Мариуполя, который после окончания университета сам преподавал в университете г. Салоники, в Греции.
После университета, знания, полученные моим другом и соседом по общаге, пригодились ему, когда он работал в Лаборатории гигиены труда работников транспорта, НИИ Профзаболеваний и гигиены труда, затем в Лаборатории Иммунологии, НИИ Травматологии и ортопедии. В голодные девяностые, когда каждый выживал, как мог, и мне ради того, чтобы хоть как-то заработать на хлеб, пришлось работать слесарем в горловском "Горгазе" и продавать вязаные костюмчики и шапочки для малышей по детским садам, Толик сидел ночами и за бесценок просчитывал большие массивы данных, полученных в результате различных измерений, прослеживал закономерности и делал выводы для написания кандидатских и докторских диссертаций его коллег. И хотя написанные им диссертации проходили "на ура", сам он так и не защитился. Последние три года перед 2014, он преподавал гистологию в Донецком Медуниверситете. И это было увлекательнейшее время, проведённое в коллективе единомышленников, под руководством разумного начальника, позволявшего развиваться в науке и творчестве, пока весной-летом 2014 всё не рухнуло.
В период с 1971 по 1975 годы, когда в должности декана биологического факультета работал выпускник Ростовского университета Виталий Иванович Харченко, студенты-биологи и преподаватели выезжали на практику на побережья Белого, Баренцева и Охотского морей и на Дальний Восток СССР - в Приморский край. Именно о таких экспедициях, именно в такие дальние дали мечтал я, когда поступал на биофак! Но в то время, когда я был студентом, биофак, как весь Донецкий университет, как и вся страна, постепенно начал приходить в упадок, и о дальних экспедициях не приходилось и мечтать.
Весной 1989 года мне пришло письмо, кажется из Биолого-почвенного факультета (или с кафедры Почвоведения - точнее уже не вспомню) МГУ имени Ломоносова с предложением поучаствовать в качестве рабочей силы в комплексной советско-датской эколого-этнографической и археологической экспедиции "Берингия" на побережье Камчатки, Курильских и Алеутских островов. Начаться экспедиция должна была в сентябре 1989 года, и продлиться ещё год - до августа 1990. Предполагалось, что на её время я возьму академотпуск. И хотя они прославили свои имена тем, что в 1991 году нашли могилы Витуса Беринга и ещё пяти моряков из его команды, всё же для меня это было слишком! Я отказался, о чём никогда не сожалел...
Привезенный когда-то из экспедиций коллекционный материал существенно пополнил фонды Зоологического музея, находившегося в холле третьего этажа, на кафедре Зоологии. Перед входом располагалась композиция из костей синего кита, который был подарен кафедре Зоологии в 1976 году китобойной флотилией "Слава". В 90-е годы Зоологический музей практически не развивался из-за отсутствия финансирования. Именно в этот тяжёлый период (с апреля 1992 по июнь 1993 годов) мне посчастливилось познакомиться с его богатой, но умирающей коллекцией, сначала - в качестве заведующего музеем, а потом - старшего лаборанта. К моему великому сожалению, я не мог уже ничего сделать для её спасения! За долгие годы экспозиция утратила первоначальный вид, из-за ненадлежащего хранения многие экспонаты коллекции были уничтожены молью, кожеедом, а помещение не ремонтировалось с момента основания в 1980 году.
Продолжение следует.
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 21 Dec 2024