Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Мировая пандемия застала меня и дочь в Ессентуках, куда нас привело желание попить целебной водицы. В конце января 2020 года, через неделю, как мы на самолёте пересекли границу, было прекращено авиасообщение между Китаем и Россией. Поэтому пришлось сдать билеты и ждать, что будет дальше. Казалось, вот-вот и всё войдёт в прежнюю колею, но обстановка только накалялась. Три недели мы жили в санатории "Русь", на краю города, на холме, и ни разу не спускались в центр. Зима стояла тусклая, холодная, снег припорошил землю. Всё выглядело нахохлившимся, ушедшим в себя. Блистал только далёкий Эльбрус, хорошо видимый из окна номера. Нам оставалось довольствоваться территорией санатория, его терренкурами, проложенными среди великолепных голубых елей. Так бы и уехали, не заглянув в Курортный парк, но вышло так, что пришлось видеть его во все времена года.
В конце февраля мы были вынуждены выехать из санатория и поселиться в квартире, которую удалось снять в Курортной зоне Ессентуков. Устроившись, начали осваивать близлежащее пространство: магазин, химчистка, аптека и, конечно, парк, который оказался в десяти минутах ходьбы от нас. Начало весны прошло незаметным. Зима не уставала хороводить. Март почти ничем отличался от февраля: та же зябкость, редкий ветерок и чудное ясное небо. Лишь в середине месяца мы сменили пуховики на пальто и отправились в парк. Встреча с ним огорчила нас и почти ввергла в отчаяние. Не тем что отсутствие снега и прозрачные кроны корявых деревьев усугубляли ощущение тоски, не тем что настроение парка совпадало с нашим, и не тем что здесь особенно остро угадывалась малость провинциального городка, в котором мы оказались после восьмимиллионного китайского мегаполиса. Нет, нас удивили следы хозяйственной деятельности людей, вернее, отсутствие таковой. Всё выглядело запущенным, разбитым и взъерошенным до такой степени, что первым желанием было поскорее уйти. Однако мы остались, с горечью осознав, что в парке мало что изменилось за последние двадцать лет.
Мы уже посещали эти места в девяностых годах прошлого века, когда перестройка набирала силу. Я приезжала в Ессентуки с дочерями, бывшими тогда школьницами, и отлично помню наши частые прогулки по Курортному парку. Уже тогда меня поразило несоответствие между красотой зелёных насаждений и дряхлостью архитектуры. Выщербленные плиты дорожек местами проваливались в землю, скамейки рассыпались, скульптуры львов, стерегущих вход на каменные лестницы, имели разбитые бока и изуродованные морды. Ступеньки выглядели так, будто по ним проехался танк. Помню, ужасное впечатление произвели гроты, устроенные у подножия холма в центре парка. Неглубокие, выложенные камнями они пугали мрачными тенями и густой затхлостью нездорового воздуха, шедшего, казалось, из самой преисподней. Обшарпанные павильоны старинных бюветов, почерневшие колонны беседок, забитые досками окна Николаевских нижних ванн, неприличные надписи и непристойные рисунки в полуротонде - царившее повсюду запустение бросалось в глаза. Но тогда стояла осень. Она замечательно скрашивала неприглядность построек, отвлекая на себя внимание. Неухоженность зданий отступала перед роскошной вальяжностью багровых деревьев и пышным ковром из жёлтых листьев. Поэтому гулять в парке было весело.
И вот мы снова здесь. В месте, которое запомнилось причудливыми скульптурами и старомодной архитектурой. Повторно оказаться там где ты был более двадцати лет назад всегда интересно. Однако мы с грустью отметили, что здесь ничего не изменилось. До отчаяния - ничего. Да, деревья стали выше, но дорожки - уже, а беседки - ниже. Промёрзлая прошлогодняя листва покрывала землю. Глубокий сон объял старый парк. Мы проникли в него с обратной стороны, противоположной главному входу, с улицы Разумовского, и дошли прямиком до Театральной площади, что составляет около полутора километров. Плачевный вид старинной архитектуры был под стать спящим деревьям. И только золотой свет, льющийся сверху, вносил радостные нотки. Солнце пронизывало парк, высвечивая все его шероховатости. Было видно каждое дупло на дереве, каждый нарост на коре. Обнажённые жилы корней тянулись над землёй, подобно истерзанным временем и ветрами морским канатам. Вертикальные разрывы на стволах деревьев выглядели как загрубевшие шрамы, скрывающие за собой долгую жизнь, начавшуюся ещё при Николае I. Природа и постройки слились в уныло-замороженном настроении. Трёхнедельный отпуск, переросший в неопределённое ожидание, чужая квартира, незнакомый город, люди - всё вызывало недоумение и отчаяние. Спящий парк, его обглоданные возрастом деревья, общая атмосфера затерянности гармонировали с нашим восприятием сложившейся обстановки. Казалось, закрытию границ не будет конца и края. Казалось, парк никогда не проснётся.
Мы прошли мимо павильона в античном стиле, крестообразной формы, с колоннадой и портиками под крышей (бывшего бювета N1), мимо декоративного грота с уменьшенной копией орла, мимо грота "Дамские слёзы". Глянули в его зияющую пасть и поднялись по каменным ступенькам к беседке "Ореанда", когда-то бывшей смотровой площадкой. Теперь из-за деревьев, выросших за сто лет до грандиозных размеров, ничего не видно, - чем и привлекает это место молодёжь, продвинутую в своих познаниях, судя по надписям о Трампе и секс-меньшинствах. Благородные колонны полуротонды черны от надписей - душевных излияний, среди которых основное место занимают мысли об одиночестве и неразделённой любви. Читая можно составить представление о том, чем живёт сегодняшняя молодёжь, во всяком случае, та её часть, которая ищет уединения в таких вот заброшенных местах, не лишённых грустного очарования. Впечатление, что колонны и подростки объединились и кричат. Одни о том, чтобы на них обратили внимание и привели в божеский вид, а другие, чтобы им помогли справиться с ощущением космической растерянности и ненужности. Но их никто не слышит.
Затем мы снова спустились на главную аллею и пошагали к центральному входу, нигде не останавливаясь. Среди деревьев в прозрачном воздухе поднимались, будто из прошлого, архитектурные строения, внешний облик которых был изрядно изъеден временем, но не утратил красоты. Такой красоты теперь нигде не встретишь: сдержаной, приветливой, располагающей к созерцанию, вызывающей умиротворение. Нам, истосковавшимся по всему русскому, уже привыкшим к прямолинейности китайских небоскрёбов, всё вдруг показалось милым и родным. Настроение стало меняться по мере углубления в парк. Подумалось, что, если бы не эти парящие над холмами беседки, не монументальные бюветы, не скульптуры львов и ангелочков, парк имел бы вид заброшенного, ничем не примечательного лесного массива. Строения казались обнажёнными между голыми деревьями и оттого выглядели особенно беззащитными. Их вид тронул наши сердца. Присутствие старинной архитектуры одухотворяло парк и наполняло его жизнью не меньше, чем спящие деревья. Здесь бродил дух минувшего времени, воплощённого в изящных каменных формах. И если тогда, больше двадцати лет назад, при первой нашей встрече, в парке преобладала атмосфера природы, увядающей, но божественно красивой, то сейчас тут господствовала красота увядающей прекрасной архитектуры.
История Курортного парка была нам известна. Его заложили в 1847 году, когда граф Воронцов, бывший в те годы наместником Кавказа, решил озеленить ессентукский курорт, "это совершенно голое и безобразное место, со всех сторон открытое ветрам", как он выразился в письме к директору Вод. Сюда стали завозить деревья со всего мира. Две роты солдат занимались высадкой саженцев. Всего было посажено 7,5 тысяч деревьев 186 различных пород. Парк был разбит на болотистой местности, некогда служившей водопоем для коней. Первым о лечебных свойствах воды из "лошадиного источника" в 1810 году заговорил московский врач Ф.П. Гааз. А через 13 лет профессор А. П. Нелюбин открыл, пронумеровал и описал источники с минеральной водой, признанной целебной. Парк рос, вместе с ним росло количество архитектурных сооружений, которые к концу XIX века уже утопали в зелени. "Безобразное место" превратилось в оазис безупречной красоты, в создании которой принимали участие замечательные архитекторы: С. И. Уптон, Н.А. Дорошенко, Я.Г. Лукашев, Н.Н. Семёнов, И.И. Зелинский. Красота сооружений была нарушена дважды - во время Гражданской и Отечественной войн, когда Ессентуки были превращены в госпитальную базу. Одна война, вторая, а деревья росли и росли в высоту и вширь, укрывая от ветров старинные беседки и бюветы. Постепенно добавлялись более современные постройки: ингаляторий и левое крыло Нижних минеральных ванн (1936-38 г.г.), галерея источника N 4 (1967г., архитектор В.Н.Фуклев); входы в парк выполнены в античном стиле и сооружены под руководством архитектора П.П. Еськова (1955г.). При советской власти за парком ухаживали, но во время "перестройки" парк был брошен на произвол судьбы. Трухлявые стволы и спутанные ветки вызвали у нас сомнения насчёт догляда за парком. Однако мы поняли, что ошиблись, когда свернули у Театра-парка направо и попали на территорию, прилегающую к церкви Святого Пантелеймона. Широкие бордовые дорожки, крепкие, с изогнутыми спинками скамейки, блестящие свежей краской фонари, подстриженные деревья - всё свидетельствовало о внимании и заботе, а также о том, что обновления сделаны недавно. Мы порадовались: эта часть парка казалась более молодой. Так оно и было: сюда вклинивалась гостиница советской постройки (ныне санаторий), виднелась летняя концертная площадка, окружённая колоннами. Парк поглотил наше внимание, мы не обращали внимания на людей. Свежий воздух, природа, красота архитектуры, признаки возрождения сделали своё дело: мы отвлеклись от закрытых границ и домой вернулись просветлённые, с надеждой на лучшее.
Вскоре наступила настоящая весна. Но объявили карантин, "самоизоляцию". В конце марта бюветы закрыли, как гласило объявление, до девятого апреля. Но бюветы не работали до июля. Закрылись все санатории и многие государственные и частные учреждения. В середине апреля все входы в парк перегородили решётками, на которых лепились надписи, предупреждающие, что вход запрещён. Город опустел. Стала особенно очевидной его зависимость от приезжающих: без них горожане остались без работы. Можно было пройтись по улице и не встретить ни одного человека, тишина стояла невообразимая. Дворы замолкли, не гудели машины. Наперекор всему подавала голос одна только природа.
В этом мы убедились, когда в первых числах апреля несколько раз, по пути в хлебный магазин, заворачивали в парк. Не завернуть было невозможно: деревья и трава, которые можно было разглядеть сквозь ажурный забор, имели вид свежей акварели: нежно-зелёный низ и желтовато-коричневый верх. Казалось, краски ещё не высохли и блестели на солнце. Всё выглядело столь призывно, что хотелось забыть о запретах. Мы попадали внутрь парка через небольшой проём в бетонной стене. Этим "входом" пользовались горожане, сокращая себе путь к центральному рынку. Здесь начиналась, если смотреть со стороны Разумовского, нижняя, заброшенная часть парка.
Природа преобразилась! Деревья проснулись. С веток слетел налёт серости, стволы наполнились влагой, весёленькие почки, словно крохотные клювики, просились наружу и требовали света. Ещё редкая, но крепкая на вид трава настырно тянулась из земли и имела такой радостный, такой нежный зелёный цвет, что нельзя было не улыбнуться в ответ и не рассмеяться, не разбираясь в причинах смеха. Пели птицы. Их не было видно, но трели, посвистывание, пощёлкивание, постукивание, воркование и хлопанье крыльями неслись со всех сторон, наполняя пространство звуками, которые можно услышать только на природе. Мы так и ахнули, потрясённые скромностью, простодушием старинного парка. Он выглядел как величавый старик, смущённо радующийся новым чувствам, вернувшим его к жизни. Трогательный в своём смущении парк раскрывал объятия, даря обновление природы. Необыкновенная теплота и дружелюбие ощущалось во всём, что мы видели.
В период "самоизоляции", в конце апреля, нам удалось пройти через весь парк и в полной мере ощутить его весеннее очарование, подчёркнутое абсолютной безлюдностью.
Пришёл срок делать регистрацию. Как граждане другого, союзного, государства мы обязаны были отметиться в миграционной службе по истечении девяностодневного пребывания в России. Приехали мы в контору на такси. Выстояли очередь, состоявшую в основном из выходцев из среднеазиатских республик, заполнили бумаги. Нам сняли отпечатки пальцев, к слову сказать, первобытным способом, старательно вымазав ладони типографской краской, сфотографировали и отпустили. Обратно решили идти через парк: до нашего дома минут тридцать ходьбы быстрым шагом.
Вошли, обогнув заграждение, через ворота со стороны привокзальной площади и двинулись по центральной аллее, вымощенной красной плиткой. Небольшой фонтан у входа выглядел не так нарядно, как новая плитка: края облупились, фигуры ангелочков потрескались, но их присутствие вносило свою лепту в атмосферу сдержанной радости, которая так и пахнула на нас. Деревья распускались. Трава поднималась так, что пустой земли не было видно, мелькали редкие одуванчики. Слышалось пение птиц, казавшееся особенно громким в неправдоподобной тишине. Парк будто раздвинул плечи и глубоко вздохнул. Стало заметно, насколько широки кроны деревьев. Они нависали над дорожками живописными шатрами-палантинами, кое-где сбивались в клубки или растягивались в грациозные полотнища вдоль аллей. Некоторые из деревьев давно сломались, не выдержав собственной тяжести. Но и в отломанных частях, соединённых со стволом малой своей частью, теплилась жизнь. Они цвели! В облике парка господствовала зелень, сквозь которую то там, то здесь виднелись белые колонны беседок и бюветов, истощённых ещё в царское время. Бесконечно синее небо, словно куски огромной мозаики, проглядывало между резными верхушками деревьев. Но что за странное это было ощущение - идти по совершенно безлюдному парку! Безлюдному по причине запрета входить сюда. В этом было что-то неестественное. Скрытый подвох или усмешка природы, захотевшей тишины? Такого Курортный парк наверняка не знал в своей истории: быть закрытым на долгих три месяца!
Правда, не дожидаясь окончания карантина, в парке стали появляться люди. Поодиночке, парами они бродили по дорожкам или подолгу сидели на скамейках. Подростки на велосипедах носились по дорожкам. Дожди и нараставшее тепло преображали парк. Его вид менялся с каждым днём. Сегодня видишь, как слегка пожелтели ствол и ветки берёзы, а завтра уже любуешься жёлто-зелёными пушистыми серёжками. Наблюдать, с какой торопливостью клён покрывался нежно-жёлтыми цветочками, как ветер затем обрывал их, было занимательно! Свежая зелень словно светилась изнутри. После дождей трава вымахала в человеческий рост. Её скосили. Трактором. Газонокосилке она бы не поддалась. Роскошная бледно-зелёная ива, растущая рядом с бывшим бюветом N 1, вызвала в памяти давно, казалось бы, позабытое: Казахстан, Алма-Ату, терренкур вдоль горной речки и иву, под которой мы не раз устраивали пикники. Вид цветущих каштанов напомнил о Киеве, где мы прожили четыре года перед тем как уехать в Китай. Плоды киевских каштанов, высохшие и отполированные до блеска, лежат по всем моим сумочкам...
Никогда за время своего почти пятнадцатилетнего пребывания в Китае мы не были так близки к природе, как теперь в Ессентуках. В Китае наш дом стоит на берегу Жёлтого моря, но там нет такого чистого неба, такого прозрачного воздуха, таких свободно растущих, никем не принуждаемых к искусственной изогнутости или нарочитой пышности деревьев. Если в китайских парках, устроенных с большой искусностью, всё лаконично и подчинено целесообразности, то здесь отсутствует даже намёк на выгоду. Всё в Курортном парке округло, мягко, вольно. Всё беззаботно и дышит простосердечием. Увы, присутствует и доля бесхозяйственности, но это восполняется той задушевностью, которой пропитан парк. Всей душой мы внимали красоте, радуясь возможности видеть и слышать русскую природу. Мы полюбили кормить белок и птиц, стараясь не выходить за пределы облюбованного нами закутка у нижней ограды парка. Стоило постучать грецкими орехами друг о друга, как раздавался лёгкий шелест, и белки были тут как тут. Рыженькие, остроухие, серохвостые, с узенькими любопытными мордочками, они ничуть не боялись нас. В природе весной естественные источники пищи иссякают. К тому же во время карантина никто не подкармливал белок, еды у них поубавилось, поэтому зверушки стремглав неслись к нам, едва заслышав призывное постукивание. Самые смелые перебирались с дерева на руку и сидели, пока не съедали всё, что было насыпано для них в ладошку.
Из птиц первыми слетались синицы. Ухватив крошку ореха, они улетали и через минуту возвращались. Почувствовав безопасность, оставались сидеть на ладони и склёвывали всё угощение. Самыми бесцеремонными были голуби, которые буквально лезли в глаза, чтобы отогнать синичек и вырвать из наших рук кусочек покрупнее. Неподалёку бродили невозмутимые вытютени, родственники голубей, более крупные, более уравновешенные. Они никогда не зарились на рассыпанное по земле угощение, даже не приближались, а лишь искоса поглядывали на сородичей, недоумевая, как можно вести себя столь суетливо.
Удалось приручить несколько соек. Поначалу они только настороженно наблюдали за происходящим с верхних веток, потом спустились пониже. Косились в нашу сторону то одним то другим глазом. Затем стали подбирать кусочки орехов, предпочитая те, которые падали вдали от нас. Удивляло, насколько молниеносно они это делали. Уловив движение руки, стремглав бросались в ту сторону и безошибочно находили крошку в траве. Отлетали на небольшое расстояние и принимались прятать добытое лакомство, клювом толкая его в землю. Сверху набрасывали щепочки и снова летели на ветку - ждать следующей порции. Несколько раз сойка брала угощение из руки, прежде долго примериваясь и выжидая удобного момента. Иногда прилетал дятел. Редкий гость! Стучал на соседнем дереве, делая равнодушный вид, но потом всё же брал заветную крупицу с земли, чётко проследив, куда мы бросили, чем вызвал наш восторг. Воробьи, скворцы, дрозды, вороны и галки не обращали на нас внимания, живя своей независимой жизнью.
В конце июня парк по-прежнему был пуст, но как же он повеселел! Раскинулся, раскрылся, упёрся в небо и заигрывал с солнцем. Солнце отвечало ему тем, что обрушивало вниз поток света. Деревья и кусты стояли золотые. По утрам прохлада растекалась по аллеям и дорожкам, наполняли парк атмосферой бодрости. Мы старались заглянуть сюда как можно раньше, чтобы ощутить прилив сил. Птиц стало заметно больше, появились молодые синички и сойки. Их возраст угадывался по остаткам пуха на крылышках. Не привыкшие добывать пищу они громко, настойчиво кричали, сидя на ветках до тех пор, пока мать не подлетала к ним, чтобы сунуть в раскрытые клювы что-то съедобное. Гомон стоял невероятный. Днём, когда солнце было в зените и лучи его ворошили траву, гомон становился тише, а к вечеру и вовсе смолкал. И парк молчал, рыжий в свете заката, спокойный и равнодушный ко всему, что было за его пределами. Вечерами изредка кричали вороны, которым, кажется, было в сладость покаркать в полной тишине...
В конце июля наконец убрали заградительные решётки на входах, которые уже давно не являлись препятствием для горожан. Люди валом валили в парк. Открыли бюветы. Начали работать санатории, некоторые из которых стали принимать гостей ещё в июне. Парк тотчас наполнился отдыхающими, которые фланировали по главной дорожке, поедая мороженое, фотографируясь и разглядывая всё, что было досягаемо для взглядов. Публика в основном состояла из тех, кому за тридцать и выше. Молодёжь почти отсутствовала. Может быть, поэтому не было слышно смеха и не было видно сверкающих глаз. Всё больше строгие взгляды и чинные разговоры о диете, воде и пандемии. Курортное общество не выглядело разномастным. Его общий портрет гармонировал с видом парка, хоть и пребывающего в прекрасной поре, но заброшенного, не обласканного старанием людей.
В людях тоже ощущалось отсутствие заботы о них: со стороны ли государства, со стороны ли родственников и друзей, а, может, и в этом-то всё дело, не чувствовалось их заботы о самих себе. На лицах читалось, что в жизни - всё бегом, торопливо. Редко попадались красиво одетые женщины и мужчины, всё в них было удачно, со вкусом, крепко и к месту. Но это были залётные птицы, вид которых, скорее, раздражал, ибо говорил: где-то существует более приятная жизнь, чем постоянная нехватка денег и нескончаемые проблемы. Встречались ярко накрашенные дамы, увешанные бусами и другими аксессуарами. На таких оглядывались и посмеивались им вслед. Мелькали лица разных национальностей: буряты, казахи. Однажды показалось, что прошла китайская пара. Много представителей местных народностей - черноглазые красавцы, красавицы в длинных платьях. Молодой чернокожий парень как-то прошёл мимо, весело разговаривая на английском с девушкой. В другой раз две немолодые дамы, обе в шортах, присели по соседству. Было слышно, что это немки. "Оканье", "аканье", растягивание слов и усечение окончаний - вся Россия была в этом парке!
Дух публики, на время окунувшейся в праздность, весьма соответствовал духу парка. И публика, и парк, будучи в меру больными, в меру усталыми и отчасти пожилыми, находили в себе силы радоваться жизни. Пресыщенным зарубежными поездками людям парк вряд ли понравится. Но тот кто не чурается правды жизни, тому он покажется местом отдохновения. Подумалось: его любят не только за старину, а, в большей степени, потому что здесь на человека ничто не давит. Дорожки и тропинки, пригорки и лужайки, деревья и архитектура пребывают в согласии друг с другом. Всё спокойно, как в родном уютном доме.
С открытием парка уличные певцы и музыканты заняли свои площадки. Было понятно, что это не случайные люди, что они пришли сюда, как приходят к постоянному месту работы. Можно только догадываться об их отчаянии, когда был объявлен карантин. Остаться без заработка, без контакта со слушателями - испытание не из лёгких. Может быть, поэтому их лица были особенно воодушевлены, а голоса взволнованны, когда они наконец расставили музыкальные инструменты, аппаратуру, настроили микрофоны и стали петь, наблюдая, как мимо идут, изредка останавливаясь, чтобы послушать песню, отдыхающие. Некоторые бросали монетки в картонные коробки, но такое случалось редко.
В самом начале главной аллеи, не доходя до бювета N 4, сидит на раскладном стульчике саксофонист. Немолодой сухопарый мужчина в джинсах и футболке. Он приходит часам к пяти вечера и остаётся здесь, пока не стемнеет, пока последний человек не покинет парк. Играет он весьма недурно - без фальши, чисто, выразительно. Репертуар состоит из популярных мелодий недавнего прошлого, на которые публика должна бы откликнуться, потому что всё такое знакомое, любимое, ещё не забытое: мелодия из кинофильма "Генералы песчаных карьеров", вальс из "Мой ласковый нежный зверь", "Миллион алых роз", "Паромщик". Люди откликаются: подолгу стоят рядом или сидят на скамейках, слушают. Деньги не платят. Но кажется, музыканту они и не нужны. Полузакрыв глаза, отрешившись от внешнего мира, он самозабвенно выводит рулады, которые уносятся в закатное небо.
Подальше от саксофониста, слева от бювета N 4, облюбовал себе место индеец. Может быть, это мексиканец или парагваец, но костюм у него, как у индейцев племени апачей. Головной убор украшен хвостиками пушных зверушек и длинными перьями, спускающимися ниже спины и шевелящимися при каждом движении мужчины. Длинная рубаха с тонкой бахромой вся в геометрических узорах, мягкие кожаные сапоги. Смуглое, почти коричневое, широкоскулое лицо разрисовано чёрными полосками. Угольно-чёрные волосы заплетены в две крепких косы, перекинутых на грудь и ползущих к коленам. Он собирает больше всего зрителей, слишком уж экзотичен его наряд и песни, которые он исполняет. Музыкант быстро меняет индейскую флейту на свирель, умудряется петь, играть, аккомпанировать себе на бубне и позвякивать колокольчиками, подвешенными к сапогам.
На расстоянии, позволяющем не слышать индейца, напротив беседки "Случайная встреча" стоит полная, грудастая, коротко стриженная женщина в очках. Всегда в брюках, всегда при маникюре, всегда с пачкой сигарет, положенной на музыкальную колонку. Вид её ничем не примечателен, но, когда начинает петь в микрофон, она становится прекрасной. Хочется остановиться, рассматривать женщину, и слушать, слушать... Двигается она сдержанно, едва-едва переставляя ноги и покачивая руками. Но в этой малости движений скрыта потрясающая внутренняя энергия и грация, и артистическая деликатность, свойственная советским певицам шестидесятых годов. Голос у женщины приятный, лирический, а песни всё больше о любви. Мы подолгу слушали её: я - вспоминая забытые песни, а дочь - узнавая новые для себя.
Самой странной компанией была троица, состоящая из худенькой женщины, долговязого мужчины и лохматой собаки. Обычно они устраивались у входа на Главную аллею, но иногда перемещались к зданию Механотерапии. Стоящий на скамейке магнитофон наигрывал мелодию, ему вторила женщина, легко ударяя молоточками по металлофону. Раздвинув меха баяна, к ним присоединялся мужчина. Собака начинала выть. Выла громко, звонко, старательно, как будто бы зная, когда вступить или замолчать. Мы не удержались и полезли с разговорами. Выяснилось: это супруги. Оба окончили консерваторию им. Рахманинова в Ростове-на-Дону, преподавали в музыкальной школе и были в своё время приглашены в филармонию. От предложения отказались и лет десять назад вышли на улицу, откуда уходить не собираются: статус свободных художников оказался им по душе. Правда, приходится периодически воевать с городскими администрациями Кавказских Минеральных Вод, чтобы отстаивать своё право на уличные выступления.
Помимо этих артистов в Курортном парке изредка играл духовой оркестр, состоящий из пенсионеров, чьи музыкальные инструменты выдавали столь нестройные звуки, что слушать их было сплошной печалью. Когда не было духового оркестра, выступал коллектив, одетый в военную форму: четверо бравых голосистых мужчин. Их репертуар посвящён исключительно патриотической теме. Женский ансамбль исполнял казацкие песни, и было много случайных певцов с нехитрой аппаратурой и даже кришнаиты в желтовато-грязных одеждах, заунывно распевающие старинные гимны. Однажды мы видели в верхней части парка немолодую женщину, сидящую на скамейке и играющую на скрипке вальсы Шопена. Кое-кто из прохожих бросал деньги в жестяную коробочку, стоящую у ног женщины. Положили и мы.
В дополнение к артистам Главную аллею заселяют продавцы. Не раз замечала, что в курортных городах народные промыслы представлены в невероятном количестве и разнообразии. Так и здесь: по обеим сторонам дорожки, на небольшом расстоянии друг от друга стоят самодельные прилавки и лоточки на колёсах. Иные старушки-предпринимательницы раскидывают свой товар прямо на скамейках. Чего здесь только нет! Сувениры из бронзы, дерева, серебра и стекла можно рассматривать часами. Крохотные пушки, повозки, фигурки солдатиков и девушек в национальных костюмах, шахматы, магнитики с изображением кавказских достопримечательностей, виды Курортного парка, вырезанные на дереве, миниатюрные изделия из разноцветного стекла, весьма непрактичные, но пригодные для любования ими. Продают здесь и то что может пригодиться в хозяйстве: кухонные принадлежности, вроде тёрок и ножей; пуховые платки, шапки и носки - всё ручной вязки; серебряные кувшины, вазочки для конфет и настоящие кинжалы; кожаные перчатки, ремни, кошельки и талисманы на верёвочках; деревянные расчёски, кружки, тарелки и ложки; и много фарфоровой скульптуры, поражающей воображение изысканностью форм. Кроме этого на Главной аллее в разное время года можно купить свежую малину, голубику, яблоки, груши, орехи, горные травы и адамов корень, обещающий избавление от многих болезней, старые и новые книги, а также картины местных художников, в большом количестве разложенных перед бюветом N 4.
Всем и всему есть место в Курортном парке: разным народам, культурам, языкам и вероисповеданиям. Как и во всей России. Моя страна теперь будет ассоциироваться для меня с ессентукским Курортным парком, полуразрушенным, запущенным, с множеством роскошных деревьев, среди которых много больных, и где, как в старинной церкви, витает особый дух - сродни молитвенному. Этот дух сильнее всего на свете, сильнее времени, бедности и нездоровья, сильнее разлада, царящего в парке. Однажды мы видели, как гуляющий по тропинкам мужчина небольшим усилием руки повалил на землю высохшее дерево. Курортный парк, соединяющий в себе разные эпохи, давно ждёт перемен. И уже разворачивается к ним - медленно, с натугой, но разворачивается. Какие это будут перемены? Не уничтожат ли они его привычную для всех атмосферу патриархальности, не менее важной для понимания и сохранения России, чем стеклобетонный модернизм, грядущий на смену дереву и кирпичу?
Лето прошло, но границы так и не открылись. Пандемия продолжает свирепствовать в мире. Мы бродим по парку и прислушиваемся: птицы умолкли. Мы вглядываемся в клёны, выискивая остатки зелени. С Главной аллеи стало видно то что невозможно было разглядеть летом, что скрывалось за густыми деревьями и кустами: скульптура "Мужичок с кувшином", тропинки, скользящие по холмам, и сами холмы, невысокие, округлые, как шляпки фантастических грибов. Парк вновь готовится заснуть и оставить неприкрытыми старинные беседки, бюветы и гроты. Они снова приобретают сиротливый вид. Но наперекор всему, и прежде всего, наперекор наступающей зимней спячке в верхней части парка развернулись весьма активные работы. Сюда пришли грейдеры, трактора и грузовики. В нескольких местах насыпаны высокие кучи гравия, цемента, песка. Насыпаны так, что ближайшие к дорожкам деревья оказались в середине этих самых куч. Лежат вырванные из земли фонари и отброшенные в сторону скамейки. Со многих дорожек сняли старую плитку и пласт земли. Рабочих не видно, но ходят приезжие, с любопытством разглядывающие строительство и рассуждающие о курортных сборах.
Парк обновляется. Какими будут эти обновления, покажет время. Возможно, они не разочаруют нас...
Октябрь 2020 г., Ессентуки
Вера Сытник. Город среди камней (очерк о Китае)
Вера Сытник. Тёмушка (рассказ)
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 24 Apr 2023