Однажды под утро я проснулась от горьких рыданий. Подушка была мокрой, всё лицо в слезах. Проснувшись, села на край кровати и стала вспоминать, что же меня так напугало. Единственное, что вспомнила, что я кого-то звала и горько плакала. Вскоре сон был забыт. Уже где-то через год я опять проснулась в слезах. Под ложечкой сосало, нестерпимая тоска о чём-то утраченном давила грудь. И тут меня словно иглой кольнуло - Гера! И я вспомнила!
Это было давным-давно. В посёлке, где жила с родителями, была семилетка, но нас обрадовали - открывался 8 класс. А дальше что-то застопорилось, да и ученики после восьмого класса разъехались, кто в техникум поступать, кто в училище, так что девятый класс похерили. Перед моими родителями встал вопрос, где буду учиться дальше. Помочь вызвалась тётя, заручившись поддержкой бабушки. Меня увезли в город Брест, где родилась и училась до пятого класса.
Бывшие подружки подросли, повзрослели и некоторые даже обзавелись мальчиками, а я как была "цыплёнком с косичками", так и осталась, несмотря на свой 15-летний возраст. Правда, сформировавшаяся подружка Галя пыталась меня затащить на танцульки в другие школы, но мне это было не интересно. Отношения разладились и я увлеклась чтением. Тётя где-то доставала интересные книги: "Птичка певчая", "Кукла", "Бруклинский мост" и другие, тогда очень популярное чтиво. Иногда читала по ночам, чтобы тётя смогла вовремя вернуть книгу.
Потихоньку втянулась в учебный процесс, познакомилась со своим классом, но больше довольствовалась общением двоюродных сестёр и "глотанием" книг. В школу ездила на автобусе, но втиснуться в него не всегда удавалось. Пока стояла замечательная погода, ходила пешком: перейдя через шоссе, попадала на утоптанную широкую тропинку. Сбоку тянулся поросший травой, полевыми цветами пустырь, метрах в восьмистах виднелось здание - мясокомбинат. Там работал мой дедушка Иван Иванович и я частенько забегала к нему за пирожками с мясом (они продавались в ларьке). Таких вкусных пирожков, я вам скажу, больше в жизни не едала. Они просто таяли во рту, а запах... В общем, не сев в очередной раз в автобус, я, размахивая портфелем и подпрыгивая, двигалась к заветным строениям.
Вдруг услышала сзади быстрые шаги и резко обернулась. Передо мной улыбаясь, стоял мальчик лет одиннадцати-двенадцати. На нём был одет ранец, в руке он держал чехол. Как я поняла, чехол был от скрипки.
- Ты Катя? С той стороны шоссе, да?
- А ты откуда знаешь? - поинтересовалась я.
- Так соседка пани Яновы сказала. А пани год назад умерла, так и не дождавшись от вас письма.
Пани Янова была для моей мамы второй матерью. Мама жила у неё (тогда отец с мачехой уехали в Польшу). Мама в свои 15 лет (год приписала) работала в госпитале и опоздала к составу, увозившему горожан, желающих вернуться в Польшу. Пани Янова прятала маму от немцев, чтобы те не угнали её в Германию, выдавая за свою дочь. А поскольку пани была полькой, то их с мамой не трогали.
Я густо покраснела. Мама по-русски писать не умела, а меня разве допросишься! Ещё я вспомнила одну неприглядную историю, связанную с пани Яновой. Как-то после школы (я тогда училась в первом классе), по поручению мамы зашла к пани Янове. Она, как всегда, угостила меня конфетами (из-за них я туда и ходила). Чистота была в небольшом домике идеальной: всё выбелено, кругом вышитые занавески, кружевные накидки, в общем, белизной всё так и сверкало. Бабушка Янова что-то шила. И, видя, что мне скучно, попросила вдеть в ушко иглы нитку. Я вдела и ляпнула:
- Пани Янова, а сколько Вам лет? И сама ответила - сто?!
Пани обиделась.
- Почему же сто? Что я такая дряхлая?
- Так почему же Вы сама не вденете нитку?
- Вот вырастешь, тогда поймёшь!
Пани Янова выпроводила меня, не дав в этот раз конфет.
Ничего не поняв, я пошла домой. Мама, почуяв неладное, стала выпытывать, что же случилось. Я ей всё и рассказала. Она меня пристыдила и сказала, что когда я вырасту и доживу до лет пани, то пойму всё сама. Я и представить себе не могла, что буду как пани Янова. А уже в 15 лет мне стало стыдно. Чтобы как-то уйти от щекотливой темы, я спросила:
- А ты Жора - "Паганини"? И живёшь за шоссе в большом доме, недалеко от магазина, с отцом, мамой, сестрой и бабушкой?
- Да, только я не Жора, Терпеть не могу это имя, хотя оно тоже моё, а я Гера (полное имя Георгий).
- Красивое имя - Гера. А ты давно играешь на скрипке?
- Как себя помню.
Странно, подумалось мне. Я тоже, как себя помню, бегала к девочке Гале, которая была намного старше меня. Правда была так мала, что больше ползком добиралась до неё, чем ногами, но вот ведь помню же.
Мы шли и болтали как давние знакомые: о детстве, о соседских мальчишках, которые Геру не понимают, мол, как можно променять игру в футбол на занятия музыкой, тем более скрипичной. Но у отца Геры была мечта увезти семью в Израиль, где всё всем доступно и любое увлечение не презирается, а наоборот поощряется. Отец очень хотел дать сыну музыкальное образование (он и сам неплохо играл на скрипке). Только кому это было нужно в послевоенную разруху...
На следующее утро, не сговариваясь, мы снова встретились на той же дорожке. С Герой было интересно. Этот одиннадцатилетний мальчик, как мне казалось, знал всё: о звёздах, о расположении созвездий, и сколько звёзд в каждом созвездии, названия звёзд, всего этого звёздного богатства, о которых я в свои 15 лет и не подозревала. С неподдельным интересом я слушала его, задавала вопросы и время пути от остановки до школы пролетало пулей.
На следующий день Гера рассказывал о своём обожаемом Никколо Паганини, о его огромном влиянии на творчество других композиторов - современников. Он знал и пианистов, их музыку, а больше всего восхищался мастерами, которые создавали такие шедевры, из которых музыка, казалось, сама лилась. Он увлечённо рассказывал благодарному слушателю, то есть мне (видимо других слушателей не имелось), об удивительном мастере инструментов Страдивари. Наши беседы продолжались с сентября по октябрь (погода в тот год стояла отменная). На заборах школяры стали писать: "Жора + Катька = любовь". Всё было безмятежно, интересно и восторженно, пока надпись на заборе не прочитала мать Геры. Это была женщина строгих нравов. Эта бессмыслица повергла её в шок.
Гера пропал... Уже неделю безрезультатно я ждала его на нашей дорожке, пока не решилась сама разузнать в чём тут дело. Возвращаясь из школы, пошла мимо их дома, попыталась заглянуть в калитку, поскольку забор был высоким. Прямо у калитки, будто нарочно, меня поджидая, стояла его мать. Я поздоровалась и спросила, где Гера и что с ним:
- Болеет, - буркнула она.
Потом её будто прорвало:
- Тебе что надо от моего ребёнка? Ты уже девица, а он мальчик, талантливый мальчик, и незачем искушать его. Мальчики в таком возрасте влюбчивы, а мозгов ещё нет! Иди отсюда и больше никогда не попадайся мне на глаза.
Я пыталась оправдаться, объяснить, что мы только друзья и нам интересно вместе, но та и слушать ничего не хотела. Захлопнув калитку, ушла быстро-быстро, будто я за ней гонюсь и пытаюсь отобрать любимое дитя. Сникнув и глотая слёзы, я пошла вдоль забора, в душе проклиная, что он такой длинный и плотный. Сзади послышались шаги, меня догнала сестра Геры:
- Катя, не ходи больше сюда. Мама запретила Гере с тобой встречаться. У него ангина, нежный мальчик - музыкант. Зачем только он сказал, что не хочет ехать в Израиль, а ведь раньше хотел. Вот мама и решила, что это из-за тебя. Какая глупость! Все документы уже готовы и папа на седьмом небе от счастья. Так что ты сюда больше не ходи.
- А Гера? - спросила я.
- А кто его послушает, поедет как миленький. Так хочет семья. А ты иди, иди, не смущай мальца. Может ему там и вправду будет хорошо. А ты вспоминай его. Если Гера так страдает, значит, ты была ему настоящим другом, он ещё никогда ни к кому так не был привязан. Ну, прощай!
Дня через три я решила опять пройти по нашей с Герой дороге. Вдруг хрипловатое дыхание заставило меня резко обернуться.
- Здравствуй Катя, вот я пришёл попрощаться, тебя уже три дня жду здесь. Завтра мы уезжаем в далёкий и неизвестный Израиль. Так хочет семья.
Я уже знала, что для евреев семья - это святое.
- Вот, - он протянул мне букет осенних георгин.
И откуда только узнал, что я их обожаю?
Гера продолжил:
- Не забывай меня. Я тебя тоже не забуду никогда...
Он встал на цыпочки и поцеловал меня в щёку. Я прижала его кудрявую голову и несколько раз поцеловала. Слов не было, и не надо. Гера, не оборачиваясь, побежал к своему дому, а я, глотая слёзы, побрела в школу.
Прошло несколько месяцев. О Гере ничего не было слышно. Я смирилась с неизбежным. По началу очень тосковала и до самых холодов ходила в школу по заветной дорожке. Со временем немного освоилась, возобновила дружбу с детскими подружками. Одна из них познакомила со своим мальчиком, тоже евреем, с веснушками и кудрявым. Она представила: "Жора!"
Я переспросила с надеждой: "Гера?"
- Нет, ЖОРА, просто Жора - Григорий.
- Ну, тогда просто Гриша!
Женя (подруга) помялась. Зная мою историю, сказала:
- А ему так больше нравится.
Да. Это был кто угодно: Жора, Гриша, Григорий, но явно не Гера - Георгий! Таких - единицы!
После расставания с маленьким Паганини, я с каким-то особым чувством воспринимаю скрипичную музыку. С упоением смотрела фильм о знаменитом скрипаче, кумире Геры - Паганини. Фильм сложный, глубокий, но музыка, звучавшая в нём, уносила меня куда-то в неведомые дали, будила щемящее чувство какой-то неведомой, но осязаемой потери и всеобъемлющую любовь ко всему, что меня окружало.
Много лет спустя, услышав скрипку, невольно произношу про себя: "Гера!"
У дедушки с бабушкой была большая семья. Сначала на свет появились два сына (лет десять дети не рождались). Когда их уже перестали ждать, детвора посыпалась как горох (родилось ещё пятеро). Так что мои дяди и тёти были очень молодыми. Младшая тётя всего на шесть лет старше меня. Она не очень-то любила со мной возиться и брала с собой только под нажимом бабушки. Вот я и скучала в ожидании двоюродной сестрички, которая вот-вот должна была родиться. А пока я была в центре внимания и бедокурила во всю ивановскую.
Однажды стало особенно скучно: все ушли по своим делам, а вокруг стояла звенящая тишина. Только куры иногда квохтали. От скуки и решила прогуляться по саду. Выдернула с грядки морковь, надкусила и бросила. Не вкусно. Вишня не созрела, крыжовник я ещё раньше общипала... Ничего не найдя, побрела к дедушкиной "плантации", вспомнив, что он привёз из "неметчины" семена табака и посеял их на небольшом клочке земли (с огромной неохотой выделенном бабушкой). Она не терпела запах табака и всё время грозилась "прикрыть лавочку".
Это зелье, дабы дети в огород не лазили (а дети - это я), дедушка с папой, вбив по краям колышки, обтянули их в несколько рядов прочной верёвкой. В то время табак как раз набирал силу: листья вытянулись, стебли потолстели и стали шероховатыми. В общем, передо мной стоял густой зелёный лес с определённым запахом. Стало интересно, что же там внутри. Колышки и верёвки не стали преградой, если разбирало любопытство. Их я осилила и ползком-ползком забралась в самую гущу. Чтобы встать, пришлось держаться за стволы, а они-то колются! Поцарапала и обожгла руки, слёзы сами лились ручьём. Их я вытирала кулачками и ощущала нестерпимую боль. И только тут догадалась, что без посторонней помощи не обойтись.
Что есть мочи я заорала:
- Па-а-па!
Кричала, пока хватило сил, а потом села и начала безудержно рыдать.
Папа хватился меня, когда вышел к колодцу попить холодной воды, а меня во дворе не обнаружил. Стал искать. Услышав всхлипывания, пошёл на звук. Позвал:
- Катя, где ты, отзовись!
Из последних сил я выкрикнула:
- Здесь я, здесь!
- Где здесь?
- Да здесь, в ХАМОРКЕ!
Он сразу догадался, что я заблудилась в зарослях табака. Вызволив из "плена", взял на руки, успокоил, как мог, но не наказал. Он вообще никогда меня не наказывал. Но каким-то детским чутьём я понимала, что если накажет, то мало не покажется.
Бабушка, наконец, избавилась от так нелюбимого ею табака с неприятным запахом.
Потом, уже в отрочестве, отец иногда шутливо спрашивал, намекая на мой своенравный характер:
- Ну как дела, "Хаморка?"
Я обижалась. А зря! Мужа-то я нашла некурящего...
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 16 Aug 2022