Страницы авторов "Тёмного леса"
Страница "Литературного Кисловодска"
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Я познакомился с Иваном Харлампиевичем Товстиади в 1965 году, будучи старшим редактором информационных программ Пятигорской краевой студии телевидения во время киносъемок телеочерка "Самый длинный день хирурга", когда за его плечами уже было 25 тысяч уникальнейших, поражающих человеческий разум, удивительно новаторских операций, вернувших надежду жить стольким людям.
В своем коротком по тем временам телефильме я постарался создать образ настоящего врача-хирурга, грека-интернационалиста Ивана Харлампиевича Товстиади, свято придерживающегося клятвы древне-античного греческого врачаматериалиста, разработавшего впервые в мире высоконравственные каноны, которые должны быть присущи этике, облику, образу поведения каждого доктора, лекаря, во имя спасения жизни страждущего недугом человека.
Именно таким праведным, благостным доктором я представил Ивана Харлампиевича Товстиади в своем телеочерке, оставшегося верным клятве и святым заповедям великого и незабвенного реформатора клинической медицины античности.
И теперь я решил воскресить уже пожелтевшие страницы его титанической хирургической деятельности, мысленно перелистать все пережитое...
Родители мои и Товстиади родились в селе Греческом, там появился на свет и Ваня Товстиади. А мне же было суждено родиться в Кисловодске и креститься в старейшем красивейшем божьем храме - Свято-Никольском в декабре тридцать третьего года. Впоследствии, на радость нашим семьям, мы стали единомышленниками. Дороги детства и юности, к сожалению, позже не сошлись на житейских перекрестках.
...Ваня Товстиади оказался среди своих сверстников на редкость любознательным, усидчивым, сердобольным и отзывчивым к учителям и к однокашникам. Именно в средней школе в большой многоязычной семье рос, учился, зрел, искал для себя дорогу в большую жизнь.
Только его классную руководительницу в последнее время стало беспокоить что её любимец что-то стал уединяться от сверстников. Случайно соседская старушка Вани Товстиади поведала учительнице, что ее питомец остался круглым сиротой. Мать оставила его с отцом и подалась кудато в синюю даль за соловьиной песней, искать счастья подальше от родного гнездовья. Ваня стал единственной отрадой бабушки Софьи Спиридоновны. Отец Харлампий Савельевич, крестьянин, не один год гнувший спину на помещика Белоусова, после революции почувствовал наконец себя человеком. И когда в тревожные голодные дни девятнадцатого года над республикой нависли грозные тучи, Харлампий Савельевич добывал хлеб для фронта, сопровождал красные обозы, не ведая, конечно, что там, на железных путях, их поджидает банда белогвардейцев...
С того трагического дня в доме Товстиади будто что-то надломилось, стало мрачно и тихо. Вот так распорядилась Ваней судьба: мать ушла, не простившись с сыном, отец погиб, не успев дать ему отцовского благословения.
Бывало, уткнется Ванюша в бабушкин фартук и плачет от обиды. Софья Спиридоновна ласково успокаивала своего любимца: "Крепись, мужай, внучек, нужда людей двужильными делает".
Жизнь отняла у него мать и отца, но не сломила. Блестяще закончив школу, Ваня поступил на лечебный факультет Ростовского государственного института. Шесть лет прожил Иван Харлампиевич бок о бок с однокурсниками, не чувствуя себя одиноким, деля с ними радости и неудачи.
И так случилось, что в грозном сорок первом вместе с дипломом хирурга Иван Товстиади получил повестку из военкомата.
Все грозные годы Великой Отечественной войны он был на передовой линии фронта, назначенный начальником военно-эксплуатационного отделения на огненных маршрутах: Орджоникидзе, Ростовна-Дону, Харьков, Одесса, Кишинев, Варшава. Долгожданный день Победы Иван Харлампиевич встретил на пути к Берлину в городе Шнайдемюле.
...Ессентукский военный госпиталь, расположившийся в санатории имени Анджиевского, до отказа был наполнен ранеными. Они заняли кабинеты, вестибюли, иных разместили на диванах, на пляжных лежаках.
Молодому военврачу Тавстиади приходилось, не смыкая глаз, нести вахту хирурга, вырывая из лап смерти раненых солдат. Одного из них привезли глубокой ночью. Дежурство свое Иван Харлампиевич закончил, собрался было прилечь на диван вздремнуть. Но его окликнула операционная сестра:
- Товарищ военврач, раненый истекает кровью, осколок в груди.
Товстиади протер глаза влажной марлей, скомандовал:
- На операционный стол! Наркоз...
Хирург склонился над раненым, взял за руку, чтобы пощупать пульс. Солдат стонал. Показал рукой на правое подреберье. "Тут осколок, товарищ военврач".
"Осколок у правого легкого, - подумал хирург. - Трудная будет операция, на карту поставлена жизнь человека. Но не оставаться же безучастным, чудо само не придет".
- Больной в забытьи, - прервала операционная сестра тягостные раздумья военврача.
- Это не больной. Это раненый Кораблев. Ну что, начнем?
...Операция длилась два часа. Сестра помогла хирургу снять халат, подала ему мыло и полотенце. Товстиади молча помыл руки, ополоснул холодной водой лицо и вышел из операционной на просторную веранду. Мечущееся от волнения сердце наконец угомонилось, и он глубоко вдохнул аромат буйно распустившейся зелени.
Кораблев пришел в себя не сразу. Когда с трудом открыл глаза, первое желание было подняться, но весь будто налился свинцом. Закрыл глаза, чтобы задремать, - не вышло.
Когда немного полегчало, Кораблев попросил сестру вызвать врача. Хирург подошел и тихо спросил:
- Ну как, солдат?
Раненый поднял голову и, уже приободрившись, сказал:
- Сам себе не верю, товарищ военврач, думал, мне конец. Выходит, с того света вы меня вытащили. Надолго ли?
- Сто лет будете жить!
Иван Харлампиевич посмотрел на часы и пригласил операционных сестер на обход. С коек доносились приглушенные стоны, вздохи. В углу, слева от двери, лежал капитан, голова и лицо которого были забинтованы так, что из-под повязки выглядывали только налитые кровью глаза. Искалеченного офицера хирургу Товстиади пришлось по кусочкам собирать. Капитан мужественно, без криков и стонов перенес операцию.
Раненых по-прежнему много. Врачи еле успевали обрабатывать их. А лечить требовалось быстро, поскорее возвращать в строй: армия остро нуждалась в боевом пополнении. Товстиади, казалось, не отходил от операционного стола.
...Старшина проснулся рано. Наступило тихое безоблачное утро. Солнце выползало из-за далеких изломов гор. Его ослепительный диск, кажется, зацепился за хребет, своими щедрыми лучами позолотил зеленые подстриженные шатры деревьев, веселыми зайчиками заплясав на окнах военного госпиталя. Старшина разжал кулак и, подставив ладонь солнцу, долго рассматривал кусочек рваного металла, который извлек несколько дней назад из его груди хирург Товстиади. Жизнью своей он обязан этому доброму доктору. Хотя повязку еще не сняли, боль в груди уже исчезла.
К нему подошел военврач:
- Как дела, Денисович?
- Думы всякие в голову лезут.
- Не волнуйтесь, все будет в порядке.
Старшина перевел взгляд на рваный кусочек металла:
- Чуть не забыл, товарищ военврач, поблагодарить вас за такой сюрприз, не будь вас - поминай как звали. Сохраню, непременно сохраню этот "гостинец" фашистов, а ежели вернусь в строй, так уж рассчитаюсь с ними сполна.
- Поверьте мне, старшина, встанете на ноги. Долго не придется ждать и на передовую попадете, - успокоил его хирург Товстиади.
...Ох и долго шла война! И военврач Товстиади длинными фронтовыми дорогами, иногда и сквозь дождь свинцовых пуль, не щадя себя, оберегая жизнь солдат войны, добрался аж до Померании. Там из рук начальника политотдела хирург Товстиади принял медаль "За отвагу" и дал клятву до последнего вздоха беречь доброе имя врача...
Тут, в Померании, Иван Харлампиевич встретил радостную весть о победе, но времени для торжеств военная хирургия отвела мало. Госпиталь был переполнен ранеными. Не зная отдыха, Товстиади делал простые и сложные, редкие и уникальные операции русским и немецким солдатам. Он рассказывал мне любопытный случай из своей фронтовой жизни, вернее, из первых мирных победных дней сорок пятого года...
- Газовая гангрена уже началась. Фанатик-немец, восемнадцатилетний юноша, повторяет в бреду свое "Зиг хайль!", а над рейхстагом наше знамя Победы уже который день развевается. Ну вылущил я ему всю руку в плечевом суставе, а то бы помер. Очнулся он после операции и никак не мог понять, почему это мы ему жизнь спасли. "Помолчи, - говорю ему, - после войны поймёшь. Я же советский врач... Это мой долг".
После войны у хирурга появились новые заботы.
...Товстиади смотрит на часы и приглашает меня на обход. Облачившись в халат, иду следом за "свитой" в белых халатах по палатам. На койках лежат люди, перенесшие тяжелые операции. Но каждый больной, как ни велико было его страдание, светлел лицом, увидев доктора Товстиади. И для каждого он находил добрые слова, вселял надежду, уверенность.
- Ну, как дела?
- Лучше, доктор. Голова не болит, руки-ноги шевелятся, - говорит чабан из Казахстана. Больной сразу узнал хирурга, который делал ему операцию.
...Обычная палата. Белый переплет оконной рамы. На белой подушке, словно угольки в снегу, гаснут глаза, полные мольбы и надежды.
Вначале он почувствовал, что кто-то твердо и настойчиво постукивает его по правому плечу. Ему хотелось открыть глаза, вернуться к жизни, он слегка приподнял веки, но дикая, пронзившая все тело боль вновь отшвырнула его в бездонную пропасть. Он лишь на мгновение увидел вставленные в его ноздри прозрачные трубки, пошевелил пересохшими губами и, не открывая рта, утробно, по-звериному застонал...
Сквозь рваный клубившийся хаос беспамятства он услышал требовательный голос:
- Товарищ Медведев! Александр Михайлович! Вы меня слышите? Очнитесь! Все будет хорошо! Откройте же глаза!
Яростно преодолевая острую боль, Александр Михайлович подчинился требовательным голосам, с трудом открыл глаза и в неясном желтоватом тумане увидел близко склонившиеся над ним усталые лица Олега Федоровича Колодия и Ивана Харлампиевича Товстиади.
Только теперь до его сознания дошло, что была операция, что, видимо, она закончилась, что он остался жив, хотя жестокая боль так корежила его тело, что ему хотелось умереть.
Тоненькая девушка поднесла к пылавшим губам Александра Михайловича белый кусок марли, смочила его губы прохладной влагой, прикоснулась ладошкой к горячему лбу.
Заметив, что взгляд больного становится более осмысленным, Иван Харлампиевич спросил его:
- Как себя чувствуете?
Александру Михайловичу, который уже начал понимать, что с ним произошло, хотелось ответить, что чувствует он себя ужасно, что все его тело превратилось в жгучую рану, что лучше бы он умер, но ему стало стыдно признаться в слабости, тем более здесь, в этой холодной безмолвной комнате. И он, едва шевеля губами, невнятно сказал:
- Хорошо...
На бледном лице Товстиади появилась ободряющая улыбка. Тыльной стороной ладони он коснулся горячей щеки Александра Михайловича и сказал:
- Вот и отлично. Всё идет как надо. Придется, дорогой мой, немного потерпеть, потом боль утихнет.
Врачи ушли. Только санитарка осталась рядом с ним, возле его койки. Александр Михайлович долго смотрел на измученную спящую женщину и подумал: сколько они, женщины, бедолаги, страдают из-за них, калек...
Начальник военно-санитарного поезда Иван Харлампиевич Товстиади исколесил немало фронтовых дорог, под обстрелом бомбежками делал операции, собирал по кусочкам, "латал" возвращал с того света смертельно раненых воинов, извлекая осколки, останавливал кровотечение, накладывал повязки, работал по 18 часов кряду, не смыкая глаз, пока наконец была сделана перевязка последнему раненому.
Фронтовая закалка помогала Ивану Харлампиевичу и сейчас переносить невероятные нагрузки. На операционном столе - очередной больной. И снова мучительные минуты борьбы с тяжелым недугом. Слышатся отрывистые фразы, легкое шуршание лески, которой зашивает разрезы хирург Товстиади. А там, за дверями, в смертельной тревоге застыла мать оперируемого. Более четырех часов продолжалась операция... И хирург победил.
"Наркоз", "на операционный стол" - эти фразы за долгие годы работы в хирургии стали для него привычными. Когда человек умирал у него на глазах, когда он чувствовал, что бессилен что-либо для его спасения сделать, ему казалось, что время остановилось, а жизнь для него теряет смысл.
...Поздно ночью привезли Михаила Колбасенко. У него были поражены грудная полость, мышцы сердца. Честно признаться, Товстиади на войне с подобными травмами не сталкивался. Посоветовался по телефону с главным врачом Олегом Федоровичем Колодием. У него за плечами большая жизнь, солидный опыт хирургической практики. Тот вначале опешил, но...
- Ждите меня, - раздался голос главного врача в телефонной трубке.
Теперь два ведущих хирурга думали над тем, вправе ли браться за эту операцию или везти больного в Пятигорск, где работают ученики известного советского хирурга-кардиолога академика Мешалкина.
- Больной не выдержит дороги, время не терпит, берись за дело, Иван Харлампиевич, - наконец-таки решился главврач Колодий.
Теперь он не вспомнит, как долго длилась эта операция. Товстиади не замечал, как медсестра едва успевала смахивать марлевой салфеткой пот с его лба, как он на ладони держал сердце больного, как медленно, но ювелирно сшивал мышцы сердца. Закончив операцию, Иван Харлампиевич отошел от стола, опустился на диван и, сам того не замечая, заснул в своем рабочем кабинете.
...Тихо в палатах. А Товстиади уже на ногах, неймется, сердце не дает покоя: как там больной, жив ли? Осторожно ступая по ковровой дорожке, подошел к Михаилу Колбасенко и своим глазам не поверил: больной не спал, при виде доктора пытался даже улыбнуться! И шепотом сказал:
- Жив, товарищ доктор, голова соображает, руки, ноги шевелятся, черт меня понес на охоту.
- Лежите, вам говорить нельзя, покой для вас лучше пилюль.
Я видел, как успокаиваются больные, когда хирург подает им свою руку. На койках лежали люди, перенесшие тяжелые операции. Но каждый больной, как ни велико было его страдание, светлел лицом, лучился глазами, увидев начальника хирургического отделения больницы Товстиади. И для каждого больного Иван Харлампиевич находил доброе, ободряющее слово, роняя в души людей светлую надежду.
В день своего 60-летия Иван Харлампиевич Товстиади дежурил и не знал, что коллеги приготовили ему приятный сюрприз. Как принято в таких случаях, женщины вручили юбиляру букет цветов, а Олег Федорович Колодий, словно с кем-то сговорившись, старался продлить торжественные минуты. Но вот зал огласился аплодисментами, когда главный врач открыл наконец свой секрет - вручил имениннику золотой скальпель. И вслух прочел "Золотой скальпель в золотые руки хирурга Товстиади...".
Иван Харлампиевич растерялся, только и смог сказать:
- Счастье работать с таким коллективом!
Кажется, всего добился в жизни Товстиади - уважения людей, почета, высокого звания "Заслуженный врач республики", сына вывел в люди, пенсию заслужил, а сердце хирурга по-прежнему не знает покоя. Хочется сделать жизнь людей радостной, счастливой, не знающей страданий и горя.
Иван Харлампиевич с благодарностью вспоминает своих первых учителей: профессора Е. Ю. Крамаренко, хирурга Н.В. Хубаева, М.К. Капустовского. Они помогли ему овладеть аналитическим мышлением, хирургическим мастерством. И счастлив тем, что то, чему они научили его, он сумел передать своим ученикам.
Трудно представить, не то что осмыслить, что за сорок лет своей хирургической практики Товстиади сделал более 45 тысяч операций там, на поле боя, и теперь, в годы мирной жизни. И за каждой операцией, как всегда, волнения и тревоги, они - в серебре волос, в лучистых морщинках его лица.
Перед отъездом в Москву на Всесоюзный съезд хирургов Товстиади дежурил много часов кряду. Собрался было идти домой, как ординатор Александр Михайлович Шамилов остановил его.
- Иван Харлампиевич, больного привезли, я бы сам за операционный стол встал, да живого места на нем нет.
Чемоданное настроение хирурга Товстиади будто выветрилось. И снова Иван Харлампиевич встал за операционный стол. Больной достался и впрямь-таки трудный, мешок из мышц, кожи и костных обломков. И все это надо было по кусочкам собрать, слепить, придать живой человеческий лик.
Один за другим все разных по величине и контурам кусочки костей переходили от ассистента к оперирующему и плотно ложились в определенное для них место. 312 минут ушло на операцию. Не было уже сил, мочи, пот градом лил с лица. Молча, кивком головы, попрощался с медперсоналом
- на большее не осталось сил.
А перед самым вылетом в Москву позвонил ординатор Шамилов:
- Иван Харлампиевич, ваш больной в порядке! Глаза хирурга затуманили слезы. Он тихо ответил:
- Значит, жив человек!..
Иван Харлампиевич Товстиади, находясь на заслуженном отдыхе, не расстался с родным коллективом, жил его интересами, волнениями. Не МЫСЛИЛ своей жизни вне коллектива, он работал на станции переливания крови в своей отделенческой больнице.
Все эти долгие-долгие беспокойные годы, связанные с бессменной вахтой на страже здоровья земляков - минераловодцев, были связаны с судьбой его любимой жены, верной сподвижницы главного смысла жизни Ивана Харлампиевича Товстиади - Нины Семеновны, работающей с ним рука об руку в Минераловодской отделенческой железнодорожной больнице, всегда опекающей и заботливой медицинской сестры.
Нина Семеновна всегда была рядом, когда ее муж Товстиади делал сложнейшие операции и так же, как он, переживала за жизнь оперируемого и дорогого для них соотечественника...
Ирина Янгазова. Биография Владимира Макаровича Янгазова
И.М.Кондраков, С.И.Ростовский. Памяти писателя-журналиста В.М.Янгазова
Страница "Литературного Кисловодска"
Страницы авторов "Литературного Кисловодска"
Последнее изменение страницы 30 Oct 2021