Март

Он приходит,
увенчанный тусклой короной,
он дорогу находит без карт.
На корявом суку пожилая ворона
с торжеством констатирует: "Мар-р-рт!"

Он приходит
под мерные звуки капели -
горький плач уходящей зимы -
и качает девчонку-весну в колыбели,
краски мира туманом размыв.

Словно не было раньше
ни просини бледной,
ни ликующих стай воронья,
словно март этот первый,
а может, последний,
почему-то запомнила я

и лиловость горы,
свод, несущей над миром,
и ручья озорную дугу,
и бумажный кружок -
этикетку пломбира -
на изрытом водою снегу.

* * *

Окольными путями, обходными,
дорогами кривыми, объездными
Весна проходит. А приходит - прямо,
нова, как пальма, знавшая Адама.

Юна трава - всего тысячелетье! -
в весне росточком,
а цветочком в лете.
Открой глаза - и вот она, живая,
что вечно дремлет, глаз не закрывая.

Не пел скворец - он, словно грусть,
в отлёте,
зато тихонько, на негрустной ноте,
споет душа -
и вол судьбы двужильный
потащит жизнь,
как воз, дорогой пыльной...

* * *

Гнездо из молчанья свей -
оно тебе скит и щит.
Луна сквозь плетень ветвей
зеркальным стеклом блестит.

Так тихо, как будто стук
минутный в часах уснул.
Так тихо, что выпал вдруг
из мидии уха гул -

гул крови своей - реки,
чей кровный обычай свят.
И, времени вопреки,
глаза все пути хранят.

    1993

* * *

Я не могу тебя припомнить, стих,
и автор подсказать уже не может,
но белое перо, из крыл твоих
упавшее, трепещет и тревожит.

Струна была, созвучная моей
струне, но звук сглотнула вата
беспамятья. И стае лебедей -
невидимой - беззвучно плыть куда-то.

    1991 г.

Тюльпан

Тюльпан горит шестью лучами,
терять надежду не велит.
Бывалый ветер за плечами
былые крылья шевелит.

Над серебром весна летает
и сыплет золото с небес.
Где серебро живое тает,
зелёный бог травы воскрес.

* * *

Звезда сверкает во всю мочь.
Невидимые кошки серы.
Шаги отсчитывает ночь
от света праздничной Венеры.

На звёзды, как на маяки,
простые ангелы, невзрачны,
летят, но крылья их легки,
сильны, прохладны и прозрачны.

Слезами вытек зимний лед.
Уют домашний вставлен в рамы.
И ветер празднично поет,
качая тьму над фонарями.

Век

А он не знает ни аза,
наш "просвещённый" век,
нарисовал себе глаза
поверх закрытых век.

От напряжения дрожит,
сто пятый видя сон,
не сознавая, что бежит
вперед спиною он.

Июнь

Погромыхивает где-то,
будто в тучах катят бочки.
Заблудившееся лето
пребывает в мёртвой точке.

Что ни утро - ливень, ливень
мчит на ножках макаронных.
Что ни вечер - длинен, длинен
дождь вдоль улиц полусонных,

где дома во мглу одеты,
а в углах живая рана
на паласы, на паркеты
кровью капает с экрана.

    1992 г.

Ирис

Ирис фиолетовый, печальный
на зелёной кромке лета вырос.
Чуть синеет детства берег дальний...
Он из тех краёв - нездешний ирис.

Хрупкой льдинкой грусти остролистой
прошивает вымершие годы,
и мелькают в памяти искристой
дни, часы, дороги, горы-воды.

Что ж ты так лилов, как день вчерашний,
что ж весна в печальное рядится?
Что ж из той - слоновой кости - башни
улетела юность, словно птица?

* * *

Изнанка суток, ночь, -
рубцы и швы наружу -
фактуре гладкой дня
не в силах подражать,
она в себе несет
агатовую стужу, -
окоченевших губ
в улыбке не разжать.
Болят и ноют швы,
невидимые в полдень.
Благообразный день,
своим путем спеши,
но среди ста сует
ежеминутно помни:
где нет в душе рубца,
там нет самой души.

    1992 г.

Жара

Аравия переместилась.
Заменой финиковой пальме -
каштан. Он спит. Ему приснилась
струя, Эдемских вод кристальней.

Пески песочниц ждут верблюдов.
В пустынях сих светло и сухо.
Над парой сонных изумрудов
листочком серым вянет ухо.

На ста макушках млеют банты -
сто розанов в садах Аллаха.
И спит тяжёлым сном атланта
держатель мира - черепаха.

А солнце, жгучее такое,
пьёт чай из облачка-корытца.
Мираж довольства и покоя
дрожит, готовый раствориться.

Берег

Я на том берегу, где Бог
бережёного не бережёт.
Я на том берегу, где стог
ждёт, что кто-то его подожжёт.

Я на том берегу, откуда
разлетаются люди, как птицы.
И на том берегу посуда
почему-то спешит разбиться.

К счастью?..
Милый мой, горький берег,
на песке дырявая лодка...
Может, я для тебя не находка,
но могу еще быть потерей?

Не хочу быть твоей потерей,
пав с обрыва, раскинув руки.
...Распустили по ветру перья
расстояния, сны, разлуки.

В жёстких джунглях чертополоха
я крыла найти не могу.
Сохранила меня эпоха
тёмным камешком на берегу.

Мой это берег.

Сентябрь

В тихом золоте вечернем
облака плывут, как лодки
Засыхают перед дверью
листьев ржавые ошмётки.

Это быль, а дышит сказкой -
солнца веер меж домами.
Стынет под лукавой маской
тусклый лик извечной драмы.

Жёлтый вечер пьет из крынки
тёплый мед и смотрит нежно
вслед летящей паутинке
и надежде белоснежной.

    1993 г.

В преддверии

О нет, тут гибель не всерьез,
тут не трагедия, лишь драма,
тут водопады пресных слез
и вымытая ими рама.

Каблук истоптан, сломан зонт -
за лето он рассыпал спицы -
насуплен близкий горизонт,
и грубо вылеплены лица...

А если выглянет с утра
светило, волю туч нарушив,
и рассияется гора
своей пятивершинной тушей, -

еще сильней грызет тоска,
трепещет мысль о белой мухе,
и побледневшая щека
все ждет от ветра оплеухи.

    1992 г.

* * *

Над соснами, над мокрыми
дождинок звонкий пир.
Гляжу живыми окнами
на движущийся мир.

Смеётся дерзкой алостью,
огни как зубы - в ряд.
Но алчностью - не жалостью
глаза его горят.

А сердцу невеликому
дороже свой секрет:
я верю солнцу дикому,
железной жизни - нет.

    1992 г.

* * *

...И когда они вдаль уходят,
балансируя на канатах,
на пеньковых канатах улиц,
на верёвочках переулков,
и когда они вдаль уходят -
в океаны соседних комнат,
и когда эта даль чужая
в полуметре - а не коснуться, -
стать бы светом во тьме пещеры,
лодкой в море, в песках колодцем
и охапкой сухой соломы
на кровавых камнях беды.

* * *

И ты расцветаешь, кривой абрикос,
обкорнанный, как новобранец.
Единственной розовой веткой пророс
ты в неба торжественный глянец.

Надежду питающий вырастить плод,
дрожащий от свежести вешней,
ты веруешь в солнца высокий полет
над домиком с башней-скворешней.

В старинном окошке косит переплёт,
и домик желтеет, как дыня.
Забор обвалился. Но солнце встает -
твоя, абрикос мой, святыня.

Я мимо иду. Я тебя обойду,
чудес ожидающий, слева.
Я вижу вдруг землю в весеннем бреду,
как очи открывшая Ева.

Всё внове.
Все так как вчера - и не так.
Уймись, проливная забота!
Гляжу на тебя, однорукий чудак,
и тоже надеюсь на что-то...

* * *

Брат мой - через дорогу,
брат мой - через равнину,
брат мой - за ближней горкой,
брат мой - за дальней речкой,
брат мой, глядящий косо,
брат мой, драконом ставший,
сталью, огнём и смертью -
трудно звать тебя братом!

Выкипит море, брат мой,
выгорит солнце, брат мой -
с кем ты разделишь слёзы,
если сестры не станет?

    1992 г.

* * *

Воля снега - что поделать! -
выпадать ноябрьским утром.
Воля - красить землю белым,
лужи - рыбьим перламутром
покрывать. И очи слепнуть
белизной своей печальной
заставлять, и сыпать пеплом
красоты необычайной!

* * *

"Тоска по родине: давно..."
Кувшин разбит, осколки целы.
Знаменье родины; кино -
как шахматы, что черно-белы.

Ночная музыка в саду,
дорожка от ворот к воротам.
Я к этой родине иду,
закрыв глаза, по старым нотам.

Я к этой родине иду,
в руке держа бессмертный ирис.
Лягушки пели там в пруду,
и звезды нежные роились.

Я к этой родине - тайком.
Давно - а будто так недавно.
Владеть забытым языком
и "Родина" писать с заглавной

дано ль? Мосты, что сожжены,
те, деревянные, - хрустальны.
И очи синие Весны
закрыты, чтоб не выдать тайны.

Праздник

Купим хлеба. Будем жить.
В полночь выйдем с караваем.
Будем с вороном дружить.
Потанцуем. Позеваем.

Прожил ворон триста лет.
Триста первый - это просто.
Встретим жиденький рассвет.
Сдвинем кружки. Скажем тосты.

В кружках - тусклая вода:
есть что пить в лихом вертепе.
Жили ж вон еще когда
то на тюре, то на репе.

Ворон по столу кружить
станет, сказывать нам сказки.
Скудость выбросит завязки.
Купим хлеба. Будем жить.

    1993 г.

* * *

Часто звёзды мигают,
да неблизко - не светят,
и одна и другая -
и у всех по планете.

С той - все пять как на блюде,
та - на десять потянет...
Это ж сколько там будет
вас, инопланетяне!

Ждём - не знаем покоя,
хлебом-солью вас встретим.
Что за горе такое -
нет нам жизни на свете.

Не с кем нам поконтачить,
не с кем нам поделиться.
Одиноки мы, значит,
впору скопом топиться?

Глянуть в очи другому? -
Да свои беспросветны...
У соседа по дому
разум инопланетный.

* * *

Ничего не болит, кроме горла,
и не хочется, чтобы болело.
Не хочу, чтоб горело и мёрзло
это хрупкое, зябкое тело.

Не хочу, чтоб в Господней плавильне
расплавлялась душа и рыдала.
Из ковша всё равно ведь не выльют
вороного густого металла.

Тонкостеннее стали сосуды -
и душа словно ковшик стеклянный.
Знаю, гордые люди осудят
все мои некровавые раны.

Что ж, готова принять осужденье,
но ещё не готова разбиться.
За её слабогрудое пенье
отнимается голос у птицы.

Сорок посохов время истёрло.
По ступеням шаги всё степенней.
Ничего не болит, кроме горла,
отмороженного песнопеньем.

* * *

Почтовый ящик пуст, как медный лоб.
Над гробом ежедневных упований
зима курган насыпала - сугроб,
насупленную тучу заарканив.

Как мы отменно разъединены!
Глазами внутрь - на собственную душу.
А может, и на тело. Нет вины -
но жизнь, как ёжик, иглами наружу.

Рекламный грохот убивает слух.
Но где-то там, подспудно, еле-еле
всё ищет брода непокорный дух,
чтоб удержать живую душу в теле.

Бабочка

Напудренная бабочка ночная,
летящее на яркий свет созданье,
ты на огне сгоришь, и - твёрдо знаю -
от этого не рухнет мирозданье.

Не рухнет мирозданье - в алый венчик
огня, который смотрится невеждой,
не зная: станет этой ночью меньше
одною тайной и одной надеждой.

* * *

Что звёзды щебечут - не слышно,
беззвучно токуют они.
А столб гороскопа что дышло -
как хочешь его поверни.

То темен, то ярок и светел, -
но день переходится вброд,
и пыльный неистовый ветер
зелёное кружево рвёт.

Мгновения, в вечном походе
свершая свой каторжный труд,
за синие горы уходят,
а что за горами найдут?

Всё то же: соседство измены
и клятвы на дикой крови,
и хлопья просоленной пены
на бронзовом теле любви.

    1993 г.

* * *

В парке музыка играла -
полутёмном поселковом.
Память ниточку украла
сна, где все казалось новым.

Вьётся память синей лентой,
и не хочется проснуться.
Голос пел: "Вернись в Сорренто..."
Ну, а мне куда вернуться?

Гасит эхо хмурый ветер,
день туманом тени гложет.
Нету ночи той на свете.
Той меня, конечно, тоже.

    1993 г.

* * *

О чём писать? Не пишется - стара.
Блуждает мысль в кромешности нетленной.
Висит звезда на кончике пера
и каплет сном в бездонный ров вселенной.

О чем грустить? Угас огонь. Покой -
морское дно без видимых течений.
Такая чушь, как месяц над рекой,
не отвлечёт от варок и печений.

Насыпан снег в мельчайшее из сит,
и долог путь от января до мая.
В промёрзшем небе денежка висит,
из нас, сердешных, душу вынимая.

    1993 г.

* * *

На птичьих нивах заголубевших,
где места нет ни траве, ни злаку,
звенит прозрачный, стеклянный голос:
мы птицы, пока летаем.

На хлебном поле страницы книжной,
где сто вопросов и нет ответов,
там ртов иссохших бумажный шорох:
мы живы, пока мы Слово.

Каррарский мрамор о том не знает,
что сто столетий живет колонной.
А мы стоим, как столбы тумана:
мы живы, пока мы живы.

Птенец и радуга в том порукой,
что видим, слышим, а также дышим.
Не умереть бы нам раньше смерти.
Запомни: живы, пока мы живы.

    1993 г.

* * *

Зачарованная вода,
листья алые на плаву.
Я не знаю, зачем сюда
убегающую зову.

Но беззвучно кричу: вернись! -
И молчание мне в ответ.
Ты, вода, всё равно что жизнь -
ей обратного хода нет.

Корабли по морям плывут,
по ручьям - только лист червлён.
Берега моряков зовут, -
листья пасмурный видят сон.

Завтра снова придет заря
за водой по камням седым
и отдаст, чтобы плыл в моря,
розоватый холодный дым...

    1993 г.

Лилия

В палисаднике рыжая лилия,
негашёная зелень травы.
Розы пенное зарево вылили
в струи утренней синевы...

Солнце рыжее, рыжее, рыжее
сжечь хотело гордячку дотла,
только рыжая лилия выжила
и в чужой палисадник пришла,

и стоит, под лучами не вылиняв,
само солнце почти что затмив,
огнестойкая рыжая лилия -
облаченная в зной Суламифь!

    1992 г.

* * *

Что стоишь над бездной, голос?
Отойди, а нет - так прыгай.
Белые твои ладони -
крылья голубей бессмертных.

Если вправду чист и лёгок,
то они тебя удержат.
Если ты подобен глине,
уж куда честней разбиться.

Что стоишь над краем бездны?
Отойди, смешайся с пылью.
Не испытывай терпенья
притяжения земного.

* * *

Чужого сердца не израню.
Растаю в росах по утру.
Ничьей звезды не затуманю,
ничьей красы не отберу.

Не отниму чужого слова,
оставлю птицам голоса,
когда под солнцем - что ж такого? -
на травах высохнет роса.

    1997

* * *

Поутру размыкаются веки,
и глаза упираются в дни,
где, как руки, натружены реки,
где, как вены, синеют они.

Где не ищет дарёного хлеба
муравей, груз тяжелый влача,
где - дозревшее - катится в небо
солнце, жёлтое, как алыча.

* * *

Листья проморожено трещат,
падают в ощеренную тьму.
Это время помнить и прощать
и хранить тепло в своем дому.

На берёзе леденеет прядь.
Лёд осенний не навек - сойдет.
Это время всех обогревать,
тех, кому тепла недостаёт.

Полотняных луж седая нить,
хрупкой ветви горестный надлом...
Это время душу сохранить,
согреваясь собственным теплом.

* * *

"Уходя, гасите свет".
Не гасите, не гасите!
Как светили много лет,
так и дальше свет несите.

Уходя, гасите свет?
Не гасите. Ваш - особый!
Оставляя долгий след,
человек светить способен.

Стынет каменный камин.
Гаснут лампы. Тают свечи.
Из светильников один
только есть, который вечен.

* * *

Воздух гор на холоде настоян.
Ледниковый мир замысловат.
Над великим каменным покоем
облака беззвучные летят.

Рвут их сеть угрюмые вершины,
чтобы снег над миром вознести
и небрежно стряхивать лавины,
погребая всё, что на пути.

Крыша мира... Но не стой на крыше,
жидким небом горло опаля.
Говорят, что чем взберешься выше,
тем яснее видима, земля.

Но дышать там трудно, сердце стынет,
леденеет тёплая рука.
И видны вершины лишь вершине,
остальное скрыли облака.

Где уж помнить, что внизу живое,
что построен дом, проложен путь.
Оттого так просто с упокоем
снежный пласт, как бабочку, стряхнуть.

* * *

Тысячелетия, столетия...
Литая, тяжкая вода.
А ты - лишь легкая отметина
на сером зеркале пруда.

А ты - лишь дрожь да колыхание
под слабой капелькой дождя,
а ты - лишь тёплое дыхание,
что холодеет, уходя.

А ты - ночное пробуждение
и осознание: весна!
И странных мыслей зарождение
на грани бодрости и сна.

Ты - бесконечное служение
круговращению воды,
и, повинуясь притяжению,
тобою полнятся пруды.

Ты - капля. Но в ложбинах каменных,
твоею волею жива,
горит-цветет зелёным пламенем
тысячелетняя трава...

* * *

    Положите меж трав и хвой, -
    Голова устала от войн...
      М. Цветаева

Тема - некуда банальней.
Нет ответа - есть вопрос.
В бестолковости вокзальной
кто-то сто надежд унес.

Унесли как чемоданы,
и не спросишь - для чего? -
среди сотни балаганов,
где играют в "кто кого",

среди войн и среди смерти,
политических забав,
среди тысячи "не верьте",
среди сотен "ты не прав",

где хватают чьи-то руки
камни тыщи лет подряд,
где извечно терпят муки
и богов боготворят.

Упастись бы от угара,
больно бьющего в виски,
полечиться б чем-то старым
от двухтысячной тоски.

Чтобы только было лето,
только ясность и покой,
только сотни раз воспетый
тонкий месяц над рекой,

только - вместо смертных хрипов -
звёзд высоких торжество,
только сладкий запах липы,
только... Больше ничего.

Все проходит...

Всё проходит, и радость - тоже,
как проходит мороз по коже,
как проходит по водной дрожи
след луны, на разрез похожий.

Всё проходит. Слаба утеха,
что морщинки у глаз - от смеха.
Все проходит, оставив эхо,
у которого речь в огрехах.

В подсознанье уходят лица
с безутешным "не повторится".
...Снова птица вдоль ветра мчится,
только это другая птица...

* * *

Отзвенело, истаяло...
Даже концов не найдешь.
Есть лишь чёрствые мысли -
три корочки чёрного хлеба.
Серый дождь-воронёнок,
угрюмый, прожорливый дождь,
расклевал всю округу
и выпил до капельки небо.

Что-то грустно, душа.
Обесцвечена, стынет весна.
Нет ни красок у ней,
ни тепла, ни дневного светила.
В темных тюрьмах земли
догнивают верёвки корней.
Размочалено небо,
и солнце в объезд покатило.

... Тихо-тихо пройти.
Никому, ничему не мешать.
Не сломать ненароком
расцветшей любовной сирени.
Не взглянуть, не спугнуть,
не ходить, не шуметь, не дышать...
Там, где свет одному,
для другого оставлены тени.

В этом гневном аду,
где бессонные страсти кипят,
пусть на миг озарятся
закатным сиянием души.
Обойти, не войти
в зацветающий розовым сад
и на головы яблонь
земную грозу не обрушить.

    1992 г.

* * *

Боже мой, и снова утро!
И опять глядеться в спины
жизнелюбцев: непремудрых
мудрым вымыслом совиным.

Привиденьем среди пира,
снегопадом среди мая,
солнце яростного мира
чахлым сердцем принимая.

Где живёшь, навек останься.
По тебе заплачут совы,
мотылёк - серее сланца,
сонный призрак бестолковый.

* * *

    Нет ничего на этом берегу.
      Г. Горбовский

Всё у меня на этом берегу,
и даже то, чего я не могу
понять, объять, исправить, сохранить.
Как вьётся нить, так и порвётся нить.

Ромаший бог спит на земных лугах.
Злы времена: они всегда в бегах.
И хочет есть души моей тюрьма,
и хнычет весть, что горе - от ума.

Но только здесь живую воду пью,
а слез не лью. Теперь уже не лью.
Душа почти что вышла из огня -
бела, тверда, фарфорово звеня.

Извечных истин непонятен цвет,
поскольку вечных истин вовсе нет.
Но соль земли - на этом берегу.
Не свет земли - его не сберегу.

Как вьётся нить, так и порвётся нить.
Я ничего не в силах изменить.

* * *

Я пока подожду,
посижу, помолчу, затаюсь:
может, мне возвратят
бескорыстное певчее горло?
Может, в сером аду,
где туманом колышется грусть,
не заглох еще сад,
и следы мои время не стерло?

Приходи-уходи,
чудо-слово, всё - воля твоя,
но навек не оставь
на юру, на ветру без приюта.
Там дожди впереди,
и, как туча, синеет земля,
и - добра не узнав -
улыбается хищно минута.

Но - подснежник расцвёл
и косится глазком голубым,
в обозримой дали
распуститься готовы сирени.
Время солнечных слёз,
старой яблони розовый дым...
Неужели легли
на судьбу мою мрачные тени?

Уходи-приходи...

* * *

Низкорослое небо дневное,
тучи - плавающие черепахи,
низкорослое небо земное,
низкий ветер, швыряющий прахом

глин, песка в обживаемый воздух,
тот, которого вовсе не ценим,
прижимающий снежные звёзды
к тополиным шершавым коленям, -

что сказать о вас, стоит ли славить
вдох, пропитанный дымом и пылью,
эту землю, литую державу,
с вечной тягой, опасной для крыльев?

Но земля меня, колос, взрастила,
не вина её - мелкие зёрна.
Но земля меня, колос, простила
за желание быть непокорной

земляным её тяжким законам,
непреложным законам телесным,
волшебством притянула знакомым,
приземленным - и всё же небесным.

Чудеса эти явственно зримы
и незвёздная их лучезарность.
За влюблённых и за любимых
ей, тяжёлой, моя благодарность.

* * *

Вверх устремишься ли (удержу нет!) -
каменны облака.
Камень на камень, на темень - свет:
год, небосвод, река.

Не облака, а сплошная соль -
даже не столп соляной.
Колос земной - как в короне король.
Тёмен мой знак земной.

Птице - и той не найти приют
в небе: внизу гнездо.
Только стрижи там звенят-поют
песню на верхнем до,

жаворонки - а потом домой.
Мне ж не дано крыла.
Дом невысокий, нелепый, мой:
пенье, терпенье, мгла...

    1994 г.

Знак Земли

Деве - не пение: прялка да серп,
тучной земли зерно.
И понапрасну стучит чуть свет
ветер в её окно.

Ветер зовёт её, звезды зовут...
Деве - терпенье да труд.
Но отвлекись хоть на пять минут -
песни её найдут.

Плещется листик -
парчовый лоскут...
Серп обождёт, пока
над отдающей землёй плывут
песни да облака...

* * *

Без лоции отважась -
в бумажные моря,
ты сам себе - пропажа,
ты сам себе - заря.

И что им только надо,
плывущим в облака,
где жизнь - уже награда,
где жизнь - ещё тоска.

* * *

Спасибо тебе, дом, за то,
что ты есть - и здесь.
Спасибо и тем, о ком
ты нынче благая весть.
Спасибо им, кто тебя,
как песню без слов, сложил,
Спасибо тебе, дом, за все твои этажи,
за окна, в которые зелень и синь видна,
за крышу, что клятве от гроз защищать
верна.

А кто неверен, так это, конечно, мы.
Манят нас дали чужие из полутьмы -
вечерней, синей, а утром - ещё сильней,
чтоб в даль уйти
и легко раствориться в ней,
чтоб мир увидеть,
и холод и жар познать,
чтоб новой песней
о старых стенах стонать.

    1993 г.

* * *

Оттрепетала жизнь, оттрепетала...
О том не зная, снова солнце встало.
Вознесся в небе день на птичьем крике,
в траву роняя золотые блики.

И медный август пахнет сном медовым,
широким ветром, жарким и бедовым,
и яблоком литым, и сочной грушей.
Сто песен ветер знает - только слушай!

...Но желтый лист
шуршит в пустой аллее.
Чем суше, легче он - тем тяжелее.

    1995 г.

* * *

Даруй мне лёгкое перо
и слова нежную лиловость!
Даруй мне робкое добро,
но чтоб в грозу не раскололось!

И отчуждение от бед,
и отрешение от страха,
чтоб в дольней жизни -
тонкий след,
чтоб в горней - снежная рубаха...

* * *

Как будто горло перетянуто...
Да нет, не петлей, а тоской -
по той, сто раз добром помянутой,
не сухопутной, не морской,
а лишь воздушной и порхающей
по необъятной синеве
и ничего совсем не знающей
о градом выбитой траве,
о камня тяжести покойничьей,
о приворотной силе тьмы,
о сердце, легшем под разбойничий
неумолимый нож зимы:
тоска по песне нестреноженной
(равно ей - бег или полёт),
по той легчайшей искре Божией,
что светит ночи напролёт.

    1995 г.

В отличие от...

Вот лошадь идет - длиннонога,
в отличие от...
У лжи хоть кривая дорога,
да быстро ведёт.

У лжи своя ниша есть - ложа,
в отличие от...
У правды - лишь кости да кожа,
озноб или пот.

У лжи - драгоценная ложка -
сама в рот несёт.
У правды - корява немножко,
в отличие от...

Все дружно:
- лишь правдою живы!
Лишь правый живёт...
А скромная лошадь не лжива,
в отличие от...

    1993 г.

* * *

Где-то боль и где-то цвель...
Красота, меня спаси!
Закружилась карусель
на "загадочной" Руси.

А загадке грош цена:
доля, воля, разговор,
волчья сизая луна,
крест, тяжёлый, как топор.

А загадки - как у всех:
дом да двор, дурман да страх,
рощ осенних рыжий мех,
роза солнца в небесах,

золотая нить любви
в серых верстах суровья.
Просто - церковь на крови,
Просто жизнь - твоя, моя.

    1994 г.

Благодарность

Слава Богу, что не град
и, тем более, не снег.
Слава Богу, не снаряд -
только тот, кто проще всех -
дождь - по крыше, по окну
мокрым шлёпает хвостом.
Слава Богу, не тону
вместе с кухней и котом.
Слава Богу, не летать
в эту полночь на метле.
Слава Богу, не хватать
звёзд, ценимых на земле.

    1995 г.

* * *

О Господи,
как мне хочется
быть в этом аду цветочницей:
чтоб розы - росою политы,
ни кровь, ни слеза не пролиты.

О Господи,
как мне хочется
быть в этом аду молочницей:
чтоб звякали вёдра прочные,
чтоб реки текли - молочные.

О Боже,
не вёрткой птахою, -
мне быть бы бессонной пряхою:
чтоб миги сплетать в недели,
чтоб ножницы заржавели...

    1995 г.

* * *

По переулкам ближним, дальним,
продутым хриплым сквозняком,
зима несёт стакан хрустальный
с густым, холодным молоком,

шурша по звездам. Звездочётам
подводной радуги не счесть.
Жизнь - полуслышимая нота:
как будто нет, а всё же есть.

И молчаливая природа
в сплошной игольчатой воде -
как кристаллическая ода
морозу, времени, звезде.

    1995 г.

* * *

Не плачь, коль голосом стальным
кричит ночная птица.
Ведь песней лучше, чем иным,
от страха откупиться, -
когда судьба крадётся в дом,
под связкой бед сгибаясь,
а счастье Чеширским котом
уходит, улыбаясь.

* * *

Выдыхается день -
дух духов из пустого флакона.
Летом выцветши, небо
опять наливается синим.
Невысокое солнце
к полудню желтеет лимоном,
а за край упадает -
к свистящим ветрам -
апельсином.

Все дороги и тропы
вдруг стали ужасно покаты.
Раскатились куда-то
родные, друзья - колобками.
Сотня лис затаилась,
и будет нам, видно, расплата:
долго слушали ветер,
свистя пролетавший над нами.

Торо

Грохочущий свет - арене.
И в пекле её простора
стоишь ты мычащей тенью
того, кто невидим, торо.

Зеркально-кривые лица -
не пламенем, так измором.
Багровая смерть глядится
в египетский глаз твой, торо.

Божественную породу
всегда изводили споро.
Глотаешь сухую воду -
последний свой воздух, торо.

А был бы когда-то - богом.
А воду бы пил - из Нила.
Как кровь, на песке убогом
обида твоя застыла.

И нету тебе спасенья -
все ждут твоего позора.
На празднике воскресенья
отпразднуешь гибель, торо.

Обиженный сам обидит.
Обида страшна повтором.
Когда-нибудь бог твой выйдет
на грозную битву, торо,

рассеяв могучей тенью
ряды раболепных хоров.
И в том мировом смятенье
я буду с тобою, торо.

    1995 г.

* * *

Гроза, но не в начале мая,
а в середине сентября.
Гремит вовсю, не понимая,
что поздно, честно говоря,
что полдни осенью повиты,
что полночь холод оковал
и все рябины да ракиты
ронять готовы кружева,
что сердце осени не радо,
тому лишь радо, что пока
сияют очи винограда
и трав колышутся шелка,
алеют серьги на рябине,
сороки странно говорят,
и что клочки небесной сини
последней радугой горят.

    1996 г.

* * *

Сочиню себе дом,
сочиню себе сад,
где румяные яблоки
густо висят.

Соберу, на вечернюю
глядя зарю,
и пойду,
и по яблоку
всем раздарю -

пока жизнью наполнен
тот призрачный дом,
пока яблоки дарит
мне древо-фантом.

Темен час, а дорога
узка, далека...
И в руках уж не яблоки,
нет - облака.

Подхватил буйный ветер -
утерян их след.
Оглянулась - и вот:
сада нет, дома нет...

    Ноябрь 1996 г.

Эта Осень

Виноградной тьмы не трогай,
не пугайся глаз ненастья.
Ты иди своей дорогой...
Эта Осень - больше счастья.

Груда солнечной соломы
запылала в синем поле...
Эта Осень - больше дома,
больше хлеба, больше воли.

Жаль, что косы поредели...
Но не то её печалит.
Снежный месяц в колыбели
Осень-Родина качает.

Расстелив туман, как скатерть,
дождевые бусы нижет
Осень - Родина и Матерь.
Эта Осень - сердца ближе.

Не хочу в иные страны
от осеннего гражданства.
Эта Осень - роза раны.
Эта Осень - лучше странствий.

* * *

Цыплят не считаю, пшеницы не жну -
поэтому вижу лишь серость одну,
и скудость, и липкий безногий туман,
что радугу прячет в кисельный карман.

Прости меня, Осень, мне знать не дано,
как ломится хмель в молодое вино,
как руки болят твою щедрость нести.
В рубинах рябиновых благость, прости!

Деревья иссохшее злато несут...
О, как ты неправеден, скорый мой суд!

Багрянец оплаканный -
пеплом в горсти.
О, мудрая, щедрая Осень, прости!

    1996 г.

* * *

...И кто там шепчет:
"Лети, лети!?"
Пленённой кустом терновым,
мне - сорок дней
на вершок пути
и семьдесят дней - на новый.

А звезды лишь изредка
смотрят вниз,
блестящим глазком мигая.
Мне сто столетий дано на жизнь,
а следом за ней - другая.

Там будут горькие листья уст,
и кровью души - зелёной -
я буду плыть сквозь
терновый куст,
в багровую жизнь влюбленный.

* * *

Я приду к тебе из зеркала кривого
на часочек, на минутку, на полслова.
Может быть, на полстроки,
на полстраницы,
может быть, в коротком сне,
который снится
за секунду до восхода, до краюхи
жаворонкового солнца с песней в ухе.
Может быть...

И не слезе, что в горле комом, -
ты поверишь слухам - зеркалу кривому
и слепому. Искажает время - тело
в миражах ушедших лет отшелестело.
Искажает время силой расстояний
лик души в сухих цветах воспоминаний.

И не верь, дружок, какому-то там ...веду,
для кого стихи чужие - хлеб к обеду,
мемуарному трудяге-дуболому,
а поверь странице - зеркалу прямому
со старинной амальгамой пожелтевшей,
неподдельными слезами запотевшей...

Что со мной? Прости, читатель,
всё мне снится
с твоим обликом
зеркальная страница.

* * *

Так явственно мне продлевая жизнь,
платками машут яблони из сада,
трава шуршит: ей ничего не надо,
лишь солнцем оплавляемая высь

да иногда тот ливень озорной,
что даст испить ей синевы небесной...
И я живу, и в мире мне не тесно,
но что-то шепчет время за спиной...

А вечер шьёт сиреневую тень
сверкающей иглой из синей стали,
и ветры до конца перелистали
ещё не расцветавшую сирень.

Неведомому

Дай мне это сказать!
Что - не знаю, но знаю: должна.
В горле комом стоит
беспокойный, беспомощный гул.
Дай мне слово сказать,
пока белит ворота луна,
пока ветер-бунтарь
притаился и где-то уснул.

Подскажи, подскажи,
что ты хочешь, чтоб вышло из уст?
(Цепок взор фонаря,
отторгается тень от ствола).
Чем-то полон - но чем? -
час, который полуночно пуст.
И какая-то цель
в жажде ясности все же была?

В Слове ясности... Ночь
пусть изводит китайскую тушь,
пусть вдоль улицы тянет
собачий веревочный лай.
Не свети фонарём,
не отбеливай солью, не рушь
этот дивный, ночной,
театральный, загадочный рай.

Чтобы желтым платком -
из окошка таинственный свет,
детский голос в саду
серебрился, как эльф над цветком.
Из космических сфер
я приду через тысячу лет,
чтоб поплакать по ком-то -
я даже не знаю, по ком.

Может, просто о том,
кто в ночи был, а вышел во тьму,
словно в полымя прыгнул
от тихой домашней свечи.
Поживу, понадеюсь
и, может быть, все же пойму,
что здесь держит меня,
кто поёт мне, кто плачет в ночи.

Моя молодость, блажь,
отсверкавшая круглым плечом,
ты в краю, где свеча
восковая - и та не горит.
И, себя позабыв,
ты, конечно, не знаешь, о чём
закулисный сверчок
мне впотьмах говорит, говорит...

Ноябрь

Итак, ноябрь, седая мгла.
Небес слезящиеся очи.
Куда дорога привела,
как не в преддверье долгой ночи?

Кичилась золотом листва.
Увы! - Земля покрыта ржавью.
Что все блескучие слова
опавшему самодержавью!

Никто не ведает, куда
уносит осень коврик рваный.
Лишь вслед долдонят поезда,
по рельсам уходя в туманы.

И мы не ведаем, куда
летят смятенно годы наши,
какая плавилась руда,
для терпких вин готовя чаши.

Опало золото. Слова
во тьме слепой шуршат, как мыши.
Вздыхает жухлая листва,
и плачут, остывая, крыши.

* * *

О, дай же мне ещё одну весну! -
сиреневую, в солнечных прожилках.
Потом, как все - кораблики в бутылках -
я свой кораблик Мастеру верну.

Позволь же мне ещё отдать поклон
зелёному и ветреному маю
и вновь узнать, идя почти по краю,
надеждами цветущий небосклон.

О, дай же мне проснуться в тишине,
не ведая безумия и страха,
увидеть, как железная рубаха
в лазурном расплавляется огне.

О, дай ещё... ещё сто тысяч лет!
Но сколько бы ни дал, всё будет мало,
пока внутри бездонного бокала
кипит и плещет беспредельный свет!

    2001 г.

* * *

Наступившее утро
слезится жемчужной росой,
вышивая печали
на стынущем сизом окне.
Это Осень пришла
с растрепавшейся рыжей косой,
или я к ней пришла - незаметно,
как будто во сне?

Погости, погости, золотая, ещё у меня,
одари, одари
теплокровным рябиновым днём,
пока свет не померк,
и пока не сверкнула броня
чужестранки-зимы
голубым и холодным огнём.

Мы с тобою родня, в час один
мы с тобой родились,
может даже, потом
в ночь глухую мы вместе уйдем.
На холодном ветру
безмятежная тёмная высь
поцелует наш след
драгоценным, как память, дождём.

Живое

Живое - и стрекочет о живом!
Ах, бедное, любимое, живое!
Качает полночь звёздной головою,
сверчковым наполняясь торжеством.

Коротенькая жизнь - а он поёт!
Боится, что напеться не успеет,
что лето бесшабашное доспеет,
в молочные туманы упадёт.

А здесь, в ковчеге комнаты глухой,
и люди спят и чародеи-звери,
лукавой жизни веря и не веря,
не сыпля в ночь словесной шелухой.

Кто здесь мурлычет, кто стрекочет там?
Ни капли лжи в них, только вдохновенье.
И птицы пьют волшебное забвенье,
где псы Гекаты рыщут по кустам.

Не маленького ль сердца свет угас?
Не в щёлку ль провалился между снами?
Сверчки умолкли.
Звёзды правят нами,
в своём величье не жалея нас.

В чужом лесу

В чужом лесу блуждаю без огня.
"Спаси меня!"... Но кто спасет меня?
Чужая ель во тьме скрипит, как боль.
Пока никто не спрашивал пароль.

А если спросят - мне не ведом он.
Сказали - жизнь. А может, страшный сон?
Кто отпустил в чужом лесу блуждать?
Не скажут: Бог. Скорее, скажут: мать.

А я скажу и людям не солгу:
своих детей хочу - и не могу -
из леса вон, на светлые луга.
Быть может, там ты будешь дорога,
жизнь, может, там ты будешь не чужой?
... В чащобе потерялся компас мой.

    2003 г.

* * *

Родня мне деревья...
Быть может, я в прошлом дриада?
На птичьи кочевья
встревожено смотрят из сада -

в зеленом обличье,
под ветром маша рукавами...
О вольница птичья,
деревья стремятся - за вами.

Но, вросшие прямо
иль криво - на каменном склоне -
живыми стволами
подобны небесной колонне.

Не птицы, не люди -
не вырваться бедным из плена.
Не будет, не будет
полёта: в земле по колено.

Их пилят и рубят,
они же молчат, умирая.
А тем, кто их любят,
не надо Господнего рая.

Они, как деревья,
врастают в родимую почву,
не знают кочевья
и плачут в безмолвии, ночью.

* * *

Мама, мама моя,
покажи, где сейчас живешь.
Там у вас не бывает, конечно,
дождей и вьюг.
А у нас всё шумит
обложной бесноватый дождь,
и кто другом считается,
недругом станет вдруг.

Мама, мама, как странно,
как страшно жить!
Здесь - босою ногой
то в огонь, то на острый лед.
Мама, ночью любой
ты приди ко мне и скажи:
- Дочка, вот тебе лилия, -
взглянешь - и всё пройдет.

В изголовье поставлю я лилию,
райский цвет.
Пусть другие её не увидят,
неважно, пусть.
Невидимка моя
мне подарит волшебный свет -
может быть, я спокойно
на круги своя вернусь.

* * *

А плакать никто не велит:
ни Бог, ни семья, ни чужие.
Послушай, как время болит
в отчаянно рвущейся жиле.

Послушай, как старится кровь
осенней порой предвечерней,
и бедный, облупленный кров
продымлен тоскою до черни.

Никто, никому, никогда...
Какая безмерная немощь!
Послушай, как стонет вода,
а звезды за окнами немы.

И снова не встретят зарю
томимые сумраком души...
Кому это я говорю:
послушай, послушай, послушай?

    2003 г.

* * *

Всё падает, падает снег в тишине,
наш тёмный колодец, в котором на дне
ютимся,
тот снег засыпает.
От жизни остался нам жалкий клочок:
ведь кто-то безликий поймал на крючок -
как рыба,
она засыпает.

Не жди колыбельной - никто не споёт.
Так тесен колодец...
А снег всё идет,
безмолвную жизнь засыпает.
Как шуба, окутала нас тишина.
Мы падали долго
и самого дна
достигли
и ночи без края.
От неба остался нам лишь пятачок,
нас кто-то безликий поймал на крючок
и снегом глухим засыпает...

* * *

Я листаю июль,
календарик зелёный,
где с обветренных веток
взмывают стрижи.
Сохрани же мне, Жизнь,
этот взгляд изумлённый,
спелых дней красоту
в сотый раз покажи.

Сохрани меня, Жизнь,
в янтаре предвечерья,
серебром полнолуний
сто раз одари.
Пусть летят облака,
свои белые перья
окуная в малиновый
отсвет зари.

Это небо оглохло
от птичьего звона,
это небо ослепло
от блеска воды...
Я листаю июль,
календарик зелёный,
зарастив лебедою
свои же следы.

* * *

Прости за одинокую свечу.
Прости за то что здесь
одна грущу,
за то что я людей не созвала.
Я не смогла. Синеют зеркала,
а в них судьба холодная, как лёд,
рукой суровой тень твою берёт.

Нет, я не знаю, кто там дверь зеркал
скрывает, чтоб меня не отыскал
ты,
и чтоб я, скорбя,
там тоже не смогла найти тебя.

Вот год прошёл.
Я - как в чужом лесу.
В ладони тёплой мёртвый снег несу,
нетающий...
Свеча моя, гори!
Прости, мой друг,
приди, поговорим.

Быть может, от души и от свечи
серебряной воды забьют ключи.

* * *

Я не буду ни птицей, ни облаком.
Ты не будешь ни ветром, ни деревом.
Мы ещё узнаваемы обликом,
и лишь в этом быть можем уверены.

Как нам жить, пока руки не призрачны,
пока губы имён не чураются,
пока чёрные звёзды не вызрели,
пока утро лучом улыбается?

Наши дни - что долги неоплатные.
Ниоткуда друг к другу потянемся.
Может, завтра уйдём, невозвратные,
может, в полночь навеки расстанемся.

Залечи же душевные ссадины:
есть в садах ещё яблоки поздние.
Наши души никем не украдены
под холодными, острыми звёздами.

    2010 г.

* * *

Наверное, осень, наверное, старость.
Наверное, жизни немного осталось.
В маршрутке садишься,
где солнечно (осень...)
и смотришь на дерева рыжие косы.
Ответов не надо, и нету вопросов.
Наверное, старость...
Наверное, осень...

    2007

Критику

Я не поэт усталый,
я человек усталый.
Всей жизни было мало,
теперь же много стало.

Светил фонарь красивый,
хоть на кривом столбе,
а нынче - тусклый, синий
и тот - в самой себе.

    2008 г.

* * *

Душе немного лет, но это тело...
Куда же ты, родная, залетела?
В темницу? Вместо стен одна труха.
Но будит утро пеньем петуха.

Как в детстве утро: все свежо и внове.
А жизнь тебе - о хлебе да о крове,
а не о том, как ласточкой была.
О, не глядись, подружка, в зеркала!

В темнице той тебе подрежут крылья,
тупым грошом убьют тебя - навылет,
студеной речью обольют: остынь!
И станешь ты пустыней из пустынь.

И стала. Дом - труха,
но держит всё же.
Глядишь - и ты уж на него похожа.
Не трепыхнёшься. Вот и хорошо.
(Тупица-жизнь вдруг издаёт смешок.)

Но где-то в небе, где-то там, вдали,
апрельским днем курлыкнут журавли.
И вспомнишь: ты - душа, и навсегда
ты, как роса, светла и молода.

Желание

Да, просто жить...
И слушать в тишине,
как солнечные капают
мгновенья,
как вечер на малиновом коне
привозит утомлённому забвенье,
как ночь приходит
в бусах фонарей -
усыпан звёздной пылью
бархат платья -
и нет на свете запертых дверей
и жёстких рук, не знающих
объятья.

И долог день, и ночь не коротка,
а жизнь проста и вовсе не сурова.
И правят миром искренность цветка
да тёплый свет немеркнущего слова.

    1998 г.

* * *

Под шорохи древес отходит жизнь,
под жёсткое шуршанье жёлтой жести.
И ночь темна, как траурные вести.
Чтоб не упасть, хоть за небо держись.

А день сверкает яркой новизной,
и белый облак синевой проходит.
Как славно плыть на этом пароходе
в открытый мир, божественно иной!

Живи, душа, живи, пока жива,
пока звучит малиновая нота,
пока ещё ты плачешь отчего-то,
из тёплых слёз тайком творя слова.

    2004 г.

* * *

Было бы это немного раньше -
было бы это намного лучше.
Ближнее стало немного дальше,
ровное стало намного круче.

Дура-судьба вдруг польёт из лейки
маленький цветик в ночи морозной,
когда на всех стенах и всех скамейках
сажей написано: "поздно", "поздно".

* * *

Вот дом: осанист, тяжёл, кряжист,
построен на сотню лет.
А это слово моё - как лист,
прозрачное на просвет.

А это осень зажгла костер -
мой листик сгорел дотла.
И вымела пепел, как всякий сор,
зима, что потом пришла.

Тут ночь мохнатым легла ковром,
в окошках зажегся свет.
Стоит и светится прочный дом
и будет стоять сто лет.

* * *

Упрощаемся - до нуля.
Уплощаемся - как земля,
что стояла на трёх китах,
крепких панцирях черепах.

Ах, не вынесут в небеса
сетевидные паруса,
а двухмерная простота
смертной тяжестью налита.

* * *

Зима, немного погоди,
не раскрывай пока
свой складень,
пусть осень в тающем наряде
косые выплачет дожди.

Вполуха - на смятенье вьюг,
вполглаза - на снегов сиянье...
Дай, Боже, не страдать заранее,
лелея завтрашний испуг.

На камне у реки Времен
дай постоять еще немного.
... Змеится белая дорога
среди ветвящихся колонн.

И страшно на неё ступить -
и что-то как магнитом тянет.
И ждёшь, когда осколком ранит,
осколком счастья, может быть.

    2003 г.

* * *

Как свечи, лица оплывают
в туманном зеркале времён,
но всё ж связует нить живая
чреду народов и племён.

И удивятся после люди
простому слову своему:
пришло неведомо откуда,
ушло неведомо к кому.

Куда-то ехать

Куда-то ехать в день осенний...
Увидеть зарево цветений
багровых листьев, аромат
которых сух и горьковат.

Вот туча с траурным подбоем
ползет, как дым над смертным боем,
нет, после боя, пряча грязь,
огнём заката подсветясь.

Вот дом сияет красным боком,
скрипит забором невысоким
двор - домовитости оплот.
Рябина в дар ему несёт

корзинку бусин, ветер треплет
рукав разорванный и в пепле
прошедших дней, зелёных дней...
Чем даль золоче, тем бедней.

Куда-то ехать в день осенний...
Улавливать печаль мгновений
ухода. Отлетает свет:
противника у ночи нет.

Повизгивает ветер тихо.
Огни зажглись. Как будто лихо
сдалось. Одну лишь благодать
в окошках радужных видать.

Куда-то ехать в день осенний -
бездумно, сонно. Опасений
сошла б горючая вода.
Куда-то ехать... Но куда?

* * *

Отпусти во тьму, звезда ночная,
лёгких слов холодный острый хмель.
Пусть поёт святая, неземная,
золотая робкая свирель.

Отпусти: среди деревьев стройных,
вознесённых в гнутый небосвод,
закружится, медленный, спокойный
серебристых песен хоровод.

Если я окно своё открою
в час полночный сотый раз подряд,
может быть, сочтут меня сестрою
и в окно, как бабочки, влетят.

Ясно, что оглохла и ослепла...
Но коль сядут звуки на ладонь,
вновь душа поднимется из пепла,
чтобы снова броситься в огонь.

* * *

Лишь пыль да ветер.
Никаких знамений
и никаких чудес - земная пыль.
И лжёт лукавый ветер
сновидений,
что всякому калеке дан костыль.

Что ж, сам возьми
своё святое право
дышать, не веря в звонкую тщету,
и объяви гербом своей Державы
суровый тополь, рвущий высоту.

    1994 г.

* * *

И от хлеба тебя отвадят,
и от лекаря, и от книги.
По головке за то погладят,
что спокойный такой да тихий.

Впрочем, может быть,
пятки смажешь
в тёмный час беглецу-словечку.
После с камнем на шее ляжешь
в знаменитую речку.

Приход осени

Вот так и приходит:
в кронах
шумит бесшабашный ветер,
большая птица ворона
ругается на рассвете.

Внемля рассветному зову,
пронзившему сумрак сивый,
луна молочной слезою
стекает на платье иве.

Вот так она и приходит...
Немотствует горло птичье.
Чихающий царь природы
проносит своё величье

под окнами гулкой ранью
в такие поздние сроки...
А осень руно баранье
развешивает на востоке.

    2004 г.

* * *

Вот и писем друг другу не пишем
с бесконечным количеством марок -
разве сморщенной осенью вышлем
лист древесный сухой - как подарок.

Кто придумал нам разные страны,
кто впечатал меж нами границы?
Лишь ползут за границу туманы,
лишь летят мимо времени птицы.

    1993 г.

* * *

Я не она, не могу
сердце тюльпаном раскрыть.
Я не она, не могу
Всякий талант возлюбить.

Я не она, не могу
выплеснуть душу до дна.
Я хризантема в снегу -
я не она, не она...

Девочка Судьба

Я девочка Судьба,
а чья - ещё не знаю
и в сумерках седых
я плачу на мосту.
Я что-то там дарю
и что-то отнимаю -
быть может, жизнь саму,
быть может, красоту...

А завтра я уйду
в залосненные будни,
где царствуют дымов
столбы и кренделя.
Но я ещё держу
легко и неподсудно
круги твоих венцов,
безвинная земля...

Я девочка Судьба.
Меня сюда послали.
Мне жаль дарить шипы,
а надо, чтоб не жаль.
Мы с белою звездой
на всех мостах стояли:
когда был август мал,
когда старел февраль...

Я девочка Судьба.
Простите, ради Бога,
что завтра принесу
мечи иль жернова.
Я на мосту стою
над стынущей дорогой
и слышу, как меня
покорно ждёт трава.

Я - девочка Судьба...

    2003 г.

* * *

Король ты или шут -
решит грядущий день.
Торжественность минут
в колпак шута одень

и мир за шутовство
короной увенчай, -
но пожалей его
как будто невзначай.

Тогда замедлит бег
в часах живущий Бог.
Спокойно канет в снег
срастивший кость лубок.

Различий больше нет -
кто шут, а кто король.
И возникает свет.
И утихает боль.

* * *

Весенней ночью тихо на дорогах.
Стоит луна бессонно на часах.
Идут шеренги яблонь белоногих
с венками звёзд на легких волосах.

Они уходят вдаль, всё ближе к лету,
прямым путём, нигде не колеся.
Потом пойдут по собственному следу,
В руках усталых яблоки неся.

И будет жар июльской ночи тёмной,
и свист метелей будет в свой черёд.
Но тот себя не чувствует бездомным,
кто в мир звезду и яблоко несёт.

    1972 г.

* * *

Просыпается какая-то химера,
облачается в дырявое пальто -
то ль безлюбая надежда, то ли вера
без надежды и неведомо во что.

И выходит тихим шагом за ворота.
Вслед за нею, как на привязи, бредешь,
В кошельке с собой таская для чего-то
скучной мудрости потертый,
тощий грош...

* * *

Это - минута.
Ну что же, пусть будет минута.
Солнце минутное
слова, и жеста, и взгляда.
В хлеб ежедневный,
замешенный горько и круто,
сладкой изюминой
брошена радость-награда.

Может, случайно
мне ягода эта досталась?
Чаще всего это так и бывает -
случайно.

В это мгновенье
звезда на лучи расплеталась.
Ствол фонаря колосился...
Всё прочее - тайна.

Быстро звезда
в свой блестящий комочек свернулась.
Снова фонарь засветился
глубинною рыбой.
Снова земля вкруг оси
на вершок повернулась.
Радость ушла.
Но была! - И за то ей спасибо!

* * *

Растаял день, как на ладони снег,
и время полдня протекло сквозь пальцы.
Озябший вечер на виду у всех
из синей сумки вынимает пяльцы
и вышивает звёзды по канве.
Послушайте, какой он молчаливый!
И, отогревши руку в рукаве,
он сыплет сны желтоволосой иве...

    1990 г.

* * *

Как длинен голос ожиданья!
Какое мощное дыханье
необходимо, чтобы петь
так долго и с такою болью!
Какую каменную волю
оно имеет, чтоб терпеть...

Терпеть, не обрывая всхлипом
свою дрожащую струну!
А где-то снится лето липам,
и кто-то заслонил луну
тулупом туч, чтоб не мешала
деревьям спать и видеть сны...
Сначала, голос, пой сначала:
"Длинна дорога до луны... "

Моё терпение - длинней.

* * *

Я рада, что видела это окно
и эту пчелу над цветущей сиренью,
и радугу в небе...
И мне всё равно,
что жизнь отлетит
потревоженной тенью.

Я рада, что видела этих коней
и синего бархата кисть винограда.
Бессмертное небо пылает во мне,
качаются ветви бессмертного сада...

Я рада, что знаю об этой земле.
Из чистых ключей
жизнь дала мне напиться.
И я не боюсь раствориться во мгле,
песчинкой на тёмное дно опуститься.

    1990 г.

* * *

Обещанного будто ждут
три года.
Можете - проверьте.
...Но необещанного ждут
до тьмы, до вечности,
до смерти...

* * *

Падает лист, как подбитая птица, -
осени нежной перо золотое.
Что в этом мире ещё приключится
с хрупкой, ажурной, немой красотою?
Будет незнанья последняя милость -
если молчание станет ответом.
...Небо погасло - земля засветилась
тускло-оранжевым бархатным светом.

* * *

Осень пенится, осень плавится...
Дай мне, Господи, с нею справиться!
Не тащила бы, не топила бы
в желтых омутах -
сил хватило бы
удержаться под чашей синею.
Надели меня горькой силою!
Листопада шаги шуршащие -
ближней рощею, дальней чащею
уносящие душу стылую...
Жизнь немилую сделай милою!

    2006 г.

* * *

Я уже старше неё -
из холода вышедшей,
Богу вернув билет.
А у меня ещё поле не полото.
А у неё - то ли тьма, то ли свет, -
я не узнаю, пока не вылуплюсь,
хрупкое это сломав яйцо...
Но у какого Создателя вымолю
дерзкое солнце и ветер в лицо?

    1992 г.

* * *

А Бог его весть, для чего мы живём
и песни поём для кого?
Но вот появляется некий проём
в пространстве мирка своего.

И так расширяется вдруг окоём -
неважно, там свет или тьма...
Не знал соловей, как свистать соловьем -
нашла его песня сама.

    1996 г.

* * *

Когда по душе просвистит сквознячок
из неких небесных отдушин -
хоть ваты клочок бы, хоть меха клочок!
Так зябки бессмертные души!

А вдруг ненароком душа заболит
(в пространстве все двери открыты)?
Для тела найдется какой Айболит...
А где для души айболиты?

Так страшно тревожит высокая мгла
в холодном и благостном мире!
Уж лучше домашних четыре угла
в пропахшей борщами квартире.

И в оспинах капель тетрадка окна,
и косы отдавшая туча...
Высокая вечность нам будет дана?..
Земная комедия - лучше.

    1992 г.

* * *

Деревья, голые как истина, -
(но кто и где её увидел?)
задумали покрыться листьями
и пребывать в пристойном виде.

Лучи топорщат складки жёсткие
(Быть может, вечер их разгладит?).
А полдень колется отростками
всех неурядиц и нескладиц.

Становится немного зримее
весь сор, что так отвратен зрению.
Стоят задворки нелюдимые
в безжалостнейшем освещении.

Что прячут на корявых улицах
зимой снега, а летом травы,
из тени вышло и красуется
в простейшем виде - без оправы.

Труха бумажки завалящие...
Но день длинней, земля посуше.
И впору людям чистить ящики,
задворки, и дворы, и души.

* * *

Когда на душе не плавно,
неплавная выйдет речь.
И кровь не течёт державно -
рывками ей должно течь.

То гонит её пинками
гнев сердца, то вдруг замрёт.
Не веками, но веками
тоска осеняет свод
зрачка. И звезда лучится,
другим освещая путь.
Всеведущей жизни птица
так бьётся, изранив грудь...

* * *

Всю землю выстудив,
стоит крутой февраль,
обломки солнца положив на лёд.
И птиц нахохленных
так бесконечно жаль.
И серый ветер, острый словно сталь,
без передышки целый день поёт.

Дым относительно земли - горизонталь.
Он от восхода устремлен в закат.
И птиц безгнёздых бесконечно жаль:
зачем их злобно мучает февраль? -
Как листья чёрные кружатся и летят...

* * *

О, как тебя приблизить,
мир огромный?
Как доказать -
ты светлый, а не тёмный!
О, как тебя приблизить, сквозь очки
узрев, что люди - те ещё жучки!?

Как описать однажды и повторно
весь этот Божий дом лабораторный,
где все эксперименты не чисты,
где меж столами взорваны мосты,
где место есть единственно - борьбе?
Скажи, приблизить как себя к тебе?

    1993 г.

* * *

Вечер глиняный решился,
ночь осколки подмела.
Над домами мокрый ветер
колотил в колокола.

Ветер тягостного звона,
ветер длинного пути,
помоги душе бессонной
по тропе ночной пройти!

* * *

А нам не увидеть ни Крыма, ни Рима,
от пламени слепнуть, барахтаться в водах.
И медные трубы вполне обозримы,
и медные глотки ревут о свободах.

А годы уносятся - пух тополиный,
водой уплывают, огнем полыхают.
И тёмная масть переходит в седины,
и к ночи тропинка - пустая, глухая...

В ночи той грядущей не ведаю брода.
Неважно, коль здесь не дала себе толку.
Но будет прохлада, но будет свобода,
И медные глотки навеки умолкнут.

    1993 г.

Пока живу...

Пока живу, печаль моя остра.
Пока живу, я вечности сестра.
Пока живу, я слышу слово птичье
и вижу солнца жгучее величье,
на лжи - поддельной истины печать...
Пока живу, зачем о том молчать?

* * *

Ничто покой не возвращает...
Не возвращает, не даёт! -
Ни сад, что осенью нищает,
ни летних ласточек полёт,
ни голубеющие дали,
ни туч кочующая рать...
Ведь ничего они не брали,
ведь нечего им было брать.

И эти земли, эти воды
не укрепят с душою связь:
ведь ни покоя, ни свободы
они не знали отродясь.

    1993 г.

* * *

Петухи поют за рекой.
Облака неслышно текут.
Голубиный сизый покой
подбирает зёрна минут.

Услыхать дано лишь ему,
как, скользя вдоль струнки веков,
прошивает свет или тьму
лебединый строй облаков.

* * *

Показалось вдруг, что весна.
Показалось - весенний свет.
Но бескровная желтизна,
усмехнувшись, сказала: "Нет!"

Только небо над желтизной -
перламутровой красоты.
И прохожие, как весной,
все куда-то несут цветы.

Отчуждаясь от ноября,
припадает к земле тепло.
Старики бредут, говоря:
- Хоть с погодой, да повезло!

    1993 г.

* * *

А как без боли?
А никак.
Боль - явной жизни
тайный знак.
Незаговорные слова:
ещё болит - ещё жива.

Кораблик

Главное - быть на плаву...
Тонкая мокнет бумага.
Радужный сон наяву -
белой бумаги отвага.

Камень, коряга , порог...
Парус, наполненный ветром...
Тянутся ленты дорог,
синих дорог километры.

Топит воды круговерть
храбрый кораблик бумажный.
Главное - легкая смерть.
Всё остальное неважно.

Выбор

Не для себя прошу я
(а у кого, не знаю)
солнца - в глухую полночь,
в морось - дороги к маю,
в смертной тоске - надежды,
выздоровленья - в боли,
не покидая клетки -
собственной вольной воли.

* * *

Моя ль вина,
что забулдыга дождь
наотмашь бьёт
по беззащитным кронам?
Моя ль вина,
что ночь не перейдёшь,
как по камням,
по гнёздам разоренным?
Моя ль вина,
что холоднее дни,
с кастетом сон
крадется к изголовью?
Моя ль вина,
что я гашу огни
живого сердца -
повзрослевшей кровью?
Моя ль вина?..

М.Ц.

Тебя - у судьбы на бровке,
тебя - по звенящей ковке,
тебя - по выдоху рваному,
тебя - по слову буранному,
тебя - с расстоянья строки недлинной,
тебя - из себя - узнаю, Марина.

* * *

Тяжелею на подъем -
неподъёмна, как беда.
На вопрос: "Куда пойдем?" -
отвечаю: "Никуда".

Никуда: везде земля.
Никуда: везде трава.
Никуда: нигде рубля
не найду, как дважды два...

Никуда: везде дома
в перекривых стеклах сплошь.
Никуда; везде - сама.
От себя куда уйдешь?

    1994 г.

* * *

Вся биография - внутри.
Снаружи ветер да солома.
Внутри - ты дома, дома, дома.
Снаружи - только пустыри.
Пустой травы на них не счесть...
А папоротник может цвесть?

Зов

Свистни, город, как будто бы рак на горе! -
Я уйду в твои улицы-щели
на вечерней, на ржавой, на рдяной заре -
без надежды, без страха, без цели,

без слезы. И на празднике ярких огней
тонконогую Молодость встречу.
И дождинки на ней, и снежинки на ней...
Чем на блеск её нынче отвечу?

А в руке у неё голубой-голубой
тонкий шарик и робость во взгляде...
Всё шумит и рокочет нездешний прибой
и сверкает в сплошном звездопаде.

    1994 г.

Веха

Десять лет от начала творенья
семицветного мира стиха.
Десять лет от начала паренья,
а известно: беда, что лиха,
есть начало. Потом - как по нитке
по над бездной и до... До чего?
До последнего слёзного слитка,
до простого конца моего.

* * *

День пришёл, как рыжий кот с прогулки.
Он слегка припахивал паленым.
В узкогубом, тощем переулке
шелушились луковицы клёнов.

Там дома глаза в глаза стояли,
шторы перемигивались в окнах,
и сквозили в жёлтом одеяле
тротуаров сизые волокна.

Там железно взлаивали двери
второпях английскими замками.
Люди в осень шли. Никто не верил,
что жива земля под каблуками,

и не знал, что в тлеющем рассвете
все текли цветы и песни мимо...
Только знали: тонким свистом ветер
не шутя приманивает зиму.

    1994 г.

* * *

Лишь одна дана благодать:
никого не могу предать -
ни за золота плеск в крови,
ни за хитрый манок любви,

ни за власти гранитный пласт,
ни за страсти слепую власть,
ни за славы крутой ухаб,
ни за слова червонный крап.

И не ради лазурных врат,
стерегущих небесный сад, -
а лишь плоти-чужой-души,
ради света её в тиши.

Пока Стикс чернотою вод,
маслянистой волной качнёт
лодку мертвых, монету-кладь...
Никого не могу предать.

    1994 г.

* * *

Муза солнце не любит,
а любит луну
или дождь-косохлёст
или ветер с волынкой,
или плотную, в пятнах
тревог тишину,
или вьюжную полночь
под снежной косынкой.

Ну, а жизнь, та ликует
в потоке лучей
и купается в солнце,
забыв; о чернилах.
Тем она веселее,
чем луч горячей,
среди скопища дней -
то постылых, то милых.

И не знаешь, как этих
сестёр примирить
для совместного плача,
для песни совместной.
Всем сестрам по серьгам?..
Что же им подарить,
чтоб одной не остаться
над ночью отвесной?

* * *

Сверчок по осени поёт...
Он что, сошёл с ума?
В облезлых кронах гнёзда вьёт
слезящаяся тьма.

Деревья замертво стоят -
подобен смерти сон.
Две ивы косами до пят
качают с двух сторон.

Не спится девам - но молчок.
Осенний менестрель,
не им ли дарит тот сверчок
отчаянную трель?

Увы, и в солнечном краю
судьба всех листьев - дым.
И я по осени пою,
чтоб порох был сухим,

чтоб четко видели глаза
пути, которых нет,
и чтоб не застила слеза
дождя свинцовый свет.

* * *

Какая синева, какая пустота!
Опять во мне жива немеркнущая тема.
Так в свитке золотом опавшего листа
навек заключена осенняя поэма.

Прозрачен синий тон далёкого холма,
а ветер горький дым баюкает, колышет.
Где алый шар упал - пурпурная кайма,
высокий небосвод -все выше,
выше, выше...

Крылатая печаль, осенняя печаль!
Густеет полоса лазурного тумана.
На западе - закат. На юге - смотрит вдаль
двуглавый силуэт уснувшего вулкана.

Мемуары

Умрёт, затравлен, гений. А потом
Иуда гонорар получит - златом,
и выйдет пухлый мемуарный том,
состряпанный невиннейшим Пилатом.

Истлеет тело. Духу всё равно,
чьи там венки пылятся на могиле.
А под венками спрятано бревно,
которым друга славного убили.

* * *

- Войди в строку и дверь закрой,
тихонько, не спеша.
Хотя бы здесь побудь со мной,
безвестная душа.

Гуляет ветер за стеной
и гасит фонари.
Хотя бы здесь побудь со мной,
войди и дверь запри.

Откуда вдруг взялись слова
заполнить строгий ряд?
У них особые права
на рай или на ад,

на бред, быть может. Но открыл
мне кто-то свет - смотрю.
Да только, жаль, не объяснил,
о ком я говорю.

    Февраль 1997 г

* * *

    В сознании минутной силы,
    в забвении печальной смерти.
      О. Мандельштам

В кольцах времени земного,
в удушающей спирали,
прорастающее слово
к нам притягивает дали -
на мгновение, на блёстку
золотящегося света...
Свечи розового воска
озарят лицо поэта,
вмиг отторгнутого бездной,
всей вселенной побратима.
И копьё звезды железной
отклонясь, промчится мимо.

    1994 г.

Она

Не я на том портрете,
ещё не я - она.
И ей в окошко светит
грядущего луна.

Но ей ли, глядя в дали, -
по соли, и босой?
Её короновали
агатовой косой.

Её судьбой дарили
на золоте земли.
И ласточкины крылья
надежду ей несли.

Прошла - и слава Богу -
живой вблизи огня.
Её зовут в дорогу...
За жизнь платить - меня.

    1994 г.

Ночной вид из окна

Позёмкой огненной
вдали струится город.
И, как железный лист раскалена,
над ним восходит, опаляя горы
багровым жаром, грузная луна.
Но облака уже идут облавой,
и остывает в гаснущих лучах
громада угловатого Бештау
с облезлой буркой
на худых плечах.

    1995 г.

* * *

Что останется, то останется -
может, буковка или две.
И от грешных людей достанется
безалаберной голове.

Все не голуби, все неправедны,
и не горлинка - я сама.
Может, всё же глазок оставят мне
в той двери, чьё названье - тьма?

    1995 г.

* * *

Я говорила:
стаей птичьей,
травой, сверканием огня
приду по смерти...
Но в обличье
таком
узнаете ль меня?

Я говорила:
горлом грома,
щеглом, подковами коня
скажу вам нечто...
Но в знакомых
шумах
услышите ль меня?

Какой -
травою ставший - витязь
поднимет длинное копьё?..
В мой голос вслушайтесь,
вглядитесь
в лицо,
пока оно - моё.

* * *

Вдали сверкнула синяя зарница.
Ручей во мраке роется, как крот.
И тишины серебряная птица
на ста крылах над городом плывёт.

Сады метельно сыплют белым снегом.
Спит малый город средь холмов и нив.
В глухую полночь лист пошёл набегом,
до ноября деревья положив.

Я знаю тайны слов и одиночеств.
Я знаю мягкость плюшевого сна.
Каких пророчеств надо?
Нет пророчеств.
Одна весна - привольна и ясна!

    1995 г.

* * *

Вот тихо и медленно падает снег,
хоть без парашюта,
и времени видит беспамятный бег -
столетье? минута? -

и слышит, как ранние плачут цветы
под панцирем белым,
как, горло порезав о край нищеты,
безмолвствует тело.

    1996 г.

Эмили Дикинсон

Женщина в белом любила печь
хлеб
и писать стихи.
Женщина в белом любила речь
птиц и ночей глухих.

Женщина эта любила путь
лестниц - в родном дому,
тело в темнице решив замкнуть
неведомо почему.

Но все услышала голоса,
увидела Даль и Высь:
стены прозрачны, а Небеса
сквозь потолок лились.

Дом был вселенский из диких Звёзд,
из Лилий была постель.
И временной нерушимый Мост -
он нерушим досель.

Хлебы съедены, дом-строка
полон клюющих птиц.
А всё не скудеет её рука -
дающая - со страниц.

* * *

Где все наряды хороши -
вольно сквозить в истлевшем платье!
Кому есть дело до души?
Какому чуду воссиять ей?

Здесь ветки треплют на ветру
свои бесценные обноски.
Светолюбивую сестру
не сыщешь в бледном отголоске.

Какое солнце тут - и тьма!
Какая радуга над боем!
Сходя - хоть не с чего - с ума,
слепые души ходят строем.

И разве думалось, что дождь
однажды станет кровью стылой?
И где ту, зрячую, найдёшь,
чтоб об руку с твоей ходила?

    1995 г.

* * *

Полный штиль. И никакой весны.
Сонный парус ветром не затронут.
Мертвый штиль - и ужас глубины
тех пустот, в которых души тонут.

В облаках безмолвствуют снега.
Даже буря лучше, даже вьюга!
Ветер мёртв. И стынут берега,
отдаляясь тихо друг от друга.

    Ноябрь 1996

* * *

Чужой мотив, он как в своём дому
чужой сверчок - он раздражает слух.
Он петь сверчку мешает своему -
и тот молчит, затаивая дух.

Но явно зависть мучает сверчка -
чужого пенья ключик заводной
серебряный. Ещё молчит пока...
Мгновение - и станет он весной,

и осенью, и шелестом берёз,
и ярким апельсином на снегу...
Чужой сверчок, кого он перерос? -
Умолк, затих, таится - ни гу-гу...

Праздник Весны

Это преданье как небо старо:
вечны штыки и невечно перо.
"Вечные" перья ломаются вдруг.
Вечные войны бушуют вокруг.

А над садом тишина. - как мёд.
А по улице Весна идёт -
молода и, как всегда, права,
и у каждого следа - трава.

Войны проходят назначенный круг.
Вечные перья срастаются вдруг.
Снова распятая правда жива.
Снова из пепла восходят слова.

Сквозь пожарище - опять росток.
И не может не сиять восток.
И не может не алеть заря,
всем некованую медь даря.

Туча справляет свое торжество -
не угасает звезда от того.
В каждом просвете - ясней медяка -
звёзды сияют нам издалека.

Держит тысячу свечей каштан,
открестившись от мечей и ран.
То ли в память, то ль на свет, на жизнь
Как цветок, за ветку, жизнь, держись.

* * *

История ходит, как шахматный конь.
А что бы ей двигаться прямо!
Из пламени выйдя, вступает в огонь,
в трагедии рвется из драмы.

Пронзающий мысленным взором года
увидит: на Божьей ладони
снуют беспрерывно туда и сюда
тяжёлые чёрные кони.

И молнии стебель сквозь небо пророс.
И, в полном неведенье рая,
под черепом бьётся настырный вопрос:
- А белыми кто там играет?

    1995 г.

* * *

Я держу в руках чужую душу -
старой скрипки трогаю струну.
Я держу сейчас моря и сушу,
шар земной, и звёзды, и луну.

Целый мир упал на лист бумаги,
всё своё готовый отдавать.
Но в себе мне не найти отваги,
чтоб все двери настежь открывать.

* * *

    - Помолитесь, дорогие дети,
    За меня в час первый и в час третий.
      М. Цветаева

А теперь уже что? Ничего.
Стрелки ночь волокут, словно гирю,
с цифры три до ребристой четыре,
и пожухло словес колдовство.

Время сов не рождает рулад
на листочке в чуть видную клетку.
Жизнь как будто играет в рулетку -
всё на проигрыш, всё невпопад.

За окошком - ни зги, ни звезды.
За стеною бесчинствуют нервы -
не свои, но не легче... Час первый,
как и третий, угас молодым.

Перед этим премного страдал.
Помолитесь же, чьи-нибудь дети,
чтоб как высохший лист отпадал
тёмный ужас в час первый и третий.

    1996 г.

Конец марта

Полуприсутствие Весны -
и снег, ещё не прошлогодний.
Вослед явлениям погодным
ползут несбыточные сны.

Не спится? Руку протяни
и можешь ветер пить из кружки.
Вблизи - не смятые подушки,
а в окнах - редкие огни.

Вверху полотнища холста
без передышки небо хлещут.
Уже Весна, собравши вещи...
О Боже, станция не та!

Никто не встретил, не принес
цветов как близкой и знакомой.
Своя рубашка ближе к дому,
а дом спасительнее роз!

Забыв волненья новизны,
привыкнув к серости безбрежной,
душа не стала слишком нежной
к цветистым прелестям Весны.

Забывчива - накоротке
с рутиной, скудостью, тревогой -
она бредёт своей дорогой
и бредит бродом на реке...

* * *

Быть может, я и чувствую не так,
как требуют, и не пишу "как надо".
Но нервный шаг, что общему не в такт,
кому досада, а кому награда.

Тьма тем на свете! Тьма учителей,
что ловко управляются с линейкой,
но не со Словом...
Лей, поэт, елей,
не то заклеют голос лентой клейкой.

И Времени вреднее не найдёшь:
подставит ухо не стиху - купюре.
И шелестит солидно тёртый грош,
презрителен к любой литературе.

А "письма в стол", пожалуй, благодать,
и впору грош благодарить и Время.
Твой стих не купят - но и не продать
судьбы и чести солнечное бремя!

Продавший душу - Бог ему судья! -
пускай стиху корнает руки-ноги.
Ждёт ночь поэта так как соловья,
а тот не склонен подводить итоги...

Впечатление

    По разуменью моему -
    Поэзия - вся ускользанье.
      А. Цыбулевский

Тут все привязано к местам,
привязано - и улетает.
На длинной нитке змей витает,
как сотворенный где-то там.

Янтарно золотятся лица.
Тысячелетний камень сед.
И камень назван, но не птица,
с него взмывающая в свет.

Оттолкновенье, ускользанье...
Здесь пятна птиц - там тени лиц.
И тайна тайн - твое дерзанье,
художник, расписавший птиц.

    1996 г.

* * *

Эта осень бесслёзна,
ей чужды распад и развал,
взяты в раму одну
акварельные горы и долы.
Синеокий октябрь,
он, конечно, не зря колдовал -
по венециям улиц
плывут золотые гондолы.

Эта осень светла
и горька, как последняя страсть,
обреченная знать
о грядущем своём Герострате.
В яркосиней лагуне
легко никого не проклясть,
не проклясть, не упасть
под лавиной ответных проклятий,

чтоб увидеть потом,
тусклой ночью угрюмой поры,
у последней черты,
у последнего белого края:
по огромному небу,
восстав из-за тёмной горы,
солнце - огненный ангел -
летит и летит, не сгорая!

* * *

Рифмы метнув - ножи,
цену Твою плачу.
Жизнь - это просто жизнь -
каждому по плечу.

Жизнь - это просто клад.
Клад раскопаешь - ржа.
Жизнь - это просто ад,
коль не метнуть ножа

слова, в котором мёд,
слова, в котором сталь...
Если моя возьмёт,
жизни не слишком жаль.

    Июль 1996 г.

* * *

Отойдет, отлепечет, отшаркает осень,
от домов отлепляя туманную глину.
Как дрожат её руки, в которых уносит
однокрылого ангела - лист тополиный!
Красоту на печаль умножая всечасно,
переступит неспешно чертог окоёма.
И во тьме ледяной
нам объявится счастье -
золотая лучина из бедного дома.

* * *

И я уже никакая,
на мне никакое платье...
Могу ли, тайком вздыхая,
у мира себя отнять я?

Природа ответит: "Можно".
А сердце ответит: "Сложно.
Мы все как семья большая,
как сёстры мы все, как братья.

Ты осень возьми сестрою,
а я тебе жизнь открою.
Зима хоть иного кроя -
сестрою возьми второю".

Горят огоньки рябины.
Я знаю: надкусишь - горько.
Но с этим огнём не стыну:
сестра, ледяная зорька.

    Октябрь 1996

* * *

Как океан зелёный обмелел!
Сквозь тонкий слой просвечивает злато.
На чистом синем небе ни заплаты.
Кто синьки для него не пожалел?

Не свищут птицы, тучи не плывут.
Закат беззвучно дышит огнекрылый.
И солнце на мгновение застыло
в надежде робкой: может, позовут?

Но бродит сумрак холодом в крови,
и долгой ночи слышен шёпот внятный...
О жизнь моя, верни меня обратно,
ещё хоть раз обратно позови!

Зажги огонь последнего костра,
теплом, как шалью, оберни мне плечи...
Ещё скажи: не вечер, нет, не вечер -
в таком тепле не зреют вечера.

* * *

Забываю. Но я не хочу забывать!
Как найти мне
простое и верное средство,
чтоб в любое мгновенье
узнать и назвать
имя тонкой травы,
птиц, летящих из детства?

Над рекой золотой голубые мосты
развели,
и тоскует пустыня причала.
Кто-то с дальнего берега выдохнул: "Ты?"
Кто он? Ясны концы,
но туманны начала.

Катит ночь над землёй
полустёршийся грош.
Память - марля в прорехах,
и сердце в заплатах.
Если спросят случайно:
"Куда ты идёшь?" -
"Я не помню", - скажу, -
"Я не знаю. Куда-то..."

* * *

Не нам развенчивать зарю
с высоких истин-колоколен.
За каждый вдох благодарю,
который солнцем обезболен.

За каждый выдох без труда.
За чёрный труд, за белый камень.
За то что лёгкая вода
вокруг порхает мотыльками.

За ком зажатых в горле слёз.
За повторяемость цветений. . .
За тех, кто боли не принёс
созвездьям солнечных сплетений.

    1997 г.

* * *

И тут я увидала тишину:
она стояла тёмными столбами
над серыми ребристыми кубами -
камнями, прикипевшими ко дну

прозрачного, неплещущего моря,
что в щели окон медленно текло,
что, вытесняя мутное тепло,
отсеки комнат затопило вскоре...

А над столбами не было звезды -
лишь синяя, спокойная прохлада.
Но в сердце тлели - редкая отрада! -
звезды неизгладимые следы.

* * *

Новую песню достав из котомки,
день поднимает железные веки.
Лёд - то тяжёлый,
то хрупкий и ломкий -
камнем ложится на робкие реки.

Спят под землей подневольные корни.
В инее стынут немые вершины.
В небе суровом, глухом и просторном,
тучи водой наполняют кувшины.

Старое солнце ползёт над разбегом
времени нового - с хвойной иголки.
Души, уснув под неправедным снегом,
стали, как ёлки, угрюмы и колки.

Дорого стоят калёные зимы.
Солнце всё реже, а ветер всё круче.
Время, незримо летящее мимо,
плотно укутано в холод колючий.

    Январь 1997

* * *

А вчера пламенело лето.
А сегодня вернулась осень
и в суме из сырого ветра
отстрадавшие листья носит.

Снова пахнет седым и горьким,
до отчаянья горьким дымом.
Осень жалует хлебной коркой
в своём праве неоспоримом

раздавать всем ночное злато,
то что утром вернется в пеплы,
и нашептывать: стал богатым
тот кто в сердце свечу затеплил.

    Сентябрь 1997

* * *

Кому-то всё легко, кому-то трудно,
а жизнь одна для всех.
Она - суду любому неподсудный
неколотый орех.

Не каждому судьба дана по росту,
и нет готовых схем.
Кому непросто, а кому-то просто.
А впрочем, трудно всем.

    Май 1997

* * *

Это не я пишу -
это печаль моя пишет,
дождь за окном и туча,
серая, как зола.

Это не я пишу -
это цветок в апреле,
это случайная радость -
радугой по стеклу.

Это не я пишу -
это они, мои дети,
дети мои, что вышли
в мир, но живут во мне.

Это не я пишу -
сильная пишет птица,
бьющая алой грудью
в прутья моей груди.

Это не я пишу -
пишет желанье слова,
россыпью звёзд по небу
грозная пишет жизнь.

Капля

Тысячелетия, столетия...
Литая, тяжкая вода...
А ты - лишь лёгкая отметина
на сером зеркале пруда,

А ты - лишь дрожь да колыхание
под слабой капелькой дождя.
А ты - лишь тёплое дыхание,
что холодеет, уходя.

А ты - ночное пробуждение
и осознание - весна!
И странных мыслей зарождение
на грани бодрости и сна.

Ты - бесконечное служение
круговращению воды,
и, повинуясь притяжению,
тобою полнятся пруды.

Ты - капля. Но в ложбинах каменных,
твоею волею жива,
горит-цветет зелёным пламенем
тысячелетняя трава.

* * *

Когда последняя расплата
спешит обрезать жизни нить,
счастливей тот, кто до заката
не смог стиха похоронить.

Уже зима стоит в передней
с охапкой вышедших из тел.
Но тот вернётся, кто с последней
строкою к звёздам улетел.

Да, он вернётся в жизнь - без стука,
и вдохновенно и легко.
Да, он вернётся, потому как
до точки слишком далеко...

* * *

Да, я тростник, испуганно шуршащий,
лишь только ветра мощная рука
его примнёт. Но музыке летящей
удобен полый стебель тростника.

Не смерть страшна, а только грубый ветер,
удары ветра, а не нож стальной.
Погибший стебель музыкой ответит
бездонной ночи с каменной луной.

* * *

Есть вещи важнее рифмованных строк.
Строка - это дождь, уходящий в песок.
Но коль золотой - ждёт его торжество
Но даже и он не важнее всего.

Важнее всего - та свеча на ветру,
что тщетно в отчаяньи кличет сестру.
Сестра - за сто лет, за сто вёрст,
за сто миль.
А может, и небыль совсем - эта быль!

Важнее всего - у дороги цветок,
заложник любых тупорылых сапог.
Наступят, раздавят.
Ты - вечная дрожь:
ни рифмой, ни славой его не спасёшь.

Важнее смятенная эта душа,
что горечь небесную пьёт из ковша.
Нужней - обожжённая эта рука:
она для свечи, для души, для цветка.

Ладонь бы раскрыть и - лети, шелуха!
Но что же ты можешь помимо стиха?

* * *

Нет, неправда, что я эту жизнь не люблю.
Может быть, я её из соринок леплю,
из лучинок, что быстро и тускло горят,
из дождинок, что шепчут, шуршат, говорят.

Но хочу, чтобы лунный торжественный свет
заливал эту мелочь ничтожных примет,
чтоб весёлое солнце лишь грело - не жгло,
чтоб любое живое и вправду жило,
чтобы дождь все горючие слёзы смывал,
чтобы боль не разила детей наповал...

    1999 г.

* * *

Посодействуй, ангел высоты,
чтоб меня до гроба посещали
майским днём - бессмертные цветы,
в январе - бессмертные печали.

    1999 г.

* * *

В кудрях листвы
дрожит усталый свет,
течёт покой с небес
по жёлтой спице.
И вдруг мелькнёт,
что смерти в мире нет,
что жизнь - всего лишь
белая страница,

что есть в кармане
сто карандашей,
цветных, волшебных -
от залётной феи -
и разрешенье выдано душе
у всех времён
любые брать трофеи -

как будто бы не минула пора
ждать кораблей
на солнечном причале,
как будто это детская игра:
и петь в конце,
и плакать о начале...

    1999 г.

* * *

В молчании парит голубоватый,
тишайший снег, крылат и невесом.
Он, помню, приходил уже когда-то
в какой-то мой полузабытый сон.

И странный мир, могуч и неизведан,
был отделён в ночи и на заре
тончайшей плёнкой радужного света,
как тёплый воздух в мыльном пузыре.

Как ты тонка, стена из мыльной пены!
Как вы не длинны, голубые сны!
Но вот земля яснеет постепенно
под растворимым ломтиком луны.

А за прозрачной стенкой воет лихо,
железом угрожая тишине.
Я сплю ещё. Во сне светло и тихо.
Ещё секунду - снится о весне...

    1996 г.

* * *

От чужого зевка - тоска,
как разбухшая в дождь доска.
Никогда не растает лёд,
сад весною не зацветёт,
будет стоптанный в прах каблук,
будет сердца бесцветный стук...

* * *

Нет, - говорю я вечернему сумраку,
- нет и нет! -
ты не погасишь мой свет,
не сотрешь мой след!

Ярче горят другие? Ну ладно, пусть!
В дальних горах расплещу я
слезу и грусть.

Надо отдать то что жалко отдать?
- Отдам.
Но не пойдешь ты с метлой
по моим следам.

Слабой кажусь?
Ты получше в меня вглядись.
Может, сильна не как смерть я,
сильна как жизнь!

Холодом вею?
Когда во мне нет тепла,
значит, я звёздам чужим
тепло своё отдала.

Карнавал

Вода тепла, а в жилах кровь -
прохладней, медленнее, глуше.
Сквозь дрёму слушает, как вновь
на бред вселенский ловят души.

Свои обыденней слова -
на простоту чуть-чуть в обиде.
Слегка кружится голова
в её посеребрённом виде.

Кружится - но не оттого,
что хороводным песням верит.
Узрев чумное торжество,
я молча закрываю двери.

    Июнь 1996

* * *

Только б солнце цвело
ярким лютиком, нежной ромашкой!
Только б день всё чесал
жёлтым гребнем льняную косу!
И, казалась бы жизнь
не такой уже страшной и тяжкой,
и надежда была бы:
пробьюсь, проживу, пронесу...

* * *

От исхоженных улиц дальше -
силы нет и желанья нет.
Нет дороги без крупной фальши
и без крупных - с кулак - монет.

А ведь были - на все четыре...
А ведь были - как свет легки!..
Заросли все дороги в мире
терпким холодом - для щеки,

для бумажника и кармана -
пустоцветом,
песком - для глаз -
и отчаянным ураганом
безнадёжности в поздний час.

* * *

Было бы это немного раньше -
было бы это намного лучше!
Ближнее стало немного дальше,
ровное стало намного круче.
Дура-судьба вдруг польёт из лейки
маленький цветик в ночи морозной,
когда на всех стенах и всех скамейках
сажей написано: "поздно", "поздно".

* * *

Непонимание кричит,
живое слово заглушая.
Слова летят, как стрелы в щит
стальной, его не разрушая.

Непонимание течёт,
и берега глядят сурово.
Вода уходит, и не в счёт
снесённое теченьем слово.

Непонимание искрит,
глаза слепя и обжигая.
И путь туда надёжно скрыт,
где плачет истина нагая.

Но тщетно кто-то расставлял
везде рогатки и заслоны:
для слов тяжёлых есть земля,
и небо есть для окрылённых.

Пусть лучше в выси улетят
и там по звёздным тропам ходят.
А в землю лягут - значит, клад,
а клады иногда находят.

* * *

Мнётся свет у тучи в мокрых лапах,
мнётся свет, как жёлтая фольга.
Легкой прели вызревает запах.
Жизнь, как лисья шуба, дорога.

Всё впитать и ничего не выдать
тленному святилищу словес!
Только ветер слышать, только видеть
капли слёз на бархате небес!

Не кончайся, осени начало,
явь свою переливая в сны!
Только б ты, как золото, молчало,
как свеча, светилось до весны...

    2002 г.

* * *

Светлячок неприметный,
я - добрая весть,
хоть неяркий,
но всё-таки свет...
И пусть небо высокое
знает: я есть!
Даже когда меня нет.

* * *

Да, в старой одёжке приходит Любовь,
и смерть не меняет рубахи.
И вечно готовит седой Птицелов
из Времени клетку для птахи.

Всё в том же наряде приходит Весна,
и Осень - всё в тех же заплатах.
И хлеб не черствеет, и Жизнь солона,
как слёзы о всех виноватых,

кто в том виноват, а в другом - без вины
(мы - ласточки, мы чёрно-белы).
Твердят о Любви, а не помнят Весны,
что нежным крылом их задела.

    2002 г.

Отара

Я знаю, что надо,
я знаю, как надо
пасти, что ни день
стихорунное стадо.

А ночи овечек
чернилами красят,
а ветер свечу
благолепную гасит.

Куда же их выпустить,
чёрных и диких,
коль с кротостью надо
на благостных ликах,

коль надо - в колечках
на шкурке белёной,
коль надо - в оправе
из травки зелёной,

коль надо - в надеждах
на ясные зори?
А эти в безбожной
смоле да позоре.

Да как их отчистить,
чтоб легче продаться?
Все вроде безроги,
а тоже - бодаться!

    2002 г.

* * *

Марина, ты хоть встреть меня: кому
понятнее все это, чем тебе!
Порадуйся - как длинному письму
по почте залетейских голубей.

Не благости, ни счастья на земле,
ни воли, ни покоя тоже нет -
пусть будет только скатерть на столе,
окрашенная в яркосиний цвет,

когда-то нелюбимый. Но теперь,
но в эту запредельную весну...
Открой свою серебряную дверь:
я призраком, быть может, загляну.

    2003 г.

* * *

И труден путь,
и тёмный ветер лют.
Но в смертном мире
розовая пена
весенних яблонь
кажется нетленной -
как Свет Небес,
как "я тебя люблю!".

* * *

Как душа? - Вконец устала,
расплескалась, стала хлябью.
Лето видеть перестала,
проживая осень бабью.

Тело как? - Вконец устало,
истрепалось, стало рванью.
Вёсны видеть перестало
той "весенней гулкой ранью".

Нет, не розовой лошадки -
вороного только хочет.
Ускакать бы без оглядки
в дебри ночи, доброй ночи.

Кто рассудит, кто осудит -
ни хвала и ни награда...
Ничего уже не будет,
кроме эры снегопада.

    2003 г.

* * *

Бывает свет в окне...
Во тьме сейчас мой дом,
в беззвёздной тишине
под вкрадчивым дождём.
Я знаю всё что есть -
от счастья до беды,
и где витает весть,
и чьи во тьме следы,
и где идёт война,
и чей беззвучен крик...
Но дайте каплю сна -
забыть всё хоть на миг! -
о жгучести огня,
что жалит сердце мне,
о том что у меня
и свет-то - лишь в окне.

    2003 г.

* * *

Мой дом на этом свете,
на этом - не на том.
И знает только ветер
на чём стоит мой дом.

И всё в нём неизменно,
хотя - как может быть?
Невидимые стены,
как душу, не разбить.

* * *

Так снежно, так ветрено!
С ветром не спорим,
но сердце как огненный
бьется лоскут.
А скудные жизни, влекомые морем,
в незримые воды ручьями текут.

И дан ли нам будет
сиятельный Случай? -
Не судим, не знаем, не верим, не ждём.
Все письма приходят,
как чёрные тучи,
и падают на руки слёзным дождём.

Пространство разорвано, время разъято.
В прозрачную стену упрётся рука.
Как дальни рассветы,
как близки закаты!
Мерцает надежда -
огнём светляка.

    2003 г.

* * *

Мне нечего больше сказать.
Что было - на глиняном блюде
я вынесла, добрые люди,
мне нечего больше сказать.

Взрываются мир и покой
огнём ослепительно чёрным,
и сердца надтреснутый жёрнов
не путает муку с мукой.

А в жизни осталось одно,
но лучше об этом не будем.
Все вынесла, добрые люди,
а большего мне не дано.

    2001 г.

* * *

Оттого что жизнь прошла,
оттого что вечер поздний,
оттого что строят козни
втихомолку зеркала -
оттого душа полна
отчуждающей прохлады:
ей ведь слишком много надо,
жизнью выпитой до дна.

* * *

Душа моя, соломина, -
наполовину сломана,
на три узла завязана.
А как ей жить - не сказано.

Душа моя, ответчица,
меж твердью-хлябью мечется,
и то и сё обязана.
К чему пристать - не сказано.

Немая, не железная,
такая бесполезная,
не в силах с жизнью свыкнуться,
чтоб небесам откликнуться?

    2008 г.

* * *

Не скажу, что близких не теряла -
уходила милая родня.
Но когда и сниться перестала,
Значит всё - покинули меня.

Счастье

Когда мне привалит счастье,
стихов я писать не стану.
Я даже глаза закрою,
чтоб не ослепнуть сразу
от золота моего...

Я буду гладить руками
персики меховые,
и запахи винограда
наполнят счастливый сад.

И ласковы будут стены,
внимательны будут люди,
и нежными будут звери,
и лето моё - навсегда...

Над этой мечтой наивной
грохочут-хохочут грозы!
И тёмные, словно в саже,
приходят порой стихи...

    2009 г.

* * *

Жизнь проходит,
пробегает, пролетает,
громко ахая на каждом повороте.
Не успеет лето облаком растаять,
осень бронзою звенит: опять в походе.

И полощутся деревья, как знамёна,
от дыхания серебряного ветра,
и на августе железная корона
потихонечку ржавеет, неприметно.

Дай знамение заоблачного чуда,
жизнь, бегучая почти по грани света!
Где я буду, где теперь уже не буду?
...А от лета ни ответа, ни привета.

    2016 г.

* * *

О музыка, текущая с ветвей
по струнным пальцам западного ветра!
Ты незаметна. Может, незаметна
как в чаще дня молчащий соловей?

О голос ветра! Замени собой
скрывающийся шёпот жалких связок.
Проснувшись, пой
и засыпая пой, - бесцветен мир
без наших певчих сказок.

Новый год

Ты обещал...
Но, может быть, не Ты?
Всё обернулось бредом
и обманом.
И завтра так обычно
и нестранно -
седой зимы суровые холсты.

Вернись, вернись,
я говорю с Тобой!
Я говорю, но Ты меня не слышишь.
Немое утро. Золотеют крыши...
А ночью месяц выйдет на разбой.

А я одна. Одна, как тишина.
после вселенских
грохота и света.
И песенка моя почти что спета.
А я как та: "одна в глазу окна".

    1 января 2009 г.

Картина

Люблю с холста Ахвледиани
Тбилиси взгляд во все окошки.
Но вышло время для свиданий:
неблизок мёд и нету ложки.

Эпоха выдала обновки:
железо с чем-то там защитным,
и зря полощет на верёвке
под небом жёлто-первобытным

кумач и облако в соседстве
осенний ветер, сын картины.
Присниться может только в детстве
тот ряд рубашечно-простынный.

Границы горем ощетинив,
рассвет теряется в тумане.
Лишь светит флаг небесной сини
на полотне Ахвледиани.

    2001 г.

* * *

    Какое уж тут вдохновение! - Просто
    подходит тоска и за горло берёт.
      М. Петровых

Подходит тоска
шириной в средиземное море,
подходит тоска,
говорит, что она не нова,
что вскоре уйдёт,
но уходит-то вовсе не вскоре,
на белое поле
тяжёлые сыплет слова.

Прости меня, жизнь,
но в твоё бессердечное утро,
где ветер осенний
сухую гоняет листву,
вступаю, скользя
по холодным твоим перламутрам,
и вроде бы здесь,
но взаправду не здесь я живу.

Спаси меня, Небо,
своим милосердьем суровым
от всех наваждений,
сомнений и яростных бед.
Спаси моё слово,
моё беззащитное слово,
одень моё сердце
в сияющий солнечный свет.

    2015 г.

* * *

Держусь за свет,
за хлеб, за соль.
за боль, за битую посуду,
за ноль, такой округлый ноль,
глядящий нагло отовсюду.

За безысходность, немоту,
за редкий взмах бессильных крыльев,
за ту тревожную черту,
что разделяет небыль с былью.

"Держись! - ехидно шепчет жизнь, -
за бед крепчающее братство.
Держись за молнию. Держись..."
Ну, сколько мне ещё держаться?!

    2015 г.

* * *

Пока горит свеча,
я опишу вам ад:
как деньги, хохоча,
цветущий рубят сад,
и как гремит война,
и как рычит разбой,
и как судьба - до дна -
пьёт горечи настой,
как ненависть сильна,
наш тихий дом - на слом.
И это все она -
Земля, где мы живем.

Пока горит свеча,
я опишу вам рай:
как золото луча
взмывает через край
горы, и, трепеща,
раскроется цветок,
и прямо у плеча
взлетает мотылёк,
как у сосны - Весна,
с улыбкой, босиком...
И это все она -
Земля, где мы живем.

Пока горит свеча,
я вам скажу слова...
Огарок - по ночам:
- Жива, жива, жива...

    2009 г.

* * *

    И всё отошло, зажило...
      Е. Гончарова

Не отошло, не зажило...
Кому в том разница, какая?
Ведь всё прошло, а что прошло -
не наверстаешь.

Ведь всё прошло, лишь ковыли
вдали колышутся, седые.
Да в небо чаянья взошли -
на дыме.

И лунным почерком с небес...
Но ни прощанья, ни прощенья.
А здесь прозрачный стынет лес -
осенний...

* * *

Я поэт? -
Без гроша в кармане.
Не вино, а вода в стакане.
Всех пугаю. На склоне лет
я поэт?

Я поэт?
Ни строки весёлой.
Хор - в мажоре,
в миноре - соло.
Чёрным цветом - весь белый свет.
Я поэт?

Я трава,
что растёт подспудно.
Разве так ей расти не трудно?
Из под камня видна едва,
я трава.

Я ладья.
Жизнь бурна, как море.
Утлой лодке ли
с морем спорить?
Волны - судьи,
не я - судья.
Я ладья.

* * *

Скажи, Господь, ты этого хотел?
А после кто-то: "Не рабы, а дети!"
Не на детей рыбачьи ставят сети,
чтоб этот мир их всех с костями съел.

Кто нас родил? Наверное, не Ты!
А то б, как Ты, мы были совершенны.
Теперь уйду вот из одной Геенны
в клокочущее жерло немоты.

Ты запретил пытуемым стонать
и из застенка уходить отчаясь.
Теперь я знаю, кто Ты: Ты - стена:
кремень от птицы Ты не отличаешь.

Казнишь? Другого не скажу. Прости.
Нас много с перетянутою шеей.
И если извратили мы пути,
то это значит - Ты несовершенен!

* * *

Тикали, тикали, тикали,
словно занудливый дождь.
Темень - хоть глаз себе выколи,
выйдешь за двор - пропадёшь.

Громкие, громкие, громкие,
сами с собой вы в ладу?
Что мне дорога с котомкою -
я ведь и здесь пропаду.

Годы и горе (всё ж с прибылью!).
Жизнь, что ты можешь мне дать!
Проще, чем где бы то ни было,
в этом углу пропадать.

* * *

- Перестань, прекрати!
- Но ведь осень - как рана,
и танцует костёр
на душе, как в степи.
- Перестань, перестань!
- Погоди, перестану,
прекращу, прекращу.
Потерпи, потерпи.

* * *

Мне бы сейчас не вернуться домой!
В небе горит солнца круг золотой!
Ветер-бродяга забрал бы с собой!
Мне бы сейчас не вернуться домой...
Осень считает последние дни.
Палые листья считают они.
Грошик на грошик разменивать медь?
Мне бы сейчас в небесах умереть.

* * *

Подошло. Не скажу, неслышно,
но на улице стало темнеть.
Всё путём. Как должно, так и вышло.
Память дремлет - в берлоге медведь.
Жизнь тускнеет - сильнее, чем прежде, -
как сквозь пыльное смотришь стекло.
Время - страху, не время - надежде.
Подошло, подошло, подошло.

    1.03.2010 г.

* * *

Мне чайник - не на что. (Пляши,
пляши да не скучай!)
За иллюзорные гроши
Нам - иллюзорный чай.

Спасибо, Господи, что дал!
Ты знаешь: я плачу
За иллюзорностный шандал,
За хлипкую свечу.

Плачу за нищую строку
(за хлеб не платят так).
Дарю родному кошельку
Невидимый пятак,

Кладу, что ты мне подарил
на всё моё зверьё.
(А я - обрывки жалких крыл.
Душа? Старьё, рваньё).

Ведь наказуема любовь
звериных чад твоих.
Моя монета - это боль,
моя награда - стих.

И хоть ему не суждено.
Спасибо, что даёшь
в тиши заветное вино -
ночной мой слёзный дождь.

* * *

И приходит друг мой полосатый,
и приходит друг мой чёрно-белый.
Лишь зверьём хвостатым и богаты:
Как-никак, а всё-таки при деле.

Не хотели - задавила жалость,
и в друзьях не стало недостатка.
Так случилось, хоть и не мечталось.
Хорошо, хотя не так уж сладко.

Вот сижу в ночи сычом чердачным
с головой, дымящейся от боли.
Эта жизнь - такой большой задачник:
Так и этак - всё равно неволя.

Страшно - хоть поверьте, хоть проверьте -
словно бы глядишь во тьму колодца.
.Рыжего щенка спасли от смерти.
Может быть, когда-нибудь зачтётся.

Что получим за свои заплаты?
За награду, скажут, - а не верьте.
Мы богаты на хвосты и лапы,
на щенка, спасённого от смерти.

* * *

Вот и видно жизни донце
с тёмным камешком судьбы.
Замороченное солнце
жёлтым йодом красит лбы.

Кто кричит? Никак, ворона?
То ли "Здравствуй!", то ль "Прощай!"
С продувного небосклона
Дождик капнул невзначай.

Жизнь ещё на день короче.
Сердце ёкнуло в груди.
Серый ужас чёрной ночи
замаячил впереди.

Жди беды, душа хромая!
Не до жизни, не до сна.
.Ну, зачем ты мне такая,
чудо-девушка Весна?

* * *

В этом аду в меня
камни летят полдня.
В этом - да в ночь-полночь -
сын убегает прочь.

Сладили мне вину,
чтобы пошла ко дну.
Верьте же, люди, мне:
я уже там, на дне.

* * *

    За этот ад, за этот бред
    Пошли мне сад
    На старость лет.
      М. Цветаева

Душа сгорела, жизнь кляня,
вконец измотана.
Но нету сада для меня,
а старость - вот она.

Не вешний цвет ласкает взгляд,
плоды не вызрели.
Не вырос сад, но вот он - ад
пожизненный.

* * *

Страх живёт во мне, как в норе,
он со мной, куда ни пойду.
Свистнет рак на дальней горе -
вот тогда и счастье найду.

Машет крылышком птица-Весна,
зажигая розовый свет.
Просыпайтесь, мол, ото сна.
(От того, которого нет?)

Льётся, льётся с небес вода
под грозы весёлый разбой.
Мне б отсюда - невесть куда -
и себя не взять бы с собой.

    1.04.2010 г.

* * *

Звонил апрель во все колокола.
Как всё прошло, так и весна прошла.
Как отцвела, - заметить не успели -
а на земле лишь белая зола...

    17.04. 2010 г.

* * *

Как осенний лист сухой -
вдоль дороги за пределы,
жёлтым полднем, утром белым,
чёрной полночью глухой.

И в каком небытии
лёгкий лист опору встретит?
Гонит ветер, грозный ветер
вдоль дорожной колеи.

Иссушающая грусть
на велюровом газоне.
Ветер злится, ветер гонит.
Ни за что не удержусь!

    1.05.2010 г.

* * *

Неизвестные существа
однообразные песни
поют по ночам во дворе.
Однообразное время
пропитано тёмной грустью.

* * *

Стал тесен мир -
мне, видно, места нет.
Я - тень теней,
и где теперь мой свет?
Бесплодное зерно,
не прорастаю.

"Ответь же мне!" - кричу.
Но где ответ?
Вся ночь во мне,
снаружи ночи нет.
Запела птица,
близится рассвет.
День наступает -
пеплом улетаю.

Ты всё молчишь.
Тебя как будто нет.
Зачем вся боль,
зачем вода из глаз?
Мы солнца ждём,
а тьма уводит нас.
Чуть рассвело,
но тучи набегают.

Зачем мне то,
что Ты даёшь сейчас?
Обмениваем счастье
на беду.
Надежда - прах,
и я её не жду.
Как горько одиночество -
я знаю -

в раю, наверно,
так же, как в аду.

* * *

Капли времени в часах.
Стук тревожащий и громкий.
Злая полночь прячет прах
от спасительной соломки.
Хмурый день откроет вид
неприветливого дома.
Как она легко горит,
эта подлая солома!

* * *

И снова всё сначала.
И ни конца, ни края.
Кораблик - от причала,
а буря догоняет.

Ломает ветви-руки
деревьям, что на склоне.
В тоске и смертной муке
кораблик бедный тонет.

А если всё ж вернётся,
растрёпанный и жалкий, -
судьбе опять неймётся,
и снова - в догонялки.

    17.06.2010 г.

* * *

Уходило лето на покой,
поманило издали рукой.
Без тебя я, лето, как в снегу,
но уйти с тобою не могу.

Всякому хотенью есть узда.
Нет узды прочнее, чем беда.
Но уж как осилю я беду,
стану вмиг счастливой - и уйду.

* * *

    Как рождаются в мир, я не знаю,
    но так умирают.
      М. Цветаева

На этом белом, белом, белом,
где жизнь черным-черна, как полночь
безлунная, текут минуты,
по капле нашу жизнь уносят.

А в небе вороны кружатся,
взглянуть на солнце нам мешают.
Один вопрос долбит, как дятел:
умрём - на что нас похоронят?

    1.08.2010 г.

* * *

Ну вот и всё: закончился "стриптиз",
Не нужно душу волочить к шесту.
И кто-то гордый смотрит сверху вниз
на всю её нагую пустоту.

Не надо - про её житьё-бытьё:
ведь горько птичке, что она без крыл.
Сам грозный Бог творение своё
одел в лохмотья, после - позабыл.

    1.03.2011 г.

* * *

Тонкой правды нить
призрачна, как ветер:
некого спросить,
некому ответить.

Сто дорог бегут,
в далях исчезают.
Только люди лгут,
что все тропы знают.

Всюду эта ложь -
слюдяная слава -
влево ли пойдёшь
иль пойдёшь направо.

Ложные солнца
нет, не ослепляют.
Далям нет конца -
кто ходил, те знают.

В капельках дождя
звёзд правдивых - тыщи.
Даже не найдя,
прав лишь тот, кто ищет.

* * *

Воздвигли тучи свой редут,
и осень отстрелялась птицами...
Быть может, где-то нас найдут -
с такими сумрачными лицами?

Быть может, кто-то... Но печаль
худой рукой надежды скомкала.
И жаль надежд, и этих жаль,
которым - по миру с котомками.

Ау, отечество моё!
Скажи, куда идёшь, родимое?
И чьё у нас житьё-бытьё?
А впредь куда нам плыть - не мимо ли?

И где потом отыщешь всех,
когда устанем быть ненужными,
и отпоёт нас нежный снег
устами сахарно-жемчужными?

* * *

Куда бы уйти - из угла, от стола,
в какую дыру - от себя и от прочих,
чтоб дни не видали, не слышали ночи
и вдруг позабыли черты зеркала?

Чесать этой жизни лохматую шерсть
до жизни, наверно, меня не учили.
А ныне темнеет в глазах от усилий
себя сохранить - и другого не съесть.

А жизнь подсыпает песочка в глаза,
корёжит лицо и городит преграды,
и волоком тащит от сада до ада,
и в яму бросает, "прости" не сказав.

Меж смертью и жизнью какая-то щель
была б - хорошо, но ведь нету же оной.
Уж лучше в лесу быть ледовой колонной,
уж лучше уйти в голубую метель...

* * *

Были вирши такие страшные,
что от ужаса волки выли,
что в реке, до сих пор бесстрастные,
крокодилы с ума сходили.

Извела их болезнью странною
поэтесса - печалью жуткой.
Всем охота мозги туманные
прояснить развесёлой шуткой.

Им не дышится, им не можется,
им бы плясок в цветастом платье!
Развелось айболитов множество -
крокодилов для всех не хватит.

Видно, слишком уж долго тянется
приводящее ум в расстройство.
Поэтессе пора откланяться,
извиняясь за беспокойство.

* * *

Впереди - стена.
Я стою одна.
Я стою перед этой стеной.
Впереди - стена.
Позади - стена.
Посредине - дождь смоляной.

Не умею жить,
Ни летать, ни плыть.
Так ответь мне, Господь: куда?
Нищетой больна,
как скала вольна.
Что смола мне, Тебе - вода.

Тут и там - черта.
В небе пустота,
На земле - рукотворный ад.
Ни сказать не сметь,
Ни воззвать: ответь!
Ни вперёд пути, ни назад.

    1.10.2010 г.

* * *

Смотри, смотри, как в первый раз,
не отрывая глаз.
О том, что счастлив ты сейчас,
узнаешь не сейчас.

Навеки память сохрани -
хотя уходят дни -
и эти тёплые огни,
и сад в ночной тени.

Вот выпал счастья тихий час,
но Бог его не спас.
.О том, что счастлив ты сейчас,
узнаешь не сейчас.

* * *

Уже не знаю, где живу:
в каком хлеву, в каком сарае,
какую сорную траву
в глухую полночь собираю!

Не знаю смысла здешних слов
и на каком они наречье.
Луны божественная кровь
Уже не льётся мне навстречу.

И даже подлая зима
весне дорогу перекрыла!
Не дай мне Бог сойти с ума.
Но может, есть? Но может, было?

* * *

    - Петь не могу!
    - Это воспой!
      М. Цветаева

Здесь что-то есть. Болит.
Наверное, душа.
А может, что ещё, -
но вовсе не от мира...
Ты хороша, строка?
Увы, не хороша.
Расстроилась вконец
от грустной жизни мира.

И незачем теперь.
Что есть - о том смолчим.
Пусть мокрая весна
одна людей морочит.
Замкнуть в глазу слезу.
Забросить все ключи.
О том, как я живу,
читайте между строчек.

    1.06.2011 г.

* * *

Ничего не знаю, ничего не стою.
Лягу - не встану.
Утомлённой, слабой зажму рукою
утро, как рану.

Чтоб заря красивая алой кровью
не просочилась.
Чтобы солнцу лживому в изголовье
встать не случилось.

Мне луна правдивая счастья-доли
не обещала.
Доплыла бы лодочка лунной волей
в ночь до причала.

    17.06.2011 г.

* * *

Выходишь, выходишь из кокона тьмы,
на этот слезящийся свет,
как бабочка вдруг посредине зимы,
которой названия нет.

Вступая в отчаянный свой неуют,
не ищешь спасения знак.
.Не знаю, как зомби из гроба встают,
но, видимо, именно так.

    17.08.2011

* * *

Не слышат:
там свои колокола.
Нет повести печальнее
на свете.
Одна прошла.
А та, что не прошла, -
Бог знает где
и на какой планете.

Как славно быть,
не слыша всякий бред
и этой жизни
гнусностей не видя,
на сто вопросов
вдруг найдя ответ,
ни крошки тайны
тем, живым не выдать!

Но если слышать,
как не протянуть
руки с бесплотной
свечкой, данной свыше,
чтоб каплей неба
осветить им путь?
.Не слышат, нет.
Я думаю, не слышат.

* * *

Я живу в сумасшедшем доме.
Всё здесь водится, счастья кроме.
Это маленький ад для души,
окольцованный адом большим.

Не оглядывайся поспешно:
там, снаружи, огромный, внешний -
скалит зубы, пугает, ждёт,
когда вздох в его пасть упадёт.

Что дано? Не в огонь, так в пламя.
И не выплакать боль стихами.
В небеса прорубить окно
не дано, не дано, не дано.

Не бродить в тишине по саду,
среди зноя ища прохладу.
Камень только да пекло внутри.
.Смотришь, Господи?
Ну, посмотри.

* * *

Гудок позвал издалека,
и отчего-то вдруг
невольно вздрогнула рука,
отметив этот звук.

Вздохнуло сердце: "Как давно!"
Минут не уберечь.
Давно уж выпито вино
разлук и новых встреч.

Давно уж рельсы не поют
восторгом новизны.
И осень поселилась тут,
и нет нигде весны.

Навек сомкнулся окоём.
Так вот он, край земли!
Легла черта. И не вдвоём
мы к той черте пришли.

Поэты

Ходят они по краю,
ходят они по кругу.
Сами не выбирают
песню, свою подругу.

Их выбирает песня
и наделяет силой.
Песня всегда воскреснет!
Ей ведь не знать могилы!

Ветер взметает гриву
где-то над самой крышей.
Как же не быть счастливым,
музыку ветра слыша?

* * *

Скука, быт, хороводы
забот и привычек
встанут в радуге - волей таланта.
Оттого к нам прекрасной
пришла Беатриче,
что любил её - Данте.

* * *

А на улице луна.
А на улице прохлада.
Нет ни дождика, ни града,
и сверчками ночь полна.

Только в этом закутке
круговая безнадёга
выговаривает строго
на нездешнем языке.

Только в этой конуре
для надежды нет причины.
Копоть, словно от лучины,
на душевном серебре.

И усталостью полна
клетка маленького ада.
.А на улице прохлада,
а на улице луна...

* * *

И что за день? И что за тьма?
Бредут взъерошенные тучи.
Глухая близится зима,
и с нею - снег её колючий.

За нею - частокол преград,
сугробов мраморные горы.
Деревьев обморочный ряд
уже не слышит приговора.

Спасенье с неба? Тщетно ждём.
И здесь, и там, и дальше где-то -
пространства сумеречный дом,
где солнце - мелкою монетой.

И в свой черёд приходит мгла
и холод, тот что ломит кости,
как синий нож - из-за угла.
Непросто к зимам ходят в гости.

К осени

Возвращаюсь к тебе,
как изгнанник из горнего рая.
Возвращаюсь в тебя,
в твоё лоно, родящее тьму.
И скорбят небеса,
и оранжево листья сгорают,
и минуты летят,
а куда - и сама не пойму.

Золотая краса,
уступившая натиску ветра,
разрешившая лужи
одеть в голубую слюду,
горевая краса,
я войду в тебя так незаметно,
словно в сено игла,
и навеки в тебе пропаду.

Хотя нет, ведь зима -
та воистину клетку закроет,
приморозит к земле
беззащитно-босые следы.
Журавли, журавли,
заберите, бродяги, с собою,
я бы в лете была
ниже травки и тише воды.

Только б солнце цвело
ярким лютиком, нежной ромашкой,
только б день всё чесал
жёлтым гребнем льняную косу,
и казалась бы жизнь
не такой уже страшной и тяжкой,
и надежда была бы:
пробьюсь, проживу, пронесу.

* * *

Навесив на шею гирю,
сказали: "Ну, что ж, поплыли!"
Какой-то мерзкой цифирью
песню мою убили.

Ни леса уже, ни поля -
лишь камни вокруг застыли.
Какой-то рабской неволей
душу мою убили.

Какой там гвалт на дороге,
клубящейся древней пылью?
С людьми сговорились боги -
веру мою убили.

Ощущения

Ощущение доски,
опускаемой всё ниже.
Ощущение тоски -
всё покруче, всё поближе.

Там где ирисы цвели -
только ужасу просторно.
Ощущение земли,
набивающейся в горло.

* * *

А на этой земле -
ковыли, ковыли.
А на этой земле
мы себя не нашли.

Значит, время пришло
и тебе, трын-трава.
.. .А на небе светло:
синева, синева...

* * *

Вода окаменела,
и в синих иглах воздух.
Земли большое тело
не хочет знать о звёздах.

Здесь даже крик стоустый
услышат ли? Едва ли.
Больное небо пусто
до самой дальней дали.

    1.09.2011 г.

* * *

А завтра, сказали, снова
просвета в дожде не будет.
Ах, осень, моя обнова,
больная мечта о чуде!

А чудо - оно такое:
бездушней, чем свод небесный.
Лишь тупо, как зуб, заноет
слезящийся день воскресный.

    1.10.2011 г.

* * *

Господи, и опять
в эту твою плавильню,
чтобы потом, наверно,
меч сковать или лемех
из беззащитного тела?
Зачем?
Небо пахать
или, может, с чертями
насмерть сражаться?
Господи, дай свободу
бабочке бедной, душе,
в бренном мире,
Тобой сотворённом,
видимо, наспех...
Иов - на пепелище,
а над ним -
вечная тень
устрашающей
Божьей кувалды.

* * *

Утро ржавое осеннее
тонет в мутной пелене.
Белопенного цветения,
безусловно, нет во мне.

Переливчатая радуга
не взошла в моём окне.
Никому тоски не надобно?
Да не надобно и мне.

Но летит метели конница,
гибнут цветики в снегу.
.Не умею хорохориться
и уж точно не солгу.

    17.10.2011 г.

* * *

Зима нова. И снега кружева...
Что кружева! Я, главное, жива -
пока...
Но радость обмелела
по благостному подвигу сему.
На северном ветру застыло тело.
Душа - та даже не в снега - во тьму.
Усталостью гудит любая пядь
телесной обветшалой оболочки.
До точки, братцы,
жизнь дошла до точки.
А надо что ж? -
Не плавать, так летать.

Бедняга осень уронила щит
заржавленный.
И здесь ей места мало.
Зима всем овладела, всё сковала.
Уже вошла - и в двери не стучит.

    1.11.2011 г.

* * *

Вечности глубь и высь.
Сказано было всё.
Вечно вращает жизнь
вечное колесо.

Мусор затёртых строк
ветер времён слизал.
Кажется, даже Бог
вечное всё сказал.

Пыль серебрит гранит.
Но, как всегда, нова
молча звезда горит,
молча растёт трава.

    1.12.2011 г.

* * *

Вся жизнь оказалась
сплошными помарками,
и где-то как Божий ответ
лишь дверь, на которой -
космически-яркими -
написано: "Выхода нет".

    17.11.2011 г.

* * *

Опускается солнце,
над ним - потускневшее золото
за чугунной решёткой
ветрами обобранных крон.
Опускается вечер,
и небо, как сердце, расколото
оголтелою стаей
нахально галдящих ворон.

Что ж ты, память моя,
обнажённая, тёплая, летняя,
дорогой сердолик
отдаёшь за поломанный грош?
Что ж ты, память моя,
словно ласточка в небе последняя,
своё хрупкое горло
под нож ледяной отдаёшь?

Что ж, настала пора,
когда памяти лучше - беспамятство.
Это время ворон
дышит снегом и воет в трубе.
И больная душа
синим холодом скована намертво,
только красный цветок
оставляя на память себе.

* * *

Господи, Боже мой, места живого
нет и не будет уже.
Господи, Боже, пошли рулевого
лодочке утлой, душе.

Пусть уплывёт она в дальние страны,
ляжет на тёплый песок.
И проблеснёт сквозь ночные туманы
новой зари поясок.