Сайт журнала
"Тёмный лес"

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

на сайте "Тёмного леса":

стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Страница Светланы Гаделия

"Третья жизнь"
"Знак Земли"
"Дай мне это сказать"
Стихи, опубликованные в "ЛК"
Некролог

СВЕТЛАНА ГАДЕЛИЯ

ЗНАК ЗЕМЛИ

Кисловодск, 2011

к оглавлению

Деве - не пение: прялка да серп,
тучной земли зерно.
И понапрасну стучит чуть свет
ветер в её окно.

Ветер зовёт её, звезды зовут...
Деве - терпенье да труд.
Но отвлекись хоть на пять минут -
песни её найдут.

Плещется листик - парчовый лоскут -
серп обождёт, пока
над отдающей землёй плывут
песни да облака...

* * *

Плеск воды, что стекает с крыши,
стук дождинок по узкой жести...
Ничего - ни в себе, ни свыше,
только эти я слышу песни.
Только тусклый напев старинный
(по асфальту струятся реки)
и слова - проще первой глины,
где припевом звучит: "навеки".

1995 г.

* * *

Чужого сердца не израню.
Растаю в росах поутру.
Ничьей звезды не затуманю,
ничьей красы не отберу.
Не отниму чужого слова,
оставлю птицам голоса,
когда под солнцем - что ж такого? -
на травах высохнет роса.

* * *

Поутру размыкаются веки,
и глаза упираются в дни,
где, как руки, натружены реки,
где, как вены, синеют они.
Где не ищет дареного хлеба
муравей, груз тяжелый влача,
где - дозревшее - катится в небо
солнце, жёлтое, как алыча.

* * *

Листья проморожено трещат,
падают в ощеренную тьму.
Это время помнить и прощать
и хранить тепло в своем дому.
На берёзе леденеет прядь.
Лед осенний не навек - сойдет.
Это время всех обогревать,
тех, кому тепла недостает.
Полотняных луж седая нить,
хрупкой ветви горестный надлом...
Это время душу сохранить,
согреваясь собственным теплом.

* * *

"Уходя, гасите свет".
Не гасите, не гасите!
Как светили много лет,
так и дальше свет несите.

Уходя, гасите свет?
Не гасите. Ваш - особый.
Оставляя долгий след,
человек светить способен.

Стынет каменный камин.
Гаснут лампы. Тают свечи.
Из светильников один
только есть, который вечен.

* * *

Воздух гор на холоде настоян.
Ледниковый мир замысловат.
Над великим каменным покоем
облака беззвучные летят.

Рвут их сеть угрюмые вершины,
чтобы снег над миром вознести
и небрежно стряхивать лавины,
погребая всё, что на пути.

Крыша мира... Но не стой на крыше,
жидким небом горло опаля.
Говорят, что чем взберешься выше,
тем яснее видима земля.

Но дышать там трудно, сердце стынет,
леденеет тёплая рука.
И видны вершины лишь вершине,
остальное скрыли облака.

Где уж помнить, что внизу живое,
что построен дом, проложен путь.
Оттого так просто с упокоем
снежный пласт, как бабочку, стряхнуть.

* * *

Тысячелетия, столетия...
Литая, тяжкая вода.
А ты - лишь легкая отметина
на сером зеркале пруда.
А ты - лишь дрожь да колыхание
под слабой капелькой дождя,
а ты - лишь тёплое дыхание,
что холодеет, уходя.
А ты - ночное пробуждение
и осознание: весна!
И странных мыслей зарождение
на грани бодрости и сна.

Ты - бесконечное служение
круговращению воды,
и, повинуясь притяжению,
тобою полнятся пруды.

Ты - капля. Но в ложбинах каменных,
твоею волею жива,
горит-цветет зелёным пламенем
тысячелетняя трава.

* * *

Положите меж трав и хвой, -
Голова устала от войн...
М. Цветаева

Тема - некуда банальней.
Нет ответа - есть вопрос.
В бестолковости вокзальной
кто-то сто надежд унес.

Унесли как чемоданы,
и не спросишь - для чего? -
среди сотни балаганов,
где играют в "кто кого",

среди войн и среди смерти,
политических забав,
среди тысячи "не верьте",
среди сотен "ты не прав",

где хватают чьи-то руки
камни тыщи лет подряд,
где извечно терпят муки
и богов боготворят.

Упастись бы от угара,
больно бьющего в виски,
полечиться б чем-то старым
от двухтысячной тоски.

Чтобы только было лето,
только ясность и покой,
только сотни раз воспетый
тонкий месяц над рекой,

только - вместо смертных хрипов -
звёзд высоких торжество,
только сладкий запах липы,
только... Больше ничего.

Все проходит...

Все проходит, и радость - тоже,
как проходит мороз по коже,
как проходит по водной дрожи
след луны, на разрез похожий.

Все проходит. Слаба утеха,
что морщинки у глаз - от смеха.
Все проходит, оставив эхо,
у которого речь в огрехах.

В подсознанье уходят лица
с безутешным "не повторится".
... Снова птица вдоль ветра мчится,
только это другая птица.

* * *

Отзвенело, истаяло...
Даже концов не найдешь.
Есть лишь чёрствые мысли -
три корочки чёрного хлеба.
Серый дождь-воронёнок,
угрюмый, прожорливый дождь,
расклевал всю округу
и выпил до капельки небо.

Что-то грустно, душа.
Обесцвечена, стынет весна.
Нет ни красок у ней,
ни тепла, ни дневного светила.
В темных тюрьмах земли
догнивают верёвки корней.
Размочалено небо,
и солнце в объезд покатило.

... Тихо-тихо пройти.
Никому, ничему не мешать.
Не сломать ненароком
расцветшей любовной сирени.
Не взглянуть, не спугнуть,
не ходить, не шуметь, не дышать...
Там, где свет одному,
для другого оставлены тени.

В этом гневном аду,
где бессонные страсти кипят,
пусть на миг озарятся
закатным сияньем души.
Обойти, не войти
в зацветающий розовым сад
и на головы яблонь
земную грозу не обрушить.

1992 г.

* * *

Нет ничего на этом берегу.
Г. Горбовский

Всё у меня на этом берегу,
и даже то, чего я не могу
понять, объять, исправить, сохранить...
Как вьётся нить, так и порвётся нить.

Ромаший бог спит на земных лугах.
Злы времена: они всегда в бегах.
И хочет есть души моей тюрьма,
и хнычет весть, что горе - от ума.

Но только здесь живую воду пью,
а слез не лью. Теперь уже не лью.
Душа почти что вышла из огня -
бела, тверда, фарфорово звеня.

Извечных истин непонятен цвет,
поскольку вечных истин вовсе нет.
Но соль земли - на этом берегу.
Не свет земли - его не сберегу.

Как вьётся нить, так и порвётся нить.
Я ничего не в силах изменить.

* * *

Анне Герман

Не горька судьба такая,
не горька, -
с песней таять, увлекая
в облака.

Тонких рук святая сила,
свет - и страх.
Но что было, не горчило
на устах.

Чёрной птицей пела скрипка,
боль творя.
А в глазах твоих улыбка,
как заря.

Справа, слева, возле, между,
сквозь туман
бился колокол надежды:
- Ан-на!.. Анн...

* * *

Боже мой, и снова утро!
И опять глядеться в спины
жизнелюбцев: непремудрых
мудрым вымыслом совиным.

Привиденьем среди пира,
снегопадом среди мая,
солнце яростного мира
чахлым сердцем принимая.

Где живёшь, навек останься.
По тебе заплачут совы,
мотылёк - серее сланца,
сонный призрак бестолковый.

1993 г.

* * *

Я пока подожду,
посижу, помолчу, затаюсь:
может, мне возвратят
бескорыстное певчее горло?
Может, в сером аду,
где туманом колышется грусть,
не заглох еще сад,
и следы мои время не стерло?

Приходи-уходи,
чудо-слово, всё - воля твоя,
но навек не оставь
на юру, на ветру без приюта.
Там дожди впереди,
и, как туча, синеет земля,
и - добра не узнав -
улыбается хищно минута.

Но - подснежник расцвёл
и косится глазком голубым,
в обозримой дали
распуститься готовы сирени.
Время солнечных слёз,
старой яблони розовый дым...
Неужели легли
на судьбу мою мрачные тени?

Уходи-приходи...

1993 г.

* * *

Без лоции отважась -
в бумажные моря,
ты сам себе - пропажа,
ты сам себе - заря.

И что им только надо,
плывущим в облака,
где жизнь - уже награда,
где жизнь - ещё тоска.

1992 г.

Памяти лета

1

Хоть лето тянет лени
малиновую ноту,
золотопряд осенний
берется за работу.

Крадёт лучи у солнца
соломенного цвета,
и тает свет в оконце
тоскующего лета.

В ладонях ночи смуглой
парчовый сон завьётся,
как волосы у куклы,
что осенью зовется.

Посмотрит кукла светлым,
холодным взглядом - рядом
в прозрачном токе ветра
плывут золотопряды.

А мы глядим покорно,
как угасает злато,
и видим землю чёрной
вдовой в гробнице хаты.

И ждём, что ветер мокрый
расплещет крик вороний,
а две слезы на стёклах
прочертят след неровный.

2

Вот июнь прошел, июль
и август плотный
пробежал, надкусывая грушу.
На еще зелёные полотна
соляную грусть свою обрушу.
Холодеют крылышки у ночи,
да лететь-то некуда бедняжке.
Синий сон ей звёзды сыплют в очи -
лишь у них одних пути не тяжки.

Голос ночи стыл и фиолетов,
календарь ей удлиняет перья,
а моё доверчивое лето
у него выходит из доверья.

От земли - тяжелый, пряный запах:
преет лист. Слезу роняет жалость.
Закрепляю душу - всю в заплатах -
годовым кольцом, чтоб не распалась.

3

О длись, мгновенье, длись,
пока поют Жар-Птицы
в глубинах райских кущ
сиреневых дворов!
О длись, мгновенье, - ввысь,
чтоб в небеса вломиться,
в Эдем прозрачных душ,
в круговорот миров.

Останови звезду,
чтоб вечно жил тутовник,
чтобы темнел под ним
чернильный влажный круг.
Чтоб зрел июль в саду,
чтоб хор несуесловных
лимонный жаркий дым
хранил в ладонях рук.

Чтоб в этот жёлтый жар
всем естеством вцепиться,
чтоб день к нему привык
на необъятный срок.
И пусть жужжит комар,
и петухи-Жар-Птицы
творят победный клич,
не глядя на восток.

1993 г.

* * *

Низкорослое небо дневное,
тучи - плавающие черепахи,
низкорослое небо земное,
низкий ветер, швыряющий прахом
глин, песка в обживаемый воздух,
тот, которого вовсе не ценим,
прижимающий снежные звёзды
к тополиным шершавым коленям, -
что сказать о вас, стоит ли славить
вдох, пропитанный дымом и пылью,
эту землю, литую державу,
с вечной тягой, опасной для крыльев?

Но земля меня, колос, взрастила,
не вина её - мелкие зёрна.
Но земля меня, колос, простила
за желание быть непокорной
земляным её тяжким законам,
непреложным законам телесным,
волшебством притянула знакомым,
приземленным - и всё же небесным.

Чудеса эти явственно зримы
и незвёздная их лучезарность.
За влюблённых и за любимых
ей, тяжёлой, моя благодарность.

1994 г.

* * *

Вверх устремишься ли (удержу нет!) -
каменны облака.
Камень на камень, на темень - свет:
год, небосвод, река.

Не облака, а сплошная соль -
даже не столп соляной.
Колос земной - как в короне король.
Тёмен мой знак земной.

Птице - и той не найти приют
в небе: внизу гнездо.
Только стрижи там звенят-поют
песню на верхнем до,

жаворонки - а потом домой.
Мне ж не дано крыла.
Дом невысокий, нелепый, мой:
пенье, терпенье, мгла...

1994 г.

* * *

Тихой белизной
глаз слепящий свет...
В проруби ночной
глаз следящих нет.

Занавесом - стынь,
все дороги - врозь.
Нежностью пустынь -
призрачная сквозь.

Всей души обрыв.
Сон - из всех зеркал.
Ночь переделив,
снег с небес упал.

Как сквозь лепесток
века - пепел дня...
Запад и восток
вечностью обняв, -

снег идёт во тьме,
снег идёт ко мне...

* * *

Спасибо тебе, дом, за то,
что ты есть - и здесь.
Спасибо и тем, о ком
ты нынче благая весть.
Спасибо им, кто тебя,
как песню без слов, сложил,
Спасибо тебе, дом, за все твои этажи,
за окна, в которые зелень и синь видна,
за крышу, что клятве от гроз защищать
верна.

А кто неверен, так это, конечно, мы.
Манят нас дали чужие из полутьмы -
вечерней, синей, а утром - ещё сильней,
чтоб в даль уйти
и легко раствориться в ней,
чтоб мир увидеть,
и холод и жар познать,
чтоб новой песней
о старых стенах стонать.

1993 г.

* * *

Розовым озером
утро плеснулось...
Солнце вернулось?
Конечно, вернулось.
Тут же попало
в древесные сети -
жёлтая рыба,
не греет, но светит.
Осень шумлива,
пока не остынет.
Неторопливо
пойдёт по пустыне
дождь серебристый -
журавль по болоту.
Этот вовек
не стремился к отлету.
Жизнь, ты шумлива,
пока не остынешь.
Утро разбудит,
а ночи не минешь.
День на исходе,
а память острее.
Пусть она светит,
хотя и не греет.
Молится Время
на рыбу-светило:
пусть и не греет,
да лишь бы светило.

1994 г.

* * *

Оттрепетала жизнь, оттрепетала...
О том не зная, снова солнце встало.
Вознесся в небе день на птичьем крике,
в траву роняя золотые блики.
И медный август пахнет сном медовым,
широким ветром, жарким и бедовым,
и яблоком литым, и сочной грушей.
Сто песен ветер знает - только слушай!

...Но желтый лист шуршит в пустой аллее.
Чем суше, легче он - тем тяжелее.

1995 г.

* * *

Как будто горло перетянуто...
Да нет, не петлей, а тоской -
по той, сто раз добром помянутой,
ни сухопутной, ни морской,
а лишь воздушной и порхающей
по необъятной синеве
и ничего совсем не знающей
о градом выбитой траве,
о камня тяжести покойничьей,
о приворотной силе тьмы,
о сердце, легшем под разбойничий
неумолимый нож зимы:
тоска по песне нестреноженной
(равно ей - бег или полёт),
по той легчайшей искре Божией,
что светит ночи напролет.

1995 г.

В отличие от...

Вот лошадь идет - длиннонога,
в отличие от...
У лжи хоть кривая дорога,
да быстро ведёт.

У лжи своя ниша есть - ложа,
в отличие от...
У правды - лишь кости да кожа,
озноб или пот.

у лжи - драгоценная ложка -
сама в рот несёт.
У правды - корява немножко,
в отличие от...

Все дружно:
- лишь правдою живы!
Лишь правый живёт...
А скромная лошадь не лжива,
в отличие от.

1993 г.

* * *

Где-то боль и где-то цвель...
Красота, меня спаси!
Закружилась карусель
на "загадочной" Руси.

А загадке грош цена:
доля, воля, разговор,
волчья сизая луна,
крест, тяжёлый, как топор.

А загадки - как у всех:
дом да двор, дурман да страх,
рощ осенних рыжий мех,
роза солнца в небесах,

золотая нить любви
в серых верстах суровья.
Просто - церковь на крови,
Просто жизнь - твоя, моя.

1994 г.

Благодарность

Слава Богу, что не град
и, тем более, не снег.
Слава Богу, не снаряд -
только тот, кто проще всех -
дождь - по крыше, по окну
мокрым шлёпает хвостом.
Слава Богу, не тону
вместе с кухней и котом.
Слава Богу, не летать
в эту полночь на метле.
Слава Богу, не хватать
звёзд, ценимых на земле.

1995 г.

* * *

Чужедальней, чужеродной
полной чаше и удаче,
несвободной и свободной
я пройду - а как иначе?
Ведь не дерево - не срубят,
но не ложь - и не поверят.
Кто меня так сильно любит,
что в мои - пожаром - двери?

1995 г.

* * *

О Господи,
как мне хочется
быть в этом аду цветочницей:
чтоб розы - росою политы,
ни кровь, ни слеза не пролиты.

О Господи,
как мне хочется
быть в этом аду молочницей:
чтоб звякали вёдра прочные,
чтоб реки текли - молочные.

О Боже,
не вёрткой птахою, -
мне быть бы бессонной пряхою:
чтоб миги сплетать в недели,
чтоб ножницы заржавели...

1995 г.

* * *

Да, Улисс.
Потерявшиеся найдутся,
и свои - восвояси, но где-то там
по песчинке дороги к душе притрутся,
и душа прикипит
к невозвратным уже местам.

Да, Улисс.
Голый остров глядится в небо,
узнавая себя в проплывающих кучевых.
Соль морей, на которых ты всё же не был,
засыхает на веках, на снах,
на глазах живых.

Козы щиплют печально траву сухую.
Небо жидкую зелень швыряет вниз.
Ветер вольно летит себе, в ус не дуя,
пахнет дальними странами.

Да, Улисс...

1995 г.

* * *

По переулкам ближним, дальним,
продутым хриплым сквозняком,
зима несёт стакан хрустальный
с густым, холодным молоком,
шурша по звездам. Звездочётам
подводной радуги не счесть.
Жизнь - полуслышимая нота:
как будто нет, а всё же есть,
И молчаливая природа
в сплошной игольчатой воде -
как кристаллическая ода
морозу, времени, звезде.

1995 г.

* * *

Так: руку протянуть и удержать -
за волосы полуденного ветра,
за облака струящийся платок
и за рукав линяющего платья...

С большой корзиной уходя от нас,
надежду оставляет про запас.

А я живу теплом свечи в руках.
И липкой лапой лепит зиму страх.

* * *

Не плачь, коль голосом стальным
кричит ночная птица.
Ведь песней лучше, чем иным,
от страха откупиться, -
когда судьба крадётся в дом,
под связкой бед сгибаясь,
а счастье Чеширским котом
уходит, улыбаясь.

1995 г.

* * *

Выдыхается день -
дух духов из пустого флакона.
Летом выцветши, небо
опять наливается синим.
Невысокое солнце
к полудню желтеет лимоном,
а за край упадает -
к свистящим ветрам -
апельсином.
Все дороги и тропы
вдруг стали ужасно покаты.
Раскатились куда-то
родные, друзья - колобками.
Сотня лис затаилась,
и будет нам, видно, расплата:
долго слушали ветер,
свистя пролетавший над нами.

Торо

Грохочущий свет - арене.
И в пекле её простора
стоишь ты мычащей тенью
того, кто невидим, торо.

Зеркально-кривые лица -
не пламенем, так измором.
Багровая смерть глядится
в египетский глаз твой, торо.

Божественную породу
всегда изводили споро.
Глотаешь сухую воду -
последний свой воздух, торо.

А был бы когда-то - богом.
А воду бы пил - из Нила.
Как кровь, на песке убогом
обида твоя застыла.

И нету тебе спасенья -
все ждут твоего позора.
На празднике воскресенья
отпразднуешь гибель, торо.

Обиженный сам обидит.
Обида страшна повтором.
Когда-нибудь бог твой выйдет
на грозную битву, торо,

рассеяв могучей тенью
ряды раболепных хоров.
И в том мировом смятенье
я буду с тобою, торо.

1995 г.

* * *

Гроза, но не в начале мая,
а в середине сентября.
Гремит вовсю, не понимая,
что поздно, честно говоря,
что полдни осенью повиты,
что полночь холод оковал
и все рябины да ракиты
ронять готовы кружева,
что сердце осени не радо,
тому лишь радо, что пока
сияют очи винограда
и трав колышутся шелка,
алеют серьги на рябине,
сороки странно говорят,
и что клочки небесной сини
последней радугой горят.

1996 г.

* * *

Кружение тьмы и крушение света -
такая примета у осени мира.
Дыханья лишается робкая лира -
Кружением тьмы и крушением света.
Кружение птиц над могилой заката -
грядущего ветра лихая примета.
Кружение тьмы и крушение света -
и в шёпоте падших, увядших: когда-то...

* * *

Цыплят не считаю, пшеницы не жну -
поэтому вижу лишь седость одну
и скудость, и липкий безногий туман,
что радугу прячет в кисельный карман.

Прости меня, Осень, мне знать не дано,
как ломится хмель в молодое вино,
как руки болят твою щедрость нести.
В рубинах рябиновых благость, прости!

Деревья иссохшее злато несут...
О, как ты неправеден, скорый мой суд!
Багрянец оплаканный -
пеплом в горсти.
О, мудрая, щедрая Осень, прости!

1996 г.

* * *

Сочиню себе дом,
сочиню себе сад,
где румяные яблоки
густо висят.
Соберу, на вечернюю
глядя зарю,
и пойду
и по яблоку
всем раздарю -
пока жизнью наполнен
тот призрачный дом,
пока яблоки дарит
мне древо-фантом.
Темен час, а дорога
узка, далека...
И в руках уж не яблоки,
нет - облака.
Подхватил буйный ветер -
утерян их след.
Оглянулась - и вот:
сада нет, дома нет...

Ноябрь 1996 г.

Эта Осень

Виноградной тьмы не трогай,
не пугайся глаз ненастья.
Ты иди своей дорогой...
Эта Осень - больше счастья.

Груда солнечной соломы
запылала в синем поле...
Эта Осень - больше дома,
больше хлеба, больше воли.

Жаль, что косы поредели...
Но не то её печалит.
Снежный месяц в колыбели
Осень-Родина качает.

Расстелив туман, как скатерть,
дождевые бусы нижет
Осень - Родина и Матерь.
Эта Осень - сердца ближе.

Не хочу в иные страны
от осеннего гражданства.
Эта Осень - роза раны.
Эта Осень - лучше странствий.

Октябрь 1996 г.

Памяти Иосифа Бродского

1

Он умер в январе, в начале года.
.............................................................
Без злых гримас, без промышленья злого
из всех щедрот Большого Каталога
смерть выбирает не красоты слога,
а неизменно самого певца.
И. Бродский "Памяти Т. С. Элиота"

Январь, коронный месяц, слишком щедр,
добытчик душ из сокровенных недр,
он серебрит трепещущие души.
Кому нужда в том пошлом серебре?
Хрустальной ноты "ля", а может, "ре"
не услыхать, сердечный строй порушив.

Король берет все лучшее себе.
Кто преуспел в словесной ворожбе,
тому спрямляет путь в необжитое,
лишая землю теплоты следа
и полувопросительного "да?",
и долгой речи терпкого настоя.

Из всех щедрот приемлема одна:
кому совместно не испить вина,
тех в смертный час овеют вьюгой братства.
У ледяного лунного стола
какая в горле музыка была,
за что душе в безбрежном сне цепляться?

Об Элиоте стих снежком покрыт.
Но стих - он меч, а не железный щит,
поскольку сердцу добавляет боли.
И над Невой сейчас идут снега.
Была ли эта память дорога,
когда душа из боли - да на волю?

Куда она летела - к той волне,
что, обкатав янтарный свет на дне,
выносит летом на песок горячий?
Или осталась в каменных лесах,
остановив две стрелки на часах,
как все, недорешив своей задачи?

Из сна ночного - в безвозвратный сон...
Из тела - вон. Из ностальгии - вон.
Зато отчизна необъятной стала.
Замрет в ушах сухой словесный шум -
лети, душа... да хоть в Каракорум,
на ветре стоя вместо пьедестала.

2

Добытчик строк отозван в мир иной,
где вход открыт, а выход запасной
заложен. Свет разорван посредине,
и тьма бредет по столбовой пустыне.

Ваятель строк себя не изваял,
но он под зимним ветром устоял.
Быть может, чайкой стал среди тумана
над студенистым телом океана.

Хранитель строк, он жизни не хранил,
и смерть легко украла меру сил,
которой здесь его владело тело -
на этом свете, сумрачном - но белом.

Теперь он гулом вечности храним,
поскольку та - должница перед ним.
Светло горят нетающие свечи:
бессмертна Речь. Он - часть её.
Часть Речи.

3

Соединяет тот и этот свет
теней и тел ремесленное братство,
и мир стоит - и не рискнет шататься,
и потому на свете смерти нет.

Ты тень - лети, но я в руке держу
клубок незримой, неразрывной нити.
Ты тень - и солнце, зримое, в зените,
куда без тёмных стекол я гляжу.

Нет ничего переносимей сна,
А смерть - она лишь в Зазеркалье дрёма.
И тут и там перед порогом дома
растет вечнозеленая сосна.

Сухие шишки падают в траву...
Уснули там - проснулись на странице.
Так ремесло священное хранится,
и смерти нет - во сне и наяву.

4

Качается колокол вод,
качаются чёрные лодки.
Вода подневольно несёт
огрызки, окурки, ошмётки.

И всё же царица стихий
сродни колокольному звону.
Сегодня надели стихи
дарёную смертью корону.

А ветер, бессмертен и юн,
уносит в безбрежные дали
солёные слезы лагун,
обломки надневской печали.

5

Иди, куда уносит сон
тебе открывшиеся клады.
И ничего уже не надо
тому, кто им вознаграждён.
Не поражение - печать
на рта голубоватой ране:
ведь слово, улетев заранее,
всё может заново начать.
1996 г.

* * *

...И кто там шепчет:
"Лети, лети!?"
Пленённой кустом терновым,
мне - сорок дней
на вершок пути
и семьдесят дней - на новый.

А звезды лишь изредка
смотрят вниз,
блестящим глазком мигая.
Мне сто столетий дано на жизнь,
а следом за ней - другая.

Там будут горькие листья уст,
и кровью души - зелёной -
я буду плыть сквозь
терновый куст,
в багровую жизнь влюбленный.

* * *

Звездам падать меж закатом
и рассветом...
Вышли яблони проститься
с милым летом.
Слышит август их прощанья
и прощенья,
а в затылок осень дышит -
нет спасенья.
На небесной звёзды башне
плачут песней.
Всё же августу не страшно -
он воскреснет.
Может, будет и щедрее, и добрее...
Но в садах другие яблоки созреют.

1997 г.

* * *

Не в том печаль,
что соловьиной скрипкой
весна отпела,
что с полуулыбкой - смущенной -
жизнь свой замыкает круг.
Но вот печаль: звучит иная нота,
и страшно режет ухо отчего-то
уверенно-нахальный этот звук.
Весь мир - театр?
Жестоко лицедейство:
творит театр над гением злодейство -
распорот, перекроен, перешит...
Среди кулис какой-то вирус, что ли,
витает и играть чужие роли
велит, но в горле от него першит.
Как будто и не родина - чужбина:
не отчий дом и не жилище сына,
а ты уже не там - ещё не там.
Лишь осень плачет вновь
слезой знакомой,
знакомый ветер бродит возле дома
да лист сухой плетется по пятам.

* * *

Я приду к тебе из зеркала кривого
на часочек, на минутку, на полслова.
Может быть, на полстроки,
на полстраницы,
может быть, в коротком сне,
который снится
за секунду до восхода, до краюхи
жаворонкового солнца с песней в ухе.

Может быть...
И не слезе, что в горле комом, -
ты поверишь слухам - зеркалу кривому
и слепому. Искажает время - тело
в миражах ушедших лет отшелестело.
Искажает время силой расстояний
лик души в сухих цветах воспоминаний.

И не верь, дружок, какому-то там ...веду,
для кого стихи чужие - хлеб к обеду,
мемуарному трудяге-дуболому,
а поверь странице - зеркалу прямому
со старинной амальгамой пожелтевшей,
неподдельными слезами запотевшей...

Что со мной? Прости, читатель,
всё мне снится
с твоим призраком
зеркальная страница.

* * *

Так явственно мне продлевая жизнь,
платками машут яблони из сада,
трава шуршит: ей ничего не надо,
лишь солнцем оплавляемая высь
да иногда тот ливень озорной,
что даст испить ей синевы небесной...
И я живу, и в мире мне не тесно,
но что-то шепчет время за спиной.
А вечер шьёт сиреневую тень
сверкающей иглой из синей стали,
и ветры до конца перелистали
ещё не расцветавшую сирень.

Неведомому

Дай мне это сказать!
Что - не знаю, но знаю: должна.
В горле комом стоит
беспокойный, беспомощный гул.
Дай мне слово сказать,
пока белит ворота луна,
пока ветер-бунтарь
притаился и где-то уснул.

Подскажи, подскажи,
что ты хочешь, чтоб вышло из уст?
(Цепок взор фонаря,
отторгается тень от ствола).
Чем-то полон - но чем? -
час, который полуночно пуст.
И какая-то цель
в жажде ясности все же была?

В Слове ясности... Ночь
пусть изводит китайскую тушь,
пусть вдоль улицы тянет
собачий веревочный лай.
Не свети фонарём,
не отбеливай солью, не рушь
этот дивный, ночной,
театральный, загадочный рай.

Чтобы желтым платком -
из окошка таинственный свет,
детский голос в саду
серебрился, как эльф над цветком.
Из космических сфер
я приду через тысячу лет,
чтоб поплакать по ком-то -
я даже не знаю, по ком.

Может, просто о том,
кто в ночи был, а вышел во тьму,
словно в полымя прыгнул
от тихой домашней свечи.
Поживу, понадеюсь
и, может быть, все же пойму,
что здесь держит меня,
кто поёт мне, кто плачет в ночи.

Моя молодость, блажь,
отсверкавшая круглым плечом,
ты в краю, где свеча
восковая - и та не горит.
И, себя позабыв,
ты, конечно, не знаешь, о чём
закулисный сверчок
мне впотьмах говорит, говорит...

Ноябрь

Итак, ноябрь, седая мгла.
Небес слезящиеся очи.
Куда дорога привела,
как не в преддверье долгой ночи?

Кичилась золотом листва.
Увы! - Земля покрыта ржавью.
Что все блескучие слова
опавшему самодержавью!

Никто не ведает, куда
уносит осень коврик рваный.
Лишь вслед долдонят поезда,
по рельсам уходя в туманы.

И мы не ведаем, куда
летят смятенно годы наши,
какая плавилась руда,
для терпких вин готовя чаши.

Опало золото. Слова
во тьме слепой шуршат, как мыши.
Вздыхает жухлая листва,
и плачут, остывая, крыши.

2001 г.

* * *

О, дай же мне ещё одну весну! -
сиреневую, в солнечных прожилках.
Потом, как все - кораблики в бутылках
я свой кораблик Мастеру верну.

Позволь же мне ещё отдать поклон
зелёному и ветреному маю
и вновь узнать, идя почти по краю,
надеждами цветущий небосклон.

О, дай же мне проснуться в тишине,
не ведая безумия и страха,
увидеть, как железная рубаха
в лазурном расплавляется огне.

О, дай ещё... ещё сто тысяч лет!
Но сколько бы ни дал, всё будет мало,
пока внутри бездонного бокала
кипит и плещет беспредельный свет!

2001 г.

* * *

Наступившее утро
слезится жемчужной росой,
вышивая печали
на стынущем сизом окне.
Это Осень пришла
с растрепавшейся рыжей косой,
или я к ней пришла - незаметно,
как будто во сне?
Погости, погости, золотая, ещё у меня,
одари, одари
теплокровным рябиновым днём,
пока свет не померк,
и пока не сверкнула броня
чужестранки-зимы
голубым и холодным огнём.
Мы с тобою родня, в час один
мы с тобой родились,
может даже, потом
в ночь глухую мы вместе уйдем.
На холодном ветру
безмятежная тёмная высь
поцелует наш след
драгоценным, как память, дождём.

Японская флейта

1

Ни серебра, ни злата - синь да зелень.
Густая нота обжигает губы,
Короткий вдох флейтиста хрипловат.
Ни чайника, ни дома - и не надо,
В один рукав запрятан узкий месяц,
в другом таится - до восхода - солнце,
А рядом - сосны да ещё вода.

Звук до звезды - а далека дорога.
Века пластались голубым да синим,
туман качался в молодых долинах,
и по волнам беззвучного тумана
в слепое небо вышел человек -
на низкий звук высокого накала -
и взял его и спрятал в трубке узкой,
дал имя, душу праведную дал.

Так пой, душа, с рассвета до заката,
так плачь, душа, от сумерек до утра,
вмести в себя суровое Пространство
и Время, полыхающее синим,
земную зелень и земную горечь
и звёзд монеты вечности отдай.

Ещё огней нет, кроме тех, что с неба,
ещё мечей нет, чтоб с плеча рубили, -
лишь дивный дух в непрочной деревяшке,
лишь синь да зелень,
лишь вода и камень,
и лёгкий хрип дыхания Творца.

2

Сопутствуя и сострадая,
ведет с вершины на вершину.
Благоволит гора седая
к рожденному внизу кувшину.
Хоть нет иной - ведет в иную,
чтоб глина душ не раскололась,
и освящает пыль земную
сквозь дырчатое небо - Голос.

2001 г.

Живое

Живое - и стрекочет о живом!
Ах, бедное, любимое, живое!
Качает полночь звёздной головою,
сверчковым наполняясь торжеством.
Коротенькая жизнь - а он поёт!
Боится, что напеться не успеет,
что лето бесшабашное доспеет,
в молочные туманы упадёт.

А здесь, в ковчеге комнаты глухой,
и люди спят и чародеи-звери,
лукавой жизни веря и не веря,
не сыпля в ночь словесной шелухой.

Кто здесь мурлычет, кто стрекочет там?
Ни капли лжи в них, только вдохновенье.
И птицы пьют волшебное забвенье,
где псы Гекаты рыщут по кустам.

Не маленького ль сердца свет угас?
Не в щёлку ль провалился между снами?
Сверчки умолкли.
Звёзды правят нами,
в своём величье не жалея нас.

2003 г.

В чужом лесу

В чужом лесу блуждаю без огня.
"Спаси меня!"... Но кто спасет меня?
Чужая ель во тьме скрипит, как боль.
Пока никто не спрашивал пароль.
А если спросят - мне не ведом он.
Сказали - жизнь. А может, страшный сон?
Кто отпустил в чужом лесу блуждать?
Не скажут: Бог. Скорее, скажут: мать.
А я скажу и людям не солгу:
своих детей хочу - и не могу -
из леса вон, на светлые луга.
Быть может, там ты будешь дорога,
жизнь, может, там ты будешь не чужой?
... В чащобе потерялся компас мой.

2003 г.

* * *

Здесь холодно.
С небесного холста
слетает пыль, морозно и безгласно.
Промёрзший мир,
где царствует всечасно
бессолнечная, злая нищета.
Когда же ты закончишься, зима?
Едва начавшись, отторгаешь душу.
Ты не ответишь.
Впрочем, я сама
холодного молчанья не нарушу.
Великий Пан, надежда умерла,
как ты когда-то там, во время оно.
Тебя забыли.
А она ушла
за серый край пустого небосклона.
Как холодно!
С небесного холста
слетает пыль, чтоб замести тропинки.
Звенят в душе
печальным звоном льдинки
от ощущенья Божьего перста.

* * *

Родня мне - деревья...
Быть может, я в прошлом - дриада?
На птичьи кочевья
встревожено смотрят из сада -
в зеленом обличье,
под ветром маша рукавами...
О вольница птичья,
деревья стремятся - за вами.
Но, вросшие прямо
иль криво - на каменном склоне -
живыми стволами
подобны небесной колонне.
Не птицы, не люди -
не вырваться бедным из плена.
Не будет, не будет
полёта: в земле по колено.
Их пилят и рубят,
они же молчат, умирая.
А тем, кто их любят,
не надо Господнего рая.
Они, как деревья,
врастают в родимую почву,
не знают кочевья
и плачут в безмолвии, ночью.

2003 г.

* * *

Мама, мама моя,
покажи, где сейчас живешь.
Там у вас не бывает, конечно,
дождей и вьюг.
А у нас всё шумит
обложной бесноватый дождь,
и кто другом считается,
недругом станет вдруг.

Мама, мама, как странно,
как страшно жить!
Здесь - босою ногой
то в огонь, то на острый лед.
Мама, ночью любой
ты приди ко мне и скажи:
- Дочка, вот тебе лилия, -
взглянешь - и всё пройдет.

В изголовье поставлю я лилию,
райский цвет.
Пусть другие её не увидят,
неважно, пусть.
Невидимка моя
мне подарит волшебный свет -
может быть, я спокойно
на круги своя вернусь.

2003 г.

Я хотела бы

Я хотела бы петь -
не могу запеть, не заплакав.
Но, где плача не ведают,
песенка пустовата.
Перечислит, что видела:
дерево, дом, собака -
и уносится облаком,
рыхлая, словно вата.

Я хотела бы петь,
на слезу не меняя строчку.
Под тяготами мира
по-рабьи не гнуть бы шею.
И, родившись, весь век
неизменно носить сорочку,
ту, дарённую Богом
или матерью, что вернее.

Я хотела бы жить
в дне, бессмертном,
как асфодели,
расставаний не зная,
разрухи, утрат, разлада.
В этом мире, наверно,
без слез бы пели,
но, похоже, его
никому и нигде не надо.

Был бы нужен,
давно бы сроднились души,
Был бы нужен,
не дали бы жить раздорам.
... Плачет ветер, идя
по морям и суше,
да деревья, склоняясь,
поют подневольным хором.

* * *

А плакать никто не велит:
ни Бог, ни семья, ни чужие.
Послушай, как время болит
в отчаянно рвущейся жиле.
Послушай, как старится кровь
осенней порой предвечерней,
и бедный, облупленный кров
продымлен тоскою до черни.
Никто, никому, никогда...
Какая безмерная немощь!
Послушай, как стонет вода,
а звезды за окнами немы.
И снова не встретят зарю
томимые сумраком души...
Кому это я говорю:
послушай, послушай, послушай?

2003 г.

* * *

Всё падает, падает
снег в тишине,
наш тёмный колодец,
в котором на дне
ютимся,
тот снег засыпает.
От жизни остался нам
жалкий клочок:
ведь кто-то безликий
поймал на крючок -
как рыба, она
засыпает.
Не жди колыбельной -
никто не споёт.
Так тесен колодец,
а снег всё идет,
безмолвную жизнь
засыпает.
Как шуба, окутала
нас тишина.
Мы падали долго
и самого дна
достигли
и ночи без края.
От неба остался нам
лишь пятачок,
нас кто-то безликий
поймал на крючок
и снегом глухим
засыпает...

2004 г.

* * *

Я листаю июль,
календарик зелёный,
где с обветренных веток
взмывают стрижи.
Сохрани же мне, Жизнь,
этот взгляд изумлённый,
спелых дней красоту
в сотый раз покажи.
Сохрани меня, Жизнь,
в янтаре предвечерья,
серебром полнолуний
сто раз одари.
Пусть летят облака,
свои белые перья
окуная в малиновый
отсвет зари.
Это небо оглохло
от птичьего звона,
это небо ослепло
от блеска воды...
Я листаю июль,
календарик зелёный,
зарастив лебедою
свои же следы.

2004 г.

* * *

На беззвёздную ночь
я в окошко смотрю -
мне страшно.
Я себе говорю,
я Тебе говорю:
мне страшно!
Но стоит и молчит
эта чёрная твердь,
как башня.
Всю в холодной росе
я встречаю зарю -
мне страшно.

От Твоих, о Создатель,
миров и пиров
мне страшно.
Этой жизни глухой
приподнявши покров -
мне страшно.
Злая намять хранит
каждый год, каждый день
вчерашний.
В серый сумрак ушли
семь веселых цветов -
мне страшно.

Не хочу отворять
свою дверь поутру -
мне страшно.
День как меч оголённый
я в руки беру -
мне страшно.
Чёт и нечет - одно,
что ни выпадет,
всё не важно.
Кто затеял, Создатель,
такую игру -
ведь страшно?!

2006 г.

* * *

Гори, звезда моя, гори
на перекрёстках мира грозного,
где тихо над ручьями слёзными
плывут кривые фонари.
Гори, гори, пока ещё
не видно дна у блюдца чайного
и света дивного, печального
по пальцам дни - наперечёт.
Гори свечой в моём дому,
пока глухому небу молимся,
пока "ау!" блуждает по лесу
и эхо слышится ему.

2006 г.

* * *

А слава - что? Не дай-то Бог,
чтоб хоть травинкой прорастала,
копила ржавую усталость,
катилась грошем за порог
и, медным голосом гудя,
трясла нестиранные тряпки,
словес раздрызганных охапки
в ехидном шёпоте дождя.
Не надо листья ворошить -
деревьев мёртвые ладони.
Пусть ночь на мягкий мох уронит
седые ландыши души.
Пусть время, протрубив отбой,
ладонью жёсткой свет закроет -
душа свой тихий дом построит
и осенит его звездой.
Начисто выметя порог,
потоком лунным окна вымыв,
на зеркалах напишет Имя
как жизни будущей залог.

2006 г.

* * *

Наверное, осень, наверное, старость.
Наверное, жизни немного осталось.
В маршрутке садишься
где солнечно (осень...)
и смотришь на дерева рыжие косы.
Ответов не надо, и нету вопросов.
Наверное, старость... Наверное, осень...

2007 г.

Критику

Я не поэт усталый,
я человек усталый.
Всей жизни было мало,
теперь же много стало.
Светил фонарь красивый,
хоть на кривом столбе,
а нынче - тусклый, синий
и тот - в самой себе.

2008 г.

Не покидай

Не покидай меня!
Душа моя легче пуха -
уйдёт за ветром.
Тело моё - магнит -
притянет землю.
Не покидай!
Не хочу я видеть
дальних земель -
загоризонтных, надмирных:
ослепну от золота.
Не покидай -
не хочу я видеть
тёмных пещер
и воды кромешной:
оглохну от тишины.
Здесь наше царство,
у этой горы, у этой реки,
посредине мира.
Не отпускай мою руку -
сгорю
на мосту через вечность.
Не покидай...

* * *

Прости за одинокую свечу.
Прости за то, что здесь
одна грущу,
за то, что я людей не созвала.
Я не смогла. Синеют зеркала,
а в них судьба холодная, как лёд,
рукой суровой тень твою берёт.
Нет, я не знаю, кто там
дверь зеркал
скрывает, чтоб меня не отыскал
ты, и чтобы я, скорбя,
там тоже не смогла найти тебя.
Вот год прошёл.
Я - как в чужом лесу.
В ладони тёплой мёртвый снег несу,
нетающий. Свеча моя, гори!
Прости, мой друг, приди, поговорим.
Быть может, от души и от свечи
серебряной воды забьют ключи.

2009 г.

* * *

Я пишу тоской по облакам.
Я пишу печалью по воде.
Может, есть ты? - Значит, где-то там.
Может, нет? - Тогда совсем нигде.

Я стою на маленькой Земле
и гляжу в слезящийся рассвет.
Не в огне, не в петле, не в золе...
Но и света надо мною нет.
2009 г.

* * *

Не всю ночь фонари горят,
не весь год соловьи поют,
не зимой зацветает сад,
в листопад птицы гнезд не вьют.

В душу летом вошла зима,
серебром оплатив рассвет,
Видно, время сошло с ума.
Где ты, лето? И есть - и нет.

Если даже звезда умрет,
то не стоит игра эта свеч...
Может, выдумать: "Время - врёт", -
да под утро фонарь зажечь?

2010 г.

* * *

И всё отошло, зажило.
Е. Гончарова

Не отошло, не зажило...
Кому в том разница, какая?
Ведь всё прошло, а что прошло -
Не наверстаешь.

Ведь всё прошло. Лишь ковыли
вдали колышутся, седые,
да в небо чаянья взошли -
на дыме.

И лунным почерком с небес...
Но ни прощанья, ни прощенья.
А здесь прозрачный стынет лес -
осенний.

* * *

Я не буду ни птицей, ни облаком.
Ты не будешь ни ветром, ни деревом.
Мы ещё узнаваемы обликом,
и лишь в этом быть можем уверены.

Как нам жить, пока руки не призрачны,
пока губы имён не чураются,
пока чёрные звёзды не вызрели,
пока утро лучом улыбается?

Наши дни - что долги неоплатные.
Ниоткуда друг к другу потянемся.
Может, завтра уйдём, невозвратные,
может, в полночь навеки расстанемся.

Залечи же душевные ссадины:
есть в садах ещё яблоки поздние.
Наши души никем не украдены
под холодными, острыми звёздами.

2010 г.

* * *

Душе немного лет, но это тело...
Куда же ты, родная, залетела?
В темницу? Вместо стен одна труха.
Но будит утро пеньем петуха.
Как в детстве утро: все свежо и внове.
А жизнь тебе - о хлебе да о крове,
а не о том, как ласточкой была.
О, не глядись, подружка, в зеркала!
В темнице той тебе подрежут крылья,
тупым грошом убьют тебя - навылет,
студеной речью обольют: остынь!
И станешь ты пустыней из пустынь.
И стала. Дом - труха,
но держит всё же.
Глядишь - и ты уж на него похожа.
Не трепыхнёшься. Вот и хорошо.
(Тупица-жизнь вдруг издаёт смешок.)
Но где-то в небе, где-то там, вдали,
апрельским днем курлыкнут журавли.
И вспомнишь: ты - душа, и навсегда
ты, как роса, светла и молода.

Желание

Да, просто жить...
И слушать в тишине,
как солнечные капают
мгновенья,
как вечер на малиновом коне
привозит утомлённому забвенье,
как ночь приходит
в бусах фонарей -
усыпан звёздной пылью
бархат платья -
и нет на свете запертых дверей
и жёстких рук, не знающих
объятья.
И долог день, и ночь не коротка,
а жизнь проста и вовсе не сурова.
И правят миром искренность цветка
да тёплый свет немеркнущего слова.

1998 г.

* * *

Под шорох от древес отходит жизнь,
под жёсткое шуршанье жёлтой жести.
И ночь темна, как траурные вести.
Чтоб не упасть, хоть за небо держись.

А день сверкает яркой новизной,
и белый облак синевой проходит.
Как славно плыть на этом пароходе
в открытый мир, божественно иной!

Живи, душа, живи, пока жива,
пока звучит малиновая нота,
пока ещё ты плачешь отчего-то,
из тёплых слёз тайком творя слова.

2004 г.

* * *

И не за тех, кто в поле,
и не за тех, кто в море,
а лишь за тех, кто в сердце,
хотя и далеко,
с кривой судьбой не споря,
чужим словам не вторя,
пьём лунного разлива
ночное молоко.

Зима нас окружила,
и дремлющие жилы
полны тяжелой кровью
и розовым вином.
На синих стёклах тени,
чертёж хитросплетений,
в зелёных, красных вспышках
пространство за окном.

На блюдцах сохнут крошки,
уютно дремлют кошки.
Узор воспоминаний
сплетён, как кружева.
Шары в сосновых лапах,
печали терпкий запах...
Непамяти, невстречи,
Ненужные слова.

Ночная сирень

Что мне снится? Не знаю,
не помню, что снится.
Приходи ко мне, фея сирени!
Этим звёздам не спится,
в четыре ресницы
они ловят пугливые тени,
Эти Аргусы даже не тысячеоки -
синим крестиком вышивка ночи.
И луна серебрит листовые дороги
вдоль сиреневых тех одиночеств.
Что вы видите, очи,
что спящим не видно?
Вы и сами, как ночь, сновиденны.
Но в бессоннице чьей-то,
быть может, повинно
бушеванье сиреневой пены.
В каждом светлом глазу
от луны поволока.
И в лучах невесомой свободы
всё баюкают ветви далёко-далёко
от земли отлетевшие годы.

* * *

Было бы это немного раньше -
было бы это намного лучше.
Ближнее стало немного дальше,
ровное стало намного круче.
Дура-судьба вдруг польёт из лейки
маленький цветик в ночи морозной,
когда на всех стенах и всех скамейках
сажей написано: "поздно", "поздно".

* * *

Вот дом: осанист, тяжёл, кряжист,
построен на сотню лет.
А это слово моё - как лист,
прозрачное на просвет.
А это осень зажгла костер -
мой листик сгорел дотла.
И вымела пепел, как всякий сор,
зима, что потом пришла.
Тут ночь мохнатым легла ковром,
в окошках зажегся свет.
Стоит и светится прочный дом
и будет стоять сто лет.

Я отдыхаю от стихов

Я отдыхаю от стихов,
как лесоруб, сваливший сосны -
все до единой. Гол и нов
пейзаж под солнцем венценосным.

Я отдыхаю от стихов -
от головы своей - казнённый.
Взамен не выдаёт голов
контора Вечности казённой.

Я наслаждаюсь бытием,
сказать попроще - чахлым бытом,
где паутин седых не рвем
над прохудившимся корытом.

Я запираю на засов
все двери - только б не скрипели.
Пустые нянчу колыбели...
Так отдыхаю от стихов.

1994 г.

* * *

Сохрани, сохрани
сон деревьев - печальные арки.
Оберни, оберни
в целлофан дорогие подарки:
серый плащ
дождевых продуваемых улиц,
соль зимы,
стаю птиц, что весною вернулись,
свет невстреченных лиц,
а уж встреченных -
это тем более,
всплески бледных зарниц,
дальний отзвук смирившейся боли.
Разверни по весне
обветшалый лоскутик былого.
В уголке - обо мне
слово памяти.
Может, полслова...

* * *

Меж зарёй и зарёй - синий мост,
синий мост над рекой времен.
Высотою до белых звёзд
на него фонарь водружён.
Ледниковый течёт огонь.
В треугольниках голубых
всё окно. Не окно - ладонь,
слепок с невесть какой судьбы.

Может, это на стекла лёг
отпечаток древесных смут?
Может, вычислить кто-то смог
судьбы тех, кто со мной живут?
Чья ладонь на тебя легла,
голубое стекло окна?
Там, за окнами, бродит мгла,
непростительно холодна.

В чашках комнат тепло стоит,
забелённое сном парным.
Разметавшись, ребенок спит
и не знает, что будет с ним.

* * *

Упрощаемся - до нуля.
Уплощаемся - как земля,
что стояла на трёх китах,
крепких панцирях черепах.
Ах, не вынесут в небеса
сетевидные паруса,
а двухмерная простота
смертной тяжестью налита.

1995 г.

* * *

Как свечи, лица оплывают
в туманном зеркале времён,
но всё ж связует нить живая
чреду народов и племен.

И удивятся после люди
простому слову своему:
пришло неведомо откуда,
ушло неведомо к кому.

* * *

Зима, немного погоди,
не раскрывай пока
свой складень,
пусть осень в тающем наряде
косые выплачет дожди.
Вполуха - на смятенье вьюг,
вполглаза - на снегов сиянье...
Дай, Боже, не страдать заранее,
лелея завтрашний испуг.
На камне у реки Времен
дай постоять еще немного.
... Змеится белая дорога
среди ветвящихся колонн.
И страшно на нее ступить -
и что-то, как магнитом, тянет.
И ждёшь, когда осколком ранят,
осколком счастья, может быть.

2003 г.

* * *

О Истина, кто ты, скажи?
Всемирно известное имя?
Ты Землю не держишь. Держи
хоть небо руками святыми.
Сто правд обрывают подол,
уносят узорные клочья.
Вот Истина: ирис расцвел,
и это я вижу воочью.

Занозами воздух пронзен -
вороньим безудержным граем.
Под этот горячечный звон
мы Истину, может, теряем.

В ночи меня в мир привели
с тугою повязкой на веках.
А дальше - по тропам Земли,
в летах омываясь, как в реках.
Повязку вода унесла,
взамен подарила печали.
А Истины я не нашла,
хоть слышала: имя кричали.

Куда-то ехать

Куда-то ехать в день осенний...
Увидеть зарево цветений
багровых листьев, аромат
которых сух и горьковат.
Вот туча с траурным подбоем
ползет, как дым над смертным боем,
нет, после боя, пряча грязь,
огнём заката подсветясь.
Вот дом сияет красным боком,
скрипит забором невысоким
двор - домовитости оплот.
Рябина в дар ему несёт
корзинку бусин, ветер треплет
рукав разорванный и в пепле
прошедших дней, зелёных дней...
Чем даль золоче, тем бедней.
Куда-то ехать в день осенний...
Улавливать печаль мгновений
ухода. Отлетает свет:
противника у ночи нет.
Повизгивает ветер тихо.
Огни зажглись. Как будто лихо
сдалось. Одну лишь благодать
в окошках радужных видать.
Куда-то ехать в день осенний -
бездумно, сонно. Опасений
сошла б горючая вода.
Куда-то ехать... Но куда?

* * *

И от хлеба тебя отвадят,
и от лекаря, и от книги.
По головке за то погладят,
что спокойный такой да тихий.
Впрочем, может быть,
пятки смажешь
в темный час беглецу-словечку.
После с камнем на шее ляжешь
в знаменитую речку.

1995 г.

* * *

Прозрачная стылость осеннего вечера
лимоном луны недозрелой увенчана.
В окне извивается ленточкой музыка,
летучая мышь, в ней запутавшись, кружится.
И в пёстрой одежке конфетного фантика
всплывает из времени дева Романтика,
на кою возведена злая напраслина...
А осень желта, как бумага, промаслена,
и тонкая кость уходящего вечера
на той стороне как рентгеном просвечена.

* * *

Я - не она, не могу
сердце тюльпаном раскрыть.
Я - не она, не могу
Всякий талант возлюбить.

Я - не она, не могу
выплеснуть душу до дна.
Я хризантема в снегу -
я не она, не она...

1993 г.

* * *

Отпусти во тьму, звезда ночная,
лёгких слов холодный острый хмель.
Пусть поёт святая, неземная,
золотая робкая свирель.

Отпусти: среди деревьев стройных,
вознесенных в гнутый небосвод,
закружится, медленный, спокойный
серебристых песен хоровод.

Если я окно своё открою
в час полночный сотый раз подряд,
может быть, сочтут меня сестрою
и в окно, как бабочки, влетят.

Видно, что оглохла и ослепла...
Но коль сядут звуки на ладонь,
вновь душа поднимется из пепла,
чтобы снова броситься в огонь.

* * *

Лишь пыль да ветер.
Никаких знамений
и никаких чудес: земная пыль.
И лжёт лукавый ветер
сновидений,
что всякому калеке дан костыль.
Что ж, сам возьми
свое святое право
дышать, не веря в звонкую тщету,
и объяви гербом своей Державы
суровый тополь, рвущий высоту.

1994 г.

* * *

И нечего мне ждать
на этом сером свете -
лишь только наблюдать,
как рушит кроны ветер.
Грядущее во мгле,
прошедшее в тумане,
и всякий на земле
своей судьбою ранен.
Увы! - не плещет зал
в размякшие ладони.
Актер своё сыграл,
он миру - посторонний.
Лепечет тихий дождь
хвалу земной печали,
когда уже не ждёшь,
чего ты ждал вначале.

2004 г.

Приход осени

Вот так и приходит: в кронах
шумит бесшабашный ветер,
большая птица ворона
ругается на рассвете.
Внемля рассветному зову,
пронзившему сумрак сивый,
луна молочной слезою
стекает на платье иве.
Вот так она и приходит...
Немотствует горло птичье.
Чихающий царь природы
проносит своё величье
под окнами гулкой ранью
в такие поздние сроки...
А осень руно баранье
развешивает на востоке.

2004 г.

* * *

Вот и писем друг другу не пишем
с бесконечным количеством марок -
разве сморщенной осенью вышлем
лист древесный сухой - как подарок.

Кто придумал нам разные страны,
кто впечатал меж нами границы?
Лишь ползут за границы туманы,
лишь летят мимо времени птицы.

1993 г.

Девочка Судьба

Я - девочка Судьба,
а чья - ещё не знаю
и в сумерках седых
я плачу на мосту.
Я что-то там дарю
и что-то отнимаю -
быть может, жизнь саму,
быть может, красоту.

А завтра я уйду
в залосненные будни,
где царствуют дымов
столбы и кренделя.
Но я еще держу -
легко и неподсудно -
круги твоих венцов,
безвинная земля.

Я - девочка Судьба.
Меня сюда послали.
Мне жаль дарить шипы,
а надо, чтоб не жаль.
Мы с белою звездой
на всех мостах стояли:
когда был август мал,
когда старел февраль.

Я - девочка Судьба.
Простите, ради Бога,
что завтра принесу
мечи иль жернова.
Я на мосту стою,
над стынущей дорогой,
и слышу, как меня
покорно ждет трава.

Я - девочка Судьба...

2003 г.

* * *

Падает лист, как подбитая птица, -
осени нежной перо золотое.
Что в этом мире еще приключится
с хрупкой, ажурной, немой красотою?
Будет незнанья последняя милость -
если молчание станет ответом.

... Небо погасло - земля засветилась
тускло-оранжевым бархатным светом.

Октябрь 1996 г.

* * *

Имена растворяются в синей,
равнодушно-холодной воде.
Лишь соленый, безбуквенный иней
оседает неведомо где.
И плывут безымянные лица,
отражённые жизни вия,
и безмерное время струится
сквозь полотнища их бытия.

1995 г.

* * *

Король ты или шут -
решит грядущий день.
Торжественность минут
в колпак шута одень

и мир за шутовство
короной увенчай, -
но пожалей его
как будто невзначай.

Тогда замедлит бег
в часах живущий бог.
Спокойно канет в снег
срастивший кость лубок.

Различий больше нет -
кто шут, а кто король.
И возникает свет.
И оседает соль.

Поэзия Светланы Гаделия

Тёмный, почти фиолетовый голос пророчицы Кассандры.

Рыдающий голос женщины об утраченном девичьем утре.

Мощная, уверенная рука художницы, влепляющая с размаху пылающие краски на суровый, зеленоватый холст бытия.

И всё это - поэзия Светланы Гаделия.

Ошарашенный необычностью, силой, световыми вспышками, по привычке, бросаешься искать подобное, сравнивать, Может быть - Анна Ахматова? Нет, отсутствует строжайший расчёт, геометрия, графика текста: тут, конечно же, живопись! Метнёшься ко второй нашей поэтической звезде ~ Марине Цветаевой. И снова - нет. Здесь яркость, но без "педали", трагедия, но без истерики раздражённой, истерзанной женщины. Здесь что-то нездешнее, как имена: Ассирия, Египет, Эллада, Рок, Антигона... А в результате - полновесная, неслыханная ещё русская поэзия...

Завидую читателям, которые впервые открыли томик стихотворений Светланы Гаделия: их ждёт радостное потрясение, возможно, трагическое рыдание "дудука", возможно, встреча с Неведомым.

Свысока смотрю на читателей, которые впервые открыли эту книгу:

я-то живу в стране поэзии Светланы Гаделия уже многие лета, И всегда встречаю здесь что-то новое, небывалое...

Здравствуйте, Светлана Гаделия!

Станислав Подольский, писатель

Автор и редакция альманаха "Литературный Кисловодск" от души благодарят за дружескую помощь в издании книги стихотворений Светланы Гаделия "Знак Земли":

Анну Мотенко (Санкт-Петербург), Илью Миклашевского (Москва), Вадима Пенчалова (Пятигорск); Тамару Андрусенко (Липецк); Сергея Смайлиева (Кисловодск); Александра Бойко (Ессентуки); Оксану федяк (Пятигорск); Ивана Гладского (ст. Кочубеевская); Сергея Козьминых (Михайловск); Льва Кроппа (Москва) и многих-многих других авторов и читателей "ЛК"...

Вместе - победим!