[an error occurred while processing this directive]

Рассказы из "ЛК"

Елена Довжикова. Рассказы
Юлия Каунова. Жажда
Геральд Никулин. Кисловодск, картинки памяти
Сергей Шиповской. Айдате
Лидия Анурова. Памяти детства
Лидия Анурова. Я и Гагарин. Вечер на рейде. Сеанс Кашпировского
Лидия Анурова. Мои старики
Геннадий Гузенко. Встреча времен
Геннадий Гузенко. Батальон за колючей проволокой
Геннадий Гузенко. Судьба играет человеком
Геннадий Гузенко. Ночное ограбление
Митрофан Курочкин. Послевоенное детство
Митрофан Курочкин. Закоулки памяти
Антонина Рыжова. Горький сахар
Антонина Рыжова. Сороковые роковые...
Капиталина Тюменцева. Спрятала... русская печь
Анатолий Крищенко. Подорваное детство
Феофан Панько. Дыхание той войны
Феофан Панько. Охотничьи байки
Любовь Петрова. Детские проказы
Иван Наумов. Перышко
Георгий Бухаров. Дурнее тетерева
Владислав Сятко. Вкус хлеба
Андрей Канев. Трое в лодке
Андрей Канев. Кина не будет, пацаны!
Олег Куликов. Шаг к прозрению
Нина Селиванова. Маршал Жуков на Кавказских минеральных водах
Нина Селиванова. Медвежья услуга
Михаил Байрак. Славно поохотились
Ирина Иоффе. Как я побывала в ГУЛаге
Ирина Масляева. Светлая душа
Инна Мещерская. Дороги судьбы
Анатолий Плякин. Фото на память
Анатолий Плякин. И так бывает
Анатолий Плякин. В пути - с "живанши"
Софья Барер. Вспоминаю
Вера Сытник. Тёмушка
Пётр Цыбулькин. Они как мы!
Пётр Цыбулькин. Жертва статистики
Надежда Яньшина. Я не Трильби!
Елена Крылова. Мое театральное детство
Александра Зиновьева. Дети войны
Лариса Корсуненко. Мы дети тех, кто победил...
Лариса Корсуненко. Ненужные вещи
Сергей Долгушев. Билет на Колыму
Сергей Сущанский. Зимние Страдания

Иван Аксёнов

"Прописан я в русской душе"

О поэте Иване Елагине

Диву даешься тому, до чего же бывают причудливы судьбы людские в нашей стране. Экономические и политические катаклизмы, торжество ложных ценностей, казавшихся единственно верными и вечными, кровавый режим, жизнь человеческую ценивший не более, чем жизнь назойливой мухи, - всё это занимает в невеселой нашей истории место весьма значительное. В государстве торжествующего единомыслия (голубой мечты незабвенного Козьмы Пруткова) инакомыслящим места не было и быть не могло, и те из них, кому повезло не быть расстрелянными в страшных подвалах Лубянки или сгинувшими в безымянных могилах ГУЛага, оказались в вечном изгнании. Немногим людям, отторгнутым от родной земли, дано чувствовать себя благополучными "гражданами мира", не испытывать мучительной ностальгии.

Тоски по утраченной родине не удалось избежать и Ивану Елагину, поэту второй волны русской эмиграции, выброшенному на чужой негостеприимный берег девятым валом второй мировой войны и обреченному на скитания за пределами горячо любимой родной земли, сознавая отчетливо, что обратной дороги нет и быть не может.

Россия, твой сын непутевый
Вовек не вернется домой, -
сокрушенно сетовал он.

Едва ли стоит удивляться тому, что имя Ивана Елагина на родине его и по сей день известно немногим. Какое-то время книги его тайком провозились из-за "железного занавеса", а потом размножались на пишущих машинках, за что можно было схлопотать тюремную похлебку. И лишь в последние годы советской власти кое-что из его стихотворений появилось в наших журналах, а в 1998 году издан был наконец пятитысячным тиражом двухтомник его произведений.

Горькое чувство вызывало в нем то, что и после разоблачения культа личности Сталина мало что изменилось в Советском Союзе: никто не покаялся в содеянном, никто не был наказан, КПСС продолжала стоять на своих твердокаменных позициях. С сожалением говорит он о том, что советские заплечных дел мастера благополучно доживают на пенсии свой век, не испытывая угрызений совести за свои преступления.

О том или ином поэте нередко говорят: "Его биография - в его стихах". К Ивану Елагину это выражение подходит, пожалуй, больше, чем к кому-нибудь другому.

Отец Ивана Елагина, поэт-футурист, носил фамилию Матвеев, но стихи свои подписывал диковинным псевдонимом Венедикт Март. А сыну своему, будущему поэту, он дал более экзотическое имя - Уотт-Зангвильд-Иоанн Март. Будущий поэт Иван Матвеев (кстати, он двоюродный брат поэтессы Новеллы Матвеевой), вошедший в литературу как Иван Елагин, родился в 1918 году во Владивостоке, оккупированном в то время японцами. Когда пришли красные и нависла угроза расправы с интеллигенцией, дед его Николай Петрович Матвеев, пользуясь тем, что родился в Японии и язык японский знал не хуже русского, уехал с семьей в эту страну. А сын его Венедикт Март поселился в Харбине, расположенном на китайской территории, где издал семь сборников своих стихотворений. Но тоска по родине не давала ему покоя, и в 1923 году он вместе с женой и пятилетним сыном вернулся в Россию. Человек довольно легкомысленный, в Москве он вел бесшабашную жизнь убежденного пьяницы и гедониста, совершая нелепые поступки в духе своих кумиров Маяковского и Хлебникова. За пьяную драку с каким-то работником ГПУ его сослали на три года в Саратов. Жена его от потрясения сошла с ума, а сын стал бродяжничать и воровать. К счастью, где-то на улице его узнал писатель Федор Панфёров и отправил к отцу в Саратов.

Бывшему ссыльному путь в Москву был заказан, и отец с сыном поселились в Киеве. В 1937 году, когда вовсю раскрутился маховик сталинских репрессий, о Венедикте Марте вспомнили и расстреляли его как "японского шпиона" (за то, что он переводил японских и китайских поэтов?) А сын его целый год носил покойному отцу передачи, не подозревая, что приговор "10 лет без права, переписки" означал на деле смертную казнь.

Надо было жить и учиться. На филологический факультет университета его не приняли: детям репрессированных путь туда был закрыт. А вот в Киевский медицинский институт он поступил без всяких препятствий. Дело в том, что в те годы все сильнее сгущалась атмосфера, ожидания скорой войны, и появилась большая нужда во врачах-мужчинах.

Какие же обстоятельства сделали его эмигрантом? Почему не эвакуировался он при приближении немцев к Киеву, хотя знал, что ему, наполовину еврею, грозит неминуемая гибель? Только ли из нелюбви к советской власти, погубившей его родителей и принесшей ему столько горя? Скорее всего, он просто не успел уехать на восток и остался в Киеве вместе с женой, поэтессой Ольгой Анстей. Вскоре немцы открыли в Киеве медицинский институт, и Иван Елагин продолжил свое образование, одновременно работая в родильном отделении больницы. Жили они с Ольгой бедно, однако занятия поэтическим творчеством не оставляли.

Когда, началось отступление немецких войск, Елагин понял, что с приходом Красной Армии ему не поздоровится, несмотря на то, что служил он не оккупантам, а украинским и русским роженицам. Главная же "вина" его была в том, что он был сыном репрессированного и имел родственников-эмигрантов.

На долгом и мучительном пути к Праге в телячьем вагоне родилась у них дочь. Но вскоре умерла. Вторая появилась на свет уже в Берлине в 1945 году.

Вскоре семья оказалась в лагере для перемещенных лиц в Мюнхене. Когда союзники стали выдавать органам НКВД беженцев, власовцев и пленных (полтора миллиона этих несчастных были отправлены в сталинские лагеря или расстреляны), поэт спасся тем, что переменил фамилию - превратился из Матвеева в Елагина и предъявил справку о том, что до 1939 года жил в Сербии (эмигрантов первой волны Сталину не выдавали).

В 1950 году ему удалось получить визу в США. Жизнь и здесь не баловала поэта. Долгое время уделом его были беспросветная бедность и одиночество (жена ушла к другому). Безработный и бездомный, скитался он в каменных ущельях нью-йоркских улиц, перебиваясь случайными заработками, К счастью, газете "Новое русское слово" понадобился автор стихотворных фельетонов, и его пригласили в штат редакции. Он изучил английский язык так основательно, что за пять лет перевел большую поэму Стивена Бене "Тело Джона Брауна", за что получил степень доктора в университете Нью-Йорка. Впервые в жизни он стал жить более или менее обеспеченно.

Скончался он в 1987 году в городе Питсбурге, где служил в последние годы профессором университета.

Поэт тосковал, понимая, что после его смерти "сделают надпись на камне надгробном совсем на каком-то другом языке". Так и вышло.

Жизнь свою Иван Елагин рассматривал как вечный зал ожидания - ожидания "счастья в кредит", ожидания признания. Что касается признания, то оно пришло наконец. Но все хорошее в этом мире приходит слишком поздно, когда человек уже не может испытывать радость, которую испытал бы в молодые годы.

Иван Елагин всегда был самим собой, никому в угоду не хотел "кривляться фигляром манерным".

"И торжественно в ногу
Я ни с кем не пойду", -
убежденно заявлял он.

До конця жизни трагическая судьба отца и матери занозой сидела в его сердце. Единственное, что спасало от отчаяния этого невысокого хрупкого человека, - вера в свои нравственные силы, твердая уверенность в том, что наступит время, когда, он станет известен на родине. Ему хотелось "на русскую полку когда-нибудь звездно упасть":

С милицией, с прокуратурой,
С правительством я не в ладу,
Я в русскую литературу
Без их разрешенья войду...

"По дороге оттуда", "Отсветы ночные", "Косой полет", "Дракон на крыше", "Под созвездием Топора", "В зале Вселенной", "Тяжелые звезды" - стихи из этих сборников Ивана Елагина теперь стали доступны любителям поэзии в России. Стихи его просты, не перегружены метафорами, но в них несмолкаемо бьется русское сердце, которому бесконечно дорога потерянная родина. Поэт утверждает:

Прописан я в русском пейзаже,
Прописан я в русской душе.

Наше время возвращает в Россию талантливых поэтов, произволом тиранов рассеянных по всему свету. Иван Елагин - один из тех, кто обогатил русскую литературу, живя вдали от родины. Поэт и критик Георгий Иванов писал о нем: "Таланту в нем много", - причислял его к советским поэтам, последователям Маяковского. Он и в самом деле ориентировался на Маяковского, который был кумиром его отца-футуриста, но сумел это влияние преодолеть и заговорить своим, елагинским голосом. В 70-е годы он стал настоящим поэтом, большим мастером и до конца жизни не снижал уровня своего творчества.

 
[an error occurred while processing this directive]