Вошло в закон, что на руси
при жизни нет житья поэтам,
о чем другом, но не об этом
у чёрта за душу проси.

Но чуть взлетит на волю дух,
нислягут рученьки в черниле,
уж их по-царски хоронили,
за исключеньем первых двух.

На что был загнан Пастернак -
тихоня, бука, нечестивец,
а всё ж бессмертью причастились
и на его похоронах...

Иной венец, иную честь,
Твардовский, сам себе избрал ты,
затем чтоб нам хоть слово правды
по-русски выпало прочесть.

Узнал, сердечный, каковы
плоды, что муза пожинала.
Ещё лады, что без журнала.
Другой уйдет без головы.

Ты слёг, о чуде не моля,
за всё свершённое в ответе...
о, есть ли где-нибудь на свете
россия - родина моя?

И если жив ещё народ,
то почему его не слышно
и почему во лжи облыжной
молчит, дерьма набравши в рот?

Ведь одного его любя,
превыше всяких мер и правил,
ты в рифмы Теркина оправил,
как сердце вынул из себя.

И в зимний пасмурный денек,
устав от жизни многотрудной,
лежишь на тризне малолюдной,
как жил при жизни одинок.

До кома в горле жаль того нам,
кто был эпохи эталоном -
и вот, унижен, слеп и наг,
лежал в гробу при орденах,

но с голодом неутолённым -
на отпеванье потаённом,
куда пускали по талонам,
на воровских похоронах.