Алексей Голубев

СЛУЧАЙ С РУСАЛКОЙ

Я поругался с Аллой. Наконец-то всерьез и навсегда. И сегодня она звонит. Будто-бы ничего не было. Даже, слышно по телефону, как она улыбается. Улыбка эта изображает женскую мудрость. И снисхождение к детскому поэту, который живёт одними эмоциями. Я сдержался и сказал мягко, но как о давно решённом:

- Извини, но тебя ни видеть, ни слышать не хочу. Мне надоела истеричность с претензией на материнскую заботу.

И положил трубку.

Не прошло и десяти минут - звонок. Я схватил трубку. Бе-е-е-е. Значит - в дверь. Требуется личное обаяние. Не пущу!

Открыл рывком. Молодой человек, длинный как жердь. Похож на вытянутого Станиславского.

- Вы Иван Алексеевич? - басок бодрый. Киваю и остываю.

- Проходите, - говорю. Заходит и начинает мяться.

- Даже и не знаю, - говорит, - как начать.

- А вы сразу самую суть.

- Видите ли, - начинает, - вы нужны нам, археологам, как специалист. А особенно нужны мне. Потому что я выдумал. То есть работу, которую сделаете только вы.

- Валяйте дальше, - говорю.

Короче, выясняется, что меня просят приехать в захолустный городок с большим промышленным будущим. Мне оплачивают дорогу, если я не захочу остаться.

Я подумал. В редакциях сейчас тишина. Июль. А новые места - это всегда заманчиво. Собираться мне недолго: кинул бельишко и бритву в чемодан. Весь запас "Примы" взял. Люблю свой сорт. Говорю:

- Готов.

Парень только что не закричал.

- Пошли, - говорит. - Я ведь уже два билета взял. Верил в вас.

- А где мой адрес узнал?

- В редакции.

- Значит, знаете, что я детский поэт.

- Поэтому и нужны. А больше ничего вам не расскажу. Только обстановку.

Ехать было всего - часов восемь-десять. Парень оказался интересный. Кончил какой-то архивно-археологический и второй год трудится.

Утром приезжаем на старый такой вокзальчик. Выхожу. Боже ты мой, красота-то какая! Стоят красивые дома с лепниной и не дешёвой. Улица широкая. А на площади собор могучий и голуби.

- Да, кстати, я вам знакомого своего не представил. Володей его зовут. Так вот, он меня спрашивает: пешком ходить любите?

- Очень, - говорю. Да что ты, дружок, на "вы". Разница-то всего лет на восемь!

Ну и пошли мы. Километров пять отмахали. Собственно, городок состоит из двух пересекающихся улиц. Очень красивых. А посреди площадь с собором. А дальше пошли домишки и садики. Петушки, курочки и хрюшечки.

И вот приходим мы к довольно широкому озеру. И только я заметил, что озеро ещё и длиннющее и через местечко поуже мост на сваях, как он и говорит:

- Пожалуйста, сюда.

Двухэтажный деревянный дом бывшего жёлтого цвета. Захожу. Комната большая во втором этаже. Можно сказать - во весь этаж.

- А внизу, - говорит, - оборудование.

В комнате человек пять сидят. Он меня сразу к столу начальника.

- Иосиф Сергеевич, - Очень маленький, кавказской внешности. Присели. Он Володе сразу: - Сказал? - Тот головой трясет.

- Ладно! - говорит начальник, - всё потруднее мне. Слушайте. Вовочка утверждает, что вы замечательный детский поэт.

- Спасибо, - киваю.

- Не в том, - говорит, - дело. Рыбалку любите?

- Очень.

- Володенька наш утверждает, что у вас детское восприятие действительности.

- Ну и что? - начинаю тихо психовать.

- Так вот, учтите: вся эта идея Вовина, и меня прошу не бить.

- Хорошо, - говорю.

И выдаёт он мне! Вы бы его самого послушали! Только длинно очень. Короче, так. Места здесь для археологов редкие. Но кругом заводы, и рыть не очень-то дают. Вот мои ожердяи и придумали фантастику со ссылкой на научные теории. Говорят, что в озере этом когда-то жила русалка, которая полюбила рыбака со счастливым исходом (имеется в виду - для рыбака). Пожил он с ней и ушёл, а она потом лет двести по ночам громко плакала, чем и создала дурную славу всему этому водному пространству. Так вот, я, ни больше и ни меньше, должен изобразить этого рыбака. Попасть в те времена. И обязательно эту пятисотлетнюю девушку увидеть и полюбить. А далее, по их словам, проще простого. Я в промежутках, которые всегда и во всякой любви бывают, поднимусь на берег и сделаю им глазомерную съемку окружающих городищ.

- Денег у нас на земляные работы навалом, а где рыть - не знаем. Очень бы нам помогли.

Чувствую - заражаюсь их идиотизмом. Но спрашиваю:

- А вдруг я раньше этих поселений вынырну?

Тут Володя чуть не кричит:

- Не может быть! Легенду-то люди создают.

- А если позже, и русалка меня к чертям пошлет?

- Это дела не меняет. Вылезете и нарисуете.

И попахивает от всего этого заманчивой сумасшедшинкой. А Володя просит:

- Я вас к себе в номер поселю. Сам на раскладушке лягу. Поговорим ещё.

Жалко его обидеть. Согласился.

И вот всю ночь мы с ним проболтали. Дурак он, конечно, дураком, а хитёр. Уговаривает:

- Вы сюда уже приехали. Вот утром уедете, и я на вас не обижусь. А вы всю жизнь будете маяться. А вдруг? А может?

Ведь за самое больное место укусил.

"А, думаю, была - не была!" В лодке и стихи хорошо пишутся, и всёравно уже здесь, и Аллочка пусть звонит-надрывается. А самое главное, чувствую, что не разыгрывает меня. Нужен.

- Согласен. Денька три попробую.

Он сперва меня целовать бросился, потом бутылку из шкафчика вынул.

- Я, - говорит, - в вас уверен был.

Выпили мы и заснули.

Утром Иосиф Сергеевич как об этом услыхал - кинулся ко мне на вывернутых наружу как у балерины ножках, руку трясет.

- Одним согласием своим очень нас выручили. Всех. Не обидим, ив деньгах не обидим. Хоть тремя землекопами оформим.

Ведь надо же. И этот маститый свихнулся. Или у всех археологов и поэтов мозги набекрень?

Шутки кончились, началось дело. Володенька, стервец, оказывается, мне весь реквизит приготовил. Спускаемся мы вниз. Он и говорит кладовщице:

- Светлана, давай заветный узелок, - девчонка ему какую-то мешковину подает. Заходим в соседнюю комнату. Спрашивает:

- Понравилась наша новенькая?

Я, конечно, обратил внимание. Есть такие мордашки, которые будто-бы только и ждут, чтобы засмеяться. Засмеяться ртом, подбородком, всем существом. А глаза уже ждут, смеются. Но сказал:

- А я и не заметил...

Вова мне всю суть объяснил быстро.

- Самое важное, - говорит, - материал. Он может при переходе в прошлое исчезнуть. Хоть и не обязательно. А как сшито - значения не имеет. Лески хлопчатобумажные. Крючки, правда, покупные, но сталь и тогда была. А одежда вот.

Огородное пугало видели? Так вот, в его одежде я был бы просто элегантен. Штаны до половины икр. Обычная мешковина. Рубаха из сурового полотна (где только достал). И всё. Говорит, тепло сейчас и лаптей нигде нет.

- Берём, - говорит, - удочки и вёсла. А лодка у меня под мостом. Вроде, без единого гвоздя сделана.

- Эх, мать честная! Пошли!

Идём. Народ на меня глазеет. Мальчишки бегут рядом. Кричат, что кино снимать будут. Пока мы до моста дошли, я Вовку чуть не избил. Ему что! Идёт, как молодой режиссёр. Говорит:

- Я на вас с моста погляжу.

- А если мост исчезнет?

Пришли на место. Лодка действительно такая старая, что даже к моей русалке ехать не стыдно. Сел, начал отгребать. На берегу толпа. Ребятня вопит. Взрослые их урезонивают: не мешайте, мол, кино снимать. Все интересуются, где оператор и прочая техника. И тут меня осенило. Развернулся, подошёл к берегу, привязался. Говорю людям:

- Погода не съёмочная. Солнце слишком яркое. Завтра утром начнём.

- А Вова уже ко мне с моста своими саженными шатунами мчится.

- В чём дело?

- Освещение не то, - шиплю на него. - Ты где-нибудь видел, дубина, чтобы русалка ясным днём свои прелести показывала?

Осклабился.

- Во! - говорит. - Значит, я в тебе не ошибся. Мне бы век не додуматься.

Вернулся я, переоделся и пошёл спать. Разбудил меня Володя словами:

- Все ждут.

- Времени сколько?

- Пол-одиннадцатого. Город спит.

- Пускай и остальные идут спать. Мне аудитория не нужна. Ты меня проводишь, но только до дома.

Володенька обиженно надулся и замолк. Я глянул на него и продолжаю с нажимом:

- Я должен быть уверен, что никто не будет подсматривать. Иначе буду искать вас по берегу, и ничего не получится.

Он просветлел, кивнул и побежал звонить, чтобы уходили.

Город как вымер. Даже собаки не лают. Когда мы подошли кдому, взошла луна. Плохо, подумал я, буду много видеть. Чувствуете? Запсиховал уже на всю катушку!

Я переоделся, взял удочки и весла, потрепал Володю по плечу и задумчиво побрел к лодке. Все я делал медленно. Оттолкнулся. Вдел весла ремешками в уключины и решил отъехать подальше от моста. Остановился метрах в десяти от берега, лёг навзничь на носовое сиденье.

Было просто хорошо. А в каком я веке - наплевать. Далекотам по длине озера светился одинокий огонек. Лодка слегка качалась в тени берега, я лежал и глядел на огонек.

- Вообще-то глупо, - думал я, - и очень! О стихах думать невозможно. Хотя...

Чушь.

Огонек на той стороне погас.

- Легли спать. Давай-ка и мы поспим.

Я завозился, укладываясь калачиком. Волна чуть била в борт. Тихое шуршание воды и убаюкивало, и не давало спать. И вдруг я подумал: а почему она, собственно, шуршит? Поднял голову. Мне показалось, что берег стал выше.

- Лежу потому что.

Я сел. Какая-то тёмная масса была у кормы моей лодки. Сперва я подумал, что меня прибило к берегу. Но оно шуршало. Я перебрался на корму и протянул руку. Стебель. Я повел рукой вверх, и ладонь скользнула по упругому пушку рогоза. Тростник! Я глянул вправо. Моста не было. Неужели свершилось?

Я ударил несколько раз вёслами и выплыл в лунный свет. Теперь я видел: берег не стал выше. Озеро, вообще, глубоко лежало. Но были взвозы, тропки. А теперь их не было. Стоял отвесный высокий берег. И тут я понял. Это произошло тогда, когда погас огонёк.

В каком я веке, мне было все равно. Будет русалка, не будет её - какая разница. Только теперь я почувствовал глубокую свежесть воздуха. Даже тиной вроде не пахло. И шелестели деревья, окружающие озеро. Ветер, которого и не чувствовалось на воде, вверху шумел глухо, первобытно. Луна освещала ивы у воды, ветви тальника, рогоз.

И тут я услышал всплеск. Прислушался. Тихо. Вынул из-за пазухи пачку "Примы", вскрыл, прикурил. Плеск послышался ближе. Я заслонился от красного огонька сигареты и стал всматриваться. Что-то большое плыло поперек носа лодки.

- Взялся за гуж, - подумал я. - Все-таки я рыбак. Червей, правда, нет. Но я сказочный. Да и ночью не ловит никто. Зря я Иван, только Иванушки - те больше по конокрадству славились. Садко, ну в худшем случае, Емеля.

Плеск замолк вдали. Я раскрутил удочку, закинул. Плеск опять стал приближаться. Я вновь затянулся сигаретой. Теперь я видел - плыло что-то, то показываясь из воды, то исчезая.

Метрах в десяти от лодки нырнуло; и вот с тихим всплеском качнуло лодку, и я увидел на борту узкую руку. Потом появилась голова. На лбу волосы спутанные, сквозь них в мерцании луны блестели глаза.

- Свят, свят! - сказал я, перекрестился и ужаснулся, ибо ни в бога, ни в чёрта не верил. Вторая рука откинула с лица волосы. Прозвучал тихий голос:

- Кто ты?

- Добрый молодец Иванушка. - Потом добавил: - А ты русалка?

- А тебе почто знать! - голос стал громче, даже какие-то властные нотки прозвучали. - А на озеро пришёл как?

- Не ведаю, - я входил в роль.

- Кто ж ночью рыбу ловит?

- Не спится.

- И мне по ночам не спится, - вздохнула она. Диалог налаживался.

- Что у тебя в руке, Иванушка?

Я глянул на окурок, затянулся и выкинул его в воду.

- Светлячок. Пора ему гаснуть.

Она сделала движение, будто хотела плыть за окурком. Потом приподнялась и приблизила ко мне голову.

- Пусти меня в лодку, Иванушка. Холодно мне.

- Лезь, валяй, - сказал я, выходя из роли. Но она поняла. Как-то быстро, гибко поднялась над бортом и села на корму. И лодку почти не качнула. Я стал её рассматривать. Она сидела спиной к луне, и видно было плохо. Однако я сразу увидел, что хвоста нет. Две нормальные ноги. Прямо скажу - ничегоножки. Я ударил одним веслом и теперь видел её сбоку. Она была чем-то чуть-чуть прикрыта, по нашим меркам - вполне прилично. Сидела, держалась руками за плечи. Светлые длинные волосы блестели. Я опять повернул лодку и поплыл к освещённому луной берегу.

- Не плыви туда, Иванушка. Нельзя мне.

- Почему?

- Потом узнаешь.

- Чертовщинка начиналась. Я развернулся.

- А туда можно?

Она кивнула. Я налёг на вёсла.

Лодка врезалась в песок и задрала нос. Я выскочил на берег и протянул ей руку. Рука у неё была холодная, но нормально, как у женщины, долго пробывшей в воде. Она прижалась ко мне.

- Иванушка, зябко мне...

Проснулся я на раннем рассвете. Еле светилось небо. Вода курилась паром. Русалка моя спала на тальнике, который я вчера нарезал ножом. Всёже я поступил здраво, прихватив спички, курево и нож. А то бы совсем хана. Я слегка прошёл вдоль берега. На него можно было взобраться от силы метров на шесть. Дальше шёл ровный отвесный яр.

- Небось, найду, - решил я и пошёл искать червей. Я очень жалел, что не прихватил с собой с десяток консервных банок. Да и котелок был бы не лишним. Вещи не пропадали.

К тому времени, когда ундина проснулась, у меня на ветке, приспособленной под кукан, трепыхались с десяток карасиков. Я уже развел костер, ибо единственным способом позавтракать было испечь их в золе. Мне показалось, что с ней надо поговорить. Такие вещи случались со мной неоднократно, и всегда мне казалось, что надо поговорить. Я поэтому спросил:

- Рыбу будешь?

Она покачала головой. Я рассматривал её костюм. Что-то вроде бюстгальтера, соединённого с короткой юбкой двумя ленточками на животе и на спине. Надо будет нашим модницам порекомендовать. Она сказала:

- Я поплыву. Мне днём нельзя.

Я кивнул.

- Вечером покличь. - Она вошла в воду и поплыла.

Я ещё не видел, чтобы плавали так быстро. Она по десять и более метров плыла под водой, а потом на короткое время с плеском выныривала головой и плечами. Вскоре её не стало видно за гребешками волн.

Я испёк карасиков и скудно, без соли и хлеба, поел. Плавнички и глаза решил пустить на наживку. Рыбу я ловил сразу же, чтобы обеспечить себе обед и ужин. Потом пройдусь направо по берегу, поищу удобного места для подъёма.

Тут я вдруг страшно огорчился. Бумаги и карандаша у меня не было. Ладно, выдумаем что-нибудь. В подобных экскурсиях всегда всё боком.

Во второй половине дня я смастерил шалаш, убрал его тростником и прилег. Подъёма я не нашёл. Только в любви и везет. Как же мне её кликнуть-то?

- Русалка! - Но тут я сообразил, что первый слог слышен не будет, и немного развеселился. Ладно! Завтра пойду налево.

Прошло два дня. Уже дважды я выплывал на середину озера и кричал:

- Алка! Алочка!

И она приплывала. Всё с ней было как в первую ночь. Разговоров было мало. Почему нельзя на тот берег, я так и не узнал. Нашёл я место, где можно метра на два подобраться кустами к яру, и сейчас, сидя у костра, строгал ножом некое подобие лопаты. Было где-то около часа. Ундина моя спала в шалаше. Сзади меня зашуршали кусты. Наверное, какая-то зверюшка. И вдруг я услышал:

- Иван Алексеевич! - тихо, шёпотом.

Я выронил палку и нож, поднялся и шагнул от костра в темноту кустов. Разглядел невысокую фигурку на фоне песчаной осыпи.

- Кто это?

- Это я, Света. Я вам записку принесла и поесть.

- Значит сумела?

- Ага. А вы русалку нашли?

- Нашёл.

- Влюбились?

- Не влюбился, а полюбил. Раньше не влюблялись.

- Ага. А она вас?

- Не знаю. Думаю, что нет.

- А какая она?

Я присел на песок, она рядом. Я почувствовал, как мне в руку суют какую-то шершавую бумажку и тяжёлый мешок. Света прошелестела рядом:

- Здесь колбаса, сыр, масло и консервы, и буханка обдирного. Ещё"Беломор" купила. Вы ведь курите?

- Ну, спасибо!

- Вы колбасу сразу ешьте. Она варёная. А она какая?

- Я замялся, вглядываясь в темноту, и сказал:

- В общем, красивая. Только, понимаешь, у неё хвоста нет, а две ноги. Как ты думаешь, для чего они ей? - я хмыкнул.

Света встала.

- Какие-то глупости и пошлости вы говорите. Смешно слушать. Ну, я пошла. Я завтра снова приду.

Я дёрнулся, но она зашуршала кустами. Вот дурёха. У меня ещё столько вопросов. Обиделась, что ли? Ну да бог с ней, завтра спрошу. А сейчас пожрать надо, да и записку прочесть.

Если бы вы знали, какой я, оказывается, был голодный. Когда я подошёл к костру, то разглядел, что мешок был обыкновенный школьный - зелёного цвета с красными инициалами С.М.

Сперва я вынул колбасу, отломил хлеб и стал жрать. Я именно жрал, сопя, глотая большими кусками и даже урча, как голодный кот, И только потом глянул на бумажку.

Идиот - это человек, последовательно мыслящий. Бумагу по своей гениальности даже и прислать не захотел, прислал пергамент.

Почерк Володи еле разобрал: "Мы волнуемся, ответьте. Русалка - это второе, а вот карта? Как карта? P.S. В середину бумаги вложен свинцовый карандаш. Не потеряйте!!!"

А карандаша-то нет. Ну, просто нет. Обозлился. Захотел, что-бы моя русалка захрапела и можно было бы её обругать. Не храпит, стервоза. Завтра попрошу что угодно, хоть рейсфедер.

Мешок надо спрятать, а то Алочка увидит. Но сперва надо посмотреть, что там есть. Я уже наелся до предела, даже живот вспух. Сыр - по виду российский, масла грамм триста, консервы - неумирающие бычки в томате, скумбрия и севрюга в масле. Ого! Пачка "Беломора". А что там ещё шуршит? Два листа бумаги и мягких карандашей. Ай да Света! Логика железная, - отконсервов. Умница девочка!

Мешок я забросил в кусты. И пора было. Я едва запрятал всё себе за пазуху, как проснулась Алочка. Она потянулась, нырнула в воду, поплавала и вышла на берег.

- Пошто себе весло строгаешь?

Я уставился сперва на неё, потом в направлении её взгляда на свою ублюдочную лопату. Ответил: - Илодку долбить буду. Лёгкую.

- По реке плыть хочешь? Не пущу! Теперь ты мой!

Ого! Наконец-то заговорила. Да как! С такими я обычно умел быть на равных.

- А почему на тот берег нельзя плавать?

- Знать хочешь?

- А ты как думала! - говорим, как в двадцатом веке. Вернее, говорим так, как я говорил, когда расставался с Аллой.

- От меня ты не уйдёшь. Может, я к тебе пришла? Ты пришёл на моё озеро.

Меня вдруг осенило.

- Ну чего ты дребезжишь! - Плевать, был бы тон соответствующим. - Я же ничего не делаю и не говорю. Ты плаваешь, и я плаваю. Каждый плавает по-своему.

Мне показалось, что она скажет: "Ну, ты даёшь!", но я ошибся в этой водяной аристократке. Она холодно посмотрела на меня и промолвила:

- Ты помни, молодец, я себя в обиду не дам. Я дева гордая.

Тут я психанул, потому что в двадцатом веке не принято вешаться мужику на шею, а потом качать права. Я встал и, показывая на весло, сказал:

- Смотри! Весло не готово. А для лодки берёза нужна. Вековая. Где её искать? - при этом я делал вид, что пеку несолёную рыбью гнусь. Она резко засмеялась, закинула волосы, выгнулась, показывая всю свою красу, и кинулась в воду.

- И скатертью... - и скатертью... - мне стало весело. Весь день вмоем распоряжении. Честно скажу вам: я никогда не думал, чторусалки могут надоедать так быстро!

Я поглядел на лопату. Конечно, она недоделана. Но и такойможно копать. А работать нужно сегодня. Дело надо делать. Русалка была выдумана людьми. А где люди? Вперёд, на яр!

Дело сделано. Я наверху. По ту сторону озера дубрава. В ней пробита дорога, прямая, широкая. А на бугре церковь с маковками и дом боярский. Сзади деревеньки прямо вроде там, где археологический дом стоял, лепятся первые хатки, и все ближе ко мне. Порядочная деревенька. А ведь сказал-то неправильно. Надо было - где будет стоятьархеологический дом. И ещё там, где кончается озеро в длину, какие-то домики, но еле видны. Пора за съёмку. Я пригладил траву, чтобы прилегла, накидал на листе контуры озера (насколько я помню, оно очертаний не изменило) и стал рисовать. Кончив работать, выпрямился, продолжая стоять на коленях, и вдруг услышал:

- Богу молисси, отрок?

Обернулся.

Дедушка стоит с жидкой бородёнкой, в лапотках с онучами. На посох опирается. Или на клюку.

Встал я и поклонился, коснувшись рукой земли.

- Здравствуй, отче.

- Кто будешь, отрок?

- Рыбак я.

- Давно здесь рыбачишь?

- Пятый день. - Зачем соврал, не знаю.

- Русалку, часом, не видел?

- Видал!

- При ней и живёшь?

- Как так при ней! Она при мне ночует.

Дедка улыбнулся.

- Это, милок, нам что по лбу. С той стороны она. На той стороне-то был?

- Не велела.

- А говоришь, она с тобой. Эх, милый!

Я что-то начал понимать. Но это объясняло пока только отсутствие хвоста у Алочки. Дед продолжал допрашивать.

- Чего без обувки ходишь? Лапотков, что ли, нет?

- Нету.

- Так я тебе принесу. Этого товару сколько хошь. - Дед заковылял к крайней избушке. Я ещё раз сверил направление и спрятал бумаги. Сел и закурил. Дед принес не только лапти, но и онучи. Помогая мне обуваться, болтал:

- Смотри, чего ты дышишь-то. Как называется-то?

- Табак. Не знаете что-ли?

- С роду не слыхивал.

Ну, думаю, значит, времена допетровские. Попытался я его допрашивать насчёт того берега, но он сразу будто в рот воды набрал. Сказал только:

- Там люди живут важные. Эвона хоромы какие. А мы хоть бедные, да вольные. И промеж нами озеро. Они к нам не охочи, мы к ним не суёмся. И весь сказ. А тот вон хуторок, - он показал направо, в конец озера, - где речка впадает, он ихний. Пчела там боярская.

Я отдал старику за лапти два крючка, которые привели его ввосхищение. Кстати, один из них был позже найден другой археологической экспедицией.

Солнце уже клонилось к западу. Я прихватил свою лопату, на трех точках съехал к озеру и зашагал к шалашу. Весло я вымыл и кинул у входа. Я очень устал. Поэтому, основательно поевши, заснул как убитый.

Проснулся я в темноте. Плечи от дневной работы болели. Грести к своей красотке не хотелось. Вдруг я услышал знакомые всплески. Ага! Если мне память не изменяет, это называется воспитанием чувств. Однако вежливость требовала, чтобы я вышел встретить. Она стремительно вышла из воды и впервые не прижалась ко мне. Более того, подозрительно оглядела мои ноги.

- На берег ходил? - Спросила хрипловато, незнакомо.

- Ходил.

- А рыбу пошто не ловил?

- Рыбу за лапти отдал, - неожиданно для себя соврал я.

- Зачем мою рыбу смердам показываешь? - вскрикнула она глухо. И вдруг, как будто опомнившись, кинулась ко мне на грудь.

- Любимый! Голодный остался. - И начала ласкаться.

- Я наверху поел, - пробормотал я. И вышло очень натурально. Смущённо, виновато. Больше разговора об этом не было, и вечер прошёл даже в бо`льших нежностях, чем предыдущие.

Ох, как мне стали не нравиться эти русалочьи шуточки. Они так напоминали мне Аллочку с её уходами "навсегда", нежными возвращениями, желанием даже в мелочах настоять на своём.

Около часа моя русалка уснула. Кстати, она спала очень крепко, и это наводило на мысли, что днем она не спит вовсе. И это давало повод к размышлению.

Я развёл костёр чуть дальше от шалаша у маленького бугорка, на котором было удобно сидеть, и принялся уныло строгать ненужную уже лопату, дожидаясь Светы. Почему-то я не сомневался, что она придёт. И она пришла. Опять раздался шорох. Я встал и подошёл к песчаной осыпи.

Сегодня я принял все меры предосторожности. Костёр мой горел, правда, дальше от шалаша, но так, что освещал вход. Я побаивался излишней бдительности. Идиллия кончилась.

Света присела рядом. Я разглядел её черноглазое испуганное лицо.

- Здравствуйте, - выдохнула она.

- Привет. - Я достал листок с планом и отдал ей. - Держи. Всё что мог - сделал.

Я увидел, как лицо её улыбнулось ямочками в далёком отсвете костра.

- Значит, вы скоро приедете? Может, даже сегодня?

- Понимаешь, надо мне здесь ещё кое-что разведать.

Она сказала убеждённым шёпотом: "Просто вы в неё втюрились".

- Сегодня меньше, чем когда-либо.

- Правда?

- Да. Слушай, как ты с берега спускаешься?

- А не спускаюсь. Я ещё там на берег прихожу. Потом закрываю глаза и вижу...

Вдруг она испуганно схватила меня за руку. Во входе шалаша стояла русалка.

- Ух, какая! - восхищённо прошептала Света, с женской уверенностью, что внешность - это всё. Сунула мне в руку пачку папирос, со словами: "Завтра буду", скользнула в сторону и исчезла. Я встал и, стараясь шуметь кустами, полукругом пошёл к костру.

- Куда ходил, Иванушка? - спросила она равнодушным сонным голосом.

Я сел на прежнее место, подобрал лопату и нож.

- Я не русалка. Мне, чай, есть и по нужде ходить надо.

Она зевнула, прикрыв рот рукой, и этот жест поразил меня. Это было движение хорошо воспитанного человека, в каком бы веке он не жил.

- Иди ко мне, Иванушка.

Чёрт с тобой. Я пошёл к шалашу, но вдруг подумал: а если Света ещё не ушла туда и видит и слышит всё?

- Погоди - грубовато сказал я, останавливаясь. - Вёсла надо вынуть посушить.

Утром я проснулся, когда уже встало солнце. Алка сидела перед шалашом и руками расчесывала волосы.

- Куда ты плаваешь каждое утро?

Она откинула волосы и долго и внимательно смотрела мне в лицо. Сказала:

- Ты люб мне. Не плавай на тот берег. Сгинешь.

Теперь я внимательно глянул ей в глаза, пытаясь угадать правду, и ляпнул глупость:

- Я могу сгинуть когда хочу. Вот как появился, так и сгину.

Она вскочила и схватила меня за руку.

- Ты мой! Никуда тебя не пущу! Я думала, ты из посада. Вчера я поняла, что ты ниоткуда. Только мой!

Мне стало её жалко, но и только. Что-то сломалось.

- Ты будешь ждать меня вечером? Не пропадёшь? - Она спрашивала меня настойчиво, дёргая за руку.

- Нет, - сказал я, - плыви спокойно.

Она ещё раз пытливо на меня поглядела и бросилась в воду. Я подождал, пока она отплывёт, и, скользнув в кусты, стал пробираться к знакомому подъёму. С высоты было видно, как она плывёт посреди озера. Она пересекала озеро, не меняя направления. Я видел, как она вышла из воды около тропинки, спускавшейся с того берега к воде. Больше никого я разглядеть не смог.

Вечером всё было как всегда. Когда она уснула, я вышел, зажёг костёр, положил около него весло. Сложил свои вещи в мешок, оставив удочки и бычки в томате прошлому. Потом по мелководью отвёл лодку подальше от шалаша, сел в неё и сильными ударами погнал её к той знакомой куртинке тростника.

Всё произошло очень просто. Я лёг, закрыл глаза и стал думать о себе в двадцатом веке. Правда, я боялся, что Света придёт и не застанет меня. То, что может обмануть одну, обманет и другую. Надо было какой-то знак оставить. Я стал думать о том, что родители Светы долго не лягут спать, а ей ведь ещё надо собраться. Она будто-бы говорила, что заходит в домик переодеться.

Не знаю, сколько я лежал, пока уши, привыкшие к полной тишине, вдруг услышали сперва едва слышный перестук колёс поезда, потом автомобильный далёкий гудок. Я открыл глаза. Тростника не было. Справа был мост. Над яром светилось зарево редких фонарей. Я сел и погрёб к своему приколу.

Утром верхняя комната напоминала своим гомоном класс, вырвавшийся на большую перемену. Володя гоготал, пересекая комнату в четыре шага. Иосиф Сергеевич мерил свои крохотные балетные шажки. Все шумели и улыбались. И началось это ещё со вчерашнего утра, когда Света принесла карту, или даже с позавчерашнего, когда она пришла оттуда впервые.

Извините, я ошибся. Молчалив был только бухгалтер. И ему было над чем подумать. Дело в том, что, по их данным, Света пошла ко мне в следующую же ночь и, следовательно, я пробыл там трое суток. По моим подсчётам, что, кстати, явствовало из записки к чертежу, я пробыл там пять суток. Я сидел всё ещё в реквизите, плевать хотел на бухгалтера и восторги остальных, ел принесённый Светой из ресторана бефстроганов, запивая его пивом, и торговал лаптями. Вы думаете, меня не волновала пропажа двух дней? Она меня волновала так, что даже в животе холодело. Если вдуматься, то ведь сплошная "Синяя птица". Пока о тебе не думают, ты и не жив вовсе. Жуть какая-то. Но объяснять это бухгалтеру было бесполезно, а вот торговать лаптями занятно. Я говорил, изящно вытягивая ногу на середину комнаты:

- Эй, археологи паршивые, покупайте лапоток времён Иоанна Грозного. Недорого. Десять тысяч валютой.

- Почему один? - спрашивал Володя, не потерявший юмора.

- Второй я через фарцовщиков отправлю с иконами и бриллиантами за границу, и заработаю в десять раз больше.

- Зачэм мнэ нужэн этот лапот! - кричал Иосиф Сергеевич, от возбуждения с кавказским акцентом. - Он новый. Сдэлан нэдэля назад.

- Ошибаетесь, Ося! - рокотал я фамильярно. - Цитирую. "Образец, по непонятным причинам сохранившийся как новый, обнаруживает все характерные особенности плетения лаптей, свойственные концу пятнадцатого и самому началу шестнадцатого веков. Общеизвестно, чтотехника народного самородка Никифора Косого произвела коренной переворот в этом ремесле". Как?

Все хохотали. Особенно Света.

Бухгалтер сказал голосом призрака из третьего акта:

- Как будем с табелем?

Ося взорвался.

- Как? как... как! как! Чего ты пристал! Пиши за месяц землекопу ударнику! И лапти я куплю. По государственным расценкам. Дорого не смогу дать.

Я улыбнулся. Улыбнулся снисходительной улыбкой победителя.

- Лапоть продам один. Вернее, подарю. Реквизит, один лапоть и две онучи, пропахшие трудовым потом землекопа-ударника, оставлю себе на память.

Володя хлопнул меня по плечу.

- У тебя в памяти небось кое-что подороже есть?

- Я смерил его убийственным взглядом и изрёк:

- Взрослей, Вовик, поскорее, а то не женишься. Так-то.

Вечером в местном ресторане мы пропивали зарплату землекопа-ударника. Мы со Светой, естественно, во главе стола. Я трепался как заводной. Но кое о чём я не проронил ни словечка. Это было в то утро. С вёслами на плече и мешком глубокой ночью я подходил к археологическому дому, когда заметил движущуюся под деревьями фигурку. Я остановился за углом дома, потому что понял, кто это. Света перебегала от дерева к дереву и видно было, что она отчаянно тру`сит. Она подбежала к дверям дома, вскочила на какую-то приступку, доставая ключ из-за наличника двери. Я слышал, как она его разыскивает и шепчет:

- Да боже мой... да где же он?.. да что же это такое!.. - Наконец отыскала, спрыгнула и от торопливости не попадая в скважину, продолжала что-то шептать. Дверь открылась, она зажгла свет и в этот момент я высунул голову и сказал "у-ху-ху" глухо и замогильно. Никогда не верьте, если скажут, что поэты - умные люди. Она вскрикнула и бросилась вверх по лестнице. Я слышал, как она запнулась.

Когда я встал в дверях, она сидела на ступеньке и сквозь растопыренные пальцы смотрела вниз в дверной проём.

Поразительно, сколько человек может понять за несколько секунд. Я понял, почему ей так легко было попадать туда, и сколько мужества для этого требовалось. И почему она всё это делала. И я подошёл, нелепый, в лаптях, с вёслами, в недельной щетине, по ступенькам.

- Ой... это вы - еле слышно выдохнула она. Я продолжал подниматься и остановился в двух ступеньках от её ног.

- Да, это я. Не бойся.

- А я и не боюсь. - Она отняла руки от лица и глянула мне в глаза своими черными как владимирская вишня глазами. И тут я сделал то, что должно было искупить все мои прежние глупости. Я сказал:

- Светка, шла бы ты за меня замуж.

- Вы что?!

- Я серьёзно. Ты же чудесная девчонка. Я люблю тебя, Светка.

Она вскочила, мгновенье стояла неподвижно, потом рухнула мне лицом на грудь, схватила меня за плечи и заревела.

И когда я почувствовал сквозь рубашку всё это мокрое счастье, я понял, что наконец-то в моем невероятном приключении наступил счастливый конец.

А что касается русалок, то тут я, знаете, нахожусь в некотором сомнении. Ну, скажите мне, пожалуйста, куда деваются русалки зимой?

 
Главная страница сайта
Страницы авторов "Тёмного леса"

Последнее изменение страницы 30 Jul 2021 

ПОДЕЛИТЬСЯ: