Сайт журнала
"Тёмный лес"

Главная страница

Номера "Тёмного леса"

Страницы Юрия Насимовича

Страницы авторов "Тёмного леса"

Страницы наших друзей

Литературный Кисловодск и окрестности

Из нашей почты

Тематический каталог сайта

Новости сайта

Карта сайта

Обзор сайта

Пишите нам! temnyjles@narod.ru

 

на сайте "Тёмного леса":
стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

Страница Дарьи Гребенщиковой

Житейские истории
Дорога домой
Анна Карловна
Случай в провинции
Торопец
Шешурино
Шешурино и ее жители
Визиты к старой даме
Лис

Дарья Гребенщикова

ВИЗИТЫ К СТАРОЙ ДАМЕ

Посвящаю Евгению Магалифу.
Это - о его бабушке,
Софье Васильевне Магалиф

Мне - двенадцать лет - я подросток, непомерно короткая юбка, которую нужно придерживать руками, чтобы не было видно "простых" - хлопчатобумажных колготок. Хвост, стянутый резинкой. Весь комплекс проблем, и муки первой любви. Неразделенной, конечно. Я плетусь от метро "Площадь Свердлова", растягивая время, заглядывая в витрины магазинов, меня еще мало интересуют шмотки, все еще - куклы, и книжки, и пирожные в "Будапеште". Я загибаю за угол - вот он, магазин "Охотник", я застываю перед стеклом, и мысленно глажу бронзовую суку, кормящую щенков. У нее длинные уши и улыбчивая морда. В соседней витрине - кабан, он противный, я не люблю его. Дальше - вход в Пассаж, запах пыли от старых досок пола, вечный гул от вьющихся очередей - там все скучно, только в галантерее - заколки, тесемки, ленточки и ненавистные белые кружева - на воротнички и обшлага школьного платья. Я смотрю на часы, висящие в Пассаже - ой, я опаздываю уже на 20 минут! И - скорее, наперерез толпе, до знакомой, крашеной в бурый цвет двери, стекла которой зарешечены медным прутком, и я тяну на себя эту дверь, и влетаю в лифт, который тянется, чихая, до 3-го этажа. Хлопнув дверью, жму на аккуратнейшую пипочку звонка, к которой прикноплена табличка МАГАЛИФ С. В. Все остальные заляпаны краской - эта чиста. В коридор выходит Софья Васильевна, седая, кареглазая, прямая, не очень высокого роста, в домашнем платье, и тут же - с порога - еще раз зайди в лифт, и закрой дверь ТАК, чтобы я не слышала. Начинается муштра, мой кошмар, мой плац... Я еще выхожу-захожу раз пять, пока С.В. не делает удовлетворенного кивка головой. Верхнюю одежду - на плечики. "Вешалка" - это безграмотно, - говорит она. Мы учим все, и русский, и французский, и вообще - это школа хороших манер! - вешалка - это то, что пришивается к одежде. "Одеть пальто" - так не говорят! Одеть - кого-либо во что-либо... Мама родная! Мне 12 лет и я хочу мороженного... Комната моей С.В. - в густой коммуналке на Неглинной, напротив Банка СССР. Ровно - напротив окон. В комнате два окна, письменный стол у левой стены, он стоит так, что за него можно сесть с двух сторон. Стол крыт сукном, на столе - лампа, дивная, бронзовая лампа, с фаянсовым патроном и витым проводом. На колпаке лампы - круглые стеклянные шапки разных цветов - как горошины - синие, зеленые, пунцовые, желтые. Посередине комнаты - обеденный квадратный стол, на нем непременно - электрический чайник, подставка под горячее и посуда, прикрытая кухонным полотенцем. Казарменная чистота и аскеза. Три картины - "Астрахань, верблюды" - Фалилеева, какие-то паруса, и еще картон - трое или четверо мальчишек, чья-то ученическая работа. Все предельно скромно, на той допустимой, но уже видной глазу грани нищеты. Аккуратные туфли самой С.В. - в углу, они черные, и потертости на боках С.В. затирает смесью чернил и ваксы...

Странные они были, эти уроки. Непосредственно французскому уделялись два академических часа, и все шло точно по расписанию - сначала я (с чудовищной мукой, максимально оттягивая момент) вытаскивала общую тетрадку, с аккуратно разлинованными полями. Поля должны были быть проведены только красным карандашом, с отступом от края страницы на 2 сантиметра. Писала я ТОЛЬКО чернильной ручкой - Софья Васильевна никаких "шариковых" не допускала - это портит почерк! Боже мой, а какой почерк был у нее! Дореволюционный был. Каждая буква читалась четко, наклон был умеренный, красная строка соблюдена, знаки препинания... о! знаки препинания - это было просто испытание. Если прописи - да еще французские, а писали мы каким-то дореволюционным французским шрифтом, с какими-то завитками хитрыми, особенно в заглавных буквах. Приставив к кончику носа очки, отдаляя их, как лорнет, она вглядывалась в написанное мною, она морщилась, она кривила губы, она - кончиком ручки с пером - указав - что это? Point? Est-ce le point? Ты считаешь, что ЭТО - точка? Это - мушиная лапка! - она буквально падала в обморок. Дальше - на десять минут лекция о значении, происхождении и написании ТОЧЕК. Точка, небрежно поставленная мной, была оскорбительна! И мы занимались точко-писанием. Устав от моей невнимательности к проблеме знаков препинания, мы садились пить чай. Как сейчас делают чайники! - возмущалась С.В. - это же невозможно! (понятно, что ДО революции такого безобразия с чайниками не позволяли). Крышечку невозможно взять пальцами! (Крышечка была привязана к ручке чайника аккуратнейшим образом сплетенной тесемочкой). Она должна быть - ШИШЕЧКОЙ! Или - шариком. И что за форма носика? Раньше ситечко вставлялось в носик! Сахар к чаю был колотый - и только рафинад. В розовой мутноватой сухарнице жили самые дешевые сушки с маком, и редко - "Коровка" или "Золотой ключик" (это мама моя старалась "подкинуть" хоть что-то - стоит ли говорить, что С.В. ни копейки не брала за уроки и оскорблена была предложением заплатить так, что долго не разговаривала с мамой). Но чай заканчивался, и снова - поле, крытое зеленым сукном, и тема сегодняшнего урока -

Je suis, tu es, il est, elle est, ils sont... Мы читали учебник. Мы повторяли. Потом подходило время чтения. Текст брался из газеты "Nouvelles de Moscou". Словарь, по которому мы искали новые слова - был самым подробным. Он прошел всю ссылку - она не прекращала говорить сама с собой по-французски, по-немецки, по-английски, по-итальянски.

Более педантичной натуры, склонной, как любят сейчас говорить к "перфекционизму" - я не встречала. Ordnung ѓмber alles - такой лозунг был бы уместен - в рамке, на стене, кабы не война, закончившаяся - по тогдашним меркам - недавно. Все должно быть - идеально, все должно быть - точно, и точность должна быть подкреплена абсолютным знанием! Поэтому - словари, словари и еще раз - словари! Вы можете себе представить франко-русский словарь, объемом эдак страниц в 1000 с лишним? Петитом! И - к каждой букве вырезалась дорожка. 26 букв. По линеечке - с каждой страницы отрезалась полоска - до литеры А, В, С - и так далее. Благодаря этой чудовищно кропотливой работе нужное слово отыскивалось почти мгновенно! Впрочем, та же лесенка была во всех словарях.

Итак - вечер, после шести, из окна видна толпа, бегущая по Неглинной (на углу был знаменитый туалет, под химчисткой "Снежинка" - там фарцовщики продавали колготки и кофты из рублевых синтетических платков, замаскированные под 25-ти рублевые, импортные). Мне хочется - туда, где падает снег, и продают мороженое, мне хочется в писчебумажный магазин в Детском мире! Я хочу, наконец, в кино! На мультики - в "Россию"! Но - нет. И мы ползем дальше. Мы поем про брата Якоба, -

Frère Jacques, Frère Jacques,
Dormez-vous? Dormez-vous?
Sonnez les matines! Sonnez les matines!
Ding, dang, dong. Ding, dang, dong.

- разбудите меня! Я спою! По иронии судьбы муж купил музыкальные часы с боем. Красивые. Деревянные. Спросите - ЧТО они исполняют каждый час? Да-да, Братца Якоба!

Мы учили дореволюционные стишки про Мышку, про какого-то ее дурацкого мужа мсье Ки-Ки-Ри-ки! Мы читали тексты из огромных тетрадей, которые сама Софья Васильевна делала из альбомов для рисования, вклеивая туда канцелярским ломким клеем вырезки из французских газет... На столе стояла небольшая скульптура - макет памятника Александру Пушкину, сделанный старшим сыном С. В. Пушкин милостиво дозволял нам учить французский, и его крылатка, казалось, бросает живые тени на стол. Это была единственная сохранившаяся работа ее старшего сына. Евгения после ареста и расстрела его отца, Якова Мареевича Магалифа - отправят в штрафные роты, в середине уже войны - на смерть. Россия потеряет еще одного - бесконечно талантливого человека, ученика Опекушина - у нас же так много талантов - что их беречь? Сама С. В. Почти не касалась этой темы - только изредка, когда приезжала к нам, на Каховку.

На пол, вымытый до палубной чистоты, нельзя было вставать босиком. Один из первых уроков - никогда, никогда, никогда - босой ли, в чулках ли - на пол. Только - домашние туфли. Никогда в домашней обуви - на кровать. Конечно, кровать была - как у всех, с металлическими спинками, застеленная пикейным покрывалом, и непременный крохотный коврик - у кровати. Валяться днем - никогда. Если нехорошо - присесть в кресло. На небольшом столике - да-да! гомеопатия! Моя страсть - крошечные коробочки, а уж эти сульфур-йод и какие-то шарики белые, и стакан, обязательно накрытый бумажкой - от пыли, и это поклонение Фридриху Самуэлю Ганеману - классика! С.В. относилась к гомеопатии так, как сейчас относятся к высшим достижениям медицины. Гомеопатией можно было излечить все. Мой папа полностью был согласен с С.В., и я везла домой шуршащие шарики в коробочках. И - непременно! эвкалиптовые такие лепешечки, от них шел дивный запах - они жили в круглой жестянке.

Комната её была квадратной, и сохранила - как? после всех тюрем и ссылок? дивные предметы. Это был, скажем, - холодильник. Деревянный, внутри металлическая коробка, в которую укладывали продукты, а сверху вставлялся оцинкованный короб, наполненный колотым льдом! Еще был пылесос - "Вампир" - из Германии, где-то середины 20-х годов. Он был ужасно странный, блестящий, как дорогая игрушка, и у него надувался клетчатый мешок! Это была совершеннейшая диковина. Как Софья Васильевна привезла из Германии обстановку детской комнаты-спальни - до сих пор мне непонятно. Платяной шкаф, столик-трюмо с овальным зеркалом, выдвижными ящичками и ограненными стеклами - по бокам. Диван, на котором сиживал весь цвет тогдашней русской эмиграции в Берлине, глубокое кресло, в котором любила сидеть сама С. В. Предельная ее сосредоточенность на том, чтобы не доставить хлопот людям была воистину проявлением аристократизма. К стенке был прикноплен листочек, на котором написано - четко, разноцветными карандашами - кому и в каком случае звонить. Имя моей мамы было первым - звонить, если что-то случится... Все заранее было завещано, подарено и подписано. Она страшно не хотела обременять кого-то - собой. Не знаю, как жила она на свою копеечную пенсию, думаю, не больше 30 рублей, питаясь буквально на той грани - за которой изнеможение. В те годы рыба в СССР стоила копейки, и самым обычным блюдом была камбала, которую предлагалось есть и мне. Мне было так чудно - глаза у рыбы на спинке? И еще - каша, каша! Перед едой полагалось мыть руки, вытирая их почти прозрачным полотенцем, висящем в комнате на крючке. Пережевывать кашу нужно было - ТРИДЦАТЬ ТРИ раза, а не глотать, давясь. Иначе не выделялось необходимое количество желудочного сока. Отсюда - болезни! Вот-вот, представьте меня, живущую в доме, где беспорядок - состояние перманентное, где гости сменяют гостей, где кто-то спит на раскладушке, и не попасть в ванную, и глотаешь на бегу дежурную яичницу...

Быт этой московской коммуналки ничем не отличался от быта иных, московских коммуналок - позвольте вздохнуть по тому времени, когда любой, самый ничтожный с государственной точки зрения человек, мог проживать себе - в центре Москвы. Правда, в стесненных такими же счастливцами условиях. Конечно, до мест общего пользования С.В. сопровождала меня - не то, чтобы опасаясь нападения, скорее, в качестве Бедекера. Было все - и чугунный бачок с фаянсовой гирькой, грубо порванная газета, скрывавшая пропоровший ее гвоздь, была кухня - где у С.В. был чистейший столик, аккуратнейший шкафчик, и полочка с посудой, скрытая за тканевой раздержкой. Все это было. Конечно, можно догадаться о некотором недоумении, охватывающем соседей, когда мы пели на два голоса "Марсельезу" ... но такие были дивные декабрьские вечера, и эти жирные золотые буквы БАНК СССР, все это - навевало. Получив задание к следующему уроку, я получала царский подарок - свежий номер "LІрЙHumanitѓЩ Dimanche". До французской компартии мне не было никакого дела, но в те, в 70-е, там были настоящие, цветные постеры - знаменитых певцов, актеров, музыкантов! Каким шиком было развернуть в переполненном метро журнал и делать вид - что я читаю, и все понимаю, и удивленно поднимаю брови, и морщу губы и смеюсь... После долгого любования и рассматривания, журнал подлежал безжалостной резке - было модно делать коллажи. Понять сейчас, КАК она должна была экономить, чтобы мне, девчонке, купить за 1 руб. 50 коп. этот журнал (при нищенской пенсии) - в фойе гостиницы "Будапешт", я не могу. Тогда я этого не понимала, конечно. Понимали мама и папа мои, и папа старался очень деликатно дать подработку, и мама - тоже, они занимались той темой, в которой знание языков было необходимо. Папа в это время писал Геоботанический словарь, и С.В. писала карточки, каллиграфическим почерком, подробно и точно. Папа, конечно, сходил с ума от дотошности и ежеминутных звонков - Олег Сергеевич! Я не могу разобрать Ваш почерк! Это у Вас U или Y? С.В. приезжала к нам, уже на Каховку, поднимаясь по лестнице на 5 этаж с такими муками, что мама приводила её в чувство в течение нескольких часов, а папа, которого недомогания С.В. доводили до слез, скрывался в кабинете. Стоит ли передавать ужас, который испытывала С.В., посещая наш дом? Слово "порядок" у нас было под запретом...

Я бы соврала - нет, солгала - Софья Васильевна учила меня ТАК внимательно относиться к слову, что порою я просто не могла выразить мысль. Вот, сидим мы за столом, в простенке видна фотография, которую я не любила - какой-то грубоватого вида мужчина держит на руках маленькую девочку. Капроновый бант, кудряшки, ямочки. С.В. восхищал контраст - между этой грубой, материальной мощью и той нежностью, которая сквозила в глазах этого "сталевара" или "рудокопа" - не помню. У нас - перерыв. Никакого "чая" за РАБОЧИМ столом - для этого есть обеденный. Все имеет свое имя. Слово - почти фетиш, слову служат, поклоняются, наслаждаются - словом. Нельзя говорить "играться!" - запрещено категорически. Суффикс "ся", возвратный. Играть. Ты играешь. Она играет. Ты будешь играть. "Кушать" - нельзя. Так - не говорят. Господа кушают, люди - едят, скотина - жрёт... Может, я пойду? - робко спрашиваю я, глядя на часы, стоящие на письменном столе. Глагол "может" не употребляется без глагола "быть" - только "может быть", я пойду? Давай-ка, проспрягаем "Etre" - Indicatif plus-que-parfait??? Конечно, чем еще можно занять девчонку тринадцати лет? Но идет время... Я вырываюсь на свободу! Я сбегаю по ступенькам, я ложусь животом на широченные перила, я прыгаю - как первоклашка! Но - С.В. смотрит на меня из окна и грозит пальцем, и я подтягиваюсь и иду ровно - по веревочке, пока не скроюсь за поворотом. Дома - как всегда! Сумасшедший дом! Кот написал на папин чертеж высокогорной растительности Кавказа, у мамы пригорело все, что стояло на плите, брат третий час лежит в ванной с телефоном и бутылкой пива, а санузел - совмещенный, сестра Маша греет суп в кастрюльке, соседка снизу кричит, что мы опять ее залили - а мы залили! Потому, что брат замочил свои носки в раковине и уснул... Софья Васильевна уже звонила! - кричит мама, - но телефон сейчас у Никиты! Не забудь позвонить... я ухожу в нашу с Машкой комнату, достаю альбом, в который вклеены стишки на французском и делаю вид - что учу.

- Дашенька, - говорит мне в трубку С.В. - ты представляешь? Вот, послушай - "гр-р-р-озен в погр-р-ребе пор-р-рох, дымно тлеет фитиль..." - как это прекрасно! ГРРРРОЗЕН - какие раскаты "р", а? а "тлеет" - ты слышишь? Я - слышу. Я запомню это стихотворение навсегда, хотя забуду многое. Наверное, она вложила в меня столько, что уже мало кто смог занять место - занятое ею...

 


Софья Васильевна Магалиф-Аржанова (1900 - 1986) - сотрудница НКИД, в 1937г. сослана в Акбулак Актюбинской область Казахстана, работала там учителем, в 1942г. посажена в лагерь. Муж - атташе и управляющий делами Посольства СССР в Германии - расстрелян в 37г.; старший сын Евгений - скульптор, погиб на фронте; младший сын Борис - киноактер, поэт. Внук Евгений Борисович Магалиф - композитор, живет в США.

 
Главная страница сайта
Из нашей почты

 

Последнее изменение страницы 16 May 2023 

 

ПОДЕЛИТЬСЯ: